Лина сразу заметила Дуна — он как раз тянулся к полке, чтобы поставить на место какую-то книгу. Он обернулся, и его темные брови недоуменно взлетели. Лавируя между столами, Лина быстро подошла к нему.
      — Твой отец сказал мне, что ты здесь, — сказала она. — Дун, я нашла кое-что. И хочу показать это тебе.
      — Что нашла? И почему именно мне? — спросил Дун.
      — Потому что это важно. И это имеет какое-то отношение к Трубам. Может, зайдешь ко мне, посмотришь?
      — Прямо сейчас? Лина кивнула.
      Дун подхватил свою старую коричневую куртку, и они отправились через весь город из библиотеки на Квиллиум-сквер.
      Бабушкина лавка была закрыта, и Лина удивилась, обнаружив у себя дома Эвелин Мердо, которая, как обычно, дежурила на своем посту у окошка. Ликующая Поппи сидела рядом с ней на полу и изо всех сил колотила ложкой по ножке стула.
      — Твоя бабушка у себя в спальне, — сказала соседка. — Она не очень хорошо себя чувствует, вот и попросила меня зайти.
      Лина представила Дуна миссис Мердо, а потом проводила его в комнату, которую делила с Поппи. Он огляделся, и Лина внезапно почувствовала смущение, увидев комнату его глазами. Комнатушка была до предела забита всякой рухлядью. Две узкие постели, крошечный столик, втиснутый в угол, колченогая табуретка. На крючках, вбитых в стены, висела одежда, и еще больше тряпья беспорядочно валялось на полу. На подоконнике, где стоял горшок с фасолиной, темнело грязное пятно: Лина каждый вечер поливала землю, как и обещала Клэри, но в горшке по-прежнему ничего не было видно, кроме мокрой грязи, скучной и совершенно безнадежной.
      На полках по обе стороны от окна хранились главные сокровища Лины: клочки бумаги, которые она повсюду собирала, чтобы было на чем рисовать, ее цветные карандаши, шарф, прошитый красивой серебряной нитью. На свободных от крючков и полок местах она развесила свои рисунки.
      — Что это такое? — спросил Дун, внимательно разглядывая их.
      — Это просто мои фантазии. — Лина вдруг смутилась. — Это… это другой город.
      — Вот как! Ты придумала другой город?
      — Вроде того. Иногда я мечтаю о нем.
      — Я тоже рисую, — сказал Дун. — Но я рисую совсем другие вещи.
      — Какие, например?
      — Главным образом насекомых. — И Дун обстоятельно рассказал Лине о своей коллекции рисунков и о гусенице, за которой он теперь наблюдал.
      С точки зрения Лины, это было совсем не так интересно, как таинственный город, но она не стала говорить этого вслух. Она подвела Дуна к столу, на котором стоял металлический ящик:
      — Вот что я хотела тебе показать.
      Дун взял ящик и стал внимательно его осматривать.
      — Откуда это у тебя? — спросил он.
      И Лина рассказала ему о бабушке, которая, как безумная, перерыла весь чулан, и о том, как, придя домой, она обнаружила открытый ящик, а рядом с ним — Поппи с полным ртом жеваной бумаги. Пока она рассказывала, Дун вертел в руках ящик, открывал и закрывал его, а потом стал разглядывать замок.
      — Какой необычный механизм, — пробормотал он себе под нос, ощупывая небольшой металлический выступ на передней части ящика. — Хотел бы я взглянуть, как он устроен.
      — А вот что было внутри, — сказала Лина, поднимая лист бумаги, которым был накрыт драгоценный документ. — Точнее, вот что от него осталось.
      Дун поставил ящик на стул и склонился над бумажным кружевом, опершись о стол обеими руками.
      Лина объяснила:
      — Это называется «Правила для Эванса». Или «для Эварда». Ну, в общем, это, навер ное, чье-то имя. Может, какого-то старинно го мэра или стража. Я это называю просто «Правила». Я сообщила об этом документе мэру — я думала, что это важно. Я написала ему письмо, но он не ответил. Видно, ему это неинтересно.
      Дун не отвечал.
      — Да не надо сдерживать дыхание, — про должала Лина. — Я склеила все эти клочки. Смотри, — она ткнула пальцем, — вот это сло во должно значить «трубопроводы». А здесь «два с половиной метра». И смотри, вот здесь сохранилось слово «дверь».
      Дун по-прежнему молчал. Он еще ниже склонился над бумагой, волосы упали ему на лицо, и Лина не видела выражения его глаз.
      — Сначала я подумала, — говорила она, все больше теряя уверенность, — что это какие-то правила, которые описывают, как правильно делать что-то. Ну, может, правила ремонта электричества. Но потом я подумала: а что, если это правила для тех, кому надо добрать ся куда-нибудь в другое место? — Дун упорно молчал, и Лина решила уточнить: — Я имею в виду совсем другое место, другой город. И я думаю, что здесь написано что-то вроде «спу ститесь в Трубы и поищите там дверь».
      Дун откинул волосы со лба, но не поднимал головы. Он насупился и не отрывал глаз от обрывков слов.
      — «Поверни», — бормотал он. — «Маленьк стальной ласти»… Что это может значить?
      — Может быть, «стальной ластик»? — предположила Лина. — У вас там, в Трубах, нет такого инструмента?
      Но Дун не ответил. Казалось, он забыл о ее существовании. Он продолжал читать, водя пальцем по строкам.
      — «Спускайтесь вниз», — шептал он. — «След по тропе».
      Наконец он поднял голову и повернулся к Лине. Глаза его сняли.
      — Я думаю, ты права, — воскликнул он. — Я думаю, что это действительно очень важно.
      — О, я знала, что ты поймешь! — с жаром воскликнула Лина. У нее словно камень с плеч свалился. — Ты должен был понять, потому что ты всерьез относишься к жизни! Ты сказал мэру правду в День предназначения. Я тогда не хотела в это верить, но потом случилось долгое отключение, и я поняла — дела и вправду обстоят так, как ты говорил. — Лина остановилась, у нее перехватило дыхание. Она ткнула пальцем в документ. — «Дверь», — сказала она. — Дверь. Должно быть, эта дверь ведет из Эмбера.
      — Почему обязательно из Эмбера? — возразил Дун. — Может быть, за этой дверью просто находится что-то очень важное.
      — Настолько важное, что информацию об этом решили упрятать в такой затейливый ящик? Что, например?
      — Ну, не знаю… Скажем, склад, на котором хранятся какие-то специальные инструменты… или что-то в этом роде… Постой-ка! — спохватился Дун. — Да я же только что видел дверь там, где вовсе не ожидал ее увидеть, — в туннеле номер триста пятьдесят один. Она была заперта. Яподумал, что там, наверное, заброшенная кладовая для запчастей. Может быть, тут об этой двери речь?
      — Точно! Это она! — вскричала Лина. Сердце ее бешено колотилось.
      — Но это совсем не рядом с рекой, — неуверенно возразил Дун.
      — Не важно, — заторопилась Лина. — Река же протекает через Трубы, так? Ну и все. Может быть, тут говорится что-то вроде «спустись вдоль реки, потом иди туда-то, затем туда-то и так придешь к двери», так?
      — Может быть, и так, — сказал Дун с явным сомнением в голосе.
      — Это должно быть так! — закричала Лина. — Я знаю, что это так! Эта дверь ведет прочь из Эмбера!
      — Не думаю, что в этом есть смысл, — упирался Дун. — Дверь из Труб может вести только куда-то под землю, а как же тогда…
      Но у Лины больше не было терпения слушать его рассуждения. Ей хотелось пуститься в пляс по комнате, так она была возбуждена.
      — Мы должны это выяснить, — сказала она. — Мы должны это выяснить, причем не медленно!
      Дун был несколько озадачен ее напором.
      — Ну, я, конечно, могу пойти и снова попробовать открыть ее… Раньше она была заперта, но сейчас, я думаю… вероятно…
      — Я тоже хочу пойти, — заявила Лина.
      — Ты хочешь спуститься в Трубы?
      — Да! А ты сможешь меня провести? Дун на секунду задумался.
      — Думаю, смогу. Если ты придешь точно к окончанию рабочего дня и подождешь у входа, я спрячусь внутри и подожду, когда все рабочие уйдут. А потом впущу тебя.
      — Давай завтра?
      — Хорошо. Давай завтра.
      На следующий день Лина забежала домой после работы только для того, чтобы сбросить красную форменную куртку, и понеслась через весь город к Управлению трубопроводов. Дун встретил ее у дверей, и она последовала за ним. Он выдал ей плащ и боты. Они спустились по длинной лестнице и вошли в главный туннель. Лина замерла, не отводя глаз от стремительно несущейся воды.
      — Никогда не думала, что река такая большая, — прошептала она, когда к ней снова вернулся голос.
      — Ага, — проворчал Дун. — И раз в несколько лет туда кто-нибудь сваливается. А если уж туда упадешь, то достать тебя никто не сможет. Река мигом проглотит и унесет навсегда.
      Лина вздрогнула. В Трубах было холодно. Она чувствовала, что промерзла до костей, а кровь, казалось, вот-вот застынет в жилах.
      Дун повел ее по тропинке вверх по течению. Через некоторое время они добрались до бокового ответвления и свернули туда. Рокот реки у них за спиной слышался все глуше, пока они шли по извилистым коридорам. Их резиновые боты хлюпали по лужам. Лина подумала, как это, должно быть, ужасно — работать здесь с утра до вечера изо дня в день. Это было жуткое место. Казалось, человеку здесь совершенно нечего делать. И эта черная вода в реке… брр… словно из ночного кошмара.
      — Здесь придется нагнуться, — сказал Дун. Они стояли у веревки, перегораживающей туннель.
      — Но там же темно, — дрогнувшим голосом произнесла Лина.
      — Темно, — подтвердил Дун. — Придется идти на ощупь. Но здесь недалеко.
      Он подлез под веревкой, и Лина последовала за ним.
      Они осторожно двинулись в темноту. Лина вела рукой по стене и старалась ступать как можно осторожнее.
      — Здесь, — сказал Дун.
      Он стоял впереди, в нескольких шагах от Лины. Она подошла к нему.
      — Потрогай вот здесь. — Он положил ее руку на гладкую и твердую поверхность двери.
      Лина нащупала круглую металлическую дверную ручку, а чуть ниже — замочную скважину. Самая обыкновенная дверь — ничего похожего на выход в новый мир. Снова все оказалось не так, как она себе представляла. Но в самой этой непредсказуемости было что-то невыразимо волнующее.
      — Давай попробуем открыть, — прошептала она.
      Дун подергал ручку.
      — Заперто, — сказал он.
      — А ластика тут нигде нет? — спросила Лина.
      — Ластика?
      — В «Правилах» же говорится о каком-то «маленьком стальном ластике». Может быть, он служит ключом?
      Они ощупали стену по обе стороны двери, но там ничего не было — только грубо отесанный камень. Они выстукивали стены, прикладывали ухо к замочной скважине, трясли дверную ручку, тянули ее на себя и изо всех сил толкали дверь. В конце концов Дун сдался:
      — Ладно, нам туда не попасть. Пошли от сюда.
      И в эту секунду они услышали звук. Кто-то, сильно шаркая ногами, брел по темному туннелю совсем недалеко от них.
      Лина затаила дыхание и вцепилась в плечо Дуна.
      — Быстрее, — прошептал он и стал проби раться назад к освещенному коридору.
      Лина поспешила следом. Они снова пролезли под веревкой, спрятались за углом и притаились там, тяжело дыша и вслушиваясь. Резкий скрежет… Глухой стук, словно упало что-то тяжелое… Пауза… Затем снова удар о землю… Хриплое неровное дыхание, потом грубый, сиплый голос пробормотал что-то неразборчивое.
      Снова послышались шаркающие шаги. Кто-то приближался к ним из темноты.
      Они вжались в стену и замерли. Неизвестный на секунду остановился и что-то проворчал. Затем опять раздались шаги, но теперь они, кажется, удалялись. Через секунду издали послышался скрежет поворачивающегося ключа и сухой щелчок замка.
      Лина была потрясена. Кто-то открыл дверь, у которой они только что стояли! Она приблизила губы к уху Дуна:
      — Может, посмотрим, кто это? Дун затряс головой:
      — Не стоит. Давай лучше уйдем.
      — Хотя бы выглянем из-за угла!
      Они подкрались к тому месту, где освещенный коридор поворачивал, отсюда был виден темный зев огороженного туннеля. Затаив дыхание, они стали ждать.
      Через минуту они снова услышали глухой удар, а затем скрежет и щелчок — дверь закрыта и заперта. Снова шаги, на этот раз поспешные. Длинный тощий человек легко перемахнул через веревку и, не оглядываясь, быстро пошел по коридору прочь. Они видели только его спину в темной куртке и черные растрепанные волосы. Он слегка пошатывался на ходу и странно припадал на одну ногу, и это движение показалось Лине смутно знакомым. Через несколько секунд неизвестный растворился в полумраке туннелей.
      Они поднялись на поверхность, скинули боты и плащи, выбежали на Пламмер-сквер, рухнули на скамейку и стали говорить наперебой.
      — Кто-то вошел туда раньше нас! — воскликнула Лина.
      — Туда он шел медленно, — вспоминал Дун, — словно что-то искал. А обратно почти бежал, как будто…
      — Как будто что-то нашел! — подхватила Лина. — Но вот что именно? Я просто умру, если сейчас же не узнаю этого!
      Дун вскочил и стал нервно расхаживать взад и вперед перед скамейкой.
      — Но откуда же у него ключ? — спросил он. — Может, он тоже нашел такие же «Правила», как ты? И как он попал в Трубы? Что-то не похоже, что он там работает.
      — Мне почудилось что-то знакомое в его походке, — сказала Лина. — Но я никак не могу сообразить, что именно.
      — Ладно, так или иначе, он открыл дверь, а нам это не удалось, — сказал Дун. — И если эта дверь действительно ведет куда-нибудь, если это выход из Эмбера, он очень скоро расскажет об этом всему городу. Он станет героем.
      Дун снова сел на скамейку и помолчал.
      — Если он нашел выход, мы все, конечно, будем очень рады, — сказал он, и голос его дрогнул. — Да и какая разница, кто найдет выход? Лишь бы это помогло городу.
      — Верно, — сказала Лина.
      — Правда, я надеялся, что это мы его найдем, — заключил Дун с горечью.
      — Точно, — сказала Лина и вздохнула, представив себе, как это было бы прекрасно — встать на виду у всего города и торжественно объявить о своем открытии.
      Некоторое время они сидели молча, погруженные в свои думы. Мимо прошел доставщик, толкавший полную тачку щепок. Женщина высунулась из освещенного окна на Гэппери-стрит и окликнула мальчишек, игравших на мостовой. Двое стражей в своей красно-коричневой униформе прошли наискось через площадь, о чем-то беседуя и посмеиваясь.
      Городские часы начали бить шесть, и Лина вздрогнула.
      Дун сказал:
      — Я думаю, что теперь надо просто подождать, не будет ли какого-то официального объявления.
      — Я тоже так думаю, — кивнула Лина.
      — Может быть, за этой дверью и нет ничего особенного, — махнул рукой Дун. — Может, там просто какой-то старый склад, которым давно не пользуются.
      Но Лина не была готова в это поверить. Возможно, эта дверь и не вела из Эмбера, но все равно она оставалась маленькой загадкой — частью большой тайны, которую они силились разгадать.

      В ту ночь Лина спала беспокойно. Ей снился один и тот же кошмар: что-то опасное подстерегает ее в темноте. Когда утром включили свет и она открыла глаза, первая ее мысль была о Трубах. И сразу она ощутила укол ревности: кто-то — но не она — уже побывал за запертой дверью в темном туннеле.
      Она пошла будить бабушку.
      — Пора вставать, — ласково сказала Лина, но бабушка не ответила. Она лежала на спине с полуоткрытым ртом и как-то очень странно и хрипло дышала.
      — Мне нездоровится, — проговорила она наконец слабым голосом.
      Лина коснулась бабушкиного лба. Он был горячий. А руки ее были холодны как лед. Лина бросилась к миссис Мердо, позвала ее к бабушке, а сама понеслась на Кловинг-сквер доложить бригадиру Флири, что не выйдет сегодня на работу. Оттуда она побежала на Оливер-стрит к доктору Тауэр и барабанила в дверь, пока та не открыла.
      Доктор была худая женщина с нечесаными волосами и кругами под глазами. Когда она увидела Лину, вид у нее словно стал еще более усталый.
      — Доктор Тауэр, — сказала Лина, — бабушка заболела. Вы придете?
      — Приду, — ответила доктор, — но помочь не обещаю. У меня почти не осталось лекарств.
      — Но вы все равно приходите и осмотрите ее, пожалуйста. Может, ей и не нужны лекарства.
      Увидев бабушку, доктор Тауэр вздохнула.
      — Как вы, бабушка Мэйфлит? — окликнула она больную.
      Бабушка с трудом подняла на доктора глаза.
      — Кажется, приболела, — прошептала она.
      Доктор Тауэр положила руку на лоб старухи, попросила ее показать язык, выслушала сердце и легкие.
      — У нее жар, — сказала она Лине. — Сегодня тебе придется остаться дома и поухаживать за ней. Свари ей супа. Давай побольше пить. Смочи тряпочку в холодной воде и положи ей на лоб. — Она взяла костлявую руку старухи в свои, грубые и красные. — Лучше бы вам сегодня поспать подольше, бабушка Мэйфлит, — обратилась она к больной. — У вас хорошая внучка, она позаботится о вас.
      Этим Лина и занималась весь день. Она сварила легкий супчик из шпината и лука и покормила бабушку с ложечки. Она гладила бабушкин лоб, держала ее руки в своих и болтала о всяких приятных вещах. Она следила, чтобы Поппи вела себя как можно тише. И пока она все это делала, где-то в глубине ее сознания постоянно маячило воспоминание о том, как болел ее отец, как он с каждым днем угасал, словно лампа, теряющая мощность, а его дыхание становилось все больше похоже на звук воды, с трудом пробивающейся через засорившуюся трубу. Она вспоминала тот вечер, когда отец в последний раз тяжело вздохнул и больше не дышал. И то утро, когда доктор Тауэр вышла из спальни ее матери, держа на руках плачущую новорожденную девочку, и на лице врача были написаны скорбь и сочувствие.
      Поздно вечером бабушка забеспокоилась, стала метаться, затем приподнялась на локте и спросила:
      — Мы нашли это? Мы наконец нашли?
      — Что нашли, бабушка?
      — Вещь, которая тогда потерялась. Старую вещь, которую потерял мой дед.
      — Да, — сказала Лина. — Не беспокойся, бабушка, мы нашли ее. Теперь с ней все в порядке.
      — О, как хорошо! — Бабушка снова откинулась на подушки и улыбнулась, глядя в потолок. — Какое облегчение! — Она пару раз кашлянула, закрыла глаза и скоро забылась.
      Лина не пошла на работу и на следующий день. Это был длинный день. Большую часть дня бабушка дремала. Поппи, очень довольная тем, что Лина дома и с ней можно поиграть, то и дело притаскивала ей всякий хлам, подобранный на полу, — пыльные тряпки, ложки, старые башмаки, — и колотила кулачками по коленям Лины, требуя: «Иглай с Поппи! Иглай!» Лина с удовольствием играла с малышкой, но скоро ей надоело стучать ложками по стульям, тянуть друг у друга из рук цветные лоскуты и кидаться башмаками.
      — Чем бы нам с тобой еще заняться? — спро сила она сестренку. — А давай-ка порисуем!
      Бабушка проснулась, выпила на ужин полную чашку супа и опять уснула. Лина достала оба своих цветных карандаша и две этикетки от консервных банок, которые бережно хранила, — их обратная сторона была белой, и они, если их разгладить, вполне годились для рисования. Самым острым кухонным ножом она заточила карандаши так, что они стали острые как иглы. Она дала Поппи одну этикетку и зеленый карандаш, а себе взяла голубой и расправила на столе вторую этикетку.
      Что бы такое нарисовать? Как только Лина брала в руки карандаш, в душе у нее словно открывался какой-то кран, через который начинало свободно изливаться воображение. Она чувствовала, что образы так и рвутся наружу, физически ощущала их напор, словно давление воды в трубе. Начиная рисовать, она всегда предвкушала, что нарисует нечто прекрасное, но, когда рисунок бывал готов, он редко отвечал ее ожиданиям. Как будто пытаешься рассказать сон — никак не удается точно описать то, что так ясно видел.
      Поппи зажала карандаш в кулачке и малевала на этикетке дикие зеленые зигзаги, радостно крича:
      — Смотли! Смотли!
      — Красиво! — похвалила ее Лина.
      Так и не решив, что она хочет изобразить, Лина начала рисовать. Сначала высокий узкий прямоугольник — дом. Затем еще несколько прямоугольников — целый город. Потом она нарисовала маленьких человечков на улице, у подножия домов. Это был город ее грез — она почти всегда только это и рисовала. И всегда испытывала одно и то же чувство разочарования: ведь в этом городе должны быть и другие прекрасные вещи, а не только высокие дома. Там должны быть настоящие чудеса, но она никак не могла представить себе, на что они похожи. Все, что она знала об этом городе, — это то, что свет там не такой, как в Эмбере. Но откуда он берется, она тоже не могла придумать.
      Она изобразила еще несколько домов, нарисовала у них окна и двери. Добавила уличные фонари. Нарисовала теплицу. Весь листок был теперь покрыт домами разных размеров. И все они были белыми, потому что белой была бумага, на которой она рисовала.
      Лина на минуту отложила карандаш и критически осмотрела рисунок. Оставалось нарисовать только небо. Обычно она работала простым карандашом, и тогда небо получалось своего естественного цвета — черного. Но в этот раз поневоле придется сделать его голубым. Поппи увлеченно царапала бумагу карандашом, а Лина тем временем тщательно штриховала пространство между домами, пока все небо не стало голубого цвета.
      Она откинулась на стуле и еще раз взглянула на свой рисунок. Ужасно необычно: небо — и вдруг голубое! Но в целом Лине понравилось, как это выглядит. Да, определенно это очень красиво — голубое небо.
      Тут Поппи обнаружила, что самое интересное в рисовании — дырявить карандашом бумагу. Лина отложила свой рисунок и забрала этикетку у сестренки.
      — Пора ужинать, — сказала она.
      Глубокой ночью Лина внезапно проснулась. Ей показалось, что она слышала какой-то странный звук. Или она еще спит? Она тихо лежала в темноте с открытыми глазами и прислушивалась. Снова раздался звук — слабый, дрожащий старческий голос:
      — Лина…
      Она вскочила и стала поспешно пробираться в спальню бабушки. Хотя она прожила в этом доме всю жизнь, ей по-прежнему трудно было ориентироваться ночью, когда кругом царила абсолютная тьма. Казалось, что стены чуть сдвинулись с мест, и мебель тоже кто-то слегка переставил. Лина держалась ближе к стене, идя на ощупь. Вот дверь ее спальни. Теперь она на кухне, где-то здесь должен стоять обеденный… Она ойкнула, врезавшись босым пальцем в ножку стола. А вот и дверь бабушкиной комнаты. Голос бабушки в темноте казался тонкой-тонкой линией, которая вот-вот прервется.
      — Лина… Помоги мне… Мне нужно…
      — Иду-иду, бабушка, — откликнулась девочка.
      Она споткнулась обо что-то — башмак! — и упала прямо на бабушкину постель.
      — Я здесь, бабушка! — Лина дотронулась до руки больной, она была очень холодной.