Дюжий надзиратель дергает Нечая к себе, и ему становится страшно. Другие колодники угрюмы и спокойны – они рады избавлению от смерти, и клеймо принимают едва ли не с благодарностью. В воздухе пахнет горелым, хотя дует холодный ветер. Надзиратель сзади берет Нечая под руки и держит так крепко, что Нечай не может шевельнуться. От страха пот выступает на лбу. Второй надзиратель хватает его за челку и за подбородок и выворачивает лицо вбок, скулой в сторону третьего, в руках которого клещи с зажатым в них клеймом. Нечай глотает слюну, стискивает зубы, и косится на раскаленное до оранжевого цвета железо: он чувствует его жар издалека. Из пятерых колодников, которых клеймили перед ним, не закричал ни один. У Нечая дрожат колени, и, наверное, все это видят. Он стискивает зубы так, что они сейчас начнут крошиться. Никто не считает до трех, не ждет – все происходит быстро и буднично: Нечай успевает понять, насколько это горячо за миг до того, как железо впивается в скулу, словно длинные ядовитые шипы, боль накрывает лицо целиком и тугими волокнами разбегается в стороны – по вискам, к затылку, на шею; боль прогрызает череп насквозь, боль шипит и пузырится, боль воняет паленой плотью и рвется вверх сумасшедшим криком. Нечай ловит этот крик налету и зажимает его в горле, но он все равно выбивается наружу – хриплым стоном и градом слез. Его отпускают и отталкивают в сторону, надзиратель тянется за следующим колодником, а боль грызет щеку, и от нее темно в глазах… Кто-то хлопает его рукой по плечу, кто-то посмеивается и говорит, что он молодец. Они все старше его в два раза.
 
      Нечай проснулся на печи с мокрым от слез лицом, прижимая руки к шраму на скуле – хотя прошло полгода, как ведун-отшельник свел ему клеймо, тот еще побаливал, а иногда вспыхивал жгучей болью, словно плоть навсегда запомнила прикосновение раскаленного клейма. Трехлетняя племянница гладила его по волосам неуклюжей ручонкой и клевала губами в макушку, приговаривая:
      – Не пъачь, не пъачь…
      Нечай усмехнулся, вытер слезы рукавом, повернулся на спину и подбросил девчонку вверх, под потолок. Она завизжала и засмеялась. Он пощекотал ее немного, но тут на грудь залез малой Колька – ему не было двух.
      – Кола! Кола! – требовательно постучал он кулаком Нечаю в бок.
      – И Кольку тоже? – Нечай рассмеялся, посадил девочку рядом и поднял малого на вытянутых руках, потряхивая и щекоча. Колька счастливо взвизгивал и хохотал солидным баском.
      Как хорошо…
      Из хлева в дом поднялась мама, и, услышав на печи возню, тут же предложила Нечаю:
      – Молочка выпьешь теплого?
      – Ага, – немедленно согласился он.
      Внизу просыпались старшие дети, Мишата успел выйти на двор, а Полева возилась у печки.
      – Мише бы молока хоть раз предложили, – проворчала она себе под нос.
      – Мишата каждый день молоко пьет парное, – ответила мама.
      – Потому что встает рано, а не дрыхнет до полудня! – чуть не взвизгнула Полева.
      Мама надула губы и гордо прошла мимо невестки с кринкой в руках.
      – Пей, сынок, не слушай ее. Злая она.
      – Вот жизнь у бездельника! – заголосила Полева, – молоко в теплую постельку подают! Внукам бы налили лучше!
      – И внукам налью, – поморщилась мама, – дети твои от молока нос воротят, их еще уговорить надо!
      – Потому что Миша работает от зари до зари, вот детки и сыты всегда!
      Нечай сел на печке, подобрав под себя ноги и пригнув голову, которая уперлась в потолок. Из его кринки малые пить никогда не отказывались, все втроем расселись кружком вокруг него, и ждали своей очереди хлебнуть молочка.
      Мишата вернулся в дом, когда мама нацедила им вторую кринку, а старшие дети сели за стол, закусывая молоко вчерашним хлебом, разогретым в печи. Вообще-то, день был постным, но Мишата искренне считал, что день начинается с рассвета, а заканчивается на закате.
      – Ты что так долго, Мишенька? – ласково спросила Полева, – что-то случилось?
      Мишата махнул рукой и тоже уселся за стол.
      – С соседом говорил. Страсти рассказывает – сегодня человека мертвого опять нашли.
      – Ой! – Полева прижала ладони к лицу, а племянники навострили уши.
      Мама тоже покачала головой и присела послушать Мишату.
      – Не наш, с постоялого двора. Они только поужинать останавливались и лошадей поменять. Ехать пора – а его нет. Пошли искать. Ну и нашли…
      – А где? В лесу? – нетерпеливо спросила Полева.
      – Да нет, на Речном конце, у брошенной бани, на самом берегу. Поэтому и нашли только под утро – на песке лежал, под берегом. Они факелами светили – им же все уши успели прожужжать про нашего оборотня. И ведь страх какой господний…
      – Ой! – снова вскрикнула Полева и Мишата замолчал.
      – Ну, тять, какой страх-то? – дернул Мишату за рукав старший сын.
      – Голову ему оборотень оторвал… – вполголоса ответил Мишата, – так и лежал: тело отдельно, а голова к воде скатилась. И глаза открыты.
      – Надо ж… Еще Микулу не схоронили… А тут – опять, – покачала головой мама.
 
      Нечай вышел из дома незадолго до обеда. Узнать про смерть проезжего хотелось поподробней: ему не давала покоя мысль, что вчера, когда он ходил вокруг бани, кого-то убили в этот самый час. Или мертвый человек уже лежал на берегу, у задней стены? А может, именно его шаги слышал Нечай за спиной? И именно он стучался к ним в дверь, хотел, чтобы его нашли?
      А еще, очень хотелось выпить. У него остался рубль, и пропивать его можно было долго.
      Конечно, Нечай выбрал неподходящее время: в ту минуту, когда он вышел на дорогу и направился к трактиру, ему навстречу появился десяток всадников, во главе которых ехал сам Туча Ярославич. Сопровождали его «гости» – у него всегда гостили дальние родственники: те, кто успел пропить и прогулять свое богатство, остался без земли, но менять образа жизни не собирался.
      Туча Ярославич был дородным, крупным человеком, с красивым красно-коричневым лицом, его седая, кудрявая шевелюра развивалась на ветру и напоминала гриву льва. В седле он сидел уверенно, прямо, на плечах его, по старинке, лежала долгополая соболья шуба, прихваченная золотой пряжкой у ворота, под ней блестел золотой вышивкой красный кафтан, и по всему было видно, что в Рядок прибыл хозяин. В хороших лошадях он тоже понимал толк: и под его разодетыми гостями, и под ним самим легкой рысью скакали вороные кони арабской породы.
      Нечай хотел потихоньку пройти мимо, но Туча Ярославич остановил коня, поравнявшись с ним.
      – Стой! – коротко велел он и преградил Нечаю дорогу рукоятью шелковой плети, которую держал в руках.
      Нечай остановился, сжав губы, и постарался повернуться к боярину правой стороной лица.
      – Шапку почему не носишь? Чтоб ни перед кем не ломать? Что-то мне рожа твоя не знакома. Проезжий, что ли?
      Нечай хотел соврать, но подумал, что встретит Тучу Ярославича еще не раз.
      – Свой я. Нечай, брат Мишаты Бондарева, – нехотя ответил он.
      – Да ну? Это не тот ли Нечай, что сбежал из греко-славянской православной школы, а? – Туча Ярославич рассмеялся, всматриваясь Нечаю в лицо.
      – Тот, – Нечай повернул голову влево еще сильней.
      – И где ж ты был столько лет? А, Нечай? – Туча рукояткой плети развернул его лицо к себе, – У-у-у… Наверно, на камень упал? Или об печь обжегся? А?
      «Гости» боярина расхохотались.
      – Об печь обжегся, – ответил Нечай с вызовом.
      – Ладно, живи. Нечай. На моей земле, вроде, не грешил пока, а если что узнаю – ноздри вырву, сам. Понял? До конца дней конюшни мне будешь чистить.
      Нечай не смог сдержать усмешки: напугал!
      – Грешил, батюшка Туча Ярославич! Грешил, еще как! – со стороны церкви навстречу боярину, спотыкаясь и путаясь в рясе, бежал Афонька. За ним не торопясь шел староста Рядка, и при этом не отставал.
      Туча приподнял Нечаю подбородок:
      – И в чем же грешил? – спросил он то ли у Нечая, то ли у Афоньки.
      – Хулил имя божье грязными словами! – сообщил запыхавшийся Афонька.
      – Правда это? – Туча сдвинул брови над смеющимися глазами.
      Нечай пожал плечами.
      – А ну-ка, повтори, какими это словами ты бога хулил, – строго велел боярин.
      – А грома небесного не боишься? – хмыкнул Нечай.
      – Я на своей земле ничего не боюсь.
      Нечай почесал в затылке – вот, что он всегда делал с удовольствием, так это хулил имя божье. Почему бы боярину тоже не послушать? Тем более, что тот явно пребывал в добром настроении. Нечай набрал в грудь побольше воздуха и повторил почти слово в слово то, что два дня назад говорил перед трактиром. Ругался он долго: лицо Тучи Ярославича сначала вытянулось от удивления, на нем мелькнул даже испуг, потом он крякнул и хлопнул себя ладонью по ляжке. Его «гости» пристально всматривались в лицо хозяина, чтобы правильно и вовремя отреагировать на слова Нечая.
      Когда Нечай закончил, Туча Ярославич долго хохотал, смахивая с глаз слезы – вслед за ним заржали и его сопровождающие.
      – Вот, значит, чему теперь в монастырях учатся? – выдавил, наконец, он, сквозь смех, – вот она, греко-славянская школа, а! На, держи. За наглость.
      Боярин сунул руку в кошель, по старинке повешенный на пояс, вытащил оттуда серебряную полуполтину, и кинул Нечаю под ноги. Только Нечай легко поймал ее на лету, чем тоже Тучу Ярославича повеселил.
      – Ученого человека издали видать! – крякнул боярин и тронул коня с места – они направлялись в церковь.
      Нечай попробовал полуполтину на зуб и сунул в карман: от добра добра не ищут. Забавный человек Туча Ярославич: вроде как дал добро колоднику на своей земле жить…
      В трактире, несмотря на ранний час, собралось много народу – обычно мужики подтягивались после заката. Подробностей о смерти проезжего толком не знал никто: тело нашли его товарищи, которые в темноте, с факелами, обошли весь Рядок и все тропинки, от него ведущие. Когда он пропал, тоже никто не ведал, хватились только перед отъездом, после полуночи. За каким лешим его понесло к бане, что он там забыл, навсегда осталось загадкой. Выяснил Нечай лишь, что убитый был человеком крупным, а перед тем как уйти с постоялого двора, напился пьяным и плохо стоял на ногах.
      Не его ли силуэт Нечай увидел при свете луны? Интересно, он был еще жив или… по спине пробежали мурашки. Нет, вокруг бани ходил не он, и стучался в двери кто-то другой. Нечаю непременно захотелось узнать, а придет ли кто-нибудь к бане сегодня ночью? Он вспомнил, как метался вокруг нее с топором и снова почувствовал себя одураченным. Если затаиться и подождать, невидимка рано или поздно выдаст себя, покажется.
      Прояснилось кое-что и про Микулу: он в тот вечер ходил к одинокой бабе из дворовых Тучи Ярославича. Поэтому и возвращался поздно, ближе к полуночи. В историю эту не поверила только его жена, и уверяла всех, что боярин сам позвал Микулу к себе за какой-то надобностью. Можно подумать, у Тучи Ярославича не было своего пивовара в хозяйстве. Несчастную вдову не стали разубеждать, но, конечно, посмеялись над ее доверчивостью. Говорят, боярин специально приехал в Рядок, чтобы дать ей денег – пожалел вдову с детишками.
      Нечаю посчастливилось написать два письма для проезжих, и, положив в карман гривну, он сел в углу с кружкой вина – про его поход в лес успели забыть, и никто его не тревожил. Вскоре явился староста и рассказал, что Туча Ярославич собирается устроить на оборотня облаву, и зовет мужиков в загонщики. Новость в трактире приняли с воодушевлением, и даже парочка проезжих пожелала остаться в Рядке до облавы, чтоб принять в ней участие. Нечай ни секунды не верил, что оборотня можно поймать таким образом, на то он и оборотень. Но если речь идет о бешеном животном, тогда Туча Ярославич, несомненно, прав – загонная охота поможет от него избавиться. Самому Нечаю вовсе не хотелось целый день лазать по лесу, тем более что в добровольцах недостатка не ощущалось.
      В голове шумело от вина, и Нечай хотел потихоньку уйти, но староста, закончив говорить с мужиками, высмотрел его в темном углу и молча поманил к себе пальцем. Конечно, ни шевелиться, ни тем более отвечать на столь вежливое обращение, Нечаю не хотелось. Но и ссориться со старостой не стоило – это богу наплевать на людские дела, а старосте вовсе нет. Он нехотя поднялся из-за стола и подошел поближе.
      – Ну?
      – Тебя Туча Ярославич зовут. Пошли, – негромко ответил староста.
      – Куда?
      – У меня в избе сидят, – староста развернулся к Нечаю спиной и пошел к двери, уверенный, что Нечай пойдет следом. И Нечай пошел, потому как ссориться с Тучей Ярославичем и вовсе было бы глупостью.
      – А что, правда у тебя с Дареной Радеевой… хм… того-этого? – безо всяких обиняков спросил староста по дороге.
      Нечай кашлянул – ну надо же… Доходился по баням с девками, этого только не хватало.
      – С чего бы это? – равнодушно спросил он.
      – А что? Девка видная, и замуж ей давно пора. Радей приданое за ней дает – любой позавидует.
      – Я как-нибудь без приданого, – Нечай снова кашлянул.
      – Смотри, шалить не вздумай. Не знаю, где ты столько лет мотался, а у нас с этим строго.
      Нечай только пожал плечами: нужна ему эта Дарена сто лет!
      Изба старосты не многим отличалась от остальных, разве что стояла чуть повыше, и двор имела пошире. Из сопровождающих с Тучей Ярославичем остались только трое, остальным, видно, надоело торчать в Рядке и хлебать чай с пряниками: на столе стоял самовар, и боярин шумно потягивал чай с блюдечка. Нечай снял полушубок и вопросительно глянул на старосту и на сапоги, но тот подтолкнул его вперед.
      – Садись с нами, ученый! – Туча ткнул пальцем в скамейку напротив себя, где на краешке притулился Афонька с пряником в руках.
      – Сегодня же среда, батюшка, – не удержался Нечай, пристально глянув на попа, – нехорошо пряники-то трескать…
      – В гостях – не своя воля, – сокрушенно вздохнул Афонька.
      Жена старосты поставила перед Нечаем чашку, а староста сел рядом с ним, и это Нечаю не понравилось – он любил сидеть с краю, чтоб в любую минуту можно было встать.
      – Ну что, ученый человек? – выдохнул Туча Ярославич, – рассказывай, как в лес ночью ходил, что видел, что слышал…
      Нечай пожал плечами:
      – Ничего я не видел. И не слышал ничего. Особенного.
      – Да? – хмыкнул боярин, – а еще раз пойдешь?
      – Нет, не пойду, – Нечай равнодушно покачал головой.
      – А что так? – Туча склонил голову на бок.
      – Не хочу. Делать мне больше нечего, что ли?
      – А за три рубля?
      – И за три рубля не пойду! – Нечай усмехнулся.
      – А за десять рублей золотом? Пойдешь? – Туча Ярославич придвинул к нему лицо, нагибаясь через стол.
      – Я не жадный. Мне столько денег без надобности, – рассмеялся Нечай.
      – Ладно, – боярин качнул головой, – на неделе мы облаву на оборотня устроим. Мои егеря пойдут, но нам загонщики нужны. Не хочешь с нами?
      – Нет, не хочу. Мало без меня мужиков?
      – Смотри… – Туча Ярославич нахмурил брови, и Нечай понял, что перебрал, – может, ты оборотня боишься? А?
      – Да нет, не боюсь, – оборотня Нечай на самом деле не боялся: то, что пряталось в лесу, оборотнем не было.
      – Правда? Или бахвалишься?
      Нечай снова пожал плечами.
      – А если не бахвалишься, слушай, что я тебе скажу. Есть у меня задумка. На Микулу оборотень напал, когда он от моей усадьбы в Рядок возвращался. После полуночи. Вот я и хочу, чтоб кто-нибудь по той же тропинке прошел, а мы с егерями – следом, шагах в ста. Если он снова нападет, тут мы его и возьмем! А? – Туча подмигнул Нечаю.
      – А что, кроме меня, больше дурака не нашлось? – хмыкнул Нечай.
      – Да больно ты мне приглянулся! Ведь только скажи кому надо, что есть, мол, у меня в Рядке человек один, не ищет ли кто такого? А?
      Нечай сжал зубы и опустил голову.
      – Вот то-то. А пойдешь – десять рублей дам. Это если просто пройдешь, и оборотень не покажется. А если возьмем его – дам двадцать пять рублей.
      – Матери? На похороны? – широко улыбнулся Нечай.
      – Может, и так, – серьезно ответил Туча, – так что поехали со мной, в усадьбу. Напою, накормлю от души…
      – Микулу вы тоже от души накормили перед тем как в лес отправить? – ухмыльнулся Нечай. Может, и не врала вдова, и не было никакой незамужней бабы? Ведь привез же ей боярин деньги.
      – А это, братец, не твое дело, – прошипел Туча сквозь зубы, снова нагнувшись к нему через стол, – рылом не вышел вопросы мне задавать.
      Благоразумным было бы промолчать, но хмель гулял в голове у Нечая, и он не удержался:
      – Чем же это рыло мое так тебе не приглянулось?
      – Ондрюшка, – Туча Ярославич повернулся к своему «гостю», – покажи ему, чем мне не приглянулось его рыло.
      Ондрюшка – молодой и пронырливый парень – с готовностью вскочил с места, подбежал к Нечаю сзади и, ухватив его за волосы, тщетно попытался ткнуть Нечая лицом об стол. Староста предусмотрительно встал со скамейки, и когда Нечай поднялся, опрокидывая ее назад, на пол грохнулся только Афонька: над столом мелькнули его белые портки из-под задравшейся рясы. Нечай с разворота ударил Ондрюшку локтем в живот и добавил по щеке ребром ладони, отчего тот отлетел в угол избы.
      – Батюшки светы… – Афонька, придавленный скамейкой, не понял, что произошло, корячился на полу и путался в рясе.
      Нечай стиснул кулаки, ожидая нападения с трех сторон, но Туча Ярославич неожиданно расхохотался и жестом остановил старосту, готового кинуться на Нечая.
      – Хорош! – выдавил он сквозь смех, – гордый, значит? Гордых у нас не любят.
      – Да пьяный он просто, – проворчал староста, поднимая скамейку и протягивая руку святому отцу.
      Нечай тяжело дышал, раздувая ноздри, и не мог понять, чего ожидать в следующую минуту. Не стоило грубить боярину, и с Ондрюшкой драться не стоило… За столько лет можно было выучиться. Усмириться…
      – Ондрюшка! – гаркнул Туча Ярославич, – чего скорчился? Не нравится? А я сколько раз говорил – слабоват ты телом! Любой мужик тебя за пояс заткнет.
      Он снова посмеялся. Ондрюшка посмотрел на Нечая волком, но мстить не решился – вернулся на место, злобно зыркая по сторонам. Афонька осторожно сел на скамейку, не смея высказаться.
      – А ты садись, – кивнул Нечаю Туча, – в ногах правды нет. Ишь… гордый! Ты гордость свою не очень мне показывай, я таких гордых знаешь сколько пообломал? Десяток батогов – и гордости как не бывало!
      Нечай подумал, что и его ломали люди посерьезней, чем Туча Ярославич, и десятка батогов оказалось маловато. Впрочем, злость прошла, только руки подрагивали, и он нехотя сел на место.
      – Вот то-то… – покачал головой боярин, – чай допьем и поедем.
      – Пожрать перед смертью? – буркнул Нечай.
      Брови боярина снова сошлись на переносице, но он передумал сердиться и хохотнул.
      – А что, страшно?
      Страшно Нечаю не было: то ли от хмеля, то ли оттого, что в оборотня он не верил. Гораздо серьезней ему представлялись последствия собственных выходок. Одно дело показывать характер, когда нечего терять, кроме шкуры на спине, и совсем другое – когда рукой подать до теплой печки. Нет, никакая гордость не стоит того, чтобы вернуться в ад, из которого он вышел. И из двух зол – смерть или возвращение – Нечай без сомнений предпочел бы смерть.
      – Может, я сначала домой зайду, с матерью попрощаюсь? – спросил он в ответ.
      – Да стемнеет скоро, по темноте ехать опасно – кто его знает, оборотня этого? – равнодушно пожал плечами Туча Ярославич.
      Вот как? Сам, значит, боярин по лесу ночью ездить опасается, даже с сопровождением, а Нечаю обратно до Рядка идти после полуночи в одиночестве за десятку – в самый раз. Был бы оборотень – Туча бы не боялся. Что оборотень сделает с пятью верховыми? Нет, боярин знает, что это не оборотень.
      – Вы поезжайте, а я вас догоню, – предложил Нечай, – а лучше приду к полуночи. Что мне делать у тебя так долго?
      – Ну, выпить, поесть хорошо – занятий много, – Туча Ярославич задумался.
      – Нет уж, выпить я и здесь могу, да и поесть тоже.
      – Как знаешь. Но если не придешь – завтра силком сволокут, так и знай.
      – Да приду я, куда денусь… – вздохнул Нечай.
      – А ну как оборотень тебя по дороге ко мне загрызет, а? – боярин захохотал.
      – Ну, что ж… тогда я без десяти рублей останусь, – улыбнулся Нечай ему в ответ, – а ты завтра другого дурака найдешь.
 
      – Опять напился! – встретила его Полева на пороге, – мама, ну посмотрите! Еще не стемнело даже, а он уже на ногах не стоит!
      Нечай с ухмылкой отмахнулся рукой от ее полотенца. Да не настолько он и пьян, так, навеселе. Мишата косо посмотрел на него из своего угла.
      – Что болтаешь-то? – мама вышла из-за печки, – где он не стоит-то? Глаза разуй! Обедать будешь, сыночка?
      – Ага, – кивнул Нечай.
      – Остыло все. Что ж ты перед самым обедом ушел-то?
      – Кормите, кормите его! – ворчала Полева, – у него рожа скоро поперек себя треснет.
      Ну, тут она преувеличила. Нечай, сколько ни ел, так и не поправился, и мышцы у него остались узловатыми и сухими, а не ровными и гладкими, как у Мишаты.
      – Прикуси язык! – прикрикнула мама, – дура!
      – Я-то, может, и дура. Но и вы, мама, на себя посмотрите.
      Нечай сел за стол – он привык к нападкам Полевы, они его иногда даже развлекали. Мишата недовольно покачал головой, и продолжил размечать колобашки, которые напилил с утра из привезенных бревен.
      – Не слушай, сыночек, ешь, – мама поставила перед ним горшок со щами, еще теплый: не иначе, она Нечая ждала и держала щи в печке, – сметанки хочешь?
      – Сметанки! – передразнила Полева, – постный день сегодня! Чему внуков-то учите?
      – Спасибо, мам… – Нечай вдруг подумал, а что будет с мамой, если он на самом деле не вернется из леса? Ему стало жалко ее до слез.
      – Ничего. Худущий такой, что и в постный день сметанки скушать не грех.
      Нечай появился на свет после того, как мама не смогла выносить четверых детей подряд. И сам он родился месяца за два до срока, никто не ожидал, что он выживет. Мама грела его своим телом, как велела повитуха, мама не оставляла его ни на минуту, прислушиваясь к его дыханию, сцеживала молоко и давала его через тряпочку – грудь он сосать не мог. Отец часто рассказывал об этом. Нечай был совершено безнадежен, но мама выходила его на удивление всем соседям. Немудрено, что потом каждый его чих, каждую ссадину на коленке она считала угрозой для его жизни, не любила отпускать от себя далеко, и каждый раз дрожала, если он шел на речку купаться или в лес по грибы. Он всегда оставался для нее худеньким и маленьким. Даже сейчас, когда мог без труда носить ее на руках. Любимый, балованный маменькин сынок.
      Идти к Туче Ярославичу совершенно не хотелось. Нечай закусывал щи толстой хлебной горбушкой, густо намазанной сметаной, когда Мишата сменил гнев на милость и подсел к столу напротив.
      – Говорят, ты с Дареной Радеевой ходишь? – спросил он.
      – Чего? – Нечай едва не поперхнулся. Мишата-то где это услышал? Ведь дома был весь день!
      – Правда, сынок? – заулыбалась мама.
      – Нет, неправда, – Нечай сжал губы.
      – А что? Красивая девка, – одобрительно кивнул Мишата, – и приданое хорошее за ней Радей дает.
      – Думаешь, на приданое дом можно построить? – Нечай скривился.
      – Дом всегда можно построить, если на печи не лежать, – ответил брат.
      – Вот уж точно! – поддакнула мужу Полева.
      – Ничего, мне пока и здесь хорошо, – хмыкнул Нечай.
      – Какой дом, Мишата? – запричитала мама, – всем места хватит. Если Нечай женится, тут будет жить, пока я жива!
      – Мам, да не собираюсь я жениться, – хотел успокоить ее Нечай, но она только огорчилась.
      – А почему же нет-то? Дарена, конечно, не сахар девка, но и впрямь красавица. И ты у меня парень пригожий.
      – Да не нужна мне эта Дарена! – рыкнул Нечай, и отложил ложку, – прилипла ко мне как банный лист, не знаю куда от нее деться.
      – Ты кушай, кушай, сынок. Не нужна – другую найдем, – тут же согласилась мама.
      – Ты смотри, – Мишата поднялся, – Радей за нее башку кому хочешь снесет.
      – Да говорю же, не хожу я с ней! Чего привязались?
 
      Лицо рыжего Парамохи выплывает из темноты. Нечай стоит на коленях – что стоит четырнадцатилетнему парню бросить на колени десятилетнего мальчика? От горячей, хлесткой оплеухи звенит в ушах.
      – Ну? – Парамоха улыбается, – что надо сделать?
      Нечай прячет лицо в ладонях.
      – Не-е-е-т! Или не слышал, что велел Исус? Быстро руки убрал!
      Нечай, всхлипывая, прячет руки за спину, пригибая голову как можно ниже.
      – Ну? Поворачивай рожу! И выше нос! Так бог учит, не кто-нибудь! Или ты бога не любишь?
      Нечай любит бога. Пощечина – это не столько больно, сколько противно. И вторая щека горит от стыда не меньше той, по которой ударил Парамоха.
      – Не слышу? Любишь бога?
      – Люблю, – шепчет Нечай еле слышно.
      – Подставляй щеку!
      Нечай приподнимает лицо, по которому катятся слезы. Парамоха примеривается и лупит его по второй щеке с такой силой, что Нечай хватается за нее обеими руками и плачет уже от боли и от страха.
      – Хорошо. Теперь ползи в красный угол. На коленях! Раз любишь бога – должен его уважать.
      И Нечай ползет… И потом кланяется, расшибая лоб об пол.
      – Громче! – Парамоха сидит рядом на кровати, положив ногу на ногу, – не слышу!
      Если Нечай не бьет лбом об пол так, что это слышно Парамохе, тот встает, хватает его за волосы, и сам прикладывает головой о грязные доски. Это еще хуже. Боль становится все сильней, и на образе в красном углу, мутном от слез, с каждым ударом Нечай все отчетливей видит рыжие волосы и расплывающиеся по носу веснушки.
      Бог, который учит подставлять другую щеку в ответ на оплеуху, не может делать этого по наивности. Бог как две капли воды похож на рыжего Парамоху. Такой же злобный, жестокий и желающий унизить. Только Парамоха не отличается хитростью, бог же намного старше и хитрей.
 
      Нечай опять едва не проспал. По-честному, совсем не хотелось, чтоб назавтра его сволокли к боярину силком. Сон не сразу отпустил его, и к муторному похмелью прибавились мучительные воспоминания.
      К четырнадцати годам Нечай разобрался с отношением к богу окончательно. В отличие от сверстников, да и от большинства монахов, он назубок знал писание, и видел в нем только мерзость и откровенное вранье. Тогда он во всем видел только мерзость, обман и ненависть. Отец Макарий относился к нему хорошо, но Нечай не верил в хорошее отношение. Он грубил настоятелю, он грубил монахам, которые к нему обращались. Игнорировать, как сверстников, он их не мог, поэтому отталкивал единственным известным ему способом. Ему хватало ума не показывать своего отношения к богу, но иногда так и подмывало сделать что-нибудь такое, что всем станет ясно – бога он ненавидит тоже.
      Со стороны казалось, что он примирился с положением изгоя. В нем обнаружилась склонность к злому сарказму и глумливым шуткам, иногда переходящим всякие границы. Он зубоскалил по любому поводу, и не раз бывал за это крепко наказан, но все вокруг считали, что розги тоже вызывают в нем лишь презрение и желание насмешничать.
      На самом же деле, чем старше он становился, тем трудней ему было перешагнуть черту, им самим прорисованную, вылезти из той роли, которую он сам себе навязал. С каждым годом разница в возрасте с однокашниками только росла – Нечай переходил со ступени на ступень безо всяких сложностей, остальные же задерживались на каждой ступени по два, а то и по три года. Когда ему исполнилось шестнадцать, рядом с ним учились здоровые мужики, ни одного ученика моложе двадцати среди них не было. Парамоха давно остался в прошлом, но роль Нечая осталась прежней, и жить в ней с каждым годом становилось все трудней.
      Бежать он задумал, когда понял, какое будущее готовит ему судьба. Либо всю жизнь служить дьячком при каком-нибудь Афоньке, либо остаться в монастыре, где есть надежда достигнуть чего-то большего. Нечай не хотел становиться дьячком, он не хотел служить богу.