То, что он не мог дышать, в некотором смысле помогало. А больше всего помогало то, что борьба между волками и сморщенными пятнами шла всего в десяти футах от него и волки побеждали, хрустя костями меньших существ. Отчаянность его положения не оставила места сомнениям и колебаниям.
      Джерадин повернул голову к зеркалу и принялся изучать изображение, фиксируя его в памяти: лес, полный резких теней, пронизанный светом здесь и там; стволы тянутся вверх; кусты, такие, каких он никогда не видел. За несколько мгновений он успел запомнить эту картину.
      Мастер Гилбур нагнулся над зеркалом, одной рукой сжимая раму, вглядываясь в стекло. В его чертах пылала ярость, яркая, как огонь, всепоглощающая как лава.
      Когда первый из новых волков начал движение сквозь зеркало, Джерадин закрыл глаза и мысленно изменил картинку.
      Изображение в зеркале изменилось. Джерадин не знал, на какое изображение он заменил картинку в зеркале, да это его и не волновало. Повинуясь чутью, он должен был выбрать какое—то место или вид; он просто не мог представить себе пустое зеркало. Но детали не имели значения. Важно было то, что он мог влиять на зеркало благодаря своему таланту и внезапности, если не силе, мог помешать Мастеру Гилбуру командовать зеркалом. И это сработало. Изображение растаяло в тот момент, когда волк еще воплощался.
      Волка разрезало пополам.
      Зеркало разлетелось на куски.
      Гилбур резко развернулся уставился на Джерадина. На мгновение жаждущий насилия Воплотитель застыл, разинув рот. Ярость исказила его лицо, и он издал рев, который, казалось, заглушил все вокруг, так что битва волков продолжалась беззвучно.
      Он повернулся к следующему зеркалу.
      Из его глубин он извлек пучок молний, таких горячих, что они обуглили каменный пол; оглушительный гром эхом отдался в отбитых легких Джерадина; ветер завыл так страшно, что едва не заставил его вжаться в землю, хоть он и не собирался подниматься, не собирался двигаться.
      Гилбур воплотил в комнате бурю.
      Воплотил для прикрытия, чтобы ошеломить Джерадина, пока сам он не доберется до него и не вонзит кинжал ему в сердце.

***

      Териза лежала на полу. Он сделал ей больно. Мастер Эремис уже было решил, что выказал свое полное превосходство над ней. Но обнаружил, что ему трудно оторваться от зеркала.
      Он любил неожиданности; они были проверкой, источником новых возможностей. Но смерть слизняка неприятно поразила его. Это было непредвиденное осложнение. Конечно, существо неминуемо должно было погибнуть, по многим причинам, не имеющим ничего общего с битвой. И все же его смерть свидетельствовала о том, что Мастер Эремис недооценил возможности врага.
      Войска короля Джойса сейчас наседали. Это было вполне предсказуемо — но смотреть на это было неприятно. Фесттен принял правильное решение: организовать полномасштабную атаку, пока армии Морданта и Аленда в смятении. К несчастью, люди верховного короля были слишком далеко, чтобы спасти каллат.А король Джойс и принц Краген прекрасно справлялись с наведением в войсках порядка для защиты от атаки Кадуола.
      Скоро битва превратится в обычную пробу стали и мужества.
      Король Джойс непременно проиграет. Фесттен превосходил его численно. Кроме того, у Гилбура большой запас зеркал. Но Мастер Эремис не был доволен. В масштабе армий ресурсы Гилбура были недостаточны. А если победа Кадуола не будет обеспечена исключительно благодаря Воплотимому, в будущем управлять верховным королем станет сложно. Он будет доверять своей силе больше, а Эремису меньше. Он может решить, что следует избавиться от Эремиса. Кроме того, где—то в убежище Гарт… Мастер был готов ко всем этим неожиданностям. И все же не считал их особенно привлекательными.
      Териза осторожно поднялась на ноги, чтобы тоже посмотреть в зеркало. На ее скуле набухал синяк, делавший ее еще более привлекательной. Когда Мастер причинит ей достаточно боли она станет неотразимо прекрасной.
      Мастер Эремис задумался, не ударить ли ее еще раз. Однако это было бы слишком примитивно. Он ожидал от себя большего: большей изобретательности, большей изысканности. И ему хотелось видеть, что будут делать его враги.
      Он хотел видеть, что предпримет Гилбур.
      Это будет что—нибудь особо жестокое и очень действенное. Но, вспомнив о способности ярости Гилбура принимать крайние формы, он решил, что Гилбур может проявить поспешность. Мастер Эремис не хотел, чтобы король Джойс погиб слишком быстро и слишком легко.
      Но в это мгновение такой опасности не было. Каллатбыли побеждены; Джойс мог отступить вместе с принцем Крагеном, Норге и этим как с неба свалившимся Термиганом. Они недалеко отъехали в глубь долины, коротко посовещались и начали выкрикивать приказы, которые не были слышны в зеркале. И их армия, словно по волшебству, вновь стала боеспособной.
      Краген поскакал командовать обороной справа от трупа чудовища. Норге отправился налево, и с ним Термиган. Хотя король Джойс был уже стар и ему, без сомнения, требовался отдых, он явно не собирался отдыхать. Вместо этого он поехал по войскам, организовывая их.
      По какой—то причине он разделил войска на три части; одну — для поддержки принца Крагена; одну — для Норге и Термигана и одну оставил себе.
      — Не понимаю, — сказала Териза равнодушно.
      Мастер Эремис почувствовал, что начал понимать ее. Этот тон не знаменовал сдачу. Это был знак отступления, не бегства, а перехода на новые позиции, попытки скрыть истинные намерения. Вероятно, она считает, что сумеет забраться очень глубоко в себя и он не сможет причинить ей боль. А может быть, она затаилась, готовясь застигнуть его врасплох.
      Легкая дрожь возбуждения прокатилась по его жилам, и он принялся слегка покачиваться с носка на пятки.
      — А ты когда—нибудь что—нибудь понимала? — спросил он с веселым сарказмом.
      Его ирония не задела Теризу. Она, вероятно, слишком погрузилась в себя, чтобы слушать внимательно. И прежним тоном сказала:
      — У вас много плоских зеркал, но вы используете их нерационально.
      Новый сюрприз; новые возбуждающие возможности. О чем она думает?
      — Неужели? — спросил он небрежно.
      — У вас есть зеркало, показывающее Низинный Дом. — Несмотря на глухое звучание, ее голос был совершенно безучастным. — Вы могли бы захватить королеву Мадин, переместив ее сюда. Держать в заложницах. Она принесла бы вам больше пользы, чем Найл.
      Ах, это. Мастер Эремис был слегка разочарован; он надеялся услышать нечто более интересное.
      — Слишком примитивно, — кисло прокомментировал он, — и не слишком блестяще. В этом случае мне не удалось бы вбить клин между Джойсом и Маргоналом. И пришлось бы отказаться от тех препятствий, которые я желал воздвигнуть на вашем пути.
      Должен признать, меня несколько удивило, что Маргонал пропустил вас в Орисон. Нелогичное решение — по отношению к тем новостям, которые вы привезли. — Он сделал паузу, ожидая объяснений от Теризы, но она молчала. Неважно. Он скоро получит от нее все ответы. —
      Я уверен, — закончил он, — что с помощью королевы добился практически всего, чего хотел.
      Если бы, напротив, я поступил так, как советуете вы с Фесттеном, то ничего не добился бы. Королева оказалась бы в моих руках — и после воплощения стала бы безумной. Причинять вред заложникам — штука обоюдоострая. Ее безумие могло потрясти и тем самым ослабить короля. Или укрепить его решимость, поскольку безумную он не воспринял бы как заложника. Таким образом, усилия оказались бы потрачены впустую.
      Истинная участь королевы оставалась по—прежнему неясной. А также вопрос, как Джойсу после его исчезновения из Орисона удалось догнать свою армию. Но это могло подождать. Воспоминания о своей тактике вызвали новый огонь в чреслах Мастера. Удовольствие, которое он намеревался получить от Теризы, откладывалось.
      — Но у вас есть зеркало, — сказала она так, словно не видела угрозы в его глазах. — Почему бы просто не воплотить здесь короля Джойса и принца Крагена? Сделать их безумными? Тогда вы не проиграете. Без них вся оборона рассыплется, как карточный домик. А вы можете запереть их, как заперли Найла. И замучить до смерти.
      О, какое удовольствие она доставляла ему! Веселила.
      — Я так и сделаю, уверяю тебя, — заявил он. — В нужный момент я сделаю это и получу невообразимое удовольствие.
      В зеркале армии Кадуола, Морданта и Аленда сошлись в последней битве вдоль боков мертвого монстра.
      — Но сначала, естественно, — пояснил Эремис, — мне следовало проявлять осторожность. Ты научила меня уважать твой талант. Если бы я дал тебе шанс, ты могла бы разбить мое зеркало. Но эта опасность миновала, как только ты оказалась здесь. Когда оказалась в моей власти.

***

      Битва разгоралась. Стены долины и труп слизняка уменьшили свободное пространство и число кадуольцев, способных двигаться вперед. А люди Джойса сражались вдохновенно. Даже Краген и этот упрямый тупица Термиган, казалось, воодушевились. Пока что Фесттен потерял множество людей и ничего не достиг.
      — Сейчас я жду, пока армии как можно сильнее обескровят друг друга. Джойсу не победить, но прежде чем он умрет, он может подарить Фесттену победу, обретенную столь дорогой ценой, что будет почти как поражение. Это смягчит наглость даже верховного короля. И лишит его возможности мнить себя столь сильным, чтобы командовать мной или отказывать мне.
      Затем силы обороняющихся начали неотвратимо таять. Норге упал и исчез под копытами лошадей Кадуола. Несмотря на врожденное упрямство, Термигану пришлось отступить. Его люди пытались отходить, сохраняя видимость порядка, но превосходящие их численностью кадуольцы преследовали их, давили. Силы Фесттена понемногу начали втягиваться в долину.
      — И потому я позволю битве продолжаться еще некоторое время. Я желаю Джойсу всяческого успеха. А потом… — Эремис был в таком восторге, что хотел слышать аплодисменты. — В критический момент я воплощу его безумцем и уничтожу, как он того заслуживает.
      Неудивительно, что сам Фесттен возглавлял второй эшелон атаки. Верховного короля вело давнее страстное желание видеть смерть Джойса; он будет в полном восторге, если ему удастся собственноручно убить свою злую судьбу. Эремис подумал, что Фесттен бесполезно рискует. Мастер не собирался доставить верховному королю удовольствие, к которому тот так стремился.
      Было нечто странное в том, как Териза смотрела на Эремиса — некая алчность. Она тихо спросила:
      — Вы ненавидели его всю жизнь? Даже в детстве? С тех пор как впервые воплотили это чудовище? Неужели вы ненавидели его даже тогда?
      — Ненавидел? — Мастер Эремис рассмеялся. — Териза, ты неправильно оцениваешь меня. — Давление в его чреслах все росло. — Я далек от ненависти. Я вообще не отношусь к кому—либо неприязненно. Я только не люблю слабость и трусость. В молодости, когда я создал зеркало, которое показывало то, что ты называешь «этим чудовищем», я воплотил его исключительно ради эксперимента. Чтобы узнать, на что способен. Позднее мне пришлось бросить зеркало, чтобы меня не схватили вместе с ним, и это привело меня в ярость. Тогда я пообещал, что отомщу.
      Но я не теряю времени зря, — он был в восторге, полностью готовый заняться Теризой, — уверяютебя, я не трачу времени на ненависть.
      Териза продолжала смотреть на него с любопытным сочетанием отстраненности и жадности. Она стояла спиной к окнам и солнечному свету; вероятно, именно поэтому ее глаза казались такими темными, а красота столь убийственной.
      Хрипло, с трудом находя слова, она сказала:
      — Позвольте показать вам, что я умею.
      Она протянула руку и нежно коснулась кончиками пальцев вздутия на его плаще спереди. Он почувствовал полный триумф.

***

      Артагель сражался, просто чтобы продлить свою жизнь, удержаться на ногах еще мгновение, всего одно, а затем еще, если получится. Он ведь лучший фехтовальщик в Морданте, не так ли? Неужели он не может сохранить себе жизнь всего на мгновение?
      Может быть нет. Боль в боку переросла в огонь, затронувший легкие, и Артагелю приходилось втягивать воздух ценой невероятных усилий. Он продолжал держать меч, но кровь и пот ослабляли его напор. Ноги потеряли пружинистость, и сил хватало только на то, чтобы шаркать подошвами по полу. Время от времени тяжелые покачивания из стороны в сторону сбрасывали пот и кровь с бровей, и перед глазами прояснялось; но большую часть времени он почти ничего не видел.
      Почему коридор стал таким узким? Он не мог нанести полноценный удар, как ни старался.
      Гарт, со своей стороны, судя по всему, не испытывал никаких неудобств. Его дикая ярость мало—помалу улеглась. Сейчас его атаки были чуть более медленными, более раскованными, более злыми. Он играл с противником. Его глаза светились желтым блеском, и он победно улыбался.
      Умереть так? Нет ничего хуже, чем потерпеть поражение таким образом. Артагель был бойцом и прожил большую часть жизни, глядя в глаза смерти. Она для него стала такой знакомой и неинтересной, что он, по сути, не боялся ее. Но когда тебя победили таким образом, по всем статьям, превратили в жалкое зрелище…
      О Джерадин, прости меня.
      Если бы только, тупо думал он, если бы только меня не ранили в прошлый раз. Если бы только я не провел столько времени в постели. Териза, прости меня.
      Но снявши голову, по волосам не плачут. Глупые сожаления; бесполезная трата времени, энергии и жизни. Гарт победил его и в прошлый раз. И до того. Не буду ни о чем жалеть.
      Он отступил по коридору мимо новых дверей, которые давно уже перестал считать, споткнулся, едва удержался на ногах. Только усилием воли он еще удерживал меч, позволяя Гарту продолжать игру.
      Если кто—то думает, что можно сделать больше, пусть станет на мое место.
      Задыхаясь, он кинулся в атаку, чтобы расколоть Гарту голову.
      Гарт небрежно отвел удар.
      Глаза Артагелю заливала кровь; он не видел, что происходит. Но судя по звуку, знакомому звонкому эху и изменению тяжести, он сломал свой меч.
      В его руках оставался только обломок; вторая половина клинка зазвенела по полу — металлический звук поражения.
      — Сейчас, — нежно выдохнул Гарт. — Сейчас, болван. Артагель невольно опустился на колено, словно со сломанным оружием не мог стоять на ногах.
      Бретер верховного короля занес меч. Клинок сверкал там, где не был запачкан кровью Артагеля. Дверь за спиной Гарта ни с того ни с сего открылась.
      В коридоре показался Найл.
      Он выглядел так, как чувствовал себя Артагель: измученным донельзя; потерянным. Но его цепи были зажаты в кулаках, и он махнул тяжелыми кольцами, целясь в голову Гарту.
      Инстинкты, сделавшие из Гарта Бретера верховного короля, спасли его. Предупрежденный каким—то сверхъестественным чутьем, каким—то колебанием воздуха, он отклонился в сторону и начал поворачиваться.
      Кольца пролетели мимо его головы и ударили в левое плечо.
      Удар был достаточно силен, чтобы рука отпустила меч. Но Гарт прекрасно умел сражаться и одной рукой, несмотря на вес оружия. Его левая рука онемела—возможно, сломанная, — но правая пришла в движение, перемещая клинок так, чтобы перерезать Найлу горло.
       Найл!
      В этот миг, краткий и бесконечный, словно воплощение, Артагель извлек из самых глубин души последние силы и бросился вперед.
      И, навалившись всем телом, вонзил свой сломанный меч в щель доспехов Гарта.
      После чего они с Найлом рухнули на тело Гарта, словно слились в духовном родстве. Единственное, что беспокоило сейчас Артагеля, — что нужно не дать Гарту восстать из мертвых и пролить новую кровь. Прошло заметное время, прежде чем разум вернулся к нему, и он задумался, жив ли Найл?

***

      Грохот и вспышки урагана Мастера Гилбура, казалось, уничтожили все чувства Джерадина, парализовали его волю. Он не мог припомнить, когда последний раз дышал. С другой стороны, воздух был для него в этот миг не слишком важен. Молния била по камню так близко, что едва не сожгла его; он чувствовал сотрясение пола. Темнота поглотила солнечный свет; гром раздирал Джерадину барабанные перепонки.
      Но во всяком случае ураган отогнал волков и держал их подальше от него. Хоть какое—то облегчение. Однако если ураган будет и дальше разрастаться в этом замкнутом пространстве, то разобьет зеркала.
      Мастера Гилбура уже не волновала судьба зеркал. Он оглушительно ревел и пытался выпрямить горбатую спину, поднимая голову как можно выше, скрежеща зубами, глядя в потолок.
      От мощного грохота вылетели все окна. И тотчас давление вокруг Джерадина упало, и он снова задышал.
      Жаль — из—за разбитых окон зеркала могли уцелеть. Разве что рухнет крыша…
      Гилбура следует остановить. У Джерадина сложилось смутное впечатление, что Воплотитель сошел с ума, опьяненный властью. Подобный ураган, стиснутый со всех сторон стенами, почти наверняка мог развалить здание.
      Один раз Джерадину удалось остановить его. Сможет ли он сделать это снова?
      Забыть об оглушительном громе, напрячь разум. Забыть о молнии, бьющей совсем рядом, о пламени, достаточно горячем, чтобы испепелить до костей. Забыть о ветре, волках и насилии. Думать о зеркале.
      Из—за урагана единственным настоящим оружием Гилбура осталось только зеркало, обычное изогнутое зеркало. Оно было сделано из песка и красителей, особая форма придана катками, прессами и жаром. Талант Мастера создал зеркало таким и открыл, словно форточку между мирами. Но у Джерадина тоже был талант. Он чувствовал зеркало, видел у себя в мозгу изображение в нем — и воплощал его в реальность.
      Он не знал, как остановить воплощение. Но был способен изменить изображение.
      Нет. Гилбур сопротивлялся. Предупрежденный тем, что случилось с зеркалом, порождавшим волков, Воплотитель крепко вцепился в зеркало, продолжая воплощение.
      Не сдаваться, не отступать. Неважно, как ты себя чувствуешь, это не сражение между молнией и плотью, громом и слухом, ветром и мускулами — это все второстепенное. Борьба идет между безумием и талантом. Гилбур мог обезуметь от прилива ненависти, но у него нет опыта в такого рода битвах; ни один Мастер никогда не учился бороться за контроль над своими воплощениями.
      А Джерадин в своей жизни так ошибался так часто, что это стало невыносимым—Он любил слишком многих людей, которым его ошибки причинили боль и страдания.
      И в краткий миг, меньше промежутка между ударами сердца, изображение изменилось.
      Пойманный посреди воплощения ураган превратил зеркало в пыль.
      Джерадин ничего не слышал; наступившая тишина казалась более громкой, чем раскаты грома. Он видел, что Мастер Гилбур проклинает его, выплескивает на него свою ярость, но проклятия были неслышны. Шуршащее оседание стеклянной пыли происходило бесшумно. Волки оскалили клыки и зарычали… но беззвучно.
      Пока Джерадин с трудом поднимался на ноги, Гилбур направился к следующему зеркалу.
      На мгновение Джерадин уставился на зеркало и ничего не понял. Какую силу здесь собирается использовать Гилбур? Зеркало показывало пустынный пейзаж, ничего больше; кусок земли пересеченный трещинами, заполненный булыжниками, но лишенный чего—либо, что дышало бы, двигалось или могло напасть.
      Затем, когда Мастер Гилбур поднес руку к раме и начал бормотать свое заклинание сосредоточения так, словно это было самое невероятное проклятие, Джерадин увидел, что землю в изображении затрясло.
      Камни зашевелились, выходя из земли; края пейзажа завибрировали.
       Землетрясение.
      Зеркало Гилбура показывало местность, подвергающуюся постоянным катаклизмам, находящуюся в постоянном кризисе — в процессе, разрушающем и создающем горы, раскачивающем океаны, сотрясающем континенты. Он задумался воплотить землетрясение.
      — Нет! — крикнул Джерадин сквозь нарастающий тектонический грохот. — Ты не сделаешь этого!
      — Останови меня! — завопил в ответ Воплотитель, не обращая внимания на тон, на разум, на самоуничтожение. — Останови меня,жалкий сукин сын!
      Убежище рухнет в любое мгновение; его строили не для того, чтобы оно противостояло землетрясению. Тогда воплощение закончится. Гилбура раздавит, его зеркало размелет в пыль.
      Но при этом все, кто внутри, погибнут. Териза и Эремис. Артагель и Гарт. Найл. Сам Джерадин. А еще землетрясение может серьезно повлиять на окружающие холмы. Прежде чем остановиться, разрушение может распространиться еще на много миль.
       Да!Джерадин не имел ни малейшего понятия, крикнул он это вслух или нет. Я остановлю тебя!Он оставил без внимания усиливающуюся дрожь под ногами, глубокий стон в воздухе; он принял вызов Гилбура. Ты этого не сделаешь!
      И, собрав всю силу, какой обладал, он взял контроль над зеркалом, остановил воплощение.
      На сей раз Мастер Гилбур был готов к такому повороту событий — напрягшийся, сильный, совершенно безумный. Непокорность воле Воплотителя, пытающейся открыть зеркало, пронзила Джерадина, прожгла, словно огнем, вызвала тошноту, словно яд. Зеркало оставалось бездейственным, зажатое между двумя талантами; но все могущество, что Гилбур бросал в битву, жгло Джерадина изнутри.
      Ярость, какой он никогда еще не испытывал, страдания, которых он никогда не понимал, желания, которых он и представить не мог; кошмарные вещи, разрушительные вещи, страхи, столь затаенные и всепоглощающие, что они изуродовали «я» Мастера.
      Долгие годы, прежде чем король Джойс привел его в Гильдию, Гилбур, Воплотитель, одиноко жил в холмах Армигита, и его интересовали лишь собственные исследования. Но на него напали, и в ходе борьбы свод пещеры рухнул на него, придавив камнями. Он пролежал несколько часов или дней, пока Эремис не спас его.
      Все это время он чудовищно страдал.
      Невероятная боль в долгом одиноком мраке; ужас смерти, усиливающийся от мучений, ужасные страхи, которых он себе навоображал; душераздирающие крики, которых никто не слышал…
      Он прошел сквозь все это, истерзанный душой и телом. И стал таким, каким был теперь: голодным и жадным до насилия, стремящимся к власти, зависимым от Эремиса. Много раз с тех пор, как он вступил в Гильдию, он мог уничтожить замок, но его сдерживало присутствие Эремиса — или мучило подозрение, что именно Эремис напал на него тогда в пещере. Сейчас он швырнул все свои извращенные потребности и желания в воплощение; швырнул их в Джерадина.
      Этого было достаточно, чтобы Джерадин дрогнул. Но он не дрогнул. Как ни странно, он оказался готов к ним.
      Он тоже был заживо погребен под обломками, когда Дарсинт убегал из Орисона. Он тоже познал боль и ужас, безнадежность и удушье. И сейчас, как и тогда, беды других людей были для него важнее собственных.
      Если Гилбур осуществит воплощение, Териза, Артагель и Найл погибнут. Внутри и вокруг убежища скорее всего все погибнут. Без помощи Джерадина и Теризы может погибнуть король Джойс, и это погубит Мордант, а заодно скорее всего и Аленд.
      Поэтому Джерадин отключился от страданий, которые наслал на него Гилбур. Он закрыл свой разум для страха перед дрожащими камнями. И временно забыл о волках.
      Воля против воли, он столкнулся с безумием Мастера Гилбура и держал зеркало, запечатывая его, не позволяя осуществиться воплощению, не давая проникнуть землетрясению.
      Это был шанс Гилбура. Если он отпустит зеркало и воспользуется кинжалом, то сможет убить Джерадина практически без всяких усилий.
      Но он не отпустил зеркало. Может быть, просто не мог. А может быть, в самой глубине души он мог признать победу только за счет силы таланта. Какова бы ни была причина, он судорожно цеплялся за раму, пытаясь осуществить воплощение, стараясь чтобы его ненависть пересилила решимость Джерадина.
      В конце концов Мастера подвела не ненависть; его подвело тело. Внезапно, пока он яростно бранился, боль, сильная, как удар копья, пронзила его грудь.
      Он побледнел, руки соскользнули с зеркала; Гилбур невольно схватился за сердце. Его челюсть медленно отвисла, глаза полезли из орбит. Хватая ртом воздух, которого ему вдруг стало не доставать, он рухнул на колени, словно земля ушла у него из—под ног.
      Все его лицо перекосилось, словно перед смертью он хотел проклясть Джерадина. Но он потерял и эту возможность. Он умер, едва голова его коснулась камня.
      Теперь волки могли убить Джерадина, слишком потрясенного, чтобы защищаться, слишком шокированного. Артагель и Найл появились как раз вовремя, чтобы спасти его. Артагель, измученный до последней степени, едва мог поднять руки, но у него был клинок Гарта, и это, казалось, придавало ему сил. А Найл яростно размахивал цепями, что заставило двух волков помедлить в нерешительности и дало возможность Артагелю расправиться с ними. Три брата обнялись, а после крепкого и долгого объятия отправились искать Теризу.

***

      — Нет. — Мастер Эремис перехватил и отвел ее руку. — Рано. Я еще не готов довериться тебе. — Зато он был готов сделать с ней все, что угодно. — Я не забыл, как однажды ты ударила меня.
      Она продолжала смотреть на него так, словно он ничего не сказал. Сочетание жалости и полной отчужденности в ее глазах не изменилось.
      И снова он задумался: что она скрывает в тайниках своей души? Может быть, она прячет там свой страх?
      Или у нее еще остались сюрпризы?
      Он был готов с ней на все, готов снять с нее все до нитки. Прежде чем он закончит, она признается ему во всех тайнах, во всех, отдаст ему всю себя, надеясь, что это спасет ее. Но ничто ее не спасет. Он намерен взять все, что у нее есть, и оставить ее опустошенной.
      Сейчас она перестала смотреть на него. Ее внимание вновь переключилось на зеркало.
      Краген не сдавался, блокируя правую сторону долины с большим успехом, чем ожидал Эремис; но его оборона тоже начинала давать трещину. Силы Аленда и Морданта таяли под ударами Кадуола. Торопясь использовать возможность, Кадуол наращивал атаку.
      Верховный король Фесттен следовал за первой волной, ведя подкрепления. В эту минуту он собственной персоной проезжал быстрой рысцой по долине мимо трупа слизняка.
      Как только верховный король оказался в пределах досягаемости, Джойс ударил. С третьей частью своей армии он ворвался на поле боя и словно молот ударил по авангарду атакующих.
      В то же время Краген оставил свои позиции. Оставив здесь ровно столько людей, чтобы блокировать эту часть долины, он бросил всех остальных против наступающих кадуольцев.
      Термиган проделал то же самое с другой стороны.
      Он отступал, его люди боролись за жизнь, они проиграли — но внезапно повернули и стали мощной силой, способной атаковать. Они врезались в ряды Кадуола возле самой неудобной точки в долине…
      …и ударили так сильно и так неожиданно, что отрезали Фесттена.
      В то время как четыре или пять тысяч его людей остались отрезанные снаружи, верховный король обнаружил, что встретился со старым врагом в прямом бою.
      На короткое время условия битвы стали почти равными; численность армий оказалась почти одинаковой. Тем не менее, войска сражались очень по—разному.
      Кадуольцы оказались застигнуты врасплох, окружены; их главнейшее оружие, слизняк—монстр, был мертв, пути к отступлению отрезаны. Их растерянность была четко видна в зеркале, явная, как крик. А силы Морданта и Аленда наносили удары, словно знали, что, когда их ведет король Джойс, проиграть невозможно.
      Они не знали, что король Джойс все равно что мертв, что Эремис в любую минуту может превратить его в безумца. Они знали, что он снова во главе их и сражается как герой, что никто не припомнит, когда бы он проигрывал. Его дух, казалось, вселился в них и придал им сил.
      Почти сразу, хотя битва лишь разгоралась, стало похоже, что победа на стороне короля Джойса.
      Териза откашлялась. Тихо, но внятно, так, чтобы каждое слово звучало отчетливо, она спросила:
      — Вы слышите звуки рогов?
      Рогов?
      Нахмурившись, Эремис внимательно посмотрел на нее. Его не волновала битва, нисколько; огонь, пылавший в нем, должен был найти другой выход. Неважно, что произойдет в долине, судьба Джойса решалась здесь;это зеркало уничтожит его. И если Фесттен сначала будет проигравшим — тем лучше. Эремис мог покончить с союзом. Он уже достиг своей цели. Но Териза не смотрела на него.
      Он хотел, чтобы она посмотрела. Хотел увидеть страх в ее глазах.
      И, положив ей руки на плечи, он повернул ее к себе.
      Но она не боялась. Жалость, которая теплилась в ней раньше, исчезла. Ее место во взгляде заняла пустота.
      Нет, Териза, пообещал он про себя, тебе не уйти таким путем. В тебе не останется ни одного закоулка, ни одной тайны, которую я не открою, а после — причиню тебе боль…
      Чтобы привлечь ее внимание, он расстегнул плащ и позволил ему упасть, затем стянул штаны, чтобы она могла оценить его страстность.
      Но снова в ее глазах не было страха. Териза смотрела мимо него или сквозь него, словно внезапно ослепла.
      Он яростно схватил ее, сжал в объятиях, накрыл губами ее губы. Он собирался целовать ее — пусть сопротивляется или растает…
      Но она была неподвижна. Вся ее плоть омертвела. Губы были холодны, словно ее кровь и сердце превратились в лед.
      Он нещадно сдавил ее — зачем она отказывалась от него? — словно хотел сломать ей спину, наконец—то наказать ее в полной мере. Он был достаточно силен; он мог сделать это. Ощупывая ей спину, он пытался найти место, где она почувствует боль.
      Краешком глаза он заметил неожиданное движение. Териза повернула голову в ту сторону, словно знала, что это означает.
      Он не раздумывая заглянул в зеркало.
      В зеркале было движение, но это не было движение армий. Само изображение двигалось, менялось…
      Пока он смотрел, картинка в зеркале превратилась в большую комнату с каменным полом, с кроватью и инструментами для наслаждения, залитую солнечным светом.
      В центре, глядя на Эремиса, стоял высокий мужчина с чересчур большим носом, слишком отодвинутыми к ушам скулами, слишком высоко открывающим лоб прядями черных волос. Несмотря на обычную язвительность и ум, глаза мужчины были широко раскрыты и полны изумления.