В общем, последние два месяца я ходил по нашему дому, как специалист по сносу зданий – все заминировано, надо только проверить заряды и провода.

На самом-то деле, в заливе Литуя я оказался прежде всего потому, что летал по тем местам с двумя геологами из «ЭксонМобил», от которых узнал намного больше, чем хотелось бы, о горных породах третичного периода и о причинах, по которым то, что они называли «разведка нефти», неизменно вызывает у людей обильное слюноотделение. Впрочем, один из геологов рассказал мне и о том, что здесь случилось в 1958-м. Ночевать у залива в палатке он не желал ни в какую. Второй геолог от души потешался над этим. К следующему нашему полету я успел кое-что почитать, и мы поговорили о том, какое сумасшедшее место этот залив. Я провел с ними ночь перед полетом – им это было по карману, а вылетать следовало – и потому, что вылететь они хотели, – на самом рассвете.

По любым оценкам залив этот – одна из опаснейших акваторий на планете. Он и на первый взгляд какой-то ненормальный. Это приливный фьорд огромной глубины – помнится, в середине там семьсот футов, – однако войти в него даже маленькой посудине удается с трудом. Поэтому в прилив и отлив вода бьет сквозь узкий вход залива, словно из пожарного рукава. В те сумерки мы видели, как она проносит сквозь вход какие-то деревяшки – вровень с несомым ветром листком папоротника. Залив огромен, но вход в него имеет в ширину всего восемьдесят ярдов, а по сторонам его торчат из воды огромные валуны. Сор, который забрасывает в залив приливная волна, словно слетает с самой большой в мире водяной горки, а когда отливная волна ударяет в океанские валы, рождаются волны, какие можно видеть у северных гавайских берегов, но движутся они в двух направлениях сразу. Нас отделяло от входа двести ярдов, и все равно приходилось кричать, такой стоял шум. Француз, открывший залив, лишился при попытке проникнуть в него двадцати одного матроса и трех лодок. Народ тлингитов потерял, пока жил здесь, стольких людей, что дал этому входу имя «Проток мокроглазых»: «мокроглазыми» тлингиты называли утопленников.

Тот из геологов, которого я обозначил для се бя, словом «боязливый», попросил меня залететь к самому концу залива и указал еще одну проблему, о которой я уже читал: офигенно, как он выразился, большие и сильно растрескавшиеся скалы, под головокружительными углами нависшие над водой в зоне активного сброса. Помимо прочего, их хлещут сильные дожди, студят морозы и размывает тающий снег. Землю где только в мире не трясет, но здесь трясет и без того неустойчивые утесы, возвышающиеся над глубоким и почти замкнутым фьордом.

– Да-да-да, – сказал его напарник, передавая нам с заднего сидения по ломтику вяленой говядины. Я гонял гидроплан, точно морское такси, взад-вперед над Т-образным концом залива. Вокруг нас поднимались на пять-шесть тысяч футов крутые, поросшие лесом утесы. Я и не знал, что такие высокие деревья могут расти в подобных местах.

– У вас дети есть? – ни с того ни с сего спросил боязливый. Я ответил, есть. Он сказал, что у него тоже, и зарылся в бумажник, ища фотографии.

– Что происходит с заливом, когда в него рушится обвал в миллионы тонн весом? – спросил с заднего сиденья его напарник.

Боязливый никак не мог найти снимок. И смотрел, скривясь, на бумажник, как будто видел его впервые.

– Волны по нему гуляют, – ответил он. – Аграменные волны.

Пока мы мотались от берега к берегу, они показали несколько поросших лесом линий сноса, о которых я тоже уже читал. Эти зеленые полосы появились еще в середине 1800-х. Возраст их устанавливается легко – достаточно спилить дерево и подсчитать годичные кольца. Полосы смахивали на защитные насаждения в полях, с той только разницей, что деревья высотой в 80–90 футов росли на откосах с наклоном в пятьдесят градусов. Полос было пять, и каждая пролегала на той высоте, до какой добиралась та или иная волна. Одна, в 1854 году, – на высоте в 395 футов. Другая, двадцать лет спустя, – на 80 футах. Третья, еще через двадцать пять лет, – 200 футов. Четвертая, 1936-й – 400. Последняя, 1958-й, – 1720.

Получалось – пять катаклизмов за последние сто лет, или по одному на каждые двадцать. Нетрудно было подсчитать, запаздывает с ними залив или нет.

Собственно, когда стемнело, подсчетами мы в нашей трехместной палатке и занялись. Напарник боязливого был настроен скептически. Он все еще жевал – нечто, именовавшееся, по-моему, «Лосиной жвачкой». Мы слышали во мраке, как он роется в рюкзаке и с хрустом что-то грызет. Он заявил: поскольку такие волны рождаются каждые двадцать лет, шансы того, что это может произойти в любой день, – примерно, восемь тысяч к одному. Неподалеку послышался сильный удар – на берегу что-то прыгнуло. Мы помолчали с минуту, затем он пошутил:

– А вот и первый звоночек.

Шансы намного меньше, ответил ему в конце концов боязливый. И попросил напарника вспомнить, сколько неустойчивых склонов мы видели с воздуха. Все эти породы обнажила последняя большая волна. А с тех пор прошло почти пятьдесят лет, сказал он. Там уже и открытые трещины хорошо различаются.

– Так что же думает по поводу шансов он? – поинтересовался напарник.

– Двузначные, – ответил боязливый. – Небольшие двузначные.

– Если б я считал их двузначными, духу моего здесь бы не было, – сказал напарник.

– Ну ладно, – сказал боязливый. – А вы? Поскольку лежали мы в темноте, я лишь через минуту понял, к кому обращен вопрос.

– А что я?

– Вы раньше ничего здесь не замечали? – спросил он. – Следы недавних обвалов, оползней? Изменения в россыпях камней у подножия ледников?

– Я бываю здесь всего раз в год, если не реже, – ответил я. – Сюда мало кто рвется. – Я порылся в памяти, поискал что-нибудь запомнившееся – и ничего не нашел.

– Значит, ума людям хватает, – сказал боязливый.

– Значит, нет здесь ничего, – ответил его напарник.

– Ну, причины на то имеются, – отозвался боязливый. И рассказал, что наткнулся на результаты двух переписей численности жившего у залива племени тлингит, проведенных, когда эти места принадлежали русским. 1852-й – 241 человек, год спустя – 0.

– Спокойной ночи, – сказал напарник.

– Спокойной ночи, – отозвался боязливый.

– А это еще что? Ты ничего не почувствовал? – спросил напарник.

– Да угомонись ты, – ответил боязливый.

Что это такое значит: использовать человека? О чем тут речь? Просто любить и быть с кем-то рядом – этого уже мало? Как-то раз я попросил Доналда оторвать задницу от стула и заставил его покидать со мной бейсбольный мяч, громко так попросил об этом. И сам понял, что зря это сделал, только когда он ответил:

– Ну, я не знаю. – И тут же поинтересовался, нельзя ли нам бросить это дело.

– Ты когда-нибудь думал, что на свете есть люди, к которым можно относиться без всякого цинизма? – спросила жена в ту ночь, когда мы решили, что любим друг друга. Я тогда работал пилотом по найму, и мы с ней лежали под крылом «Пайпера», который я выкатил на пляж. Я прожил бобылем бог знает сколько – двенадцать лет в приюте, четыре года в старшей школе, четыре в колледже и еще сто после, – а она была женщиной, в которую мне хотелось излиться. Вряд ли я смог бы описать всю необычность этого желания.

В то утро она наблюдала, как я устраиваю несимпатичное семейство в двухмоторном самолете: я подергивал плечом, как обычно перед каким-нибудь неприятным делом. Она заметила это, и лицо ее окрылило меня на целый день. А вечером у меня дома она составила список других моих дел и мыслей, и даже по одному пункту было ясно, что она уделяет мне внимания больше, чем кто-нибудь и когда-нибудь. Она держала мои причиндалы в руках так, точно никогда ничего прекраснее не видела. В три, не то четыре утра она, опершись на ладони, нависла надо мной и спросила:

– А что, спать нам не нужно? – и тут же сама ответила на этот вопрос.

Около полудня мы проснулись, ложечкой друг подле друга, она попыталась удрать в ванную комнату, я не отпустил, и мы соскользнули по простыне на пол. В конце концов, она вырвалась и на четвереньках заковыляла к двери ванной.

– Ну что же, настолько счастливой я дочь никогда еще не видел, – сказал мне ее отец на ре петиции свадебного банкета. Двадцать три приглашенных, из них двадцать один – ее родные и друзья.

– Очень приятно видеть дочку такой, – уже на банкете сказала мне ее мать.

Когда я поднял за нее тост, она чуть не расплакалась. А поднимая тост за меня, сказала только:

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.