Скороспелочка!
      Тележечка моя —
      Тарахтелочка...

* * *

      ...Повозочка моя —
      Громыхалочка!

* * *

      Записи:
 
      Декольтэ и санкюлот. Французы выдумали женскую красоту и мужское безобразие.

* * *

      Не будь души, тело бы не чувствовало боли. Для радости его достаточно.

* * *

      И еще: — Не будь тела, душа, быть может, не чувствовала бы радости. (A «Freude, sch?ner G?tterfunken»? И не шиллеровское — бетховенское!)

* * *

      Вот уж не Психея! Непременно — глазами увидеть. Да я, наоборот, глаза закрываю!

* * *

      Еве до познания добра и зла вовсе не было дела. Ей было важно сделать по-своему — преступить. Иначе бы не любопытство, а любознательность, т. е. не порок, а добродетель, не женский жест, а мужской. (Еву Библия делает Прометеем!)
 
      Дальше: вовсе не примета божества — знать добро и зло. Привилегия божества — именно не знать, иначе — откуда бы счастье? Знают, т. е. страдают люди. Итак, я бы то древо переименовала в древо забвения добра и зла.
 
      (18-го марта 1925 г.)
 
      — И верно, и спорно, а в общем — не додумано.
 
      (При переписке, авг<уст> 1933 г.)

* * *

      Наслажденье я в жизни заменила наважденьем, т. е. первое в моих руках неминуемо превращалось во второе, не успев собою пробыть — ни мигу. Если наслаждение нечто без — хотя бы <пропуск одного-двух слов> — я никогда не наслаждалась.

* * *

      Чревоточина тоски.

* * *

      От родимых сел, сел!
      — Наваждений! Новоявленностей!
      Чтобы поезд шел, шел,
      Никогда не останавливался,
 
      Никуда не приходил!
      — В      ! незастроенное! —
      Чтобы ветер бил! бил!
      Выбивалкою соломенною
 
               бы мозг, мозг!
      Всё осевшее и плесенное!
      Чтобы поезд нес, нес!
      Быстрей лебедя, как в песеннике!
 
      Сухопутный шквал, шквал!
                        !
      Чтобы поезд мчал, мчал,
      Чтобы только не задерживался

* * *

      ...Чтобы поезд — с рельс, с рельс!

* * *

      ...Чтобы только свист, свист
      Над треклятою действительностью!

* * *

      Говорящих птиц, рыб!
              ! Незахватанностей!
      Чтобы поезд шиб, шиб!
      Чтобы только не засматривался...

* * *

      ...Чтобы только не оглядывался
      На родимых мест, мест

* * *

      ...Чтобы только не заслушивался...
                   дремот, нот
      Часа сонного, двенадцатого.
      Чтоб как тысячами — мот
      Перебрасывался насыпями.
 
      Никогда не спать! Спать?!
      Грех последний, неоправданнейший...
      (Будет время и на кладбище ведь!)
      Птиц, летящих вспять, вспять!
              деревьев падающих!

* * *

      Этим поездом к тебе
      Всё бы ехала и ехала бы...

* * *

      (Хорошо бы — написать. Авг<уст> 1933 г.)

* * *

      Дальше — Крысолов
 
      ...Целый мир грозятся стрескать!
      ...
      — У нас — Библию: мол, дескать —
      Кил сала на ней!

* * *

      Строка:
 
      Сад — замкнутый как тайна.
      (NB! Чем меньше пишешь — тем хуже. Так у меня. То же о мысли. То же о любви.)

* * *

      О Савинкове :
 
      21-го мая в соборе Св. Николая панихида по террористу — коммунисту — самоубийце Савинкову. — Как по-русски! — Любопытно: кто придет? Я бы пошла. Есть чувство — <пропуск одного слова> всех: взаимочувствие личностей, тайный уговор единиц против масс, каковы бы единицы, каковы бы эти массы ни были. И в каком-то смысле Борис Савинков мне — брат.

* * *

      Строка:
 
             — ухом
      Вытянутым, как слух.

* * *

      III глава Крысолова «Напасть» кончена во Вшенорах, 28-го мая 1925 г.
 
      («Человек в зеленом — с дудочкой»)

* * *

      Запись:
 
      Есть чувства, которых бы не было на острове: гордость, например, жалость, например. Стало быть, два моих основных чувства не абсолютны. (Странно, что как раз эти два чувства — источник всех моих страданий.) Ряд чувств, возникающих из общежития: гордиться (перед кем-нибудь), жалеть (кого-нибудь) — чувства с приставкой. И только они, не абсолютные, и есть болевые. Ведь будь Христос на необитаемом острове — где бы вся Голгофа?

* * *

      Гордиться, сердиться, ревновать, завидовать, жалеть, ЛЮБИТЬ... всё с людьми, от людей. А есть — самострасти?

* * *

      Знаю только одно самочувство, одну самострасть: тоску. Везде, всегда, без ни кого, ни от <фраза не окончена>

* * *

      Строки:
 
      Серею в лице

* * *

      ...Пустые составы...
      — Состав пустоты?
      (Поезд)

* * *

      Крысы разносят чуму. Мускусные кошки. Цикады. Пальмы. Манго. Кокосовые циновки.

* * *

      Озеро: всякий находит в нем, что хотел.
 
      Не ищите его на карте, —
      Нету!..

* * *

      Строки:
 
      Жаль-Уныль.

* * *

      Большак-большевик

* * *

      Мур
 
      31-го мая 1925 г., в воскресение, Мур весил 71/2 кило (4 месяца без одного дня).
 
      7-го июня — 7 к. 70
 
      14-го июня — 7 к. 80
 
      21-го июня — 8 к. 10
 
      28-го июня — 8 к. 25
 
      5-го июля — 8 к. 65

* * *

      Запись:
 
      Я ровно настолько знаю быт, чтобы его ненавидеть. — Достаточно. —

* * *

      Попытка IV гл<авы> — Увод.
 
      NB! Всё любовное и женское, весь соблазн мужского — в «Озере». Здесь — соблазн чужого (там — Чужого).

* * *

      ...Мне Дидона внимала, Энея
      Позабыв...      Пережив...
      Мне внимала сама Суламифь,
      Улыбалась сама Саломея...

* * *

      Дальше, дальше — — —
      Есть страна — — —
      — Три, четыре, — — —
      И она называется — Далью

* * *

      Надпись на моем камне:
 
      Le moule en est bris?
 
      (NB! хорошо, что именно на камне — пребывающем.)

* * *

      ...За предельный покой:
      За отдельный покрой

* * *

      ...Ст?ит только — — —
      Чтобы поезд — «только что отошел»...
      Тщетен        и тщетен розыск:
      Все паровозы тебя увозят...

* * *

      Ни от одной женщины, в разговоре о башмаках, я еще не услышала: «п. ч. у меня низкий подъём». (Всегда — высокий!) Очевидно, это — позор, тайна, которую скрывают на смертном одре даже от духовника.

* * *

      Предгрозовой вечер. Подвязываю в саду розовые кусты. Почтальон. В неурочный час. — Pani Cvetajeva. — Протягиваю руку: бандероль. И — почерк Пастернака — пространный, просторный, — вёрсты. Рука Пастернака. Книга прозы , которую я так тщетно (40 кр<он>!) мечтала купить на советской книжной выставке.
 
      А до этого — сон, буйный и короткий — просто свалилась, сонная одурь, столбняк. Проснулась в грозу, <пропуск одного-двух слов> к роз<ам?> и получила — в раскрытую руку — Пастернака.
 
      Да! Перед сном (столбняком) вздрогнула, т. е. уже заснув проснулась от ощущения себя на эстраде Полит<ехнического> Музея — и всех этих глаз на себе.
 
      (10-го июня 1925 г., день Муриных крестин.)

* * *

      крестины мура (вкратце)
 
      Вчера, 10-го июня, в Духов день, в день рождения Пушкина и день семилетия с рукоположения о. Сергия — стало быть в тройной, в сплошной Духов день — было крещение Георгия. Дня я не выбирала, как не выбирала дня его рождения (1-ое — воскресение — полдень) — вышло само. О. Сергий должен был приехать в Псы (Дольние Мокропсы) служить на реке молебен, и вот, заодно, окрестить Мура. Молебен на реке ввиду голых часов и, вообще, вульгарности пляжа (нарочно пишу через я) отменили, а Мур окрещен — был.
 
      Увидав подлежащего крещению, о. Сергий, мне, с некоторым испугом: — А я с ним... справлюсь? — И я, с внутренней улыбкой, внешне же — задумчиво: — «А это уж я не знаю».
 
      На мое предложение в начале обряда уйти, о. Сергий: — Собственно, родителям присутствовать не полагается, но если бы Вы попросили, я бы разрешил. И мое испуганное: «Нет, нет, не надо, сохрани Бог! — раз заведено. Зачем?!»
 
      Чин крещения долгий, весь из заклинаний бесов, чувствуется их страшный напор — точно в младенца ломятся! — борьба за власть. И вот, церковь, упираясь обеими руками в толщу, в гущу, в эту живую стену: — Запрещаю — отойди — изыди! Весь чин крещения: кто — кого (и никогда заранее не известно, точно каждый раз — всё заново! точно окончательной победы еще не было — и быть не может. Ратоборство.) В одном месте, когда особенно выгоняют, навек запрещают («отрекись от ветхия прелести!») у меня выкатились две огромных слезы — точно это мне вход заступали в Мура. Одно Алино слово перед крестинами: — «Мама! а вдруг, когда он скажет: „дунь и плюнь“ Вы... исчезнете?» Робко, точно прося не исчезать. (Я потом, провожая с горы, рассказывала о. Сергию, слушал взволнованно, м. б. того же боялся, на то же, втайне надеялся?)
 
      Мур, во время обряда, был прелестен. Я не видела, рассказывали. Улыбался свечам, слизнул с носу миро и заглотнул сразу: крестильную рубашку, ленту и крест. Одну ножку так помазать и не дал. (Ахиллесова пята язычества! Моя сплошная пята!) Временами, когда очень долго (был голоден) — подхныкивал, деликатно, от ком<ара> до фылина. С головой окунут не был — ни один из огромных чешских бельевых чанов по всему соседству не подошел. Этого мальчика с головой окунуть можно было только в море.
 
      (4 мес. 10 дней)

* * *

      10-го июня
 
      муркины крестины
 
      (из Алиного дневника)
 
      Как только встали — уборка, мытье, передвиганье, переноска, вбиванье гвоздей, заготовленье и приготовленье еды, собиранье посуды со всего дома, у соседей, у хозяев, словом д?ла — по горло. Обедаем наскоро и вдруг — новая забота — купель! Как? Откуда? Какую?
 
      У нас — Муркина очень маленькая и мелкая деревянная ванночка, потом глубокий жестяной, с тремя дырами, грязный и мрачный от долгого неупотребленья — бак. И есть еще несколько тазов куда Мура не то, что не окунешь с головой, но никаким образом не втиснешь даже и наполовину. У прислуги и у хозяйки ничего подходящего нет. Что делать?
 
      Сперва приходят разные гости с посудой и помощью и общими силами додумываемся: бак вымыть, дыры заткнуть, накрыть бак простыней, и тогда будет хорошо.
 
      Это исполняется, и купель готова. Теперь сдвигаются два стола, накрываются скатертями Ольги Елисеевны, и подается посуда и еда. Заместительница O. E., Александра Захаровна, принесла пирог с грибами, Myна Булгакова — пирог с миндалем. Лелик был поставлен часовым за ворота, смотреть когда пойдет о. Сергий. Он стоял словно какой-нибудь индеец, одной рукой опершись в бок, другой защищаясь от солнца, одну ногу выставив вперед, другую поставя на камень — и был очень доволен своим назначеньем.
 
      Гости, которым надоело оставаться дома, почти все вышли во двор. Брэй-он и Брэй-она любовались видом коз, мама и Мур гуляли возле скамейки, А. З. о чем-то разговаривала с мамой, папа перетаскивал стулья, Катя Р<ейтлингер> любовалась (в подлиннике: руболавась) видом крестинной рубашечки и крестика. Вдруг Лель влетает в ворота. К маме: — Идет! К Брэям: — Идет! Домой: — Идет!
 
      Выходим с папой встречать о. Сергия и Муну. Подходим под благословение. Когда возвращаемся, всё для переведения язычника в христианство готово (т. е. кипят котлы кипучие, точат ножи булатные, хотят козла зарезати). О. Сергий велит распеленывать невинного и голодного Мура. Мама говорит: — О. Сергий, я лучше выйду, правда? А он: — «Собственно, я бы Вам мог разрешить... если бы Вы попросили». И это он сказал с таким сомненьем — очевидно, он думал, что мама не может никогда ничего попросить. Заместитель крестного, Брэй, начал с того, что когда свечи еще не были зажжены, выкупался весь в воске. Крещенье началось. Булгаков всеми средствами изгонял бесов, Мурку обдувал, Мурку обвевал. Последний вел себя изумительно! Когда Мура мазали миром, он подставлял руки и ноги, смеялся, пытался о. Сергия поймать за волосы. Однако, когда его окунули три раза, тогда его настроение испортилось, так как он всегда после мытья сразу ест, а тут еще молитвы читают! На него накинули рубашечку и крестик, которые он мгновенно потянул в рот и принялся блаженно сосать. Отнять у него не было никакой возможности, он засасывал всё глубже и глубже, как настоящее болото! Теперь, после крестин, видно как он скучает об тех, бедных невинных изгнанных своих прежних хранителях.
 
      Между прочим, о. Сергий никак не мог Муру волосы остричь — только ножницами щелкал!
 
      Записка ко мне Али 1-го февр<аля> 1925 г. сразу после рождения Мура:
 
      (на треугольном отрывке конверта, собственно на его закрышке, большими буквами, чернильным карандашом)
 
      Дорогая Р<ысь> (переправлено:) Мама,
 
      Очень рада, что Ваше желание сбылось. Мы назовем Борисом. Мне очень хочется Вас видеть, но сейчас нельзя.
 
      Скоро приду. Я рада, что брат, а не сестра. Борис лучше чем Ксения.
 
      Целую крепко. Поздравляю
 
      Ваша Аля

* * *

      Два письма Борису (себе в тетрадь)
 
      Вшеноры, 14-го февраля 1925 г.
 
      Дорогой Борис,
 
      1-го февраля, в воскресение, в полдень, родился мой сын Георгий. Борисом он был 9 месяцев во мне и 10 дней на свете, но желание С. (не требованье) было назвать его Георгием — и я уступила. И после этого — облегчение. Знаете, какое чувство во мне работало? Смута, некоторая внутренняя неловкость: Вас, любовь, вводить в семью, приручать дикого зверя: любовь, обезвреживать барса (Барсик, так было — было бы! — уменьшительное. Ох, эти сослагательные!)
 
      Отнимать его у своих, а Вас своим — отдавать. Делать Вас общим достоянием. Делать его в родном доме — чужим, Вас — в моем — своим. Что-то дикое (т. е. ручное) вроде племянника и дяди. Ясно и просто: назови я его Борисом, я бы навек потеряла право на <пропуск одного слова> Бориса, не право, а его самого. (Дв <пропуск нескольких слов>) Это было бы — отказ. Так, назвав этого Георгий, я сохраняю право на Бориса, т. е. на Вас и —. Борюшка, это не безумие, а самый точный расчет. (NB! Так говорят все сумасшедшие. 1933 г.)