– Так эти Австралийские Альпы… – начала Элен.

– …карманные горы, – ответил Паганель. – Мы и не заметим, как переберемся через них.

– Говорите за себя! – сказал майор. – Только рассеянный человек может перевалить через горную цепь, не подозревая этого.

– Рассеянный! – воскликнул географ. – Да я уже больше не рассеян. Предоставляю разрешить данный вопрос нашим дамам. Разве с тех пор, как я ступил ногой на этот материк, я не держал своего слова? Бывал ли я хоть раз рассеян? Можно ли упрекнуть меня в каком-нибудь промахе?

– Ни в одном, господин Паганель! – заявила Мэри Грант. – Теперь вы самый совершенный из смертных!

– Даже слишком совершенный! – смеясь, добавила Элен. – Ваша рассеянность шла вам.

– Не правда ли, ведь если у меня не будет ни одного недостатка, я стану заурядным человеком! – отозвался Паганель. – Поэтому я в ближайшем же будущем постараюсь совершить какой-нибудь крупный промах, который всех вас насмешит. Видите ли, когда я не совершаю ни одного промаха, мне кажется, что я изменяю своему призванию.

На следующий день, 9 января, вопреки уверениям самонадеянного географа, наш маленький отряд с самого начала перехода через Альпы стал испытывать большие трудности. Приходилось идти на авось по узким, глубоким ущельям, которые могли закончиться и тупиком.

Айртон очутился бы в очень затруднительном положении, если бы после часа тяжелого пути по горной тропе им неожиданно не встретился жалкий кабачок.

– Не думаю, чтобы кабачок в подобном месте мог обогатить своего хозяина! – воскликнул Паганель. – Какой толк от него здесь?

– Да хотя бы тот, что в нем мы сможем получить те сведения о дороге, в которых так нуждаемся, – отозвался Гленарван. – Войдем!

Гленарван в сопровождении Айртона вошел в кабачок. Хозяин его производил впечатление человека грубого. Лицо у него было неприветливое, отталкивающее, говорившее о том, что сам он является главным потребителем джина, бренди и виски своего кабачка. Обычно его единственными посетителями были путешествующие скваттеры и пастухи, перегоняющие стада.

На вопросы кабатчик отвечал неохотно, но все же благодаря его указаниям Айртон смог ориентироваться и сообразить, по какой дороге им надо двигаться.

Гленарван отблагодарил кабатчика за его советы несколькими кронами и собирался было уже уходить, когда заметил наклеенное на стене объявление колониальной полиции, в котором сообщалось о бегстве каторжников из Пертской тюрьмы, а также назначалась цена за выдачу Бена Джойса: сто фунтов стерлингов.

– Несомненно, такого негодяя стоило бы повесить, – сказал Гленарван боцману, прочитав объявление.

– А главное, недурно бы поймать его! – отозвался Айртон. – Сто фунтов стерлингов – денежки немалые! Он не стоит их.

– А что касается кабатчика, то хотя у него и висит это объявление полиции, но он, признаться, внушает мне мало доверия, – добавил Гленарван.

– Мне тоже, – промолвил Айртон.

Гленарван и боцман вернулись к колымаге. Отсюда отряд направился к тому месту, где дорога к Люкноускому перевалу входила в узкий, извилистый проход, пересекавший горную цепь. Начался трудный подъем. Не раз пришлось путешественницам выходить из колымаги, а их спутникам – спешиваться. Приходилось поддерживать тяжелую колымагу, подталкивать ее, удерживать на опасных спусках, распрягать быков на крутых поворотах, подкладывать клинья под колеса, когда колымага начинала катиться назад. Не раз Айртон должен был прибегать к помощи лошадей, и без того утомленных подъемом.

Была ли тут виной чрезвычайная усталость или что-либо другое, но в этот день одна из лошадей пала. Она вдруг рухнула на землю, хотя ничто перед тем не указывало на возможность такого несчастного случая. Это была лошадь Мюльреди. Когда тот хотел поднять ее, она оказалась мертвой.

Айртон подошел и стал осматривать лежавшее на земле животное. Видимо, он совершенно не мог понять, отчего произошла эта мгновенная смерть.

– Должно быть, у этой лошади лопнул какой-нибудь сосуд, – сказал Гленарван.

– Очевидно, так, – отозвался Айртон.

– Садись на мою лошадь, Мюльреди, – обратился Гленарван к матросу, – а я поеду с женой в колымаге.

Мюльреди повиновался, и маленький отряд, бросив труп лошади на съедение воронам, продолжал свой утомительный подъем.

Цепь Австралийских Альп не очень широка: проходы, пересекающие ее, не достигают и восьми миль длины. Поэтому если проход, которого придерживался Айртон, действительно шел к восточному склону, то двумя сутками позже маленький отряд должен был бы оказаться по ту сторону хребта, а там уже до самого моря не могло встретиться никаких непреодолимых препятствий и трудностей.

Днем 10 января путешественники добрались до наивысшего места перевала, на высоте двух тысяч футов. Они очутились на плоскогорье, откуда открывался широкий вид: на севере сияли спокойные воды озера Омео, усыпанного водяными птицами, а за ним расстилались необъятные равнины Мёррея; к югу же тянулись зеленеющие пространства Джинсленда – его золотоносные земли, высокие леса. Весь этот край производил впечатление девственного, первобытного. Здесь природа еще владычествовала над своими творениями – над водами рек, над огромными деревьями, незнакомыми еще с топором, и скваттеры, пока, правда, редко там встречавшиеся, не решались вступать с ней в борьбу. Казалось, что Альпы эти отделяют друг от друга два совершенно различных края, причем один из них еще сохранил свою первобытную дикость. Как раз в это время заходило солнце, и его лучи, прорываясь сквозь мрачные облака, оживляли краски округа Мёррей.

А Джинсленд, заслоненный горами, уже терялся в смутной мгле. Во всей заальпийской области, казалось, наступала преждевременная ночь. На зрителей, стоявших между этими так резко отличавшимися друг от друга областями, подобный контраст произвел сильное впечатление, и они с некоторым волнением смотрели на простиравшийся перед ними почти неведомый край, через который им предстояло пробираться до самой границы провинции Виктория.

Здесь же, на плоскогорье, был разбит лагерь. На следующее утро начали спускаться. Спускались довольно быстро. Вдруг на путешественников обрушился град необыкновенной силы и принудил их забиться под скалы. Это были даже не градины, а настоящие ледяные пластинки величиной с ладонь, летевшие из грозовых туч с такой силой, словно они были выпущены из пращи. И несколько основательных ушибов убедили Паганеля и Роберта в необходимости поскорее укрыться под скалы. Колымагу в нескольких местах изрешетило. Против ударов таких острых ледяшек не устояли бы и крыши домов. Некоторые градины врезались даже в стволы деревьев. Из опасения быть убитыми этим неслыханным градом приходилось ждать его окончания. Длился он с час, а затем маленький отряд снова двинулся в путь по отлогим каменистым тропам, скользким от таявшего града.

К вечеру колымага уже спускалась по последним уступам Альп. По сторонам высились огромные одинокие ели. Остов колымаги во многих местах от сильной тряски разошелся, но все же крепко держался на своих грубых деревянных колесах. Горный проход заканчивался у равнин Джинсленда, и, выбравшись из него, наши путники могли считать, что они благополучно перевалили через Альпы. Решено было здесь заночевать.

12-го с рассветом маленький отряд, охваченный неослабевающим воодушевлением, снова двинулся в путь. Все стремились как можно скорее достичь цели, то есть того места на берегу Тихого океана, где произошло крушение «Британии». Конечно, только там можно было с пользой начать поиски следов потерпевших крушение, а не здесь, в этом пустынном Джинсленде. И Айртон настаивал, чтобы Гленарван поскорее отправил «Дункану» приказ идти к восточному побережью, где яхта могла быть очень полезна при поисках. По мнению боцмана, надо было воспользоваться дорогой из Люкноу в Мельбурн. Позднее послать нарочного будет трудно, ибо дальше со столицей нет прямого сообщения.

Мнение боцмана казалось обоснованным, и Паганель советовал обратить на него внимание. Географ тоже думал, что яхта могла бы быть очень полезна при подобных обстоятельствах и что позднее, миновав Люкноускую дорогу, они не смогут уже сообщаться с Мельбурном.

Гленарван был в нерешительности. Быть может, он и послал бы приказ «Дункану», чего так усиленно добивался Айртон, если бы против этого плана чрезвычайно энергично не восстал майор. Мак-Наббс доказывал, что присутствие Айртона необходимо для экспедиции: он ведь знал окрестности побережья, и если отряд случайно нападет на следы Гарри Гранта, то боцман лучше всякого другого сумеет повести отряд по этим следам; наконец, только он, Айртон, сможет указать то место, где произошло крушение «Британии». Словом, майор стоял за то, чтобы путешествие продолжалось без изменений. Он нашел единомышленника в лице Джона Манглса. Молодой капитан указал Гленарвану и на то, что его распоряжения легче будет переслать на «Дункан» из бухты Туфольд морским путем, чем теперь с гонцом, который будет принужден проехать верхом двести миль по дикому краю.

Майор и капитан одержали верх. Гленарван решил послать гонца по прибытии в бухту Туфольд. Майору, наблюдавшему за Айртоном, показалось, что у того был довольно разочарованный вид. Но Мак-Наббс ни с кем не поделился своими наблюдениями, а, по обыкновению, оставил их при себе.

Равнины, простиравшиеся у подножия Австралийских Альп, едва заметно понижались к востоку. Монотонное однообразие их ровной поверхности кое-где нарушали рощи мимоз, эвкалиптов и различных пород камедных деревьев, а также кусты растения гастролобиум грандифлорум с его ярко окрашенными цветами. Часто дорогу пересекали небольшие горные речки, вернее сказать – ручьи, берега которых густо заросли мелким тростником и орхидеями. Их переходили вброд. Вдали видно было, как убегали при приближении отряда стаи дроф и казуаров, а через кусты перепрыгивали кенгуру, подобные движимым резинкой картонным плясунам. Но всадники не очень-то помышляли об охоте, а их истомленным лошадям тоже было не до этого.

К тому же стояла удушливая жара. Воздух был насыщен электричеством. И животные и люди испытывали на себе его влияние. Все они, усталые, молча двигались вперед. Тишину нарушали лишь окрики Айртона, подгонявшего измученных быков.

От двенадцати часов до двух отряд ехал по любопытному лесу из папоротников. Конечно, будь наши путешественники менее истомлены, они пришли бы в восторг. Эти древовидные растения вышиной футов в тридцать были в полном цвету. Не только лошади, но и всадники, не нагибаясь, проезжали под склоненными ветвями гигантских папоротников, и порой колесико чьей-нибудь шпоры позвякивало, ударяясь об их стволы. Под неподвижными зонтами зеленой листвы царила прохлада, на которую никому не пришло в голову пожаловаться. Паганель, как всегда экспансивный, испустил несколько столь звучных вздохов удовольствия, что вспугнул ими стаи попугаев и какаду; те принялись оглушительно болтать.

Географ продолжал ликовать и восторженно покрикивать, как вдруг на глазах у своих спутников закачался и рухнул вместе с лошадью на землю. Что с ним приключилось: головокружение или припадок удушья от слишком высокой температуры?

Все бросились к нему.

– Паганель! Паганель! Что с вами? – крикнул Гленарван.

– Со мною то, что я остался без лошади, милый друг, – ответил географ, высвобождая ноги из стремян.

– Что, ваша лошадь…

– …пала, словно пораженная молнией, совершенно так же, как лошадь Мюльреди.

Гленарван, Джон Мангле и Вильсон осмотрели животное. Паганель не ошибся: лошадь внезапно околела.

– Странно! – проговорил Джон Мангле.

– Очень странно… – пробормотал майор.

Гленарван не мог не быть озабочен этим новым злоключением. Ведь в таком пустынном крае нельзя было пополнить убыль в лошадях. А если здесь была налицо эпидемия, то дальнейший путь экспедиции окажется весьма затруднительным.

Еще до наступления вечера слово «эпидемия» подтвердилось: издохла третья лошадь, на которой ехал Вильсон, а за ней – что было, быть может, еще более тяжелым ударом – пал также и один из быков. Теперь в распоряжении экспедиции оставалось только три быка и четыре лошади.

Положение становилось серьезным. Всадники, лишившиеся лошадей, могли, конечно, на худой конец идти пешком: ведь немало скваттеров до них пробиралось таким же образом через этот пустынный край. Но если придется из-за гибели быков бросить колымагу, как быть тогда с путешественницами? Смогут ли они пройти пешком оставшиеся до бухты Туфольд сто двадцать миль?

Встревоженные, Гленарван и Джон Мангле осмотрели уцелевших лошадей. Быть может, окажется возможным предотвратить новые жертвы? При этом осмотре не было обнаружено не только признаков какой-либо болезни, но даже и слабости. Лошади казались вполне здоровыми и бодро выносили утомительное путешествие. Гленарван начал надеяться, что эта странная эпидемия ограничится четырьмя павшими животными.

Такого же мнения держался и Айртон. Боцман признался, что он ровно ничего не понимает в этом молниеносном падеже скота.

Маленький отряд снова пустился в путь. По временам то один, то другой пешеход по очереди садился отдохнуть в колымагу. Вечером после небольшого перехода, всего в десять миль, сделали привал и расположились лагерем. Ночь прошла благополучно в рощице из древовидных папоротников, между которыми носились огромные летучие мыши, метко названные летучими лисицами.

Следующий день, 13 янваоя, начался хорошо. Несчастные случаи не возобновлялись. Состояние здоровья членов экспедиции по-прежнему было удовлетворительное. Лошади и быки молодецки справлялись со своей работой. В «салоне» Элен благодаря непрекращавшемуся притоку посетителей было очень оживленно. Мистер Олбинет усердно обносил всех присутствующих прохладительными напитками, что было очень кстати при тридцатиградусной жаре. Выпили целых полбочонка шотландского эля. Паганель много выпил и ораторствовал еще больше на самые разнообразные темы.

Так хорошо начавшийся день, казалось, должен был и закончиться хорошо. Отряд прошел добрых пятнадцать миль по довольно гористой местности с красноватой почвой. Можно было надеяться, что в тот же вечер удастся расположиться лагерем на берегах Сноу, крупной реки, впадающей на юге провинции Виктория в Тихий океан. Вскоре колеса колымаги стали прокладывать колеи в черноватой наносной почве, поросшей буйными травами и кустами гастролобиума.

Наступал вечер. Туман, четко выделявшийся на горизонте, обозначил течение Сноу. Быки протащили колымагу еще несколько миль. За небольшим холмом дорога круто поворачивала в высокий лес. Айртон направил довольно утомленных быков между высокими стволами, погруженными во мрак, переехал поляну, и вдруг в какой-нибудь полумиле от реки колымага завязла до ступиц.

– Осторожнее! – крикнул боцман ехавшим за ним всадникам.

– Что случилось? – спросил Гленарван.

– Мы завязли в грязи, – ответил Айртон.

Он подгонял быков криками и ударами заостренной палки, но те увязли по колена и не могли двинуться с места.

– Расположимся здесь лагерем, – предложил Джон Мангле.

– Это лучшее, что мы можем сделать, – отозвался Айртон – завтра при свете нам легче будет отсюда выбраться.

– Привал! – крикнул Гленарван.

После коротких сумерек быстро наступила ночь, но прохлады она не принесла. Воздух был насыщен душными парами. У горизонта порой вспыхивали ослепительные молнии отдаленной грозы.

Кое-как устроились на ночлег в увязшей колымаге и в палатке, раскинутой под темными сводами больших деревьев. Лишь бы не пошел ночью дождь – так еще можно было, не жалуясь, провести ночь.

Айртону удалось, хотя и не без труда, высвободить быков из трясины – они увязли в ней по брюхо. Затем он сам, без посторонней помощи, разместил их на ночь вместе с лошадьми и набрал им корму – труд, который он всегда брал на себя. Вообще ухаживал он за скотом очень умело. Гленарван заметил, что в этот вечер Айртон проявил особенное старание, и поблагодарил его, так как теперь сохранение скота являлось делом первейшей важности.

Пока Айртон возился со скотом, путешественники сели за довольно скромный ужин. Но они едва к нему притронулись: утомленные и измученные жарой, они нуждались не столько в пище, сколько в отдыхе. Элен и Мэри Грант, пожелав спокойной ночи своим спутникам, улеглись, как всегда, в колымаге на своих диванчиках. Что же касается мужчин, то одни из них устроились в палатке, а другие предпочли растянуться под деревьями, на густой траве, что в этой здоровой местности было совершенно безопасно.

Мало-помалу все заснули тяжелым сном. Небо заволакивалось большими, густыми тучами, и делалось все темней и темней. В воздухе не чувствовалось ни малейшего ветерка. Ночная тишина нарушалась лишь заунывным криком морпука, напоминающим печальное кукованье европейской кукушки.

Около одиннадцати часов вечера, после недолгого, нездорового сна, тяжелого и утомительного, майор проснулся. Его взгляд с удивлением остановился на каком-то неясном свете, мерцавшем под деревьями. Мак-Наббс сначала принял это за распространившийся по земле пожар.

Он встал и направился к лесу. Велико было его удивление, когда он увидел, что обширное пространство кругом было усеяно фосфоресцирующими грибами. Их поры светились в темноте довольно сильно.

Майор, не будучи эгоистом, уже собирался разбудить Паганеля, чтобы дать возможность ученому собственными глазами увидеть это редкое Явление, как вдруг заметил нечто такое, что остановило его.

Фосфорический свет освещал лес на полмили кругом, и Мак-Наббсу показалось, что какие-то тени скользят у опушки. Был ли это обман зрения? Галлюцинация?

Майор бросился на землю и стал внимательно наблюдать. Вскоре он ясно увидел несколько человек. То нагибаясь, то выпрямляясь, они, казалось, искали на земле еще свежие следы.

Нужно было во что бы то ни стало узнать, чего хотят эти люди.

Мак-Наббс не колебался. Не будя никого из своих спутников, точно дикарь в прериях, он исчез среди высоких трав.