Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Жюстина, или Несчастья добродетели

ModernLib.Net / Эротика / Де Сад Донасьен Альфонс Франсуа / Жюстина, или Несчастья добродетели - Чтение (стр. 11)
Автор: Де Сад Донасьен Альфонс Франсуа
Жанр: Эротика

 

 


– Пора, – наконец произнес он, – теперь приготовьтесь страдать.

И злодей своей сильной рукой, сжимавшей инструменты жестокой похоти, обрушил на жертву двадцать хлестких ударов, которые вмиг сделали ярко-красным, даже багровым, нежно-розовый восхитительный румянец девичьей кожи. Жюли испускала истошные крики, крупные слезы застилали ее прекрасные глаза и падали жемчужинами на ее столь же прекрасные груди; от этого Родея разъярился еще пуще и, вцепившись руками в истерзанное тело, начал гладить и теребить его, очевидно подготавливаясь к новому натиску. И вот Роден приступил к нему, подгоняемый сестрой.

– Ты ее щадишь! – хрипло закричала мегера.

– Нет, нет! – Теперь каждый удар Родена сопровождался мерзким ругательством, угрозой или упреком.

Пролилась первая кровь, Роден пришел в восторг; он неизъяснимо наслаждался при виде кричащих доказательств своей жестокости; его набухший орган вспенивался спермой; он подступил к девочке, которую держала Селестина и демонстрировала брату желанный зад. Содомит начал штурм.

– Вставь его, – шепотом приказал он сестре. В следующий миг самым кончиком головки громадного орудия он слегка примял самую сердцевину розового бутончика; казалось бы, ничто не препятствовало дальнейшему продвижению, однако он не посмел двинуться дальше. Селестина снова затормошила его, он возобновил флагелляцию и закончил тем, что широко раскрыл потаенный приют восторга и сластолюбия. Казалось, он утратил всякое представление о реальности и перестал соображать. Он грязно ругался, богохульствовал, выкрикивал проклятия. С еще большим рвением он обрушился на все прелести, которые мог охватить взглядом: поясницу, ягодицы, бедра; все, исключая крохотной, прелестной, нетронутой вагины, подверглось тщательной экзекуции. Сестра возбуждала его с таким азартом и усердием, что можно было подумать, будто она работает ручкой насоса. Между тем злодей остановился, он почувствовал, что продолжение чревато потерей сил, которые были ему необходимы для новых утех.

– Одевайтесь, – сказал он, обращаясь к Жюли и развязывая ее, – и если подобное повторится, учтите, что в следующий раз вы так легко не отделаетесь.

Жюли вышла и вернулась в свой класс.

– Ты слишком сильно массировала меня, – обратился Роден к сестре, – еще немного, и я бы кончил; тебе следовало действовать помягче и время от времени сосать член. Кстати, она очень соблазнительна, эта девочка, ты с ней баловалась?

– Ты думаешь, кто-то, из них избежал этого?

– Но тем не менее ты нисколько не смягчаешься, когда я порю их.

– Какое мне дело до какой-то потаскухи, даже если она довела меня до оргазма. Да я бы, изодрала каждую в клочья собственными руками! Ты совсем не знаешь свою сестру, и мое сердце много тверже, чем твое. А теперь заберись ненадолго в мой зад, Роден, я сгораю от вожделения.

Приняв ту же позу, в которой она предлагала себя перед поркой Жюли, Селестина задрала юбки и вновь обнажила свое седалище. Роден погрузился в него без подготовки и в продолжении нескольких минут трудился в ее потрохах; распутница за это время, помогала себе пальчиками, сбросила переполнявшее ее семя и, успокоенная, но не удовлетворенная, отправилась за новыми жертвами.

Второй была девушка, ровесница Жюстины, даже немного похожая на нее, если допустить, что природа могла дважды сотворить столь совершенный образец грации и красоты.

– Меня очень удивляет, Эме, – сказал ей Роден, – что в вашем возрасте вы умудрились заслужить порку, как неразумный ребенок.

– Мой возраст и мое поведение, сударь, не дают повода для подобного обращения, – с достоинством ответила очаровательная девушка, – но неправ всегда тот, кто слаб.

– Весьма нахальный ответ, мадемуазель, – сказала Селестина, – и я надеюсь, что он не вызовет сочувствия в сердце моего брата.

– Пусть она в этом не сомневается, – заметил Роден, грубо срывая с девочки одежду.

– Но, сударь, я не думаю…

И развратник, поспешно убрав все препятствия, обнажил самый обольстительный, самый аппетитный зад, какой он видел в своей жизни.

– Эме, – строго заявил Роден, укладывая ее в кресло, – вы мне говорили, что иногда страдаете геморроем, поэтому я сейчас осмотрю вас, и если болезнь ваша действительно серьезная, я буду обращаться с вами не так сурово.

– Поверьте, сударь, – кротко ответила Эме, – я никогда не жаловалась на геморрой.

– Это неважно, – продолжал Роден, заставляя ее принять соответствующую позу. – Это всегда может случится, так что я вас все равно осмотрю.

С помощью Селестины бедная, беззащитная Эме вскоре была поставлена на четвереньки. И вот Роден уже осматривал, ощупывал, поглаживал с довольным видом прекраснейшую плоть, восхитительнейшие прелести.

– М-да, в самом деле здесь нет ничего серьезного, – бормотал Роден, – все в полном порядке, значит можно спокойно приступать к делу.

Нежные руки были связаны в мгновение ока, и красавица Эме оказалась во власти двух чудовищ.

– Начинай ты, сестра, – сказал Роден, – я хочу посмотреть, не помешает ли тебе жалость.

Селестина вооружилась розгами, брат не спускал глаз с лица жертвы: он хотел насладиться судорогами, порожденными страхом; он не решился мастурбировать на ее глазах – только гладил рукой бедро, на котором лежал его восставший член. Процедура началась; мадемуазель Роден, не менее жестокая, чем брат, действовала розгами с такой же силой. А наш герой, желавший все увидеть, все запомнить, приблизился к сестре вплотную и сладострастно вздрагивал в ритме ударов, которые терзали прекрасную плоть. Не в силах более сдерживаться, он схватил другую связку, отстранил сестру, и скоро брызнула кровь. Несчастная молчала, о том, как ей больно, можно было судить только по конвульсивным подергиваниям обеих ягодиц, которые немного раскрывались, когда наступала короткая пауза после удара, и сжимались в предчувствии следующего. Далее повторилась предыдущая попытка: Роден изготовился к атаке, Эме уловила этот момент и сжалась. Взбешенный Роден ударил ее кулаком в бок, который согнул ее в дугу. Новая попытка, но Эме приподнялась и снова избежала проникновения.

– Ваше поведение, сударь, – сказала она наконец, – не соответствует наказанию, которому вы намерены меня подвергнуть, поэтому умоляю вас прекратить эти гнусности.

Ярость Родена от этих слов возросла, и ее успокоили только двести ударов, нанесенных уверенной, опытной рукой. Его гневное орудие, казалось, грозило небу, Селестина взяла его и собралась направить в сторону неприступной крепости.

– Нет, – затряс головой Роден, – убери ее подальше с моих глаз… Уведи поскорее эту строптивую девку, и пусть она восемь дней посидит на хлебе и воде, чтобы знала, как мной манкировать.

Эме вышла, опустив глаза, и строгий учитель потребовал мальчика.

Селестина ввела пятнадцатилетнего подростка, похожего на Амура. Роден, почувствовав себя гораздо свободнее, начал его отчитывать, сопровождая брань грязными ласками и поцелуями.

– Вы заслужили наказание, – заявил он, – и вы его получите.

Одновременно с этими словами были спущены штаны, и теперь уже все подробности живо заинтересовали нашего привередливого наставника, и ничто не было пропущено; покровы спали с юношеского тела, все, было обследовано самым внимательным образом – зад, член, яички, живот, бедра, рот – и расцеловано с жадностью. При этом Роден бормотал угрозы и ласковые слова, оскорблял и восторгался; он находился в том восхитительном состоянии, когда страсти выходят из подчинения разуму, когда сластолюбец отчаивается только оттого, что нет у него возможности умножить свои гнусности. Его грязные пальцы пытались пробудить в юноше те же похотливые чувства, которые осаждали его самого, и он не переставал осквернять свою жертву и руками и губами.

– Вот как! – с удовлетворением проговорил сатир, заметив первые результаты своих усилий. – Вот вы и дошли до мерзкого возбуждения, которое я вам запретил строго-настрого! Клянусь, еще два-три движения, и эта зараза перейдет на меня.

Уверенный в успехе, либертен наклонился вкусить плоды вожделения, и его рот сделался чашей для божественного ладана, его руки исторгали светлые струи, которые он жадно глотал; он и сам был близок к извержению, однако во время остановился.

– А теперь я накажу вас за такую наглость! – сказал он, поднимаясь с колен, облизывая губы, мокрые от семени. – Да, негодяй! Я накажу вас!

Он привязал руки юноши к столбу и, получив таким образом в полное распоряжение алтарь, на котором хотел излить свою ярость, приоткрыл его, осыпал поцелуями, засунул язык глубоко внутрь. И снова, опьянев от похоти и жестокости, вскричал:

– Ах ты, негодяй, я должен отплатить тебе за чувства, которые ты у меня вызываешь!

В ход пошли розги; Селестина опять сосала брата, а он порол жертву. Сомнений не было: юноша возбуждал Родена сильнее, чем предыдущая весталка, и его удары на этот раз были ощутимее и многочисленнее. Ученик плакал, учитель млел от экстаза. Но его ждали новые удовольствия, и мальчика отпустили.

Его сменила хрупкая девочка лет двенадцати, красивая и свежая, как весенний день, за ней последовал шестнадцатилетний ученик, за ним – четырнадцатилетняя девочка. Всего за это утро Роден с помощью своей сестры выпорол шестьдесят учеников: тридцать пять девочек и двадцать пять мальчиков. Последним был пятнадцатилетний Адонис с великолепной фигурой. И Роден не выдержал: пустив жертве кровь, он пожелал изнасиловать ее, в чем приняла большое участие Селестина, которая подчиняла пациента неистовым желаниям брата. Роден овладел задом юного ангела, осквернив его грязными ласками, порвав его в клочья, и сбросил в самые недра пенистую струю своей страсти. Залитого кровью мальчика утешили конфетами и отпустили.

Вот каким образом этот развратник злоупотреблял доверием родителей, поручивших ему своих детей, а они, обольщенные действительно быстрыми успехами учеников, имели глупость закрывать глаза на опасности, которыми была полна эта школа.

– О небо! – вздохнула Жюстина, когда оргии в соседней комнате закончились. – Как можно заниматься такими мерзостями? Как можно наслаждаться, терзая детей?

– Ты не все еще знаешь, – отвечала Розали, провожая подругу в свою комнату, – а то, что ты увидела, должно тебя убедить, что когда мой отец обнаруживает в девочках особенные достоинства, он поступает с ними так же, как поступил с этим юношей. Между прочим, – продолжала Розали, – благодаря такому способу девочки не теряют свою честь, им не приходится бояться беременности и ничто не мешает им найти впоследствии супруга. Каждый год он использует подобным образом более половины мальчиков или девочек. Ах, Жюстина! – воскликнула она, заключая подругу в объятия. – Я ведь также испытала на себе отцовское распутство… Когда мне было шесть лет, он меня изнасиловал и с тех пор почти ежедневно…

– Но послушай, – прервала ее Жюстина, – когда ты немного повзрослела и могла призвать в помощь религию, почему же ты не обратилась тогда к директору?

– Увы, – покачала головой Розали, – выходит, ты не знаешь, что отец вырывает из нас все ростки религии, что он нас развращает и запрещает исполнять религиозные обряды? Впрочем я ничего не понимаю в религии, меня этому почти не учили. Мне, конечно, кое-что объясняли, но только из страха, что мое невежество выдаст отцовское неверие; я никогда не была на исповеди и не получила первого причастия. Отец так зло смеется над такими вещами, так умело подавляет малейшую набожность, что навсегда отвращает от религии всех, кем он наслаждался; а если детей к этому принуждают родители, они соглашаются с неохотой, безразличием и презрением, и он не опасается, что они проболтаются на исповеди. Иногда он собирает вместе учеников и учениц, в которых уверен, и читает им лекции для того, чтобы совершенно искоренить в их душах зачатки веры и добродетели. Но некоторые не пользуются такой честью из-за своей слабости или в силу нелепой преданности предрассудкам, которыми отравили их родственники.

– Какая предосторожность! – удивилась Жюстина.

– Она необходима, – ответила Розали, – чтобы без помех наслаждаться и избежать опасностей, которые неизбежно появляются, когда человек ведет такую жизнь; благодаря своей предусмотрительности он десять лет спокойно предается утехам!

– Пойдем со мной, Жюстина, – сказала ей Розали через несколько дней после этого разговора, – и ты собственными глазами увидишь, чем занимается отец со своей сестрой, со мной, с гувернанткой и с некоторыми из своих фаворитов. Надеюсь, эти мерзости подтвердят мои слова и покажут, как должна страдать такая порядочная девушка, как я, в кого сама природа вложила ужас ко всему, что составляет ее долг.

– Какой долг! Лучше скажи: несчастье.

– Увы, жестокий отец превратил мои несчастья в обязанности, и я бы погибла, если бы вздумала противиться. Однако, поспешим, – продолжала Розали, – урок скоро кончится, и отец, подогретый предварительными упражнениями, собирается вознаградить себя за сдержанность, к которой его порой вынуждает его осторожность. Занимай место, где ты сидела в прошлый раз, и внимательно наблюдай.

Прежде чем поведать читателям о сладострастной оргии, свидетельницей которой стала Жюстина, опишем ее участников.

Этими персонажами были: Марта, прекрасная как ангел гувернантка дома, которой, как мы уже упоминали, было восемнадцать лет; Селестина, его сестра; Розали, его дочь; юный ученик шестнадцати лет по имени Фьерваль, и сестра последнего, пятнадцатилетняя девочка, которую звали Леонора – эти двое, казалось, состязались друг с другом в грациозности, стройности и совершенстве. Они были удивительно похожи, любили друг друга, и скоро мы увидим, с какой ловкостью наш развратный учитель благоприятствовал этому инцесту.

– Теперь мы можем чувствовать себя свободно, – начал Роден, тщательно запирая все двери, – и займемся нашими забавами; утренние порки так меня взволновали… Вот поглядите, – добавил он, выкладывая на стол багровый, будто отлитый из железа член, который привел бы в трепет любую задницу.

Вот именно, любую: пора сообщить читателям, что Роден справлял свои церемонии исключительно в этом храме; в силу предрасположенности или мудрости опытный Роден не позволял себе иного наслаждения, и мы увидим, что он неукоснительно следовал своим правилам.

– Иди ко мне, милый ангел, – обратился он к Фьервалю, проникая языком в его рот, – я хочу начать с тебя; ты знаешь, как я тебя обожаю. Снимите панталоны с вашего брата, Леонора, и пусть ваши ручки приблизят к моим губам великолепнейший зад этого красавца… Прекрасно! Это то, что мне надо…

И он принялся лобзать, поглаживать, тискать, облизывать седалище, не имевшее себе равных.

– Моя сестра, – продолжал Роден, – встанет на колени перед этим юношей и будет сосать его; Марта приготовит Леонору: ее зад я хочу видеть рядом с задом ее братца и тоже целовать его, это будет пикантное сочетание… Да, именно пикантное. Однако для полной картины кое-кого недостает, поэтому ты, Розали, подними подол Марте, оголись сама и устройся так, чтобы я имел под рукой обе ваши попки.

Сцена составилась в считанные секунды. Но у Родена было слишком много желаний и слишком богатое воображение, чтобы он довольствовался одной композицией. И вот какой была следующая: Леонора и Фьерваль улеглись перед его лицом в такой позе, чтобы он имел возможность целовать по очереди рот юноши и заднее отверстие его сестры; справа и слева он обеими руками ласкал ягодицы Марты и Розали.

– Попробуем другую вариацию, – сказал он некоторое время спустя, – я должен поработать розгами: это для меня ни с чем не сравнимое удовольствие и никогда мне не наскучит. Твой зад, Леонора, будет радовать мой взор, и поцелуи, которые я на нем запечатлею, разожгут мое желание отделать его как следует; но я бы хотел, чтобы эту процедуру начал ваш брат. Я тоже возьму розги и всыплю ему по первое число, если он будет щадить вас.

Сцена эта происходила так, как было задумано, но скоро Роден захотел, чтобы его сестра возбуждала ему член, прижимая его к ягодицам дочери, а Марта обрабатывала ему задницу розгами. Читатель, возможно, не поверит, но Фьерваль, достойный ученик Родена, не выказал никакого желания щадить свою сестру; подстегиваемый сыпавшимися на него ударами, малолетний развратник бил ее изо всех сил.

– Довольно, друг мой, – сказал Роден, – теперь посношайся со своей сестрицей, только обязательно в зад! Нет ничего приятнее, чем прочистить задницу, которую ты перед этим выпорол. Я же буду твоим наперсником и облегчу твою приятнейшую задачу.

Он схватил юношеский член, приблизил его к ягодицам Леоноры, смочил языком ее задний проход и инструмент ее брата, соединил их соответствующим образом, положил пальцы юноши на клитор пациентки, а сам приготовился содомировать Фьерваля.

– Забирайся ему на спину, – приказал он Розали, – а я буду сношать этого Амура и ласкать тебе задницу;

Марта будет продолжать пороть меня, а моя сестра почешет мне ладони своими прекрасными ягодицами… О дьявольщина! Какое блаженство! – вскричал сластолюбец, возносясь на седьмое небо. – Может ли быть что-нибудь приятнее? Впрочем, конечно может, – тут же поправился он, – и в этом меня убедишь ты, Розали, вернее твой бесподобный зад. Короче говоря, я буду содомировать свою дочь.

– Какой же ты ненасытный, – попеняла ему Селестина. – Все-то тебе мало.

– А как ты думала, сестра? Может ли быть иначе при таких вкусах, как у меня? Да и тебе ли удивляться! Ты ведь самая похотливая из женщин и прекрасно понимаешь мои причудливые прихоти… Но погодите, прежде чем составить группу, которая наверняка будет стоить мне немалой дозы спермы, давайте еще немного развлечемся.

Становитесь на колени с в следующем порядке: Леонора ко мне задом, Фьерваль – лицом, моя сестрица – задом, Марта – лицом, Розали возьмет в руки мой орган и будет вставлять его во все храмы по очереди, и я каждому засвидетельствую свое почтение. Как только я войду в очередную пещеру, она взберется на диван, прижмется к моему лицу задницей и заставит меня, будто против моей воли, целовать себе ягодицы и маленькую розовую дырочку… Ах, негодница, – сказал он дочери, добравшись до последнего храма, то есть до рта Марты, – ах, злодейка, я накажу тебя за твое дерзкое и непристойное поведение! Надо же: она заставила облизывать свой зад человека, которому обязана жизнью! Еще немного, и она раздавила бы мне нос. Бессовестное создание, я тебе покажу, как издеваться над отцом.

Оставив свой член во рту Марты, он взял многохвостую плетку с железными наконечниками и набросился на дочь. Скоро несчастная девочка была в крови от поясницы до колен. Сразу вслед за орудием пытки он впивался в истерзанные места губами, и все тело жертвы, в том числе задний проход, но исключая, разумеется, вагину, было облизано самым тщательным образом. Затем, почти не меняя позиции, только сделав ее более удобной, Роден проник в тесный приют истинных наслаждений. Злодей содомировал свою дочь, Фьерваль содомировал его самого, взор Родена услаждало великолепное седалище Леоноры, которое он осыпал поцелуями, справа и слева под руками у него находились еще две задницы – гувернантки и сестры. Чего еще было ему желать? Он судорожно перебирал руками, он целовал, он взламывал узкую брешь, в его заднице подобно поршню действовал член юноши, кроме того, он тысячью поцелуев, один страстнее другого, изливал свой восторг на предмет, который чтил больше всего на свете. Наконец бомба взорвалась: горячая жидкость залила потроха его дочери, и обезумевший либертен вкусил самые сладостные наслаждения в чаду инцеста и бесстыдства.

Эти оргии сменились непродолжительным отдыхом. Участницы окружили Родена и стали сообща ласкать его: одна старалась вдохнуть в него энергию жаром своих поцелуев, другая сжимала обессилевший член и, обнажив натруженную головку, легонько массировала ее, третья щекотала задний проход, четвертая предлагала ему свой обольстительный зад и провоцировала его, а юный Фьерваль вставил ему в рот свой орган. Эти трогательные хлопоты скоро оживили нашего умирающего героя: Марта, занимавшаяся его членом, продемонстрировала присутствующим состояние пациента и поздравила всех с успехом.

– Вы хотите, чтобы я умер от восторга и наслаждения, – сказал Роден. – Ну ладно, я согласен; разве плохо скончаться таким образом? Я прошу тебя, Селестина, совокупляться на моих глазах с Фьервалем, а его сестра опустится перед тобой на колени и будет сосать тебе клитор; в это время Розали и Марта будут ублажать меня: одной я поручаю свой зад, другой – член, и будь уверена, что твой оргазм станет сигналом к моему.

Но Роден слишком понадеялся на свои силы: его сестра извергнулась уже шесть раз подряд, прежде чем угрюмый фаллос Родена только на одну четверть обрел твердость, необходимую для пролития семени.

– Тогда сосите меня все по очереди, – распорядился он, – когда чьи-нибудь губы заключат в объятия мой член, другая тут же прильнет своими губами к моим, а третья будет лобзать мою задницу, чтобы все самые чувствительные места моего тела были обласканы и чтобы только ваши языки исторгли из меня сперму.

План был приведен в исполнение, но Роден плохо рассчитал продолжительность процедуры. Целый час его целовали, сосали и даже покусывали в самых разных местах, и только после этого природа одарила его, в конце концов, своей благосклонностью: он сбросил пыл в рот своей дочери, впиваясь языком в рот Леоноры, ощущая в своем заднем проходе горячий язык Фьерваля и стискивая обеими руками ягодицы сестры и Марты.

– Если есть на свете что-нибудь приятное, – проговорил Роден, отдышавшись, – так это распутство. Где еще встречается страсть, которая так сладострастно щекочет все наши чувства? Есть ли на земле занятие, которое приносит такую радость? Только либертинаж способен разбить погремушки, которыми нас тешили в детстве, только он зажигает факел разума и наполняет человека энергией, так не сделать ли из этого вывод, что природа сотворила нас для наслаждений? Сравните с ним все прочие занятия, и вы увидите, что нет других, которые могли бы вдохнуть столько жара в человеческое сердце. И такова эта власть, что едва распутство овладеет нашим сердцем, как оно напрочь забывает обо всем остальном. Посмотрите внимательно на настоящего распутника, и вы увидите, что он постоянно озабочен либо тем, что уже сотворил, либо тем, что замышляет. Он всегда равнодушен ко всему, что не касается его удовольствий, он всегда задумчив и поглощен своими мыслями, он будто боится впустить в себя какое-нибудь чувство, которое может хотя бы на минуту отвлечь его от забот похоти, если он хоть раз прикоснулся к культу этого бога, его никогда больше не взволнует ничто другое, и ничто не вырвет из его души эту восхитительнейшую страсть. Стало быть, только ей одной мы должны посвятить свою жизнь, только она должна вызывать наше уважение. Будем же презирать все, что противится ей или удаляет нас от нее, будем свидетельствовать ей все наше почтение и слепо предадимся всем ее порокам; пусть священным будет для нас только то, что ей служит; только ради нее мы чувствуем, существуем, дышим, и одни глупцы находят ее опасной. Но даже если и есть в ней какие-то неудобства, не стоит ли предпочесть их всем опасностям воздержанности, всей скуке благоразумия? Разве инертность человека скромного не есть отражение затхлости и смерти? Холодный и бесстрастный человек – это символ отдохновения природы, так зачем он нужен? Что он приводит в движение ? Каково его предназначение? Кому и чему нужен его педантизм? А если он никчемен, не осужден и не проклят ли он заранее? Не является ли обузой для общества? Если бы скромность и воздержанность правили миром, все бы в нем увяло, не было бы ни движения, ни энергии, и мир погрузился бы в хаос. Вот чего не желают понять наши моралисты, потому что их принципы основаны на религии, потому что они не допускают наличия жизни вне сферы своего божества и потому еще, что этот чудовищный плод воспаленного воображения людей никоим образом не вписывается в расчеты философии. Но парадокс заключается в том, что препятствия, возводимые человеком на пути к разврату, тоже являют собой инструменты либертинажа: целомудрие, первое из этих препятствий, не служит ли оно одним из активнейших побуждений этой страсти? Нам не хочется, чтобы другие знали наши фантазии, нам кажется, что только мы можем понять их, что все остальные, не принадлежащие к нашему кругу, должны быть ниже этого. Таков был исходный мотив, который заставил набросить покровы таинственности на непристойность: распутник не хотел явить всему миру тайну, составляющую его собственную сущность, и занавес приподнимался только затем, чтобы умножить его удовольствия. Нет сомнений в том, что в мире было бы меньше сластолюбцев, если бы в моде был цинизм: люди скрываются, когда хотят бросить вызов общепринятым правилам, и первый человек, который на заре человечества утащил свою любовницу в кусты, был самым развратным из людей. Поэтому давайте распутничать, дети мои, давайте осквернять себя всевозможными мерзостями, давайте сношаться, не зная меры и освободив от оков все наши наклонности; будем боготворить наши вкусы, зная, что чем больше мы погрузимся в разврат, тем скорее достигнем счастья, которым похоть одаривает тех, кто верно служит ей.

Здесь юный Фьерваль высказал желание сношаться с Розали: он обнял ее и начал целовать и возбуждать.

– Забирайся в задницу, чего ты ждешь, дурак! – крикнул ему Роден. – Неужели ты боишься уступить своим желаниям? Разве такие выводы ты сделал из моей лекции? Если хочешь содомировать мою дочь, я заключу ее в объятия: мне нравится чувствовать себя сводником. Моя сестра будет ласкать тебе зад, а ты. Марта, позволь ему лобзать твою несравненную жопку, мы должны бросить этого ангелочка в бездну удовольствий, чтобы он насытился ими сполна.

Покорной Розали пришлось выдержать этот натиск… Это ей-то, чьей сущностью была добродетель! Ей, которая мечтала о счастье в монастыре или в лоне Божьем!

Фьервалю не потребовалось много времени: он был сильно возбужден и скоро кончил. Роден, который держал свою дочь на коленях, наслаждался тем, что во время процедуры обсасывал ей язык, а в конце пожелал облизать член юноши, вытащенный из ее заднего прохода. Он слизал все семя до последней капли, и это привело его в такое сильное волнение, что он немедленно начал содомировать Леонору и свою дочь поочередно, целуя при этом зад Фьерваля; Селестина и Марта с обеих сторон щекотали ему спину розгами; он опять извергнулся в заднее отверстие дочери, не забывая теребить нежные ягодицы Леоноры.

После таких подвигов бравый учитель сел за стол, а Жюстина, униженная и пристыженная всем увиденным, молча вопросила себя, уединившись со своей совестью: «О Господи! Неужели я родилась для того, чтобы жить посреди порока и бесстыдства? Может быть, желая испытать мое терпение, твоя справедливость осуждает меня на такие жестокие муки?»

Если бы не исключительная привязанность к юной подруге, мы не сомневаемся что Жюстина сразу покинула бы этот дом. Но добродетель придавала ей силы, и наша героиня надеялась вырвать Розали из когтей разврата. Эта надежда укрепляла ее в терпении, а между тем Роден решил узнать, что можно получить от новенькой.

Не прошло и двух недель с тех пор, как Жюстина появилась в Сен-Марселе, когда Роден, охваченный желанием, о котором мы уже рассказывали, как-то утром зашел к ней. После обычной беседы общего характера он заговорил о своих страстях. Не привыкший к долгим разглагольствованиям там, где дело касалось его чувств и физических потребностей, злодей схватил девушку за талию и завалил ее на кровать.

– Пустите, сударь, – взмолилась добропорядочная дева, – пустите, или я созову весь дом, и все узнают, какие гнусности вы мне предлагаете. И по какому праву скажите Бога ради, вы хотите сделать из меня жертву вашей жестокости? Только потому, что меня приютили? Но я приношу пользу, я зарабатываю себе на жизнь, и мое примерное поведение должно уберечь меня от ваших оскорблений. Имейте в виду , что нет на свете силы, которая может сломить меня; да, я многим вам обязана, но я не собираюсь расплачиваться с вами своей честью.

Роден, сбитый с толку сопротивлением, которого он никак не ожидал в нищей и обездоленной сироте, испытавшей столько несправедливостей, не спускал с Жюстины глаз.

– Послушай, дорогая, – сказал он после довольно продолжительной паузы, – тебе не подобает разыгрывать из себя недотрогу, и, как мне кажется, я имею какое-то право рассчитывать на твое понимание. Но это не важно: я не хочу расставаться с тобой из-за такой, пусть и досадной, мелочи, я рад, что в моем доме живет умная девушка, потому что все остальные умом не отличаются. Если ты проявляешь столько добродетельности в этом случае, надеюсь, ты такова во всем, и мои интересы только выиграют от этого. Моя дочь тебя любит, она постоянно умоляет меня, чтобы я уговорил тебя остаться здесь навсегда, вот об этом я тебя и прошу сейчас.

– Сударь, – ответила Жюстина, – я не буду здесь счастлива; на меня будут смотреть с завистью, и мне все равно придется уйти.

– Не бойся зависти моей сестры или гувернантки, которая, кстати, будет подчиняться тебе, что же до сестры, то я знаю, что она к тебе расположена. Поэтому не сомневайся, что тебе всегда будут обеспечены моя защита и мое доверие, но чтобы заслужить их, ты должна понять, что самое первое, что от тебя требуется, – абсолютная преданность. Здесь, в этом доме, происходит много такого, что противоречит твоим принципам, но ты должна все видеть и все слышать и не позволять себе никаких размышлений. Да, да, Жюстина, – с жаром продолжал Роден, – если ты на это согласна, оставайся с нами; посреди многочисленных пороков, к которым меня толкает мой бешеный темперамент, мое испорченное сердце, я, по крайней мере, смогу утешиться тем, что рядом со мной находится добродетельное существо, которое поможет мне припасть к стопам Господа, когда я насытюсь развратом.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52