– Джо ее вернет, – заверила их Касси, сидевшая с другой стороны. – Положитесь на него.
      – Полагаемся, – сказала Софи. Но ждать было так тяжело.
 

4

 
       Манидо-аки
 
      Все оборачиваются к Тоби, который съезжает по откосу, хватаясь за тонкие деревца, чтобы удержать равновесие, а другой рукой прижимает к груди венок из синих цветов, листьев и ветвей. Венок, кажется, сияет собственным светом.
      «Ты меня не бросил», – думаю я.
      После всего случившегося эта мысль кажется страшно важной. Как якорь, за который я могу удержаться, когда передо мной лежит мертвая сестра, а над ней стоят эти двое псовых и говорят жестокие холодные слова. Слушая их, я почти задыхаюсь. И тогда я ненавижу их, себя, мертвых Рэйлин и Рози: одну – за то, что убила мою сестру, другую – за то, что умерла.
      Я смотрю на венок в руках Тоби. Первая мысль – что это цветы для Рэйлин, и я удивляюсь, откуда он знал заранее о ее смерти, но потом я осознаю, что это такое, для кого предназначено и куда он умчался в такой спешке. Он бросился на тот волшебный луг, о котором мне говорил. Нарвал цветов и сплел их в венок для меня. Чтобы разрушить чары, что влекли меня к Сломанной Девочке.
      Но все это уже в прошлом.
      – Этого человечка я знаю, – произносит Нанабозхо. – Он вечно шныряет в Большом лесу, подсматривает за всеми.
      Джек кивает:
      – Какой-то Эдар.
      Я начинаю понимать, что Тоби не слишком ошибался в своем суждении о Народе. Так мои соседи обсуждают бродячего кота – без приязни. Я с радостью вижу, что Джо не разделяет их чувств – не могу точно сказать каких. Пожалуй, легкой враждебности. Или досадливой скуки. Между прочим, я заметила, что питбуль на Тоби не зарычал.
      – Что ты здесь делаешь? – обращается к Тоби Джек. – Для кого шпионишь, а?
      – Он не шпион, – говорю я, поднимаясь с коленей. – Он мой друг.
      И тогда Тоби встает рядом со мной. Выпрямляется и рассматривает их так же презрительно, как они его, чем удивляет меня, потому что я помню, как старательно он избегал столкновения с Народом.
      – Я больше не Эдар! – говорит он им.
      Джо тоже поднимается на ноги, и все трое псовых долго изучают Тоби.
      – Молодец, – наконец произносит Джо.
      Не знаю, что думают остальные двое, но, сдается мне, «молодец» в их мыслях не мелькает. Я уже достаточно на них насмотрелась и, думается, начинаю их понимать. Такие, как они, не любят перемен, кроме тех, которые вызывают они сами. И особенно не одобряют изменений, которые угрожают сместить их с верхней ступени пищевой цепочки. Поэтому я жду от них новой ехидной реплики.
      Но неожиданно Нанабозхо произносит:
      – Запах. Что-то знакомое, но вспомнить не могу.
      Я в нем разочаровалась. По разговору в Большом лесу он мне понравился. А теперь я смотрю на него как на чужака, – такого же, как этот Джек Вертопрах в черной шляпе.
      Джек кивает:
      – Что-то старое. Глубокое.
      – И тревожное, – добавляет Нанабозхо. – Только не понимаю почему.
      Я скашиваю взгляд на Джо. У него тоже раздуваются ноздри, а его глаза – ничего не упускающие глаза – шарят по сторонам. Перехватив мой взгляд, он пожимает плечами.
      – В воздухе что-то есть, – соглашается он, обращаясь к своим родичам. – Но, по-моему, ничего тревожного. Мне оно скорее напоминает мой абинас-оди –дом сердца, хотя он далеко отсюда.
      – И тебя это не тревожит? – спрашивает Джек.
      – Нет, только внушает любопытство.
      Джек качает головой:
      – Рядом кто-то, слишком хорошо знающий нас.
      – Мне скрывать нечего, – отзывается Джо, – так что меня это не пугает.
      – Это старше, – говорит Нанабозхо. – Старше секретов и страхов. Это напоминает мне мою гостью, заглянувшую на вершину Коди.
      Трое псовых обмениваются взглядами, и я собираюсь спросить, о чем они говорят. Но Тоби дергает меня за рукав и, когда я оборачиваюсь к нему, подает венок.
      – Надень его на Сломанную Девочку, – шепчет он. – Он снимет заклятие, я знаю, снимет. И думаю, вылечит ее. Тебя. Вас обеих.
      Венок оказывается в моих руках, и тогда я понимаю, что почуяли псовые. Кажется, воздух вокруг нас застыл. Словно лес, скалы – все затаило дыхание. И тут я замечаю вплетенную в цветы веточку из Большого леса. Это не просто венок целительной вербены, о которой толковал мне Тоби, – тут иная, более древняя магия, – и я, так же как он, верю: она должна подействовать. Не помогла раньше, потому что тогда я была всего лишь сонным духом, но плоть и кровь Сломанной Девочки она исцелит.
      И я снова буду здоровой, цельной.
      Я могу выздороветь.
      Мой взгляд соскальзывает с венка к телу сестры, лежащему у моих ног.
      «Но тогда, – невольно думается мне, – если волшебство этой ветки властно возвратить жизнь погибшим нервам и растерзанной плоти, не может ли оно возродить умершего только что человека? Как-никак, это страна снов! Тоби уверял, что ветви с вершины дерева Большого леса творят чудеса. Вернуть жизнь сестре – разве можно найти лучшее применение чуду?»
      Сейчас. Здесь. Пока можно. Исправить то, чего не сделала раньше.
      И я твердо знаю, что надо делать.
      – Ты уверена в своем выборе?
      Я моргаю, заслышав новый голос, исходящий будто из некой тайны, из воцарившейся вокруг тишины, когда все живое затаило дыхание. Я медленно кладу кольцо синих цветов и темных листьев, поднимаю взгляд от тела сестры.
      Миг назад в расселине было тесно. Сломанная Девочка и Тоби. Трупы Рози Миллер и моей сестры. Трое псовых и собака, которую привел Джо. А теперь мое спящее «я» стоит на коленях рядом с мертвой сестрой. Остальные исчезли.
      Но я не одна.
      Женщина, заговорившая со мной, находится там, где секундой раньше стоял Джо. Она напоминает мне Нокомис, Белую Бизониху, однажды показавшуюся мне в Большом лесу. Я уверена, что это она, хотя никогда не видела ее с человеческим лицом. Очень уж велико сходство, а никого другого, подобного ей, я в жизни не встречала. У незнакомки лицо круглое, как полная луна, а вокруг плывет кудрявое облако густых темных волос. На бронзовом лице древние как сам мир глаза: далекий и таинственный взгляд, полный тепла, исходящего из бездонной глубины.
      Между тем мы уже не в расселине. Кругом стоят башни-деревья Большого леса или очень похожие на них. Только кажутся еще старше, еще необъятнее – если такое возможно. Окутанные тайной стволы мерцают внутренним светом.
      Я возвращаюсь взглядом к женщине. В ее глазах – тот же свет. Она улыбается, и холодок страха, ползший у меня по спине, мгновенно исчезает. Но теперь я уже не так уверена, что вижу Нокомис. Я уже ни в чем не уверена.
      – Кто… кто ты? – вырывается у меня.
      Ее спокойная улыбка становится чуть шире.
      – У меня нет имени, дитя, хотя мне давали множество имен. Если хочешь, думай обо мне как о духе, вызванном Вороном, чтобы дать жизнь первому лесу – вечной чаще, с которой начался мир.
      – Значит… ты все-таки Нокомис!
      Она качает головой:
      – Вернее назвать нас сестрами. Она – земля. Я – лес. Есть и другие, подобные нам… в первом океане, в первой реке, в первом холме.
      – Почему же у нее есть имя, а у тебя нет?
      – И у нее нет имени. Ее только называют Нокомис.
      – Вы не любите имен?
      Она пожимает плечами:
      – Мы не замечаем имен, и они не приковывают нас к одному состоянию бытия. Мы, видишь ли, постоянно меняемся – не что-то одно, но многое в одном. Бывало, меня называли Тайной и Судьбой. Бывало, Белой Оленихой. – Она опускает взгляд к лежащему между нами телу моей сестры. – А иногда называли Выбором.
      Теперь я вспоминаю ее первый вопрос. Слова, перенесшие меня из расселины, где я стояла среди других, сюда, в место древнее и глубже всех, какие я повидала в стране снов.
       Ты уверена в своем выборе?
      Встав на колени рядом с сестрой, я поднимаю принесенный Тоби венок и прижимаю его к груди. Женщина садится с другой стороны от тела, двигаясь легко, как опускающееся на землю облако, неподвластное земному притяжению.
      – Ты интересуешься, считаю ли я, что поступаю правильно? – спрашиваю я.
      – Если хочешь.
      Ответ звучит непонятно, но я не спрашиваю, как его понимать, а просто качаю головой. Я ощущаю в себе странную раздвоенность и осознаю, что она возникла с той минуты, когда в расселине появились псовые. Боль за сестру – как волна цунами, застывшая надо мной, готовая обрушиться. Но пока что она вне меня, и я, ощущая ее, могу в то же время разговаривать с незнакомкой, вместо того чтобы скорчиться под ударом горя и утонуть в нем.
      – Не знаю, правильно или нет, – говорю я. – Там… где мы были сейчас… они мне сказали, что она делала страшные вещи. Но все равно я должна так поступить. Потому что однажды я уже бросила ее. Если ей можно помочь, как я могу снова от нее отвернуться? Каждый заслуживает, чтоб ему дали вторую попытку, разве не так?
      Я пытаюсь прочесть ответ в ее глазах, но тайна, которая кроется в них, становится еще глубже.
      – Может, и так, – отвечает она, – но каждый ли сумеет ею воспользоваться? Ты думаешь, твоя сестра сумеет?
      Я гляжу на неподвижное лицо Рэйлин, на ее веки, испачканные кровью.
      – Я… не знаю, – говорю я.
      – И еще, – продолжает она, – ты должна решить, заслуживает ли второй попытки также твой брат?
      – Нет! – вырывается у меня. – То, что он сделал с нами, – чистое зло.
      – Но ведь и он не родился плохим? Ты сама сказала: плохим не рождается никто.
      Я закрываю глаза. Она меня запутала.
      – Мне кажется, ты стараешься меня отговорить, – говорю я.
      Она качает головой:
      – Я хочу только, чтобы ты осознала, почему делаешь такой выбор. – Помедлив, она добавляет: – Ты прощаешь сестре все, что она сделала?
      Я мотаю головой:
      – Это не мне прощать – это между ней и теми, кому она причинила зло. Я могу простить только то, что она сделала со мной, и надеяться, что и она меня простит.
      – А если не простит?
      – Не важно. Я все равно ее прощаю.
      – А что, если я скажу тебе, что она станет насмехаться над тем, что ты сделала этот выбор?
      – Дело не в том, что подумает она или кто-то еще, – отвечаю я, – дело в том, что я должна сделать.
      Я снова смотрю на Рэйлин, провожу пальцем по ее щеке. Кожа уже остывает.
      – Зачем мы здесь? – спрашиваю я. – Зачем ты перенесла нас сюда?
      Женщина сидит по другую сторону от тела сестры. В ее глазах сияет свет.
      – Ты – свет, который я видела на вершине дерева Большого леса, – говорю я, не дав ей времени ответить на первый вопрос.
      – Я – из того света, – отзывается она. – Назвать себя этим светом может только сама Благодать.
      – Ты позволила мне сорвать ветки. Зачем? Почему мне? Почему Тоби не сумел добраться до них без моей помощи?
      – Ты тоже из этого света, – говорит она. – Мой свет и в тебе.
      То самое, о чем всегда толковал Джо. Хотела бы я знать, знаком ли он с этой луноликой женщиной, в глазах которой сияет свет соборного леса?
      – И Софи… – начинаю я. Она качает головой:
      – Софи – дочь другой моей сестры… ты же знаешь. Я видела твою картину.
      Она имеет в виду «Обретение потерянной матери». Я нарисовала ее после первого приключения Софи в сказочном мире. Женщина с лицом полной луны, все тело ее тонет в мягком золотистом сиянии. И она обнимает Софи. Я хотела, чтобы картина напоминала Софи о том, что она нашла в том мире, но она, хоть и повесила картину у себя в спальне, по-прежнему отвергала мысль о волшебстве в собственной крови.
      В самом деле, женщина, сидящая передо мной, как родная сестра похожа на женщину с моей картины, но как мне это удалось, понятия не имею.
      – Софи – волшебный дух, рожденный в человеческой оболочке, – говорит женщина. – Лунный свет, удержанный плотью. Но в нас с тобой другой свет. Можно сказать, мы родные друг другу.
      При этих словах все во мне замирает. Просыпается издавна знакомое чувство. Сколько раз я представляла в детстве, что родители мои – ненастоящие. Не могут быть родными. Потому что родных детей ведь любят, разве не так?
      Я откашливаюсь:
      – Ты хочешь сказать, я подкидыш и…
      Не дав мне договорить, она качает головой:
      – Нет, я хочу сказать, что одарила тебя. Тебя и твою сестру.
      – Но зачем?
      Я сама себе напоминаю заевшую пластинку. «Зачем, зачем, зачем?..» Но не спросить не могу.
      – Я была в том дереве, под которым ты любила лежать в детстве, – говорит она. – Слушала сказки, которые ты рассказывала. Видела веру, просыпавшуюся при этом в глазах твоей сестренки. И уверенность в истинности этих сказок – в твоих глазах. Я узнала в вас родные души и одарила вас светом.
      – Обеих?
      Она кивает:
      – Ты вполне оправдала мои ожидания, но твоя сестра… – Ее голос переходит во вздох. – Я поняла, что надо ждать беды, когда она сожгла дерево. Но подобный дар, единожды данный, нельзя взять назад.
      Я вспоминаю, как ездила в Тисон вдвоем с Джорди – столько лет назад. Как пусто стало у меня в сердце при виде почерневшего пня, оставшегося от любимого друга детства.
      И это сделала Рэйлин?
      – Свет, которым я тебя наделила, – продолжает моя собеседница, – может принести великую радость. Но может стать и бременем, потому что требует, чтобы тот, кто обладает им, превзошел самого себя. Одаривая им таких, как ты, я надеюсь, что и вы поступите так же. Что пронесете его туда, где темно, и передадите другим. – Спокойная улыбка опять освещает ее лицо. – Ты, раз отыскав дорогу из темноты, уже не сбивалась с нее. Не многим это удается. Люди так легко забывают, что во всем есть душа, что все в мире равно. Что волшебство и тайна – часть ваших жизней, а не истории из книжек, забытых в детской, которые перечитывают только ради бегства от жизни.
      – Так ты еще и муза?
      – Кое-кто называл меня и так.
      – Но ты – не она, потому что не хочешь быть кем-то одним?
      – Вот именно. Да, я одариваю многих, но светом вечных деревьев, не талантом. С талантом надо родиться или вырастить его в себе.
      Я счастлива слышать это. Я знаю, что вдохновение может прийти откуда угодно, из собственной души или из мира вокруг. Но мне не хотелось бы думать, что дар художника не часть нас самих, а нечто привнесенное извне.
      – Многие оказались верны, как и ты, – продолжает она. – Сказители, художники, музыканты. – Она улыбается, говоря: – Кажется, многие склонны забывать еще об одном: что все мы когда-то были сказками – все, каждый из нас. И слишком часто мы позволяем своим сказкам превратиться в пошлые анекдоты, или стать жестокими, или потерять связь с другими сказками. История продолжается, но в ней больше нет души. И она уже не питает нас.
      Я снова возвращаюсь к словам профессора о том, что каждому нужна своя сказка. И в тех, кому в детстве не хватило сказок, живет вечный голод. Они сами не знают, в чем нуждаются. Знают только, что им чего-то не хватает. И чтобы обрести покой, им приходится пересказать свою жизнь.
      И еще мне вспоминаются слова Кристи, без устали коллекционирующего цитаты. Он тоже знает, что сказки – необходимая пища. Однажды он прочел мне несколько строк из книжки Барри Лопеса о том, что бывают времена, когда сказки людям нужнее, чем хлеб, потому что питают потребность более глубокую, чем нужды тела.
      – Я не рассказывала историй, – говорю я. – Я просто рисовала.
      – И каждая картина была сказкой. Каждая напоминала, что в мире есть больше того, что мы ожидаем в нем увидеть.
      Я медленно киваю. Наверно, она права. И Дэниель о том же говорил, и, может быть, именно потому я после несчастного случая и скрывалась в мире снов… не знала, смогу ли когда-нибудь снова рисовать, и пыталась по крайней мере жить в сказке, раз уж больше не могла ее создавать.
      И я понимаю, о каком выборе говорит эта таинственная женщина, уверяющая, что знает меня с детства, с тех пор, как я укрывалась от своих бед под ветвями собственного вечного дерева. Я имею право назвать его так, потому что если все леса – эхо первого леса, то и каждое дерево должно быть отражением первого дерева, и мое дерево связывало меня с началом времен – тех времен, которые даже Джо и его родичи из Народа называют «давным-давно».
      Но это знание не поможет мне сейчас.
      Нужно выбирать: продолжать сказку, впервые открывшуюся мне в ветвях друга-дерева, вылечить Сломанную Девочку, чтобы она – чтобы я – снова могла рисовать… Или спасти жизнь сестре.
      Но я уже сделала выбор.
      Женщина с лицом как луна, запутавшаяся в облаке волос, со светом вечного дерева в глазах, может уговаривать меня хоть сто лет – я не передумаю.
      – Он поможет? – спрашиваю я. – Венок, который сплел для меня Тоби?
      Она кивает.
      – Поможет и Рэйлин, не только мне?
      – Только одной из вас.
      – Понимаю. Я хотела уточнить – он на любую из нас подействует?
      – Да, – говорит она. – Но тебе надо решить.
      Я встречаю ее взгляд.
      – Я уже решила. Еще до того, как ты перенесла нас сюда.
      – Я знаю. Быть может, потому и перенесла тебя сюда. Чтобы поговорить с тобой, пока ты не ушла.
      Я понимаю, что это значит. Думаю, понимала с самого начала.
      – Я больше не смогу попасть в страну снов, да?
      Помедлив, она склоняет голову:
      – Скорее всего, нет. Во всяком случае, очень не скоро. За чудеса приходится платить, хотя их цена исчисляется не деньгами. Я… – Она снова медлит. – Свет леса только живет во мне, я над ним не властна. Будь моя воля, я дала бы тебе целую охапку волшебных веток, но свет не так щедр на дары.
      Я слабо улыбаюсь ей:
      – Иначе какие же это были бы чудеса?
      Она кивает:
      – Перенесенные трудности закаляют нас, делают нас тем, что мы есть.
      Я задумываюсь, не следует ли понять ее так, что я должна быть благодарна брату и другим, причинявшим мне зло, раз пережитый ужас сделал меня в конечном счете такой, какая я есть. Но она уже качает головой. То ли читает мысли, то ли вопрос был написан в моих глазах. Думаю, разница невелика.
      – О нет, – говорит она. – Ни для кого из нас не приготовлено предначертанного плана, определенного будущего, кроме того, которое создаем мы сами. Тот, кто принимает в себя тьму, сам обделяет себя.
      – Это ведь тот несчастный случай позволил мне попасть в страну снов, верно? Не свет. Что-то у меня в голове сдвинулось, когда меня сбила машина.
      – Свет связывал тебя с этими местами, – говорит она, – но дверь ты должна была отыскать сама. Мой дар скорее препятствовал твоему стремлению попасть сюда. Он сияет так ярко, что, перейди ты сюда во плоти, сделает тебя мишенью для тех, кто рад будет воспользоваться твоей неопытностью. – Она вздыхает. – Твоя сестра не единственная хищница в стране снов.
      – И Джо всегда так говорил.
      – Но свет открыл дорогу сюда твоему спящему «я», – говорит она. – А в этом состоянии ты не столь уязвима для опасностей, подстерегающих здесь.
      – А когда я вылечу Рэйлин…
      – На ее воскрешение уйдет и твой собственный свет. Кто знает, скоро ли он снова разгорится так ярко, как нужно для перехода границы?
      Я киваю.
      – Спасибо, – говорю я. – Спасибо, что ты нашла время поговорить со мной, пока мне не пришлось вернуться в Сломанную Девочку – мне ведь придется к ней вернуться, да?
      – Если ты надолго оставишь ее одну, особенно здесь, у тебя не будет будущего.
      «Может быть, так было бы лучше всего, – думается мне. – Потому что быть калекой, не иметь возможности рисовать, побывать в стране снов… что же это за будущее?» Но я отгоняю эту мысль, подкрадывавшуюся из какого-то темного угла в моей голове.
      – Ты еще можешь выздороветь, – говорит мне женщина. – Давай надеяться на лучшее.
      – Понимаю, – отзываюсь я. – Не беспокойся. Я не сдамся. Не сдавалась раньше и теперь не собираюсь. Такой уж… – я улыбаюсь ей светло, хотя в себе уже не чувствую света, – такой уж у меня талант.
      – Один из многих, дитя. Может, и так.
      – Так что все равно… спасибо, – говорю я.
      И кладу венок на грудь сестре. В первое мгновение мне кажется, что ничего не выйдет, но потом, так же как у Тоби, свет пробегает по синим цветам и темным листьям – свет с самой верхней ветви самого высокого дерева Большого леса. Янтарная вспышка, в которой свиваются алые и зеленые, бирюзовые и золотые нити. Снова звучит хор, и неподвластные переводу слова словно возникают перед глазами. Теплый свет иного мира омывает мне лицо. Проходит мгновение, другое, и он замирает, гаснет. И вместе с ним гаснет что-то во мне. Наверное, тот самый свет.
      Руки мои пусты. Точно так же, как веточка в руке Тоби, синий венок растаял в сиянии, растворился в моей сестре.
      Рэйлин лежит неподвижно, но я вижу, как бьется жилка у нее на горле, как поднимается и опускается грудь. Я касаюсь ее щеки. Кожа теплая. Живая.
      Одежда у нее пропиталась кровью, но я задираю футболку, изодранную пулями, и под ней – гладкая чистая кожа. Только под грудью – метка, такая же, как на ладони у Тоби. Янтарное пятнышко вроде родинки или татуировки в виде веточки – только у Рэйлин веточка обрамлена миниатюрным венком.
      Я поднимаю взгляд на женщину, но ее уже нет.
      Я снова в расселине, и все уставились на меня.
      – Какого черта ты сделала? – спрашивает Джек Вертопрах.
      Он наступает на меня, но Джо рукой загораживает ему дорогу и указывает мне за спину, на склон.
      – Это она, – говорит Нанабозхо, – та женщина с горы Коди.
      Обернувшись, я вижу свою луноликую собеседницу, стоящую среди молодых деревьев на середине склона. Лицо ее стало суровее, но Джека это не смущает.
      – Так это что же?! – восклицает он. – Она оживет, и убийства будут продолжаться?!
      Женщина долго молчит. А когда заговаривает, голос ее, как и лицо, много суровее, чем в разговоре со мной.
      – Сохранится равновесие, – говорит она. – Оно сохраняется всегда.
      – И что в нем для тех, кто уже мертв?
      – Разве тебя ничему не научили злоключения Коди? – спрашивает она. – Встать против несправедливости – дело отважных. Но месть никогда никому не помогает.
      – Зато доставляет удовольствие, – парирует Джек.
      Она качает головой:
      – Спроси у Коди, много ли удовольствия доставила ему месть.
      Ответить никто не успевает. Она поворачивается и уходит вверх по склону. Молчание длится, пока она не скрывается за гребнем. Потом Нанабозхо вздыхает.
      – Что ж, нам и прежде случалось ошибаться, – говорит он.
      – Но не в этот раз!
      Услышав слова Джека, я встаю между ним и сестрой.
      – Может, возмездие и не лучший выход, – продолжает он, – но убийства надо прекратить, а другого способа у нас нет.
      – Никто ей ничего не сделает, – говорю я ему.
      Собака Джо крадучись проскальзывает ко мне и останавливается рядом. Джо шагает за ней. Тоби встает с другой стороны.
      – Как вы не понимаете, – настаивает Джек, – она уже слишком долго убивала. Теперь иначе нельзя. Раз уж она повадилась, так не остановится, пока с ней не покончишь.
      – Ты о моей сестре говоришь, – бросаю я, – а не о какой-нибудь зверюге.
      – К большинству зверей я питаю большее уважение, чем к таким, как она.
      – Она умерла, чтобы спасти меня.
      Джек опускает голову, разглядывая Рэйлин.
      – На мой взгляд, она не слишком похожа на покойницу.
      – Дадим ей вторую попытку, – говорит Джо.
      – Тебе нужны новые убийства на твоей совести? – спрашивает его Джек. – Мне – нет. Все очень просто. Это женщина делала зло. Не однажды, а раз за разом. И мы сейчас можем это прекратить. А если тем самым она расплатится за прежние убийства, то, я считаю, это будет только справедливо.
      – Ладно, – говорит Джо, – давайте-ка малость остынем. Хватит разговоров о наказаниях, возмездии и прочем в том же духе.
      Джек таращит на него глаза:
      – Что это ты раскомандовался?
      – Разве ты не слышал слов старого духа?
      – Слышал. И слышал, что рассказывал Бо о разговоре с ней на горе у Коди. И то, что я услышал, не нравилось мне тогда и не нравится теперь. Черт возьми, ты же тогда был заодно с нами, сам говорил, с какой стати нам повиноваться эдиктам, изданным какими-то старыми духами!
      – Я прошу тебя прислушаться к ней не потому, что она – это она, – говорит Джо, – а потому, что она говорила дело. Всем нам известно, много ли хорошего добивался Коди каждый раз, когда пытался воздать кому-то по заслугам.
      Джек качает головой:
      – Ты размяк, Джо.
      – А ты слишком уж зачерствел.
      – Джо прав, – вмешивается Нанабозхо. – Уступи на этот раз, Джек. Еще немного, и мы передеремся друг с другом, а кому это надо?
      – И что нам делать? – спрашивает Джек. – Позволить ей дальше убивать?
      – Мы ведь не знаем, как оно будет, – возражает Нанабозхо. – Мой совет – подождать. Мы за ней приглядим. Если вздумает взяться за старое – найдем способ ее остановить. Только сдается мне, что она не вздумает. Пока вы тут препирались, я успел хорошенько рассмотреть девицу. Вы замечаете, какой в ней свет?
      Джек и Джо дружно рассматривают Рэйлин.
      – Другой, – признает Джек. – Раньше был темным, а теперь нет.
      Я тоже смотрю, но не вижу того, что видят они. Нанабозхо кивает:
      – То, что они сделали, чтобы ее вернуть, вымыло из нее темноту. Догадываюсь, что ей несладко придется, когда она придет в чувство и вспомнит все, что натворила.
      – А единороги? – спрашивает Джек. – Те, что еще живы?
      – Ей придется помириться с ними – с живыми и мертвыми.
      У Джека, похоже, еще есть что сказать, но он пожимает плечами и отворачивается – воплощенное равнодушие. Злость в нем погасла, будто ее и не бывало.
      – Отлично, – говорит он, – можно и подождать. Тем более что меня ждет свидание с моей пумой.
      Он вытаскивает пачку сигарет и угощает нас всех. И все берут по сигарете, даже я. Закашливаюсь, прикуривая от его причудливой зажигалки и вдыхая горький дым, но у меня есть причина потерпеть. По-моему, сигарета сейчас – вроде печати на договоре или как трубка мира у кикаха. Одобрительный взгляд Джо подтверждает, что я не ошиблась.
      – Мы пошли, – говорит Джек и трогает пальцами поля своей черной шляпы.
      Они с Нанабозхо делают шаг в сторону – и словно свернули за угол, которого здесь нет, и исчезли из виду.
      Как только они скрываются, я, нагнувшись, тушу сигарету о камень и подаю Джо длинный окурок. Тот прячет его в карман. Тоби трогает меня за руку.
      – Зачем ты это сделала? – спрашивает он. – Чудо было для тебя, чтобы вылечить Сломанную Девочку.
      – Знаю. Но я не могла оставить сестру умирать. Я ей кое-что должна.
      – Но ведь теперь ты…
      Я обнимаю его.
      – Это не важно, – говорю я, дыша ему в макушку, – со мной все будет в порядке. Спасибо тебе, Тоби. Ты оказался самым верным другом.
      Я выпускаю его, когда чувствую, как что-то твердое уперлось мне в бедро. Даже сейчас, после всего, что было!.. Он неисправим. Тоби ухмыляется и оттягивает штаны, чтобы скрыть выпуклость, но я знаю, что у него под ними творится, и Джо тоже смеется. Питбуль не обращает на нас внимания. Он смотрит на лежащее на краю расселины тело Рози, и на его морде горестное, совсем не собачье выражение.
      – И что теперь будем делать? – спрашивает Тоби.
      – Джилли нужно возвращаться, – говорит Джек.
      Я мотаю головой:
      – Дождусь, пока очнется Рэйлин.
      – С каждой минутой, которую ты со своим настоящим «я» проводишь в стране снов, твоя связь с жизнью становится тоньше.
      – Знаю, – говорю я Джо. – Она мне то же самое говорила. Но прежде чем возвращаться, мне обязательно нужно поговорить с сестрой. Если она останется в стране снов, мы, может быть, больше уже не встретимся.
      – Мы еще вернем тебя сюда, – обещает Джо, – вот только поправишься… Просто надо немножко подождать.
      Но я не разделяю его уверенности. Только поправишься… Неизвестно еще, поправлюсь или нет. А что до возвращения, то женщина-дух, предложившая мне выбор, вроде бы и говорила, что оно возможно, но мне показалось, она сама не так уж уверена. А если возможно, так очень не скоро.
      Я понимаю, как опасно сейчас задерживаться. Я ощущаю Сломанную Девочку как неотступную тяжесть, боль, зовущую вернуться к ней, снова стать цельной. Но так надо. И тут меня осеняет.
      – А ты не мог бы забрать отсюда Сломанную Девочку? – спрашиваю я Джо.
      Он задумывается и наконец кивает.
      – Это помогло бы, – говорит он. – Но и тебе надо поторопиться. Вы обе слишком долго пробыли здесь.
      – Потороплюсь, – соглашаюсь я. – Спасибо, что пришел за мной, Джо. И что заступился за мою сестру.
      – Надеюсь, что не ошибся…
      – Я тоже, – говорю я.
      Потому что я не знаю. Я вовсе не так уверена, как хочу показать, что Рэйлин изменится после всего, что было. Знаю только, что до выстрела Рози она меня слушала. Между нами была связь. И ведь она шагнула под пулю, предназначенную для меня.
      – Будем надеяться, она в самом делеизменилась, – говорит мне Джо. – Ради нее самой. Потому что если нет – Джек ее жалеть не станет. – И, помявшись в нерешительности, заканчивает: – И я тоже.
      – Я понимаю, – говорю я ему.
      Он делает шаг ко мне и прижимается лбом к моему лбу, положив руки мне на плечи. Я помню, он говорил мне однажды – это поцелуй жизни.
      – Пожалуйста, – просит он, – не задерживайся надолго.
      Затем поворачивается и проходит дальше по расселине, туда, где лежит Сломанная Девочка. Питбуль на миг задерживается. Он отвернулся наконец от тела Рози и смотрит теперь на меня. Я нагибаюсь погладить собаку, но она уклоняется и прижимается лбом к моему бедру.
      – Где ты взял эту псину? – окликаю я Джо, когда питбуль торопится догнать его.
      Он оглядывается, приостанавливается.
      – Я ее не брал. Она пришла на помощь по дружбе.
      – И как ее зовут?
      – Она мне не говорила.
      – Ну, поблагодари ее от меня, – говорю я.
      Джо улыбается:
      – Она не глухая. Сама можешь поблагодарить. Я благодарю, и собака отвечает мне коротким лаем.
      Джо опускается на одно колено подле Сломанной Девочки. Повернувшись лицом к собаке, говорит что-то – я не разбираю слов, – и она прижимается лбом к его ноге, как только что прижималась ко мне. Потом делает шаг в сторону и исчезает. Я начинаю привыкать – и глазом не моргнула.