. И это люди называли искусством! Впрочем, должно быть, в оные времена проекторы работали лучше и пленка была новой, с яркими красками, с полноценным звуком. А теперь пробиваются лишь отдельные музыкальные фразы, полуразборчиво лопочет диктор... Похоже, это нечто вроде регулярного обзора городских новостей. Короткие эпизоды, забавная нарочитость подачи сведений: например, представляя человека, показывают его лицо отдельно во весь экран, а настроение того или иного события подчеркивают соответствующей музыкой... Депутаты народного собрания принимают закон об уменьшении срока условного гражданства. Что бы это значило?.. Хотя не столь уже и важен смысл закона. Главное, что здесь правило народное собрание. Спокойные, славные лица мужчин и женщин, у большинства длинные, до плеч волосы; светлые летние блузы, смело открытые платья, никакого официоза, стянутых галстуками шей... Неторопливо поднимаются руки - закон прошел, выборным магистратам остается лишь принять его к исполнению... Следующий эпизод: занятие йогой в детском саду... Достижения селекционеров-овощеводов... Публичное состязание поэтов... Ближайшая премьера оперного театра. Батюшки! "Парсифаль" Вагнера! А декорации какие богатые, и актеры молоды, красивы, вдохновенны!..
      А это что? Ну-ка, ну-ка, внимательнее, разведчик... Колонна грузовиков входит в приморский город - двадцать, тридцать, сорок машин... Они неимоверно грязны: они надсадно кашляют и бренчат, будто наполненные доверху железным ломом. Над каждым грузовиком колышется брезентовая будка, истрепанная, как парус корабля, совершившего кругосветное плавание.
      Передняя трехосная громадина, оглушительно чихнув, останавливается, ее окутывает сизый дым. Водитель, краснобородый богатырь, несмело спускается по лесенке из кабины; потоптался на местечке, точно удостоверяя кривыми ножищами в пыльных сапогах прочность мостовой, - и побежал ссаживать с кузова свою многочадную семью...
      Взобравшись на кровлю электромобиля, держа в руках мегафон, новоприбывших поздравляет член городского совета, высокий смуглый старик, похожий на индийского факира. Старик говорит о счастье быть свободным гражданином свободного сообщества; о том, что после недолгого срока условного гражданства переселенцы из Асгарда станут полноправными горожанами. Они получат земельные участки, строительные материалы, а далее - лишь от собственного трудолюбия приезжих зависит, насколько удобными будут их жилища, обеспеченными - семейства...
      - Так, господа клансмены, достойные отцы! Вот все и встало на свои места, - громко произнес Валентин, останавливая проектор.
      Значит, вероятно, еще до создания Улья был раскол в единственном городе планеты. Уходили из Асгарда те, чью свободолюбивую душу не устраивали жесткая власть "Стального ветра", его пустая вычурная словесность. Те, кого не вдохновляли лозунги, многопудовые скульптуры и недреманное око "любимых сыновей" за спиной. Уходили, селились на Южном Роге, может быть, еще где-нибудь, по-своему устраивали жизнь. И побежали по холодной Вальхалле слухи о беспечальной земле, и встрепенулась надежда... Но клан не захотел разброда и шатания умов. Надо полагать, первая партия ракет с ядерными боеголовками были изготовлены отнюдь не для штурма силовых полей Улья, которого еще не существовало; ракеты ударили по "раскольникам"...
      Валентин случайно взглянул на панель из некогда полированного дерева под окошками кинобудки - и почти без удивления, как нечто само собой разумеющееся, увидел там глубоко процарапанный знак "лежащей восьмерки". Его, Лобанова, и Уве Бьернсона условное детское обозначение, старый-престарый "пароль".
      ...Они нашли запертую комнату. Рассудив, что она должна быть почище других, Валентин легко, одним движением плеча сломал замок. Здесь было нечто вроде уголка отдыха: неповрежденные уютные кресла, мягкая кушетка и даже телевизор под чехлом из слежавшейся пыли. Сметя пушистые хлопья с сиденья, Урсула облегченно плюхнулась, вытянула ноги, зевнула:
      - Тебе не хочется спать?
      - Мы можем долго обходиться без сна. Тем более когда дорога каждая минута.
      - Ну а мне надо маленько расслабиться... - Она сбросила сапоги, уютно свернулась, зевнула. - Хотя, правду сказать, и скверное здесь местечко! Странно, что мне вовсе не хочется травки. Когда ты рядом, я не курю. Почему?
      Валентин поймал руку, протянутую Урсулой, легонько сжал ее пальцы.
      - Ну... считай, что это вроде гипноза. Для твоей же пользы.
      Не выпуская руки Лобанова, она вдруг гибко, по-кошачьи потянулась, бросила быстрый взгляд из-под ресниц - и разведчик почувствовал, что волнуется, будто мальчишка, да так, что в глазах темнеет...
      - Меньше двух часов осталось до возвращения, - невпопад сказал он.
      - Только ты меня заберешь отсюда, ладно? А то ночью здесь нельзя оставаться.
      - Я и сам хотел забрать... А почему - нельзя оставаться?
      - Нечисто тут. Человек один предупреждал... Кстати, он одну штуковину притащил отсюда. Дай-ка мешок!
      Порывшись, она достала небольшую статуэтку, поставила на столик. Серебристый, почти не потускневший металл; женщина с сильным прекрасным телом, с раскинутыми лебедиными крыльями, совсем непохожая на дубоватых архангелов Нового Асгарда.
      - Дарю! - с шутливой и немного грустной торжественностью сказала Урсула. - Вспоминай иногда обо мне в своем раю, праведник.
      И протянула обе руки с кушетки.
      Густая горячая волна исходила от Урсулы; волна затапливала Валентина; и, пораженный, готовый прервать биосвязь под этим натиском обнаженных эмоций, он вдруг ощутил, что теряет голову рядом с этой женщиной, что нет ничего важнее ее...
      - У меня грудь, как у мальчишки. Совсем нет... - прошептала Урсула, закрывая глаза, когда Лобанов расстегнул ее рубаху и поцеловал ямочку под горлом.
      XVIII
      А вот здесь, над полным безлюдьем, они непременно попробуют напасть. Убрать еще одного свидетеля своих неприглядных дел, расправы с Вольной Деревней. Восьмого свидетеля... Исаев, Перекрест, Эйхенбаум, Хаддам, Стенли, Баянмунх, Бьернсон.
      Но что же предпримут "крабы"? Термоядерные взрывы против кокона бессильны, в этом "Стальной ветер" уже убедился. И все-таки Уве они, скорее всего, прикончили. Откуда ждать подвоха? Этак они наловчатся уничтожать всех бегущих проникателей - уже без всяких просьб, без переговоров, без попыток убедить... Пожалуй, разработают целый спектакль: как встретить, как усыпить осторожность, как заставить снять кокон...
      ...Щемяще-горьким, словно в годы юношеских влюбленностей, было расставание с Урсулой. На предельной скорости антиграва Лобанов отнес женщину в горы юго-запада, где кочевала какая-то знакомая ей община "отщепенцев" - художников, музыкантов, актеров, не желающих работать на клан.
      Пройдя по заснеженному камню плато и полюбовавшись своими четкими следами, Урсула сказала:
      - Ну, вот, могу продолжать свою картину. Надолго ли еще хватит сил?..
      Они бешено целовались среди каменно-ледового хаоса, рядом с пирамидой из глыб - знаком бродячей общины. Потом художница отпрянула на секунду, как бы пытаясь глазами вобрать в себя Валентина, - и, не сказав больше ни слова, не оглянувшись, пошла по снегу, меж диких скал, покуда не скрылась.
      Разведчик приземлился неподалеку от места своего вчерашнего выхода из-под силового купола, когда до сигнала оставалось уже менее десяти минут. За незримой стеной чернели узловатые деревья. Ветер хлопотал в развалинах, взвивал холодные смерчики.
      Донесся чуть слышный, словно отголоски далекой грозы, рокот двигателя.
      Наступило даже какое-то облегчение. Валентин перевел дух и засмеялся, слегка испугав себя звуком смеха. Основательные ребята. Сейчас швырнут, наверное, целую мегатонну... Жутковато, конечно. Выручай, кокон! Максимальное напряжение времяслоя...
      Стыдно сказать, но Валентин искренне жалел, что ему придется иметь дело лишь с безмозглой техникой. Как далеких предков, что выходили в поле с острой саблей навстречу степной напасти, его охватило желание сшибиться с живым врагом. Ах, показал бы я вам, сукины дети! Не паршивый ваш "Божий суд", а настоящий поединок...
      В третий раз за последние двадцать четыре часа, гоня поземку, падал на него вертолет. Голубой, изящный, двухместный, с узкими лыжами под брюхом. Один только летчик был виден в пузыре кабины; и был он исполнен не вражды, а горечи и робкой надежды. Точнее, не он, а она, потому что легко спрыгнула, сорвала шлем с медно вспыхнувших кудрей наставница трутней, белозубая Ли.
      - Я убежала, - сказала она, протянув худенькие руки и тут же робко забрав их назад. - Я не буду говорить много, вы и так все понимаете... без слов... Возьмите меня с собой!
      Она прижала кулачки к груди.
      - Здесь страшно, страшно, страшно... Я была учительницей в бродячей общине, учила детей. Нашу общину переловили - усыпляли газом, бросали сети. Муж мой покончил с собой... Не могу больше, не могу! Возьмите меня! Я пригожусь. Буду рассказывать вашим ученым о Вальхалле. Я не займу много места на Земле! Пожалуйста...
      - Не могу, милая, - мучась бессилием, ответил Валентин. - Не могу. Наша техника... пока что не позволяет брать больше одного.
      Ли опустила ресницы и почти зашептала, стоя с потупленной головой:
      - Я обниму вас крепко-крепко... мы будем как один человек... Мне никак нельзя возвращаться, меня отдадут психиатрам... пожалейте меня, сударь... пожалуйста...
      Она заплакала, уронив голову и руки, похожая на провинившегося ребенка. Она говорила правду. Боль и хаос царила в ее душе.
      - Нельзя, - со всей возможной лаской сказал Валентин. - Невозможно. Если я вас возьму, то мы вместе погибнем...
      Словно два острых ногтя взяли его за виски. Из параллельной Вселенной послан предупреждающий сигнал. Три минуты спустя откроется тоннель.
      - Прошу вас, отойдите! Здесь нельзя оставаться, очень опасно!.. дрогнувшим голосом попросил он.
      Ли отрицательно мотнула головой.
      - Все равно... Мне не будет хуже... Останусь с вами.
      Ну, мирок! Ну, Вальхалла! Вот, девочка шмыгает распухшим носом, готовая снова разреветься. Как ее бросить?
      Почти невнятно, как бы с зажатыми ноздрями, резко и обиженно она потребовала:
      - Обнимите меня на прощанье. Хоть это для меня сделайте.
      Он уже сделал шаг вперед, чтобы, стиснув кокон в горошину, прижать к себе щуплое тельце с торчащими, как крылышки, лопатками; зарыться в пахучие рыжие завитки, гладить, шептать утешительную бессмыслицу. Весь опыт ласковой, любвеобильной Земли призывал его сделать так. Через две минуты девочка неминуемо погибнет.
      Валентин снова вспоминал Уве Бьернсона.
      Вот уж кто не колебался бы и десятой доли секунды! Честный, простодушный богатырь, не ведавший зла и не ожидавший его от других...
      А может быть, так и было?
      На него сбросили водородную бомбу, защитная оболочка выдержала. Тогда вожди клана, постигнув прямодушие и доверчивость Уве Бьернсона, разработали дьявольский план. Прилетела вот такая же плачущая девочка, умоляя открыть кокон и обнять ее на прощание. И Уве обнял. И какой-нибудь самонаводящийся гранатомет ахнул из кабины вертолета...
      Семьдесят две секунды до Прокола.
      Ли стоит все так же неподвижно, уронив руки, уткнув подбородок в грудь. Горе девушки вполне правдиво. Валентин видит его, душа Ли для него прозрачна. Нет в ней никаких ловушек, никакого смертельного подвоха. Может ли исполнительница приговора не знать своего задания? Может ли не ведать о наличии оружия, которое разнесет в прах и ее? Если бы Ли была фанатичкой-смертницей, Валентин знал бы об этом...
      ...Трудно выдержать. Больно. Недаром слово "жалость" одного корня с "жало"...
      Так, значит, опасения напрасны? И Уве не погиб, а, осмотрев руины Вольной Деревни к оставив другу знак "восьмерки", решил почему-то остаться на Вальхалле? Что делать? Остаться тоже? Продолжить поиск? Невозможно, его ждут... Выполнить хотя бы просьбу Ли? Снять на мгновение кокон?
      Словно подломились у нее колени, девушка обхватила невидимую выпуклость защиты Валентина, прильнула к ней впалой щекой... Что-то кукольное почудилось разведчику в этом движении. Что-то мертвенно-механическое.
      Нет уж! Пусть посчитают его бездушным, но кокона Валентин не снимет. Это даже не биосвязь, а нечто наследственное, завещанное теми самыми предками, что на коне, с копьем да саблей выходили отражать набеги коварных степняков. Уве прошлого не любил, закрывал глаза и затыкал уши на сеансах восстановленной истории. И потому оказался беззащитен. А его, Валентина, голос пращуров предупреждал: не рви с прошлым! Смотри в оба, пригодится!
      Он, Лобанов, видел разные эпохи. Он отлично знает, как, скажем, в конце двадцатого столетия в звуконепроницаемых стерильных боксах шпионских служб - о, эти аккуратные особнячки в воротниках газонов! - гипнотизеры наращивали агентам личность - личину. Никакой "интенсивный допрос" не выдавил бы из двухслойной памяти настоящую программу агента. Задание. Наверху мог быть слой дружелюбия, верности, влюбленности, чего угодно. Человек вел себя вполне искренне, он ничего не знал о нижнем слое, пока тот не начинал "работать".
      Наследство, завещанное "Стальному ветру" отставными офицерами спецслужб из числа миллионерских телохранителей, было употреблено для борьбы с землянами, умеющими читать мысли...
      Все! Живой, сознательной Ли больше нет. Включился нижний слой.
      Валентин торопил мгновения, как никогда в жизни. Ему хотелось накрепко, по-детски зажмуриться. Только бы не видеть сосредоточенную, без кровинки в лице, со сжатыми в ниточку губами стеклянноглазую Ли, которая методично пинает ногами и рвет ногтями непроходимый воздух.
      На мгновение Лобанова охватила громадная беспричинная радость. Словно опять стал ребенком и впервые прикрепил к груди диск антиграва, и вдруг начал, зажмурившись и крича во всю глотку, падать в небо.
      XIX
      Серебряная крылатая женщина стояла на коричневой шкуре гигантского трутовика. В настоящий момент гриб служил столом. Алия, в одних узеньких плавках, оседлала изогнутый ствол дерева; Валентин полулежал на пружинистом и толстом, как матрац, слое сизого моха, скрывавшем корни.
      - Я искренне сочувствую тебе, Валечка! - сказала начальница Станции, подставляя то одно, то другое плечо искусственному солнцу. - Если бы я могла хоть чем-нибудь возместить твою потерю... Ты ведь не пойдешь на стирание памяти?
      - Нет, я хочу о нем помнить, - сказал Валентин столь неприязненно, что Алия поспешила сменить тему.
      - Что бы ты предложил колонии Вальхаллы? Общее возвращение на Землю?
      - Конечно. Ведь это так естественно! Тут нам будет легко вернуть к нормальной жизни трутней, дать настоящее дело бродягам-интеллигентам. Мы на них не будем давить, дадим статус самоуправляемой территории: постепенно увидят, чьи порядки лучше, кто живет более полноценно, они или мы!..
      - Это естественно для нас, но не для твоего клана! - уточнила Алия.
      - Что же ты предлагаешь?
      - Предлагать будешь ты, Валечка. А я только поставлю вопрос перед Советом координаторов.
      - Хорошо, - сказал Лобанов после небольшой паузы; ему пришлось отогнать двух любопытных сапфировых стрекоз величиной с голубя. - Я вижу такой выход. Наладить постоянную связь между Землей и Вальхаллой. Смогли же какие-то гении пятьсот лет назад, сможем в конце концов и мы... Где-то там, на Южном Роге, где у них стояла раньше Вольная Деревня, надо основать нормальное земное поселение - с учебным ашрамом, с регенераторной клиникой, развлекательным центром и прочим. И пусть приходят кто хочет. Каждому - жилище и работу; но, конечно, никаких каст. Будь ты тряпичник, будь ты излеченный трутень - ты равен в правах любому "отцу", хоть бы и сверхдостойному.
      - Клан начнет бойню, будет истреблять всех, кто пожелает уйти! предупредила Алия.
      - Ну мы их защитим!..
      - Как? С оружием в руках? Не имеем права, друг мой. Все эти романы о смелых земных агентах, которых внедряли в средневековое или фашистское общество на других планетах, чтобы изменить там жизнь к лучшему, - сказки, и только сказки... Принцип самоопределения каждой нации, каждой общественной группы был священным для нас на Земле - и останется таковым применительно к Вальхалле. Начав с убеждения, мы непременно начнем палить от бедра. Озвереем сами, сломаем хребет чужой истории. Значит, нельзя и начинать. Надо сразу закрыть вопрос об этом, как неэтичный...
      - Спасибо за лекцию, - церемонно склонил голову Лобанов. - Но ты согласна хотя бы с тем, что необходимо вытащить остатки этих бедняг из Улья и навеки выключить его?! Когда меня просили об этом патриархи, я отказал: но теперь вижу, что иного выхода нет...
      Чуть подумав, Алия грациозно кивнула:
      - Да. Это как помощь утопающим при кораблекрушении. А вот с остальными проблемами - все намного серьезнее и сложнее.
      ЧАСТЬ 2
      ПРИНЦИП НЕВМЕШАТЕЛЬСТВА
      I
      Прежде чем сказать последние напутственные слова, Валентин Лобанов отошел к окну, выглянул наружу. Вид, которым он ежедневно любовался вот уже три месяца, просто не мог прискучить. Просторный амфитеатр бухты, застроенный с тропической белизной и воздушностью; шапки цветущих рощ, пальмовый караул набережной, а за ним - слепящее сетью бликов, густо-синее безбрежье. Все объято ленивой предвечерней неподвижностью жаркого дня.
      Сильнее, чем прежде, резнуло сердечной болью недоброе предчувствие. Двадцать лет назад проводил он в этот мир единственного друга, Уве Бьернсона; сегодня... Нет. Нельзя поддаваться настроению. Надо выдержать до конца, таковы условия игры - условия, известные сейчас, пожалуй, лишь ему, Лобанову...
      Волевым нажимом подавив тревогу, успокоив железы и нервы, Валентин обернулся к двоим, сидевшим у чайного столика. Вот они, последние выпускники школы, еще не получившие назначения: Войцех Голембиовский и Пауль Ляхович.
      Что сказать напоследок? Сильное, проникновенное - такое, что не было бы сказано за месяцы учебы? Много-много дней подряд этих двоих и еще двадцать девять человек, в основном бывших трутней, готовили к сложной и опасной работе в Новом Асгарде, в других городах и фермерских поселках Вальхаллы. Теперь обученные агитаторы (или, как их здесь называют, проповедники) займут определенные места в обществе, будут служить, получать за это деньги. А в свободное время - собирать людей, неустанно рассказывать о Земле, о Вольной Деревне; спорить, убеждать в преимуществах нашей жизни, приглашать всех желающих побывать здесь или на прародине... Да, все говорено-переговорено, смоделированы тысячи возможных ситуаций. Точно! Следует просто еще раз повторить самое главное. Коротко и четко. "Под занавес", чтоб иглой застряло в памяти.
      - Наверное, вы не раз спрашивали себя, - начал Валентин, - почему Земля не ведет агитацию техническими способами. Скажем, с помощью видеофильмов. Зачем рисковать людьми? И вы, я думаю, нашли для себя ответ. Но я попытаюсь кое-что уточнить... - Лобанов налил себе в чашку душистой светлой заварки - он пил зеленый жасминовый чай, - доверительно присел к столу. - Да, личный контакт, задушевный разговор действует сильнее, чем любой фильм, это так. Но есть более важная сторона. Мы не намерены вести тайную борьбу с кланом, расшатывать устои режима. А подпольные просмотры, конспиративная передача кассет - это уже формы подрывной работы. Ясно?.. Вальхалла устала от террора спецслужб, мы не хотим провоцировать новые гонения на "инакомыслящих". Пока это возможно, будем действовать о т к р ы т о. Пусть знают нас, как добрых друзей, как целителей прошлых ран, а не очередных заговорщиков, пытающихся "ускорить" прогресс, не жалея своей и чужой крови...
      Как будто бы толково сказано. Оба выпускника сидели, бесшумно прихлебывая чай и жадно внимая каждому слову. Нет вопросов - или собираются с мыслями? Какие они разные, ребята... Войцех, немного щупловатый и моложавый для своих тридцати лет, часто моргал светлыми ресницами, склонив носатую голову к плечу, точно внимательная собака. Смуглый широколобый Пауль, опершись щекой на кулак, глядел хмуровато, испытующе... А глаза у него серые. Такие же, как у самого Валентина... Боже мой, да чувствует ли он что-нибудь?! Снежная пустыня; усыновление Магдой; снова Вальхалла; удача - работа в колене почтальонов; три месяца в Улье, пять лет реабилитации... Пауль, Пауль...
      Встав от стола, словно бы затем, чтобы заварить свежую порцию чая, Лобанов на ходу провел кончиками пальцев по стриженому затылку Ляховича.
      II
      Пауль на минуту остановился перед лестницей, присел на бетонный барьер и достал сигареты. Отсюда, со склона Запретной горы, был виден чуть ли не весь город. Над головой Пауля вдоль многолетних, твердых, как мрамор, снежных завалов тянулась глухая ограда. За нею, над краем плоской вершины высились угрюмые колпаки подземного арсенала, одиноко белела башня нового вычцентра. Дом Семьи казался тяжелее и внушительнее обычного на фоне светленьких, веселых зданий службы исцеления душ - век бы не видеть этого веселья...
      Выступ горы закрывал от Пауля кварталы правительственных учреждений и казарм, зато во всей красе разворачивалась река подо льдом, с недавно вымощенной гранитной набережной. Под тем местом, где сидел агитатор, у опорной стены начинался парапет площади Божьего Суда. Дальше, один другого затейливее и роскошнее, среди голых крон стояли особняки отцов клана, окружая античную колоннаду театра и купол главного зала Единства Духа. Да, горделив и богат был правый берег; но за рекой уныло теснились одинаковые серые общежития трудармии, торчали бесчисленные заводские трубы, и лишь величавый собор, чем-то похожий на храм святого Петра в Риме, являл собою контраст убогой застройки левобережья.
      Думая о том, как разрослась столица за годы его отсутствия, Пауль смотрел глубоко вниз, куда уходила лестница. Там стыли в морозном тумане разномастные, разновысокие крыши Нижнего города. Туда лежал сегодня путь проповедника.
      Докурив, он стал спускаться по разбитым ступеням.
      ...Сегодня утром окончились три нереально-счастливых месяца учебы. Пауля, чувствовавшего себя, как приговоренный перед казнью, одели в бесформенный грязно-синий комбинезон, каскетку и тяжелые неудобные ботинки. Вручили ему стандартный бланк - справку о том, что гражданин государства Вальхалла такой-то излечен от последствий электронаркомании и является психофизически здоровым. Затем будущий агитатор вошел в фокус Переместителя... и обрел себя у реки, покрытой бугристым льдом, за которой в пелене метели громоздились фасады сумрачного города. Когда-то, в первой своей жизни, Ляхович сбежал от этого холода и уныния в чрево электронного наркоцентра - Улья.
      Оборвалась последняя нить, связывавшая с Вольной Деревней, с блаженным миром землян. Перед Паулем светила окнами безобразная бетонная коробка - контрольный пост, и навстречу уже шли двое пестунов. Укутанные в тулупы, прихлопнутые сверху чугунными горшками касок, унтер-офицеры с их мятыми лицами и пропойной мутью в глазах казались злыми карикатурами на н а с т о я щ и х людей, окружавших Пауля в последние годы. Но держались они спесиво. Ибо стал отныне Пауль Ляхович одним из последних в иерархии клана, младшим сыном - рядовым солдатом трудармии. Если он обзаведется семьей, его дети тоже будут младшими сыновьями в составе колена, то есть полка с наследуемыми званиями. Многолетняя беспорочная служба и угождение начальству могут, если очень повезет, вознести рядового до ранга унтер-офицера, по-клановски - брата-наставника. Но уж старшим сыном офицером военных или рабочих формирований - солдата сделает разве что прямое чудо с вмешательством небесных сил...
      Выдержав унизительный обыск и получив вид на жительство, бывший трутень побрел снежным полем к мосту на правый берег. Слава Богу, что коллега-проповедник, старший сын трудармии, обеспечил Паулю место наладчика игорных автоматов в кафе...
      Пообедать Ляховичу довелось в назначенной ему для жилья казарме рабочего братства. Не менее двухсот человек, в большинстве самого потрепанного вида, грелись тут кипятком, чуть закрашенным эрзац-кофе. Помимо кружки этого сомнительного пойла, Паулю выдали еще кусок несвежей колбасы и галеты - все в счет будущего жалованья... И вот теперь он спускался с горы, по щербатой, усыпанной окурками лестнице - к месту своей будущей службы, в Нижний город.
      ...Сия двусмысленная и порочная окраина столицы возникла всего пять лет назад, в прямой связи с уничтожением Улья.
      Первые годы после визитов земных проникателей клан тщательно раздувал среди населения страх перед "коварной" Землей и ненависть к ее жителям, якобы желающим покорить Вальхаллу сначала духовно, а затем и присоединить ее к своей "империи". Боевой Вождь Вальхаллы Руф Вотан наделил особыми полномочиями спецслужбы, велев им выискивать и карать возможных агентов Земли. Под этим предлогом было истреблено немало людей свободомыслящих или просто неугодных Вождю, а еще большее количество отправлено в каторжные работы. Главная причина массовых арестов не представляла загадки: страну, обескровленную Ульем, можно было возродить, либо дав волю смелой мысли научной и коммерческой, либо набрав несметную армию рабов. Первое решение являло опасность для "Стального ветра", его абсолютной власти и привилегий. Руф Вотан выбрал второе...
      После его смерти железный режим пошатнулся. В шпионов и диверсантов с Земли не верили уже и малые дети, а рабский труд все-таки не мог заменить передовых технологий. Наступало всеобщее отрезвление. Заводы и фермы дряхлели, дороги приходили в негодность, распределители для низших степеней родства недополучали самое необходимое - продукты, одежду, лекарства... Выстраивались гигантские очереди, расцветала меновая спекуляция. Никакая пропаганда, никакие гипнотические церемонии в залах "единства духа", шабаши на стадионах и трескучие парады не могли более вдохновить народ. Отнюдь не будучи наивными людьми, отцы клана понимали, что со дня на день могут очутиться не у дел, а то и в тюремной камере.
      Поэтому очередной Боевой Вождь, память которого теперь чтили не менее чем легендарную фигуру основателя "Стального ветра" - Безымянного, провел ряд крупнейших реформ. Прежде всего он договорился с землянами, приславшими очередную экспедицию на Вальхаллу, о совместном разрушении наркоцентра. Круги Обитания поставили условием строительство на планете суверенного земного города - Вольной Деревни, но Вождь не счел это слишком дорогой платой за излечение язвы, поглощавшей граждан.
      После этого клан объявил, что слагает с себя власть и оставляет за собой лишь право пасти людские души. Править же страной, как в давно прошедшие времена, должны выборный консул и сенаторы. Вместо распределения продуктов и вещей согласно степеням родства вводилась денежная система. Частная инициатива, ранее беспощадно подавлявшаяся "Стальным ветром", была исподволь разрешена - правда, в узких пределах: мелкие магазинчики, мастерские ширпотреба, сервисные и посреднические фирмы...
      Разумеется, любому трезвому и сознательному человеку было ясно, что клан продолжает диктовать свою волю; что именно он навязывает населению кандидатов в сенаторы, в ранге не менее начальника колена, и не случайно консулом избран член Семьи, отец-патриарх. Но не так уж много нашлось на Вальхалле сознательных и трезвых людей. А чтобы и в дальнейшем по возможности не пополнялись их ряды, "Стальной ветер" спешно выстроил под самой Запретной горой Нижний город, битком набитый ресторанчиками, игорными домами, борделями и "курильнями" для наркоманов. В техническом отношении это был шаг назад от Улья: зато в политическом...
      О да, Великий Преобразователь, Боевой Вождь Алексис Казарофф (родом из русских американцев), знал человеческую натуру... вернее, ее худшие свойства! Нижний город буквально за год-другой стал самостоятельным и независимым организмом. Хозяева притонов богатели: привычка к легким деньгам и дух разврата породили мощную преступность: складывались бандитские шайки, жившие налетами, шантажом и подпольным бизнесом самого извращенного характера; торговцы опиумом или женским телом обзаводились телохранителями, собственной полицией; порою вспыхивали настоящие бои, трещали пулеметы, ухали взрывы, сшибая пеструю развлекательную архитектуру... Лакомые до наслаждений попадали в злачные места; чуявшие молодецкую удаль промышляли разбоем; в нужный момент на воющих транспортерах врывались пестуны, под общий гвалт волокли в тюрьму или попросту пристреливали кого надо, разных там болтунов и вольнодумцев - ах, какой гениальной выдумкой был Нижний город! И Земля ничего не могла тут поделать, только посылать своих проповедников. Свободные люди добровольно выбрали себе образ жизни, а кому это не нравилось, тот мог поцеловать их в задницу...
      В полном сознании трудности поставленной задачи Пауль вступил на тротуары Нижнего города. Кругом царило дешевое, детски-наивное, густо замешанное на пошлости, но все же впечатляющее многоцветье: яркое тряпье в витринах, майки с фосфоресцирующими надписями, сигареты вперемежку с презервативами, бижутерия среди радиодеталей...
      Скоро Пауль вышел на маленькую площадь. То ли случайно, то ли благодаря издевательскому "дружелюбию" клана, именно здесь, на фоне крикливых реклам, был воздвигнут памятник в честь первого контакта с Землей: на высоком постаменте две безликих обнявшихся фигуры из черной бронзы - творение скульптора-авангардиста, одного из тех, кому дозволил самовыражаться тот же великий Казарофф. У ног двух уродов прикорнул третий, вроде бы женской стати, вцепившись в камень длинными суставчатыми пальцами. Пауль знал, что это изображение первой жительницы Вальхаллы, встреченной Валентином Лобановым, бродячей художницы по имени Урсула. Убитая каким-то патрульным среди снегов, эта падчерица общества через три десятилетия сделалась чуть ли не святой и запечатлена в бронзе.
      Увернувшись от одинокого грузовика, тарахтевшего через площадь в направлении порта, и дипломатично ответив аборигену с разбитой в кровь мордой, задававшему несвязные вопросы фонарным столбам, - Пауль покинул открытое пространство и снова углубился в кривые, узкие улицы.
      Скоро он обнаружил то, что надо, - красную занавеску в окне первого этажа - и позвонил условной серией у обшитой жестью двери с глазком...
      После некоторой возни дверь отворил небритый седой мужчина, по земным канонам - отвратительно рыхлый, с волосатым брюхом, выкатившимся из-под майки на пояс теплых рейтуз. Это был хозяин квартиры, водитель дальнорейсовых камионов Михай Георги. За его спиной горел тусклый свет. Было жарко натоплено, пахло табаком и прокисшим супом.