Как-то моя знакомая, у которой имеется дочка пятнадцати лет, прибежала вся в слезах. С порога она прокричала что-то вроде «ичтомнеделатьнезнаю», бухнулась на табуретку и стала поглощать чай в неудобоваримых количествах и не заедая его ничем. На все наводящие вопросы она лишь мотала головой.

– Хорошо, – сказала ей я. – Выпей еще чашку и внятно объясни, что случилось.

Отдышавшись после этой чашки, подруга наконец-то выдохнула в меня все свое недоумение и боль:

– Если девчонка выкрасилась в черный с розовым, нацепила очочки, хотя с глазами у нее все в порядке, носит кеды с одним шнурком розовым и вторым черным, у нее с мозгами все в порядке?

– Если ты в свои сорок пять подстригла голову прядками и частично мелировалась, носишь черный топик с желтой отделкой и туфли с прозрачным каблуком – как с тобой? – спросила я в ответ.

– Но я же не пишу в дневнике, что жизнь – юдоль скорби? – зарыдала вновь подруга.

– Зато мне это постоянно говоришь и вот сейчас…э…плачешь, – пожала я плечами. – Значит – юдоль.

– Не опошляй моих материнских слез! – возмутилась она. – Я не потому, что все плохо, реву, а потому, что к тебе за советом пришла.

– Ох, – усмехнулась я на ее негодование, – неужто мои советы так отвратительны?!

Наконец-то подруга поняла, что это шутка. На губах появилось подобие улыбки. Кривой, правда.

– А теперь, пожалуйста, все по порядку, – попросила я.

А по порядку в изложении визитерши получалось, что с месяц назад ее дочка «совсем от рук отбилась», то есть резко изменила внешний облик, и этот облик матери совершенно не понравился. К тому же она (дочка то есть) стала водить дружбу с какими-то непонятными молодыми людьми (не потому непонятными, что выглядят странно, а потому, что не понять, кто они – мальчики или девочки). Но больше всего за судьбу ребенка мать заволновалась, когда на глаза ей попался забытый на диване дочкин дневник, а там на каждой странице про тоску и слезы, и про полное непонимание окружающих, и главное – слово «смерть» написано везде красным цветом и большими буквами. А в одной из последних записей есть кое-что и про самоубийство.

Подруга сделала, конечно, вид, что никакого дневника не читала, но на самом деле тут же дочкино творение отксерила и теперь пихала мне в руки этот плод детских раздумий.

– Ты только почитай внимательно! – лепетала она.

Я почитала.

«На алгебре схватила трояк. А те, кто с меня списал, – пару. После урока в коридоре эти неудачники сорвали с меня очки и хотели растоптать. Но тут вышла математичка. Они позорно бежали. Я надеялась тоже сбежать, но она ухватила меня за плечо и начала выговаривать, что я трояком снижаю успеваемость всего класса. Никто меня не любит. Никто меня не ценит в юдоли скорби. Вот возьму и умру, и пусть все они плачут. Интересно, как лучше умереть, чтобы ненасовсем?»

«Купила миленький рюкзак с тремя плюшевыми мишками. Покрасила волосы. Иду по улице, на меня оборачиваются. Думала, что это из-за рюкзака и волос, а какой-то дядька вдруг и говорит: завяжи шнурки, а то споткнешься. Как печально! Хочется умереть…»

«Дэн говорит, что нужно умереть в молодости. Тогда ты сохранишься в памяти прекрасным.

А если умрешь позже, то никто даже не поплачет. Слушала музыку. Плакала. Все так романтично…»

«На улице пристали два гота. Думали, что своя. Я была оскорблена. Разве я на них похожа? Они грубые».

«Восхищаюсь Дэном. У него вся рука в шрамах. Сколько раз умирал!!!!!!! Какой смелый!!!!!!!»

«Дэн сказал: котлеты любишь, значит? А если б твои мишки были живыми? Теперь больше мяса не ем. Поругалась с мамой. Плакала».

«В классе меня никто не ценит. Пришла сегодня в черной курточке с розовыми карманчиками, а Федорова мне говорит: и откуда такие страшные, как ты, только берутся? Федорова у нас считает себя гламурной. А я не хочу. Гламур – ацтой. Готы тоже ацтой. Эмо рулят!»

«Федорова изгваздала мой дневник. Прямо на странице написала „Дэн и Дана – два барана“. Я, конечно, страницу выдрала. А тут классная решила дневники собрать на проверку. Спрашивает: „Почему нет страницы?“ А я и сказать не могу, потому что из-за Федоровой, и придумать ничего не могу. Стою и плачу. Так мне и влепили пару за поведение. Теперь еще с мамкой разбираться. И почему я такая несчастная? Ничего, вот умру, и они еще об этом пожалеют!!!!!!!!!»

Ничего сверхопасного в этих записях я не нашла. Даже посмеялась немного.

Подруга очень возмущалась:

– Ты бесчувственное бревно! Моя дочка о смерти думает, а тебе только смеяться.

– Так о смерти не думают, – покачала я головой, – так рисуются. И вполне понятно. У твоей дочки переходный возраст и она – эмо.

– Эму? – переспросила подруга. – Она что – страус?

– Не эму, а эмо, – объяснила я. – Такое современное молодежное течение. Или, как говорят, субкультура. Забавные ребятишки. И практически все – подростки.

– Никогда не слышала, – удивилась она. – Хиппи знаю, панков знаю, металлистов знаю…

– Другое время – другие дети, – пришлось дополнить пояснения. – Хиппи почти не осталось, а панки видоизменились. Эмо и готы – самые близкие родичи панков. Твоя дочка эмо. Они милые, нежные, ранимые и очень романтично настроенные. И у них культ смерти не так сильно развит, как у готов. Так что бояться тебе нечего. Девочка как девочка.

– Девочки плюшевым медведям брюхо ножницами не распарывают, а потом черными нитками, как в прозекторской, не зашивают, – хлюпнула подруга носом, но уже спокойнее.

– Издержки имиджа, – усмехнулась я. – Положено эмогерлсам носить на сумке или рюкзаке игрушку со вспоротым брюхом, вот и дырявит, и зашивает, как после вскрытия. Ничегошеньки страшного! Что б ты говорила, если бы твоя дочка каждый вечер одевалась в черное и шла гулять на кладбище…

– А что…это еще впереди? – ужаснулась подруга.

– Нет, она же не гот, – сказала я. – Кладбище – это сугубо готичное место. Эмо туда не ходят. Они самые миролюбивые и лояльные из подростков. Насилие в любом виде отвергают. В этом слегка похожи на хиппи. Те тоже насилие ненавидели, пока, в конце концов, не выдержали издевательств и не навесили тумаков люберам. Тогда, помнится, даже милиционеры не верили, что мирные хиппи могут так отделать клетчатых драчунов с цепями. А после стычек с люберами мирные хиппи и с металлистами дрались. Мне как-то один металлист признался, что самое страшное зрелище, которое он когда-либо видел в своей юной жизни – мирный хиппи с монтировкой в руке и перекошенным лицом. Догадываешься, как нужно было довести людей, чтобы они отвечали насилием на угрозу насилия? И у эмо ненасилие пройдет. А пока…пока они будут писать в дневниках о тотальном непонимании и размышлять о ценности смерти. И в этом нет ничего опасного!

Подругу я успокоила, но не до конца. В глубине души она дочкиной субкультуры побаивалась. Периодически, когда страхи совсем одолевали, обращалась ко мне. И вопросов было так много, что мне пришлось поглубже заняться изучением молодежных субкультур и даже завести тетрадь для записей. Неудобно ведь было сказать подруге, что я чего-то не знаю. А когда ее дочка немного повзрослела, с похожими вопросами («Что делать?», «А это не смертельно?») стали обращаться другие приятельницы, с детьми помладше. И я завела еще одну тетрадь для ответов на вопросы обеспокоенных родительниц. Недавно я стала пересматривать эти записи и даже удивилась: в них оказалось много информации, полезной не только для моих знакомых.

Формальным поводом решить судьбу этих заметок стал криминальный случай, который произошел год назад в нашем городе: двое готов убили и съели девочку эмо. Как только сведения об этом кошмаре просочились в печать, знакомые мамы подростков кинулись ко мне со слезами и ужасом на лицах.

– Ты ж говорила, что эти детские увлечения совершенно безопасны! – стали они меня обвинять. – Под угрозой жизни наших детей!

Да, говорила. И еще раз повторю: принадлежность к субкультуре эмо или готов не делает детей потенциальными жертвами или убийцами.

Но родители мне не верили. Они боялись. И тогда я поняла, что пришло, наверно, время собрать весь накопленный материал и написать книгу. И начну эту книгу я не с современных молодежных течений, а с размышления о том, почему и как рождаются субкультуры и кто к ним присоединяется.

Что такое субкультура

Субкультура – это культура узкого круга людей, ответвление общей культуры. Субкультура всегда отказывается от части общей культуры, которая считается массовой. Людям, которые варятся в субкультурном бульоне, не нравится то, что нравится большинству, они читают другие книги, смотрят другие фильмы, пишут другие стихи, рисуют другие картины, то есть у них есть свое собственное кредо, которое отличается от понятого обществом и приятного обществу. Это не плохо и не хорошо, но шагать в ногу и вскидывать руку в едином порыве принадлежащие к субкультуре не будут. У них свои правила, свои взгляды на мир, своя жизнь.

Проще говоря, субкультурой можно назвать любое сообщество, члены которого по идеалам и внешнему виду резко отличаются от общепринятых норм. Например, во времена СССР общепринятыми молодежными нормами считались членство в пионерской, а затем в комсомольской организациях. То есть эти нормы были ориентированы на государственную идеологию. Все молодые люди, которые не желали быть похожими на официальную культуру, считались неформалами, эти молодежные группы совсем не приветствовались, напротив – с ними старались бороться. Но с «не такой молодежью» все равно ничего сделать не могли ни родители, ни даже милиция. У неформальной молодежи были свои любимые книги, фильмы, музыка, что вместе складывалось в идеалы. У неформальной молодежи (у каждой группы) были свои внешние опознавательные символы – значки, нашивки, украшения, прически, одежда. И именно это последнее (внешние отличия) в молодежном кругу вставало на первое место.

Взрослому человеку трудно объяснить, для чего нужно носить драные джинсы, длинные волосы и «пацифик» на одежде, если ты считаешь, что любовь лучше войны и все люди братья. Взрослый человек уверен, что идеалы могут быть любыми, а выглядеть ты должен так, как принято в обществе, то есть «цивильно». А для молодых людей следование общепринятым нормам подразумевает и следование общепринятой идеологии. Одежда и прическа – отличный повод показать остальным, каковы твои идеалы. Взрослые это понимают плохо. И совершенно напрасно они этого не понимают и не принимают. Когда-то и мне мама говорила: доченька, сними ты с себя эту дерюгу с кругом (знак «пацифика» на блузоне из холста), оденься в платьице, ты ж такая хорошенькая! Но свой блузон я стерегла свирепо, боясь (не без оснований), что если не буду в нем спать, так мама его разрежет на мелкие куски или выбросит. И уж тем более она не могла понять, зачем я новые, только что купленные в переходе на Гостином дворе, джинсы тут же «привела в полный порядок», то есть стерла колени до приятного белесого цвета и нескольких дыр. И другие родители того времени этого тоже понять не могли. Они готовы были признать, что джинсы – вполне пристойные штаны, но с отвращением смотрели на джинсы с белесыми коленками или дырками. А вот молодые люди, заполучив желанные джинсы, тут же принимались их «улучшать»! Для родителей наше «улучшать» было синонимом «портить». Но только эти «порченые джинсы» с прочими атрибутами «хипповости» сразу демонстрировали, какие идеалы молодой человек исповедует. «Клевая герла», – говорил исповедующий те же идеалы незнакомый молодой человек, имея в виду совсем не черты лица или фигуру. А что он имел в виду? Прикид и многочисленные знаки принадлежности к группе – бисерные браслеты («фенечки»), вышивки и нашивки в виде «пацификов», божьих коровок и одуванчиков, тесемку или полоску ткани вокруг головы («хайратник») и прочее.

Все правильно: сначала внешнее, потом – внутреннее. Ведь на улице-то сразу нужно понять, кто перед тобой – друг или враг. Учитывая сложные отношения между молодежными группировками, это вопрос самый важный. И когда панки (новое тогда течение) били уже застолбивших место под солнцем хиппи, то отбор они делали именно по внешнему виду: волосатый, с «пацификом» – значит, хиппи. Цивильные молодые люди при этом их совершенно не интересовали.

Не в последнюю очередь молодежные течения и распространялись благодаря эпатажному внешнему виду. Когда-то мне рассказывали, как родилось движение хиппи в провинциальном Армавире. (Потом я слышала аналогичные истории про Урюпинск или Жлобин.) Однажды некий безымянный хиппи, решивший странствовать автостопом, был высажен на трассе у городка Армавир. Поскольку со средствами передвижения ему очень не везло и из простого любопытства он вошел в город. Первыми хиппаря увидели двое местных мужиков. Они вытаращили глаза и стали отодвигаться от него, как от нечисти. Затем его увидел местный милиционер и тоже вытаращил глаза. «Ты кто? – спросил милиционер. – Мальчик или девочка?» Хиппи сказал, что он хиппи. Милиционер не понял, но засвистел. Тем временем образовалась некоторая толпа. С вопросами. Вопросы были такие: «Ты откуда?», «Ты что, шпион?», «Что у тебя на груди?»

Хиппи ответил, что он из Москвы, что он не шпион и что на груди у него «пацифик». Услышав про неприличный «пацифик», толпа под свист милиционера стала наступать. Хиппи только что забил косячок, настроение у него было чудесное. Но при виде диких местных мужиков и баб чудесное настроение тут же улетучилось. Он решил бежать. Как раз притормозил товарный поезд. Хиппи вскочил на платформу с углем и покинул негостеприимный городок. Через год в Армавире появились собственные хиппи. Для обмена опытом они посетили столицу нашей родины Москву…Первым армавирским хиппи был приятель того паренька, которому посчастливилось собственными глазами созерцать настоящего московского хиппи.

Это вам ничего не напоминает? А мне так даже очень напоминает. Когда-то я увлеклась дневниками конца XVIII–начала XIX столетий. Это были дневники, которые вели совершенно обычные люди того времени – семейные реликвии, чудом пережившие два непростых столетия. И вот что я там обнаружила.

Некий молодой человек из городка Воронежа совершил увлекательный вояж в революционную Францию (шел 1789 год). Молодой человек с нескрываемым интересом писал обо всем, что видел. Наиболее любопытные факты из дневника он приводил в своих письмах московским и петербургским приятелям. Огромное место в переписке занимало описание французской моды. То есть именно по внешнему виду молодой человек легко определял, кто из французов революционер, а кто обыватель. И ему так хотелось выглядеть революционером, что он хвалился своим друзьям одеждой, которую носит, и прической, которую выбрал. Известно, что мода на революцию стала переползать и в Россию. Это происходило медленно, но происходило. И, очевидно, масштабы перемен были достаточно велики среди культурного населения, иначе бы зачем императрице Екатерине Великой издавать указы, запрещавшие не только чтение некоторых революционных книг, но и ношение некоторых видов одежды?! Так что в молодежной среде мода может стать синонимом образа мыслей. И сначала новые веяния охватывают внешний вид, а потом уж следуют другие изменения – интеллектуальные, мировоззренческие, политические. В XVIII веке на это уходили десятилетия, в XIX – годы, в XX – месяцы, а в наше время – недели или даже дни. Правда, как относительно массовое течение новые веяния в нашей стране образуются и сегодня очень медленно. Но гораздо быстрее, чем три десятилетия тому назад. Тогда во всем мире уже почти десять лет как субкультуру хиппи сменила субкультура панков, а у нас только еще появлялись первые отечественные панки. Готы и эмо «опоздали» куда как на меньшее время – всего на пару лет. Прогресс, однако. И понятно, почему.

В эпоху Интернета все гораздо проще. Молодежные движения, родившись где-то, очень быстро становятся известными. И если в них имеется хоть что-то, кроме эпатажного внешнего вида, то они превращаются в массовые. Поскольку никакого официального молодежного движения («Наши» не считаются) у нас не существует, то молодежное общество делится все на тех же цивильных и неформалов (которых между собой принято называть нефорами). Каждое из молодежных объединений имеет свои внешние отличия и свое мировоззрение. Но мировоззрение это часто совершенно размыто, иногда оно распространяется только на какую-то одну сферу увлечений (например, анимэ).

К тому же эти движения очень сильно помолодели. Если в советские времена в ряды хиппи или панков вливались ребята лет так с 15, то теперь никого не удивят 12-летние неформалы, а то и младше. На одном из форумов эмо я нашла 10-летних эмогерлс. А говорить об убеждениях девочек 10—12 лет совершенно бессмысленно. Им важнее быть внешне похожими на понравившуюся молодежную группу. Разонравятся эмо – станут готами, разонравятся готы – кем-нибудь еще. Почему? Да потому что так сегодня модно. А для юного человека быть немодным – это диагноз и приговор.

И когда родители говорят детям, что нужно быть такими, как все, они сильно ошибаются.

«Всех» больше нет. «Все» – это усредненная серость. Это Зубрилка Зубрилкина с учебником алгебры вместо головы, даже если взрослые считают, что она гениальна и идет на золотую медаль. А если дети чем-то интересуются помимо школы и школьных оценок, они примыкают к той или иной субкультуре. И бояться тут нечего. С возрастом пройдет. Девяносто процентов малолетних эмо или готов станут к 20-ти годам вполне цивильными людьми.

Десять процентов так и застрянет в молодежной субкультуре. Потому что только десять процентов кроме внешней атрибутики воспринимают еще и идеалы своей группы. И для них это – жизненно важные ориентиры. Но большинство, выйдя из возраста тинейджеров, расстанется и с черно-розовой одеждой эмо, и с устрашающе черной одеждой готов, и широкими штанами рэперов, и с рваными прическами в стиле анимэ, и с заклепками и кожей металлистов. Они будут носить приличные костюмы с белой рубашкой и лакированные штиблеты или нарядные платья и туфли на шпильках. И они будут точно так же, как их родители, пугаться, когда их дети наденут странные наряды, начнут читать странные книжки и слушать странную музыку. Так что все совершенно нормальным образом возвращается на круги свои.

Эта книжка написана для родителей, которые забыли, что они когда-то были подростками. Для родителей, которые хотят понять своих взрослеющих детей. И для детей, которые хотят, чтобы их поняли. Милые дети, если эта книжка вдруг попала в ваши руки, прочтите ее (вам будет очень любопытно), а потом ненароком «забудьте» на своей постели. Пусть папа и мама «случайно» ее обнаружат и тоже прочтут. Это необходимо и для вас, и для них. Для вашего и родительского душевного покоя.

Это сейчас про эмо можно много прочитать. А в 2004 году про них знали только избранные. Так что не удивительно, что столкнувшись в одной тусовке с девицей, одетой в обтягивающую черную джинсу и черную же маечку с розовым сердечком, я ничего такого не заподозрила. Девица как девица, одежда как одежда, сразу зацепила взгляд только странноватая обувка – очень высокие пятнистые кеды, зашнурованные разноцветными шнурками, да прическа – неравномерно состриженная черная шевелюра – и обведенные черным глаза с искусно подрисованными «слезками». Девица оказалась штатовской по гражданству и проживанию, но отечественной по происхождению: родители увезли ее в Америку трех лет от роду.

– А такие, как мы, – спросила она, тыча себя в грудь, – на моей исторической родине имеются?

– А ты кто? – вяло поинтересовалась я.

– Я эмо, – ответила эмогерл.

Так вот я и узнала о существовании эмо. Правда, выводов не сделала. И даже не предполагала, что явление окажется столь массовым.

Девица хотя и была брюнеткой (возможно, крашеной), по уровню интеллекта мне, честно говоря, показалась блондинкой. Достаточно было понаблюдать, как она любовно обихаживает свои штаны и макияж, чтобы получить дозу полноценного отвращения. Но когда к ней присоединился такой же черно-розовый и со слезками на физиономии паренек в очочках, который постоянно оглядывал джинсу, не прилипла ли к шикарному черному цвету кошкина белая шерсть, да поглядывал на себя, красавчика, в зеркало и даже иногда подправлял обводку глаз, то я решила, что эмо, наверно, транссексуалы. Но паренек, напоминающий внешностью представителя сексуального меньшинства, меня разуверил (по-английски, поскольку русской крови он в себе не имел вовсе), что они с герлой просто так выглядят, а на самом деле они нормальные, только вот носят «унисекс». Я в 2004 году, честно говоря, не могла отличить этот «унисекс» на парне от одежды гомосексуалиста. Так что, mea culpa, то есть, моя вина. Юноши-эмо, действительно, не транссексуалы и не гомосексуалисты. Они просто любят вещи, которые по общепринятому стандарту мы относим к женским.

Сегодня меня одинаковая внешность эмо-девочек и эмо-мальчиков не смущает. Хотя различить их, конечно, непросто. Точнее, наши отечественные эмо-мальчики сами плохо понимают разницу между «унисекс» и гомосексуальной модой.

Догмат моды в подростковом сознании перешибает все мировоззренческие идеалы, которые по закону жанра должны иметься у порядочного, правильного эмо, которые на эмо-сленге именуются английским словом «тру», то есть, правильный, верный. В Интернете между эмо, которые «тру» и которые не «тру», идет постоянная дискуссия, больше похожая на войну или коммунальную склоку. Основной пункт разногласий – не мировоззрение, а как раз вопрос, можно ли «тру» эмо выглядеть не как эмо, меняет это или не меняет образ мыслей, то есть что важнее «пустой сосуд, в котором красота, или огонь, пылающий в сосуде»? Многие до хрипоты лаются, что огонь, конечно важен, но сосуд обязательно должен выглядеть подобающим образом. Аргумент непрошибаемый: а как иначе докажешь, что ты «тру» эмо?!

Позволю себе перенести дискуссию на страницы книги.

Итак, как должен выглядеть настоящий, «тру», эмо.

Эмогерлс и эмобойс

Требования, которые предъявляет эмо-мода к особям мужского и женского пола, – это, действительно, своего рода унисекс. В идеале эмо-бойс и эмогерлс не должны различаться, потому что эмо не имеет национальности, возраста и пола.

Эмо – это вечное дитя, жаждущее любви и счастья. Этому ребеночку может быть и десять, и сорок лет. Он может быть и русским, и финном, и китайцем, и даже аборигеном Андаманских островов. Он может быть и мальчиком, и девочкой, и гомосексуалом, и трансвеститом. Главное, чтобы человек был, а не киборг какой-нибудь. Но в реальности, конечно, все иначе.

Сами понимаете, как будет выглядеть широкоплечий эмобой со склонностью к полноте, если нацепит обтягивающие джинсы (как же, как же! Джинсы обязательно должны обтягивать!) хоть черного, хоть стандартно-синего цвета. И хотя считается, что эмо положено быть худеньким, точно он полжизни питался только духовной пищей, но в жизни эмо разные. Есть и тощие, и длинные, как телеграфные столбы, и коренастые, и толстые. Но если у эмо хоть что-то имеется в голове, он сам разберется, что ему надевать. Ну а если не имеется, тут уж ничем не поможешь.

Другая забавная аксиома гласит, что настоящим эмо подобает носить сочетание черного и розового оттенков. Если эмо мужского пола в силу своего пола с этим вполне справляются, то эмо женского пола стремятся к розовому, как дурная бабочка к липкой субстанции. Да, у них выдержана гамма – черное и розовое, только вот черного…э….чуть-чуть, а розового – море разливанное.

На самом деле черный и розовый просто несут одну конструктивную мысль: мир – дерьмо, а я – цветочек. Мысль, совершенно соответствующая подростковому восприятию неприятных сторон бытия, с которыми они начинают сталкиваться все чаще.

Черное – тьма, в которой эмо вынуждены существовать, потому что взрослые их не понимают, не могут или не хотят сделать их счастливыми, слишком много огорчений и печали подростки вынуждены воспринимать и переживать. Самое неприятное, что все должны пройти через эту тьму, чтобы выжить, и эмо, и не эмо. Эмо всего лишь отторгают миф о счастливом детстве. Для них отрочество – возраст несчастья, когда ты уже не ребенок, которому все прощается, но еще не взрослый, который способен ответить ударом на удар. Подросток от всех зависим. У него нет своих денег. Он не свободен принимать решения. Это не навсегда, но юным эмо кажется, что навсегда. А розовый – цвет любви, доверия, понимания.

«Я хороший, – говорит эмо, надевая одежду с розовыми деталями, – мне нужно говорить, что все будет замечательно, со мной нельзя поступать жестко. Я все еще ребенок, а ребенка нужно любить!»

Правда, когда эмогерлс нацепляют прикид, где мало черного и много розового, они сами не понимают, что говорят миру: «Я кукла Барби! Я капризная самовлюбленная пустышка. Я принцесса. Меня НАДО любить!» Словом, отрубить всем головы!

С цветами, кажется, разобрались. В принципе эмо хотят подчеркнуть одеждой, что они ранимые, нежные, неспособные дать отпор, то есть, что с ними нельзя разговаривать, исходя из права сильного. Розовое с черным – это своего рода фишка эмо, то, что отличает их имидж от близкородственных молодежных групп.

Другая особенность – имидж «маленького уродца», «ненужного ребенка-старичка», «отверженного», то есть страдальца с чистою душой, которого все бросили.

Излюбленная одежда эмо – всякого рода свитера или пуловеры, джемпера и кофты, точно снятые с чужого плеча, висящие мешком, связанные домашним способом. Это пристрастие к мешковатым вещам перешло к эмо от старших братьев по неформальной тусовке – от хиппи и диссидентов, для которых было совершенно не важно, как человек выглядит, а было важно – как он думает.

Для подавляющего числа эмо «как думает» как раз не столь и важно. Для них мешковатые свитера, скорее, напоминание о том, что они младшие и им достаются вещи старших братьев и сестер. По этой же причине эмо носят безрукавки и жилетки, из которых как бы «давно выросли», то есть на пару размеров меньше, чем необходимо: мы – дети, которые выросли из старых вещей. Старые пальто, мятые брюки (такие носят старички), порванные или потертые джинсы, вельветовые штаны в заплатках и заведомо коротковатые, пиджаки неярких расцветок – то, что эмо предпочитают «гламурным» вещам.

Обувь – простые черные ботинки, какие носили дедушки, либо кеды.

По сути, гардероб эмо – это гардероб, который легко набирается в любом сэконд-хэнде, самые простые и неприметные вещи, потертые, поношенные, зачиненные, прошедшие долгую историю. Этот гардероб дополняют всевозможные шарфы, перчатки с обрезанными пальцами, очки старомодного образца. Так в кино минувшей эпохи любили изображать интеллигентов, которые вынашивают блестящую мысль, не заботясь о внешнем виде. Только касательно эмо это ложь: как раз внешний вид им чертовски важен. «Стариковские» вещи выискиваются с упорством землеройки.

Голова продолжает имидж, так что прическа – штука важная. Хотя прическа выглядит намеренно неряшливо и неухоженно, этому первому впечатлению верить нельзя. Эмо тратят на поддержание неухоженности очень много времени. О голове они заботятся. Вы не представляете, как тяжело создать вид, что волосы растрепаны и спутаны, когда они тщательно причесаны. А главный пунктик эмо – волосы должны торчать в разные стороны, точно вы постоянно шарите у себя в голове, вычесывая умные мысли.

При этом они еще должны быть и прямыми. Осанна плойке! Этим нехитрым прибором бедняги эмо, которых угораздило родиться с кудряшками, часами приводят вьющиеся волосы в прямостоящее положение. Точно так же эмо, имеющие светлые волосы, красят их в черный или хотя бы более темный цвет, – в жизни эмо не должно быть ничего светлого, даже волос!

Эмо мужского пола любят также носить прическу под горшок, то есть часть волос срезана по лбу, над ушами и на ту же длину по шее. Некоторые носят бакенбарды в сочетании с бритым черепом и бородой. Бакенбарды – это печальное наследие Элвиса Пресли, лысый череп – наследие родоначальников – панков, а борода – возможно, генетическая память о старике Хэме. Такой вот коллажный боекомплект. Правда, большинство юных эмо обходятся без бакенбардов, бритого черепа и бород. Они выбирают пеп…извините, растрепанную прическу. В растрепанной прическе мальчиков волос столько же, сколько у девочек. Так что не удивительно, что папы и мамы путаются:

– Оленька, как зовут твою подружку?

– Я – эмобой Вася.

– Хм…хм…

Девочек эмо можно представить себе так, как попытался описать свою героиню Антон Соя: «Ее родные светлые волосы, цинично спрятанные под черной краской, существовали только в виде прядей на затылке. Зато спереди красовалась безумная розовая челка, такого же нежно-малинового оттенка, как и полоски на носках, которые в данный момент являлись ее единственной одеждой. Кити походила на плюшевого медвежонка: без капли лишнего – 50 килограммов непосредственности и бешеного темперамента. 1 килограмм, правда, похоже принадлежал украшениям из хирургической стали, которые, казалось, намертво были вкручены в тело подростка. Колечки в заостренных маленьких ушках, лабретты в ноздре и пухлой нижней губе, тоннели с плагами в мочках тех же многострадальных ушей, подковки в твердых девичьих сосках, навелла в пупке, барбеллы в языке…»

Итак, любимый стиль окрашивания – черный с розовым. Непременное условие – черная или черно-розовая, или просто розовая челка, закрывающая один глаз. Большое количество пирсинга. Тут у девушек-эмо большая путаница: стремясь сделать прическу «естественно растрепанной», они нередко делают анимэшные стрижки. Хотя поборники чистоты рядов эмо постоянно издеваются над рваными розовыми челками, искусственно выпрямленными кудряшками. Что же касается пирсинга, то сегодня это стиль общей молодежной моды, так же, как татуировки. По пирсингу и тату эмо отличить нельзя.

Гораздо лучше эмо отличаются по любви к значкам и игрушкам. Это необходимые атрибуты, без которых не обходится ни один юный эмо.