Затем он, с тем же увлечением, изложил заранее им придуманный и всячески продуманный рассказ об организации базы для подготовленной группы разведчиков. Да, он посетил свою тетку Лайне Тооп на хуторе Вооркиле, около Рынгу. Она по-прежнему полна хорошо скрытой ненависти к советской власти и нежности к нему, Юханнесу, своему племяннику и приемному сыну. Получилось очень удачно: она собралась построить небольшой дом дачного типа для своей дочери, вышедшей замуж в прошлом году. Участок тут же, на хуторе уже получен, даже строительные материалы подготовлены. Юханнес обещал ей на днях вернуться, подыскать артель строителей, помочь деньгами. На время работы «артель» разместится у тетки, места вполне достаточно, конечно, без особого комфорта, но время летнее. Так что никому не придется даже скрываться, во всяком случае, недели три-четыре…

Снова шеф посмотрел на часы, и «киты» переглянулись. Краем глаза Ганс уловил жест одного из них, сидевшего сбоку от него: он утвердительно, как бы одобряюще кивнул головой. Шеф встал и подошел к телефону. Ганс умолк.

— Как там с погодой, Эрвин?

Мембрана зазвучала с такой силой, что шеф отвел трубку от уха. Теперь всем в каюте было слышно, что отвечали шефу.

— Погода отменно рыболовная, ваша честь, — игриво вещал низкий, прокуренный голос морского волка. — Тепло, сыро и мутно. Самое время выбросить сеть. Прикажете?

— Точнее, точнее, Эрвин. И без шуток, пожалуйста.

— Пожалуйста: ветер три балла, зюйд-ост, иначе говоря, советский, но, несмотря на это, ласковый и теплый. Температура восемнадцать и пять десятых, комнатная. Волна — четыре балла, колыбельная… Как будто все…

— Не валяйте дурака, Эрвин! Туман?!

В трубке раздался добродушный смех.

— Простите, ваша милость, я забыл, что вы предпочитаете чистому виски — парное молочко. Могу угостить, выходите на палубу. К сожалению, метеорологи не придумали балльной системы для тумана, так что точнее — не могу…

— Значит прогноз оправдывается?

— Точнейшим образом, ваше превосходительство. Я же говорю — можно выбрасывать сети.

Ганс уже понял все, — так, по крайней мере, ему казалось. Да и последующие события укрепили его уверенность в этом. Теплый воздух, хлынувший на Балтику с юга, вызвал туман и операция начнется сейчас же… С точки зрения «китов» не столь уж существенно, встретит ли он разведчиков на берегу или выйдет на этот самый берег вместе с ними и дальше будет действовать по плану.

Для него же этот неожиданный вариант оборачивался почти наверняка провалом его собственного плана, возможно, гибелью. Предупредить своих новых друзей он уже не сможет. Конечно, они обнаружат высадку, ибо знают место ее, видят обстановку, и будут ждать. Но высадится ли с ними Ганс? Разве не может случиться, что его задержат на шхуне, а разведчики будут действовать самостоятельно, и совсем не так, как предполагалось. Наконец, почему «там» должны настолько верить ему, чтобы не допустить, что он, попавшись, просто выдал им план высадки, чтобы улизнуть самому!.. При этих новых обстоятельствах они не пустят, не имеют права пустить группу в лес. Будет бой… В таких случаях тот, кто бросает оружие и поднимает руки, бывает убит своими же. Всегда находится человек, который готов выполнить «долг», согласно строжайшему закону разведчиков, и в последний момент раскусить ампулу с цианистым кали…

«Что ж, — подумал Ганс, — пусть даже так. Я свое главное задание выполнил». Эта мысль обрадовала и успокоила его. Он поднял рюмку и выпил свой коньяк одним глотком.

Разговор по телефону заканчивался.

— Ведите судно к назначенному месту, — говорил шеф. — Когда мы там можем быть?

— Мы ведь ищем рыбу, ваша светлость! Но если это богоугодное занятие вам надоело, то минут через тридцать можем лечь в дрейф.

— Хорошо. Действуйте без промедления.

— Слышали? — спросил шеф, усаживаясь в свое кресло. — Придется воспользоваться этим туманом, Юхо, и значит несколько изменить план. Вы отправитесь вместе с ними. Надеюсь, это не внесет особенных осложнений?

Юханнес согласился, что иначе поступить нельзя: другой такой случай может представиться не скоро.

…На шхуне началось движение. Она как бы вдруг проснулась в тревоге среди ночи. На палубе, у кормы команда налаживала какую-то технику для спуска людей на воду. Шесть разведчиков, поднятые с коек начальством, спешно одевались, упаковывали свои рюкзаки, размещали на себе оружие, готовясь к бою, которым могли ознаменоваться их первые шаги на берегу.

Все приборы наблюдения, какими шхуна была оснащена под стать новейшему военному кораблю — локаторы, радиопеленгаторы, акустические улавливатели звуков в воде, настороженно вели свою круговую вахту, чтобы вовремя предупредить об опасности, с какой бы стороны она ни появилась.

«Эрвалла», окутанная плотным, мокрым туманом, медленно, осторожно, как кошка, подкрадывалась к береговым водам Советского государства.

В кают-компании тоже шла лихорадочная подготовка: Ганс получал последние инструкции, разведывательные задания; выучивал наизусть адреса явок, имена разведчиков, о существовании которых в Эстонии он до сих пор и не подозревал, сроки встреч и связи по радио с центром. Все это он повторял по несколько раз вслух, потом, чтобы крепче запомнить, записывал на маленьких блокнотных листках, которые тут же у него отбирал и сжигал в пепельнице сидевший против него инструктор.

Почти все уже было закончено, когда в каюту снова вошел радист с бумажкой в руке. При общем молчании, листок этот, как и прежде, обошел всех, кроме Ганса и вернулся к шефу. Только реакция теперь была иная. Раньше их лица довольно откровенно выражали: «не то!». Теперь они совсем ничего не выражали. Как будто они просто посмотрели на заведомо чистый лист бумаги.

И Ганс понял: это было «то». И почувствовал как какая-то непонятная глухая стена сразу отделила их всех от него и порвала все человеческие ниточки, понемногу протянувшиеся от них к нему за время этой встречи.

А внешне все было по-прежнему. Шеф снова подлил коньяку себе и Гансу и Ганс тут же медленно выпил, чтобы заполнить чем-то эту минуту страшной неопределенности.

Внезапно наступила тишина: остановились машины «Эрваллы». Это было очень хорошо слышно, и означало, что судно пришло и стало на указанное место; но никто, будто и не заметил этого.

Инструктор, сидевший напротив, выискивал что-то в своей записной книжке. Шеф небрежно протянул ему полученный листок и тут же впервые спокойно назвал его по имени. И в этом было что-то угрожающее.

— Ну, что ж, Герхард… Действуйте соответственно, — сказал он.

— Осталось немного, — пробормотал тот. — Я только отмечу у себя некоторые данные… Итак, Юхо, как звать вашу тетушку?

— Лайне Тооп.

— Лай-не То-оп, — повторил Герхард, записывая. — Ее возраст?

— Сорок три года.

— Живет она где?

— На хуторе Вооркиле, около местечка Рынгу.

— Там вы с ней и встретились?

— Да.

— Когда?

— Пять дней тому назад. Двадцать четвертого июля.

Ганс отвечал с твердостью обреченного, потому что теперь, наконец, он действительно все понял.

— Ну вот и все, — бодро сказал Герхард, пряча свою записную книжку в задний карман, а левой рукой протягивая через стол листок, принесенный радистом. — Теперь прочитайте вот это.

И все же Ганс не ожидал того, что там было написано.

«…Вчера посетил хутор Вооркиле близ Рынгу. Привет Риккерта передавать некому. Лайне Тооп скончалась в апреле сего года воспаления легких — 852».

В первые секунды мысли Ганса с бешенным напряжением искали выхода из положения. Снова и снова он перечитывал текст, чтобы продлить время. Не поднимая глаз, он все же увидел, как правая рука Герхарда вернулась из-за спины и над краем стола появилось дуло пистолета.

Звякнул телефон, шеф схватил трубку.

— Уж не заснули ли вы там, ваше сиятельство… — забасил голос из трубки.

— К черту! — раздраженно закричал шеф. — Все к черту, слышите, Эрвин?! Поворачивайте немедленно на север и — полный вперед! Самый полный!..

Необычайное спокойствие вдруг снизошло на Ганса. Он понял, что все его планы и надежды рухнули, что ничего больше сделать нельзя. Можно только ждать, когда наступит конец. Ждать и, пожалуй, лучше всего просто молчать.

— А теперь, Риккерт, — произнес тихим, свинцовым голосом Герхард, — рассказывайте, как все было на самом деле.

Ганс поднял глаза, встретил холодный, угрожающий взгляд… И вдруг почувствовал легкое головокружение. В следующий момент все его члены охватила непреодолимая слабость, голова начала клониться к столу, веки неудержимо смыкались. Сознание быстро отдалялось куда-то прочь от него.

Успела промелькнуть мысль: «отравили… в последней рюмке — яд». И больше никаких мыслей не стало.

Никто из людей, находившихся на «Эрвалле», не знал, и никогда не узнал о том, что произошло дальше.

Минут через сорок после того, как судно легло в дрейф, войдя в береговые воды Эстонии, туман, окружавший его, осветился сильными прожекторами двух советских сторожевых катеров. Один из них остановился в некотором отдалении, другой подошел ближе и сигналами запросил судно о его национальной принадлежности. Шхуна не ответила. Она казалась мертвой. Судовые огни были погашены, люди не появлялись.

Катер приблизился вплотную к борту, и в тот же момент отряд вооруженных пограничников, как стайка птиц, перенесся на «Эрваллу».

Странную картину увидели они там.

Освещенный прожекторами туман бросал серый сумеречный свет на палубу, и обнаруживал на ней там и сям распростертые тела людей. Тотчас же выяснилось, что все они живы и даже, по-видимому, невредимы — об этом говорили здоровый цвет лиц, отсутствие каких бы то ни было внешних повреждений. Похоже было, что они спят, но все попытки разбудить их, привести в сознанье, в чувство, оказались безуспешными.

В таком же состоянии были найдены штурман в своей рубке, вахтенный у штурвала, радист, часть команды, отдыхавшая в кубрике, словом, все население шхуны.

Внимание лейтенанта — командира отряда особенно привлекла картина, обнаруженная в кают-компании. Там было четыре человека. Один из них, на вид самый молодой, в простой рыбацкой одежде, сидел за столом, уронив голову на сложенные руки. Прямо против него, навалился грудью на стол другой, хорошо одетый, как и остальные два. Из правой руки его, прижатой грудью к столу, вывалился пистолет, лежавший тут же. Третий, пожилой, сидел в капитанском кресле, запрокинув голову назад, и громко храпел; четвертый лежал на полу; около обоих тоже валялись пистолеты, которые они, казалось, только что выронили из рук.

Тут уже сильно пахло каким-то насилием, преступлением, и командир решил пока не касаться «спящих». Он только собрал их пистолеты и, оставив в каюте усиленный наряд охраны, помчался на палубу.

Тем временем к другому борту «Эрваллы» приблизился второй катер и с него на шхуну перешла группа, состоявшая из майора, двух капитанов государственной безопасности, и одного штатского. Командир отряда рапортовал им о положении дел: на шхуне обнаружено всего двадцать восемь человек, все живы, но… находятся в состоянии, похожем на сон. Разбудить, однако, никого пока не удалось…

Лейтенант был очень озадачен — и не только тем, что произошло на шхуне. По лицам прибывших, в которых отражались и удивление, и восторг, он видел, что они понимали, в чем тут дело. И первое, что они сделали после его рапорта — стали горячо поздравлять штатского с каким-то невероятным успехом!

Потом, как бы вспомнив об очередной важной задаче, офицеры бросились к лежавшим на палубе «живым трупам», быстро осмотрели их, заглядывая каждому в лицо, будто разыскивая среди них кого-то, но, по-видимому, не нашли. Лейтенант смекнул, что тут кают-компания может оказаться полезной, и повел их туда.

Офицеры переглянулись, когда узнали Ганса, мирно спящего в компании явных «хозяев», за бутылкой коньяка. Однако «мирная» сцена стала выглядеть иначе, когда лейтенант доложил о пистолетах, найденных им здесь. Майор осторожно поднял голову Ганса, послушал его дыхание, пощупал пульс… Взгляд его привлек листок бумаги, выглядывавший из-под сложенных на столе рук молодого человека. Он пробежал глазами текст, передал листок капитанам. Снова переглянулись они… Подойдя к одетому в штатское, высокому темноволосому человеку, внимательно следившему за происходившим, майор сказал:

— Знаете, профессор, что тут сейчас случилось? Помимо всего прочего, вы спасли жизнь вот этому… очень хорошему парню…

Тот с улыбкой развел руками. Он и не пытался вникнуть в смысл событий, слишком далеких от того, что его тут интересовало.

— Такова уж природа этого… явления, — ответил он. — Оно призвано губить плохое и спасать хорошее.

…Операция была закончена к утру; людям с катеров пришлось немало поработать на «Эрвалле». Все спящие подверглись самому тщательному обыску, особенно те, кто явно был причастен к разведке. У шести шпионов-диверсантов, лежавших на кормовой части палубы вперемешку с их «торпедами» и комбинезонами-скафандрами, которые они не успели надеть, пограничники, руководимые теперь капитаном, нашли и изъяли даже маленькие ампулы с ядом, спрятанные в углах воротников, в пиджачных отворотах, в обшлагах и носовых платках… Рюкзаки со сложным и хорошо продуманным шпионским снаряжением — портативными коротковолновыми рациями, миниатюрными фотоаппаратами, сделанными в виде портсигаров, спичечных коробок и авторучек, шифровальными блокнотами, наборами снотворных и отравляющих папирос и сигарет, чернилами для невидимого письма, предметами маскировки — накладными усами, бородами и многим другим; фальшивые, а отчасти и подлинные документы — паспорта, удостоверения, справки в непромокаемых карманах костюмов; наконец, те средства защиты от людей и собак — химикаты и боевое оружие, — которые могли понадобиться в первые же минуты после выхода на берег, — все это было собрано, сложено и помечено соответственно номерам, проставленным химическим карандашом прямо на теле разведчиков, «на загривках», «за шиворотом», — как говорили веселые и заинтригованные этим происшествием бойцы-пограничники.

Неудавшихся десантников связали, перенесли вниз, в одну из кают, и оставили под конвоем. Экипаж судна во главе с капитаном-штурманом Эрвином был весь сосредоточен в кубрике.

«Китами» в кают-компании занялись майор и другой капитан — опытные следователи. Обыск дал богатый «улов». Организаторы антисоветской разведки, видимо, чувствовали себя на этом, внешне невзрачном «рыборазведывательном» судне, как дома.

Тут, пользуясь всеми преимуществами изоляции и неприкосновенности судна в нейтральных водах, они спокойно жили сколько было нужно, отсюда продолжали руководить по радио уже ранее проникшими в Эстонию агентами. Ни ампул с ядом, ни оружия, кроме тех пистолетов, которые они выхватили, разоблачив «Юхо», у них не оказалось. Нет, касаться опасности они не собирались. Поэтому и держали в своих карманах планы операций, расписания радиосвязи, адреса, имена, даты встреч, явки и многое такое, что привело в восторг следователей. Пожалуй, тут было все, что давало им возможность уничтожить даже самые корни вражеской разведки, предусмотрительно насаженные еще до недавнего установления в Эстонии Советской власти.

Вернулся второй капитан и доложил майору, что «уборка» на судне закончена.

Всем спящим, кроме Ганса, надели наручники и оставили их на своих местах. Взоры офицеров устремились к человеку в штатском, по-прежнему молча наблюдавшему за их работой.

— Будить? — понял он. — Тогда свяжите меня с маяком… И если это возможно — отсюда.

После недолгих переговоров с радистом, который теперь орудовал в радиорубке шхуны, связь была налажена.

Передавая телефонную трубку штатскому, майор спросил его:

— Нам что же… придется перейти на катер?

— Нет, не надо. Нам это не принесет вреда. И даже не коснется нас. Так что располагайтесь, как вам удобнее… Алло! Маяк Стеншер? Мне нужен инженер. Это вы? Николай Арсентьевич, немедленно давайте следующую волну, как мы условились… Да, тут все готово… Все до единого! Не забудьте зафиксировать расстояние. Итак, действуйте.

Он отошел к стене, так, чтобы видеть сразу всех спящих.

— Как долго придется ждать? — спросил майор.

— Ждать не придется. Смотрите!

В первый момент то, что произошло сразу за этим возгласом «смотрите», было воспринято всеми как нечто колдовское, страшное и исходящее от этого спокойного, неторопливого человека.

Между тем ничего особенного не случилось. Началось пробуждение. Прекратился клокочущий храп «шефа», неподвижные раньше тела обнаружили слабое движение; оно проскользнуло по глазам, ртам, пальцам, плечам… Впечатление страшного, колдовского шло от одновременности этих признаков пробуждения, говорящей о том, что тут действовала какая-то могучая внешняя сила, непонятная и непреодолимая.

Дальше картина резко изменилась. Они стали открывать глаза и уже различно, каждый по-своему, входить в реальную обстановку. Общим для всех было только молчаливое остолбенение и ужас в глазах, нараставший по мере того, как они начинали понимать свое положение. Все молчали.

Одного только Ганса не коснулась эта эволюция. Едва открыв глаза, он поднял голову и сразу же увидел знакомые, и такие желанные лица майора и двух капитанов — единственных пока настоящих друзей в этой новой его жизни.

В нем еще жили чувства, с которыми он погрузился в сон: провал, гибель, полная невозможность оправдать доверие этих друзей… И вот теперь, каким-то непонятным чудом они появились, чтобы спасти его… Он увидел наручники у запястий тех рук, которые только что направляли на него дуло пистолета… у шефа, и того третьего — тоже. Его руки — он посмотрел на них, пошевелил ими — были свободны!

Он снова повернул голову туда, где стояли друзья, встретил дружелюбный взгляд майора… Это было уже слишком много для него.

Не зная, можно ли встать, нужно ли продолжать роль разведчика, — как вести себя вообще в этой непонятной, еще не разгаданной им обстановке, он опустил голову и закрыл лицо руками, не будучи в состоянии сдержать счастливых, облегчающих слез.

Около полудня шведское рыборазведочное судно «Эрвалла», нарушившее территориальные воды Эстонской Советской республики, и, согласно международным правилам, арестованное пограничной охраной, под конвоем сторожевого катера вошло в бухту Кунда, затем пришвартовалось в порту.

Второй катер, принимавший участие в поимке судна, еще утром подошел к маленькому островку Стеншер, где возвышался один из многих советских маяков Финского залива, и, приняв на борт одного человека, после минутной остановки, взял курс на Таллин.

Ридан и Николай сидели рядом.

Глаза у обоих были красные, лица серые, утомленные.

Неудивительно: за эти двое суток после внезапного вызова по телефону и затем вылета из Москвы им удалось поспать, в общей сложности, не более трех часов. А сколько произошло событий, перемещений из одной обстановки в другую, сколько необычных впечатлений за это время!

На таллинском аэродроме перед вылетом они подремали минут двадцать, а вот теперь, когда можно было спать верных два часа, сон улетучился.

Ридан осторожно, сбоку заглянул в лицо Николая, увидел, что тот тоже не спит, и легонько толкнул его локтем.

— Здорово, все-таки, получилось, — сказал он. — Сколько, вы говорите? Тридцать один километр?.. Маловато, конечно… Но вы теперь понимаете, что я был прав?

— Вероятно так.

— Вероятно! Не вероятно, а так точно!.. Ведь ни одной осечки, все двадцать восемь человек, как миленькие…

Некоторое время оба молчали. Потом снова заговорил профессор.

— Во всей этой фантасмагории мне непонятно одно… Нас вызвали в Наркомат государственной безопасности позавчера вечером. Они только познакомились с нашим предложением об испытании аппарата, с его возможностями… Помните, о чем нас расспрашивали? Можем ли мы пустить в ход аппарат в море, ночью, в туман; а что, если объектом будут люди на судне, не помешает ли «обшивка», и так далее. Понимаете? А вчера вечером нас буквально в пожарном порядке, перебросили на этот маяк с локатором. Никакого тумана тогда еще не было, так ведь? Как же они могли знать заранее, что именно в эту ночь внезапно нахлынет туман, и какой-то шведский корабль пожалует к нашему берегу, и именно в этом месте?!

— Да, непонятно… У них — своя наука… мы ее не знаем… Но как остроумно они решили задачу испытания «ГЧ»… Правда?..

Николай говорил медленнее обычного, глухим, беззвучным голосом. Сквозь гул самолета его почти не было слышно. Ридан снова покосился на него, немного подумал, встрепенулся.

— Слушайте, Николай Арсентьевич, — заговорил он решительно, твердо, будто нарочно противопоставляя свой звонкий баритон его бледному голосу. — Через… два часа мы будем дома. Вот какая будет программа жизни. Вы тотчас же идете в ванну, потом за стол, плотно ужинаете, и — спать. Никакой болтовни, тем более, что мы и не можем ничего рассказать нашим. Спать будете до отказа. Об этом уж я позабочусь… Я сегодня даю распоряжение девчатам срочно собираться на Уфу. Звоню Федору Ивановичу. Через два дня вы должны выехать.

— Но… ведь теперь… «ГЧ» уже знают. В любой момент нас могут…

— Да, знаю, что «нас могут», — резко перебил Ридан. — Но вас не смогут! Я знаю наверняка, что если вы останетесь в Москве, вам не дадут покоя и это плохо кончится. Уж, если я сам то и дело нарушаю ваш отдых, чего же ждать от тех, кто ничего о вас не знает! Сейчас я беру всю ответственность на себя, и поверьте, ни одна живая душа не будет знать, где вы находитесь!

— Ну… х-хорошо, — ответил Николай.