Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Амфисбена

ModernLib.Net / Де Анри / Амфисбена - Чтение (стр. 7)
Автор: Де Анри
Жанр:

 

 


      Ведь это был удар молнии, Жером. "Ты помнишь ли?" – как поется в песне. Через десять минут после того, как Вы меня увидели, Вы напомнили г-же де Феллетэн о Вашем знакомстве и были представлены мне. Я важно ответила на Ваш поклон, и, хотя форменное монастырское платье определенно было мне не к лицу, Ваша участь была решена. На следующей неделе г-жа де Феллетэн, обалделая, ошалелая, с бородой, вставшей от удивления дыбом, прибежала в качестве посланной от Вас просить моей руки, моей руки, которая ничего в себе не держала. Какое безумие! Но виноват в этом был тоже Париж. Вы считали себя американизированным и остались вполне французом, то есть не потеряли способности к поступкам безумным, самым необдуманным, к поступкам бескорыстным, что есть уже предел нелепости! Да, дорогой мой, воздух Парижа, воздух Франции бросился Вам в голову. Вы брали меня за себя "бесприданницей", как в комедиях. Вы показали себя последним представителем рыцарских браков. За это прекрасное движение души я навсегда останусь Вам благодарна.
      Однако не надо себя обманывать. Конечно, с общественной точки зрения поступок Ваш великодушен и безумен. С точки зрения чувства он имеет несколько другой вид. Рыцарство Ваше имело свои побудительные причины, и в нем заключалась без Вашего ведома известная доля эгоизма. Вы находили в этом поступке возмещение, которое несколько меняет его нравственную ценность. Истина, нужно признаться, заключалась в том, что физически я Вам очень нравилась. Вы испытывали по отношению ко мне чувственное влечение, необыкновенно яростное и властное. По внешности Вы поступили как джентльмен, но, в сущности, Вы действовали как охотник, который во что бы то ни стало хочет получить желанную добычу. Я не в упрек Вам говорю это, такого рода законные похищения женщине всегда льстят, но я устанавливаю факты, раз мы, как я только что сказала, пересматриваем счета.
      Итак, я ни в чем Вас не упрекаю, дорогой Жером. Мне хочется только хорошенько определить характер связывавших нас отношений. Кстати, не относится ли к сущности этих отношений то обстоятельство, что они могли позднее расторгнуться без насилия и огорчения? Такая любовь, как наша, по своей природе не может быть вечной, и удовлетворение делает ее хрупкой. Вы не можете отрицать, что я с Вами не торговалась ни о каких вольностях, на которые Вы имели право. Но время шло, и Вы заметили, что Вы начали понемногу придавать всему этому меньше значения. Часто связь оказывает сопротивление подобному снижению цены. Сродство характеров создает новый уговор, которым незаметно подменяется первый. Наш случай был не из таких, и мы могли бы стать очень несчастными, если бы я вовремя не заметила закравшегося в нашу жизнь недоразумения.
      Я первая отдала себе отчет в происходившем. Конечно, я не перестала быть для вас "допустимой женой", но я не была уже "необходимой". Я была лучшим из зол, которое привычка сделала для Вас переносным, но я не занимала в Вашей жизни места, которое Вы охотно предоставили бы женщине, более, чем я, способной принимать в ней деятельное и действительное участие. Может быть, Вы никогда не узнали бы настоящего положения вещей, если бы у меня не хватило храбрости предупредить Вас об этом. Решиться на этот поступок помогло мне появление мисс Гардингтон. Как только поселилась в Берлингеме мисс Гардингтон и как только я начала ее ближе узнавать, я сейчас же поняла предупреждение, даваемое мне ее присутствием. Я начала делать сравнения, начала думать об этом. Немного времени потребовалось, чтобы открыть то, в чем я уже не сомневалась. Женою, которая была бы Вам подходящей, дорогой Жером, могла бы быть не я, а мисс Гардингтон. Такая женщина, как мисс Гардингтон, способна была бы заинтересоваться Вашими делами, давать Вам советы, помогать Вам. Кроме того, огромное ее состояние снабдило бы Вас средствами развернуть все Ваши способности. Какая удивительная придача, какой чудесный рычаг для духовных Ваших усилий! Неопровержимая истина поразила меня. Через брак с мисс Гардингтон для Вашей судьбы откроется настоящая дорога. Я бы сочла преступлением с моей стороны дать Вам упустить такой великолепный случай. С тех пор решение мое было принято. Я решила доставить Вам исключительную эту возможность. Я успела в этом. Надеюсь, что теперь брак Ваш с мисс Гардингтон дело сделанное.
      Если я уверена, что в настоящее время, дорогой Жером, Вы мне за это благодарны, то должна признаться, что убедить себя Вы позволили не без борьбы. Такое положение дел, в конце концов, усилило любовь и уважение, которое я сохранила по отношению к Вам. Мои первые открытия встречены были очень недоброжелательно. При мысли о нашей разлуке, о нашем разводе Вы очень мило, очень галантно, очень искренне были возмущены. Движение это было даже настолько искренне, что в Вас пробудилось ко мне прежнее физическое влечение, от которого Вы уже немного отвыкли. Я охотно пошла на это крайнее испытание, и мы пережили второй медовый месяц, в чем для меня не было ничего неприятного. В свою очередь, мисс Алисия великодушно противилась тому, что, по ее мнению, было ужасною жертвою с моей стороны. Вследствие всего этого мне стоило известного труда привести вас обоих к справедливой оценке положения и заставить принять, наконец, от меня взаимное счастье, которое я Вам предлагала. Оба Вы считали каким-то вопросом чести не верить искренности моих рассуждений. Наконец мне удалось вразумить Вас. Я оказала Вам обоим реальную услугу. Так и нужно себя вести практическим людям, и мы доказали, что ни в одном из нас нет недостатка в этом качестве.
      Во имя здравого смысла я смогла принять от Вас вознаграждение за свои услуги. Я отлично знаю, что, соглашаясь на это, я уже не могу оставаться в Ваших воспоминаниях героиней романа. Но что поделать, дорогой Жером, я люблю жизнь и хочу жить как можно приятнее! Так что я без церемонии приняла от Вас возможность вести с этих пор образ жизни приблизительно такой, какой мне нравится. В сущности, я человек независимый, и я не отказалась, чтобы Вы обеспечили мне приятную независимость. К тому же Вы и не допустили бы, чтобы я уехала от Вас, не снабдив меня возможностью вести вдали от Вас приличное существование. Конечно, может быть, было бы лучше, если бы я уехала от Вас в таком же состоянии, как я приехала, но нет ничего удивительного, что пять лет, проведенных мною в Америке, несколько американизировали меня.
      Об этих пяти годах я храню, дорогой Жером, прекрасное воспоминание и с удовольствием говорю Вам об этом. Ни я, ни Вы за это время ничего не потеряли в глазах друг друга. Мы расстались не как вульгарные люди, которые, перестав нравиться друг другу, стараются найти поводы к обоюдному презрению. Совсем нет. Мы просто пришли к поверке нашей судьбы. Эту лояльную и благоразумную операцию мы проделали с полной духовной свободой и в лучшем взаимном согласии. Это оставляет место для существования между нами расположения и уважения. Потому-то, как я говорила Вам в начале моего слишком длинного письма, мне доставляет большое удовольствие писать Вам и думать о Вас. Потому-то я и вспоминаю очень дружественно о Вашем Берлингеме, его лугах, деревьях и прекрасном виде из него.
      Сказать по правде, Ваш калифорнийский коттедж нравится мне больше, чем турэнское именье Герэ, куда приехала я провести несколько недель у подруги моей Мадлены де Жерсенвиль перед переездом в Париж, где я устрою себе, может быть, уголок по вкусу. Надеюсь, что Вы навестите меня с мисс Гардинггон, когда она сделается г-жою Картье и когда вы удостоите визитом нашу старушку Европу. Вы найдете здесь верного друга, дорогой Жером, в Вашем преданном друге
       Лауре де Лерэн.
 
       Г-ну Жерому Картье, Берлингем,
       Сан-Франциско (Соединенные Штаты)
      Отель "Манфред", 58, улица Лорда Байрона
       Париж, 20 ноября
 
      Дорогой Жером,
      Вот я и в Париже, и признаюсь Вам, что очень довольна своим пребыванием в нем. Я провела здесь только несколько дней после того, как сошла с парохода, и эти несколько дней мне пришлось провести в обществе этих добрейших Даквортов, которые были так очаровательны по отношению ко мне во время переезда из Нью-Йорка в Гавр. Они превосходнейшие люди, но смертельно скучны. Однако было бы нехорошо с моей стороны говорить о них дурно, столько мелких знаков внимания они мне оказывали. Г-жа Дакворт закармливала меня леденцами от морской болезни; г-н Дакворт заботился о моей безопасности и моем здоровье. Он передвигал мое складное кресло на лучшее место, приносил мне плед, как только становилось прохладно. Одним словом, он был безупречен. Два или три раза он даже обратился ко мне с просьбой согласиться быть до некоторой степени его любовницей, прибавляя, что любовница-француженка, такая красивая, как я, сделает ему пребывание в Париже совершенно незабываемым, но, видя, что его предложения не слишком меня соблазняют и не возбуждают во мне чрезмерного восторга, он много не настаивал и перенес более скромно свои виды на молодую даму из Вюртенберга, пассажирку на пароходе, которая не оказала особого сопротивления исканиям славного Дакворта: мне случалось неоднократно во время переезда видеть, как они нежно стояли, облокотясь на перила.
      Мне показалось даже, что Дакворт добился своего еще до прибытия в Гавр. При сходе с корабля у любезной немки на пальце был очень красивый перстень, происхождение которого очень легко было приписать щедрой благодарности нашего друга.
      Успех этот придал ему веселости, и всю неделю, что мы вместе провели в Париже, мы кутили. Каждый вечер после театров ездили ужинать. К несчастью, за ужином Дакворт больше шумит, чем блещет. Вы знаете, как он ведет себя за столом, и поймете, что мне эти ночные увеселения довольно скоро надоели, так что, посвятив достаточно времени чете Даквортов, я почувствовала потребность вздохнуть немного. Мне представился к этому случай. О своем приезде я телеграфировала своей подруге Мадлене де Гержи, сделавшейся, как Вам известно, графиней де Жерсенвиль. Мадлены не было в Париже, она до конца декабря должна была провести в своем имении Герэ. Конечно, она приглашала меня приехать и побыть у нее сколько мне заблагорассудится. Муж ее присовокупил к приглашению несколько очень любезных строчек. Решение было мною быстро принято. Если мне и не было к спеху ближе познакомиться с г-ном де Жерсенвилем, которого я только мельком видела во время свадьбы своей подруги, я торопилась встретиться с Мадленой де Гержи. К тому же меня довольно привлекало провести осень в Турэни. Она там очень хороша, мягка, медлительна, и Вы знаете, дорогой Жером, как я люблю желтеющие деревья, прекрасные опавшие листья по дорожкам, запах эфира, распространяемый умирающими лесами. Итак, я приняла приглашение Жерсенвилей и уехала в Герэ, предоставив добрым Даквортам одним исчерпывать до дна парижские удовольствия.
      Я не буду подробно описывать Вам Герэ, хотя я знаю, что Вы не без удовольствия прочитали бы подобное описание, так как вкус к делам не атрофировал в Вас вкуса к природе. Вы понимаете декоративность и архитектуру, что и доказали, создав из Берлингема очаровательное местопребывание. Тем не менее я ограничусь тем, что скажу: Герэ приятный деревенский дом, но в нем ничего нет особенного и пышного. Вот Вы уже и разочарованы, так как ожидали, вероятно, что, говоря о Турэни, стране исторических построек, я буду рассказывать Вам о скульптурных каминах, окнах, разделенных колонками, двойных витых лестницах, о повсюду рассыпанных щитах с саламандрами и лилиями. Мой дорогой, Вы этого не дождетесь по той простой причине, что Герэ построено не Франциском I и не Екатериной Медичи. Своим более скромным происхождением обязаны они г-ну Гомбо, врачу герцога Шаузеля, который последовал за своим покровителем в изгнание в Шантлу и выстроил рядом с замком, теперь разрушенным, просто-напросто хороший дом в стиле Людовика XV, окруженный очаровательным парком и расположенный на расстоянии двух выстрелов от Амбуазского леса.
      В этом доме и устроились Жерсенвили: г-н де Жерсенвиль получил его в наследство от одной из своих теток. Старая дама наполнила Герэ ужасной мебелью Луи-Филиппа, но не тронула деревянных обивок, которыми снабжено большинство комнат. Жерсенвили привели их в порядок и убрали тетушкин хлам, заменив его милыми старинными вещами, не бог весть какой ценности, но приятными на вид. Они устроили также в Герэ удобные ванные и усовершенствованные туалетные комнаты. Что касается до кухонных помещений, они удивительны. Г-н Гомбо, без сомнения, любил поесть и устроил кухни поместительными и удобными. Жерсенвили снабдили их превосходной кухонной посудой. Они ежегодно проводят в Герэ месяца четыре-пять. Я понимаю их и одобряю, так как тот месяц, что я здесь провела, показался мне коротким и очаровательным.
      К тому же я была бы неблагодарным существом, если бы мне не понравилось в этом доме. Прием, который я там встретила, был прелестен и сердечен. Вы знаете, как люблю я свою подругу Мадлену, и мне кажется, не льстя самой себе, что она мне отвечает до некоторой степени таким же чувством. Так что мы обе испытывали большое удовольствие, встретившись после столь долгой разлуки. Нам так о многом нужно было поговорить! Начали мы с обоюдных комплиментов. Мадлена усердно уверяла меня, что пять лет этих не оказали влияния на мою внешность, и я не лукавя могла ей отвечать той же любезностью. Мадлена действительно показалась мне в расцвете красоты. Те же по-прежнему прекрасные глаза, тот же красивый рот, смелый подбородок, та же изящная фигура, что имела она и в восемнадцать лет. Одна только разница. Я оставила ее шатенкой и нашла с роскошными золотисто-рыжими волосами. В конце концов, цвет этот удивительно к ней идет. Так что, перекрасив волосы, она только исправила недостаточную внимательность природы. В этом вопросе г-н де Жерсенвиль был одного со мной мнения. С этого соглашения у нас и начались с ним лады, с чем я себя поздравляю, так как Жерсенвиль очаровательный человек, и я бы огорчилась, если бы он смотрел на меня как на непрошеного гостя.
      Приезд мой причинил ему некоторое опасение, так как у Жерсенвиля есть один-единственный недостаток: он любит удобства и терпеть не может стесняться. Так что при известии о моем прибытии он несколько забеспокоился. Подумайте: американка, особа спортивная, беспокойная, наделенная непрерывной жаждой деятельности, крайне любознательная! Все время придется ее водить по окрестностям, составлять ей партии, передвигаться с места на место, занимать ее, развлекать, увеселять! А Жерсенвиль питал ужас к такому времяпрепровождению и к таким особам. Каково же было его удовольствие, когда он увидел, что я нисколько не похожа на то, что он себе представлял; что, напротив, он будет иметь дело с человеком в высшей степени спокойным! С его плеч была снята невероятная тяжесть, когда он узнал, что я приехала в Герэ, чтобы отдохнуть, а не для того, чтобы рыскать в виде туристки; одним словом, что у него по отношению ко мне не будет никаких обязательств. Когда он удостоверился, что я гостья, не опасная для его привычек, он сразу же нашел меня очаровательной. Как же иначе! Я люблю вставать поздно, долго бродить по парку, гулять одна в лесу, сидеть в кресле и без конца болтать с Мадленой. Я не выражала желания видеть ни Шенонсо, ни Шамбора, ни Азэ, ни Юссэ. Подобное отсутствие интереса с моей стороны превосходило все его ожидания. Он наивно признался мне в этом. Поняв, что я не посягаю на его спокойствие, он сделался со мною предупредителен, как только мог.
      Должна сознаться, что предупредительность эта шла не особенно далеко. Я не встречала людей более рассеянных, бестолковых, чем Жерсенвиль, будто он с луны свалился. Он таков от природы. Бывают минуты, когда окружающее для него совершенно не существует. Прибавлю, что природная рассеянность эта у него увеличивается от отягчающего обстоятельства: раньше чем выйти в отставку, перед женитьбой, Жерсенвиль три года был атташе при французском посольстве в Пекине. В течение этих трех лет, проведенных в Китае, он приучился курить опиум, что немало содействовало тому, что из него получился до такой степени рассеянный человек. Симпатия его ко мне усилилась вследствие снисходительности, с какой я относилась к его привычке, порицать которую у меня не хватало храбрости. Всякий вправе искать своих способов украшать жизнь. У Мадлены есть свой способ, о чем я буду говорить потом. Жерсенвиль остановился на этом, ну и слава Богу.
      Снисходительность к турэнскому опиоману и ему подобным явилась у меня, Жером, следствием наших прогулок с Вами по китайскому кварталу в Сан-Франциско. Когда Вы меня туда привезли, это было первою достопримечательностью Вашей страны, которую Вы мне показали. Помните, как мы гуляли по людным улицам китайского квартала, как заходили в странные лавки, где продавали необыкновенную снедь, где можно купить сушеные ласточкины гнезда и маленьких рыбок, совсем скрюченных от рассола; как посещали мы торговцев лаковыми изделиями и шелком, продавцов чая? А Джос-Гауз, где перед безобразными золотыми идолами сжигают палочки ладана и нарезанную бумагу… А наши вечера в театре? Какое странное впечатление производили на меня эти непонятные мне спектакли! Там играли бесконечные пьесы, полные сражений, казней и таинственное действие которых развертывалось в разговорах, завыванье, пантомимах, причем все это сопровождалось дикою музыкою тамтамов и гонгов, которые поддавали неистовства и шума
      патетическим моментам. Всего удивительнее в этих спектаклях была публика: сотни желтых лиц, чрезвычайно внимательно следящих за комическими или трагическими ужимками узкими, сощуренными глазами.
      Как раз после одного из этих театральных зрелищ Дакворт и повел нас в курильню опиума. Я как теперь вижу низенькую, тихую комнату, куда мы вошли, постланные циновки, красноватый свет фонариков. Как теперь слышу, как трещит шарик, поджариваясь на конце иголки, вдыхаю неизъяснимый запах, стоявший в помещении. И с каким полнейшим равнодушием встречен был наш приход! Ни один из курильщиков не обратил ни малейшего внимания на нашу непрошеную группу, не более чем черная тощая кошка, которая бродила от кровати к кровати и, казалось, блаженно вдыхала дым трубок.
      Я не хотела бы, чтобы Вы предположили, что г-н Жерсенвиль похож на очумелых китайцев, которых мы тогда видели. Жерсенвиль не страдает манией человека, всецело находящегося во власти своего порока. Он любитель интеллигентный, удовлетворяющий свой вкус благоразумно, с чувством меры. Он предан страсти, но смакует свою страсть с соблюдением методы и порядка, желая продлить ее и извлечь из нее возможно больше наслаждения, не позволяя ей всецело им завладеть. Так что в нужные минуты он делает передышки своему опьянению. Он приостанавливает и ограничивает его. Он умеет укрощать его и управлять им. Он еще способен на относительную воздержанность. Он курит не запоем, но сохраняет спокойствие, сознательность и благоразумие.
      Тем не менее, как всякий курильщик опиума, хотя бы и благоразумный, он одержим страстью вербовать единомышленников. Первою, кого он, естественно, мечтал обратить, была Мадлена, но Мадлена упорна насчет "зелья" и полна здорового презренья к подобным приемам. У нее нет никакого желания и никакой потребности забывать о жизни, которую она считает прекрасною. Она находит бесполезным, чтобы дым застилал ясный и капризный огонь ее глаз. Грезы ей ничего не говорят. Ей достаточно действительности. В этом пункте я и Мадлена сходимся во мнениях. Так что Вам понятно, что ни я, ни Мадлена не дали Жерсенвилю убедить нас своими доводами. По крайней мере, в настоящую минуту это "трубочное блаженство" меня нисколько не привлекает. Может быть, позже будет иначе. Когда многие вещи мне надоедят, когда я больше проживу, может быть, для меня будет приятно подобное прибежище от скуки, одиночества и старости. Теперь, слава Богу, я еще не дошла до этого. Я так и ответила Жерсенвилю, когда однажды, будучи со мной откровенен, он повел меня в свою курильню и любезно предложил воспользоваться лучшей из его китайских трубок. Впрочем, эта курильня очаровательна, и Жерсенвиль – человек подлинного вкуса. Он устроил свой набор трубок и маленьких лампочек в одной из самых забавных комнат дома. Комната эта служила доктору Гомбо кабинетом. Приятная деревянная обшивка обрамляет стенные панно, на которых среди арабесок изображены обезьяны в виде аптекарей. Почтенный Гомбо давал понять этой стенной шуткой, что он не очень-то ценит свою профессию и невысоко ставит своих сотоварищей. Действительно, на панно этих можно видеть целый зверинец обезьян, наряженных в платья, квадратные шапочки, парики, очки и играющих довольно непочтительно с атрибутами профессии. Кто возится с ланцетами, кто с лоханями, кто с ретортами и передниками. Многие, как Вы, вероятно, и ожидаете, снабжены приспособлениями, излюбленными Мольером и которые Правац усовершенствовал для более тонкого употребления.
      Среди этих докторски обезьяньих кривляний устроил г-н де Жерсенвиль свою курильню и прибрал ее таким манером, что она, наверное, понравилась бы насмешливой и издевательской душе г-на Гомбо. Врач герцога Шуазеля нашел бы в ней один из самых распространенных вкусов своего времени. Восемнадцатый век – я не поучаю Вас, дорогой Жером, – увлекался всякой туретчиной и китайщиной. Целое искусство, легкое и очаровательное, возникло из этих подражаний Востоку. Украшения, картины, рисунки, гравюры, материи, целые барочные меблировки были созданы эпохой под влиянием Галандовой переделки "Тысячи и одной ночи", "Персидских писем" Монтескье и "Повестей" Вольтера. Это было подлинное нашествие длинноносых уродцев и трехбунчуковых пашей. Они завладели этажерками, заняли витрины, расположились в рамках, появились в лакировке комодов и ширм. Этими-то милыми предметами, где китайщина соединяется с рококо, и уставил Жерсенвиль свой будуар для опиума, потому что эта длинная, узкая комната с обезьяньими панно и с дверными карнизами, изображающими дяденек из Небесной империи из времен г-жи де Помпадур и персонажей Задигова царства, скорее напоминала будуар, чем настоящую курильню. Жерсенвиль поставил туда два удивительных комода, один лакированный, черный с золотом, другой красного, почти розового лака, и оттоманку, достойную какой-нибудь оперной султанши. Там предается он чужеземным наслаждениям в этом трианоновском Востоке, где варварский, вкрадчивый и сложный запах опиума приобретает какой-то особенный странный характер от соседства с шанталуской пагодой, которую можно видеть из окна вздымающей к небу свои этажи, беспокойная наклонность которых грозит падением и вносит в спокойный пейзаж Турэни комический оттенок экзотизма, чисто французского!
      В этом будуаре добрейший Жерсенвиль проводит лучшие часы своей жизни, то читая, то мечтая, то куря. Наоборот, Мадлена появляется тут довольно редко, до чего, по-видимому, мужу ее нет никакого дела. Не то чтобы у него с Мадленой были нелады. Напротив, у них очень дружеские отношения, но в глубине души он на редкость мало заботится о своей жене. Я думаю, что, женясь на прекрасной Мадлене де Гержи, г-н де Жерсенвиль главным образом попал под влияние внушительного приданого, которое за ней давали. Жерсенвиль к моменту своей женитьбы был почти разорен, так что не особенно обращал внимание на досадные истории матери Гержи. Скажем в его оправдание, что добрая дама, после жизни, исполненной треволнений, имела тактичность умереть вполне пристойно. У мамаши Гержи было слишком слабое сердце, и она пускалась во множество приключений, более или менее скандальных. Ее даже похищали два раза, один раз тенор из Лионского театра, другой раз приказчик из "Bon Marche". Результатом всего этого было, что после смерти г-жи де Гержи дочери ее очень нелегко было выйти замуж. Добрые сестры из святой Доротеи учитывали это. Так что они были счастливы, когда Жерсенвиль, молодой человек из хорошей семьи, принял, не углубляясь в него, немного бурное прошлое своей покойной тещи. Предложение Жерсенвиля было принято. Что же касается возможной наследственности у Мадлены, она его мало беспокоила.
      А между тем ему следовало бы обратить на это внимание. Мадлена заслуживала бы, чтобы ее не слишком предоставляли ей самой – и другим. Но что поделать? Жерсенвиль ни по возрасту, ни по характеру не годился в менторы, так же как он не мог бы быть ни тираном, ни сыщиком. Может быть, он был бы совсем другим, если бы он по-настоящему был влюблен в Мадлену; но Жерсенвиль на самом деле был влюблен только в свой покой и удобства; до остального ему мало дела, и он очень скоро перестал интересоваться поступками и деяниями Мадлены. Ее поведение совершенно безразлично ему, и это равнодушие одновременно и хорошо, и плохо. Плохо потому, что Мадлену следовало бы направлять и удерживать, хорошо потому, что всякая попытка направлять едва ли бы увенчалась успехом и породила бы только неприятные столкновения между Мадленой и ее мужем. Так что отношения, установившиеся между ними, в общем – самые разумные, какие можно для них придумать. Мадлена никогда не вмешивалась в дела г-на де Жерсенвиля, который, в свою очередь, предоставляет ей полную свободу.
      Не буду дольше скрывать от Вас, дорогой Жером, что свободой этой моя подруга Мадлена пользуется и даже злоупотребляет. Как это я Вам сказала! Вы сочтете меня за нескромную женщину. Однако я считаю, что я менее нескромна, чем это может Вам показаться. Мадлена объясняется по этому поводу с таким милым отсутствием всякой недоговоренности и лицемерия, с такой наивной откровенностью и цинизмом, что, право, я не выдаю ничьего секрета! Мадлена без памяти, изменяет своему мужу и изменила ему почти на следующий день после свадьбы, но изменяет ему без злобы, без угрызений совести, без обдумыванья, без коварства, без всяких дурных намерений, которые вкладывает в это дело большинство женщин. Она вносит сюда полную естественность и говорит об этих вещах с обезоруживающей простотой. Из беглых признаний Мадлены я быстро составила себе понятие, как она понимает супружескую жизнь. В конце концов, признания эти не слишком меня изумили, и я приблизительно в таком роде себе их и представляла. Начиная еще с монастыря, Мадлена де Гержи ко всему, что касалось любви, проявляла интерес, можно сказать, атавистический, который от брака только усилился. После своего замужества Мадлена имела много приключений, если только можно так назвать быстрые и простые любовные решения, которые она принимает спокойно, без стесненья, с достойной сожаления легкостью.
      Действительно, Мадлена де Жерсенвиль – женщина исключительно инстинктов, и вам не удастся ее убедить, что есть что-то нехорошее в том, чтобы дарить свое расположение кому захочется. В этом она согласна с большим количеством женщин, может быть, с большинством. Разница только в том, что они это думают про себя, а Мадлена признается во всеуслышанье с таким же чистосердечием, с каким она применяет на практике свои убеждения. Раз она встречает молодого человека себе по вкусу, она без всякого колебания и затруднения принимает его ухаживанья и признается ему в чувствах, которые он ей внушил. Заметьте еще, что с Мадленой недолго задерживаются в области чувств. Она сейчас же пускает дело скорым ходом. Мадлена красива и ничего не имеет против, если ей подтверждают это самым несдержанным образом. Она любит запечатлевать в глазах тех, которые ею восхищаются, живые образы своей красоты. Мадлена такова, такой ее и следует брать (без игры слов). Вы ни за что в мире не докажете ей, что неприлично исполнять так свои капризы. Говорите сколько хотите, она вас не поймет и будет смотреть на вас с удивлением. То, что для других женщин представляется актом решительным, несколько трагическим, для нее – действие, не имеющее большого значения и которое можно возобновлять сколько хотите раз и со сколькими угодно людьми. На все ваши возражения Мадлена ответит приличной и рассеянной улыбкой. Она будет слушать вас с упрямым и снисходительным видом человека, чувствующего себя правым, которому вы рассказываете басни и говорите глупости.
      Да, любопытная женщина – Мадлена де Жерсенвиль! Я никогда еще не встречала существа, до такой степени лишенного всякого чувства нравственности и всяких предрассудков. Она вся – естественность и инстинктивность, и ее инстинктивность побуждает ее заниматься любовью необыкновенно часто. Стыдливость у нее минимальная. Она способна, макая сухарики в чай, рассказывать вам самые ужасающие вещи. Она расхаживает по всему дому почти раздетая, нисколько не заботясь, что ее могут встретить. Вместе с тем редко можно видеть такого кроткого, милого, душевного человека. Она деликатна и услужлива. Она воспитанна, начитанна и может очень мило писать. Прибавлю, что в Герэ она ведет себя примерно и безукоризненно. Это для нее период отдыха, период "спячки", как она говорит. Только вернувшись к светской жизни, возвратившись в Париж, она снова бывает охвачена демоном, который сидит в ней, и делается такою, что вполне заслуживает кличку "одержимой". Мне это несколько жалко, потому что, устроившись сама на житье в Париже, я принуждена буду реже видеться с нею. Мадлена очень компрометирующая компания, и, не будучи ханжой, я все-таки не собираюсь записываться в ряды веселых "разводок". У Мадлены есть хоть муж, а у меня нет даже любовника, чтобы заставить себя уважать!
      Мне ужасно жалко, что я буду принуждена менее часто видаться с этими славными Жерсенвилями, что может показаться неблагодарностью с моей стороны после того, как я провела у них несколько приятных недель. Мадлена была со мною очаровательна и проявила самую милую дружественность. Так что я ни за что не хотела бы ее огорчить. Но она будет так занята!… В конце концов, я поступаю благоразумно. Мне бы не хотелось всецело разделить дурную репутацию, которой пользуется Мадлена. Ужасно глупо компрометировать себя без всякой пользы! Я собираюсь вести правильный образ жизни. Вот почему я хочу как можно скорее покинуть отель "Манфред" и снять квартиру. Я еще не знаю, где я поселюсь. Собираюсь подыскивать помещение. Это даст мне случай познакомиться с Парижем. Он нравится мне, и мне кажется счастьем быть в нем счастливой. Не толкуйте это дурно, дорогой Жером, Вы сделали все с Вашей стороны, чтобы обеспечить мне приятную жизнь. От меня зависит остальное.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47