10

– Что есть оборотень? Смесь человека и зверя. Что есть летучая мышь? Смесь зверя и птицы. Что есть оборотень – летучая мышь? Смесь человека, зверя и птицы. Матушка-природа отжигает… Ай!

Я таки попала в Шефа квадратиком льда, который в специальной грелке прижимала к голове. У меня была мигрень. И хотя сейчас от нее все равно хотелось сдохнуть на месте, это уже был детский лепет по сравнению с тем, что обрушилось на меня сразу после превращения. Она уложила меня в постель на три дня, я не открывала глаз и не могла шевелиться. Даже бесшумные шаги Оскара, когда он заглядывал ко мне, разрывали виски на части, а в самой черепушке провоцировали атомную войну. Утром четвертого дня я попросила есть и льда. Как только я приняла вертикальное положение и запихнула в себя детское фруктовое пюре со сливками, Оскар выдернул меня к начальству, несмотря на мои стенания. Услышав про мое превращение, Шеф несказанно обрадовался, услышав про форму – оторопел. Сейчас я утопала в одном из угловых кресел, пытаясь понять, кто вырывает мне глаза из орбит, если я прикрыла их ледяной грелкой. А Шеф изводил меня подтруниваниями.

– Зрелище было интересное, – признался Оскар, сочувственно косясь на меня, – я такого прежде не встречал. А ты?

– В том-то и дело, – Шеф раскурил трубку и выпустил в потолок колечко сизого дыма, – что такой вариант алогичен. Оборотень – сочетание двух элементов. А тут получается три. Это все равно, что превратиться в утконоса.

– Сами вы утконос… – слабо проблеяла я из кресла, – когда вы меня уже домой отпустите? Я устала… И дайте маме позвонить, – вдруг осенило меня.

– Звони, деточка, кто тебе мешает, – Шеф повернул ко мне проводной телефон в стиле «ретро» – такие продаются в сувенирных магазинах. А я-то думала, кто их покупает! Оказывается, всякие нелюди…

Я отложила грелку на стол – как бы случайно прямо на документы Шефу – и набрала номер дома.

– Привет, мам! Это я!

– Чирик! – Я услышала, как она улыбается. – Как ты там? И где это твое «там»?

По отстраненным лицам начальства я поняла, что они прекрасно слышат каждое слово. Да и скрывать мне от них было нечего, а вот помочь в формулировках они могли.

– Мое «там»… – Я поймала взгляд Оскара и скорчила максимально паническую физиономию. – Ну… Я не так уж чтобы очень далеко.

Мама хихикнула:

– Выкрутилась! Слушай, Чирик… – Ее голос вдруг посерьезнел. – Я нашла кредитку у подушки. Ты знаешь, какая там сумма?

– Знаю, – мне вдруг стало неудобно, будто я ее украла, – мам, это мои честные деньги! Тут нет никакого обмана!

Она помолчала, я слышала, как она дышит в трубку. Когда мама заговорила, от ее шутливого тона не осталось и следа:

– Чир, скажи мне только… Мне не придется потом выбирать тебе цвет гроба и надпись на венок?

– Что ты! – Я даже руками замахала. – Конечно, нет! Тут все совершенно безопасно!!

– Деточка, – она вздохнула, – безопасно за такие деньги не бывает.

– Ну… – протянула я. И замолчала.

Она была права. Эти два месяца я каталась как сыр в масле, получала бешеное содержание и немного информации под шутки и прибаутки. Потому что была человеком. Теперь же, когда мое превращение прошло во второй раз, я стала оборотнем в полном смысле слова, хоть и самым слабым. Куда меня пошлют, в чем будет заключаться моя работа – знает разве что Оскар.

Я постаралась прогнать эту мысль. Никому не хочется умирать молодым. Особенно мне не хотелось сейчас: когда я только начала овладевать своей силой, когда впереди маячила сладостно-длинная жизнь, а мир поворачивался новыми темными сторонами.

– Чирик, ты не с бандитами связалась, а? – Голос у мамы был извиняющийся, будто она сама чувствовала, что говорит глупость.

Начальство, хоть и чувствовало весь драматизм момента, хором хрюкнуло в рукава. Шеф что-то быстро написал на бумаге и пододвинул мне. Почерк у него был легкий, с наклоном, чуть вытянутый – я такого у мужчин вообще никогда не видела, обычно их каракули разобрать невозможно.

– Нет, мам, – я покосилась на листик, потом на Оскара. – Я тут с очень… интересными… людьми…

Боссы снова прыснули. Я погрозила им кулаком – не хватало еще, чтобы мама услышала! – и вдруг заметила на лице Оскара странное выражение. Он улыбался будто бы через силу.

– Нет, мам, это не бандиты, – поспешила я успокоить родительницу, – они хорошие, правда.

– Ну ладно. Ты на этой работе надолго?

Я подняла глаза на Оскара, затем на Шефа. Они переглянулись. Оскар что-то быстро черкнул на бумаге и подсунул мне. На листе была нарисована восьмерка, я непонимающе подняла брови – восемь чего? Дней, недель? Оскар, засунув одну руку в карман джинсов, аккуратно повернул лист на 90 градусов. Я невольно вздрогнула и произнесла:

– Мам, я тут навсегда.

Она поняла меня. Я даже не надеялась на это, но она поняла и не стала меня отговаривать или что-то говорить про себя… Наверное, ее собственная потраченная впустую жизнь была достаточным аргументом. «Жить как угодно, только не зря», – однажды сказала она мне. И сейчас не отреклась от своих слов. Я пообещала, что буду по возможности забегать, но призналась, что в офисе придется практически жить – как и всем сотрудникам. Все было довольно-таки обычно, я чуть не прокололась в одном месте: когда она спросила, что такого особенного во мне нашли. Я захлопала челюстью, как вытащенная из воды рыба, но Шеф вовремя подсунул мне красноречивый рисунок: перечеркнутый рот и повешенный человек. Пришлось отделаться дежурной фразой: «Прости, я не могу тебе сказать».

У меня было столько вопросов, что они никак не умещались в голове, и я в итоге не задала ни одного. Голова снова начинала гудеть от напряжения, и я отобрала свою грелку у Шефа, уже пристроившегося таскать оттуда лед в бокал с виски. Он проводил мою руку суровым взглядом.

– Киса, – тут же обратился он к задумавшемуся о чем-то Оскару, за что тут же заработал рык, от которого в углу затряслась пальма, – ты бы провел второй курс матчасти, а то как бы чего не вышло…

Я в своем кресле застонала: опять что-то запоминать, опять мне будут компостировать мозг! Неужели меня нельзя просто оставить в покое, чтобы я занималась своей работой?

– Кстати, – я безуспешно пыталась сесть в кресле прямо и выглядеть серьезно, – а что я теперь буду делать?

Оскар поднял взгляд на Шефа. Они долго смотрели друг на друга, наконец Шеф уронил: «Рано», – и стремительно вышел из кабинета. Оскар вздохнул и поднялся:

– Пошли, надо тебе еще кое-что объяснить.

Быть слабой и стать сильной – сложно. Деревянный стул в кабинете Оскара, который я раньше едва могла сдвинуть с места, повиснув на нем всем весом, теперь отлетал в сторону как пушинка. Я чуть не опрокинула весь стол, густо покраснев под осуждающим взглядом босса.

– Садись. И постарайся ничего не своротить.

Я послушно плюхнулась на ближайший стул и на всякий случай подтянула к себе руки и ноги, отложив грелку со льдом в сторону. Оскар задумчиво мерил шагами комнату. Когда он ступал на паркет, я слышала, как скрипят под его весом половицы. Слышала и как за окном шелестят под ветром листья. Как поскрипывает дерево, немного раскачиваясь из стороны в сторону. Слышала, как кто-то в туалете в конце коридора отматывает туалетную бумагу. Я слышала столько всего, что впору было плакать, зажав уши руками. А еще я видела и чувствовала. Запах кожаных ботинок Оскара, его собственный странный запах – пряный и солоноватый одновременно, – запах дерева, которым тут было обшито все вокруг… Можно было сойти с ума. Я снова притянула грелку к себе и водрузила на макушку.

Оскар остановился у окна, задумчиво глядя в темноту и заправив руки в карманы.

– То, что ты не могла вспомнить свое первое превращение, – вполне логично. В том-то и дело, что, вспоминая его, мы перестаем быть людьми, точнее мыслить как люди, и превращаемся в оборотней. Ты и раньше могла слышать, видеть и чувствовать запахи, только твоя психика ставила барьеры. Теперь они ушли. Ты перестала считать себя человеком – кожа стала регенерировать, тело с удвоенной скоростью подстраивается под твои нынешние нужды… Да, не удивляйся – ты продолжаешь меняться. Думала, уже все? Нет, тебе придется менять гардероб.

Он снова замолчал, на этот раз так надолго, что мне показалось, и вовсе забыл про меня. Его слова не произвели на меня такого уж сильного впечатления. Мне казалось, что теперь меня вообще уже ничем невозможно удивить.

– Для трансформации тебе нужна злость. Или испуг. Выплеск адреналина. Так люди под действием момента способны поднять неимоверную тяжесть или пробежать немыслимое расстояние. У нас принцип тот же, только последствия внушительнее. В большинстве своем – мгновенная вспышка ярости, которая должна пройти в тот момент, как только ты превратишься. Это, пожалуй, основная сложность – научиться контролировать свои эмоции. На это уходит не одна неделя, а иногда и не один год. Если так же оставаться под влиянием этой эмоции, то контролировать свой разум и действия практически невозможно – в нас просыпается зверь, который все делает на свое усмотрение…

Я подождала, пока он снова продолжит, но молчание затягивалось, и я решилась на вопрос:

– Оскар, а почему я превратилась не до конца? Я вообще смутно помню, но там, кажется, были крылья и когти?

Он наконец отвернулся от окна и посмотрел в мою сторону. Моя озадаченность вызвала у него легкую улыбку.

– Потому что полностью превратиться – тяжелейшая нагрузка на организм, я уже не говорю о психике. Я говорил, что твое тело все еще претерпевает изменения, подстраиваясь под твой тип. Сейчас оно просто не вынесет полной трансформации. Но, даже когда оно подстроится, ты сможешь изменять только части своего тела.

– Ничего не поняла, – созналась я, снова откладывая грелку на стол.

Оскар вытащил другой стул, оседлал его и сел напротив меня.

– Для полной трансформации необходимо прожить не менее двухсот лет в сознании оборотня.

Я невольно присвистнула. Ну вот, а я уже размечталась…

– Не могу тебе точно сказать, с чем это связано, – продолжал Оскар, сочувственно глядя на мою вытянувшуюся физиономию, – но факт остается фактом. Пока полная трансформация недоступна, задача оборотня развить максимально удобные для боя особенности своего образа.

В голове начинало гудеть от обилия сложных слов, но я держалась.

– Ты фильмы про оборотней смотрела? Старые?

– Да, было что-то такое, – я невольно свела брови, припоминая что-то черно-белое с плохим гримом и косматыми дядьками.

– Сценаристы писали тогда все вернее, чем могли предположить. Если рядом не оказывалось оборотня, который мог помочь новичку и проконтролировать его трансформацию, то так все и получалось. Из-за небольшого возраста в сознании оборотня трансформация проходила рывками, меняя только части тела. Молодой оборотень не мог справиться с обрушившимися на него эмоциями. Из-за этого совершенно невменяемое поведение и многие жертвы – зверь в нем побеждал человека. Из-за невозможности мыслить здраво большинство становилось жертвой крестьян и священников похрабрее. Чтобы выжить в одиночку и пройти все стадии, требовалась немалая сила воли и твердый характер.

– Как у тебя? – вдруг вырвалось у меня, и я прикусила язык. Когда ж я начну думать прежде, чем говорить?! Но Оскар пропустил мой вопрос мимо ушей. Он внимательно рассматривал меня.

– Почему мышь? – Он вдруг нагнулся ко мне так близко, что я увидела, как в его желтых глазах отражаются лампы на потолке. – Что это для тебя значит?

Я невольно отпрянула:

– А я-то откуда знаю?

– Все не так просто, – он вздохнул, прикрывая глаза. Потянулся к карману и закурил, глядя куда-то в сторону мимо меня, вновь погрузившись в свои мысли. Впервые я видела его с сигаретой. – Наш образ не предназначен нам изначально, а зависит от нашего подсознания. Ты можешь быть кем угодно – был бы в тебе ген. Внешний вид полностью зависит от тебя – поэтому даже без полной трансформации оборотень может быть полезен, если только ему удалось взять контроль над собой.

– Хочешь сказать, я могла быть кем-то другим?

– Точно, – Оскар встал выбросить окурок в окно. В кабинет ворвался ворох ночных запахов, от мокрой листвы до горячей резины проехавшего автомобиля. – Вот посмотри на меня. Никто уже просто не обращает внимания, что я неправильный.

– Это как? – Я вытаращилась на босса. На мой взгляд, он был самым правильным существом на земле.

– А вот так, – он улыбнулся, возвращаясь на стул, – я пантера. Черная шерсть, так?

– Так.

– Но на самом деле пантеры пятнисты, как любой другой леопард. Черные пятна на черном фоне. А у меня их нет вообще – я полностью черный. Это произвол моего подсознания. Неважно, почему так вышло, но факт остается фактом: превращаясь в пантеру, я нарушаю законы природы.

– Мы вообще нарушаем законы природы, в кого-то превращаясь, – не удержалась я и тут поняла, что впервые сказала «мы» про оборотней. Раньше я невольно старалась избегать местоимений, не в силах отнести себя ни к оборотням, ни к людям. – Слушай, но если со временем можно получить контроль над своим превращением, то почему все остаются в одной форме? Вот ты, например, мог бы сменить облик…

– Нет, – Оскар зевнул, мы грустно посмотрели друг на друга и, поймав одну и ту же мысль, отправились за кофе, – ты не можешь никуда уйти от первоначального вида. Такова судьба. Так что нам еще предстоит поломать голову над твоей структурой.

– Чего? – в очередной раз не поняла я, упираясь лбом в кнопку «эспрессо».

Оскар закатил глаза:

– Перевожу для тупых мышей: надо будет еще разбираться, что в тебе оставить, а что убрать. Крылья, когти – это хорошо. Большие лохматые уши и сплюснутый нос – это плохо.

От такой картинки у меня даже сон пропал.

Лекция на время прервалась, мы просто стояли, прислонившись к автомату, и потягивали кофе. Точнее, первые порции мы просто проглотили, заглушая голод и прогоняя сон.

– Все же кофе – это замечательно, – заметила я, в замешательстве передвигая палец с кнопки «капучино» на «шоколад» и обратно.

– Точно, – Оскар бросил в урну рядом пятую пластиковую чашку и тут же заказал еще один «американо», – мой тебе совет: когда переедешь, поставь у себя хорошую кофеварку. Можно даже, как в кафе, кофемашину…

Он обернулся ко мне и замолчал, наткнувшись на мой оторопелый взгляд.

– Когда – перееду – куда? – раздельно произнесла я, внимательно следя за его лицом. Он покачал головой:

– Черна, я же говорил тебе: невозможно оборотню жить в семье, в обычной квартире. Многим, очень многим боковым ветвям возможно, даже вампирам, если постараться, но оборотням – нет. Тебе придется переехать в квартиру от НИИДа. В таких живет большая часть наших сотрудников.

Я сникла, опустив голову, и радостное возбуждение, подхлестываемое обилием кофе, мгновенно куда-то улетучилось.

Не сказать чтобы я была маменькиной дочкой, нет. Мама рано дала мне свободу – наверное, чтобы искупить как-то отсутствие отца, за уход которого она постоянно чувствовала вину, – и у меня не было острого желания вырваться из дома. Именно потому, что у меня была такая возможность, и никто меня не держал, я с завидной регулярностью возвращалась в свою маленькую комнатку с бордовыми шторами и бежевыми обоями. Мне нравилось жить дома, нравилось делить быт с мамой и знать, что я не одна. Когда я простужалась, она вызывала мне врача, приносила что-нибудь вкусное и смотрела со мной кино. У меня не было необходимости в отдельной жилплощади – и вот, поди ж ты, она свалилась на меня сама. Многие мои сверстники прыгали бы от радости, а я грущу…

– Странная ты, – Оскар смял в обманчиво аккуратном кулаке последнюю пластиковую кружечку и бросил ее в урну.

– Согласна, – поддакнула я, не поднимая головы и разглядывая посеревшие носки своих кед.

– Ничего, у вас там будет веселая компания, скучать тебе не придется.

– У нас там? Это где? – Я удивленно посмотрела на Оскара. – И какая такая компания?

Он на мгновение прислушался и улыбнулся.

– Вот твои новые соседи с дежурства вернулись, пора вам уже познакомиться. Все равно будете постоянно сталкиваться.

Он взял меня за локоть и потащил к главному входу, где, бодро козыряя, здоровалась с вошедшими Мышь. Перед нами, шутливо вытянувшись по стойке «Смирно!», стояли две совершенно одинаковые крупные рыжеволосые девушки. Ростом они были всего на несколько сантиметров ниже Оскара, а телосложением напоминали сельских доярок, плотно занявшихся фитнесом.