ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

КЛЮЧ НАЙДЕН

Николай будто застыл, устремив неподвижный взгляд вперед. Огни фонарей, громады домов, мерцающих разноцветными окнами, строгие просторы моста медленно выплывали издалека, росли в размерах, а приблизившись, вдруг бросались навстречу и, быстро набирая скорость, проскальзывали мимо.

Так же стремительно мелькали взволнованные, растрепанные мысли в голове Николая. И чем больше он думал о происшедшем, тем меньше понимал и тем абсурднее казалась ему первая же мысль о связи всей этой ридановской истории с его генератором.

Да, эти даты совпадают. 24 июня вечером, около десяти часов, он окончательно убедился, что его «генератор чудес» не может делать чудес. Это было отчаяние. Крах. Гибель надежд.

Нечто подобное испытал и Ридан в тот же самый момент, судя по рассказам Анны и этого Мамаши. Хорошо…

Через двадцать минут он сбежал по лестнице в свою полуподвальную комнату.

Остов «ГЧ», накрытый чехлом, едва возвышался над одним из столов; детали, снятые и разобранные, лежали тут же. Все-таки Николай не мог отказаться от мысли найти свою ошибку и продолжал возиться над злополучным генератором.

Войдя в комнату, он мельком взглянул на эту коварную россыпь. Нет, в ней сейчас никакой разгадки не найти!

Он поставил стол против окна, как тогда, 24 июня. Разыскал ящик, который служил подставкой. Скинул бязевый чехол с остова «ГЧ» и установил скелет генератора на прежнее место. Вот тут, на самом краю подоконника, лежали образцы металлов.

Николай взял нитку, прикрепил один конец ее к свинцовому объективу «ГЧ», другой прижал на подоконнике бруском красной меди. Вот так шел луч…

Теперь нужен компас. Вот он. Стеклышко его снизу коснулось нити. Так… Стрелка останавливается, буквы «Ю» и «С» располагаются против ее концов, нить пересекает лимб, отклоняясь вправо. Значит, луч был направлен тогда на юго-запад.

Николай берет подробный план Москвы, транспортир, линейку, ставит красным карандашом точку в том месте, где находится его квартира, и от нее проводит линию на юго-запад.

Красная линия пересекает Кропоткинскую улицу в самом начале. Она проходит через дом № 16. Да, именно где-то тут должен быть Дом ученых.

Николай взял телефонную трубку, вызвал бюро обслуживания.

— Скажите, пожалуйста, адрес московского Дома ученых… Кропоткинская? Так, а номер?.. Шестнадцать?!

Шестнадцать!..

Значит, 24 июня, около десяти часов вечера, он, находясь около самого генератора, испытал необычайно острое состояние подавленности и неуверенности.

24 июня, в то же самое время, приблизительно такое же состояние внезапно овладело другим человеком, на которого упал луч генератора.

Вывод ясен: «ГЧ» излучает такие волны, которые действуют на психику человека подавляюще. В этом нет ничего удивительного. Если ультракороткие волны вызывают головную боль у людей, обслуживающих генераторы, то здесь, при столь высокой частоте могут обнаруживаться и более серьезные влияния. Николай находился в непосредственной близости от генератора. Ридан, очевидно, попал прямо под действие луча.

Все это понятно и естественно.

Но откуда же появились у профессора эти буквы?! Профессор писал их на доске в самый момент действия луча. Значит он знал их?!

Нет, когда Анна за столом показала ему шифр, Николай внимательно следил за выражением лица Ридана: он их не знал, это было очевидно. Или не помнил — забыл. Но он мог их составить сам в тот момент. Ведь сказал же немец, что в основе шифра лежит нечто общеизвестное, следовательно, известное и Ридану. А если так, то, чтобы разгадать шифр, нужно заставить профессора восстановить в памяти ход его мыслей тогда, у доски. Во всяком случае нужно поговорить об этом сначала с Анной.

На следующий же день, придя на фабрику, Николай прежде всего разыскал Анну. По взгляду, по быстрой улыбке, озарившей внезапной радостью ее лицо, Николай понял, что Анна ждала его после вчерашней истории.

— Ну что? Как? — быстро спросила она, протягивая ему руку.

Николай обстоятельно рассказал ей о результатах своей проверки. Одна из волн, которую он тогда вызвал в своем генераторе, очевидно, действует на какие-то нервные центры… Таким образом, очень возможно, что генератор, о котором мечтает профессор, действительно уже существует. Его только нужно собрать снова. Для Ридана это будет огромным сюрпризом. Но шифр… Шифр остается тайной. Следовало бы поговорить с профессором об этом откровенно. Может быть, он восстановит в памяти то, что он вспомнил или представил себе тогда, в момент этого странного состояния. Анна думала. Позвонить сейчас же отцу, сообщить радостную весть о генераторе? Но тогда придется рассказать и о шифре, а врачи категорически запретили напоминать ему об инциденте в Доме ученых. Кроме того, генератор сейчас разобран. Сколько времени нужно, чтобы его снова собрать? Недели две? А сушилка? Её нужно пустить в срок, это дело чести их коллектива, нарком ждет. Тунгусову нельзя отвлекаться.

Решили: Ридану пока ничего не говорить о генераторе. Анна постарается заинтересовать отца разгадкой шифра, не упоминая о его выступлении в Доме ученых.

Бывает, например, так. Люди делают съемку, изучают падение реки, рельеф, геологическое строение недр. Потом бурят породу, закладывают тонны аммонала и производят взрыв. Земля поднимается со своего места и переходит на другое. Сразу меняется лик местности, река устремляется в новое русло. И течет уже по-иному.

Таким взрывом было свидание с наркомом. И жизнь наших героев потекла иначе.

Николай почувствовал себя стрижом, взмывающим ввысь в свободном полете. Перед ним открылась даль. В ней плавала одна только темная тучка — отпуск его кончался. С помощью того же Храпова Николай легко добился увольнения из института и был тут же зачислен в штат фабрики. Он получил конструкторское бюро — все, целиком. Тучка растаяла. Ничто больше не скрывало горизонта. Вдали, за туманными еще контурами сушилки заманчиво маячил институт Ридана, — будущее представлялось ясным и влекущим.

Всю свою энергию Николай, по обыкновению, устремил в созидание, в работу. Официально ее возглавлял Федор — по праву инициатора, тонко учтенному директором. Основное рабочее ядро «армию Решеткова» составляла небольшая бригада молодежи, отобранная из коллектива фабрики, Анна, в порядке все той же общественной, бескорыстной помощи, взяла на себя документацию, связь с контрагентами, учет работы — словом, все малоинтересные, но необходимые дела, от которых порой зависит успех предприятия.

По молчаливому соглашению участников, исполненных энтузиазма, стройка была начата, как мероприятие чрезвычайное, ударное, штурмовое. На высоких темпах особенно настаивал Храпов. Чувствовалось, что он придаёт им какое-то особенное значение. Впрочем, никто об этом не задумывался — спешка казалась естественной и устраивала всех. Храпов ежедневно навещал «сушилкину бригаду», подбадривал, интересовался не надо ли чем помочь…

Роль главы не превратила Федора в «начальство». Руководящие функции — распределение, прием и оценку работы — он выполнял между делом, на ходу. В остальном, нисколько не заботясь о престиже, становился рядовым членом своей веселой бригады: перемазанный металлической пылью и маслом, носился по цехам и кладовым, разыскивая подходящие «внутренние ресурсы» и инструменты, точил, сверлил, паял, сваривал детали — по чертежам и указаниям Тунгусова, а то и брался вместе со всеми за лопату или отбойный молоток. Он прекрасно понимал, что автор концерта, которым он дирижирует, — Тунгусов.

В общем дело шло хорошо, но случались и затруднения, причем всякий раз, когда решение вопроса оказывалось за пределами фабрики. К намеченному сроку был готов котлован к трансформаторной подстанции, а двадцатиметровый кусок кабеля, который должен был отпустить кабельный завод, оказался по ошибке переданным какому-то другому предприятию. К тому же завод вообще отказался дать кабель сверх своего плана, ссылаясь на какие-то «новые» распоряжения свыше.

Главное, чего все ожидали с волнением, — генераторные лампы — были сделаны с небольшим опозданием. Шикарно упакованные, проверенные техническим контролем, снабженные паспортами, они казались безукоризненными. Однако при испытании, которое им учинил Тунгусов, они «дали газ». После долгой канители с заводом и тщательных исследований Николай установил, что причина появления газа крылась в неправильном составе стекла, из которого были сделаны баллоны. Пришлось отослать лампы обратно для смены баллонов.

Всякие осложнения пока что улаживались или своими силами, или с помощью Витковского, который теперь стал необычайно чутким и благожелательным. Поэтому Тунгусов и Храпов не звонили наркому. Но история с лампами встревожила их не на шутку. Уж очень она была похожа на инцидент с профессором Флеровым. Однако и на этот раз решили подождать.

— С этим торопиться не следует, — говорил директор, беседуя с Тунгусовым наедине. — Помнишь, что сказал нарком? «Лампы будут». Значит будут, что бы они тут ни выкомаривали… Или… можно сомневаться?..

Николай понял намек, но не дрогнул, не обиделся, а даже обрадовался ему. Этот чудесный человек Храпов просто поверил в его лампы, ничего в них не понимая. А он имел право сомневаться, он рисковал.

— Не бойтесь, Тимофей Павлович, я уже проверил. Лампы хорошо работали, оправдали мои конструктивные расчеты полностью.

— А газ? — удивился Храпов.

— Газ появился на высоком режиме и не сразу. Расчет тонкий.

— Думаешь, расчет?

— А чёрт его знает… Может и случайно ошиблись, а может — и сознательно. Вот, мол, опять та же история, значит не зря тогда пресекали эту затею… Все закономерно, Тимофей Павлович, единственное новое у нас — лампы, вот по ним и бьют.

Храпов задумался, покачал головой.

— И что это всегда: как новое, так и начинается…

— Закон природы, Тимофей Павлович, новое всегда входит в жизнь с трением…

— Теория, Николай Арсентьевич… Какое тут «трение»! Я понимаю, когда есть основания не верить, сомневаться в методе, в расчетах. Но он даже не пытался проверить. Гадит, чтобы поднять свой престиж, выслужиться! Жульничество простое, больше ничего!

— Жульничество, верно. Но не так все просто, Тимофей Павлович. Я знаю эти дела. Витковский тут — пешка, исполнитель. Руководят им другие, более солидные силы из научных сфер, которые, поверьте, давно разобрались в ценности нашего нового. Не любят они, когда что-нибудь дельное появляется не от них — признанных столпов теории, — а помимо них, от каких-то никому неизвестных Тунгусовых… Да и — что сказать, обидно, конечно.

— Вон что! Кто же это?

— А не знаю. И не стоит нам даже интересоваться ими. Хватит с нас Витковского — главного исполнителя.

— Ах, сук-кин сын… А ведь какой хороший стал! Теперь понятно: маскировка… Слушай, Николай Арсентьевич, — Храпов вдруг заулыбался, — пожалуй, козыри-то сейчас все у нас. Мы их игру знаем, ну и оставим в дураках, ей-богу! Теперь только надо точно играть. Игра будет такая: мы — робкие, наивные; к наркому идти снова не собираемся и Витковскому верим. Они убеждены, что заманежат нас на лампах. И пусть! Тут мы будем играть в поддавки, чтобы они не придумали какого-нибудь нового, неожиданного подвоха, не помешали бы в чем другом. А пока они будут мудрить с лампами, мы спокойненько, но не мешкая, достроим всю машину. Вот тогда и тяпнем — к наркому, покажем ему все каверзы, какие они успеют придумать. Ох, и трахнет же он тогда по этому дяде — мокрого места не останется! И лампы будут в два счета. Ведь будут, он нам поверит!

— К-конечно, поверит, мы же не обманываем, — согласился Николай посветлев. Перед ним снова простерлась голубая даль.

— Спешить надо с машиной, — заключил директор. — Темпы решают все!

Через несколько дней произошло событие, по-видимому, предрешившее исход борьбы.

Около полудня Храпову позвонил секретарь наркома и попросил немедленно направить к нему инженера Тунгусова, по возможности, со всеми материалами о его генераторных лампах.

Минут через двадцать после этого разговора Николай вошел в приемную. Секретарь тотчас встал, сказал: «идемте», и без доклада открыл перед ним дверь в кабинет. Было ясно, что он действует по заранее полученным инструкциям. Уже это насторожило Николая.

— Пожалуйста, Николай Арсентьевич, — сказал нарком таким нейтральным, будничным тоном, словно приглашал одного из своих постоянных сотрудников, с которым только что виделся.

Николай все это заметил и учел; нарком был не один. Из-за спинки кресла выставлялась голова с круглой, будто циркулем обведенной, лысиной на макушке и узкие обвисшие плечи.

— Вот это и есть тот инженер, о котором я говорил, — сказал нарком голове. — Ламповик. Познакомьтесь, Николай Арсентьевич, это профессор Акулов, слышали, конечно…

— Как же… Читал, знаю труды профессора… — Теперь Николай понял почти все. Человек, поднявшийся с кресла, длинный, весь вытянутый, будто прокатанный под валками блюминга, был известным авторитетом в электронике. Правда, собственных творческих достижений у него не было, но имя его часто мелькало в специальной печати — он деятельно «участвовал», рецензировал, реферировал, выступал, консультировал, компилировал, популяризировал…

— Товарищ Акулов был на ламповом заводе по своим делам, — продолжал нарком, — и случайно познакомился там с одним заказом на генераторные лампы, которые, по его мнению, спроектированы неграмотно. Профессор счел долгом предостеречь меня, поскольку мы встретились по его делу. Вот я и решил вызвать вас… Кстати, профессор, кто там обратил ваше внимание на ошибку? И почему они не опротестовали заказ?

— Ошибку нашел я сам, случайно, — низко в нос загудел, как из бочки, профессор. — Увидел на столе рабочие чертежи, ну, глаз наметан, заметил сразу… Проконсультировал. Фамилий, к сожалению, не запомнил, люди ведь незнакомые… Кажется, теперь собираются протестовать.

Николаю стало ясно: нарком отдавал ему этого профессора на растерзание. Ладно!

— О каких, собственно, лампах идет речь? — спросил он.

— Генераторные, ультравысокочастотные.

Николай вытащил из портфеля синьку, развернул.

— Эти?

— Позвольте… кажется… да, они самые.

— Так. Что же вы тут находите?

— Как! — профессор почти возмущенно воззрился на Николая. — Вы хотите, чтобы мы занялись разбором здесь, сейчас, мешая народному комиссару?! — он вытащил из кармана часы. — Наконец, и я не располагаю…

— Ничего, ничего, — перебил его нарком. — Я прошу вас немного задержаться. Мне очень важно выяснить этот вопрос сейчас.

— Итак, профессор, — спокойно сказал Николай.

— Хорошо-с, — прогудел тот, нервно надевая снова очки. — Я только сформулирую основное. Такая лампа работать не может. А если и будет работать, то лишь при слабом режиме и с ничтожнейшим КПД. Профан, который ее конструировал, допустил элементарную ошибку. Ну вот смотрите. Согласитесь, что при таком расположении электродов, как здесь, — длинные, как сосиски, пальцы обеих рук профессора причудливо сплелись над схемой, изображая электроды, — неизбежно возникновение так называемой паразитной емкости!

— Несомненно, профессор. Вы абсолютно правы! — с утрированным восторгом поддакнул Николай.

— Ну, вот видите! А паразитная емкость — вредное явление, парализующее генерацию. Борьба с ним представляет основную задачу в современной электронике.

— Так… А знаете, профессор, есть такое растение — белена. Очень вредное явление природы; вызывает отравление, галлюцинации, умопомрачение, даже смерть. Или, скажем, плесень. Или ядовитая змея, — чего вреднее! А вот люди изучили, овладели этими вредными явлениями и превратили их в источники могучих средств для лечения болезней. А трение! Ведь борьба с ним «представляет основную задачу» на протяжении всей истории техники. Но не будь трения, мы не имели бы транспорта, да и ножками не смогли бы передвигаться по земле…

Нарком сидел, откинувшись в своем кресле, и с видимым интересом следил за сражением. Профессор Акулов чувствовал, что его бьют, что нарком поощряет это избиение, и земля под ним дрожала. Он мучительно искал способа выйти из игры, в которой собирался сделать всего один, не совсем чистый, но выгодный ход, казавшийся таким простым и безопасным…

— Природа не знает ни вредных, ни полезных явлений, — продолжал Николай. — Вредным мы считаем все то, что мы еще не освоили, не поставили себе на службу, — не так ли, профессор?

— Хорошо, — с трудом делая скучающий вид, возразил, наконец, Акулов, — но паразитная емкость потому и названа паразитной, что она существует за счет нормальной работы контура. Не так ли, дорогой мой?

— А я и не называю ее паразитной. У меня она учтена, рассчитана и поставлена на службу процессу генерации, как величина, кратная емкости идеального контура. Больше того, моя лампа только потому и может работать, что…

— Ваша лампа?..

— Да, моя. Я и есть тот самый профан, который ее сконструировал.

— Простите… — профессор деланно засмеялся, внутренне холодея, теперь он понял, что спасения нет… — Я не знал…

— Неважно. — Николай уже видел, что пора кончать. — Скажите, профессор, вы, очевидно, не познакомились с техническим расчетом этой лампы? Вот он. Тут все объяснено. Как видите — математика. На пальцах это трудно изобразить…

— Нет… мне не показывали…

Нарком вышел из-за стола.

— Как же так, товарищ Акулов, — сказал он, — нехорошо получается… увидели где-то на столе чертежик, с кондачка осудили, не поговорили с автором, даже не ознакомились с материалом, устроили на заводе консультацию, сбили их с толку; теперь они, конечно, прекратят эту работу, опротестуют заказ… А ведь тут принципиально новое техническое решение, как я понимаю.

— Думаю, все же ошибочное. Полагаться на мнение одного автора, мне кажется…

— Я уже получил авторское свидетельство, — совсем тихо, будничным тоном вставил Николай.

Акулов повернулся к нему и застыл. Это был «нокаут». Нарком добродушно рассмеялся.

— Вот видите, — сказал он. — В таких условиях мнение одного оппонента стоит гораздо меньше, чем мнение автора. Давайте лучше действовать по системе товарища Тунгусова: будем превращать вредное явление в полезное. Возьмите с собой этот технический расчет, — можно, Николай Арсентьевич? — вот… и хорошенько обмозгуйте его. Уговоримся так: если найдете ошибку, завтра позвоните мне. Если ошибки не окажется — завтра же так или иначе доведите до сведения завода или главка, что вы ошиблись и что заказ должен быть выполнен. Проверку исполнения этой программы беру на себя. Простите, что задержал, но… как видите, вы сами поставили под удар вашу репутацию…

Николаю очень не хотелось подавать руку Акулову, но тот сам направился к нему, попрощавшись с наркомом. Николай мгновенно нашел выход, двинулся навстречу, и с жаром потряс его руку.

— Разрешите, кстати, поблагодарить вас, профессор…

Акулов мрачно усмехнулся.

— Не думаю, чтобы я доставил вам… — начал он.

— Нет, я о другом… Я недавно прочитал вашу книгу о будущем современной электроники. Увлекательно написано, такие смелые мысли…

— Ну, что там… особенного… — гудел уже у двери Акулов.

— Нет, замечательно!.. Особенно мне понравились идеи Гарднера… Виланда… Потрясающе!..

Акулов, пятясь, скрылся в щели двери, открытой им не больше, чем на четверть. Дверь захлопнулась.

И тут нарком начал хохотать. Он раскачивался, вытирал платком слёзы, сморкался, снова хохотал…

— Ну, потеха!.. Так отделать человека… Плесень!.. Белена-а!.. Змея-а! Умопомрачение!.. — заливался он вспоминая. — Да и я подбавил — «вредное явление»!.. Ай, напугали бедного… Посмотрите… там…. в кресле — не сыро?.. Ничего… Будет шелковый.

Смех наркома, хотя и заразил Николая, но злость еще сидела в нем.

— Не думаю, — сказал он. — Такого могила исправит… Это он пришел к вам бросить тень на лампы?

— Ну, конечно! «Между прочим». Я сразу учуял… Да! Чего это вы взялись хвалить его произведение ни с того ни с сего? Тоже небось, пилюля какая-нибудь?

— Это я решил ему з-закатить еще с другой стороны… — Николай выразительно сжал в кулак левую руку. — Он п-понял!.. Ведь что сделал, собака: ни одной собственной мысли, все надрал из иностранной литературы. А подал, как свое, без ссылок на авторов. Плагиат.

— Да… фигура, — нарком покачал головой. — Ладно, будем иметь в виду… Теперь расскажите, как идут дела у вас…

Вскоре после встречи с Тунгусовым на ридановском горизонте появился новый персонаж. Увлеченный знакомством с Николаем, профессор забыл об обещании Витковского направить к нему какого-то исключительного конструктора. И вот однажды вечером Наташа сообщила, что профессора хочет видеть инженер Виклинг.

В кабинет вошел высокий, несколько неуклюжий человек лет тридцати пяти. Он был хорошо, со вкусом одет, но ни костюм, ни темно-русые волосы, тщательно зачесанные назад, не могли скрыть удивительной небрежности, с какой природа отнеслась к этому своему произведению. Все в нем было утрировано, топорно — и крупные черты лица с большим ртом, и широкие, раздельно сидящие зубы, и длинные, разлапистые руки, и ноги в огромных ботинках. От всей его крепкой фигуры веяло чем-то первобытным, диким, и в то же время, располагающим. В темных внимательных глазах отражались черты сложной, богатой натуры. Инженер говорил по-русски довольно свободно, но с сильным немецким акцентом.

Узнав, с кем он имеет дело, вспомнив рекомендацию Витковского, Ридан несколько растерялся. Он оставил инженера в кабинете и бросился к Анне посоветоваться. Черт возьми, он совсем забыл об этой истории! Ему не нужен никакой Виклинг, после того, как он условился о работе с Тунгусовым. Но и отказаться теперь неудобно, раз он не предупредил Витковского вовремя. Неужели снова объяснять свои идеи, рассказывать?

Анна иначе взглянула на дело. Кто знает, может быть, этот иностранец окажется действительно ценным человеком. Объяснять все совсем необязательно. Надо поставить перед ним конкретную физическую задачу — создать этот самый генератор микроволн, поговорить, — может быть, он уже имеет что-нибудь. А если он заинтересуется сам, пусть действует. Все-таки не стоит возлагать все надежды на одного Тунгусова. Анна решила, что, во всяком случае, Виклинг отвлечет внимание отца от Тунгусова, пока тот занят сушилкой.

Так и случилось. Беседа с Виклингом оказалась интересной и содержательной. Он сразу понял суть задачи и, избегая расспросов о целях профессора, восхитил его своей способностью понятно излагать сложные проблемы, рассказав о некоторых малоизвестных попытках ученых за границей применить новые принципы генерации ультравысоких частот.

— Я уверен, — закончил он, — что можно найти правильное решение. Я даже пытался использовать некоторые новые методы… К сожалению, обстановка, сложившаяся сейчас в Германии, особенно в кругах технической интеллигенции… никак не располагает к серьезной творческой работе. Теперь вы понимаете, что заставило меня покинуть родину… до лучших времен.

Грусть, прозвучавшая в этих словах, тронула Ридана. Посетитель сразу превратился в гостя. Уже в столовой, за чаем, он рассказал много интересного о жизни в фашистской Германии, о судьбе ряда видных ученых, с которыми он встречался и имена которых были знакомы Ридану.