5

Головой я понимала всю абсурдность его заявления, но что-то внутри меня взвыло от радости и сделало тройное сальто. Оборотень! Сильный, независимый и наконец-то – не такой как все! Однако ликование длилось всего пару секунд: голос разума безжалостно его задушил.

Я с сожалением посмотрела на Оскара, а затем и на его загадочного Шефа. Я больше их никогда не увижу: тут явно секта, надо сматывать удочки с максимальной скоростью. Жаль, они такие… Я не могла подобрать слово, но рядом с этими людьми хотелось работать.

– Я бы с удовольствием вам поверила. И была бы безумно рада, если бы ваши слова оказались правдой, но вы сами-то понимаете, что говорите?

Оскар устало вздохнул и прикрыл глаза. И хотя внешних проявлений усталости на нем заметно не было, мне вдруг стало ужасно неудобно перед ним. Что бы он там ни говорил, он искренне в это верил. А тут я – упрямая как стадо ослиц.

– Черна, я говорю правду, какой бы удивительной она ни была. С вами уже происходят странные вещи, и происходят несколько быстрее, чем обычно. У нас нет времени на подготовку вашей психики к новой жизни. К вашей новой жизни.

Мне отчаянно хотелось ему верить. Эта новая жизнь явно предполагала связь с этим странным местом и… с ним. Я в замешательстве закусила губу.

– Вы меня простите, если я попрошу доказательств?

– Люди! – Они сказали это хором с такой непередаваемой интонацией, что мне мгновенно стало стыдно за весь род человеческий.

– Если вам недостаточно того, что вы оказались за балконом… Что ж, будь по-вашему, – Оскар встал и задумчиво огляделся вокруг.

– Оскар, не надо! – Шеф поспешно отошел за стол. – Я тебя, конечно, люблю, но не надо. Не у меня. У тебя свой кабинет есть. Вот его и громи. Он под это рассчитан.

Оскар ухмыльнулся половинкой рта и, махнув мне, чтобы шла за ним, вышел из кабинета.

Дверь была точно такая же. На этот раз я успела скользнуть взглядом по табличке: простым шрифтом было выведено только его имя – ни должности, ни чего бы то ни было еще. Как будто это имя говорило само за себя. Внутри же все оказалось совершенно иначе, чем у Шефа. Стены покрашены в темно-синий цвет, сам кабинет больше раза в четыре. У стены располагался довольно большой круглый стол, окруженный массивными стульями. Они будто вышли из сказки про Машу и медведей и явно предназначались для медведя-папы.

– Сядьте.

Я послушно залезла на один из стульев, с трудом отодвинув его. Забравшись наверх, я поняла, что могу болтать ногами в воздухе, как в детстве.

– Какие вы, люди, все же скептики.

Я перестала изучать стул и подняла на него взгляд. И тут я уронила челюсть второй раз за день: Оскар задумчиво расстегивал рубашку.

– В-вы что делаете? – не удержалась я.

Он невесело хихикнул:

– Совсем не то, что вы думаете. Просто берегу свою одежду.

Рубашка полетела на пол, в сторону. Я совершенно по-идиотски хлопала глазами, пытаясь выдавить из себя что-то разумное. Он с улыбкой следил за моей реакцией. Однако не пялиться на него стало еще труднее: тело у него было как у древнегреческой статуи. Под бронзовой кожей играли мышцы – я только теперь полностью осознала смысл этого выражения. Они именно играли, наслаждаясь собственной очевидной силой.

– Готовы? – Он по-прежнему ухмылялся.

– К чему? – задала я тупейший вопрос.

А дальше у меня с глазами что-то случилось. Потому что фигура Оскара вдруг стала дрожать и размываться. Я инстинктивно попыталась проморгаться и потерла глаза. Когда я их открыла… Шок был настолько велик, что я задохнулась, не в силах издать ни звука. Я замерла с открытым ртом и вытаращенными глазами.

Передо мной стояла пантера. Огромная совершенно черная пантера, ростом примерно с лошадь, с открытой будто в ухмылке пастью, от которой несло жаром. На блестящей шерсти играл отсвет лампочек. И только ярко-желтые глаза казались знакомыми.

И тут я наконец смогла вдохнуть.

Спустя несколько месяцев я узнала, что Шеф у себя в кабинете вынул из ящика старый затертый листик и, ухмыляясь, поставил там галочку. Очередную.

Тяжелая лапа «легонько» ткнула меня под дых, и мой вопль оборвался. Я снова задохнулась, согнувшись пополам, но в глубине души была ему благодарна: еще немного – и мои связки просто оборвались бы. Я закашлялась, уткнувшись лицом в колени и, кажется, собираясь в обморок. В голове пронеслось «Какой позор!..», в глазах стало стремительно темнеть.

– Э, э! – Голос Оскара, такой неожиданно привычный и человеческий, на мгновение вернул меня в нормальное состояние. – Вот только не надо в обморок падать!

Я судорожно кивнула, все еще обнимая колени, и мягко сползла со стула на пол, уперевшись спиной в ножку.

– Люди… – снова протянул Оскар и отпустил меня. – Сначала вы просите доказательств, потом орете так, что у меня в ушах закладывает, а потом еще и в обморок валитесь.

Он сделал паузу. Видимо, мой беспомощный вид все же тронул его сердце, потому что следующие слова он произнес уже мягче:

– Теперь веришь?

Я судорожно кивнула, продолжая дышать ртом. Он опустился на пол рядом.

– Если бы ты поверила мне сразу, все это шоу устраивать бы не пришлось.

Оскар сидел в позе врубелевского демона, только левая рука вытянута вперед, и я невольно им залюбовалась. Рубашка наброшена на плечи, челка упала на глаза – он был сейчас хорош настолько, что захватывало дух. Оборотень или человек, но он явно был древних и непростых кровей.

– Вы хотите сказать, что я… – я замялась, с трудом веря в то, что говорю, – что я тоже так могу?

Он улыбнулся, откинув голову назад.

– Ну не точно так, конечно. И не в пантеру. Судя по полученным тобой повреждениям, у тебя были крылья. Так что ты, скорее, птица. Не то чтобы совсем диковинка, но случай довольно редкий.

Я попыталась осознать услышанное. Я – оборотень. Да еще и птица.

– А вы уверены?

Он посмотрел на меня как на полную дурочку.

– Про повреждения я уже сказал. Они весьма характерны для первого превращения твоего подвида. Это раз. Потом – травмы нападавших. Там были когти и, скорее всего, клюв. Это два.

– Стойте-стойте, – перебила я его, – вы хотите сказать, что у меня не было никакого неведомого спасителя? Что это я их… сама?!

– Ну да! – Оскар посмотрел на мое разочарованное лицо и засмеялся. – Подумай, ты довела до реанимации троих немаленьких парней. Зачем тебе нужен какой-то загадочный спаситель?

– Вам не понять, – надулась я.

Оскар снова засмеялся и легко встал на ноги, ни на что не опираясь. Он протянул руку мне, я с готовностью за нее ухватилась, и неимоверная сила вздернула меня вверх, даже немного оторвав от пола. Голова закружилась, я покачнулась.

– Осторожнее. Я же простой человек. Ой… – Я замолкла, удивленно таращась на него. – Я уже не простой человек, да?

– Да, – он улыбнулся, – ты теперь простой оборотень.

Я подняла на него взгляд. Простая мысль снова пришла в мою голову: моя жизнь уже никогда больше не будет обычной. И эти веселые желтые глаза – единственное, что останется на память о ней. И что я буду видеть все ближайшее время.

– А кто я?

Оскар пожал плечами:

– Пока не знаю. Это нам предстоит выяснить. И это займет много времени. Ну что, готова? – Он протянул мне руку. Я протянула свою и будто в тумане ее пожала.

6

Я вернулась домой поздно. Мама еще не спала – варила макароны. Я взглянула на часы: первый час ночи, самое время. Судя по тому, что она их постоянно помешивала, мысли ее были далеко.

– Хорошо погуляла?

– Да, – я села на стул не раздеваясь. Чувствовала, что сейчас будет важный разговор, и от того, какое направление он примет, будет зависеть мое положение дома. Я чувствовала себя как в шестнадцать лет, когда отвоевывала право приходить домой не к 9, а к 10 вечера.

– Где была? – Она смотрела в сторону, мимо меня, и я знала, что скоро будет буря, а это всего лишь затишье.

– В центре. Я давно там не была, ты знаешь…

– Знаю.

Мы обе замолчали. Продолжая мешать макароны, она второй рукой нашарила на столе пачку сигарет и закурила. Я не сводила с нее глаз, отмечая каждое движение на ее лице и стараясь его истолковать. Часы тикали неожиданно громко.

– У тебя что-то случилось? – наконец спросила она, все так же глядя в сторону.

Я опустила глаза. Провела пальцем по клетчатой клеенке на круглом столе. Как бы я хотела рассказать ей, поделиться радостью, что наконец-то жизнь сделала меня другой, по-настоящему другой!.. Но Оскар запретил. Запретил настолько яростно, что у меня даже мысли не было ослушаться. Тогда он сказал, что многие отселяются (благо НИИД великолепно спонсирует своих сотрудников) в отдельные квартиры и живут одни – сохранить тайну от семьи непросто. Точнее, невозможно. Он сразу же предложил мне переехать. Но уезжать не хотелось. Дело было не в нашей занюханной, хоть и отдельной, «двушке». Дело было во всем сразу. Моя квартира и моя мама были еще оставшейся у меня частью привычной реальности, в которую не надо было вписывать пантер и разодранных хулиганов. Я привыкла, просыпаясь, на ощупь включать свет в комнате, протягивая руку за шкаф. Привыкла чувствовать утром запах черного кофе, который мама всегда пила перед работой. Привыкла видеть ее, склонившуюся над чашкой и пробегающую глазами записи прошлого дня. Я не могу лишиться всего этого. Сразу.

– Да.

Она затянулась так, что щеки ушли внутрь, и выпустила дым через зубы.

– У меня почему-то такое чувство, что мне лучше ничего у тебя не спрашивать. Кажется, нам обеим так будет спокойнее. Просто скажи: ты рада?

– Безумно, – я задумалась ровно на мгновение и невольно улыбнулась.

Она наконец-то посмотрела на меня, и губы ее слегка дрогнули в улыбке:

– Я за тебя рада, Чирик. Расскажешь мне, когда сама захочешь…

Я встала и в каком-то непривычном порыве обняла ее. Прямо с сигаретой в одной руке и ложкой в другой. Она аккуратно приобняла меня в ответ, чтобы не прожечь футболку, и чмокнула в щеку. Я уже развернулась идти в свою комнату – сегодня я просто валилась с ног, – когда услышала ее тихий голос, она говорила себе под нос: «Или когда разрешат…» Я вздрогнула и резко обернулась. Но она уже сосредоточенно что-то сыпала в кастрюлю.

В ту ночь мне приснился первый кошмар. Я резко села на постели, мокрая от пота. Судорожно вытащила мобильник, набрала номер.

– Оскар.

– Простите… Я… – Тут я поняла всю глупость своего звонка, но было уже поздно. – Оскар, мне кошмар приснился.

– Про тебя?

– Про вас.

– Рассказывай. Кстати, хватит мне «выкать». Уважение выражается не в этом.

– Хорошо, – я сглотнула, теребя край пододеяльника, – мне приснилось, что ты сорвался с крыши при прыжке.

– Понятно, – он рокочуще засмеялся, – бывает. Не волнуйся, это твое подсознание лютует. Со временем пройдет. Как только психика «акклиматизируется» к твоему новому «Я» и новым стандартам нормального.

– Ясно… – я помолчала. – Ладно, спасибо, что выслушали… Спокойной ночи.

Он снова засмеялся:

– Мне спокойная ночь не грозит. Но все равно спасибо. Спи.

Я кивнула, повесила трубку и провалилась в теплую уютную темноту.

В НИИД я приезжала почти каждый день. Я бы охотнее ездила туда ночью: и толкучки бы в транспорте избежала, и время бы скоротала, – но Оскар говорил, что ночью у него работа. А днем я постигала азы своей новой жизни. Устало упав на один из огромных стульев, он рассказывал мне, как устроен мир на самом деле. Я слушала раскрыв рот и только жалела, что нельзя записывать.

– Феномен оборотничества открыл Дарвин – именно поэтому наш институт носит его имя. Он назвал это «боковой ветвью». Ему, видишь ли, покоя не давала мысль, что человек – венец творения. Что все, тупик. А оказалось, что вовсе не тупик.

– Так мы – следующая ступень?

– Не совсем, – Оскар чертил пальцем на столе какие-то знаки, – альтернативная. Может быть вот так, а может – вот так. Сложность в том, что оборотни больше подвержены инстинктам, более импульсивны и порывисты – читай: менее разумны. Зато люди – слабее и менее живучи. Скинь человека с пятнадцатого этажа – что от него останется? Лепешка. Скинь оборотня (не такого как ты, конечно, а уже подросшего и набравшегося сил) – ну лапы переломает. Но выживет. То есть по теории эволюции, где выживает сильнейший, будущее за оборотнями. Парадокс.

– Что-то я не понимаю, – призналась я.

– Вот и он не понял. Не могло быть у последней ступени эволюции двух вариантов. А поскольку не понял, то и закрыл эту тему. И огласке не предал, за что ему большое звериное «спасибо». А то растащили бы нас по лабораториям, и, что бы там дальше было – никто не знает.

– А что было дальше так?

– А так не было ничего. Он мог наблюдать оборотня-волка – самый стандартный и старый вариант. Мальчишка, прислуживающий у него дома и таскавший тяжести, оказался не так прост. Поверив профессору, он рассказывал ему все, что с ним происходило, как есть. Но паренек все же был необразован, на многое не обращал внимания, и картинка складывалась мутная. Так Дарвин и умер, не поняв до конца, что же за чудо такое он мог наблюдать.

Я кивнула, давая понять, что слушаю.

– Итак, наука не стояла на месте, и доступна она была не только людям. Это сейчас мы умеем брать себя в руки и превращаться, когда мы этого хотим, а не когда придется, да еще и сохранять трезвый рассудок. А раньше внезапное превращение приносило множество неудобств, бед, а иногда становилось причиной смерти. Представь себе Средние века. Добропорядочный отец семейства, ходящий в церковь и исправно платящий десятину, вдруг превращается в волка посреди какой-нибудь ночной службы и срывается с места на волю, опрокидывая скамейки и распугивая прихожан! Когда он снова приходит в человеческий вид где-нибудь в поле и вообще пытается понять, что же с ним случилось, его уже ждет небольшая группа с факелами и вилами, со священником во главе. И он даже не успевает толком понять, что произошло, как сердце уже пронзено, а голова отрублена.

Я вздрогнула.

– Успокойся, не надо зеленеть лицом, – Оскар потянулся, разминая затекшие мышцы. – Перерыв?

– Ага! – Я так истово закивала, что он засмеялся. – Я тут видела кофейный автомат на каком-то этаже…

– А они на каждом есть, – в приоткрытой двери показалась голова Шефа.

Я невольно подскочила на стуле, порываясь вытянуть по стойке «Смирно!», Оскар просто обернулся к двери.

– Откуда такая честь? – Он приподнял бровь и слегка улыбнулся.

– Да мимо проходил, – Шеф уже был внутри. Он поднял глаза к потолку и всем своим видом изображал невинность, – думаю: дай зайду? Вдруг ты ее уже сгрыз в порыве праведного негодования? Он у нас знаешь какой, – обратился он уже ко мне, – чуть что не по нему – лапой по башке! Неповиновение – поймать и съесть! Будешь тупить – точно съест, я тебе говорю!

Я вздрогнула.

– Шеф, не пугай мне девочку, а? – Уже поднявшийся на ноги Оскар ткнул его кулаком в плечо. Я мимолетом отметила, что Шеф не покачнулся. Странно.

– А что я? – Шеф приподнял плечи и широко улыбнулся. Просто дурачащийся мальчишка. – Пошли-ка все вместе кофе пить!

Мы вышли из кабинета, причем Оскар даже не потрудился закрыть дверь.

– Это знаешь почему? – шепотом спросил меня Шеф. – Это потому, что все заходить боятся. Вот стоит мне оставить дверь, сразу припрутся всякие пить мой виски и курить мои сигары, а потом еще претензии выставляют, что у меня кофе кончился или сахар! Эх, надо было оборотнем родиться… – И он притворно вздохнул. Я хихикнула. С каждым днем мне нравилось тут все больше.

Автомат оказался сущей сказкой: в него не надо было опускать деньги. На мой восторженный вопль Оскар только картинно заткнул уши, а Шеф развел руками: «Ну ты сама подумай, какой смысл выдавать сотрудникам зарплату, чтобы они ее тут оставляли, а потом выгребать и снова отдавать им!»

Я радостно защелкала кнопками. Начала с шоколада со сливками, причем оказался он действительно горячим шоколадом со сливками, а не той коричневой бурдой, которую можно получить в городе. Потом был капучино, потом снова шоколад… Когда я заметила выражение лиц мужчин, было уже поздно. Оскар смотрел на меня, как смотрит взрослый на дорвавшегося до конфет ребенка. Шеф, сцепив руки и прижав их к сердцу, театрально умилялся. Я замерла, забыв проглотить шоколад.

– Кушай, деточка! – воскликнул самый главный начальник и, схватив с автомата салфетку, вытер мне рот. – Не обляпайся. Оскар, ты почему за ребенком не следишь?!

– А это не мой ребенок, – зевнул Оскар, – а наш общий. И сейчас твоя очередь быть мамой.

Шеф опустил голову, сокрушенно вздохнул и хлюпнул носом.

– Вот сколько уже лет его знаю, – доверительно прошептал он мне, – столько лет он меня угнетает!

Я наконец вспомнила про шоколад, завороженная этой сумасшедшей сценой – двое взрослых мужчин профессионально валяют дурака!

– А сколько вы друг друга знаете?

Они переглянулись и хором грохнули:

– Много!

Эта чашка шоколада все же была последней, и я потянулась к автомату с шоколадками.

– А вот это уже лишнее, – Шеф мягко убрал мою руку, – у меня в кабинете есть шоколадный торт. Пошли, сластены!

– Ты мне ребенка не балуй, – Оскар погрозил ему пальцем, – я тут дисциплину пытаюсь в ней насадить.

– И аскетизм, ага! Скоро заставишь спать на гвоздях! – Шеф повернул налево, на ходу доставая из кармана ключи. – Я у нас мама, мне положено.

Но дверь оказалась открыта.

– У тебя опять кончился сахар.

От небольшого шкафчика, стоящего в углу, нам улыбнулась самая красивая женщина, какую я когда-либо видела. Высокая, с идеальной фигурой, затянутой в черный комбинезон, облегающий ее как вторая кожа, она будто сошла с рекламного плаката. Платиновые вьющиеся волосы мягкими волнами спадали вниз, спускаясь до талии. Огромные (действительно огромные!) голубые глаза смотрели умно и весело. В изящной руке она держала пустую стеклянную банку из-под кофе с остатками сахара на стенках. Я замерла, открыв рот. Оскар чуть подтолкнул меня, проходя внутрь.

– Привет, Айджес, – Шеф улыбнулся и, подойдя к ней, вынул банку у нее из рук. – Ты же знаешь, я склеротик. Но завтра обязуюсь исправиться!

– Я надеюсь, – она улыбнулась и направилась к двери, на ходу скользнув по мне любопытным взглядом. – Оскар… – Она чуть склонила голову в знак приветствия.

– Айджес… – Кажется, он даже не посмотрел на нее. Никогда еще я не слышала в его голосе столько безразличия.

Дверь закрылась, и Шеф уселся на стол.

– Ну что я говорил! Стоит отвернуться – и кто-то уже шарит по твоему шкафу!

Оскар упал в одно из черных кресел и прикрыл глаза:

– Тебе не надоело, что она у тебя тут хозяйничает?

– Надоело. – Шеф уже деловито рылся в нижнем отделении шкафа, вытаскивая на стол пластиковые тарелки и вилки. – Но иначе она бы хозяйничала у тебя. А ты бы ее за это убил и съел. А она ценный кадр, и я не могу рисковать своими сотрудниками.

– А она кто? – спросила я, переводя взгляд с одного на другого. Оскар молчал и делал вид, что его здесь нет.

– Чего молчишь, кошатина? – Шеф распрямился, держа в одной руке коробку с тортом.

Оскар издал низкий рык, от которого у меня по спине побежали мурашки.

– Она суккуб, – объяснил мне Шеф, раскладывая куски по тарелкам, – демон-соблазнитель. Профессиональный. Устоять не может никто. Иногда бывает очень-очень полезна для наших операций.

– Совсем никто? – спросила я, отправляя в рот кусок торта, и тут поняла, что спросила.

Шеф хихикнул, стрельнув глазами в кресло.

– Ну почти никто. И это ее очень задевает. Ты есть идешь? – обратился он к Оскару.

– Я тут лучше. Кинь мне?

Только я хотела усомниться, что можно кидать по комнате торт на картонной тарелке, как Шеф подхватил одну и вращающим движением запустил по диагонали. Я невольно ойкнула, но Оскар, не глядя, поднял руку и поймал тарелку на раскрытую ладонь. Я ахнула.

– Вот, – заметил Шеф поучительным тоном, облизывая ложку, – слушайся дядю Оскара, тоже так уметь будешь. Кстати, поздравляю: ты познакомилась с еще одним побочным видом разумной жизни.

– А сколько осталось?

– Много. Ну, считай, троих ты видела…

– Почему троих? – Я непонимающе свела брови. – Оборотни, суккуб…

– …Я, – продолжил за меня Шеф и хитро подмигнул.

7

Проснулась я на полу. Сердце бьется в горле, кровь стучит в ушах, дыхание сбито. Пара секунд уходит на то, чтобы понять: сон. Просто очередной кошмар. Они теперь часто стали мне сниться – и всегда про Оскара.

Я села, завернувшись в упавшее вместе со мной одеяло, и запустила руки в волосы. Первым порывом было позвонить Оскару и узнать, все ли с ним в порядке. Но он будет мной недоволен. Не из-за ночного звонка – все равно не спит, – а из-за того, что не могла взять себя в руки. Умение владеть собой во всех смыслах – вот что теперь является моей целью. Оскар говорит, что без контроля эмоций невозможно контролировать тело. Оскар вообще много всего говорит, а я слушаю, слушаю… Иногда мне кажется, что я снова в школе, – такое количество материала мне приходится впитывать. Курс истории перемежается курсом биологии и естествознания. К концу разговора у меня обычно разыгрывается мигрень, и я уползаю к автомату пить кофе. Если Шеф не занят (у меня складывается ощущение, что он вообще никогда не занят), то я осторожно сую нос к нему в кабинет, и там находится печенье или еще что-нибудь – он оказался страшным сластеной. Так и бегут мои дни, один за другим, не давая мне продохнуть и что-то понять.

Я посмотрела на часы, было около десяти вечера. Самое время вставать, все равно будильник прозвонит через пару минут – сегодня мне в НИИД в ночь. У Оскара случился какой-то аврал, весь день он пробегал, по его выражению, «на четырех», так что время нашлось только ночью.

– Оборотничество – это ген. Передается только по мужской линии, а вот проявиться он может у кого угодно. Ген может передаваться из поколения в поколение и не проявлять себя, пока не найдет в организме необходимое сочетание группы крови, количества некоторых ферментов… – Заметив, что я смотрю в окно, Оскар сделал паузу. – Что с тобой?

Я не повернула головы. Белые ночи закончились, за окном было темно. Город спал, и даже Институт как будто стал несколько тише.

– Оскар, я не уверена, что это все для меня.

Ну вот, я наконец это сказала. Вместо того чтобы прыгать от счастья и зубрить матчасть, я сомневалась. Мне казалось, что прошлая моя жизнь была в разы проще – теперь я это понимала. А я привыкла идти по пути наименьшего сопротивления. Поэтому вначале обрадовалась: ура, не придется искать работу, вся дальнейшая жизнь предопределена! Все оказалось не так просто.