– Ты не знаешь, где сейчас отец? – позвонил по телефону мой старший сын Эрни.
      – Кажется, все еще в Швейцарии. А что случилось?
      – Ах, вот оно что… И что он там делает?
      – Понятия не имею, – пожала я плечами. – Может, ты все-таки будешь любезен объяснить, почему ты спрашиваешь?
      Эрни кашлянул, видимо раздумывая, сказать или нет.
      – Ты что-нибудь слышала о Бобе Мортимере?
      – Кто это? – спросила я, начиная раздражаться от того, что он что-то скрывает.
      В таких случаях всегда жди неприятностей.
      – Боб был учеником отца лет пятнадцать назад, – пояснил Эрни.
      – Дорогой мой, – жестковато бросила я, – если ты не считаешь нужным посвятить мать в курс дела, то лучше ни о чем ее не спрашивай.
      Эрни слегка замялся. Но я не собиралась ему помогать и молчала.
      – Отец взял у него деньги в Нью-Йорке. На какой-то квартет… Ничего не понимаю…
      – Он звонил тебе?
      – Угу, – ответил Эрни.
      – И что сказал?
      – Что отец сбежал из Нью-Йорка куда-то за границу. Говорил о какой-то мафии…
      Я зажмурилась: этого только не хватало.
      – Надо позвонить Чарли. Может, ему что-нибудь известно?
      – Лучше бы ты сделала это сама, мама. Он ведь колюч, как дикобраз. А тебя он побаивается.
      В этом – весь мой сын…
      – Ты хочешь сказать, отец не вернул ему деньги? Какие деньги, Эрни? На что он их, собственно, брал?
      – Я же сказал: на какой-то квартет, который должен был ехать на фестиваль в Европу. В общем, отец позвонил Бобу из аэропорта и сказал, что через пару месяцев во что бы то ни стало вернет свой долг.
      – Значит, вернет…
      – Откуда, мам? Из своих пенсионных?
      – Не знаю, – ответила я, ощущая, как немеют пальцы: Руди всегда щепетилен в таких вопросах. – Думаешь, мы должны возвратить их за него? Тебе известно, о какой сумме идет речь?
      – Насколько я понял – о десяти тысячах… – Эрни вздохнул: – Как ему помочь?
      Даже в тридцать для своих родителей дети все еще остаются детьми. А может быть, инстинктивно по отношению к нам родители такими себя чувствуют всю жизнь?
      – Не знаю, я отвечу тебе на вопрос только после разговора с Чарли.
      Эрни чмокнул меня в трубку:
      – Ты всегда была умницей-разумницей…
      Что действительно делал Руди в Швейцарии? Насколько я знаю, у него там не было никаких знакомых, но спрашивать у Чарли я ни за что бы не стала. Он бы еще заподозрил, что мне для чего-то это надо, и из чувства ложной дружбы никогда бы ничего не сказал. Сам факт, что Руди в Европе, вызывал у меня недоумение и множество вопросов, но ни на один из них ответов не находилось.
      Вечером я связалась с Чарли. В трубке слышался плач младенца. Неужели она вернулась к нему? А я-то думала…
      – Не сочти это за назойливость и излишнее любопытство, но что Руди делает в Швейцарии?
      – Разве ты не получила его согласие на развод? Такой уж он – Чарли: таким был всегда и таким останется до конца своих дней.
      – Чарли, – постаралась я смягчить свой голос, – меня это интересует с другой точки зрения.
      – Вот как?! И с какой же?
      – Скажи, что это за квартет, которым он занимался?
      – Абби, я ведь не влезаю в твои личные дела. Представь себе, если бы я спросил тебя про твои отношения с судьей Роджерсом?
      Я еле сдерживалась, потому что иначе разговор надо было бы тут же закончить.
      – Дело в том, что он задолжал своему бывшему ученику. Это некий Боб Мортимер.
      – И что же? – обдала меня холодом трубка.
      – Ну, его, наверное, можно понять: он пытается выяснить, насколько Руди платежеспособен.
      – Вот как?! – мрачновато откликнулась трубка. – Он тебе звонил, этот Боб Мортимер?
      – Нет, не мне, – ответила я. – Эрни…
      Чарли присвистнул:
      – Ах, так! Сынок решил выяснить, не придется ли ему платить за отца?
      – Эрни только спросил, должны ли мы возвратить долг!
      – Ты знаешь, сколько он должен?
      – Эрни думает, порядка десяти тысяч долларов.
      – Тогда тебе нечего беспокоиться, – хмыкнул Чарли.
      – Ну, если есть такой преданный и благородный друг… – съязвила я.
      И Чарли вдруг заткнулся.
      – Скажи, – осторожно спросила я, пытаясь нащупать, что за этим скрывается, – ты ведь знаешь Руди: даже если ты заплатишь, он все равно постарается вернуть тебе долг. А как и на что он собирается жить?
      – Создаст еще один квартет, – слишком поспешно хмыкнул Чарли.
      Но его насмешка была не к месту, и надо было об этом ему намекнуть.
      – Чарли, тебя, кажется, можно поздравить? – спросила я.
      – С чем? – спросил он настороженно.
      – Вернулась Селеста… Как вы назвали малышку?
      – Роза, – низкой гитарной нотой провибрировал его голос.
      – Я так и думала, – улыбнулась я. – Если родится еще и мальчик, он ведь будет обязательно Руди, правда?

      Бангкок подавляет своей уродливой, какой-то варварской красотой. В нем несовместимо сплелись изящество старины и мускулистый напор современности. Многоцветные крыши пагод и бетонные кандалы транспортных развязок. Сумерки храмовой прохлады и электрическая сперма реклам. Бритоголовые монахи в ярких хитонах и малолетние проститутки обоих полов – рабы одряхлевшей западной похоти.
      Столица конвейерного секса и подозрительных игорных домов подобно гигантскому удаву вызывает острое любопытство и загадочный страх. Нужда живет здесь за счет гениталий, а сыпь притонов жиреет на ввозимой валюте. Жуликоватые маклеры дурят туристов, а вчерашние крестьяне, продавая тело, спасают душу. Бензиновый чад заглушает запах специй, а небоскребы глобализации выдавливают наивные остатки старины.
      – Это что, отель для коронованных особ? – придуриваясь, спросил я своих дам, когда такси остановилось.
      По роскошному лобби бесшумно скользили служители. Их сиамские шапочки как две капли воды напоминали головной убор Железного Дровосека, а короткие, до колен, штаны – давнишних китайских рикш. Но вышколенные молоденькие портье были одеты в европейские костюмы и механически кланялись при первом же намеке на обращение. Когда они говорили между собой, казалось, щебечут птицы.
      Софи окатила меня холодом взгляда, но ее подруга с удовольствием объяснила:
      – Нет, в основном, – для богатых японцев. – Я кивнул. – Три номера рядом, – бросила она склонившейся в заученном поклоне девице за стойкой.
      Я спал как сурок. Больше чем полсуток полета вымотали меня окончательно. А в девять утра раздался звонок.
      – Руди, – разбудила меня Мишель, – пора вставать. Спускайтесь в лобби. Завтрак в ресторане только до десяти… Через полчаса – внизу, ладно?
      Знакомство с дальневосточной экзотикой началось для меня с храмов. В прохладной, пьянящей благовониями тишине изумрудный Будда с филигранной мачтой из золота на голове сосредоточенно решал загадку мироздания. Под его взглядом глуше и в то же время пронзительней звучали удары гонга и непривычные звуки храмовой музыки.
      Кажется, я понимаю, чем вызваны страх и неприязнь Дальнего Востока к европейским колонизаторам. Ни один готический собор не сравнится в своей ажурности с буддистскими пагодами. Никакой изыск – с витиеватостью местного вкуса. Кстати, – взмывающий ввысь контур Эйфелевой башни в Париже тоже появился на свет лишь через тридцать лет после того, как французы обосновались на индокитайском полуострове.
      Европа еще писала на телячьей коже, а в Китае уже пользовались бумагой. Во дворцах Парижа и Лондона ели из керамической посуды, а тут в простых домах насквозь просвечивал изящный красавец фарфор. Разве не отсюда выкрали европейцы секрет производства шелка? И не здесь ли были изобретены порох и бумага? И вдруг – вся эта культура была объявлена примитивной?! Унижена и растоптана? И только потому, что, оседлав промышленную революцию, Европа вырвалась вперед? Ведь История могла сложиться и совсем иначе… И – более справедливо…
      А через полчаса прогулки по городу мы обнаружили, что нас обчистили. И как – всех троих! Где это случилось? В любопытной толпе туристов? В одухотворенных сумерках храма? Возле одной из многочисленных палаток, продающих сувениры? Мои спутницы злились, но мне было смешно: хрупкая сказка в очередной раз обернулась грубым розыгрышем…
      Вечером мы отправились в казино. Царящие в казино сумерки ничем не напоминают полумрак храмов. Над игорными столами ярко пылают задрапированные в стенах и на потолке светильники. Воздух напоен не благовониями, а острым настоем риска, надежды и глубинного страха. Мне казалось, не только я, но и мои спутницы обрели какую-то сверхчувствительность. Стало острее зрение, тоньше слух, ощутимей осязание.
      Минут через десять к нам подошел крупный дородный европеец-распорядитель. Очки в золотой оправе, элегантный костюм, импозантные жесты и движения. Судя по акценту – должно быть – немец. Он провел нас по залу и помог выбрать стол.
      – Вам должно повезти, – нервно шепнула Мишель, – вы – новичок.
      И я, правда, выигрывал, но суммы были небольшими. Интересовал меня не столько выигрыш, сколько бесшумно и незримо мельтешащие вокруг волны азарта, бурлеск вызываемых им страстей. Такого количества электричества, которое скопилось здесь в воздухе, хватило бы на целую электростанцию.
      Появилась приветливо улыбающаяся девица в мини-юбке с коктейлями на подносе. Я выпил, закружилась голова. Мочевые пузыри моих спутниц довольно быстро отозвались. Когда они вернулись из туалета, их глаза еще больше блестели адреналином авантюры. Если бы не я, они бы оставались здесь и после двух ночи тоже…
      Я был настолько возбужден, что, едва вернувшись, сел за письмо к Чарли.
      «Еще раз привет, дружище! Решил записывать для тебя все, что со мной происходит. Не знаю, зачем это нужно, поможет ли это понять симптомы моей болезни, и что ты со всеми этими записями сделаешь, но это уже твое дело.
      Что касается меня, то я сижу сейчас в номере отеля, и не где-нибудь, а в Бангкоке, и отстукиваю тебе на ноутбуке свои впечатления. Боюсь, правда, тебе это покажется многословным и бессмысленным и ничем не поможет…
      Пожалуйста, выясни, получил ли Боб Мортимер деньги. Я перевел их на днях из Швейцарии. А за тебя радуюсь всем сердцем. Ты ведь, как и я, начинаешь новую жизнь… Постой, там кто-то стучит в дверь…»
      Когда я, натянув халат и повернув ручку замка, открыл дверь, то увидел Мишель.
      – Удивлены?
      – Если даже да, то приятно, – ответил я дежурной любезностью.
      – Софи умаялась, а мне не спится…
      – Бывает, – вздохнул я, – хотите что-нибудь выпить?
      – Виски, – сказала она. – Бедолага! Всю жизнь в тисках условностей: это запрещено, того нельзя. Правила приличия требуют…
      – Не очень приятно, – налил я в два бокала. – Лед? А как насчет лимона?
      – Куча обязанностей и почти никакого удовольствия, – скорчила она гримасу. – Пока не нашли достойного жениха – блюди Самое Дорогое и Самое Чистое…
      – Надеюсь, вы ей в этом помогаете? – заинтересовался я.
      Мишель презрительно сморщилась:
      – Не будьте больше циником, чем вы есть, Руди… – Мы помолчали. – Я – ее единственная отдушина. У нее ведь нет никого, кроме деда. А он не дает ей дохнуть. Сын и невестка погибли в автокатастрофе, когда Софи было двенадцать, а с наследниками в этой семье всегда было туго.
      – Скажите, а идея так удачно выдоить его высочество принадлежала вам или мэтру Пачелли?
      – Фи, – скорчила она шаловливую рожицу, – не демонстрируйте плохого воспитания…
      – Я ведь, между прочим, рос не во дворце. Гувернеров и нянек у меня не было.
      – Мы с вами одного поля ягоды, Руди. Я тоже – дитя неофициальной связи и, как и вы, вынуждена заботиться о себе сама.
      – Что вы говорите?! Вот как?!
      Она наставительно улыбалась:
      – С Софи мы познакомились в колледже. Я была там инструктором по лыжам.
      – Надеюсь, обороняя династические интересы, вы себя не обижаете…
      – Руди, вы, кажется, забыли: если бы не этот финт со стариком, вы бы в лучшем случае получили свою долю в младенческом возрасте. А так вы еще можете наслаждаться.
      – Я просто пытаюсь догадаться, сколько вам за это перепало, – рассмеялся я.
      – Вы – привлекательный мужчина, Руди, хотя и пытаетесь ерничать. А я – не совсем лесбиянка.
      – Готов ручаться, что это – единственное искреннее признание, которое вы себе за последнее время позволили.
      – Заткнитесь, Руди! – закрыла она мне рот ладонью и потянулась к выключателю.
      Ее прикосновения были быстрыми и нервными, а тело – легким и гибким. В темноте я мог разглядеть только вспухшие соски крохотных грудей и почти вдавливающийся внутрь корсет живота.
      Сколько же мучительных диет и выматывающих спортивных упражнений было выдержано, чтобы изгнать последний грамм жира! А когда, наконец, желанное было достигнуто, от женственности не осталось и следа.
      Узкие, изнуренные жестокой самодисциплиной ягодицы по-птичьи скользили по моим бедрам. Казалось, под ней не мужчина, а вибратор. Тихонько постанывая, Мишель ритмично вибрировала: мазок – отскок, мазок – отскок! Что-то не позволяло ей нормально нырять: вагинизм, что ли?
      Внезапно вздрогнув и замерев, она чмокнула меня в губы.
      – Хочешь продолжить? Нет?.. Хорошо, тогда в другой раз… – Вибратор сделал свое дело: теперь его можно выключить и спрятать в коробочку.
      Пружинисто спрыгнув с меня, Мишель смешными кукольными шажками проскакала в душевую. Я, кажется, догадался, в чем дело. Нисколько не сомневаясь, я открыл ее сумку и нашел там маленький несессер. Щелкнув замочком, обнаружил там пудреницу со стеклышком и маленькую лопаточку: кокаин! Теперь мне не надо было объяснять, что делали мои девицы в туалете и почему так блестели их глазки.
      Я вдруг вспомнил Чарли: на короткое время наркотики обостряют либидо, но потом их действие притупляется. Нужны уже более сильные раздражители. Наркоман не замечает этого, пока не обнаруживает, что секс стал для него бледным и анемичным.
      Минут через десять Мишель вернулась. Она была в халате, а волосы – закутаны в полотенце. По лицу, поблескивая на свету, сползала капелька воды. Сев на кровати, она поджала под себя ноги и, приоткрыв сумочку, достала пилочку.
      – Мы с тобой оба – жулики, Руди, – кинула она, ловко орудуя пилочкой. – Нет-нет. Ты меня не понял! Мы хоть и мошенничаем, но делаем это интеллигентно: не оставляем жертву голой и босой.
      – Кого это я, прости, обжулил? Династическую семейку? Тебя? Пачелли?
      Она обезоруживающе улыбнулась и вернула пилочку в несессер:
      – Ты не должен обижаться. Я ведь не сказала «ты», я сказала «мы»… Разве ты не жулишь со Временем, дорогуша?
      Я скривился:
      – Француз Шампольон в девятнадцатом веке разгадал египетские иероглифы, а больше чем через полтора века ты пытаешься понять клинопись моей души.
      Она довольно хмыкнула:
      – Неуклюже, но впечатляет.
      Пилочка в ее руках мелькала, как бабочка. Ноздри плотоядно вздрагивали. Ей было хорошо.
      – Софи повезло, – оглядев ее с голых лодыжек до полотенца на голове, сказал я. – У нее опытная учительница.
      – Не язви, Руди. Я и вправду учу Софи блефовать. Иначе она всегда была бы в проигрыше. Ведь вчерашние короли давно уже стали рядовыми гражданами, а сокровищ у них осталось не так уж много. Посмотри, сколько принцев и принцесс женятся на простых смертных…
      Она положила назад пилочку и вытащила из сумки пачку сигарет. Достав одну и чуть помяв ее трепетными пальцами, она щелкнула зажигалкой:
      – Хочешь?
      Я бросил взгляд на пачку. Она покачала головой:
      – Не беспокойся. Это не травка…
      Внезапно она снова раздвинула ноги и, приоткрыв полы халата, оседлала меня. Но теперь я держал ее крепко и действовал сам. Пару раз вздрогнув и тихо взвизгивая, она вдруг заметила, что на меня накатывает волна оргазма. Тогда, резко оттолкнувшись, она отскочила в сторону. Корчась от судорог, я видел, как она за мной наблюдает широко расширившимися глазами.
      – Сучка! – глухо выдавил я. – Пошла вон!
      – Руди, – вздрогнула она, – прости, у меня не было таблеток. Не успела купить. Больше этого не будет…
      Я кипел от бешенства.
      Весь день потом я делал вид, что ничего особенного ночью не произошло. Мишель с радостью мне подыгрывала. А вечером, увидев дверь в комнату Софи приоткрытой, я зашел туда без стука.
      – У этих таблеток – превосходное качество, – услышал я голос Мишель.
      – Можно не сомневаться, – громко произнес я.
      Мне показалось, что сидевшая на стуле Софи съежилась.
      – Как вы вошли? – ошарашенно спросила моя внучатая племянница.
      – Если не ждут гостей, то закрывают двери, – сказал я, стараясь подчеркнуть беззаботность тона.
      Из туалета вышла Мишель. На ней был халат, а на голову намотано полотенце. Смерив меня взглядом, она прошла к зеркалу.
      – Между прочим, в приличном обществе, перед тем как войти, принято стучать, – голос у Мишель был ровный и спокойный.
      – Я бы на вашем месте покраснел, – зло отрезал я.
      – Хотите присоединиться? – как ни в чем не бывало спросила она. – Так и быть: мы – добрые. Поделимся…
      – Вы – настоящий друг, милочка..
      – Конечно! А вы сомневались?.. Кстати, с тех пор как я вас увидела, вы помолодели еще лет на пять…
      Она сняла с головы полотенце и швырнула его на подоконник. Лицо Софи сковало от внутреннего напряжения.
      – Не удивляйтесь, племянница, – хмыкнул я. – Ваша подруга принадлежит к избранному дамскому обществу. Для таких, как она, сказать гадость – все равно, что глотнуть пару таблеток.
      В руке Мишель появилась расческа. Чуть наклонившись, она стала расчесывать волосы, глядясь при этом в зеркало.
      – Тоже мне – дистиллят добродетелей. Духовный оборванец!..
      – Даже у духовных оборванцев есть свои принципы, – рассмеялся я.
      Я смотрел на загнанное выражение на лице Софи и чувствовал прилив острой к ней жалости. Всю свою недолгую жизнь она прожила в выдуманном, калечащем своей пустотой и изолированностью мире. В тесной золотой клетке, откуда нет выхода. Не знала сверстников в детстве. А став взрослой, была лишена возможности общаться с теми, кто был ей интересен.
      Какое будущее ей предназначено? Вечное одиночество во имя давно изживших себя династических интересов? А чем это отличается от участи собаки-медалистки, которой, в отличие от дворовой шавки, полагается случка с премированным псом? О господи!
      В общем, все было ясно, как в заключении психолога: когда человек лишен чего-то полнокровного, настоящего, он хватается за любые суррогаты. Не мог я оставить ее в этот момент одну. По глазам было видно, как муторно у нее на душе.
      – Мы – в казино. Надеюсь, вы с нами? – не спросила, а как бы приказала Мишель.
      И я кивнул…
      Через час мы снова были там. И, как и в прошлый раз, тот же дородный европеец в золотых очках провел нас к игорному столу. Что было потом, я не помню.
      Очнулся я от тупой, но тяжелой головной боли.
      – Сэр, – услышал я его голос с немецким акцентом, – прежде чем продолжить игру, вам придется расплатиться за свой долг.
      – Какой долг? – ошалело мотнул я гудящей головой.
      – Восемьдесят пять тысяч триста семнадцать долларов…
      Неподалеку застыли двое горилл. На их откормленных азиатских физиономиях застыло выражение скуки и ожидания. Я заметил, как один из них сжимает и разжимает в руке теннисный мячик.
      Единственно, что мне удалось вспомнить: мы с Софи взяли у девицы в мини-юбке по бокалу желтоватого коктейля. Он, кстати, показался мне слабоватым…
      – Софи! Софи! – слышался рядом голос Мишель.
      Она легонько постукивала по щекам совершенно бесчувственную подружку.
      – Вы вместе должны больше ста семидесяти тысяч, – безучастно произнес распорядитель. – Разница во времени со Швейцарией – шесть часов. Там сейчас – около шести вечера. Свяжитесь с банком и подтвердите перевод денег на счет казино. Вы и эта мадемуазель, – показал он на Софи.
      Двое горилл чуть придвинулись в нашу сторону. Тот, у кого был в руке мячик, сунул его в карман, и тот оттопырился.
      – Завтра, если хотите, можете отыграться, – уже голосом потеплее ободрил он меня.
      Софи мучительно открыла глаза и стала приходить в себя.
      – Что с тобой? – заботливо спрашивала ее Мишель.
      Опасность глядела на меня желтоватым взглядом хищника. Только позже я сообразил, что это сфокусированный в очках распорядителя острый электрический блик. В оптических стеклах отражалась яркая настольная лампа на столе. Я чувствовал себя как пешеход, оказавшийся в середине автомагистрали. Подскок адреналина в крови отозвался провальным скачком страха:
      – Да, но все мои документы в сейфе, в лобби отеля, – с растерянностью провинциала робко улыбнулся я.
      Гориллы подвинулись еще ближе.
      – Если кто-нибудь со мной поедет… – продолжал я игру.
      Но распорядитель молча покачал головой. Теперь я изобразил охватившее меня отчаяние.
      – Тогда соедините меня с отелем…
      Распорядитель прошелся по мне взглядом, словно прощупывал мои карманы, и, поджав губы, протянул мобильник. Я набрал номер.
      – Я – в казино… Проиграл крупную сумму… Это мистер Руди Грин, из комнаты 676… Вы не могли бы мне сказать номер моего паспорта, и там еще, на обратной стороне переплета, наклейка с шестнадцатью цифрами…
      Только я знал, какие из них – номер телефона банка, а какие – код.
      Теперь глаза европейца были похожи на дуло сдвоенного винчестера: вот-вот выстрелят. В ушах снова отозвались поскрипывающие шаги горилл. Но он остановил их, чуть пошевелив пальцами.
      В руках я сжимал чужой мобильник. Сердце отбивало удары тяжелым соборным колоколом. Я набрал номер телефона в Швейцарии, а потом код и сумму для немедленного перевода денег. Закончив, набрал номер факса в казино.
      Оставалось ждать, когда придет подтверждение. Минуты слипались – не разорвешь, – как перегретая резина. В горле пересохло, а руки так онемели, что по ним поползли мурашки. Мне отчаянно хотелось пить, но я заставил себя сдержаться: не желал просить у этих подонков даже воды.
      Наконец раздались звоночки и, чуть звякнув, завращался валик факса.
      – Эй, – схватил я за рукав Софи, – племянница, вернешь мне потом все, что я пока за тебя выложил…
      Она послушно кивнула. Маска сдержанности и спокойствия сползала с нее, как грим в горячей сауне.
      – А теперь – пошли! – рванул я ее за руку. – Мы с тобой не останемся здесь ни секундой дольше.
      Позвонив в отель и сказав, где нахожусь, я обезопасил себя. И ее, думаю, тоже. Мой голос звучал так уверенно и безапелляционно, что я не узнавал самого себя. Софи машинально протянула руку к сумке. Она и не пыталась сопротивляться. Без особых церемоний я подтолкнул ее вперед. Мишель кинулась следом, но я отстранил ее и обратился к распорядителю:
      – Вы ведь не хотите, чтобы я обратился в полицию, не так ли? Тогда попридержите эту даму…
      Никто не произнес ни слова. Мишель приморозило к месту. На улице я поймал первое попавшееся такси и втиснул Софи внутрь.
      В раскрытую служителем дверь отеля входила уже принцесса Софи. Она шла по лобби, легко и энергично постукивая каблучками, а я думал о том, сколько бы отдала любая женщина за то, чтобы уметь держаться с таким элегантным достоинством.
      – Думаешь, я не знаю, чья идея – лететь в Бангкок? – спросил я, втолкнув ее в номер. – И кто приучил тебя к наркоте?
      Она стояла у стенки, с силой сжав губы и зажмурившись. Попробовала было отвернуться от меня, как кинозвезда – от прилипшего почитателя, но я не позволил:
      – Ладно – ты! Но ведь и я, старый болван, должен был сообразить раньше, что происходит. Как ведь облапошили, а?!
      На меня она не смотрела. Но глаза ее были открыты. Я проследил за ними взглядом. В них были загнанный вглубь страх и отвращение.
      – Твоя подружка – не просто авантюристка: по ней решетка плачет… Это ведь она снабжала тебя порошком… Иду на пари – не бесплатно.
      Но Софи и тут не удостоила меня ответом. И до меня вдруг дошло.
      – Слушай, – вскричал я неожиданно, – а кто был посредником между Пачелли и твоим дедом? Ты или она?
      По лицу Софи проскочила легкая судорога. Я выхватил из кармана мобильник и стал искать записанный там номер ее деда в Швейцарии.
      – Ты меня за это возненавидишь, но когда-нибудь поймешь, что я был прав. Не будь ты моей внучатой племянницей, я бы никогда на это не пошел. Тебе нельзя сейчас даже слышать о ней.
      Все время, пока я набирал номер, Софи сидела с закрытыми глазами. Через двадцать секунд в трубке послышался голос ее деда.
      – Ваше высочество? Я бы не стал вам звонить, если бы речь не шла о Софи. Да-да, это Руди Грин, ваш незаконный сводный брат…
      Трубка молчала.
      – Принцесса сейчас в Бангкоке, – продолжил я, – и сегодня же ночью я позабочусь об этом сам – она вылетит в Цюрих. Ей необходима хорошая и дискретная клиника. Речь идет о наркотиках…
      Мне показалось, что он всхлипнул. Но он тут же высморкался. Или – сделал вид…
      – Что случилось, Руди? – спросил он как ни в чем не бывало.
      Я усмехнулся; если бы это могла слышать бедная Роза!
      Мои королевские родичи меня признали! Только вот теперь почему-то никакого удовлетворения мне это не принесло. Так – еще один из бесполезных идолов развалился на куски.
      – Она расскажет все сама…
      – Руди, с ней все в порядке? Как она туда попала?
      – Сейчас – да! Что касается Мишель, то я ее уже устранил…
      – Руди, – все же немножко подрагивал голос моего сводного братца, – а ты сам – не возвращаешься?
      – Нет, – сказал я, – в моем положении можно бежать только вперед…
      – Если ты когда-нибудь вздумаешь приехать, ты всегда будешь желанным гостем…
      – Спасибо, – сказал я.
      – Мне жаль, что мы с тобой не встретились. Говорят, мы похожи как две капли воды.
      – Да, – ответил я. – Судя по фотографиям.
      Я дал отбой и повернулся к Софи. Она смотрела на меня так, словно разговор шел не о ней. Я прожег ее взглядом:
      – Подробности расскажешь ему сама. Если хочешь послушать добрый совет – не оправдывайся. Поверь мне, в конце концов, это поможет тебе победить свою слабость.
      Она достала из сумочки чековую книжку и принялась выписывать чек…

      Эта история с казино его сломила. Суперменом Руди, конечно, никогда не был, но и слабость старался не показывать.
      – Ну как, снова сменил кожу, змей-обольститель? – спросил я, едва заслышав его голос. Он тяжело вздохнул, и я осекся: – Хочешь рассказать, что случилось?
      – Меня обчистили в казино.
      – Малоприятное ощущение, конечно, – посочувствовал я. – Будто кто-то копался грязными лапами у тебя не в кармане, а в душе… Неужто – твоя родственница королевских кровей?
      – Нет, конечно, – ответил он рассеянно, – ее подружка… Нам обоим дали выпить какую-то дрянь…
      – И сильно тебя потрепали?
      – Нас обоих – вместе с Софи – на сто пятьдесят кусков. Но она свой долг уже возвратила…
      – Ничего себе!.. Но, знаешь, мне почему-то кажется, что только из-за денег ты бы не стал так расстраиваться…
      – Мне страшно глядеть на себя, Чарли… Я выгляжу моложе, чем на сорок…
      – Не беги от себя, Руди. Остановись. Задумайся…
      В его голосе вдруг зазвучали нотки скорби.
      – Все, к чему бы я ни прикоснулся, превращается, в конце концов, в дерьмо. Помнишь миф о царе Мидасе? Там речь шла о золоте, а у меня…
      – Ты молод телом, но в душе у тебя все равно живет старик. Вот ты и брюзжишь.
      Его реплика больно кольнула. Но он сам должен был бы понимать, что это и есть – высокая плата за возможность влезть в новое тело, как в новый костюм.
      – Тебе легко из чужой трагедии делать комедию!
      – Хочешь идиотский, но верный совет?
      – Если уж начал – валяй!