Ингитора знала надписи на память даже тогда, когда еще не умела читать руны. Она была совсем маленькой, когда отец водил ее к поминальным камням, показывал резных зверей и драконов и рассказывал, о ком здесь написано. «Рагна и Андсвар поставили этот камень по сыну своему Ингьяльду. Он погиб в стране уладов». «По Ингимунду, брату своему, поставил этот камень Бергтор сын Скельвира». «Асмунд и Ингрида поставили этот камень, ярко окрашенный, по отцу своему Ингимару. Он собирал дань с таннов и был там убит». Ингитора вспоминала те давние прогулки, и слезы горячо наворачивались ей на глаза. Как хорошо было Ингриде — у нее был брат, прошедший землю таннов огнем и мечом, и ради мести ей не пришлось выходить замуж.

Ингитора сердилась на мать, хотя и сознавала недостойность подобных чувств. Тогда, в день поминального пира, она была слишком расстроена и растеряна. Сейчас, опомнившись и обдумав происшедшее, она считала, что мать обошлась с ней не очень-то хорошо. Всем известно: только раб мстит сразу, а трус — никогда. Чтобы хорошо отомстить, не обязательно бежать, спотыкаясь от торопливости. Уж отец не стал бы толкать ее замуж за первого, кто согласится. Он позволил бы ей подумать и самой выбрать достойного мстителя.

Бредя вдоль обрыва, Ингитора скоро заметила впереди знакомую худощавую фигуру. Остановившись под кривой тонкой сосной, обтрепанной морскими ветрами, она ждала, пока Асвард подойдет.

— Что ты ходишь здесь одна, флинна? — спросил Асвард, приблизившись. Его волосы трепал ветер, под глазами заметны были нездоровые тени. После возвращения из последнего похода он тоже полюбил одинокие прогулки. — Ты не видала Асгерду? Что она?

— Она в доме. Чешет с женщинами шерсть. Гудруна присматривает за ней. Не думай, что ты один о ней беспокоишься.

— Не забывай, флинна, что Гейр был не только ее сыном, но и моим племянником, — беззлобно сказал Асвард.

Ингитора смутилась: она и правда позабыла об этом. Как-то так сложилось: мужчины сражаются и умирают, женщины ждут и плачут.

Асвард сел на землю и стал смотреть в море. Не оборачиваясь, он продолжал:

— А ведь она не знает всего того, что знаю я.

— Что ты знаешь? — быстро спросила Ингитора. Ей показалось, что бедам от этого похода не предвидится конца. — Ты говорил, что он умер от удара копьем в спину. От одного удара, и не мучился. Или это не так?

— В таком деле я не постеснялся бы солгать, но это правда. Он умер от одного удара в спину. Я думаю о другом.

Ингитора молча ждала продолжения. Асварду, видно, очень хотелось поделиться.

— Я не смог один донести его до корабля, — сказал он чуть погодя. — Висбур помогал мне. И когда мы выносили его на берег на следующей стоянке, чтобы похоронить, было то же самое.

Ингитора не ответила, но ей стало неуютно. Всякий знает, что если мертвец кажется очень тяжелым, значит, он не будет спокойно лежать в могиле. Не такой участи желала своему сыну Асгерда!

— Женщинам легче, — опять заговорил Асвард, вернувшись мыслями к сестре. — Они могут плакать, взывать к богам, а потом примутся за домашние дела и забудутся. А что делать нам? Лучше всего забываешься в битве, а когда у нас теперь новый поход?

— Ах, Асвард! — в сердцах воскликнула Ингитора. — Почему ты не вызвался, когда моя мать звала? Разве ты не хочешь отомстить фьяллям за моего отца, а заодно и за Гейра?

Она не хотела этого говорить, — как-то само вырвалось. Сердито вздохнув, Ингитора крепче сжала губы, чтобы больше ничего такого не сказать. Мысль об Асварде пришла ей в голову только сейчас. Никогда раньше спокойный, даже немного медлительный и насмешливый хирдман не занимал ее мыслей, но теперь она ощутила, что с ним поладила бы гораздо лучше, чем с Оттаром. Пусть он не так хорошо сражается, но в нем есть дар понимать и жалеть, не такой уж частый в мужчинах. А когда приходит горе, оказывается, что это ничуть не менее важно.

Асвард тоже удивился. Обернувшись, он сел так, чтобы видеть ее.

— Что же ты не сказала мне раньше, флинна? — спросил он, помолчав. На лице Ингиторы он видел досадливый румянец и понимал: она сама не рада тому, что сказала, но это правда. — Я бы тогда… Эх! — Асвард махнул рукой и снова обернулся к морю. — Не знаю, как это приняли бы люди. И я сомневаюсь, что твоя мать с такой же готовностью отдала бы мне твою руку, как Оттару. Мой род еще хуже, чем у него, да и подвигов за мной числится поменьше. А что до мести…

Он замолчал, пристально глядя в край моря у самого небосклона, словно хотел там увидеть ответ. Ингитора ждала: ей казалось, что сейчас он скажет что-то важное.

— Ну? — нетерпеливо выдохнула она.

— Я не думаю, что Асгерду утешит, даже если я перебью все племя фьяллей с Торвардом конунгом во главе, — сказал Асвард. — Гейра этим не вернешь. Аее горя не облегчит то, что матери фьяллей заплачут вслед за ней. И иногда я думаю, что она права. Не надо думать, что я трус. Хоть мне и не бывать твоим мужем, флинна, а все же я не хочу, чтобы ты так думала. Если бы я видел того, кто поднял Гейра на копье…

Асвард задохнулся, представив себе это, сглотнул и продолжал, и теперь в его спокойном голосе звучала ненависть:

— Если бы я видел того славного воина, который поднял на копье подростка, почти мальчика, я бы уж не позволил ему этого сделать. Если бы я был там, Гейр вернулся бы к матери живым. Если духи Тролленхольма требовали крови, то там остался бы лежать я. Но я не видел. Я же велел ему сидеть возле корабля! — В бессильной досаде Асвард ударил кулаком по земле. — Но в нем кровь нашего отца. Усидеть на месте во время битвы он не мог. И теперь Асгерда не утешится. О, хоть бы Фрейр и Фрейя послали ей другого ребенка! Она еще достаточно молода. Только так и можно будет отомстить. А новой смертью прежней жизни не вернешь.

Ингитора помолчала, обдумывая его слова. Это были странные речи для мужчины. Никто так не говорил. Незнакомого человека она посчитала бы трусом, но подумать этого об Асварде она не могла. И в этих словах ей мерещилась смутная правда. Осознать ее до конца Ингиторе не удавалось — уж слишком она расходилась со всеми ее привычными понятиями, со страстной верой Торбьёрг. Но в сердце Ингиторы что-то изменилось, словно тронулся лед. Сердце ее стало как небо и море перед глазами — вверху Широко-Синий вольный простор, полный ветра и света, а внизу — темная холодная вода, темная обитель Эгира и Ранн.

Асвард пару раз оглянулся на замолчавшую флинну. Брови ее были немного сдвинуты, пристальный взгляд устремлен в морскую даль. От морского ветра на щеках ее розовел румянец, глаза казались одного цвета с серо-голубым небом, русо-рыжеватые волосы блестели, и сейчас она казалась Асварду очень красивой, несмотря на скрытую печать горя. Одних горе ослабляет, другим дает силу. В горе Ингиторы дочери Скельвира была сила. Казалось, она отдалась своим мыслям и совсем забыла об Асварде. А он был не из тех, кто навязывает свое общество. Поднявшись, он молча побрел вниз по склону к усадьбе.

— Асвард! — окликнула его Ингитора. Он обернулся. — Тебе пора жениться, — сказала она. — Сделай так, как сказал. Женись и подари вашему роду нового ребенка. Как знать — может быть, твоя месть будет лучше.

— Может быть, и для тебя это не худший выход, — сказал ей Асвард. — Ведь у тебя с Оттаром тоже будут дети. Ты назовешь старшего сына Скельвиром, и твой отец тоже будет возрожден. Ты права — это совсем неплохая месть. Не знаю, как Оттар сумеет отомстить конунгу, — это труднее сделать, чем сказать. Тогда в запасе у тебя останется другой путь, о котором я говорил. Спасибо тебе за доброе пожелание. И тебе я желаю отомстить именно так, как тебе больше по сердцу. Тебе, а не твоей родне и даже матери.

— Спасибо тебе, — сказала Ингитора. Асвард подождал, не добавит ли она чего-нибудь. Но она молчала. Повернувшись, он пошел вниз по каменистому склону к усадьбе.

Курган Скельвира был заметен издалека — его покрывала свежая утоптанная земля, а трава на нем еще не выросла. На самой вершине его темнел высокий камень. Возле камня возился сутулый человек в шерстяном колпаке, издалека слышны были удары железа о камень. Еще в день прибытия «Коршуна» Торбьёрг послала в усадьбу Бьёркстрём за Энундом Резчиком, умевшим лучше всех в округе резать по камню, дереву, кости. Теперь он готовил поминальный камень по Скельвиру. Едва ли он успел сделать весь узор — тело дракона, свернувшегося кольцом, а на его спине цепочку красивых рун. Ингитора на память знала надпись, которую составила мать. «Торбьёрг велела поставить этот камень по Скельвиру, своему мужу. Он храбро бился и погиб на Квиттинге». «Энунд вырезал руны», — добавит резчик от себя в самом конце, чтобы память о его труде сохранялась столько же, сколько простоит сам камень.

Ингитора не стала подходить ближе. Даже если отцу вздумается снова запеть из кургана, за стуком работы Энунда она ничего не услышит. Взяв правее, она пошла к лесу.

Лес под названием Фюрбаккер — Сосновые Бугры — начинался здесь, возле крайних курганов, и тянулся на север, как говорили, на несколько дней пути. Полукруглые холмы, как курганы древних великанов, плавно перетекали один в другой. Холмы поросли негустым сосновым лесом, на земле зеленел мягкий мох. Часты были на буграх сухие вересковые поляны. Ингитора любила вереск и могла подолгу рассматривать тонкую веточку. Цветочки вереска крошечные, но поднеси поближе к глазам и погляди получше — мало цветов может сравниться с ними по красоте. А цвет их, чистый и нежно-лиловый, нельзя сравнить ни с чем. Даже у самых дорогих заморских тканей, которые Ингитора видела у проезжих торговых людей, — говорили, что их везут для кюны Асты, известной щеголихи, — не было таких чистых и ярких оттенков. Создать такую красоту под силу только светлым богам, не людям. А боги если берутся создавать что-то, то делают много — смотри сколько хочешь, хватит на всех.

Вертя в пальцах сорванную веточку вереска и иногда поднося ее к носу, Ингитора сидела под сосной на поваленном дереве. Теплые солнечные лучи проливались сквозь сосновые ветки и тонким причудливым узором ложились на землю, весело зеленел мох под рыжими стволами, свежий запах соснового леса наполнял грудь радостью. Радоваться бы, но на душе у Ингиторы было тяжело. Ей казалось, что она пленена неведомой силой и остаток жизни обречена прожить в рабстве. Да, за отца надо мстить. Ну почему она не мужчина? Почему у нее нет брата? Тогда долг мести был бы выполнен и ей не пришлось бы расплачиваться за это своей свободой и нежеланным браком. Почему так несправедливо все получилось?

Снова ей вспомнилась темная опочивальня с пляшущими на стенах отблесками огня, скрипучий голос Ормхильд. Заклинание, глухой голос отца. Почему она не догадалась спросить у него тогда — какой мести он желает? А теперь уже поздно.

«Впрочем, почему поздно?» — сама себе возразила Ингитора. Ведь дух уже не жил в мертвом теле. Он может говорить и без тела. Может быть, она и так сможет расслышать голос отца? Почему бы не попробовать?

Ингитора оправлялась от горя, к ней возвращался ее прежний нрав. Никогда раньше ее не упрекали в недостатке смелости, решимости и ума. Может быть, поэтому отец так любил ее и не жалел вслух, что не имеет сына.

Почему бы не попробовать? Слова заклинания крепко сидели в памяти Ингиторы. Поднявшись с лежачего ствола, она в волнении прошлась по тесной полянке, сжимая в руках вересковую веточку. Почему бы не попробовать? Заклинать духов — трудное и опасное дело, но ведь однажды у нее получилось!

Остановившись возле сосны, Ингитора положила ладонь на шершавый ствол. Нагретый солнцем, он казался теплым, золотистая смола пристала к ее ладони.Ингитора обхватила ствол руками и прикоснулась к нему лбом, как будто хотела позаимствовать у доброго дерева его чистой благодетельной силы, и тихо запела:

Затаив дыхание, она ждала ответа, слушая шум ветра в кроне сосны над головой. И вдруг чьи-то ладони накрыли ее руки, обнявшие ствол, чье-то лицо высунулось из-за дерева. Вскрикнув от неожиданности, Ингитора отпрянула, хотела отскочить, но ее держали крепко.

— Пусти! Пусти сейчас же! — стараясь за гневом скрыть испуг, воскликнула она. — Кто ты такой? Кто там прячется?

Ее отпустили, и она чуть не упала, едва удержалась на ногах. Раскрасневшись от досады — надо же было какому-то бездельнику подслушать ее ворожбу! Все дело испортил! — она сердито шагнула к сосне. Чье-то легкое стройное тело спряталось за толстый ствол дерева. Ингитора бросилась за ним, но он опять ускользнул.

— Да ты в прятки задумал играть! — не на шутку сердито воскликнула она. — Вот я тебя поймаю, бездельника! А ну выходи!

— Да вот он я! — Из-за сосны высунулось лицо, и было оно совершенно незнакомым. Ингитора растерялась на миг: незнакомцы не так уж часто встречались в окрестностях Льюнгвэлира. Кому здесь быть, кроме своих домочадцев и рабов? — Только ты стой на месте, не двигайся! — поспешно предостерег он.

— А кто ты такой, чтоб мне указывать? — возмутилась Ингитора. — Кто бы ты ни был, вот я тебя поймаю…

Она подалась к сосне, полная решимости наконец поймать наглеца и оттрепать его хорошенько за уши. Он показался ей невысок ростом и далеко не богатырь сложением. Но что-то странное случилось с ее ногами — они не хотели идти. Словно каждая нога пустила в землю крепкие корни, Ингитора не могла оторвать их от покрова из сосновых иголок. Раз, другой она попробовала шагнуть, но ничего не выходило. Ощущение было такое, что она насмерть отсидела обе ноги и они так затекли, что хоть режь — ничего не почувствуешь.

— Вот так лучше! — удовлетворенно сказал незнакомец. — Обещай, что больше не будешь за мной гоняться. Мне не очень-то ловко бегать по лесу, особенно от такой красивой девушки. Гораздо лучше нам будет побеседовать, сидя спокойно.

От изумления гнев Ингиторы прошел. Отняв взгляд от своих непослушных ног, она посмотрела на незнакомца. Он вышел из-за ствола сосны, и теперь она могла его спокойно разглядеть. Пожалуй, она погорячилась — ростом он был на голову выше ее и шириною плеч не уступил бы Оттару. На нем был серый плащс капюшоном, вроде тех, что носят рабы на пастбищах, но волосы у него были длинные, как у благородного человека. Сколько ему было лет, Ингитора затруднилась бы определить. И описать его лицо тоже. Она смотрела, смотрела, но уловить черты его лица было все равно что разглядеть подлинный облик морской волны. Оно все время менялось. То ей казалось, что она видит его глаза, то они вдруг скашивались к носу и исчезали, рот то растягивался по-лягушачьи, то сжимался в поросячий пятачок.

Ингитора недоуменно моргала, будто у нее рябило в глазах. И сосновая поляна покачивалась, словно корабль на волнах, рыжие стволы трепетали, как отражение в воде. Когда-то ей уже пришлось испытать нечто подобное, но сейчас Ингитора не могла сообразить, где и когда.

— Не будешь больше гоняться за мной? — повторил незнакомец. Зачарованная Ингитора не ответила. — Не будешь! — удовлетворенно сделал вывод он сам и был прав: она не испытывала больше ни малейшего желания гнаться за ним и тем более трепать за уши. Пожалуй, до его ушей ей было бы не так легко дотянуться.

— Тогда давай сядем и поговорим, — предложил незнакомец. — Иди сюда.

Он махнул рукой в сторону бревна и сам шагнулк нему. Теперь Ингитора поняла, почему он не хотел бегать. Одна нога у него была странно вывихнута в щиколотке, и на ходу он заметно хромал. Подойдя к бревну, он сел и приглашающе похлопал по шершавой коре рядом с собой.

— Садись сюда, флинна Ингитора дочь Скельвира из рода Ингвингов. Мой род достаточно хорош, чтобы тебе не стыдно было разделить со мной это сиденье. И не только сиденье, сказал бы я… Но об этом в другой раз.

В устах кого-нибудь другого подобные речи возмутили бы Ингитору, она и не подумала бы последовать приглашению. Но сейчас она была так изумлена всем странным обликом незнакомца, что гневу в ее сердце просто не осталось места. Она попробовала шагнуть, и это удалось ей безо всякого труда, как всегда. Она села рядом с ним на бревно и еще раз убедилась, что он намного выше ее ростом — теперь ей приходилось смотреть ему в лицо снизу вверх.

Лицо его наконец успокоилось, словно отстоялась вода. Черты его были правильными, вокруг рта виднелись глубокие резкие складки, но кожа была свежа, как у молодого. По-прежнему Ингитора не взялась бы сказать, сколько ему лет.

— Отчего же ты не спросишь, откуда я тебя знаю? — спросил незнакомец.

— Зачем задавать пустые вопросы? — отозвалась Ингитора. — Мало кто в округе меня не знает. Пожалуй, таких и вовсе нет. А вот тебя я не знаю. Откуда ты взялся?

— Ты же сама видела — из-за сосны, — обстоятельно, как объясняют очевидную истину малому ребенку, сказал незнакомец. — Можно сказать, что ты сама меня позвала. И дрянные же стишки сочиняют у вас в Льюнгвэлире, вот что я скажу!

— А ты кто такой, что бранишь наши стихи? — Ингитора почти обиделась, вспомнив о своем неудачном заклинании духов. — До сих пор они были достаточно хороши для нас. Ты кто — Премудрый Браги?

— Нет, до Длиннобородого мне почти так же далеко, как тебе до прекрасной Всадницы Кошек, до Фрейи. — Незнакомец покачал головой. Всю эту нелепую речь он произнес с грустью, но совершенно серьезно, без тени усмешки. Вот полоумный — да кому же придет в голову сравнивать людей и богов?

— Ну раз не Браги, то, как же мне тебя называть? — насмешливо спросила Ингитора.

— Зови меня Хальтом, — отозвался он. — В основном меня зовут так. Наверное, ты понимаешь почему?

Ингитора кивнула. Хальт — Хромой. Наверное, это не имя, а только прозвище. А может, и имя, если он так родился. Родился? Непонятно почему, эта мысль показалась ей нелепой. Невозможно было представить Хальта новорожденным младенцем, ребенком, юношей… А сейчас он кто? Казалось, он так и появился на свет, как сидел сейчас перед ней. Прямо в этом сером плаще.

— Что ты задумалась? — прервал молчание Хальт. — Сочиняешь стихи получше?

— Может, ты сочинил бы лучше, если бы твой отец погиб от руки конунга, а ты не мог отомстить! — ответила Ингитора. Ей казалось, что Хромой смеется над ней и не понимает глубины ее горя. А он должен знать об этом, если знает ее. Весть о событиях в Льюнгвэлире облетела уже всю округу.

— Да, это мне нелегко представить! — Лицо Хальта приняло озадаченное выражение, как у дурачка-пастуха. Длинные белесые волосы упали ему на лицо и скрыли глаза. А Ингитора подумала, что так мог бы сказать человек, никогда не имевший ни отца, ни рода, ни племени.

— И если бы тебя насильно выдавали замуж ради мести! — со злорадством продолжала Ингитора, довольная, что сумела его озадачить.

— Ой! — Хальт обхватил себя за плечи, как будто на него пахнуло ледяным ветром. — Вот напасть! Неужели это делают с тобой?

Повернув лицо к Ингиторе, он вытаращил глаза. Глаза у него были светлые, серо-зеленые, и затягивали взгляд, как чародейная чаша. Ресницы у него были совсем белые, как лепестки подснежников, а брови густые и темные, очень красиво очерченные, длиной от переносья почти до висков. Странное лицо. Едва ли найдешь где другое такое.

— А что мне еще остается? — с горечью ответила Ингитора. Ей вдруг захотелось поговорить с ним о своем горе. Никто в усадьбе, кроме разве Асварда, не понял бы ее. Но Асвард ничем не может ей помочь. А Хальт? Ингитора сама дивилась своей уверенности — она не принадлежала к тем, кто легко принимает в друзья всех подряд, — но ей казалось, что Хальт сможет сказать ей много такого, чего ни она сама, ни другие люди в усадьбе не знают. — Была бы я мужчиной, я попробовала бы сама отомстить за отца, — продолжала она. — Конунгу отомстить не так-то легко, но я хотя бы попробовала бы…

— И погибла бы с честью! — с насмешливой важностью подхватил Хальт. — Слава Одину, нашелся доблестный воин, который взял на себя этот труд. Только я не знаю, на какое время он назначил поход. А уж до тех пор он постарается, чтобы род Скельвира оказался продолжен. Теперь в его честь сочиняют звонкие стихи. Вот такие, я слышал:

Не доведя даже стих до конца, Хальт прервал сам себя и добавил:

— Ну а до тех пор страж перины драконьей думает сделаться стражем перины хозяйской. Так?

Он хитро подмигнул Ингиторе, а она возмущенно вздохнула. Ей совсем не нравилось об этом думать. Зачем он ее дразнит? И откуда он знает стихи, которые сочинил Торкель Копыто? Ведь их он говорил в гриднице, а Хальта там не было. В одном Ингитора была уверена точно — никогда раньше она не встречала этого человека с неуловимым лицом. Может, рабы на пастбище рассказали? Только у кого из них хватило ума запомнить?

— Скажешь, это хорошие стихи? — спросила Ингитора. Ей хотелось, чтобы Хальт разбранил их — не потому, что стихи были плохи, а потому, что восхваляли Оттара. Когда она вспомнила о нем теперь, сидя рядом с Хальтом, Оттар показался ей просто отвратительным.

— Ужасные! — со страстью и неподдельным ужасом воскликнул Хальт и снова подмигнул ей.

Ингитора засмеялась. Тяжесть на ее сердце как-то незаметно прошла, словно не бывала, все беды вдруг показались ей неважными.

— Гораздо лучше было бы сказать так, — продолжал Хальт и, ни мгновения не думая, принялся нараспев важно провозглашать:

Ингитора расхохоталась от неожиданности и удовольствия. Эта история позапрошлой зимой надолго насмешила всю усадьбу. Проходя через кухню, Оттар не заметил лохани, стоявшей на полу, где одна из женщин замочила с золой грязные рубахи. Споткнувшись о лохань, Оттар потерял равновесие и не удержался на ногах. Весь Льюнгвэлир смеялся не меньше пяти дней. Если бы ратные заслуги Оттара были чуть поменьше, не миновать бы ему нового прозванья — Оттар Лохань. Или Оттар Голова-В-Золе. И Ингиторе было так весело оттого, что кто-то осмелился посмеяться над этим!

— весело распевал во все горло Хальт, видя, что ей это нравится. Ингитора покатывалась со смеху. Ей даже не пришло в голову удивиться, откуда чужой человек знает этот давний случай в их усадьбе.

— Я вижу, тебе понравились мои стихи! — сказал Хальт и взял ее за руку. Унимая смех, Ингитора посмотрела на него. Лицо его было доброжелательным и приветливым, он улыбался ей. Рука его была теплой, и ей вдруг стало так хорошо возле него, что хотелось никогда никуда не уходить. Он заставил ее смеяться, хотя только что она была готова плакать, он прогнал тоску из ее сердца, которая готова была обосноваться там навеки, и теперь Хальт казался Ингиторе роднее и ближе всех на свете.

— Да, ты неплохой скальд! — сказала она. — Тебя звали бы, пожалуй, Зловредным Скальдом за такие стихи. Если бы их услышал Оттар, то за твою голову никто не дал бы даже горсти зерна.

— Не суди так быстро. Если бы мы встретились с Оттаром, то неизвестно, чья голова пошла бы дешевле. Говорю так, чтобы ты не сочла меня хвастуном — мне-то все прекрасно известно.

Речь была очень хвастливая, но Ингитора улыбнулась — может быть, он и прав, почему бы нет? Недаром говорил Один: бьющийся часто убедится, что есть и сильнейшие. Почему бы кому-то не оказаться сильнее Оттара?

— Скальдам полагаются награды за удачные стихи! — продолжал Хальт. — Скоро ты сама в этом убедишься.

— Что я дам тебе? — Ингитора пожала плечами и оглядела себя. — Мои женские подвески тебя не сильно украсят. Я могла бы отдать тебе перстень, но он же обручальный…

Она высвободила из пальцев Хальта свою руку и показала ему серебряный перстень со знаком солнца. По лицу Хальта словно молния проскочила: оно исказилось злобой и тут же успокоилось, но Ингиторе показалось, что в глазах его сверкнул какой-то белый огонь. У нее перехватило дыхание, но не от страха. Впервые, словно впечатления накопились и дали росток, в ней проснулось ощущение, что он не очень-то человек. Этот серый плащ цвета тумана, и это изменчивое лицо…

А Хальт мгновенно снова схватил её за руку, без труда стянул колечко и с размаху забросил его в заросли папоротника. Ингитора вскрикнула от неожиданности.

— Что ты сделал? — воскликнула она. — Что я скажу! Ведь это Оттара…

— Ну и что? — яростно прошипел Хальт, сжимая ее руку и глядя ей в лицо. Теперь невозможно было поверить, что мгновение назад он улыбался. Лицо его было искажено гневом и казалось страшным, в глазах горел белый огонь, а зрачка вовсе не было видно. Но Ингитора не боялась. У нее перехватило дух от крепнущего убеждения, волосы шевельнулись на голове,слезы ожгли глаза. Он вовсе не человек.

— Ты же не любишь Оттара, так зачем тебе его кольцо? — горячо продолжал Хальт, крепче сжимая ее руку. — Да возьмут его тролли, и самого Оттара заодно! Ведь ты его не любишь? Скажи, не любишь?

— Нет, нет, не люблю! — поспешно воскликнула Ингитора. Ей хотелось скорее успокоить Хальта, да это и было чистой правдой.

Хальт мгновенно успокоился. Белый огонь в его глазах погас, лицо стало спокойным и вдруг показалось Ингиторе очень красивым. Что-то мужественное и благородное проступило в нем, взгляд заблестел, волосы мягко легли на плечи. Должно быть, сам Бальдр так красив.

— Это очень хорошо! — улыбаясь, сказал Хальт Ингиторе. — Ты не должна никого любить, тогда я помогу тебе.

— Ты поможешь мне? — Ингитора сначала удивилась, а потом обрадовалась. — Но как? Избавиться от Оттара нетрудно, но кто отомстит за отца? Никто другой не берется! Может быть, ты…

— Кто? — прервал ее Хальт. — Да ты сама и отомстишь! Никаких других помощников тебе не нужно!

— Я? — изумленно повторила Ингитора. — Ты, видно, принимаешь меня за валькирию! Я в жизни не прикасалась к оружию! И не хочу за него браться!Для этого есть мужчины!

— Мужчины! — передразнил Хальт. — Ты отомстишь так, как не сможет ни один мужчина! Один мужчина у другого может отнять жизнь. Это малость, как я слышал, умереть не так уж трудно. Еще он может отнять женщину — порою это гораздо обидней! А почему? Да потому, что это позорит и лишает чести! А тяжелее бесчестья нет ничего! Это я тоже знаю по себе! Знаю так, как не знает ни один человек, потому что человеческая честь несоизмерима с нашей, и как не знает ни один альв, потому что ни один альв своейчести не терял! А я знаю, потому что я стал хромым! Надо мной смеется весь Альвхейм столько лет, сколько ты даже не сможешь себе представить! Я урод! Мне нет места среди других! Мне опостылело Широко-Синее! И если тебе надо отомстить, то ты не найдешь лучшего помощника, чем я!… Лучше просто не бывает.

Горячо прокричав всю эту речь, последнее Хальт сказал просто и обыденно, словно этого и доказывать было не надо. А Ингитора сидела, не сводя с него глаз, захваченная изумлением и восторгом. «Много чудесного можно рассказать о небе! — вспоминались ей слова Ормхильд. Если старуху хорошо накормить и налить ей чарочку меда, она начинала повествовать о богах и чудесах девяти миров. — Широко-Синим зовется небо, которое лежит через еще одно небо на юг от нашего. Немало там прекрасных чертогов. Иные из них светлее золота, только достойные обитают там, проводя жизнь в веселье и довольстве. Страна есть там, называемая Альвхейм, и обитают в ней светлые альвы. Обликом своим они прекраснее солнца…»

Вспоминая это, Ингитора не отводила глаз от лица Хальта, и оно уже казалось ей прекраснее самой мечты. Великим счастьем было для нее то, что ей привелось в жизни хоть раз увидеть его.

— Да, я знаю, у вас кое-что знают о нас, — сказал Хальт, отвечая ее мыслям. — Но ты бы долго смеялась, если бы узнала, как мало вы знаете. Но достаточно, чтобы ты могла сделать выбор между мной и Оттаром.

Хальт сжал ее руку и заглянул ей в глаза. Наверное,он спросил только ради смеха — ответ Ингиторы был ясно написан на ее лице. Большими красными рунами, прямо посреди лба, как сказал бы Асвард. Но Асварду и во сне не могло такое присниться.

— Ты выбираешь меня, я правильно понял? — спросил Хальт, и Ингитора кивнула. Но тут же в ней проснулась осторожность. С малых лет внушают — лучше не связываться с жителями иных миров. Для человека это редко кончается добром. Альвы не злы, но вид их ослепляет, как солнце.

— А что ты попросишь взамен? — спросила она.

— Так я же тебе уже сказал! — Хальт посмотрел на нее с легким укором и стал втолковывать, как ребенку: — Ты должна любить только меня, меня и никого другого. Тогда я смогу тебе помочь. А я смогу так, как не сможет ни Оттар и никто другой. Даже сам Торвард Рваная Щека не смог бы так хорошо отомстить сам себе. А уж он, скажу тебе прямо, воин, каких поискать. Если бы ты отдала Оттару и свою любовь, и наследство Скельвира в придачу, то при всем желании Оттар не смог бы отомстить. А разве что погиб бы с честью. Но это нетрудно сделать, когда ничего другого и не остается. Так что — ты согласна?

— А каким образом ты мне поможешь?

— А вот увидишь! — задорно воскликнул Хальт и снова подмигнул ей, словно обещал что-то необычайно великолепное. — Увидишь, когда придет время, а оно придет уже скоро! Или ты сомневаешься во мне?

Мигом его лицо, сиявшее солнечным светом, погасло, прекрасные черты исказились и стали похожи на гнусную морду тролля. Ингитора вздрогнула.

— Нет, нет! — горячо воскликнула она и сама схватила Хальта за руку. — Я не сомневаюсь! Я верю тебе! Верю, как верю богам и судьбе!

Лицо альва прояснилось, морщины разгладились, он снова стал красив и весел. Ингитору изумляло и восхищало, как быстро он меняется от прекрасного к безобразному. Она думала раньше, что альвы неизменно прекрасны и добры, не ведают зла, сомнений, печали, обиды. Выходит, это не так? Или просто ей повстречался особенный альв?