Глава 26.

О ТОМ, КАК ГОСПОДИН ДЕ СЕН-ЛЮК ПОКАЗАЛ ГОСПОДИНУ ДЕ МОНСОРО УДАР, КОТОРОМУ ЕГО НАУЧИЛ КОРОЛЬ

Граф де Монсоро ждал Сен-Люка со шпагой в руках, выстукивая ногой яростный вызов.

– Ты готов? – спросил граф.

– Кстати, – сказал Сен-Люк, – вы выбрали себе совсем недурное место: спиной к солнцу. Пожалуйста, пожалуйста, не стесняйтесь.

Монсоро повернулся на четверть оборота.

– Отлично, – сказал Сен-Люк, – так мне будет хорошо видно, что я делаю.

– Не щади меня, – сказал Монсоро, – я буду драться насмерть.

– Вот как? – сказал Сен-Люк. – Стало быть, вы обязательно хотите меня убить?

– Хочу ли я? О! Да.., я хочу!

– Человек предполагает, а бог располагает, – заметил Сен-Люк, в свою очередь обнажая шпагу.

– Ты говоришь…

– Я говорю… Поглядите повнимательней на эти сот маки и одуванчики.

– Ну?

– Ну так вот, я говорю, что уложу вас прямо на них. И, продолжая смеяться, Сен-Люк встал в позицию. Монсоро неистово бросился на него и с невероятным проворством нанес Сен-Люку два или три удара, которые тот отбил с не меньшей ловкостью.

– Клянусь ботом, господин де Монсоро, – сказал Сен-Люк, продолжая фехтовать с противником, – вы недурно владеете шпагой, и всякий другой, кроме меня или Бюсси, был бы убит на месте вашим последним отводом, Монсоро понял, с каким человеком он имеет дело, и побледнел.

– Вы, должно быть, удивлены, – прибавил Сен-Люк, – что я так сносно управляюсь со шпагой. Дело в том, что король – он, как вам известно, очень меня любит – взял на себя труд давать мне уроки и, среди прочего, научил меня удару, который я вам сейчас покажу. Я говорю все это затем, чтобы вы имели удовольствие, если вдруг я убью вас этим ударом, знать, что вас убили ударом, преподанным королем. Вам это будет весьма лестно.

– Вы ужасно остроумны, сударь, – сказал выведенный из себя Монсоро, делая выпад правой ногой, чтобы нанести прямой удар, способный проткнуть насквозь стену.

– Проклятие! Стараюсь, как могу, – скромно ответил Сен-Люк, отскакивая в сторону.

Этим движением он вынудил своего противника сделать полувольт и повернуться лицом прямо к солнцу.

– Ага! – сказал Сен-Люк. – Вот вы уже и там, где мне хотелось вас видеть, прежде чем я увижу вас там, куда хочу вас уложить. Недурно я выполнил этот прием, верно? Право же, я доволен, очень доволен! Только что вы имели всего пятьдесят шансов из ста быть убитым, а сейчас у вас их девяносто девять.

И со стремительной силой и ожесточением, которых не знал за ним Монсоро и которых никто не заподозрил бы в этом изнеженном молодом человеке, Сен-Люк нанес главному ловчему, не останавливаясь, один за другим пять ударов. Монсоро, ошеломленный этим ураганом из свиста и молний, отбил их. Шестой удар был ударом прим; он состоял из двойной финты, парады и рипоста. Первую половину этого удара графу помешало увидеть солнце, а вторую он не смог увидеть потому, что шпага Сен-Люка вошла в его грудь по самую рукоятку.

Какое-то мгновение Монсоро еще продолжал стоять, словно подрубленный дуб, ждущий лишь легкого дуновения, чтобы понять, в какую сторону ему падать.

– Вот и все, – сказал Сен-Люк. – Теперь у вас все сто шансов. И вот что, заметьте, сударь: вы упадете как раз на те маки и одуванчики, которые я имел честь вам показать.

Силы оставили графа. Его пальцы разжались, глаза затуманились. Он подогнул колени и рухнул на маки, смешав с их пурпуром багрянец своей крови.

Сен-Люк спокойно вытер шпагу и стоял, наблюдая за сменой оттенков, которая постепенно превращает лицо агонизирующего человека в маску трупа.

– А! Вы убили меня, сударь, – сказал Монсоро.

– Я старался убить вас, – ответил Сен-Люк, – но теперь, когда вы лежите тут и вот-вот испустите дух, черт меня побери, если мне не досадно, что я сделал это. Теперь я испытываю к вам глубокое уважение, сударь. Вы ужасно ревнивы, оно верно, но вы храбрый человек.

И, весьма довольный своей надгробной речью, Сен-Люк опустился на колено возле Монсоро и сказал ему:

– Нет ли у вас какого-нибудь последнего желания, сударь? Слово дворянина – оно будет исполнено. Обычно, по себе знаю, когда ты ранен, испытываешь жажду. Может быть, вы хотите пить? Я пойду за водой.

Монсоро не отвечал.

Он повернулся лицом к земле и, хватая зубами траву, бился в луже собственной крови.

– Бедняга! – сказал Сен-Люк, вставая. – О! Дружба, дружба, ты очень требовательное божество.

Монсоро с трудом приоткрыл один глаз, попытался приподнять голову и с леденящим душу стоном вновь уронил ее на землю.

– Ну что ж, он мертв, – произнес Сен-Люк. – Забудем о нем… Легко сказать: забудем… Как ни говори, а я убил человека. Не скажешь, что я даром терял время в Анжу.

И он тут же перелез через стену и парком вернулся в замок.

Первым человеком, которого он увидел там, была Диана. Она беседовала с подругой.

«Как к лицу ей будет траур», – подумал Сен-Люк.

Потом, подойдя к очаровательной группе, составленной двумя молодыми женщинами, он сказал:

– Простите, любезная дама, но мне совершенно необходимо сказать пару слов госпоже де Сен-Люк.

– Пожалуйста, дорогой гость, пожалуйста, – ответила госпожа де Монсоро. – Я пойду к отцу в библиотеку. Когда ты поговоришь с господином де Сен-Люком, – добавила она, обращаясь к подруге, – приходи, я буду там.

– Да, обязательно, – сказала Жанна.

И Диана с улыбкой удалилась, помахав ей рукой.

Супруги остались одни.

– В чем дело? – спросила Жанна с самым веселым выражением на лице. – У вас мрачный вид, дорогой супруг!

– Еще бы! – ответил Сен-Люк.

– А что произошло?

– Э! Боже мой! Несчастный случай.

– С вами? – испугалась Жанна.

– Не совсем со мной, но с человеком, который находился возле меня.

– С кем же?

– С тем, с кем я прогуливался.

– С господином де Монсоро?

– Увы, да! Бедный, дорогой граф!

– Так что же с ним случилось?

– Я полагаю, что он умер.

– Умер? – воскликнула Жанна с вполне понятным волнением. – Умер!

– Вот именно.

– Да ведь он только что был здесь, говорил, смотрел!..

– Э! В этом как раз и причина его смерти: он слишком много смотрел и в особенности слишком много говорил.

– Сен-Люк, друг мой, – сказала молодая женщина, схватив мужа за руки.

– Что?

– Вы от меня ничего не скрываете?

– Я? Ничего решительно, клянусь вам. Не скрываю даже места, где он умер.

– А где он умер?

– Там, за стеной, на той самой полянке, где наш друг Бюсси имел обыкновение привязывать своего коня.

– Это вы его убили, Сен-Люк?

– Проклятие! А кто же еще? Нас было только двое, я возвращаюсь живой и говорю вам, что он мертв: нетрудно отгадать, кто из нас двоих кого убил.

– Несчастный вы человек!

– Ах, дорогая моя! – сказал Сен-Люк. – Он меня на это вызвал: оскорбил меня, первый обнажил шпагу.

– Это ужасно! Это ужасно! Бедный граф!

– Вот, вот, – сказал Сен-Люк, – я так и знал. Увидите, через неделю его будут называть: «Святой Монсоро».

– Но вам нельзя оставаться здесь! – вскричала Жанна. – Вы не можете больше жить под крышей дома того человека, которого вы убили.

– Это самое я только что и сказал себе в потому поспешил к вам, моя дорогая, просить вас подготовиться к отъезду.

– Но вас-то он, по крайней мере, не ранил?

– Наконец-то! Вот вопрос, который, хотя в задан с некоторым запозданием, все же примиряет меня с вами! Нет, я совершенно невредим.

– Стало быть, мы уезжаем?

– И чем скорее, тем лучше, так как вы понимаете: с минуты на минуту несчастье может открыться.

– Какое несчастье? – вскрикнула госпожа де Сен-Люк, возвращаясь вспять в своих мыслях, как иной раз возвращаются назад по своим шагам.

– Ах! – вздохнул Сен-Люк.

– Но я подумала, – сказала Жанна, – ведь теперь госпожа де Монсоро – вдова.

– То же самое говорил себе я.

– После того как убили его?

– Нет, до того.

– Что ж, пока я пойду предупредить ее…

– Щадите ее чувства, дорогой друг!

– Бессовестный! Пока я пойду предупредить се, оседлайте коней: сами оседлайте, как для прогулка.

– Замечательная мысль! Хорошо, если у вас их будет побольше, дорогая моя, потому что, должен вам признаться, у меня уже голова идет кругом.

– Но куда мы поедем?

– В Париж.

– В Париж! А король?

– Король, наверное, уже все забыл. Произошло столько событий с тех пор, как мы с ним виделись, и, кроме того, если будет война, что вероятно, мое место возле него.

– Хорошо. Значит, мы едем в Париж?

– Да. Но сначала мне нужны перо и чернила.

– Кому вы собираетесь писать?

– Бюсси. Вы понимаете, что я не могу покинуть Анжу, не сказав ему, почему я уезжаю.

– Это верно. Все, что нужно для письма, вы найдете в моей комнате.

Сен-Люк тотчас же туда поднялся и рукой, которая, какой бы твердой она у него ни была, все же слегка дрожала, торопливо набросал следующие строки:

«Дорогой друг!

Вы узнаете из уст молвы о несчастье, которое приключилось с господином де Монсоро. Мы с ним поспорили на старой лесосеке о причинах и следствиях разрушения стен и о том, следует ли лошадям самим находить дорогу.

В разгар этого спора господин де Монсоро упал на паки и одуванчики, и столь неловко, что тут же на месте умер.

Ваш друг навеки

Сен-Люк».

«Р. S. Так как все это в первую минуту может показаться вам несколько неправдоподобным, добавлю, что, когда произошло это несчастье, мы оба держали в руках шпаги.

Я немедленно уезжаю в Париж засвидетельствовать мое почтение королю. В Анжу, после того, что случилось, я не чувствую себя в полной безопасности».

Десять минут спустя один из слуг барона уже скакал с этим письмом в Анжер, в то время как господин и госпожа де Сен-Люк, в полном одиночестве, покидали замок через потайные ворота, выходившие на самую кратчайшую дорогу к Парижу. Они оставили Диану в слезах и в особенности в большом затруднении, как рассказать барону грустную историю этой дуэли.

Когда Сен-Люк проезжал мимо, Диана отвела глаза в сторону.

– Вот и оказывай после этого услуги своим друзьям, – сказал тот жене. – Нет, решительно, все люди неблагодарны, только один я способен на признательность.

Глава 27.

ГДЕ МЫ ПРИСУТСТВУЕМ ПРИ ДАЛЕКО НЕ ТОРЖЕСТВЕННОМ ВЪЕЗДЕ КОРОЛЕВЫ-МАТЕРИ В ДОБРЫЙ ГОРОД АНЖЕР

В тот самый час, когда граф де Монсоро упал, сраженный шпагой Сен-Люка, у ворот Анжера, закрытых, как известно, на все запоры, протрубили разом четыре трубы.

Предупрежденная заранее стража подняла флаг и откликнулась такой же симфонией.

Это подъехала к городу Анжеру Екатерина Медичи, в сопровождении достаточно внушительной свиты.

Тотчас же дали знать Бюсси. Тот встал с постели и отправился к принцу, который немедленно улегся в постель.

Арии, исполненные трубачами королевы, были, разумеется, прекрасными ариями, но не обладали могуществом тех, которые разрушили стены Иерихона – ворота Анжера не отворились.

Екатерина выглянула из кареты, чтобы показаться часовым, надеясь, что ее царственный облик произведет большее впечатление, чем звуки труб.

Анжерские ополченцы, увидев королеву, приветствовали ее, и даже весьма учтиво, но ворота остались закрытыми.

Екатерина послала к воротам одного из своих приближенных. Его там осыпали любезностями.

Но когда он потребовал открыть ворота королеве-матери, настаивая, чтобы ее величество была принята с почестями, ему ответили, что Анжер военная крепость и поэтому ворота его не могут быть открыты без соблюдения некоторых обязательных формальностей.

Весьма уязвленный полученным ответом, посланец вернулся к своей повелительнице, и тогда Екатерина произнесла те слова, во всем их горьком и глубоком значении, которые позже несколько видоизменил, соответственно возросшему могуществу королевской власти, Людовик XIV.

– Я жду! – прошептала она.

И придворные, окружавшие ее карету, содрогнулись.

Наконец Бюсси, который около получаса наставлял герцога и придумывал для него сотни государственных соображений, одно другого неоспоримее, принял решение.

Он приказал покрыть коня нарядной попоной, выбрал пять дворян, наиболее неприятных королеве-матери, и во главе их отправился парадным аллюром навстречу ее королевскому величеству.

Екатерина начала уже чувствовать усталость, но не от ожидания, а от размышлений над тем, как она отомстит людям, которые посмели нанести ей такое оскорбление.

Она вспомнила арабскую сказку о заточенном в медном кувшине злом духе. В первые десять лет своего пленения он обещал озолотить того, кто его освободит, а затем, обозленный ожиданием, поклялся убить неосторожного, который откроет крышку кувшина.

С Екатериной произошло то же самое. Сначала она обещала себе осыпать милостями тех дворян, что поспешат ей навстречу.

Затем она дала зарок обрушить свой гнев на первого, кто явится к ней.

Расфранченный Бюсси подъехал к воротам и стал приглядываться, словно ночной часовой, который не столько смотрит, сколько слушает.

– Кто идет? – крикнул он.

Екатерина ожидала по меньшей мере коленопреклонения. Один из дворян ее свиты посмотрел на королеву, как бы спрашивая распоряжений.

– Подъедьте, – сказала она. – Подъедьте еще раз к воротам. Кричат: «Кто идет?» Надо ответить им, сударь, это формальность…

Придворный подъехал к самым остриям подъемной решетки.

– Ее величество королева-мать прибыла навестить добрый город Анжер, – сказал он.

– Прекрасно, сударь, – отвечал Бюсси. – Соизвольте повернуть налево. Примерно шагах в восьмидесяти отсюда вы увидите потайной вход.

– Потайной вход! – воскликнул придворный. – Маленькая дверца для ее королевского величества!

Но слушать его было уже некому – Бюсси ускакал. Вместе со своими друзьями, которые посмеивались втихомолку, он направился к тому месту, где, согласно его указаниям, должна была выйти из кареты вдовствующая королева.

– Вы слышали, ваше величество? – спросил придворный. – Потайной вход!

– О да, сударь, я слышала. Войдемте там, раз так полагается.

И молния, сверкнувшая в ее взгляде, заставила побледнеть неловкого, который невольно подчеркнул, что его повелительнице нанесено оскорбление.

Кортеж повернул налево, и маленькая потайная дверь отворилась.

Из нее вышел Бюсси с обнаженной шпагой в руке и почтительно склонился перед Екатериной. Вокруг него мели своими перьями землю шляпы его спутников.

– Добро пожаловать в Анжер, ваше величество, – сказал он.

Рядом с Бюсси стояли барабанщики, но в барабаны они не били, и алебардщики, но они не взяли свое оружие «на караул».

Королева вышла из кареты и, опираясь на руку придворного, направилась к маленькой двери, обронив в ответ всего лишь:

– Благодарю, господин де Бюсси.

Этими словами она подвела итог размышлениям, для которых ей предоставили время.

Екатерина шла, высоко подняв голову.

Но Бюсси вдруг обогнал ее и преградил ей путь рукой.

– Будьте осторожны, сударыня, дверь очень низкая, ваше величество может ушибиться.

– Так что же мне делать? – сказала королева. – Нагнуться? Я впервые вхожу в город подобным образом.

Слова эти, произнесенные совершенно естественным тоном, для опытных придворных имели такой смысл, глубину и значение, которые заставили призадуматься не одного из присутствовавших, и даже сам Бюсси закусил ус и отвел взгляд.

– Ты слишком далеко зашел, – шепнул ему на ухо Ливаро.

– Ба! Оставь! – ответил Бюсси. – Это еще не все. Карету ее величества с помощью блоков перенесли через стену, и Екатерина снова в ней устроилась, чтобы следовать во дворец. Бюсси и его друзья, на конях, ехали по обе стороны кареты.

– А мой сын? – спросила вдруг Екатерина. – Я не вижу моего сына, герцога Анжуйского!

Она хотела удержать эти слова, но они вырвались у нее в приступе неодолимого гнева. Отсутствие Франсуа в подобный момент было пределом оскорбления.

– Монсеньер болен, государыня, он лежит в постели. Ваше величество может не сомневаться, что, но будь этого, его высочество поспешил бы сам отдать вам почести у ворот своего города.

На этот раз Екатерина была просто величественна в своем лицемерии.

– Болен! Бедное дитя! Болен! – вскричала она. – Ах, господа, поторопимся же… Хорошо ли за ним ухаживают хотя бы?

– Мы делаем все, что в наших силах, – сказал Бюсси, глядя на нее с удивлением и словно пытаясь разобраться, действительно ли в этой женщине говорит мать.

– Знает ли он, что я здесь? – продолжала Екатерина после паузы, которую она с толком использовала, чтобы произвести смотр всем спутникам Бюсси.

– Разумеется, ваше величество, разумеется. Екатерина поджала губы.

– Должно быть, он очень страдает, – сказала она сочувственно.

– Неимоверно, – ответил Бюсси. – Его высочество подвержен таким внезапным приступам недомогания.

– Значит, это внезапное недомогание, господин де Бюсси?

– Бог мой! Конечно, ваше величество.

Так они прибыли ко дворцу. Вдоль пути движения кареты шпалерами стояли толпы народа.

Бюсси поспешил вперед, взбежал по лестнице и, запыхавшийся, возбужденный, вошел к герцогу.

– Она здесь, – сказал Бюсси. – Берегитесь!

– Рассержена?

– Вне себя.

– Выражает недовольство?

– О нет! Гораздо хуже: улыбается.

– А народ?

– Народ хранит молчание. Он смотрит на эту женщину с немым ужасом: он ее не знает, но угадывает, какая она.

– А она?

– Она посылает воздушные поцелуи и кусает себе кончики пальцев при этом.

– Дьявол!

– Да, монсеньер, как раз то же самое и мне пришло с голову. Это дьявол. Будьте осмотрительны!

– Мы сохраняем состояние войны, не так ли?

– Клянусь богом! Запрашивайте сто, чтобы получить десять; впрочем, у нее вы больше пяти не вырвете.

– Ба! Так, значит, ты меня считаешь совсем бессильным?.. Вы все здесь? Почему Монсоро еще не вернулся? – произнес герцог.

– Он, наверное, в Меридоре… О! Мы прекрасно обойдемся и без него!

– Ее величество королева-мать! – провозгласил лакей с порога двери.

И тотчас же показалась Екатерина, бледная и, по своему обыкновению, вся в черном.

Герцог Анжуйский сделал движение, чтобы встать.

Но Екатерина с живостью, которой нельзя было заподозрить в этом изношенном годами теле, бросилась в объятия сына и покрыла его поцелуями.

«Она его задушит, – подумал Бюсси. – Да это настоящие поцелуи, клянусь смертью Христовой!»

Она сделала больше – она заплакала.

– Нам надо остерегаться, – сказал Антрагэ Рибейраку, – каждая слеза будет оплачена бочкой крови.

Покончив с поцелуями и слезами, Екатерина села у изголовья герцога. Бюсси сделал знак, и присутствующие удалились. Сам же он, словно у себя дома, прислонился спиной к колонне кровати и стал спокойно ждать.

– Не могли бы вы позаботиться о моих бедных людях, дорогой господин де Бюсси? – сказала вдруг Екатерина. – Ведь после нашего сына вы хозяин дома я наш самый дорогой друг, не правда ли? Я прошу вас оказать мне эту любезность.

Выбора не было.

«Попался!» – подумал Бюсси.

– Счастлив служить вашему величеству, государыня, – сказал он. – Я удаляюсь. Погоди! – прошептал он. – Это тебе не Лувр, ты не знаешь здесь всех дверей, я еще вернусь.

И молодой человек вышел, не сумев даже подать герцогу знак. Екатерина опасалась, что Бюсси это сделает, и ни на секунду не спускала с него глаз.

Прежде всего она попыталась выяснить, действительно ли ее сын болен или только притворяется больным.

На этом должна была строиться вся ее дальнейшая дипломатия.