3. Охота пуще неволи

Набат задолго перед этим облизывался на охотничьи дела. В те времена охотником стать было не так просто. Нужно было к заявлению приложить две рекомендации от охотников со стажем. В течение года после этого нужно было ходить на охоту без оружия, нарабатывать трудодни по заготовке веников, желудей и проч. По истечении года, кандидат допускался к сдаче экзаменов по стендовой стрельбе и теории охоты вперемежку с биологией дичи и кратким медицинским курсом. Всё вместе это называлось «охотминимум». В армии было вступить попроще, и Набат развернул в этом направлении бурную деятельность. Почему это дело протянулось до зимы? не помню.

Отец Набата (скульптор бессмертного быка на мясном павильоне) изображал из себя страстного охотника. Довольно часто встречаются такие охотники и рыболовы. Они говорят, что, как только появится возможность, они пойдут, и месяц, не отходя, будут сидеть у воды… или поедут в тайгу на охоту. Но возможность предоставляется, и они никуда не едут, и не идут, а продолжают сидеть дома и рассказывать, что если бы…

Так вот, Набат старший не только мечтал об охоте, он еще имел и ружьё, трофейный Зауэр с открытыми курками, но на охоту, конечно не ездил. Они с сыном и уговорили меня купить курковку.

На Соломенной Сторожке (это название улицы в Москве, в районе сельхозакадемии) располагался в те поры маленький, но очень неплохой комиссионный охотничий магазин. Тогда еще в самом разгаре была кампания по легализации охотничьего оружия, и в комиссионках имелся огромный выбор подержанных ружей. Я не помню, в каком году ввели новые правила регистрации оружия, но, во всяком случае, в шестидесятые годы, гладкоствольное ружьё или мелкокалиберную винтовку можно было купить свободно, по предъявлению охотничьего билета.

В городах оружие можно было взять только в специальных магазинах, но в сельской местности, в глубинке, ружья продавались в обычных сельпо. Они лежали рядом с гармошками и балалайками. Потом всё усложнили. Для покупки оружия стали требовать специальных разрешений, а огромное количество оружия уже находившегося на руках в одночасье стало нелегальным. Может быть, что-то хорошее в этих мерах и было, но, во-первых, осталось очень много нелегального оружия, которое из обычного охотничьего инструмента стало криминальным; во-вторых, когда человек приходит покупать топор, с него же не требуют справку из психдиспансера? А топор не мене опасен. И главное – количество убийств ведь после этого не уменьшилось, это количество только растет. Убивает ведь не оружие, убивает человек, и кто его знает, по каким причинам и чьему наущению?

Легализировать ружьё тогда было в принципе не сложно. Для этого нужно было ружье принести в милицию и изъявить желание его зарегистрировать. Объяснения о происхождении оного принимались любые, например, дедушка на чердаке хранил, а я вот только что случайно обнаружил. Но, для того, чтобы стать полноценным владельцем, нужно было иметь охотбилет и все медицинские справки, а это имелось не у всех.

Некоторые вдовы просили оставить им ружья, как память об умершем муже, но, в таком случае нужно было снять бойки (что требует разборки всего спускового механизма), пропилить на станке казенную часть стволов и залить эти стволы металлом, например, расплавленным оловом. Будь на то моя воля, я бы попросил справку из психдиспансера у того, кто это придумал. Впрочем, у наших властей после каждого административного нововведения можно справку требовать. Бог им судья.

Одним словом в комиссионные магазины потек широкий поток ружей от бесправных на то владельцев. Сначала они выставлялись по настоящей цене, потом потихоньку уценивались и, после месячного стояния с ценником «5 руб.», списывались в утиль, т. е. на переплавку.

Я пришел на Соломенную Сторожку, имея на руках заветное разрешение, перебрал все ружья, стоявшие на витрине, и, когда уж совсем надоел продавщице, она провела меня за прилавок, в подсобку. Мама мио! Там оказался огромный штабель, в котором как дрова лежало огромное количество ружей, гораздо больше, чем мог вместить прилавок. В результате я очень быстро взял совершенно непользованное, новенькое в масле ружье БМ, в простонародье «тулка», производства конца пятидесятых годов, почти бесплатно. Я мог бы за ту же цену взять ружье гораздо более престижное, но повторяю, у меня тогда сложилось твердое убеждение в преимуществе курковых ружей, и не только благодаря Набату старшему и младшему. Многие старые охотники предпочитали курковки и даже называли бескурковые ружья «комолыми». /Безрогая корова/ Кстати тулка, была хоть и дешевое, но очень хорошее и надежное оружие, выпускавшееся тульским оружейным заводом много, много лет. Из других видов оружия его можно сравнить разве что с револьвером Нагана.

Я сразу же обзавелся чехлом, патронташем, патронами и всеми необходимыми настоящему охотнику приспособлениями, которые знал еще по своей тульской практике. Но охота была закрыта, и мне приходилось только облизываться, доставая ружьё из шкафа, собирая и протирая его, долгих полгода, пока мне удалось сделать из него первый выстрел.

В августе на той же Смоленке мы с Набатом взяли путевку в Виноградовское охотхозяйство. Хозяйство не самое крутое, не генеральское, но для утиной охоты вполне сносное. К тому же из Тушина мне было удобно туда добираться. Не близко, даже скорей наоборот, но удобно – я садился в метро почти на конечной со своей стороны и ехал под всей Москвой до другой конечной, Ждановской (после смерти Жданова переименовали в Выхина). Там, не выходя на улицу, пересаживался в электричку и до места.

Ездили мы туда потом много раз, но в первый… впрочем, там никогда не было просто и однозначно.

В первый раз мы долго искали указанного в путевке егеря. На основной базе нам рассказали, куда идти и велели не беспокоиться, егерь де на месте, ночевать места хватит и т. п. Мы долго бродили по поселку и, в конце концов, нашли утлую избушку, которой предстояло стать нашим пристанищем. Я, признаться, ожидал от министерства обороны чего-то более приличного, но мы все тогда были не особенно притязательными и быстро успокоились, а напрасно – в доме нас ждала ужасающая картина.

Представьте себе, вы входите в незнакомый дом, а там… весь пол залит кровью, на кровати лежит, не шевелясь, окровавленный мужик… и тишина! Что делать?

Пока мы чесали репы, ситуация изменилась. В дом зашел средних лет, крепкий деревенский парень со светло-русыми волосами ёжиком, приветливо поздоровался с нами, куда-то вывел окровавленный труп, затер кровь с пола и пригласил нас за стол. Ситуация потихоньку прояснилась. Коля, так он представился, был братом егеря, того самого, что был унесен в окровавленном виде. И пояснил, что сам егерь только числится таковым, из-за пристрастия к алкоголю он не способен к работе, и его обязанности исполняет он – брат.

Сам егерь за некоторое время до нашего прихода напился и решил поучить пса, которого мы обнаружили с поджатым хвостом под одной из кроватей. Этот пес жутко не любил пьяных и порвал «учителю» обе руки. Коля заверил нас, что до утра мы можем спокойно отдыхать, никто нас больше не потревожит, а утром он нас поведет на охоту.

Поохотились мы тот раз довольно весело, хоть и малорезультативно. Пес при осмотре на свету оказался породистым курцхааром, с ярко выраженной охотничьей страстью, но с огромным охотничьим дефектом – у него напрочь отсутствовало чутьё. Он был очень красив, но на охоте совершенно бесполезен. По этой причине, видимо, его бросил хозяин, и он прижился здесь.

После того раза я больше не видел ни Колю, ни его пса, потому что мы стали ездить в Виноградово уже без путевок на центральную базу к главному егерю, с которым в тот раз познакомились. Этим егерем оказался мальчишка, лет семнадцати, Славик. Главным егерем до того был его дед, но в тот год он умер, и Славик, все время болтавшийся раньше возле деда, занял его место. Славик был шебутной малый. То, что он шустрил в охотничий сезон, это было полдела – вне сезона он устраивал то отстрел ворон, то ловлю браконьеров, то еще чего-нибудь. Например, перед открытием охоты на следующий год он устроил собрание активистов с распределением лучших мест.

Собралось человек двадцать, в том числе и я. Набата почему-то не было. Меня всегда удивляла странная серьезность этих мероприятий. Ну, собрались и собрались, поговорили и к стороне. Нет! Славик устроил президиум, докладчик был…

Кстати это не его инициатива – он только попугайствовал, это везде было так.

Докладчиком был один очень странный человек, назовем его Мотя. Всесторонний активист МООиРа. Я его потом видел среди судей по стендовой стрельбе и где-то еще. Он на полном серьезе минут двадцать нес ахинею об успехах охотхозяйства в заготовке кормов и международной обстановке в целом. Дураков всегда и везде хватает, это понятно и не удивительно, но Мотя явно был психически ненормальным человеком, это сразу было видно по типичному лицу. Он запомнился мне добрым и даже в чем-то приятным человеком, но дебиллические черты лица и поведения были слишком явными. Вопрос: кто допустил его к охоте и к оружию? Как он получил справку в психдиспансере?

Как-то, уже осенью я нашел на базе его конспект доклада, он начинался словами: «Товарищи охохотники!…». Я несколько раз перечитывал первую строчку и не мог читать дальше. Дальше, я прочитать так и не смог, слишком охохотал.

В конце концов, официальная часть закончилась, и быстренько были поделены зоны охоты. Мне вкупе еще с двумя ребятами досталось небольшое озерко в центре угодий. Мы договорились о встрече в следующую пятницу, обговорили, кто что берет, в частности о том, что трех бутылок водки вполне достаточно. Забегая вперед, скажу, что после того открытия, я больше не пью на охоте. Получилось как? В следующую пятницу я опоздал – задержался на работе. Ребята уже ушли, а мне добираться к озерку было поздно – темнело. Я остался ночевать в сенном сарайчике на базе с Бородой, тоже опоздавшим из другой группы.

Рано утром, еще по-темному, все ночевавшие на базе отправились по своим местам на машинах. Вообще, такие выходы выглядят как бандитский налет. В темноте вооруженные до зубов люди, возбужденные и слегка пьяные рассаживаются по машинам и с грубыми шутками и хохотом уезжают куда-то. Нас с Бородой подвезли только до конца поселка, сказав, что опоздавшим и здесь будет неплохо, и с гиканьем умчались дальше.

После их отъезда стало необыкновенно тихо. Слышен был лишь писк комаров вокруг, из поселка не доносилось ни пения петухов, ни лая собак. Мы с Бородой уселись на обочине, свесив ноги в кювет, и закурили. Рассвет подоспел быстро. Уже через пятнадцать минут, когда прибавилось свету, и глаза привыкли к сумеркам, выяснилось, что мы свесили ноги над самой водой неширокой, почти стоячей речки или канала проходящего метрах в трехстах от крайних домов поселка.

Неся ружья в руках, мы двинулись по разным берегам этой канавы искать своего охотничьего счастья. Почти сразу стали попадаться утки, одни взлетали с воды, другие просто пролетали мимо, посвистывая крыльями. Оба стреляли много, но Бороде везло больше. Я и стрелял тогда плохо и ружьё мое – хваленая тулка с очень кучным боем хороша была для выстрелов по сидячим уткам, а влет давала мало шансов. Первая добыча у меня появилась возле омутка, когда сидевшие там, в камышах, утки подпустили нас почти в упор. Вторая была спорной, мы стреляли одновременно, но Борода великодушно отдал её мне – у него и так была уже полная сумка.

Мы прошли эту канаву два раза, туда и обратно. Удивительно, что на второй раз утки продолжали взлетать, хоть и пореже. Третий раз проходить по одному и тому же месту было бы уже глупо, и мы направились к центру угодий, где сосредоточилась основная масса охотников, и где нас ждали. В пылу охотничьего азарта мы не заметили, что почти всё небо затянули грозовые тучи. Лучше бы нам было вернуться на базу, но когда начался дождь, думать об этом стало уже поздно.

Второй раз в жизни я испытал ужас грозовой стихии в открытом поле. Сначала, не смотря на сильный дождь, я продолжал идти, но молнии били все ближе и ближе, и вдруг я понял, что ствол ружья может сыграть роль громоотвода – он же верхняя точка в поле и, к тому же железяка. Я повернул ружьё стволом вниз, потом, после очередного разрыва, бросил его на землю, и сам упал рядом с ним лицом в траву и закрыл голову руками, как будто это могло помочь. Может быть, это всё-таки чуть уменьшало грохот грома. Казалось, что молнии бьют прицельно, прямо в меня, их вспышки были видны даже через закрытые веки, и тут же, без всякого перерыва, как пушка над ухом, бил гром. Я не знаю, сколько времени это продолжалось, но даже когда этот ад стал уходить, вставать еще не хотелось.

– Вот так себя чувствуют утки под нашими залпами!

Я понял, что это не моя мысль, а кто-то рядом это произнес. Поднял голову и увидел, что Борода сидит рядом и смеется. Мы оба полуоглушенные какое-то время сидели рядом и хохотали, потом встали и пошли дальше. Буквально через несколько шагов впереди я увидел птицу.

Еще один случай странного восприятия действительности.

Всю оставшуюся жизнь я помню этот малозначительный эпизод. Я увидел дупеля. Дупель это и так маленькая птичка, а на расстоянии примерно десяти метров он кажется совсем маленьким. Но здесь был такой эффект, будто я его вижу в телевизоре и оператор приближает и приближает фокус. Я видел каждое перышко, клюв и испуганные грозой черные глазки. То ли из-за охотничьего азарта, то ли из-за характерного для большинства людей свойства пропускать чудеса мимо себя, я опять обратил на этот феномен очень мало внимания, а осознал его несколько позже. Я же был на охоте.

Я же охотник, моё дело – стрелять! Топнул ногой и что-то крикнул, чтобы он взлетел, потому что стрелять в упор (как я это видел) невозможно. Медленно поднял ружьё и нажал на спуск… тишина. Я забыл взвести курок. Птица опять стала маленькой, какой и должна быть и скрылась где-то в кустах.

Несколько секунд я стоял, продолжая целиться в белый свет. Потом со злости взял ружьё за стволы и швырнул его в сторону. Ружьё булькнулось в болото. Еще некоторое время я изрыгал ругательства в стиле: «Будь проклят тот день и час…», потом до меня стало доходить, что за потерю ружья я буду иметь неприятности и, что охота еще не кончилась и… полез в болото вызволять свою тулку. Всё равно на мне не было сухой нитки.

Довольно быстро мы добрались до основной группы. Все тоже были мокрые и возбужденные. После удачной охоты и дикой грозы всех было приятно видеть, особенно приятным показался парень, который вез нас утром на своих Жигулях. Это был интеллигентный парень с открытым честным лицом, он остроумно шутил все время и казался душой собравшейся здесь компании.

В отличие от нас, остальные оказались не так удачливы. Все стреляли по далеко летящим уткам, и никто не попал. Все были пустыми. Вот тебе и пошутили они над нами – выбросили в неклевом месте!

Я спросил про своих товарищей, с кем я должен был ночевать и охотиться. Мне показали их – мы стояли рядом с их палаткой – они оба как раз выбирались оттуда с бутылками в руках. Оба были пьяней вина и угощали сейчас остальных. А получилось с ними вот что: расставшись со мной неделю назад, они решили, что с ними еще будет одна подруга и, в связи с этим водки нужно не три, а четыре бутылки. Договориться, кто берет водку, они не успели, и каждый взял по четыре бутылки. Подруга не приехала, и я их подвел, в смысле компании. В результате количество спиртного оказалось чрезмерным, но они боролись с этим змеем. Мы с Бородой тоже приложились и не один раз. Потом поехали на базу отдыхать и обедать.

В Жигули набились как шпроты. Среди всей шумной компании оказался один трезвый человек, к сожалению не водитель, а тот самый Мотя, докладчик из Белых Столбов, по причине психического нездоровья ему пить было нельзя совсем. Всей езды было километра три по пустой дороге.

Я уже имел опыт езды с пьяным Хотей, но здесь вроде бы всё было гораздо проще и водитель наш, вроде бы, воздерживался, почему его так развезло за рулем? Даже не смотря на это, мы бы доехали без эксцессов, если бы Мотя не попросил ехать осторожней. На большинство пьяных водителей это действует, как тряпка на быка. Ах, так! Ну, держись! И наш водитель поднажал… но это было еще полбеды. Из поселка нам навстречу выехал груженый ЗИЛ.

– Иду на таран! – объявил, еще совсем недавно казавшийся таким милым, водитель и перешел на полосу встречного движения. Мотя взвыл еще громче.

Всё-таки мы доехали живыми. Когда машина остановилась возле базы, все вылетели из неё, как мухи. А водитель поехал дальше один, проведать могилку старого егеря. Ехать с ним никто не решился. Он вернулся минут через пятнадцать с разбитым передком и сведенными колесами. Он вылез из-за руля и полез под машину, узнать, что же случилось, и уснул там.

Днем я казался себе трезвым, но когда проснулся ближе к вечеру и вылез из своего сена, почувствовал серьезное похмелье. Рядом уже был Борода, проснувшийся чуть раньше. Он уже достал закусочку и бутылку самогона.

Похмелились, закусили и пошли на охоту.

Охота была столь же удачной, как и утром, но удовольствия от этого уже не было, более того, охотиться я уже не мог. Первый же выстрел полностью вывел меня из рабочего состояния. Примерно так: вылетает птица, я вскидываю ружьё, нажимаю на спуск, чувствую удар приклада в плечо и одновременно – удар дубиной по голове. Я даже оглянулся – никого. Меня немного мутило, когда еще только выходили, а после третьего выстрела меня уже просто вывернуло наизнанку. Я посидел немного и ушел в поселок, уже не обращая внимания на дичь.

С тех пор на охоте я не пью, ну, если только маленькую крышечку коньяку на привале.

И ружьё я после того раза продал.

Я поменял немало ружей потом. Одни ружья были лучше, другие хуже, но все отечественные серийные ружья имеют один и тот же дефект. Все бьют слишком кучно. Какой-то дурак решил, что универсальное охотничье ружьё должно иметь сверловку «чок-получок». По движущейся мишени с такими стволами сплошные промахи.

Раньше охотников, предпочитающих стрелять по сидячей дичи, презрительно называли «напузниками», а сейчас всех охотников решили сделать этими самыми напузниками? Или цель отечественных производителей оружия в том, чтобы сохранить в живых побольше дичи? А что касается отечественных прикладов, особенно Ижевского завода, то, такое впечатление, что они делаются «навырост». Огромные неуклюжие приклады могут подойти только человеку 60-го размера ростом не меньше двух метров.

Я, в конце концов, нашел способ борьбы с этим безобразием – покупал новое ружье и тут же отпиливал ствол сантиметра на четыре-пять, чтобы убрать сужение. Потом долгими зимними вечерами я убирал всё лишнее с приклада. Например, из полупистолета на ТОЗ-34 я сделал тонкую английскую ложу. Наносил на деревянные части особое, непромокаемое покрытие, вместо паршивого лака и уж только потом выходил с этим оружием на охоту.

Еще несколько позже я научился хорошо стрелять на стенде, расстреляв несколько ящиков патронов.

А еще несколько позже я понял, что количество убитой на охоте дичи зависит не от того, какое у тебя ружьё и даже не от того, как ты умеешь стрелять, а от того, пришло ли время умирать этой птице или зверю.

Но об этом, как-нибудь в следующий раз.

4. Трикотажка

Магия цифр. Никуда от неё не денешься 1+9=8+2; особо счастливым этот год назвать трудно, однако, он был несомненно переломным и для меня, и для страны в целом.

Новый год прошел не совсем обычно, хотя бы тем, что мне пришлось играть деда Мороза в детском саду у сына. Вырядили меня вполне достоверно. Фабричной работы шуба пришлась почти в пору, воспитательницы хорошо наложили грим и приклеили бороду; и я очень удивился, когда на лестнице хулиганистые пацаны вдруг мне запели что-то вроде: «Здравствуй, дедушка Мороз, борода из ваты…».

Правда, после того, как я довольно натурально пригрозил им посохом, они разбежались. В это время, громким хором, остальные дети уже звали меня, т. е. деда Мороза. Войдя в большой зал с ёлкой посредине, я громко поприветствовал детей и отыскал глазами сына. Это было незабываемое зрелище: он, вроде бы, и узнавал меня, но не мог в это поверить, и все его сомнения отражались в глазах и в мимике. Остальные дети тоже вовлеклись в игру, включая лестничных скептиков.

Надо сказать, нелегкая это работа быть дедом Морозом, не говоря уже о том, что жарко в шубе и валенках, с детьми приходится выкладываться по полной. И после представления не мешало бы расслабиться на кухне, к чему принимающая сторона была полностью готова, и мы даже приступили к расслаблению, но тут… меня срочно вызвали к директору фабрики. Я явился по вызову, не предполагая ничего дурного, с легким запахом алкоголя, с остатками макияжа и глупой улыбкой на лице, чем усугубил свое, как выяснилось, и без того печальное положение.

Сейчас уже люди привыкли к необязательности журналистов и никчемности прессы, а тогда! Тогда статья, особенно критическая статья, даже в местной газете, не сулила объекту критики – тому или иному руководителю, ничего хорошего. После таких статей бывали «оргвыводы» и принятие мер, а статья в центральной газете, особенно в «Правде», была почти приговором.

А я, находясь еще в эйфории, не сразу смог сопоставить гневное лицо директрисы с развернутой перед ней на столе «Правдой» со статьей «Что тревожит социолога?». Потом сопоставил, но улыбку, кажется, убрать забыл. Дело было в том, что несколькими месяцами ранее я подписал гранки этой коллективной статьи и уже успел забыть про неё, но одно я помнил точно, в гранках была только моя фамилия, а в газете присовокупили еще и должность полностью.

Директриса, конечно, высказала всё, что она думала обо мне лично и промышленной социологии, в целом. Фигура у неё была мощная, мужицкая, голос соответствующий. Орала она на меня не только от своего имени, но и лично от министра легкой промышленности, а так же от коллегии министерства. Единственное, что сдерживало меня от желания ответить, это осознание того, каких звездюлей она получила сама.

Мое положение, на самом деле, было не таким уж плохим. Наказать человека, тем более уволить, за критику в центральной газете было невозможно! Выждав, пока поутихнут страсти, я попросил перевести меня из фабрикоуправления в цех, в производство. Просьба была удовлетворена немедленно. Благодаря этому мне удалось избежать нудных разборок с парткомом и профсоюзом.

Никогда не угадаешь, что вот только что с тобой произошло – событие, которое может изменить что-то в жизни или заурядный случай, каких много. Причем, значительные события как раз и кажутся заурядными. Ну, подумаешь? перешел я в цех, но, если бы я принял тогда другое решение, вся дальнейшая жизнь моя сложилась бы совсем иначе. А у меня были варианты. В том же году у меня появилась возможность уехать в Алжир преподавать текстильную технологию в их университете. Французский язык тогда у меня был, благодаря соседу Котику очень неплох. Потом, я чуть было не устроился в Госкомстат, заместителем начальника управления. Это о-го-го какая должность – всего три ступеньки ниже Премьер министра. Но я остался работать в производстве технологом.