9

Доктор Кристофер Доу стоял в дверном проеме и смотрел, как я иду к своей машине, припаркованной за темно-зеленым «ягуаром» в самом конце подъездной дорожки. Не знаю, чего он хотел этим добиться; возможно, опасался, что, оставь он свой сторожевой пост, я немедленно рвану назад в дом, проникну в ванную и сопру весь запас шариков ароматизированного мыла. Я сел в «порше» и почувствовал, как под ягодицами что-то хрустнуло. Это оказался лист бумаги. Я переложил его на пассажирское сиденье и задом выехал на улицу. Проезжая мимо дома, я увидел, как доктор Доу захлопнул дверь. Через квартал я притормозил под знаком «стоп» и прочитал лежащую на соседнем сиденье записку.

«ОНИ ВРУТ. ШКОЛА УЭСТОН. ПРИЕЗЖАЙТЕ НЕМЕДЛЕННО».

Это был женский почерк, убористый и небрежный. Я миновал еще квартал и достал из-под пассажирского сиденья карту Восточного Массачусетса. Пролистав страницы, нашел Уэстон. Если верить карте, школа располагалась в восьми кварталах восточнее и в двух – севернее от того места, где сейчас находился я.

Я ехал залитыми солнечным светом улицами, пока не увидел Шивон. Она сидела под деревом в дальнем углу площадки теннисных кортов, напротив автомобильной парковки. Вжимая голову в плечи, она бросилась к моей машине и скользнула на пассажирское сиденье.

– Поверните налево, – сказала она. – Только быстрее.

Я так и сделал.

– Куда мы едем?

– Все равно. Лишь бы подальше отсюда. В этом городе у стен есть не только уши, но и глаза.

Мы выбрались за пределы Уэстона. Шивон сидела сжавшись в комок и нервно обкусывала кожу у ногтей. Время от времени она поднимала голову, указывая, куда повернуть, и снова съеживалась. На все мои вопросы она только мотала головой, словно опасалась, что даже на полупустом шоссе, в машине, несущейся со скоростью сорок миль в час, нас кто-то может подслушать. Следуя ее указаниям, вскоре я зарулил на парковку за колледжем Святой Реджины и остановился. Про Святую Реджину я знал, что это частное женское католическое учебное заведение, куда набожные представители среднего класса ссылают дочерей в надежде, что те каким-то чудом забудут, что на свете существует такая вещь, как секс. Разумеется, эффект был прямо противоположный. Когда я сам был студентом, мы имели обыкновение в пятницу вечером совершать сюда паломничество и возвращались к себе, измотанные и слегка ошалевшие от неистовств приличных католических девочек, истосковавшихся по мужской компании.

Шивон выскочила из салона, едва я втиснул машину на парковочное место. Я заглушил мотор и пошел за Шивон по дорожке, ведущей к зданию общежития. Какое-то время мы шагали молча, пересекая безлюдный кампус, словно парочка чудом выживших жертв взрыва нейтронной бомбы. Пожелтевшая трава и листва на деревьях напоминали сухой пергамент. Широкие шоколадного цвета здания и тянувшиеся рядом низкие известняковые ограды казались больными, как будто в отсутствие оглашающих окрестности живых голосов лишились последних сил и были готовы вот-вот расплавиться в знойном мареве.

– Они злодеи.

– Кто, Доу?

Она кивнула.

– Он возомнил себя богом, честное слово.

– Как и большинство врачей, разве нет?

Она улыбнулась:

– Ну да, наверное.

Мы подошли к небольшому каменному мостику, перекинутому через крошечный прудик, вода в котором серебрилась на солнце. Посередине мостика Шивон остановилась, облокотившись о парапет. Я догнал ее, и мы стали смотреть вниз, на свои металлически блестевшие отражения.

– Злодеи, – повторила Шивон. – Ему нравится мучить людей. Не физически, конечно. Нравится показывать другим, какой он умный и какие они тупые.

– И с Карен он вел себя так же?

Она еще ниже наклонилась над парапетом и уставилась на свое отражение, словно недоумевала, как оно туда попало и кому принадлежит.

– Уф… – протянула она, и этот звук прозвучал как ругательство. – Он обращался с ней как с домашним животным. Называл ее дурочкой. – Она поджала губы и испустила тяжкий вздох. – Своей любимой дурочкой.

– А вы хорошо знали Карен?

Она пожала плечами:

– За те тринадцать лет, что я тут прожила, ну да, я неплохо ее узнала. Она почти до самого конца оставалась хорошим человеком.

– А потом?

– А потом… – Она говорила бесцветным голосом, уставившись вдаль, на берег речки, по которому, переваливаясь с боку на бок, расхаживали утки. – Потом она чуток спятила, как я думаю. Она хотела умереть, мистер Кензи. Очень сильно хотела.

– Хотела умереть или хотела, чтобы ее спасли?

Она обернулась ко мне:

– Разве это не одно и то же? В этом мире? Это все равно что… – Ее лицо посерело, и на нем появилось выражение усталой злобы.

– Все равно что?..

Она посмотрела на меня, как на маленького мальчика, интересующегося, почему огонь жжется, а после зимы наступает весна.

– Ну, это все равно что молиться о дожде. Так ведь, мистер Кензи? – Она подняла руки к ясному безоблачному небу: – Молиться о дожде посреди пустыни.

Мы спустились с мостика, пересекли широкое футбольное поле и миновали купу деревьев. Ведущая к общежитиям дорога шла под уклон. Шивон вскинула голову к высоким зданиям.

– Мне всегда было интересно – как это, учиться в университете.

– А у себя на родине вы не учились?

Она покачала головой:

– Денег не было. Да и способностей особых тоже…

– Расскажите мне о Доу, – попросил я. – Вы говорили, они злодеи. Не просто нехорошие люди, а злодеи.

Она кивнула и присела на каменную скамью. Достала из кармана рубашки смятую пачку сигарет и протянула мне. Я отрицательно мотнул головой, и тогда она извлекла сигарету, распрямила ее пальцами и прикурила. Смахнула с языка прилипшую крошку табака и заговорила:

– Однажды Доу устроили рождественскую вечеринку. Была метель, и гостей пришло меньше, чем ожидалось. А еды оказалось чересчур много. Я взяла кое-что себе, но тут меня застукала миссис Доу. И очень строго объяснила, что объедки надо выкинуть на помойку, на радость нищим. Я так и сделала. А в три часа ночи ко мне в спальню пришел доктор Доу. Он принес целую индейку. Швырнул ее мне на кровать и заорал, что я не имела права выбрасывать еду. Он, видите ли, вырос в нищете, и этими объедками его семья питалась бы не меньше недели.

Она затянулась сигаретой и снова смахнула с языка крошку табака.

– Он заставил меня ее съесть.

– Что-о?

Она кивнула:

– Сидел на краю кровати и впихивал в меня эту индейку. Кусок за куском. До самого рассвета.

– Но это же…

– Противозаконно. А вы представляете себе, мистер Кензи, как трудно устроиться прислугой?

Я посмотрел ей в глаза:

– Вы в этой стране нелегально? Так ведь, Шивон?

Она бросила на меня потухший хмурый взгляд, без слов говоривший о том, что если у нее еще были какие-то иллюзии, то они давно развеялись.

– Думаю, вам следует ограничить свои вопросы тем, что касается вашего дела.

Я поднял ладонь и кивнул.

– Значит, он заставил вас есть индейку из мусорного бака?

– О, он ее помыл, – сказала она с едва заметным сарказмом. – И честно предупредил меня. Сначала помыл, а потом скормил мне. – Ее грубое прыщавое лицо растянула широкая улыбка. – Да, вот такой он у нас добрый доктор, мистер Кензи.

– А эта его склонность к насилию, – спросил я после паузы, – когда-нибудь приобретала иные формы, кроме психологических?

– Нет, – сказала она. – Со мной – нет. И не думаю, что с Карен тоже. Он презирает женщин, мистер Кензи. Считает, что мы недостойны его прикосновения.

Она задумалась и энергично мотнула головой:

– Нет. Под конец мы с Карен много времени проводили вместе. Много пили, если честно. Думаю, она бы мне сказала. К своему отчиму она никаких теплых чувств не питала.

– Расскажите мне о ней.

Она закинула ногу на ногу, пыхнула сигаретой.

– Она была в ужасном состоянии, мистер Кензи. Умоляла их приютить ее хотя бы на несколько недель. Умоляла. На коленях перед матерью ползала. А та сказала: «Извини, дорогая, тебе надо научиться быть…» Ну, как же она это сказала-то? Самостоятельной. Полагаться только на себя. И все. «Тебе пора стать самостоятельной, моя милая». Карен рыдала у ее ног, а она велела мне принести чаю. Так что мы с Карен встречались, напивались, а потом шли и трахались с кем попало.

– Вы знаете, где она жила?

– В мотеле, – сказала она, вложив в это слово всю безнадежность мира. – Названия не знаю. Она говорила, что мотель расположен где-то у черта на рогах.

Я кивнул.

– Вот и все, что она мне говорила. Мотель у черта на рогах. Мне кажется… – Она посмотрела на свое колено и щелчком отбросила окурок.

– Что?

– В последние два месяца у нее внезапно появились деньги. Наличные. Я не спрашивала откуда, но…

– Но вы подозревали, что она…

– Подалась в проститутки, – закончила Шивон. – Понимаете, у нее совершенно изменилось отношение к сексу. На нее это было не похоже.

– Я одного не пойму, – сказал я. – Всего полгода назад она была совершенно другим человеком. Была…

– Сама чистота и невинность?

Я молча согласился.

– И представить себе было нельзя, что у нее в голове может появиться хоть одна грязная мысль.

– Вот именно.

– Это был ее способ приспособления. Чтобы выжить в этом сраном сумасшедшем доме, она превратилась в ангелочка. И знаете, не думаю, что для нее это было естественно. Может быть, она и мечтала стать такой, но вообще-то она только прикидывалась.

– А что там за иконостас из фотографий в вестибюле? – спросил я. – Что это за молодой парень? Он похож на младшего брата доктора. И что там за девочка?

Она вздохнула:

– Это Наоми. Их единственный общий ребенок.

– Она умерла?

Шивон кивнула:

– Давно уже. Сейчас ей было бы четырнадцать или пятнадцать. Она чуть-чуть не дожила до четырех лет.

– Отчего она умерла?

– За домом есть небольшой пруд. Зимой она выбежала на лед за мячиком… – Ее передернуло. – И провалилась.

– А кто за ней присматривал?

– Уэсли.

У меня перед глазами встала картина: маленький ребенок на тонком льду тянется за мячиком. А затем…

По всему телу прошел озноб.

– Уэсли… – повторил я. – Младший брат доктора Доу?

Она покачала головой:

– Сын. Он был вдовцом, когда познакомился с Кэрри. Вдовцом с ребенком. И она была вдовой с ребенком. Они поженились, сделали еще одного вместе. Но девочка умерла.

– А Уэсли…

– В смерти Наоми он не виноват, – сказала она с ноткой гнева в голосе. – Но они все свалили на него. Он же должен был за ней присматривать. Он на секунду отвлекся, а она возьми и рвани к пруду. Доктор Доу не мог винить Бога и предпочел обвинить сына.

– Не знаете, как мне связаться с Уэсли?

Она прикурила еще одну мятую сигарету и покачала головой:

– Он давно не живет с ними. Доктор запретил даже имя его произносить в своем доме.

– А Карен с ним общалась?

– Да он уже лет десять как уехал. Вряд ли кто-нибудь знает, что с ним стало.

Она сделала быструю затяжку.

– Что вы собираетесь делать дальше?

Я пожал плечами:

– Понятия не имею. Доу сказали, что Карен посещала психиатра. Вы знаете, как его зовут?

Она отрицательно помотала головой.

– Но они же наверняка хоть раз говорили о нем при вас.

Она уже открыла было рот, но в последний миг спохватилась:

– Извините, но я правда не помню.

Я поднялся со скамьи.

– О'кей. Как-нибудь выясню.

Шивон смерила меня долгим взглядом. Между нами вился дымок ее сигареты.

Она выглядела такой серьезной и сосредоточенной, что мне подумалось: возможно, она смеется не чаще раза в несколько месяцев, а то и лет.

– Чего вы добиваетесь, мистер Кензи?

– Я хочу узнать, почему она умерла.

– Она умерла потому, что ее семья – сраные уроды. Она умерла потому, что Дэвид попал в аварию. Она умерла потому, что не смогла этого пережить.

Я улыбнулся ей вялой беспомощной улыбкой:

– Все мне так говорят.

– И почему, позвольте спросить, вас это не устраивает?

– Не исключено, что в определенный момент меня это и устроит. Я работаю с тем, что есть, Шивон. Я просто пытаюсь найти хотя бы один конкретный факт, который меня убедит и заставит сказать: «О'кей, теперь я понимаю, почему она это сделала. Может, окажись я на ее месте, поступил бы точно так же».

– Это в вас католик говорит, – произнесла она. – Обязательно вам надо докопаться до причин.

Я хмыкнул:

– Ну, католик из меня еще тот, Шивон. И уже очень давно.

Она закатила глаза, откинулась на спинку скамьи и некоторое время молча курила.

Солнце спряталось за сальными белыми облаками, и Шивон сказала:

– Значит, вы хотите знать почему. Начните с того, кто ее изнасиловал.

– Не понял.

– Ее изнасиловали, мистер Кензи. За полтора месяца до смерти.

– Это она вам сказала?

Шивон кивнула.

– И имя назвала?

Она покачала головой.

– Сказала только, что ей пообещали, что он больше к ней не притронется, а он притронулся.

– Коди, мать его, Фальк, – прошептал я.

– Кто это?

– Призрак. Только он еще не в курсе.

10

На следующее утро Коди Фальк поднялся в половине седьмого утра; обмотанный полотенцем, он стоял на крыльце, спокойно попивая утренний кофе.

Он снова выглядел так, словно позировал для невидимых поклонников, – горделиво вздернутый подбородок, крепко зажатая в руке чашка, влажно поблескивающие глаза. Именно таким я видел его через окуляры бинокля. Он обводил хозяйским взором задний двор – ни дать ни взять владетельный князь. Я нисколько не сомневался: в голове у него звучит закадровый голос диктора, озвучивающий рекламный ролик «Кельвина Кляйна».

Он зевнул в кулак – видно, реклама ему поднадоела. Неспешно развернувшись, задвинул скользящую стеклянную дверь и накинул крючок.

Я выбрался из своего убежища и объехал вокруг квартала. Оставил машину за два дома до жилища Фалька и пешком направился к входной двери. Еще три часа назад я нашел его запасные ключи – они хранились в магнитном футляре, прикрепленном с обратной стороны водосточной трубы, – и с их помощью сейчас проник в дом.

Внутри витал запах ароматических опилок – такие продаются в сети магазинов «Крейт & Баррел». Обстановка дома производила впечатление, что все остальное Коди приобрел там же.

Здесь царил деревенский стиль в версии «Санта-Фе мишн шик» – то, что кажется очень простым, но стоит бешеных денег. Слева располагался столовый гарнитур вишневого дерева. Привязанные к стульям подушки и ковер украшали псевдоиндейские орнаменты. В паре дубовых сундуков с ацтекскими декоративными накладками Коди держал запас спиртного. Запас был немаленький, и по большей части его составляли початые бутылки. Стены были выкрашены в темно-золотистый цвет. В целом комната выглядела типичным образцом того, что так любят впаривать клиентам дизайнеры по интерьеру. «Бросай свой Бостон, Коди, тебя ждет Остин», все дела.

Я услышал, как на втором этаже зашумел душ, и вышел из столовой.

На кухне четыре барных стула с высокими спинками окружали стоящий в центре комнаты стол, внешним видом больше всего напоминавший мясницкую плаху. Шкафчики светлого дуба зияли полупустыми полками. Их содержимое ограничивалось бокалами для вина, стаканами для мартини, парой банок овощных консервов и пакетами ближневосточных рисово-овощных смесей. Обнаружив на столе стопку меню из ресторанов, обслуживающих клиентов на дому, и каталогов дорогих супермаркетов, я догадался, что Коди – не из тех, кто любит тратить время на стряпню. В раковине стояли две тарелки, кофейная чашка и три стакана.

Я открыл холодильник. Четыре бутылки пива «Тремонт», пакет сливок и коробка свинины с рисом по-китайски. Никаких приправ, никакого молока, никаких овощей и фруктов. Ни намека на то, что здесь когда-либо бывало хоть что-нибудь еще, кроме пива, сливок и оставшейся с вечера китайской жратвы.

Я вернулся в столовую, прошел в прихожую, но, не успев еще добраться до гостиной, учуял запах кожи. Здесь тоже оказалось царство юго-западного стиля. Темные дубовые стулья с прямыми жесткими спинками, обитыми кожей клюквенного цвета. Кофейный столик на коротких толстых ножках. Вся мебель явно была новой. На столике лежала стопка глянцевых журналов – вполне типичное чтиво для владельца дома: «GQ», «Men's Health», даже, блин, «Details» и каталоги магазинов «Брукстоун», «Шарпер Имидж» и «Поттери Барн». Деревянные полы тускло сияли полировкой. Весь нижний этаж дома можно было смело фотографировать и помещать снимок в журнале. Все было в тон, но при этом ничто не указывало на личность владельца. Теплый оттенок паркета лишь подчеркивал холодную безликость дома. На такие комнаты хорошо любоваться – жить в них не приведи господи.

Шум душа на втором этаже стих.

Я выскочил из гостиной и быстро поднялся по лестнице, на ходу натягивая перчатки. Вытащил из заднего кармана свинчатку и замер у двери в ванную. Коди Фальк вышел из душевой кабины и принялся вытираться. План у меня был простой: Карен Николc изнасиловали; Коди Фальк был насильником; надо сделать так, чтобы Коди Фальк больше никогда никого не насиловал.

Я опустился на колено и приложил глаз к замочной скважине. Коди стоял нагнувшись и вытирал лодыжки. Его макушка находилась прямо напротив двери, примерно в трех футах.

Я вышиб дверь. Она шарахнула Коди Фалька по голове. Не удержавшись на ногах, он плюхнулся на задницу. Взглянул на меня, и я нанес ему удар свинчаткой – за четверть секунды до того, как понял, что человек передо мной – вовсе не Коди Фальк.

Это был белокурый здоровяк с перекачанными руками и могучей грудью. Он упал на итальянский мрамор пола, выгнул спину и захрипел, как выброшенный на палубу тунец.

В ванную вело две двери. Та, через которую ворвался я, и еще одна дверь слева. В ее проеме и стоял полностью одетый Коди. В руках он держал разводной ключ. Улыбнулся и замахнулся для удара.

Я отступил на шаг назад. Лежавший на полу парень схватил меня руками за лодыжку. Коди метил мне в левый глаз, но промазал. Его удар скользнул мне по уху, и у меня в голове зазвонили все колокола Ватикана.

Парень на полу оказался силачом. Даже получив свинчаткой по кумполу, он сумел дернуть меня за ногу. Я съездил ему ногой по башке и врезал Коди по зубам.

Удар вышел так себе. Я потерял равновесие, в ушах звенело, да и вообще боксер из меня всегда был хреновый. Тем не менее я застал Коди врасплох, и в глазах его мелькнуло удивление, перемешанное с жалостью к себе. Но самое главное, моя решительность заставила его отступить.

Парень на полу вскрикнул, когда я еще раз двинул ему ногой. Я вырвал свою ногу из его жарких объятий и шагнул к Коди. Тот вытер губы и снова поднял ключ.

Парень на полу ухитрился схватить меня за штанину и дернул так, что я споткнулся.

Меня чуть повело. Коди удивленно присвистнул.

От второго удара свет вокруг меня померк и предметы начали расплываться. Я почувствовал, как мое плечо врезалось в стену.

Парень с пола привстал на колени и боднул меня в копчик. Коди расплылся в улыбке и занес над головой разводной ключ.

Третьего удара я не помню.

– Ну и что нам с ним делать, Леонард?

– Как я и говорил, мистер Фальк. Вызовите полицию.

– Видишь ли, Леонард, все немного сложнее.

Я пришел в себя. В глазах двоилось. Два Коди Фалька – один из плоти и крови, второй прозрачный, как призрак, – мерили шагами кухню. Время от времени оба постукивали пальцами по столу и нервно облизывали рассеченную губу.

Я сидел на полу, привалившись спиной к стене и почти упираясь ногами в мясницкую плаху. Руки у меня были заведены за спину и стянуты у запястий. Я пощупал пальцами – похоже на бечевку. Не слишком надежное средство. Но функцию свою оно в данный момент выполняло.

Коди и Леонард на меня не смотрели. Коди вышагивал туда-сюда мимо плиты и раковины. Леонард сидел на барном стуле, прижимая к затылку лед в полотенце. На шее у него виднелись какие-то красные прыщи, а слишком крупная для мелкого лица челюсть выпирала вперед, делая его похожим на изображение Линкольна на горе Рашмор. Парень колется стероидами, понял я. Отсюда и мышечная масса, и немотивированная агрессия. Плюс некроз суставов. И все это только ради того, чтобы производить впечатление на телок, которых он и трахнуть-то не в состоянии.

– Он вломился к вам в дом, мистер Фальк. Напал на нас обоих.

– Гм… – Коди легонько коснулся верхней губы. Быстро повернул ко мне обе свои головы, и у меня тут же мучительно скрутило кишки.