22

Новые сведения несколько поколебали уверенность Зотова в связях Кудановой и Саблина. Получалось, что у полковника были свои причины убрать Елену.

«Нет, — рассуждал майор, — я слишком хорошо знаю Саблина. Без связи с Кудановой он ни за что не возглавил бы группу захвата. Чтобы подставлять свою голову под пули, нужно иметь очень вескую причину, и таковой была их совместная деятельность. Саблин понимает, что если накроется Куданова, то и ему придет конец. Что же касается Лены и Черкова — это действительно стало для полковника удачным стечением обстоятельств».

Из санчасти Зотов прошел к Мизину. Профессор полулежал в кресле, о чем-то задумавшись.

— Здравствуйте, Сергей Иванович. Меня очень волнует состояние Бережной.

Профессор покачал головой и вздохнул:

— Меня тоже. Я попытался частично блокировать ее память, но, видимо, на каком-то уровне сознания, вернее, подсознания что-то осталось, какие-то следы программы или ее интерпретация, образовавшаяся в мозгу.

— И что же, ничего нельзя сделать? Неужели эти сны так и будут преследовать ее всю жизнь?

Мизин пожал плечами:

— Надеюсь, что нет. Я сейчас изучаю разработку Черкова и выяснил, что профессор использовал свое образный гибрид, состоящий из «фильмов ужасов» и нашей методики «одурачивания». В итоге получилась очень компактная и быстродействующая программа — в отличие от предыдущей, рассчитанной на несколько дней. Я думаю, мне удастся найти противоядие, не смотря на то что Черков использовал особый метод проникновения в клетки мозга.

— Значит, Лена видела все как в кино?

— Почти. — Мизин покачал головой. — На самом деле все это намного сложнее, так как «ужасы» воспринимались не зрением, слухом или осязанием, хотя чисто внешне это выглядело именно так, а зарождались в ее голове. Попросту говоря, определенные сигналы воздействовали на соответствующие отделы мозга и вызывали галлюцинации. В том и заключается вся хитрость, что зараза сидит в самом человеке. Как таковой информации, что именно должен видеть пациент, сигналы в себе не несут. Они лишь возбуждают определенные клетки мозга, и тот начинает усиленно действовать. Страх живет в каждом из нас с самого рождения. И горе тому, чей страх вырвется наружу. Даже обычного человека иногда посещают кошмары, а если этот человек еще и видит все это в жизни, то можете себе представить, какие ужасы могли проснуться в Елене Николаевне, учитывая специфику ее работы.

— Это повлияет на ее психику в будущем?

— Кто знает. Если бы ей удалось выйти из Системы или хотя бы сменить темы научных разработок…

Майор криво усмехнулся. Бережную могли оставить в покое только в том случае, если все медицинские светила дали бы однозначное и категорическое заключение: «К работе непригодна». Но никто такого заключения не даст, ведь Елена с виду практически здорова.

— Я попробую полечить Лену нетрадиционными методами, — продолжал Мизин. — Я же колдун.

— А хуже не станет?

— Нет, конечно. Это я вам обещаю, — заверил профессор и, слегка замявшись, добавил: — Если вы переговорите с руководством, чтобы мою командировку в «Колумбию» перенесли на пару недель.

— Ах ты, черт! — в сердцах воскликнул майор. — Совсем забыл, что вы послезавтра улетаете.

«Колумбией» на языке Зоны назывался спецполигон, расположенный в Средней Азии. Там проходили обучение бригады и группы террористов, тщательно отобранные на роли убийц. После подготовки их засылали в различные интересующие нас страны, где они выполняли задания, начиная от обычных покушений на лидеров и кончая созданием беспорядков и кризисов, вызывая тем самым справедливое негодование пролетариата и поднятие у него революционного духа.

В последние годы в программу обучения входило и тайное кодирование курсантов, скрытое под различные медосмотры, тестирования и т. д. Сами бойцы об этом не догадывались. Именно с целью кодирования и выезжал периодически в свои командировки профессор Мизин.

— Насчет вашего отъезда я попробую договориться, — после минутного раздумья произнес Зотов. — Сейчас главное — вылечить Лену.

23

На следующий день прикатила долгожданная комиссия из Москвы, возглавляемая генералом Быковым.

Набелин, Зотов и оба их заместителя, вызванные из отпуска, носились по Зоне, сдирая шкуры с подчиненных, зная, что их собственным шкурам грозит опасность.

Комиссия работала почти неделю, и все это время Зону лихорадило. Но, как это обычно бывает, ураган прошелся по верхам. Быков и его люди улетели, прихватив с собой полковников Набелина и Саблина.

Все убийства свалили на Черкова. То, что в минуты припадка профессор зверски мучил своих подопытных, особо никого не волновало, но покушения на офицера КГБ и двух докторов наук — это было уже слишком. Кроме того, необходимо было выяснить, зачем и для кого готовил профессор «левых» зомби. Из-за Саблина следствие пошло по ложному пути, пытаясь раскрутить возможные связи Черкова. Зотов не мешал этому, по возможности оставаясь сторонним наблюдателем. Он знал, что рано или поздно Быков найдет козла отпущения, а точнее, создаст его сам. Но это уже было головной болью генерала Орлова.

Все это время Елену тщательно скрывали от посторонних глаз. Она лежала в запасном изоляторе под постоянным наблюдением доверенных врачей и Мизина. Зотов с огромной радостью и облегчением видел, как состояние его любимой с каждым днем улучшается. Он бы сутками сидел у ее постели, но служба позволяла это делать только утром и вечером.

Не успел закончиться ужин, как Дмитрий уже был в медчасти.

— Ты сегодня прекрасно выглядишь, — сказал он, присаживаясь на кровать. — Еще пару дней, и прощай, больничная палата.

Она улыбнулась:

— Я устала бездельничать.

— Ну, до работы тебе еще далеко. Сначала санаторий.

Елена вздохнула и хотела что-то сказать, но передумала. Зотов заметил это и вопросительно посмотрел на нее. Она отвернулась, встала с кровати и заходила по комнате, делая на ходу гимнастические упражнения. Дмитрий хотел уже прервать затянувшуюся паузу, но Лена опередила его.

— Ты знаешь, Дима, мне кажется, да нет, я увере на, что не смогу больше работать в Зоне и вообще в Системе.

— Почему? — спросил он, подумав при этом: «Наконец-то началось». В глубине души он уже давно знал, что так все и должно закончиться, и тяжело вздохнул.

— Тебе будет трудно понять.

— Ты попробуй, а там решим.

Зотов знал, что все, кто попадал в Систему, независимо от своего положения становились ее узниками до самой смерти. Все это рано или поздно понимали и смирялись с участью пожизненных заключенных.

— Понимаешь, — продолжала Лена, — я и раньше часто задумывалась о своей работе. То, что мы делаем, ужасно, это противоречит Божьим законам, законам жизни. Меня поддерживало лишь одно — вера, что мои знания помогают тысячам людей. Но жить за счет страданий и мучений других, пусть даже преступников — это грех. Я так больше не могу. Я уверена, что происшедшее со мной — кара за грехи, сотворенные в дьявольском омуте, из которого у меня не было сил выбраться. Но теперь я выберусь, я дала клятву, что отныне не нарушу ни одной заповеди гуманизма.

Дмитрий пожал плечами:

— Гуманизм гуманизму рознь.

— В устах словоблудов, может быть. Истинный же — всегда один.

— Не всегда, вернее, он бывает и ложным. Взять хотя бы практику спасать жизнь новорожденным, за ранее зная, что они будут дебилами, инвалидами без рук, ног или безобразными калеками. Врачам лишь бы уменьшить процент смертности, но хоть раз они задумывались над тем, каково потом жить их пациентам и родителям. Доктора уверяют их в том, что жизнь — самое прекрасное, данное нам Богом, но без их вмешательства Господь давно бы забрал этих детей к себе. Кроме того, жизнь калеки не может быть счастливой. Новорожденный обречен всю жизнь страдать от своего уродства, своей неполноценности, видеть другую жизнь и не иметь возможности жить этой жизнью, постоянно мучиться от вопроса: почему я не такой, как все, за что я лишен обыкновенного счастья быть здоровым? Хоть один из врачей, кричащих о гуманизме, ставил себя на место спасенного им ребенка? В конце концов калека проклянет тех, кто оставил ему жизнь, и будет прав. Эти дети одиноки, и хотя у нас говорят о прекрасных условиях их содержания. Это все ерунда, эти разговоры лишь скрывают проблему. А родители? До самой смерти ухаживать за больным, не имея возможности жить нормальной человеческой жизнью и рожать нормальных детей. Но родители не вечны, и тогда калека останется один на один с нашей ублюдочной жизнью, беспомощный, несчастный, никому не нужный. Зачем все это, скажи мне? Зачем нужен такой гуманизм и кому он нужен? Детям, родителям, врачам, а может, нашим политиканам или этим фанатикам-пацифистам, мать их за ногу!

Зотов зло сплюнул. Он не на шутку разошелся, подсознательно пытаясь отойти от основного вопроса: как быть с Леной?

— Не волнуйся, Дима. Чтобы решить этот вопрос, надо узнать мнение самих инвалидов.

— Я спрашивал и знаю их ответ. На предыдущей работе в «почтовом ящике» у меня был цех, где работали дебилы из дома инвалидов. На них больно было смотреть, и больно не только от вида их душевных и физических страданий, но и от сознания того, что сами-то они не виноваты в своем уродстве, не виноваты в своей жизни, сохраненной благодаря нашим врачам.

— А как же насчет подопытных в лабораториях Зоны?

— Это другое дело. Не путай заслуженную кару с человеческой тупостью. У нас в тяжелых муках дохнут маньяки, убийцы, отъявленные негодяи. Может, где-то в душе по-человечески мне их и жаль, хотя, честно говоря, нет, я не испытываю к ним никаких чувств. Они получили то, что заслужили. Но я-то тебе начал говорить о невинных душах — о детях. Чем они провинились перед человечеством? Почему люди обрекают их на муки продолжительностью в жизнь? Почему врачи берут на себя ответственность решать их судьбы, а у гуманистов нигде не екает?

— В этом я с тобой согласна, но не нам решать подобные проблемы.

— А почему, черт возьми?! Или мы с другой плане ты? До чего у нас любят кивать друг на друга.

— Дима… — Лена обняла его, нежно поглаживая по голове, как обиженного ребенка. — Я с тобой полностью согласна.

Он вздохнул и улыбнулся:

— Извини. Ты права. Не нам решать такие проблемы. — Дмитрий успокоился и взял ее руки в свои. — Так что же мне с тобой делать?

Он не отрываясь смотрел на Лену, любуясь ее глазами, глубокими, как два родниковых озера.

— Не знаю. Я согласна на все, лишь бы не видеть больше этого ада.

— Надеюсь, ты понимаешь, что из Системы просто так не выходят? Тебе придется исчезнуть самой, если не хочешь, чтобы тебе помогли товарищи из управления.

— Не понимаю…

— Если ты откажешься работать, то в скором времени можешь погибнуть в автомобильной катастрофе или еще как-нибудь. Ты слишком много знаешь, чтобы рисковать. У тебя два варианта: уйти за бугор или скрыться в Союзе. Я думаю, что пока лучше последнее. Тебе нужно будет сменить имя и фамилию, место жительства, устроиться на работу в какую-нибудь маленькую конторку, а лучше всего дворником.

— Почему дворником?

— Да потому, что в ином месте ты можешь нечаянно проявить свой интеллект, вызвав нежелательное любопытство сотрудников. Дворник же в основном общается с ведрами да тряпками, а они не любопытны и не болтливы.

Лена рассмеялась, но смех получился невеселым. Над всем, что сказал Дмитрий, она уже думала, но надеялась, что он развеет ее опасения. Этого не случилось, но она уже твердо приняла решение и менять его не собиралась.

— Значит, мне придется исчезнуть.

Зотов не стал запугивать ее окончательно. Не стал объяснять ей, что только дилетанты могут верить в то, будто бы на одной шестой части суши можно спрятаться, затеряться, исчезнуть навсегда. Исчезнуть можно, но лишь в могиле. Если понадобится — живого человека всегда рано или поздно найдут, где бы он ни скрывался — будь то в центре пустыни или на бескрайнем севере.

— Почему ты согласилась работать в Системе?

Елена усмехнулась:

— Ты думаешь, я сознательно оказалась в этом аду? Нет. Я была наивной дурочкой. Мне льстило, что молодого специалиста пригласили работать в лучшем институте с выдающимися профессорами. Я гордилась, что могу принести огромную пользу своему народу и стране. Да и с материальной стороны это было выгодно. Почти сразу я получила все: квартиру, машину, положение в обществе. Система затягивала меня постепенно, незаметно, до тех пор, пока обратного пути уже не было. Разве у нас есть выбор? Кто не с нами — тот против нас. Это извечный принцип нашего существования. Но ты поможешь мне?

— Да. Я сделаю для тебя все.

— Поцелуй меня…

Дмитрий понимал, что решение Лены порвать с Системой — не просто женский каприз. Такими вещами не шутят и, прежде чем решиться, все хорошо обдумывают. Обычно людей толкает на это несколько причин: глубокий душевный кризис, чрезвычайное событие, выбившее из-под ног почву и перевернувшее прежние идеалы, и т. д. Елена с самого начала приняла Систему в штыки, но та приручила ее, хотя и не подавила. Огромное нервное потрясение послужило толчком к ее нынешнему решению, и обратный путь отрезан навсегда.

24

— Разрешите войти?

— Входи.

— Сержант Машков по вашему…

Зотов жестом прервал сержанта и предложил ему сесть.

— Как дела? — спросил он, протягивая Машкову сигареты, но вспомнил, что тот не курит, и убрал их в стол.

— Нормально, товарищ майор. Как говорится: «Служу Советскому Союзу!».

— Молодец, сержант. Завтра на батальонном разводе зачитают приказ о твоем награждении: отпуск на родину. Готовься.

Сержант засиял, как начищенная бляха на его ремне:

— Спасибо, товарищ майор!

— Да мне-то за что? Ты заслужил. Вернешься из отпуска — «старшего» получишь. Но это — между нами.

— Могила, — протянул сержант, вспотев от удовольствия.

— И еще. К твоему отпуску я прибавлю три дня командировки. Ты же питерский?

— Так точно!

— Во-от. По этому адресу, — майор протянул Машкову лист бумаги, — отвезешь моему другу посылочку.

Зотов достал из сейфа две литровые банки с вареньем. Оно было густое, темное, и сержанту даже в голову не пришло, что в банке лежало еще и небольшое письмо-инструкция зотовскому приятелю.

— Насколько я знаю, — продолжал майор, — Павловск находится рядом с Ленинградом.

— Так точно. Полчаса на электричке.

— Сначала отвезешь варенье, иначе можешь опоздать: мой друг вот-вот должен уехать. И не дай Бог с банками что-то случится! Понял?

— Так точно! Все будет в лучшем виде!

Машков готов был не то что две банки — цистерну толкать впереди себя до самого Ленинграда, лишь бы оказаться дома.

— Ты был в группе захвата вместе с полковником Саблиным. Как он вел себя? — без всяких предисловий спросил Зотов, глядя в упор на сержанта.

— Да нормально вел, — пожал плечами Машков. — Пер, как танк, я даже удивился.

— Чему?

— Ну, штабист все-таки, московский, — как бы оправдываясь, пояснил сержант. — Рыскать по лесу навыков мало.

— Значит, он хорошо рыскал?

— Честно говоря, в данном случае и дурак бы не заблудился. Следы были очень четкие, и собаки шли уверенно.

Зотов задумался, снова вытаскивая сигареты.

— Значит, Саблин шел уверенно, — как бы спрашивая и одновременно утверждая, произнес он. — Ну что ж, и москвичи что-то умеют. Да?

Машков еле сдержал улыбку, когда Зотов то ли специально, то ли непроизвольно сравнил Саблина с собаками.

— Так точно! — ничего не понимая, но решив благоразумно согласиться, выпалил сержант. Сам же подумал: «Видать, вдуют полковнику по самые уши. Не зря Зотов землю роет.

— Вот тебе и «так точно», — нахмурился майор. — А вторую-то группу проворонили!

Сержант виновато отвел взгляд.

— Ладно, вроде все, — подвел черту Зотов. — О нашем разговоре помалкивай. Если вопросов больше нет — свободен.

— Когда выезжаю?

— Завтра вечером.

— Разрешите идти?

Зотов кивнул.

Прошло три дня. После завтрака Дмитрий заглянул к Лене.

— Запомни сегодняшнее число. С седьмого июля у тебя начинается новая жизнь, — сказал он и поцеловал любимую. — Вечером, если мне удастся переправить тебя в Ленинград, я отправлю генералу шифровку, что после внезапного осложнения ты скончалась, как говорится, в одночасье.

— А как же врачи? Не заложат?

— Не думаю. Они знают, что если откроют рты, то придется тоже самое сделать и мне, сообщив об их нелегальной торговле человеческими органами.

— Да у тебя тут бардак, товарищ майор.

— Нужно везде иметь своих людей.

— А как Мизин? Хотя он не выдаст, я с ним поговорю.

— Да уж, пожалуйста. Правда, на крайний случай и на него у меня найдется компромат.

— Ты опасный человек.

— Работа такая… В Ленинграде тебя встретит мой человек и предоставит жилье. Он же поможет с документами, работой, деньгами. А теперь пошли, времени мало.

Они спустились в отсек для контейнеров. Елена удивленно окинула взглядом холодное неуютное помещение, свинцовые и стальные ящики и черное отверстие шахты для спецотходов.

— Ты что, решил меня пустить в расход, как использованный материал? — попробовала она пошутить, но получилось мрачновато.

— Наоборот…

Дмитрий подвел ее к одному из контейнеров и открыл крышку. Внутренние стенки были выложены поролоном, и из него же сделано что-то наподобие кресла.

— Тебе придется провести в этом ящике около четырех часов. Отверстия для воздуха есть — сам проделывал. Под креслом термос с кофе. Отдыхай, набирайся сил. Думаю, тебе будет удобно. И постарайся не чихать и не кашлять.

— Зря сказал. Теперь обязательно обчихаюсь.

Лена решительно полезла в контейнер. Зотов, улыбнувшись ей на прощание, быстро закрыл крышку, поставил пломбу, осмотрел еще раз со всех сторон стальной ящик и вышел из отсека.

Поднявшись наверх, он сообщил дежурному, что контейнеры готовы к отправке.

Через четыре часа в аэропорту, когда контейнеры уже были перевезены от вертолета к грузовому самолету ВВС и ждали погрузки, Зотов, отпустив солдат в местный буфет, подошел к одному из стальных ящиков и тихо постучал по крышке:

— Как ты там, жива еще?

— Долго мне сидеть в этом гробу? — послышался в ответ приглушенный голос.

— Все, приехали. — Он быстро сорвал пломбу и вскрыл контейнер. — Иди в аэровокзал и жди меня у касс, — велел Дмитрий, помогая Елене вылезти.

Он проводил ее взглядом до дверей здания и посмотрел на часы.

— Опять опаздывает, — покачал он головой, но не успел закончить фразу, как на поле выскочил грузовик и на полной скорости помчался к Зотову.

Громыхая и скрипя тормозами, машина остановилась рядом с контейнерами, и из кабины вышел улыбающийся шофер-кавказец.

— Здорово, начальник. Ну спасибо, мне как раз такой ящичек и нужен. — Он радостно обнял майора, хлопая его по спине огромными ручищами. — Ашотик и раньше был твоим должником, а теперь слуга навек.