«Вот он, османский порядок», – писал Турсун-бей о том, с какой поразительной быстротой и завидной аккуратностью турки разбивали лагерь после дневного марша, так что за какой-то час посреди полей и лугов вырастал целый город. Костры янычар, на которых готовился ужин, разгоняли вечерние сумерки, а вокруг шатра султана выстраивались просители, посыльные и должностные лица точно в том порядке, который был предписан субординацией. В XV веке подобная картина привела Бусбека в восторг, а в XVIII, когда туркам уже редко удавалось бряцать оружием с надлежащей степенью убедительности, она поразила леди Мэри Уортли Монтегю, которая вообще-то находила все, связанное с военным делом, ужасно скучным.

Четыре столба шатра схематически представляли организацию высшей власти в государстве: великий визирь, казначеи, судьи и дворцовая канцелярия. При вступлении на трон каждый султан заказывал себе личный шатер, изготовление которого занимало несколько лет. Галлан видел такой шатер, сшитый из чистого атласа, когда тот поставили посреди Ипподрома, дабы каждый мог на него подивиться. Его поддерживало шестнадцать столбов, а стенки были расшиты лиственным орнаментом.

Армия проводила в лагерях по пять месяцев в году, и идеальный порядок служил не только тому, чтобы солдаты выходили на поле боя полными сил, – он также превращал лагерь в своего рода сборно-разборную крепость, поскольку паутина натянутых повсюду бечевок защищала его от внезапного нападения. Один из первых европейцев, наблюдавших жизнь османов, полагал, что они «устраиваются с большей роскошью в поле, нежели у себя дома». Длина окружности шатра, принадлежащего великому визирю, по сообщению путешественника делла Валле, составляла полмили; перед ним находилась обширная площадь, весьма напоминающая двор в султанском дворце, а в сам шатер вела «просторная ротонда с высокой крышей из ткани, в которой находились слуги и прочая челядь». Вокруг площади стояли зеленые шатры (делла Валле полагал, что зеленые они для того, чтобы быть незаметными на фоне травы). Столбы, поддерживающие полог над проходом, были выкрашены в красный цвет, а пол устлан огромными коврами, по краям которых сидело на корточках множество людей низшего звания, которые в случае появления какого-нибудь сановника разом вставали, приветствуя его в полнейшей тишине. Пройдя внутрь шатра, гость видел другие шатры, поменьше, – жилые помещения, все из шелка, расшитого золотом. Даже конюшни размещались в шатрах и обладали «всеми удобствами, какими может располагать роскошный дворец».

Сипахи имели право продавать износившиеся шатры. Когда янычары, расквартированные в Стамбуле, желали выразить свое недовольство, они переворачивали свои полковые котлы и отказывались принимать от султана пищу; однако во время похода мятеж начинался с того, что янычары перерезали бечевки шатра командующего, и роскошные атласные стены падали в грязь.

Венецианец Морозини, не имевший ни малейшего желания восхищаться Османской империей, нехотя признавал, что система, принятая турками, позволяет султану «содержать такую огромную армию, какую не смог бы создать ни один другой правитель, даже если бы он ежегодно тратил на своих солдат по десять с половиной миллионов золотых дукатов». Западные феодальные правители, желающие собрать армию, были вынуждены обхаживать своих вассалов или угрожать им, торговаться с могущественными магнатами или гражданами вольных городов, или же брать огромные займы – а османская армия собиралась мгновенно, причем содержание всем ее солдатам было уже выплачено. «В бою они никогда не проявляют ни малейшей заботы о своей жизни; они могут долгое время обходиться без хлеба и вина, питаясь ячменем и запивая его водой». Западный рыцарь отдал бы такую еду своему коню. Большое преимущество над западными армиями при войне на чужой территории туркам давали также верблюды, поскольку верблюд может нести на себе 250 килограммов – вдвое больше лошади, и только одно животное из четырех (а не одно из двух, как в случае с лошадьми) должно везти свое собственное пропитание.

Османы тщательно изучали все аспекты войны, не упуская ни единого источника информации. Разветвленная шпионская сеть доносила точные сведения о силе и передвижениях противника, а также о разного рода затруднениях, которые он испытывает и которыми можно воспользоваться. Зимой каждая последняя кампания становилась предметом подробного анализа. Изучалось, насколько оправданным было применение новых способов ведения войны, тактических схем и видов оружия. Отмечались просчеты – как свои, так и противника. Тем временем уже начиналась подготовка к следующей войне, по империи летели распоряжения: доставить тридцать тысяч верблюдов из Магриба, заказать рубахи ткачам в Салониках; наместники провинций, лежащих на пути, по которому пойдет армия, наполняли склады продовольствием, взимали с кочевников налог овцами и направляли местных жителей ремонтировать мосты и дороги в счет налогов. (Впрочем, в армии имелся собственный корпус, задачей которого был ремонт дорог, а также корпус, разбивавший шатры для лагеря, и корпус хлебопеков.) Готовился резерв для поддержания порядка в тылу, а войска приграничных гарнизонов получали приказ совершать небольшие вылазки на территорию противника, чтобы измотать его к подходу основных сил османской армии.

И вот наконец 23 апреля, в День святого Георгия[19], движение начиналось в самом дворце. Словно торговое судно, внезапно открывшее замаскированные орудийные порты и поднявшее пиратский флаг, дворец превращался в маневренную боевую машину. Алебардщики, чьи длинные волосы закрывали им глаза, словно шоры, когда они приносили дрова в гарем, становились фуражирами. Дворцовые портные, сапожники и лекари упаковывали свои инструменты, чтобы доставать их потом в каждом лагере. Псари, сокольничие, садовники и гребцы султанской барки собирались под знаменами, словно янычары, которыми они, в сущности, и были, и готовились выступить в поход. Главный садовник возвращался к своей летней профессии палача, готовый казнить любого, кто нарушит прославленный порядок османского войска в походе. Юные слуги, чьи обязанности зимой заключались в том, чтобы, скажем, зажигать свечи в опочивальне султана, или читать нараспев Коран, или одевать султана по утрам, вскакивали на арабских жеребцов и формировали особый отряд вокруг своего повелителя. Садились в седло кадиаскеры Анатолии и Румелии. Кадий Стамбула готовился принять на себя временные обязанности правителя города. Флот выходил в Дарданеллы. В землю втыкали бунчуки – в Скутари или у Белградских ворот, в зависимости от того, где предполагалось вести кампанию, и войско выступало в поход – не только подданные, но и все правительство; каждый занимал определенное ему место, и империя начинала дело, которое удавалось ей лучше всего и, по всей видимости, нравилось больше всего: шла на войну.

Бейлербей

* * *

Пока армия двигалась по старой военной дороге, ведущей к Белграду, к ней в стройном порядке присоединялись войска местных народов – столько, сколько нужно: конные отряды славянских войнуков, унаследованные султанами от прежних балканских правителей; профессиональные мародеры, по большей части христиане, которые служили также в гарнизонах крепостей и на речном флоте; молчаливые дербенджи, охранявшие горные перевалы; конные скотоводы с холмов Валахии – по одному мужчине из каждой пятой семьи. На всем протяжении марша к армии стекались все новые и новые люди, в основном христиане, готовые рыть подкопы, тянуть на бечеве баржи, делать оружие и изготавливать порох. Армия разрасталась до ста с лишним тысяч, но могли подойти и новые подкрепления: крымские татары, войска вассальных Молдавии и Валахии, усатые трансильванцы. Все они являлись по первому зову и платы не требовали, меж тем как противник пытался наскрести деньги по сусекам и умолял своих подданных взяться за оружие.

Выход войска из столицы был ярким зрелищем, и редкий иностранец упускал случай его увидеть. Делла Валле наблюдал его в 1615 году. Впереди несли привязанные к пикам флаги, желтые и красные; затем попарно ехали на лошадях чавуши и шли артиллеристы с аркебузами и кривыми саблями. Далее следовала большая группа пехотинцев, которые несли оружие, вырезанное из дерева (делла Валле решил, что это символ государственной власти и правосудия), а за ними – сипахи Румелии, вооруженные луками и стрелами (но не пиками, поскольку их участие в той кампании не предусматривалось) и одетые в звериные шкуры, подобно древнегреческим героям.

Затем шли новобранцы-янычары и их ага, белый евнух, за ними несли знамена янычарского корпуса и верхом ехали командиры янычар. Проход рядовых янычар, появившихся следом плотной нестройной толпой[20], занял довольно долгое время. «На них не было никаких доспехов, а все оружие составляли кривые сабли, аркебузы и маленькие топоры или лопатки, висевшие на поясах. Они нужны скорее для рытья земли и рубки деревьев, нежели для боя; и все же это оружие, которое следует уважать, ибо оно играет важную роль при штурме городских укреплений».

Толпе, собравшейся посмотреть на войско, демонстрировали деревянное оружие, деревянные пушки и маленькие галеры, на которые были усажены куклы в западных головных уборах; над ними многозначительно раскачивались топоры. За агой янычар шли четыре знаменосца со свернутыми флагами, за ними – толпа дервишей, которые пели, плясали и кружились вокруг своей оси, далее несли зеленый флаг эмиров и ехали верхом сами эмиры, в зеленых тюрбанах и без оружия. Проехали кадии Константинополя и шесть главных привратников дворца. Пронесли султанские штандарты, три из которых с конскими хвостами, потом еще флаги, знамя Пророка, «зеленое и странной формы». Прогарцевали лошади великого визиря, покрытые свисающими до земли попонами и сопровождаемые конюхами в одеждах под цвет попонам. Некоторые из конюхов ехали верхом, другие вели лошадь под уздцы; под одеждой на них были надеты кольчуги, на головах – кольчужные капюшоны и маленькие шапочки; вооружение – луки и стрелы. Затем – высшие правоведы империи. За ними – визири, составляющие вместе с великим визирем совет при султане – диван. Далее – глава белых евнухов, распорядитель внутренней жизни дворца, который исполнял обязанности великого визиря в тех случаях, когда тот находился в отъезде (он, собственно, в тот раз и устроил так, что великого визиря поставили во главе отправляющейся в поход армии). Рядом с ним – великий муфтий, высший религиозный сановник империи, «весьма благообразный человек с самой пышной и достопочтенной бородой, какую мне только случалось видеть в жизни», – вспоминал делла Валле, прибавляя, что туркам свойственно «судить о храбрости и уме человека по его внешнему виду и бороде».

Наконец, окруженный пехотинцами, появился сам великий визирь в тюрбане с плюмажем из перьев цапли; он улыбался и благосклонно кивал толпе (делать это имели право только он сам и султан). За великим визирем следовали новые эскадроны сипахи, вооруженные пиками, луками и стрелами; на некоторых были легкие кольчуги. Далее показалась конница великого визиря, также снаряженная, но с другими флажками; всадники были облачены в кольчуги и шлемы без забрала, а лошади покрыты спускающимися до земли попонами, расшитыми золотом, и стремена у них были тоже золотые. Это, думал наш очевидец, было, пожалуй, самое великолепное зрелище дня. Между тем армия погрузилась на корабли и отбыла в Азию под орудийный салют.

Вся процессия производила впечатление величайшего каравана мира, отправляющегося за верной прибылью на дальние окраины империи, чтобы осенью вернуться с огромной добычей. Когда в поход выступал сам султан, его окружала конница, состоящая из его дворцовой челяди, причем справа от него находились исключительно левши: когда все эти всадники одновременно доставали стрелы из колчанов, получалась симметричная картина. Сзади двигалось великое множество вьючных животных: тысячи лошадей и тысячи верблюдов, ведомых бедуинами, и волы, тянущие тяжелые пушки. Янычары переставали брить бороды, чтобы выглядеть еще более сурово.

В авангарде армии, поднимая облако желтой пыли, скакали официально не состоящие в армии добровольцы-акынджи, готовые кормиться тем, что награбят на вражеской территории, и живущие надеждой, что смогут, проявив доблесть в сражении, добиться зачисления в регулярное войско: во время одной кровопролитной атаки, рассказывает Райкот, один и тот же тимар сменил владельца восемь раз. Летучие отряды акынджи, по большей части уроженцев Анатолии, играли важную роль в общем успехе кампании, совершая дальние вылазки – добирались до Штирии, Саксонии и Баварии, жгли посевы на Рейне, – и их присутствие в тылу противника оказывало на него сильное деморализующее воздействие.

В крупных сражениях и при осадах это пушечное мясо тоже было весьма полезно: акынджи налетали на вражеские ряды, подобно пыльной буре, шли на укрепления с голыми руками и сильно выматывали неприятельских солдат задолго до начала настоящей битвы. Во время осады Белграда янычары шли на штурм стен, проходя по телам акынджи, доверху заполнившим ров. Снова и снова им удавалось заманивать неосторожных врагов в ловушку с помощью тактики ложного отступления.

Попытка Венгрии сдержать натиск турок в низовьях Дуная провалилась в 1396 году под Никополем, и все же у одной только Венгрии был шанс остановить продвижение турок в Центральной Европе. Сознавая это, сербы в 1426 году передали венграм Белград, который должен был стать ключевым звеном южной оборонительной линии. На протяжении столетия Венгрия постоянно поддерживала династические союзы с Богемией, Польшей и Австрией, но тяготы ведения оборонительной войны все равно ложились главным образом на нее, так что, хотя блестящему полководцу Хуньяди и удалось отстоять Белград в 1456 году и он чуть было не прорвался к Эдирне в 1451-м, ему всегда фатально не хватало денег и оружия. Его сыну Матиашу, ставшему королем Венгрии в 1456 году, ресурсов хватало только на то, чтобы организовать более-менее эффективную оборону своих собственных границ.

Османы тем временем прибирали Балканы к рукам. Сербия вошла в состав империи в 1459 году, Босния – в 1463-м, Пелопоннес – в 1460-м. Албания была покорена в 1468 году, после смерти ее великого воина Скандербега. В 1455 году Молдавия, вслед за Валахией, стала данницей султана. Обоим этим княжествам, богатым пшеницей, лесом, медом и мехами, нечего было противопоставить военной силе турок. Кроме того, империя в любой момент могла обрушить на них жестокую орду крымских татар, чей хан стал вассалом султана в 1475 году. Поскольку все силы Венгрии уходили на оборону собственных земель (пограничные Смедерево и Галамбоц были взяты турками в 1439-м), непосредственная оккупация дунайских княжеств представлялась излишней. Их правители стали вассалами султана, позже он стал сам их назначать.

Примечания

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.