Да, скверной, по земным меркам, была реакция у вальхалльцев, даже у самых тренированных клансменов. Не слишком торопясь, Валентин отобрал пистолет, зашвырнул его в моховую гущу под склоном.
      - Чем горячиться, друг любезный, вы бы мне лучше... - приветливо начал Лобанов и осекся. Обезоруженный смотрел на него с пылкой дикарской ненавистью. Затем, осознав полное свое бессилие, офицер всхлипнул и, ребячески подвывая на ходу, бросился прочь.
      Такое поведение крепко озадачивало - не менее чем самозабвенный порыв рядового навстречу терзающим когтям. Тем более что под черепными крышками у обоих патрульных, как легко мог видеть Валентин, царила полная искренность. Солдат был настолько счастлив отдать жизнь за своего командира, что даже не ощущал боли. Офицер, не испытывая ни благодарности к обоим своим спасителям, ни естественного порыва - помочь раненому, горел одним всепоглощающим желанием: выполнить долг патрульного и ликвидировать чужака, явного шпиона. Не справившись, он почувствовал столь жгучий, невыносимый стыд, что не захотел более жить. Все это, конечно, было в духе кланового фанатизма, Священной Хартии. Но настораживала нечеловеческая степень самоотрешения...
      Делом секунды было сфокусировать на истекающем кровью солдате энергию Переместителя. Короткий удар ветра встопорщил воду ручья, тело растаяло. В регенераторной клинике Вольной Деревни разберутся и с этой поломанной психикой...
      Чтобы не возбуждать новых эксцессов, Валентин перевел свой защитный энергококон в режим "светового обтекания", а потому стал невидим. Так, благополучно миновав контрольные посты и перелетев через проволочные заграждения, посланник Вольной Деревни оказался в овальной, наскоро расчищенной котловине, где стояли войска. Стационарные реакторы были брошены в горах, собрать полевые Самоан не успел - обходились без силового колпака. Да и зачем был нужен колпак, если ударное соединение спешно готовилось к вылету?..
      Среди покрытых джунглями холмов, над которыми курились столбы гейзерного пара, на черном пепле выжженной котловины оканчивалась посадочная лихорадка. Танки грузно въезжали в трюмы вертолетов, солдаты толпились вокруг трапов. Видимо, после бегства и благополучного прибытия в Вольную Деревню адъютанта Голембиовского мятежники отчаянно заторопились. Опоздай Лобанов на пару часов - и вся эта рать обрушилась бы на истерзанный усобицами Новый Асгард...
      Син Тиеу стоял в окружении ближних людей у распахнутой кормы флагмана. Мужчины в касках с золотым знаком, в добротных комбинезонах, обвешанные оружием и радиоприборами, сытые и уверенные, рассматривали некую схему на развернутом листе - должно быть, карту обреченного города.
      Валентин Аркадьевич мысленно выделил невысокую, плечистую фигуру командира; с яркостью представления, некогда достижимой только для опытных йогов, обвел Син Тиеу светящимся овалом... Все! Больше не существует времени. Пропала суета людей и машин. Офицеры так и стоят, склонившись над картой, и один из них поражает некую цель указательным перстом. Все! Внутри остановленной микросекунды живут только они двое - мятежный начальник братства и человек из Вольной Деревни. У них собственный темп. Когда бы ни вернулись из него Лобанов и Самоан - прочие даже не заметят, что командир куда-то исчезал...
      Сразу все поняв, Син Тиеу медленно повернул голову к Лобанову и сказал - высокомерно и печально:
      - Какое дело сгубили, слюнтяи! Что в столице, знаете? Уличные бои, заводы останавливаются. Скоро будет большая кровь...
      - Ну да, - охотно кивнул Валентин. - А вы, миротворцы, всех бы успокоили, помирили...
      - Думаю, что успокоили бы.
      - Вечным сном, да... А впрочем, пофилософствуем мы с вами в Вольной Деревне. Если пожелаете, на моей террасе, за чаем... Ну, продолжайте грузиться, не буду мешать.
      - Какие санкции предусмотрены на случай моего отказа? - не шевельнувшись, спросил командир.
      - Санкции?.. Этого я не знаю, - честно ответил Валентин. - Но, надо полагать, Совет Координаторов принял... м-м... соответствующее решение.
      - Решение! - презрительно усмехнулся Син Тиеу. - Большая загадка!.. Разумеется, совершеннейший гуманизм. Никакой пиротехники! Это вы делаете чужими руками. Вот как нас бросили против Морриса...
      - Ничего не поделаешь, мы не можем допустить, чтобы из-за вас события на Вальхалле стали еще менее управляемыми. Между прочим с той же целью мы предложили вам совместно обезвредить Морриса. И вовсе не бросили - вы могли бы и отказаться... Нет! Все выглядело совершенно иначе. Отцы-патриархи обратились к нам с просьбой о помощи...
      - О боги! - впервые дрогнул монотонный голос Самоана. - Вам нужно официальное обращение? Чье?! Старой психопатки, называемой Боевым Вождем? Или этих надутых кретинов в орденах?..
      - Да, - кротко сказал Валентин. - Нам нужно такое обращение. Необходимо.
      - Значит, вы признаете законным нынешнее правительство Вальхаллы?
      - Признаем, ничего не поделаешь. Другого пока нет. Если народ свергнет это правительство и изберет другое - лучше, конечно, путем всеобщего голосования, - тогда мы вздохнем спокойнее. Но пока что для нас государство Вальхалла - это высокородная мать Гизелла фон Типпельскирх, консул и сенат...
      - А почему бы вам не посчитать наше выступление... народным? прищурился Син Тиеу.
      - Увы! - развел руками старейшина школы. - Вынужден сказать, что у вас нет ничего общего с народом, друг мой. Ни-че-го...
      - В самом деле? - Углы рта Сан Тиеу поползли вверх. - Странно! Равенство всех перед законом, конец тирании клана, конец расизма, распределение благ строго по труду - по-вашему, это не нужно народу? Но разве Земля не призывает к тому же самому? Разве у нас с вами не общая цель - коммунизм на Вальхалле?..
      - Да, - сказал Валентин Аркадьевич. - Если мы кого-нибудь и боимся, до сих пор боимся у себя в Кругах - так это исключительно вас. Таких, как вы.
      - Каких же это?
      - Слишком последовательных, дружок. Искренних - а я свято верю в вашу искренность, - искренних и радикальных обновителей мира. Тех самых, которые ради идеи - пусть и правильной, но ведь не абсолютно же, абсолютно верных идей не бывает! - ради своей идеи могут упечь миллионы людей в какие-нибудь общины для перевоспитания, сгубить девятерых на каторге, лишь бы десятый наловчился связно бормотать набор лозунгов. Конечно, у вас более современные средства мозговой обработки, я это понял, - но сама суть!.. Ей-богу, можете обижаться, но по мне - во сто раз лучше старый, глупый, разъеденный интригами клан, чем эта безупречная мясорубка, которую собираетесь наладить вы!
      - Клан! - Сдержанность начала отказывать командиру: говоря, Самоан комкал снятые перчатки. Лобанов видел бурю в его душе, похожую на багрово-черный вихрь. - Клан уже выкопал себе могилу. За собственные деньги. Прикормил своих убийц. Еще день, два...
      - Ну, вы же не станете выручать патриархов. Разве что сделаете состав захоронения более пестрым, свалив туда и архангелитов...
      Валентин отшатнулся от жуткой вспышки ярости, излученной Син Тиеу.
      - Ладно. Я палач, людоед. А вы? Что делаете вы? Не лезете в кашу?! Хорошо. Они видят, что вы сидите за стеной, и наглеют. Скоро они начнут бросать трупы у ворот вашей Деревни!
      - Мы же все-таки не боги, чтобы все предвидеть...
      - Вот-вот! Не предвидели! - захлебывался Самоан. - Нет, вы надеялись на другое! Что все побегут к вам... Ошибаетесь! Беглецы - не идейный резерв. Это крысы, трусливые и жадные. Раньше они спасались в Улье, теперь на Земле. Да! Новый Улей! Места хватит всем!..
      - Ну, чепуха же, Син... Мы никого не собираемся лишать родины. Отдохнув, подлечившись, все желающие смогут вернуться обратно.
      - Ага! И все начнется сначала. Кланы, касты, расы, старшие братья, младшие братья. Пока вам не надоест церемониться. И тогда вы вспомните меня. И сами бросите десант на столицу...
      - Мы обдумывали такие варианты... - Неожиданно Лобанов спросил: - Вы знаете, сколько времени сохраняется след транспортного средства на траве? Скажем, след колеса или гусеницы?.. Когда-то в ответ на подобный вопрос я засмеялся. Понятно же вроде, что лишь до осени! Весной выйдет из-под снега новая трава, без всяких повреждений... Оказывается, ничего подобного. Один проезд тяжелого грузовика или тягача повреждает травяной покров на десятки лет! Род человеческий подобен траве, Син Тиеу. След грубого насилия не исчезает веками, новорожденные несут страх в генах... Это ли нам с вами нужно?
      Помолчав немного, Валентин совсем иным, доверительным тоном добавил:
      - Думаете, мне не хочется действовать решительно и быстро? У меня сердце болит за Новый Асгард... Там мой сын, понимаете? Родной сын. Я сам его послал туда агитатором и недавно едва успел спасти от расправы. В другой раз могу не успеть...
      Самоан на мгновение притушил ресницами жестокий блеск глаз. Сверхчуткий землянин уловил тихий подавленный вздох, отсвет глубокой, смиренной печали... Несостоявшийся революционный комиссар Вальхаллы вспомнил о ком-то, бесконечно дорогом и навсегда потерянном.
      - Скоро вы будете рядом с Войцехом, - мягко сказал Валентин. - Без пиротехники. Где-нибудь в березовом лесу посреди Канады.
      VIII
      Пауль с удовольствием закрыл глаза, поудобнее устроился на подушке. (Недавно Толстый Ялмар, сжалившись над безропотным механиком, сдал ему комнатенку на втором этаже "Голконды".)
      День прошел удачно. На квартире Михая Георги Пауль дал последние наставления рябому тепличнику - тому, что его донимал вопросами после "проповеди" в винном погребке... Тепличник решил пробираться в Вольную Деревню; ему объясняли, как идти по Тропе.
      Строго говоря, закона, воспрещающего бывать в городе землян или в самих Кругах, на Вальхалле не было. Это тоже оговорили дипломаты... Но, чтобы выехать, требовалась куча бумаг, и прежде всего - характеристика от районного уполномоченного клана. А старший сын, погоняв вальхалльца по статьям Священной Хартии, мог такой бумаги и не дать. Требовалась огромная взятка... Где взять ее бедному "фермеру"? Таких, как он, или же иных, "неблагонадежных", вообще лишённых права на выезд, выручала тайная Тропа. За выход на нее брали по-божески, и можно было еще поторговаться...
      Начинается она в трущобах возле площади Бьернсона, а заканчивается в полутора тысячах километров отсюда, в самом безлюдном районе пограничья, в дремучей фиолетовой тайге с незамерзающими болотами. Местность зовется Теплые Ключи: там гниют завалами толщиной в несколько человеческих ростов деревья многих поколений. Только ловкий и мужественный человек может одолеть Теплые Ключи, да и то натершись вонючей мазью, которая должна отпугивать царапунов, рогохвостов, крыланов и прочую нечисть, кишащую среди буреломов. А за самой коварной из подогреваемых вулканическим жаром трясин незримо движутся лучи видеолокаторов Вольной Деревни, поджидая приходящих...
      Пожалуй, тепличник имеет шансы дойти. Невзрачен, но крепок. А какие у него зоркие, толковые глаза! Все же есть люди в этом обиженном судьбой стольном граде: есть ради кого рисковать... Пауля больно кольнуло под ребрами - опять вспомнилась Сильвия, самый дорогой здесь человек. Как ее теперь вытащить от этих чертовых сектантов?..
      О боже! Пауль так и подскочил в постели. За окном бухнул взрыв, где-то посыпались стекла, завизжали тормоза. Все перекрыл словно бы рев ураганного ветра. Ляхович с ужасом сообразил, что это голос толпы.
      В одних трусах он подбежал к окну, распахнул скрипучие створки... Над крышами домов полыхало гнойное зарево, и кто-то надсадно трубил в тысячу глоток.
      Он снова вспомнил про оранжево-голубых. И почти сразу, неведомо откуда, явилась уверенность: сегодня Пауль встретит ее. Очень скоро, до конца ночи. Быть может, обновленные железы дарят еще и способность видеть будущее?.. Недолго думая, проповедник бросился одеваться.
      Выбегая из дома, Ляхович едва не налетел на Толстого Ялмара. В одной майке и тренировочных штанах, нещадно скребя грудь, толстяк стоял на тротуаре, и промозглая темень не страшила его.
      - Что, и у тебя скипидар в заднице? - фыркнул хозяин, презрительно оглядев Пауля. - Поскакать охота с этими козлами?
      - У меня дело, - сдержанно ответил механик.
      - Хм, дело... - Ялмар оголил ржавые зубищи, похожие на булыжники. Вот при Руфе Вотане вы бы поорали да походили с флагами! Он бы вас живо пристроил куда следует и по лопате в руки. Ах, нет в стране хозяина, матери вашей...
      Не дослушав брани Ялмара, Пауль свернул в боковую улицу.
      Он почти бежал, пока не достиг широкого проспекта вблизи набережной аллеи Всех Святых. Асфальт ощутимо вздрагивал. Масса людей маршировала с факелами по аллее.
      Перейдя тротуар, Ляхович замялся у края грохочущего факельцуга. Жутковато было нырять туда. Но чутье звало неудержимо - к ней, к Сильвии... И он шагнул вперед.
      - А ну-ка, малыш...
      Его придержал пикет, решительные молодые люди с запахом синтепортвейна. Паулю сунули в руки факел, а к лацкану прикололи большой, аляповатый круглый знак: оскаленная рогатая голова с земным полушарием в глазу, с воткнутым в пасть клинком, имеющим вместо рукояти распятие.
      Жгучий стыд пронизал агитатора. Какое оскорбление для горячо любимой им Земли! Но делать нечего. Проповедникам древности и не такое доводилось терпеть.
      Марш, марш, марш!.. Человека, включившегося в шествие, сразу вынуждали шагать в ногу. Десятки тысяч подошв дружно опускались на мостовую... Архангелиты шли к подножию Запретной горы.
      Несмотря на предрассветный час, шла служба в небольшой церкви Сорока мучеников; сквозь высокие стрельчатые окна лилось нестройное пение. Возле храма шествие вобрало в себя буйно вопящую ватагу каких-то уж вовсе ошалелых парней в белых балахонах, испещренных алыми пятнами - под кровь.
      Хмурый, будто отравленный гарью небесный свет усиливался, наполнял улицы, делая все более бледным пламя. Факел Пауля догорел, он бросил обугленную палку. Большинство поступало так же. Вместо факелов поднимались двухцветные флаги. Путь пошел наверх, все круче в гору. Среди бараков, мусорных куч и пустырей начиналось шоссе, ведущее к охраняемой вершине. Над краем склона, на зеленом фосфорическом фоне неба вставали за гладкой стеной уступы гвардейских казарм.
      На кой ляд рвутся сюда почтенные граждане Нового Асгарда, что здесь рассчитывают найти, чего добиться?.. К Дому Семьи их, конечно, не пустят. Не хлестнут ли навстречу из амбразур свинцовые струи?.. Пока что Пауля все сильнее донимал холод: несмотря на тепло множества тел, стискивающих его со всех сторон, он окоченел до самых потрохов: особенно задубели ноги. В гору, в гору, все выше и выше...
      Ну вот - наконец остановка! Через головы видны Паулю громадные, в три человеческих роста, отливающие синевой створки ворот. Они закрыты.
      Сквозь толпу, гудя, проталкивается грузовик. Встал. Несколько человек взбираются на кузов, среди них - кроваво-пятнистые балахоны. Вперед выходит женщина с радиорупором...
      Остолбенев на мгновение, Пауль затем изо всех сил рванулся вперед - и тут же, приняв порцию кулачных тычков и брани, завяз в людском месиве.
      Наглухо упакованная в черный лаковый кожзаменитель, с грудью, сплошь завешанной блестящими архангелитскими побрякушками, стояла над толпой Сильвия.
      Честно говоря, Ляхович не ожидал от своей случайной подружки по номеру в "Попугайчиках" столь гладкой и связной речи. Шире дорогу праведному народному гневу... отпор духовному порабощению... достойные отцы-патриархи, ведите нас на бой... закрыть страну щитом веры от зловонного дыхания дьявола... разгромить гнездо соблазна, посольство Зла (да, так они называют Землю!)...
      От внезапно нахлынувшей злости Пауль забыл обо всем, кроме содержания речи. Теперь ясно, как белый день: одураченные массы готовы обрушиться на проповедников, на земное представительство: привести к тому, чтобы государство Вальхалла разорвало всякие отношения с Кругами Обитания, скапсулировало, стало "обществом в себе"; чтобы утратило смысл само существование Вольной Деревни... И все это - без видимого вмешательства верхушки клана, в порядке "волеизъявления народа"!
      Окончив, Сильвия поворачивается прямо к воротам Запретной горы и взметывает руку над головой. Она ждет ответа достойных отцов. Но нет ответа, и надменно недвижимы стальные, снарядоустойчивые створки.
      Ляхович невольно залюбовался напряженно-изящной позой девушки, выгибом стройного тела... И в эту секунду негромко, словно пробки открыли штопором, стукнули первые выстрелы. Пули были резиновые, но лупили изрядно. Подросток в желтой куртке с надписью на спине "Сигареты "Золотой бык", стоявший впереди, с воплем схватился за голову. На лбу его зияла глубокая ссадина. Старушонка в легком не по погоде плаще и голубой пилотке сестры-целительницы, закатив белки, осела под ноги заметавшимся людям...
      О Боже! Ляховичу показалось, что он рехнулся от событий этой, уже почти растаявшей в утреннем свете ночи. Наискось вдоль склона, невысоко держась, с заполошным тарахтением мчался прямо на него древний, Бог весть из какого музея взятый биплан, высокая этажерка с ярко-зелеными пятнами на нижних плоскостях... Нет, не пятна это, а изображения листьев - дубовых, кленовых, каштановых! Серой нахохленной птицей сидел в переплетении распорок летчик с широкодулым пистолетом в руке. Оказавшись над грузовиком, он снизился и швырнул гранату. До того как ахнул взрыв и посыпались с грузовика сектантские главари, Пауль успел узнать пилота. В безрукавке из собачьего меха и кожаном шлеме с зеленой кокардой скалился с высоты интеллигентный истопник Кабрера.
      Днище кузова заслонило Ляховича от осколков и взрывной волны, только в уши будто вогнали по плотной пробке... Сильвия! Он представил себе ее изорванной горячим металлом, искалеченной - и, не помня более ни о чем, выскочил наружу.
      На дороге вокруг шевелились поверженные архангелиты. Сильвия полулежала, опираясь на левый локоть, чумазая, но с виду мало пострадавшая, только гнилая блестящая кожура разодралась где только можно. Прочие участники шествия разбегались по склонам, стремясь вниз, к городу. Несколько человек стреляли из пистолетов по биплану.
      Не дожидаясь, пока грозный Кабрера швырнет вторую гранату, Пауль подхватил девушку на руки...
      Чуть позже, благополучно опустившись по шоссе, Пауль затащил девушку в один из промороженных бараков, где были выломаны двери. Сильвия, перемазанная сажей от факелов и раскисшей косметикой, казалась мертвой, маятниками болтались руки и ноги. Уложив подругу на пол, Пауль кое-как отер мокрым снегом ее лицо. Она застонала, выругалась: открыла закатившиеся под лоб глаза... и вдруг со всего размаха влепила Паулю звонкую пощечину.
      В следующие несколько минут Ляховичу пришлось усмирять разбушевавшуюся девицу. Еще не слишком владея своим телом, Сильвия тем не менее дралась руками и ногами, царапалась, несколько раз пыталась укусить своего спасителя - и непрерывно поносила Пауля, да так, что смутился бы даже портовый сутенер...
      Вот и стало все понятно: почему в отрешении, подобно биокиберу, шагала Сильвия на стадион; откуда взялись длинные, гладкословные ее монологи. Гипнарк! Полезная штукенция: вкатил человеку шприц, а потом читай ему вслух хоть всю Библию; запишется, как на магнитофон, и по условному сигналу отбарабанит человек весь текст от корки до корки - что приятно, при выключенном сознании. Одно плохо: коряво отходит гипнарк, и бредом, и мордобоем...
      Неожиданно Сильвия точно проснулась после дурного сна. Забавно шмыгнув носом, снизу вверх посмотрела на Пауля - недоуменно, но уже с оттенком кокетства. И засмеялась так радостно и смущенно, что у Ляховича сразу отлегло от сердца.
      - Ой, видел бы ты, на кого ты сейчас похож!..
      - Сама ведь отделала, чертова кошка! - притворно нахмурился Пауль, ощупывая свежие царапины на лице и шее.
      Она снова засмеялась, но уже по-другому... Агитатор зубами скрипнул от внезапно нахлынувшего желания.
      - Иди ко мне, дурачок! - сквозь смех еле выговорила Сильвия и расстегнула на своем комбинезоне "молнию" от горла до живота...
      Когда они, обнявшись, вышли из барака, стояло уже позднее сырое утро. Целуясь на каждом шагу, Пауль и Сильвия тронулись по пустому шоссе в Нижний город.
      Добредя до рано открывшегося винного погребка, они умылись, прижгли свои раны йодом из аптечки; затем Сильвия привела в порядок волосы, и они сели за столик. Ворчливый заспанный хозяин, знавший во всех подробностях события прошедшей ночи, поставил перед ними чашки горячего эрзац-кофе. Хозяин всячески поносил "прохвостов" и "разгильдяев", превративших город в бардак. Оказывается, поход архангелитов не кончился бегством с Запретной горы. Вновь собравшись в районе церкви Сорока мучеников, они зарядились спиртным, разбились на группы по пятьдесят-сто человек и пошли по Нижнему - надо полагать, сводить счеты с недругами... Теперь кругом пожары, прогремело уже несколько взрывов, и незадолго до прихода молодых людей в сторону площади Бьернсона проехала колонна грузовиков с солдатами.
      Потом хозяин оставил их в покое: они выпили по глотку скверного, но бодрящего пойла и опять поцеловались.
      - Да, городишко спятил, - сказала Сильвия и потерлась щекой о пальцы Ляховича. - Надо драпать отсюда куда-нибудь в глушь... На ферму, к черту на рога! Поедешь со мной ты, суженый мой... подарочек?
      - Куда? На ферму? - Сильвия часто-часто закивала.
      - Только нас там и ждали! - Пауль взял ее израненную ручонку в свои ладони. - Послушай... Я бы с тобой пошел, как говорится, на край света, да толку нет. Спятил не один Новый Асгард - вся эта поганая страна, вся Вальхалла, понимаешь? Хотя она никогда и не была нормальной...
      - Ладно! - Она опустила голову. - Я знаю... все, что ты скажешь дальше. Надо ехать в Вольную Деревню, да? Хорошо. Отвези меня туда. Наверное, я имею право на кусочек здоровой жизни... - Сильвия всхлипнула. - Хочется быть красивой, и чтобы внутри было все в порядке. Родить сына! Ты мне сделаешь сына?
      - Можно и троих, была бы охота! - невольно расплылся в улыбке Пауль.
      Хозяин вызвал им такси - у девушки были деньжата, перепавшие от оранжево-голубых. Пауль решил поселить Сильвию пока что на квартире Георги - тем более что там начиналась Тропа.
      ...Чувство неминуемой беды явилось еще в машине, когда он увидел за углом столб сизого дыма.
      Не было больше ни красной занавески в окне первого этажа, ни явочной квартиры, ни самого дома. Обугленные балки, черные дыры оконниц. Кутаясь в одеяла и чудом спасенные шубы, сидели на узлах или бродили по двору погорельцы. Изрядное число их топталось вокруг чего-то, лежавшего у крыльца.
      Пауль подошел. Сильвия зажала рот, чтобы не завопить.
      Лицом кверху лежал Михай Георги, голый, с порезами на груди, с обожженными дочерна ляжками, и вместо глаз у него были багровые ямы. Рядом уткнулась в грязь окостеневшая женщина. По черным с сединой космам Пауль узнал Эдит. Между ее лопатками была фигурно вырезана полоса кожи - в виде буквы S, первой в слове "Сатана"...
      К вечеру положение в столице стало вдесятеро страшнее. Стихия оранжево-голубого мятежа окрепла. К бандам из Нижнего, оравшим и размахивавшим факелами, топорами, самодельными бомбами, скоро присоединились бронетанковые части. Архангелиты, накопившие громадные запасы гипнарка и других наркотиков, легко привлекли на свою сторону солдат, и те, уже не выходя из эйфории, выполняли сейчас любые приказы "святых наставников"...
      Пауль и Сильвия видели, как алопятнистые боевики осаждают зал Единства Духа, где раньше проводились "вдохновляющие" собрания клансменов. Здание окружали баррикады. Мятежников поддерживали бронетранспортеры с пулеметами, батарея полевых орудий. У одного из чернокожих автоматчиков, лежавших за мешками с песком, как косой, сбрило кисти обеих рук; другой негр опрокинулся навзничь, в спине у него была дыра величиной с тарелку. Последними защитниками твердыни клана оказались даже не гвардейцы "любимые сыновья", а младшие дети "колена Лоа", наследственного полка для выходцев из Африки, еще более бесправных, чем азиаты. Видимо, понимая, что в случае победы архангелитов их, черных "язычников", ждет куда худшая участь, чем белых граждан, африканцы дрались с остервенением, не отступая ни на шаг.
      Город обезумел совершенно, оставалось одно - пробиваться к вокзалу... У перрона стоял поезд, ходивший в восточные города, к самой границе комфортабельный 19-й, с открытыми дверями синих обтекаемых вагонов, со спущенными подножками. Час отправления давно миновал: тепловоз пыхтел дизелем на малых оборотах, но не трогался с места. На платформе сидело и расхаживало множество людей - оцепенелых от страха или истерически возбужденных, сторожко дремлющих, замкнутых, плачущих. То ли собрались посетить родню в провинции, то ли скорее попросту удирали из грохочущей, окутанной дымом столицы. Как бы то ни было, но поезд стоял, и машинист праздно курил в своем высоко посаженном фонаре.
      Сильвия машинально потянула друга к вагонам: на ее лице появилось блаженно-капризное выражение, как у девочки, требующей лакомство из-за витрины.
      - Эй! - окликнул Пауль машиниста. Тот нехотя обернул плосконосое личико под высокой тульей фуражки. - Чего стоим? Ждем попутного ветра?..
      - Там эти... - Машинист подбородком боднул воздух в сторону поворота за гору. - Пикет.
      - А ну, открывай! - с неожиданным отрешенным спокойствием приказал Ляхович машинисту.
      - Чего?.. - осклабился тот.
      Вместо разъяснения Пауль выволок из-за пазухи армейский пистолет, полчаса назад снятый с трупа, и направил его в сразу вспотевшую физиономию собеседника. Когда тот отворил кабину, Ляхович подсадил на лесенку Сильвию, а затем взобрался сам.
      - Не будем ждать диктора, сами объявим посадочку... Ну, живо!
      Загнанно сверкая глазом из-под козырька, машинист щелкнул клавишей на приборной доске, заговорил в микрофон: "Внимание! Объявляется посадка на скорый поезд номер девятнадцать, следующий по маршруту..."
      - На Землю? - тоном ожидания радостного чуда спросила Сильвия.
      - На Землю, - решительно кивнул Пауль, и девушка захлопала в ладоши.
      По знаку Ляховича (вернее, пистолетного ствола) машинист дал двигателю обороты; состав лязгнул и сдвинулся с места, замешкавшиеся пассажиры опрометью бросились в вагоны. Проводники на ходу поднимали подножки, задраивали двери. Поезд мягко и неуклонно набирал скорость.
      Выплыв из-за отрогов горы, из трухлявого редколесья и тридцатилетних снежных завалов, явился поставленный поперек пути автоприцеп. За ним пестрели балахоны черносотенных боевиков. Увидев, что машинист тянется к тормозу, Пауль деловито ткнул его револьвером в затылок.
      ...Они явно не ожидали такого. Удар! Громада тепловоза смахнула препятствие, только рубчатые колеса мелькнули в воздухе. Сильвия торжествующе засмеялась, зааплодировала. На стеклах появились звездчатые отверстия. Несколько алопятнистых бежали рядом, задрав автоматы. Пауль выстрелил - и с наслаждением увидел, как оседает, катится в канаву мерзостный балахон.
      В следующую секунду подаренное Землей чутье подсказало Ляховичу: надо спасать Сильвию. И этого олуха-машиниста тоже, если удастся.
      - Тормози!..
      Надрывно визжат под полом колеса, сыплются искры. Так. Изрешеченная пластмассовая дверь распахнута настежь.
      - Прыгай!
      Она не хочет, кричит что-то жалкое и неразборчивое; она боится - за себя или за него? Она цепляется за руку... Не выйдет! Порядок. Катится под насыпь. Ничего, весенний снег рыхлый. Теперь ты... Ну, с тобой проще. Еще раз поднять пистолет. Мешок ты, парень, зажирел в кресле тепловоза, тебе только прыгать...
      Оглянувшись, Пауль увидел за кабиной боевика с занесенной гранатой. Редковолосого, щуплого, с цыплячьим пухом вместо бороды. От судьбы не уйдешь, даже с помощью Кругов Обитания.
      Тело, разорванное вдребезги, Великий Помощник не восстановит.
      ...Есть еще секунды, чтобы выпрыгнуть...
      Вольная Деревня, потом Земля. Долгий, долгий отдых. Сентябрь в Карелии. Нет - Тихий океан. Свежесть бриза. Загорелая, поздоровевшая Сильвия в тени пальм... Нельзя. Тепловоз облеплен этими тварями, как сладкая коврига муравьями, - не дай Бог им добраться до вагонов.
      Он потратил последнюю секунду, чтобы нажатием на клавишу разъединить магнитные сцепы. Сразу отстали, унеслись к повороту синие сигары; и кто-то, пытаясь допрыгнуть, позорно плюхнулся на шпалы...
      Прежде чем взрыв навеки погасил его сознание, Пауль успел только прошептать: "Господи, прими мою душу!.."
      ...Горячие, еще слабо гудящие рельсы - через равнину ноздреватого снега, мимо черных лесов, от горизонта до горизонта. Трупы в пятнистых балахонах. Глубокие провалы следов.
      Валентин не мог оторвать взгляд от расплывшихся багровых капель. У самых ног горели они. Осталось только это - и угасающий трепет биополя в воздухе, точно последняя грустная ласка...
      ...Упустил. Занятый этим кошмаром в Назарете, спасением десятерых "зеленых", облитых фосфором на мосту, который они защищали, - упустил, проморгал... Никогда не думал Валентин, что в нем столь сильны отцовские чувства. Сейчас, когда... когда он узнал о страшной гибели Пауля, пришлось прямо-таки насиловать свои железы, пускать в ход всю сверхтренированную волю, чтобы затопить успокаивающими ферментами нервный пожар. Иначе впервые за годы работы в Вольной Деревне увидели бы коллеги разведчика Лобанова рыдающим или оцепенелым в страшном внезапном горе. Он был уверен, что одиночество - его нормальное состояние; что главное в жизни - работа; промолчав в некий момент, когда признание было бы легким и естественным, с каждым месяцем стыдился все больше. Ну чего вдруг он именно сегодня возьмет и скажет Ляховичу: "Я твой отец?" Сенсация на всю Вольную Деревню... Отложим. Успеем... Не успели. Старый трусливый осел! А все же есть элемент мистики в этом сходстве судеб: мать, бедняжка Урсула, следами усталых ног рисовавшая "космическую картину жизни" на снежных пустынях, сгинула от пули пьяного патрульного, и такой же полузверь с одурманенным мозгом разнес гранатой ее сына. Ее и моего... Моего... Держаться, Валентин Аркадьевич!