© John Boyne, The Terrible Thing That Happened to Barnaby Brocket, 2012

© Oliver Jeffers, обложка, иллюстрации, 2012

© Максим Немцов, перевод, 2013

© «Фантом Пресс», оформление, издание, 2013

Книга издана с любезного разрешения автора и Литературного агентства «Синопсис»

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()

ДЖОН БОЙН родился в Ирландии в 1971 году. Для юных читателей он сочинил два романа – «Мальчик в полосатой пижаме» и еще один, который на русском языке пока не вышел. А кроме того, написал семь романов для взрослых. Его книжки перевели на сорок с лишним языков.

www.johnboyne.com

www.facebook.com/john.boyne1

Глава 1

Совершенно обычная семья

Это история про Барнаби Бракета, а чтобы понять Барнаби, нужно сперва понять его родителей. Эти два человека так боялись всех, кто на них не похож, что совершили ужасное дело – с кошмарными последствиями для всех, кого они любили.

Начнем с папы Барнаби – Элистера. Он считал себя совершенно обычным. Жил обычной жизнью в обычном доме, который стоял в обычном районе, где папа обычно занимался своими обычными делами. И жена у него была обычная, и двое их детей.

Элистера очень раздражали необычные субъекты – или же такие, кто выделывается на людях. Если он ехал в метро и рядом громко разговаривала компания подростков, он дожидался следующей станции, выскакивал из вагона и пересаживался в другой, пока двери не закрылись. Если ужинал в ресторане – в обычном, потому что в новые и причудливые, где меню читать трудно, а еда сбивает с толку, он не ходил, – так вот, в обычном ресторане он злился, когда официанты запевали «С днем рожденья тебя» какому-нибудь посетителю, жаждавшему внимания к своей персоне, и считал, что вечер у него испорчен.

Работал он стряпчим в фирме «Хлоппот и Нафигг», в великолепнейшем городе на свете – Сиднее, Австралия. Занимался он там завещаниями – работа довольно мрачная, но его она полностью устраивала. В конце концов, загодя писать завещание – совершенно обычное дело. В этом нет ничего необычного. Заходя к нему в кабинет, клиенты часто нервничали: оказывалось, что писать завещание бывает трудно и как-то расстраивает.

– Не расстраивайтесь, пожалуйста, – обычно говорил в таких случаях Элистер. – Умирать – дело совершенно обычное. Настанет день, и нам всем придется. Представьте, какой был бы ужас, если б нам пришлось жить вечно! Планета просто не выдержит лишней тяжести.

При этом нельзя сказать, что Элистера очень заботило, как пойдут дела у планеты, – ему было все равно. Это волнует только хиппи и этих, которые за «новый век».

Есть такие люди – особенно на Дальнем Востоке, – которые верят, что каждый из нас (и вы тоже) – это половинка пары, разлученной еще до рождения в нашей огромной и очень сложной вселенной. Всю жизнь, считают они, мы ищем себе такую отнятую душу, чтобы снова стать целыми. А пока этот день не настанет, нам как-то не по себе. Иногда целым становишься, встретив такого человека, кто на первый взгляд – полная твоя противоположность. Любитель искусства и поэзии, к примеру, может влюбиться в женщину, которая днями напролет возится в двигателях, и руки у нее по локоть в машинном масле. А даму, которая правильно питается и увлекается спортом, может привлечь мужчина, для которого нет ничего лучше, чем смотреть этот самый спорт по телевизору, сидя дома в уютном кресле с банкой пива в одной руке и бутербродом в другой. Всякое же, в конце концов, бывает. Однако Элистер Бракет всегда знал, что нипочем не станет делить свою жизнь с тем, кто не так обычен, как он, пусть даже это само по себе дело обычное.

Что приводит нас к маме Барнаби – Элинор.

Элинор Буллингем выросла в Бикон-Хилле – в домике, смотревшем на северные пляжи Сиднея. У родителей она всегда была зеницей ока, потому что, спору нет, лучше нее в округе себя не вела ни одна девочка. Элинор никогда не переходила через дорогу, пока на светофоре не возникал зеленый человечек, даже если никаких машин вокруг. В автобусе всегда уступала место старичкам, даже если там было полно свободных мест. Она вообще росла до того воспитанной девочкой, что когда ее бабушка Элспет умерла и оставила ей в наследство свою коллекцию старинных носовых платков – сто штук, и на всех аккуратно вышиты ее инициалы ЭБ, – Элинор твердо решила, что когда-нибудь выйдет замуж только за человека, у которого фамилия тоже будет начинаться на букву Б, чтобы наследство не пропало зря.

Как и Элистер, она со временем стала стряпчим и занималась недвижимостью; если у нее спрашивали, она отвечала, что это до ужаса интересно.

На работу в фирму «Хлоппот и Нафигг» она устроилась почти через год после своего будущего мужа – и поначалу, осмотревшись в конторе, как-то разочаровалась: она увидела, до чего непрофессионально ведут себя многие молодые мужчины и женщины, которые там работали.

Очень мало кто держал свои рабочие столы хоть сколько-то в порядке. Все они были заставлены фотографиями родственников, домашних животных или того хуже – портретами знаменитостей. Мужчины громко разговаривали по телефону и рвали в клочки свои картонные стаканчики из-под кофе – от этого возникал некрасивый беспорядок, который потом кому-то приходилось убирать. А женщины, казалось, целыми днями только едят – они покупали яркие разноцветные пакетики сладостей у разносчика с тележкой, который ездил по конторе каждые несколько часов. Да, по нынешним меркам это было вполне обычное поведение, но все равно – не обычно обычное.

У Элинор уже началась вторая неделя на работе, и однажды она отправилась по лестнице наверх через два этажа – отнести коллеге в другой отдел документ огромной важности: он был нужен там незамедлительно, иначе весь мир перестанет вращаться. Открывая дверь, Элинор изо всех сил решила, что не станет обращать внимания на грязь и беспорядок, которые ее там наверняка поджидают, иначе пришлось бы расстаться с завтраком. Но, к своему удивлению, увидела в кабинете такое – или такого, – от чего – или кого – сердце у нее весьма неожиданно скакнуло; так младенец газели впервые удачно перепрыгивает ручей.

За угловым столом сидел весьма удалой молодой человек в костюме в узкую полоску и с безупречным пробором в прическе. Перед ним высилась ровная стопка бумаг, все разделены по темам цветными закладками. В отличие от животных, работавших вокруг, которых и к лотку-то не приучили толком, стол у него был аккуратен: ручки и карандаши собраны вместе в простом стаканчике для хранения, а документы разложены очень деловито. Он с ними работал, и рядом нигде было не видать ни единого портрета ребенка, собачки или знаменитости.

– Вон тот молодой человек? – спросила Элинор у девушки, сидевшей к ней ближе всех. Та совала в рот банановую булочку с орехами, а крошки падали на клавиатуру компьютера и навсегда терялись между клавишами. – Тот, что в углу? Как его зовут?

– Вы про Элистера? – переспросила девушка, зубами чистя обертку булочки с изнанки, чтобы не осталось ни мазка липкой ирисочной начинки. – Самого скучного человека во вселенной?

– Как его фамилия? – с надеждой спросила Элинор.

– Бракет. Паршивая, правда?

– Идеальная, – ответила Элинор.

Так они и поженились. Обычное дело – особенно после того, как вместе сходили в театр (три раза), в местное кафе-мороженое (дважды), в танцзал (только раз; им там не очень понравилось – слишком много трясутся, слишком громко играет этот противный рок-н-ролл) и на весь день съездили в луна-парк, где фотографировались и приятно беседовали, пока солнце не начало заходить, а гигантское лицо клоуна с огоньками не стало выглядеть жутче обычного.

Ровно через год после счастливого события Элистер и Элинор, ныне жившие в обычном доме в Киррибилли, на Нижнем Северном Берегу, произвели на свет своего первого ребенка – Генри. Он родился утром в понедельник, едва часы пробили девять, весил ровно семь фунтов, и роды прошли быстро; он вежливо улыбнулся врачу, который его принимал. Рожая, Элинор не кричала и не плакала – в отличие от тех вульгарных мамаш, чьи выходки что ни вечер отравляли телевизионный эфир. Вообще это деторождение прошло крайне учтиво, упорядоченно и воспитанно и никому не создало никаких неудобств.

Как и родители, Генри был очень послушным ребенком – сосал бутылочку, когда давали, ел все, а если пачкал подгузник, сам приходил в полный ужас. Рос он тоже с обычной скоростью: к двум годам научился разговаривать, а еще через год уже понимал все буквы азбуки. В четыре года воспитательница в его детском садике сказала Элистеру и Элинор, что ей нечего им сообщить об их сыне – ни плохого, ни хорошего. Он со всех сторон совершенно обычен; в награду родители по пути домой в тот день купили мальчику мороженое. Ванильное, само собой.

Их второе дитя – Мелани – родилось три года спустя во вторник. Как и брат, девочка не создавала никаких хлопот ни для нянечек, ни для воспитателей, и к ее четвертому дню рождения, когда родители уже предвкушали появление следующего ребенка, она обычно читала у себя в комнате или играла в куклы. В общем, никак не отличалась от всех остальных детей, что жили на их улице.

Никаких сомнений: семейство Бракет просто-напросто было самой обычной семьей в Новом Южном Уэльсе, если не во всей Австралии.

А потом у них родился третий ребенок.

Барнаби Бракет явился в этот мир в пятницу – в полночь, что для Элинор уже было скверно: ей очень не хотелось задерживать врача и медсестру, пусть лягут спать вовремя.

– Примите мои извинения, – сказала она, обильно потея, отчего ей тоже было неловко. Рожая Генри и Мелани, она не потела ни секунды, а только мягко сияла, словно перегорающая сороковаттная лампочка.

– Все в порядке, миссис Бракет, – ответил ей доктор Сноу. – Дети рождаются когда рождаются. Этим мы никак не можем управлять.

– Но все равно невежливо, – сказала Элинор и очень громко заорала: то Барнаби решил, что настает его миг. – Ох, батюшки, – добавила она, покраснев лицом от всех этих трудов.

– Волноваться вам совершенно не из-за чего, – стоял на своем доктор, изготовившись ловить скользкого младенца; так регбист снова выходит на поле – одной ногой крепко упирается в траву позади, другая впереди и полусогнута, руки подставлены ловить мяч, который ему кинут.

Элинор опять завопила, потом откинулась назад, удивленно пытаясь отдышаться. Все тело ей давило изнутри, и она не знала, сколько еще этого напряжения она сможет выдержать.

– Тужьтесь, миссис Бракет! – велел доктор Сноу, и Элинор заорала в третий раз, заставляя себя поднатужиться изо всех сил.

Меж тем медсестра положила ей на голову холодный компресс. Но Элинор это никак не утешило – она громко взвыла, а потом произнесла слово, которого никогда в жизни не произносила и считала крайне оскорбительным, если кто-то употреблял его на работе. Короткое слово. Один слог. Но оно, похоже, выражало все, что она чувствовала в этот самый миг.

– Вот так так! – бодро вскричал доктор Сноу. – Идет, идет! Раз, два, три – и поднатужимся посильней, а? Раз…

Элинор сделала вдох.

– Два…

Элинор ахнула.

– Три!

И тут же – прекрасное облегчение и детский плач. Элинор вся обмякла и застонала: хорошо, что эта пытка закончилась.

– Ох и ничего себе… – мгновение спустя произнес доктор Сноу, и Элинор удивленно оторвала голову от подушки.

– Что случилось? – спросила она.

– Необычайнейшая штука, – ответил доктор.

Элинор села, хотя у нее все болело, чтобы получше рассмотреть младенца, вызвавшего такую необычную реакцию.

– Но где же он? – спросила она, потому что на руках доктор Сноу его отнюдь не держал, да и в ногах кровати младенца не было. И тут же заметила, что ни доктор, ни медсестра на нее уже не смотрят, а уставились, разинув рты, на потолок. Младенец – ее собственный младенец – прижимался там к белым прямоугольным плиткам и смотрел на них сверху вниз с нахальной улыбкой.

– Там, – изумленно ответил доктор Сноу, и это была правда. Ребенок действительно был там. Поскольку Барнаби Бракет, третий ребенок самой обычной семьи, что только жила в Южном полушарии, едва родившись, уже доказал, что он какой угодно, только не обычный. Он отказался повиноваться самому основному правилу на свете.

Закону всемирного тяготения.

Глава 2

Матрас на потолке

Барнаби выписали из роддома через три дня и привезли домой знакомиться с Генри и Мелани.

– Ваш брат немного отличается от всех нас, – сказал им Элистер за завтраком в то утро. Он очень тщательно выбирал слова. – Я уверен, что это временно, однако все равно тревожит. Только не надо на него таращиться, хорошо? Если он решит, что вы обращаете на него внимание, он и потом не прекратит своих глупостей.

Дети удивленно переглянулись: о чем это папа вообще говорит?

– У него две головы? – спросил Генри, протянув руку за джемом. По утрам ему нравилось мазать джемом тосты. А вот по вечерам – нет: на ужин он предпочитал клубничное варенье.

– Нет, конечно же, двух голов у него нет, – раздраженно ответил Элистер. – У кого на свете вообще бывает две головы?

– У двуглавого чудища морского, – сказал Генри, недавно читавший книжку про двуглавое морское чудище по имени Орко, которое бесчинствовало в Индийском океане.

– Могу тебя заверить, что твой брат – никакое не морское двуглавое чудище, – сказал Элистер.

– А хвостик у него есть? – спросила Мелани, собрав пустые миски и аккуратно складывая их в мойку. Семейный пес – Капитан У. Э. Джонз[1], животное неопределенной породы и неведомого происхождения – при слове «хвостик» задрал голову и принялся гоняться по всей кухне за своим; он кружил и кружил, пока не упал и не остался лежать на полу, тяжело дыша, в полном восторге от самого себя.

– С какой это стати у младенца должен быть хвостик? – вздохнув поглубже, спросил Элистер. – Честное слово, дети, у вас воображение разыгралось. Даже не знаю, где вы это все берете. Ни у вашей мамы, ни у меня никакого воображения нету, и мы вас совершенно точно воспитывали без него.

– А мне бы хотелось хвостик, – задумчиво произнес Генри.

– А я бы хотела стать двуглавым чудищем морским, – сказала Мелани.

– Ну так у тебя его нет, – рявкнул Элистер, сердито посмотрев на сына. – И ты не оно, – добавил он, ткнув пальцем в дочь. – Поэтому давайте-ка вы опять станете обычными детьми и приведете здесь все в порядок, чтобы комар носа не подточил, договорились? Мы ждем гостя, не забывайте.

– Ну он уж точно никакой не гость, – нахмурился Генри. – Он наш младший братик.

– Да, разумеется, – сказал Элистер после крохотной паузы.

Прошло чуть больше часа, и в такси к дому подъехала Элинор. В руках она держала беспокойного Барнаби.

– Шустрый какой у вас детка, – сказал таксист, выключая двигатель, но Элинор не ответила. Ей не нравилось заводить разговоры с чужими людьми – особенно с теми, кто работает в сфере услуг. В щель между передними сиденьями завалилась ее сумочка, и только она потянулась ее достать, младенец вспорхнул у нее с коленей, проплыл по воздуху и ударился головой о потолок такси.

– Уа, – булькнул Барнаби Бракет.

– Вы бы покрепче парня держали, – заметил таксист, глядя на пассажиров как человек, все повидавший в жизни. – Неровен час удерет, если не побережетесь.

– Тридцать долларов, не так ли? – уточнила Элинор, протягивая ему двадцатку и десятку, а сама поняла: так и есть, удрать он может. Если она не будет осторожна.

Элинор зашла домой, и дети бросились к ней здороваться, а в возбуждении своем чуть не сбили ее с ног.

– Он же такой маленький, – удивленно сказал Генри. (По крайней мере, в этом отношении Барнаби был совершенно обычен.)

– И пахнет вкусно, – сказала Мелани, хорошенько его обнюхав. – Как смесь мороженого с кленовым сиропом. Как его вообще зовут?

– Можно, мы будем звать его Джим Хокинс?[2] – спросил Генри, который донельзя полюбил книжки с приключениями.

– Или Петер-козопас?[3] – спросила Мелани, всегда шедшая по стопам старшего брата.

– Его зовут Барнаби, – ответил Элистер. Он тоже вышел к дверям и теперь целовал жену в щеку. – В честь вашего дедушки. И дедушки вашего дедушки.

– Можно подержать? – спросила Мелани и вытянула руки к младенцу.

– Пока не стоит, – ответила Элинор.

– А мне можно? – спросил Генри, у которого руки были длиннее, чем у сестры, и он был на три года старше.

– Барнаби никто держать не будет, – отрезала Элинор. – Никто, кроме вашего папы и меня. Во всяком случае – пока.

– Я бы и сейчас держать его не стал, если ты не против, – сказал Элистер, глядя на своего сына так, словно тот сбежал из зоопарка и его следует туда вернуть, пока он не испортил им мягкую мебель.

– Ты ведь тоже за него отвечаешь, – резко сказала Элинор. – Не думай, будто я стану одна заботиться об этом… этом…

– Ребенке? – подсказала Мелани.

– Да, полагаю, это слово ничем не хуже других. Не думай, что я стану заботиться об этом ребенке одна, Элистер.

– Я, разумеется, рад буду помочь, – сказал тот, отводя взгляд. – Но ты ж его мать.

– А ты – отец.

– Но он же к тебе, похоже, привык. Погляди на него.

Элистер и Элинор посмотрели в лицо Барнаби, и тот им улыбнулся, радостно замахал ручками и ножками, однако родители в ответ ему улыбаться не стали. Генри и Мелани удивленно переглянулись. Они не привыкли к тому, что их родители так грубо разговаривают друг с другом. Дети достали подарок, который купили днем раньше на те деньги, которые вместе откладывали.

– Это для Барнаби, – сказала Мелани, протягивая сверток маме. – Добро пожаловать в нашу семью. – В руках у нее была маленькая шкатулка, завернутая в праздничную бумагу, и сердце Элинор чуть-чуть дрогнуло: они так рады маленькому братику. Она протянула за подарком руку, но взять не успела: Барнаби опять плавно полетел вверх. С него на пол соскользнуло одеяльце, а сам он долетел до потолка – тот располагался гораздо выше, чем в кабине такси. И был гораздо жестче для головы.

– Уа, – вякнул Барнаби Бракет, растянувшись на нем всем телом. Он смотрел на свою семью сверху, и лицо у него теперь было решительно недовольное.

– Ох, Элистер! – воскликнула Элинор, в отчаянии всплеснув руками. А Генри и Мелани ничего не сказали – они просто вытаращились, разинув рты, с немалым изумлением на лицах.

Появился Капитан У. Э. Джонз – он зевал, потому что его разбудили. Посмотрел на ту семью, которая его кормила, купала и держала в неволе, а потом перевел взгляд туда, куда смотрели дети, и увидел на потолке Барнаби. Его хвост тут же яростно завилял, а сам он загавкал. «Гав! – гавкал он. – Гав! Гав! Гав!»

Чуть погодя – хотя и не совсем сразу, как этого можно было ожидать, – Элистер залез на стул достать сына. Теперь за него отвечал он, потому что Элинор отправилась в постель с чашкой горячего молока и головной болью. С неохотой он дал Барнаби бутылочку, затем сменил ему подгузник, но едва подсунул ему под попу свежий, как Барнаби решил сходить по-маленькому еще разок – и в воздух идеальной аркой взметнулась золотая струйка. Наконец Элистер уложил ребенка в колыбельку, а сверху пристегнул ремешками от рюкзака Генри, чтобы младенец не взлетел снова. В конце концов Барнаби уснул, и ему, вероятно, снилось что-то смешное.

– Мелани, следи за своим братом, – сказал Элистер, усаживая девочку с ним рядом. – Генри, пойдем, пожалуйста, со мной.

Отец с сыном прошли через сад к соседу и постучали в дверь.

– Чего надо, Бракет? – спросил угрюмый старик мистер Коуди, извлекая из передних зубов крошку табака. Затем он щелчком отправил ее на землю им прямо под ноги.

– Позаимствовать у вас фургон, – объяснил Элистер. – И трейлер с ним вместе. Всего на часок-другой, больше не нужно. И мы, разумеется, заплатим за бензин.

Им разрешили, и Элистер с Генри поехали по мосту через Сиднейскую гавань в город, а там добрались до универсального магазина на Маркет-стрит, где и купили три огромных матраса. Каждый был рассчитан на двуспальную кровать. Еще они приобрели коробку двенадцатидюймовых гвоздей и молоток. Вернувшись домой, они затащили матрасы в гостиную, где Мелани сидела ровно там же, где ее оставили, и не спускала глаз со своего младшего брата.

– Как он? – спросил Элистер. – Без хлопот?

– Без, – кивнула Мелани. – Спал все время.

– Хорошо. Теперь отнеси его на кухню, будь умницей. А мне тут надо кое-что сделать.

Из сарая во дворе Элистер принес две стремянки и поставил их в разных концах гостиной, после чего на одну влез сам, держа матрас за левый край, а на другую стремянку залез Генри – он держал матрас за правый.

– Теперь держи ровно, – сказал сыну Элистер.

Из нагрудного кармана он достал первый длинный гвоздь и молотком приколотил угол матраса к потолку. Гвоздь вошел довольно легко – туго было лишь пробивать половицы комнаты этажом выше. Но все равно времени это заняло немного.

– А сейчас другой угол, – сказал Элистер, передвинув стремянку и приколотив на место следующую часть матраса.

Так он трудился около часа и всего израсходовал двадцать четыре гвоздя. А когда закончил, ранее белый потолок превратился в плисовую цветочную поляну средней жесткости «Беллиссимо» из магазина «Дэйвид Джоунз».

– Что скажешь? – спросил сверху Элистер у сына, рассчитывая на одобрение.

– Необычно, – ответил Генри, чуть подумав.

– Не поспоришь, – согласился его отец.

От всего этого грохота Барнаби уже проснулся и неразборчиво забулькал из колыбельки, а Мелани принялась щекотать ему ручки, шейку и вообще всячески ему досаждать. У Элинор голова болеть тоже не перестала, и она спустилась разузнать, что это за адский грохот тут стоит. Увидев, что ее муж сделал с потолком гостиной, она уставилась на него, на миг лишившись дара речи. Неужели все в этом доме окончательно спятили?

– Что это за?.. – спросила она, с трудом подыскивая слова, но Элистер ей просто улыбнулся и вынес в центр комнаты колыбель. Затем расстегнул ремешки, и младенец снова взлетел кверху. Только теперь головой он не ударился и не сказал «Уа». Посадка на потолок прошла намного мягче, и он, похоже, остался этим очень доволен – так и лежал снизу на матрасе, играл с пальчиками на руках, изучал пальчики на ногах.

– Получилось, – сказал довольный Элистер, повернувшись к жене. Он рассчитывал, что она будет довольна тем, что он сделал, но Элинор – женщина совершенно обычная – пришла в ужас.

– Выглядит смехотворно! – воскликнула она.

– Но это же ненадолго, – сказал Элистер. – До тех пор, пока он не угомонится, вот и все.

– А если он никогда не угомонится? Мы же не можем оставить его там насовсем.

– Поверь мне, рано или поздно ему надоест эдак парить в воздухе, – стоял на своем Элистер. Он пытался смотреть на вещи оптимистично, хотя никакой особой надежды при этом не чувствовал. – Подожди, сама увидишь. Но до тех пор нельзя давать ему биться головой всякий раз, когда он будет от нас упархивать. Он себе мозги повредит.

Элинор на это ничего не ответила – она предалась унынию. Легла на диван и стала смотреть вверх на сына, зависшего в одиннадцати футах у нее над головой. Что же она такого натворила, за что ей это ужасное несчастье? В конце концов, она совершенно обычная женщина. Таким не полагаются летучие младенцы.

Тем временем Элистер и Генри занимались своим делом и дальше. Второй матрас они прикрепили к потолку в кухне – прямо над тем местом, где будет стоять колыбелька Барнаби, а третий – в их с Элинор спальне, где он будет спать по ночам у себя в кроватке.

– Готово, – сообщил Элистер, спустившись в гостиную. Элинор по-прежнему лежала на диване, а Мелани сидела рядом на полу и в семнадцатый раз читала «Хайди». – Где Барнаби?

Мелани показала пальцем наверх, но не произнесла ни слова: она не отрывалась от книжки. Сейчас говорил Козопас Петер, и ей не хотелось упустить ни единого слога. Мальчик этот был мудр не по годам.

– Ах да, – сказал Элистер и нахмурился: что же ему делать дальше? – Считаешь, стоит оставлять его там на весь день?

Мелани читала дальше, пока не дошла до конца особенно длинного абзаца, после чего взяла закладку. Аккуратно поместила ее между страницами 104 и 105, а книжку отложила на подушку рядом с Элинор. Затем посмотрела папе в глаза.

– Ты спрашиваешь меня, стоит ли нам оставлять Барнаби на потолке нашей гостиной на весь день, – уточнила она бесстрастно.

– Да, верно, – подтвердил Элистер, не в силах встречаться с дочерью взглядом.

– Барнаби, – повторила та. – Которому всего несколько дней. Ты хочешь знать, считаю ли я, что его стоит оставлять наверху.

Повисла долгая пауза.

– Мне не нравится твой тон, – произнес в конечном итоге Элистер. Говорил он тихо и как-то стыдливо.

– Ответ на твой вопрос – нет. Нет, я не считаю, что его стоит оставлять там вот так.

– Ну что ж, – сказал Элистер, берясь за стул, чтобы забрать мальчика с потолка. – Так бы сразу и сказала.

Тут в дверь к ним позвонили. Пришел сосед мистер Коуди – он так и не дождался ключей от своего фургона и потому запросто явился за ними, нимало при этом не смущаясь. Элистер сунул Барнаби обратно в колыбельку, но забыл про ремешки, и через секунду мальчик снова оказался на потолке и удобно лежал на матрасе.

Мистер Коуди, проживший долгую жизнь – он воевал в двух мировых войнах, жал руку самому Руалу Далу[4] и за семь десятилетий вообще много чего повидал (кое-что из этого он понял, а кое-чего и нет), – поднял голову и склонил ее набок. Одной рукой почесал подбородок и медленно провел языком по губам – сперва по верхней, затем по нижней. Наконец, качая головой, повернулся к Элинор.

– Вот это вот у вас – необычно, – произнес он, и тут Элинор залилась слезами и убежала наверх, где рухнула на кровать, вознамерившись не открывать глаз, чтобы не видеть этого чудовищного кошмара – третьего цветастого матраса, прибитого к потолку.

Глава 3

Барнаби Воздушный Змей

Когда миновало четыре года и ничего не изменилось, семье Барнаби пришлось смириться с тем, что это не временное явление: их младший ребенок просто таким уродился. Элистер и Элинор водили его к местному врачу – тот тщательно его осмотрел, прописал пару таблеток и велел прийти назавтра, но и после ничего не поменялось. Его возили к специалисту в город – тот прописал курс антибиотиков, но дитя продолжало летать как ни в чем не бывало, хотя у него выработался иммунитет к сильному гриппу, который на той неделе свирепствовал в Киррибилли. Наконец, его отвезли в самый центр Сиднея к знаменитому консультанту – тот просто покачал головой и сказал, что это у мальчика болезнь роста, пройдет со временем.

– С годами мальчики из всего вырастают, – улыбнулся он, пробегая взглядом довольно внушительный счет за то довольно небольшое время, что он осматривал Барнаби. – Из брюк. Из послушания. Из почтения к родителям. Вам просто нужно набраться терпения, только и всего.

Элистеру и Элинор все это ничем не помогло – у них только еще больше руки опустились.

Теперь Барнаби спал на нижней кровати в комнате Генри; к низу верхней койки пришпилили два одеяла, чтобы он не бился головой о пружины.

– Наш потолок – просто загляденье, правда? – сказал Элистер, когда наконец сняли матрас с потолка спальни. Элинор кивнула, но ничего не сказала. – Хотя надо перекрасить, – добавил он, заполняя паузу. – На месте матраса он теперь пожелтел. И цветочки можно разглядеть.

В ванной у Барнаби тоже возникли сложности, но, вероятно, описывать их здесь бестактно. Достаточно сказать, что принимать душ было очень трудно, вопрос о ванне даже не вставал, а ходить в туалет требовало таких вывертов, что растерялся бы даже бывалый акробат.

По вечерам, когда они время от времени жарили барбекю на ужин, вся семья рассаживалась за столом в саду: Элистер, Элинор, Генри и Мелани на стульях под большим тентом, а Барнаби парил под самой его верхушкой. Крепкий зеленый брезент не давал ему улететь в атмосферу. Ему не разрешали мазать кетчупом сосиски или гамбургеры – капли соуса имели скверную привычку падать на головы родни.

– Но мне же нравится кетчуп, – жаловался Барнаби, считая, что все это очень несправедливо. Он теперь, конечно, умел говорить не только «Уа».

– А я предпочитаю не мыть себе голову каждый день, – отвечал его папа.

В таких случаях Капитан У. Э. Джонз сидел на земле, задрав голову, и ждал команды. Он некогда решил, что этот летающий мальчик – его единственный хозяин, поэтому больше никого не слушался.

Но часто дни проходили довольно скучно. Вскоре после рождения Мелани Элинор бросила работу, поэтому они с Барнаби подолгу оставались одни, и одиночество их разбавлял только Капитан У. Э. Джонз. Днем они почти не выходили из дому: Элинор не хотела, чтобы люди видели их с сыном – вдруг станут пялиться и показывать пальцами. Элистер тоже отказывался брать с собой Барнаби, когда в субботу утром ходил на рынок Киррибилли искать выгодных скидок. Он знал, что неизбежно станет тем, кого сам всегда презирал, – каким-то необычным человеком.

Вот по всему по этому Барнаби рос ребенком необычайно бледным: он почти не бывал на дневном свету. Некоторое время Элинор привязывала его бельевой веревкой на заднем дворе – пусть повисит на свежем воздухе пару часов. Если дул ветерок, мальчик даже вращался там почти весь день и ровно загорал со всех сторон. Но со временем такие прогулки пришлось прекратить: в разных углах сада стояли причудливые птичьи кормушки, а четырехлетний мальчишка, привязанный за щиколотки бельевой веревкой, махал в воздухе руками как сумасшедший и скорее напоминал не мальчика на прогулке, а пугало, поэтому птицы прилетать сюда перестали.

– Он бледный, как призрак, – сказал Элистер как-то раз за ужином, подняв голову и посмотрев на сына.

– Как наши потолки раньше, – заметила Элинор. – Пока к ним не прибили матрасы.

– Но ему же вредно, нет?

– Мы уже это обсуждали, Элистер, – вздохнула Элинор, отложив вилку. – Если мы станем выводить его на улицу, что скажут соседи? Они же могут заподозрить, что мы дома все летаем.

– Ох, Элинор, ну ты скажешь, – рассмеялся Элистер. – Я в жизни не летал никогда, сама знаешь. Ногами я крепко стою на земле.

– А подумай о других детях, – добавила его жена. – Что, если в классе у Генри, например, узнают про Барнаби и решат, что Генри тоже летает? С ним могут раздружиться.

– Уверен, что вряд ли. Барнаби же летает не по своей воле, в конце концов. Он просто таким родился.

– Ты это Генри расскажи, когда его побьют на школьном дворе.

– Не думаю, что это…

– Дети могут быть очень жестокими, – продолжала Элинор, не обратив внимания на мужа. – Да и дома его проще держать под контролем. Подумай, что случится, когда мы его выведем. Он же просто улетит, и мы его никогда больше не увидим.

С этими словами она поднесла кусок лазаньи ко рту, но вилка зависла в воздухе: Элинор поняла, насколько проще им станет жить, случись такое с мальчиком. Элистер посмотрел на жену, и между ними что-то зародилось – какой-то микроб кошмарной мысли, так и оставшейся невысказанной. Пока.

– В общем, если тебя это так волнует, вечером после работы можешь сам его водить гулять, – произнесла Элинор мгновение спустя.

– Об этом и речи быть не может, – тут же ответил ее супруг, помотав головой, словно это предложение следовало немедленно вытрясти из мозга и ушей, чтобы оно не успело нанести никакого вреда. – Я не стану, повторяю – не стану – посмешищем для соседей.

– Ну и на меня тогда не рассчитывай.

– Может, нам кого-нибудь нанять? – спросил Элистер. – Вроде профессионала, который гуляет с собаками.

– Но тогда придется оправдываться за состояние мальчика перед чужим человеком. И глазом моргнуть не успеешь, как слухи пойдут.

– И то правда. Но как же быть со школой?

– А что школа? – нахмурилась Элинор. – Ты о чем это? Не ходит он ни в какую школу.

– Пока не ходит, но скоро же пойдет. Через несколько месяцев ему в детский сад. Придет весь такой белый, и все решат, что с ним что-то не так.

– С ним и так что-то не так, Элистер.

– А вдруг они решат, будто у него кожная болезнь? Тогда никто не захочет с ним сидеть. И опомниться не успеем, как нас потащат разговаривать к школьному врачу, а там и хлопот не оберешься. Могут и в стенгазете про это напечатать – и тогда все узнают, что я породил летающего мальчика. Нет уж, прости меня, Элинор, но я должен настоять на своем.

– На чем ты должен что? – не веря своим ушам, переспросила Элинор.

– На своем, – уже с нажимом повторил Элистер. – Я глава этой семьи, и я решил, что мы рискнем. К черту неприятные взгляды и жестокие сплетни. Мальчика надо выводить на солнышко. Завтра утром можешь и начать, когда поведешь гулять Капитана У. Э. Джонза.

Собакин хвост при этом расчудеснейшем на свете слове – «гулять», два слога, сулящие ни с чем не сравнимые удовольствия, – радостно завилял, и Элинор с неохотой согласилась. Сопротивляться у нее больше не было сил. Поэтому наутро – день обещал быть ярким и солнечным, в самый раз для того, чтобы щеки мальчика немного порозовели, – Элинор хлопнула в ладоши, призывая Капитана У. Э. Джонза, пристегнула к его ошейнику поводок, а затем встала на кухонный табурет, чтобы достать с потолка сына.

– Идем гулять, – буднично сообщила ему она.

– По дому?

– Нет, на улицу.

– На улицу? – переспросил Барнаби, ни на грош не веривший, что мама сделает так, как накануне вечером распорядился папа.

– Ну да. Но прежде, чем мы выйдем, – в общем, извини, но я должна кое-что сделать.

И Элинор достала запасной ошейник Капитана У. Э. Джонза – такой, что растягивается, – и второй поводок, которые они держали в кухонном шкафу. Через три минуты все вышли на улицу.

На улицах Киррибилли то было необычайное зрелище. Сначала двинулись к дому генерал-губернатора на самом южном кончике полуострова: повесив от стыда голову, шла взрослая женщина, в нескольких шагах впереди трусила собака неопределенной породы и неведомого происхождения, а позади на другом поводке над ними летел четырехлетний мальчик, бледный, как привидение.

Барнаби Бракет стал воздушным змеем.

Они свернули на север, к колледжу Святого Алоиза, где в пятом классе доучивался Генри. Но едва в школе прозвенел звонок и дети с топотом побежали по лестницам на переменку, Элинор заторопилась прочь, к причалу на Джеффри-стрит, – ей нравилось стоять там и смотреть на паруса Оперного театра на другом берегу залива, на городские небоскребы и отели, торчавшие на горизонте. Справа от нее гордо высился мост через гавань – он соединял пляжи Северного Сиднея с центральным районом Скалы, – и она повернулась к нему лицом – посмотреть на флаги, трепетавшие на ветру, – а затем глубоко вздохнула. Ей – хотя бы на краткий миг – стало спокойно.

– Доброе утро, Элинор! – окликнул ее мистер Чаппакуа, бывший олимпийский чемпион-марафонец: в 1976 году в Монреале он занял четвертое место по спортивной ходьбе на двадцать километров. Они встречались всегда – по утрам мистер Чаппакуа выходил на разминку с Бьюла-стрит: локти прижаты к бокам, а сам переваливался с ноги на ногу, как утка в бейсболке. – Доброе утро, Капитан У. Э. Джонз!

После чего он поднял голову – и заметил, как над ними парит Барнаби. Приветливость мигом схлынула у него с лица. Мистер Чаппакуа родился и всю жизнь прожил в Сиднее. Своим городом он очень гордился – и его жителями, и его прекрасными традициями. Несколько лет назад он даже выдвигался в парламент – и тоже занял четвертое место. Он регулярно писал письма в газету «Сидней морнинг геральд», а в них жаловался на все, что не соответствовало его нормам жизни, которые были крайне высоки.

– У вас мальчик летит, миссис Бракет, – произнес он в ужасе. Назвать ее фамильярно по имени он вдруг оказался решительно не в силах. – Летит!

– Правда? – переспросила Элинор, задрав голову, будто и для нее это огромный сюрприз.

– Вы же сами это знаете. У вас он на поводке! Вот к этому все катится, миссис Бракет? Вот до чего, значит, опустился Сидней, великолепнейший город на свете?

Элинор открыла было рот оправдаться, но слов в защиту поведения своего сына не нашла, и шокированный мистер Чаппакуа просто рыкнул что-то, как разбуженный волк, повернулся и зашагал домой к миссис Чаппакуа. Та предположила, что где один такой, там найдутся и другие и весь город вскоре уже будет кишеть этими мерзкими существами.

Хотя Элинор это столкновение унизило, Барнаби было все равно: его целиком захватили новые виды, что ему теперь открылись. Он посмотрел вниз на Капитана У. Э. Джонза; тот, почуяв восторг хозяина, радостно завилял хвостом. Барнаби щурился на утреннем солнышке – лучи отражались от воды, и волны пускали разноцветные радужные зайчики. Из-за поворота от Круглой набережной к Нейтральной бухте шел паром, и Барнаби захотелось на него – посмотреть бы, что еще есть в тех дальних далях, куда его никогда не пускали.

– Я так и знала, что ничего хорошего не выйдет, – сердито сказала Элинор, повернулась и зашагала туда, откуда они пришли. – Теперь только и разговоров у соседей будет. Чем скорее, Барнаби, я уведу тебя домой, тем лучше.

Но, подходя к дому, они встретили на улице еще одного соседа – вернее, соседей, сразу двух. Звали их Джо и Элис Моффэт, и они были какими-то крупными знатоками компьютеров (так Элинор, по крайней мере, рассказывали). Они держались за руки и весело болтали на ходу, однако, увидев Элинор, Барнаби и Капитана У. Э. Джонза, остановились как вкопанные и воззрились на них, разинув рты от удивления.

– Это надо сфотографировать, – сказал Джо Моффэт, выуживая из кармана смартфон и целясь им в Барнаби. Это был неумытый молодой человек, на лице у него постоянно красовалась эдакая неопрятная полубородка, и носил он только футболки и шорты, а на ногах – шлепанцы. Хотя, поговаривали, стоил что-то около миллиарда австралийских долларов. – Эй, миссис Бракет! Не шевелитесь, будьте добры? Я пытаюсь вашего мальчика снять.

– Не стану я вам не шевелиться, отсталое вы животное, – рявкнула Элинор, проносясь мимо него так, что чуть не сбила с ног его жену. С такой скоростью неслась она, что Барнаби в лицо задул ветер – до того сильный, что волосы его затрепетали сзади, а сам он стал тормозить всю троицу, что в этих обстоятельствах было даже как-то забавно. – И пожалуйста, хватит на меня пялиться – это невозможно невежливо.

– Только один снимок, прошу вас, – сказал Джо, догоняя Элинор. – Всем интересно такое увидеть.

Не хотелось бы мне вам сообщать, что именно ему на это ответила Элинор, но это было грубо. Она бежала до самого дома – к восторгу Капитана У. Э. Джонза, который обожал знатные пробежки. Бедняга же Барнаби только дрожал от холода. Оказавшись дома и в безопасности, Элинор отцепила поводок от собачьего ошейника, и пес немедленно сбежал на задний двор делать свои собачьи дела. Затем она отцепила второй поводок, и Барнаби воспарил к своему цветастому матрасу средней жесткости из «Дэйвида Джоунза».

– Такое поведение неприемлемо! – крикнула мальчику Элинор, грозя пальцем. Теперь она так злилась на него, что в голове у нее снова зашевелились нехорошие мысли. – Я этого не потерплю, Барнаби Бракет, ты меня слышишь? Я твоя мама, и я требую, чтобы ты немедленно прекратил летать. Спускайся сейчас же!

– Но я не могу, – грустно ответил ей сверху Барнаби.

– Немедленно вниз! – закричала она, багровея от злости.

– Я не умею, – отвечал мальчик. – Я такой, и все тут.

– Ну тогда извини, – сказала Элинор уже тише и покачала головой. – Но мне в таком случае просто не нравится, какой ты.

И с этими словами она ушла на кухню, закрыла за собой дверь и весь день потом больше ни с кем не разговаривала.

Глава 4

Покамест лучший день в жизни Барнаби

– Святой Алоиз, само собой, – сказала Элинор в тот вечер, когда они с Элистером обсуждали, что делать с образованием Барнаби. – В конце концов, эта школа на нашей улице.

– Я его туда не отправлю, – сказал Элистер. – Почти все дети наших соседей там учатся. О нас будут судачить все в Киррибилли. А если дойдет до «Хлоппота и Нафигга»? На меня там начнут странно посматривать.

– Ну и что ты тогда предлагаешь? – спросила Элинор.

– Как называется та школа в Лавандовой бухте? Она чуть дальше, но…

– Категорически нет, – отрезала Элинор, глядя на мужа так, словно с нею вдруг залопотал кролик. – Туда ходит малыш Данкан, сын Джейн Мэкуори-Хамид. Что она скажет?

– Ну я тогда не знаю, какой у нас выбор, – вздохнул в ответ Элистер. – Можем, наверное, и дальше держать его дома. Зачем ему вообще образование?

– Нужно, разумеется, – ответила Элинор, пролистывая в интернете список сиднейских школ – вдруг какая-то ее удовлетворит. – К прочим его недостаткам нельзя добавлять глупость и невежество. Ну вот смотри – есть, – победно добавила она, разворачивая к мужу лэптоп. – Академия для нежеланных детей «Юный лосось».

– Строили как будто специально для Барнаби, – сказал Элистер, изучая веб-сайт школы. Там весьма подробно излагалось, что эту школы основал бывший начальник женской тюрьмы «Диллвиния» – давать образование тем детям, которых по той или иной причине отвергла обычная школьная система.

– Записаться к ним на прием?

– Посмотреть, что там и как, не повредит. Да и выглядит симпатично, – сказал Элистер, щелкая по фотографиям на мониторе. – Вся эта колючая проволока по верху стены – вероятно, так они рассказывают детям о лагерях военнопленных.

– А само здание, – вторила ему Элинор. – Это же вылитый работный дом из «Оливера Твиста». Дети просто обязаны его обожать!

– Совершенно точно обязаны, – согласился Элистер.

И потому через три дня они оказались лицом к лицу с Хэрриет Хупермен-Холл, директором школы.

– Нельзя сказать, что он отстает в развитии, – сказал Элистер.

– Он на самом деле очень смышленый, – сказала Элинор. – Весьма необычайные книжки читает. Больше всего любит тех писателей, которые уже умерли, – прибавила она, хохотнув, словно никогда раньше не слыхала о подобных причудах.

– И он никогда никому не доставлял никаких хлопот, – сказал Элистер. – Но мы убеждены, что Барнаби только выиграет от… как бы выразиться?.. особого к себе внимания.

Миссис Хупермен-Холл улыбнулась и погладила бородку. Она походила на козла в женском облике, хотя двумя передними зубами смахивала скорее на дромадера. Прежде чем что-то сказать, она провела языком по толстому комковатому слою темно-красной помады, прилипшей к углам ее рта, как строительный раствор к кирпичу, и довольно мерзко повиляла кончиком взад-вперед.

– Элистер и Элинор, – произнесла она. – Или мне вас лучше называть мистер и миссис Бракет? Мы в академии «Юный лосось» давно уже страдаем от этого недопонимания: дескать, ученики у нас труднее, нежели в других школах. Это правда: некоторые не по разу бывали в исправительных учреждениях для малолетних правонарушителей, даже не научившись еще ходить. И да, это правда, – камеры наблюдения установлены у нас во всех классах, а каждая дверь оборудована металло-искателем. Но нет, мы не следуем этой нынешней ахинее, которая требует, чтобы все наши педагоги «одобрялись советом», что бы это ни подразумевало. Значения этого термина я вообще никогда не понимала, а вы?

– Ну, мне кажется, это означает…

– Однако, несмотря на все это, мы гордимся тем, что распахиваем свои двери каждое утро в восемь, а в три часа дня запираем их снова на засов. И хотя в этот восьмичасовой промежуток ничего особо полезного за дверями нашей школы не происходит…

– По-моему, на самом деле это семь часов, – сказал Элистер, у которого цифры всегда хорошо складывались.

– Хотя в этот восьмичасовой промежуток ничего особо полезного за дверями нашей школы не происходит, – стояла на своем миссис Хупермен-Холл, – мы, по крайней мере, не даем вашим детям путаться у вас под ногами. А ведь именно этого, будем честны, вы и хотите. Мы здесь горой стоим за необычность, – продолжала она с большой душой. – Что с того, что ваш малыш Барнаби летает? Какая разница? У нас учится шестилетний ребенок, который прыгает, как кенгуру. Еще один совершил вооруженное ограбление винного магазина и отказывается сообщать, куда спрятал добычу. Третий бегло говорит по-французски. Мы разве ставим все это им в упрек? Нет, не ставим.

Элистера и Элинор это более чем устроило, и вскоре они уже выходили из школы, стараясь не замечать, что на стенах лохматятся обои, все ковры прожжены сигаретами, а переполненные корзины для мусора явно пожароопасны.

Всю свою короткую жизнь Барнаби почти не общался с другими детьми – ну, за исключением Генри и Мелани, конечно, – а потому, ясное дело, всю первую неделю в академии для нежеланных детей «Юный лосось» очень волновался. К счастью, посадили его с другим новеньким – Лиэмом Макгонагаллом. Его прапрапрадеда в XIX веке одним из первых уголовников отправили в Австралию из Англии, куда, в свою очередь, экспортировали из Ирландии за то, что он пописал на статую короля Георга IV. Как и Барнаби, Лиэма пугала мысль о том, что весь день придется сидеть в классе с совершенно незнакомыми детьми; ему тоже не удавалось заводить себе друзей – руки у него заканчивались запястьями, а там, где следовало быть ладошкам с пальцами, располагались аккуратные стальные крючья. Всех прочих детей в классе они приводили в ужас, а вот Барнаби даже глазом не моргнул. Вообще-то в самое первое утро, когда они только познакомились, он бы просто взял и пожал Лиэму правый крюк, да и каждое утро потом так бы с ним здоровался, только не получалось: миссис Хупермен-Холл всегда забирала его у самых дверей школы и доводила до места, где привязывала его к стулу крепкой веревкой на несколько очень сложных узлов.

– Это авария была? – спросил Барнаби у Лиэма, когда они подружились достаточно, чтобы задавать друг другу личные вопросы; случилось это всего через пару часов. – Где ты руки потерял, то есть?

– Нет, я так родился, – ответил Лиэм. – Всякое бывает. Вон у некоторых мозга нет. – Он показал на мальчика по имени Дэннис Ликтон, который был выше всех остальных в классе и беседовал с собственными ботинками. – У некоторых – стиля, – продолжал он, поглядев на нервного субъекта по имени Джордж Рафтери – тот ходил в Робин-Гудовой шапочке. – А у меня вот нет рук. Пробовал с фальшивыми ходить, но так и не привык. С крюками удобнее. Крюками я все могу. Только в носу не поковыряешься.

– Очень блестят, – сказал Барнаби, любуясь, как на них играет свет.

– Это потому, что я их чищу каждое утро перед выходом из дома, – сказал Лиэм, довольный, что Барнаби это заметил. – Мне нравится хорошо выглядеть. Да я и не знал ничего другого, поэтому мне все равно. Жалко только, что в баскетбол не поиграешь, а у меня бы здорово получалось.

– Я б тоже блестяще играл, – сказал Барнаби. – Там же ничего делать не надо – взлетел с мячом и бросай себе в корзину. Только очки считай.

– А ты всегда летал?

– Как только родился.

– Вот молодец! – сказал Лиэм Макгонагалл. Тут-то они и стали друзьями. Это ведь на самом деле очень просто.

Шли недели, а распорядок жизни не менялся. Барнаби приводили в академию «Юный лосось» перед самым выстрелом стартового пистолета, тут же привязывали к стулу и оставляли так на весь день, а он изо всех сил старался не расстраиваться, когда его дразнили другие мальчишки. И все это время крепла их счастливая дружба с Лиэмом.

– Ну, тебе нравится в новой школе? – спросил однажды вечером Элистер, задрав голову к потолку. Семья доедала пирог с ревенем, над которым Элинор трудилась весь день, – он был почти, но не вполне, съедобен.

– Нет, там ужасно, – ответил Барнаби. – Воняет гнилыми фруктами, другие дети гадко относятся ко мне, и нас ничему по-настоящему не учат. Сегодня мы целый час изучали королей и королев Новой Зеландии, учились сажать картофельные деревья, а еще нам рассказывали, что столица Италии – Юпитер.

– На самом деле это же Барселона, правда? – уточнил Элистер, у которого цифры-то вполне могли складываться хорошо, но с географией, можно сказать, не сложилось. (Из Австралии он никогда не выезжал, конечно полагая, что обычным людям смотреть мир ни к чему. Вообще-то он не был нигде, кроме штата Новый Южный Уэльс. Да и дальше Сиднея никуда не ездил.)

– Потом миссис Хупермен-Холл сказала, что хочет устроить читательский клуб, и спросила, что мы предлагаем в нем почитать. Я предложил «Человека в железной маске», а она ответила, что нет, такие книги для нее слишком сложны и она не сможет спать по ночам, если у нее голова забита теориями заговора. Поэтому я вместо нее предложил «Бобби Брюстера – кондуктора автобуса»[5], а она сказала, что хочет читать только книжки про вампиров, потому что все они оригинальны и стимулируют.

– Что такое «стимулируют»? – спросила Мелани, задрав голову. Генри фыркнул в ревень, а Капитан У. Э. Джонз обреченно закрыл ушами морду.

– Мелани! – ужаснувшись, рявкнула Элинор. – Забудь такое слово. Я не потерплю, чтобы в этом доме кого-нибудь стимулировали, ты меня слышишь? Это ненормально.

– Меня вот никогда в жизни не стимулировали, – добавил Элистер. – А мне уже за сорок.

– Терпеть не могу эту школу, – пробормотал Барнаби. – Я там только с одним мальчиком дружу. У него руки – крюки.

– Отлично, – заметил Генри.

– Ничего отличного, – упрямо сказала Элинор, качая головой: мол, чего еще ждать от школы, в которую приняли ее сына. – Это ненормально, вот это как. Но все равно я рада, что ты там счастлив.

– Ничего я там не счастлив, – сказал Барнаби. – Я же только что сказал.

– Это мило, дорогой.

Но, как выяснилось, его учебе в академии «Юный лосось» все равно суждено было резко прекратиться. В следующую среду запах гнили, засаленные потолки, переполненные мусорные корзины, сигаретные ожоги на ковре, помада миссис Хупермен-Холл и клочья обоев – все это объединилось, и сам собой в углу длинного коридора начался пожар. Коридор этот делил самых новеньких учеников, еще на испытательном сроке, и тех, кто учился здесь пожизненно. Огонь ручейками побежал по ветхим коврам и породил много мелких костерков, облизал двери, прополз под ними, а оказавшись в классе Барнаби, быстро вскарабкался по стенам. Пищу себе он находил повсюду и с каждым поворотом становился все сильнее. Через несколько минут миссис Хупермен-Холл и все дети уже кричали и выламывали из окон древние стальные прутья, прыгали на крышу и съезжали вниз по водосточным трубам.

А Барнаби по-прежнему сидел, привязанный к стулу. Никто и не подумал его спасать.

– На помощь! – кричал он, дергая за веревки, но чем больше он дергал, тем туже затягивались узлы. – Помогите мне кто-нибудь!

Языки пламени росли, а одну стену класса огонь съел уже совсем. Барнаби закашлялся – у него в горле застревал дым, душил его, а из глаз лились слезы.

– На помощь! – снова крикнул он, но уже чуть слышно. Наверное, это последние слова, которые он произнесет в жизни, – он погибнет здесь, в огне, и никогда больше не увидит ни Элистера, ни Элинор, ни Генри, ни Мелани, ни Капитана У. Э. Джонза. Он еще раз сильно дернул за веревки на запястьях и щиколотках, но они по-прежнему не хотели развязываться. Опустив голову, Барнаби понял, что освободиться у него никак не получится и придется вытерпеть следующие несколько ужасных минут со всем мужеством, что он только сумеет в себе найти. Даже если бы теперь кто-то вернулся за ним, узлы затянулись так туго, что никаким человеческим рукам распутать их не под силу.

Именно поэтому ему очень повезло: у того единственного человека, который вернулся помочь Барнаби, руки были вовсе не человеческие. Вместо рук у него были замечательные крючья.

– Не двигайся, Барнаби, – крикнул Лиэм Макгонагалл. Он тоже кашлял и щурился от дыма, но старался не спускать глаз с веревок, а кончиками крючьев расплетал узлы, будто пинцетом. – Не дергай больше – так мне только труднее.

Барнаби послушался – и вскоре почувствовал, что его левой лодыжке стало гораздо свободней. А еще через секунду и вся нога освободилась. Потом – следующий узел, на правой ноге. За ним – левая рука, и тут же – правая. Лиэму все удалось: он развязал узлы.

– Ох, только не это, – сказал он, уцепившись крючьями за лодыжки Барнаби, поскольку его друг тут же направился к потолку, который уже превратился в оранжевое море огня. – Залезай мне на спину, Барнаби, и держись крепче.

Барнаби опять сделал, как ему велели, и оба мальчика добрались до окна, выпрыгнули и соскользнули вниз по водосточному желобу. О землю они стукнулись так, что не удержались на ногах оба, и Барнаби чуть не улетел опять. Только Лиэм был очень проворен – успел крепко схватить друга.

– Ну вот с ней и всё, – сказал Барнаби, глядя, как в пламени рушится ветхое здание.

– Они ее больше не смогут открыть, – сказал Лиэм.

Мальчики переглянулись и широко улыбнулись друг другу. Вероятно, то был покамест лучший день в жизни Барнаби Бракета.

Глава 5

Волшебник на мосту

Две недели спустя Барнаби лежал, привязанный к дивану в гостиной, и читал «Похищенного» Роберта Льюиса Стивенсона. В комнату вошла Элинор, за собой она тащила тяжелую посылку. На ней висела бирка: «Барнаби от Элинор Бракет (миссис)».

– Это мне? – спросил Барнаби, удивленно поглядев на маму.

– Да, это особый подарок, – ответила она. – Тебе понравится, честное слово.

Барнаби развернул обертку и увидел новенький рюкзак. Для него он был великоват, по бокам висели две крепкие лямки.

– Это для школы, – сказала Элинор. Она уже отчаялась найти для сына такую школу, о которой бы не слыхал никто из ее знакомых, и с неохотой все-таки выбрала местную начальную.

– Но у меня уже есть портфель, – сказал Барнаби.

– Да, но в нем ты носишь учебники. А этот новый… – объяснила Элинор. – В общем, попробуй его надеть и увидишь, зачем он.

Барнаби протянул руку, но, к своему удивлению, понял, что не может оторвать рюкзак от пола.

– Такой тяжелый, – сказал он. – Будто набит камнями.

– Не бери в голову, – сказала Элинор, а Капитан У. Э. Джонз забрел в комнату проверить, как там у хозяина дела. – Надевай – и все, ладно? Я хочу посмотреть, работает или нет.

Барнаби с трудом поднял рюкзак, и в итоге ему удалось накинуть лямку на левое плечо. Он чуть не упал, но и правую руку как-то исхитрился просунуть. Равновесие восстановилось. Ноги его несколько секунд повисели над землей, и он чуть подлетел кверху, но рюкзак был слишком тяжелый, и Барнаби снова опустился на пол. Ботинки с удовлетворительным стуком топнули по ковру.

Капитан У. Э. Джонз разочарованно гавкнул.

– Получилось! – воскликнула Элинор, радостно хлопнув в ладоши. – Я попросила в мэрии мешков с песком – сказала, что боюсь наводнения. В рюкзак положила два, чтобы уравнять твой вес. Идеально, правда?

– Но я же не смогу с ним ходить, – возмутился Барнаби. – Очень больно.

– Ох, не будь таким капризным.

Барнаби очень хотелось угодить маме, и он послушался, но далось это нелегко. Первую неделю все плечи у него были в синяках от такой тяжести, но со временем окрепли, и Барнаби уже почти не замечал веса. Он подрастал с каждым месяцем, Элинор клала в рюкзак все больше песка – и муки начинались сызнова. Однако странное дело – всякий раз, когда Барнаби приходилось вот так вот оставаться на земле, у него немножко болели уши.

В классе его за щиколотки приковывали к стулу наручниками, а руки и все тело у него оставались свободны – вдруг к ним на урок зайдет с официальным визитом премьер-министр или кто-нибудь из сестер Миноуг[6]. Школа, как Элистер и Элинор, не очень стремилась выделяться.

Грустно Барнаби было только от того, что в эту же школу не отправили его друга Лиэма Макгонагалла. Вся семья переехала в Индию, где его папе предложили работу – разрабатывать компьютерные приложения, и связь друг с другом они потеряли. Как иногда бывает даже у самых близких друзей.

Прошел год, за ним – еще, потом два сразу. Барнаби исполнилось восемь. Он по-прежнему спал на нижней койке в комнате Генри, а в книжном шкафу ему выделили самую верхнюю полку, чтобы он держал на ней свою библиотеку. Книг у него становилось все больше, и это было очень разумно: он теперь мог парить под потолком сколько душе угодно и расставлять их сколько влезет. Все тома «Трех мушкетеров» – в один угол, свое драгоценное собрание книг про сирот – «Оливера Твиста», «Правила сидроварни»[7], «Джейн Эйр» – в другой, чтоб всегда были под рукой.

У Барнаби Бракета была особая тяга к сироткам.

А потом, одним ясным февральским утром, его учитель мистер Пелфорд объявил ученикам, что они едут на особую экскурсию.

– Самая знаменитая достопримечательность Сиднея? – спросил он, оглядывая класс и ожидая лес рук, который так и не вырос. – Кэтрин Флауэрз?

– Вестфилдский торговый центр? – ответила та, пожав плечами.

– Не смеши меня, – рявкнул мистер Пелфорд. – Глупая девчонка. Маркус Фут, самая знаменитая достопримечательность Сиднея, пожалуйста?

– Оперный театр, – ответил мальчик, который однажды ходил туда смотреть спектакль и с тех пор мечтал сыграть великого шекспировского героя на большой сцене. Желательно такого, чтоб в трико и с саблей. Маркус Фут был мальчик замечательный во многих отношениях и считал, что нет ничего лучше в жизни, чем скакать по сцене в трико, размахивая саблей.

– Да, но я не его имел в виду, – сказал мистер Пелфорд. – А что я имел в виду? Ну давайте, еще кто-нибудь? У кого в голове есть мозги.

– Великая китайская стена, – высказался Ричард Лестрэндж.

– Ниагарский водопад, – сказала Эмили Пайпер.

– Биг-Бен, – крикнули близняшки Миклсон, Эми и Эйми.

– Ради всего святого, дети, – всплеснул руками учитель. – Это, конечно же, мост через гавань. Потрясающее достижение инженерного искусства, на котором, помимо всего прочего, я вынужден добавить, некто Джина Люэллин одним дождливым июльским днем около семи лет назад согласилась стать второй миссис Дэйвид Пелфорд.

Дети посмотрели на учителя отчасти скептически: маловероятно, чтобы мистер Пелфорд сумел убедить хотя бы одну женщину стать его женой, а уж двух – и подавно.

– А самое занимательное, – продолжал меж тем он, – я договорился, чтобы мы сегодня залезли на его вершину, как делают все туристы. Да, и даже ты, Стивен Хебден. Я ни слова не желаю слышать о том, что у тебя хронически кружится голова.

Довольные тем, что им предстоит заняться чем-то другим, а не уроками, дети вышли к поджидавшему их автобусу. Всю короткую поездку до моста Барнаби с потолка смотрел, как его одноклассники читают комиксы, изучают, что у них в носовых платках, или слушают свои «айподы». Ему очень хотелось сесть к ним – на то свободное место, которое принадлежит ему по праву.

У моста их встретил студент по имени Дэррен («Зовите меня Дэз», – сказал он) – очень лохматый блондин с обгорелым на солнце лицом и такими белыми зубами, каких Барнаби у людей никогда раньше не видел.

– Доброе утро, мостолазы! – крикнул он. Похоже, он никогда в жизни не бывал счастливее, чем в этот самый миг. – Все готовы увидеть Сидней сверху?

Дети что-то похмыкали в ответ, и Дэз принял это за согласие, потому что хлопнул в ладоши и заорал еще громче и истеричнее:

– Ну вот и отлично!

Вообще-то некоторые одноклассники Барнаби очень оживились, когда перед ними выросла махина моста. Большинство сотни раз ездили по нему взад-вперед в родительских машинах, но вблизи его так и не рассмотрели. И для них – тех немногих наблюдательных – мост был невероятно красив.

– Конечно, в городской одежде мы лезть на него не можем, – сказал Дэз и завел их в особую комнату, где им приготовили серо-синие спортивные костюмы, а также шапочки, свитера, ветровки и особые ботинки для лазания по мостам. Еще там лежали связки примечательных на вид тросов. – Нам нужно специальное обмундирование.

Они переоделись. Всем понравилась фантастическая новая амуниция, а девочки собрали волосы особыми резинками, которые им тоже выдали, чтобы волосы не лезли в лицо.

– Наверху бывает довольно ветрено, – сказал Дэз и счастливо рассмеялся, будто оказаться сдутым с моста в залив – великолепная шутка. – Мы же не хотим, чтобы кто-нибудь упал, правда? Больше ни разу – вот мой девиз! Так, кто-нибудь из вас пил?

Дети недоуменно посмотрели друг на дружку, и Маркус Фут робко поднял руку.

– Я в автобусе выпил микстуру от сердца с черной смородиной, – волнуясь, признался он. – Но в туалет я уже сходил, если вас это беспокоит.

– А я четыре раза сходил, – выдал Стивен Хебден, который искал любой предлог, чтобы никуда не лезть.

– Да не газировку! – рассмеялся Дэз. – Грог! Мы не можем брать с собой на мост поддатых. Всем придется подышать в трубочку.

– Да ради всего святого, – вмешался мистер Пелфорд, опасаясь, что сам не пройдет тест на трезвость. – Им же по восемь лет.

– Таковы правила, старина, – сказал Дэз и заставил каждого ученика дунуть в трубочку, а сам посмотрел результаты. – Не могу никого туда пропустить без проверки, мне работа дороже.

Через десять минут все доказали, что они трезвы, к их костюмам сложным манером прицепили шнуры и тросы и всех вывели на железную лестницу. Едва Барнаби оказался снаружи, он начал взлетать – его немного удерживал только вес костюма и тросов. Но Дэз оказался проворным: схватил его за лодыжку и спустил на ступеньки.

– Ты куда это собрался, старина? – спросил он, удивленно глядя на мальчика.

– Я не виноват, – объяснил Барнаби. – Я летаю.

– Ну, это прям что-то с чем-то! – взревел Дэз. Он был из тех людей, кто не боится тех, кто от них отличается; такие ему скорее нравились. Выстраивая детей гуськом, он крепко держал Барнаби. Карабины на тросах у каждого он пристегнул к железной трубе, которая шла вдоль дорожки через весь мост.

– Знаете, вообще-то таких маленьких, как вы, на мост водить не положено, – сказал Дэз, когда все готовы были выступить в поход. – Но сегодня – день особенный.

– Это почему? – спросил Джордж Джоунз, мальчик, известный обильным испусканием газов; через минуту он эту свою репутацию только подтвердил.

– А просто так, старина. – Дэз подмигнул ему. – Считайте меня волшебником на мосту. Со временем все вам откроется.

Они начали взбираться. Поскольку Барнаби прицепили к самому мосту, он обнаружил, что может идти сам и никому не надо его держать.

– Ты теперь такой же, как мы все, – ухмыльнулся ему Филип Уэнслидейл.

– Да, – ответил Барнаби, так нахмурившись, что между бровей у него пролегла вертикальная складка. – Наверное, такой же.

Вот только при этом он очень удивился: быть как все ему не сильно понравилось. Как будто он притворяется кем-то другим.

Они шли наверх, и одна девочка, Джинни Дженкинз, попробовала бодро запеть «Вперед, прекрасная Австралия»[8], но ее никто не поддержал, и после первого куплета она умолкла. Доналд Сатклифф и его смертельный враг Джеймс Карузерз, пристегнутые к трубе один за другим, завели беседу о своих собаках – у обоих были спаниели короля Карла II; они быстро забыли про все те жуткие вещи, которые много лет творили друг с другом, и между ними завязалась новая дружба. Кейти Линч, девочка прилежная, в уме декламировала стихи. Корнелиус Хейстингз, всем известный под кличкой «Корняшка», выглядывал за бортик, показывал на каждое здание в городе, ахал от изумления и твердил:

– Надо было фотоаппарат захватить, – снова и снова, пока Лиса Фаррагер, шедшая за ним следом, не пригрозила нанести ему какое-нибудь увечье.

Дилан Коттер считал ступеньки. Джин Кэвэно теребила себя за волосы. Энн Гриффин рассуждала, не убил ли ее сосед свою недавно усопшую жену; спустившись на землю, решила она, надо обязательно начать расследование.

В общем, поднимаясь на мост через Сиднейскую гавань, все были очень заняты.

Примерно через час дошли до самого верха и повернулись рассмотреть город, раскинувшийся под ними. Зрелище было необычайное. Вдали на зеленый луг где-то за городом спускался воздушный шар, и Барнаби различил в корзине две фигурки, прыгавшие от восторга. Под детьми с одной стороны Сиднея на другую неслись рядами машины, и шум от них заглушал вопли Стивена Хебдена и выхлопы Джорджа Джоунза. Направо видно было далеко – почти до острова Какаду, а когда Барнаби повернулся налево, сразу под ним оказались белая чешуя Оперного театра и паромы, что возят сиднейцев туда-сюда с Круглой набережной к разным заливам и бухтам.

Стоя на такой высоте, легко было поверить, что Сидней – действительно великолепнейший город на свете. Барнаби отлично понимал, что только глупый человек предпочтет жить в каком-нибудь другом месте.

– Ну все, спускаемся, – объявил Дэз, когда все нафотографировались.

Группа отправилась вниз.

На полпути Барнаби заметил, что у въезда на мост собралась большая толпа. Спустившись ближе, он разглядел телевизионные фургоны со спутниковыми тарелками на крышах – они загораживали собой всю улицу, а толпа фотографов снимала с террасы отеля «Вид на гавань».

– Что происходит? – спросила Люси Ханифилд.

– Я же сказал вам, что сегодня особый день, – улыбнулся в ответ Дэз, но объяснять что-либо еще отказался.

Они спустились к подножию, а там по обеим сторонам дорожки в два ряда выстроились люди – они встречали экскурсию, как мальчики, подающие мячи, в почетном карауле на «Арене Рода Лейвера».

– Девять миллионов девятьсот девяносто девять тысяч девятьсот девяносто семь, – сказали они в один голос – что было нелегко, – когда между ними, отстегнувшись от моста, прошел Дэннис Пил.

– Девять миллионов девятьсот девяносто девять тысяч девятьсот девяносто восемь, – воскликнули они, когда за ним спустилась Эмили Пайпер.

– Девять миллионов девятьсот девяносто девять тысяч девятьсот девяносто девять, – закричали все, когда последний шаг с моста сделала Джинни Дженкинз, и голоса их возбужденно зазвенели.

И тут…

– ДЕСЯТЬ МИЛЛИОНОВ! – взревела толпа.

На нижнюю ступеньку поставил ногу Барнаби Бракет. Вокруг внезапно забурлили операторы, и фотографы кинулись отталкивать журналистов, чтобы захватить точку съемки получше.

– Как тебя зовут, сынок? – спросил пожилой мужчина в полосатом твидовом костюме, сунув Барнаби под нос микрофон с кубиком, на котором было написано «НОВОСТИ 9 КАНАЛА».

– Барнаби Бракет, – ответил Барнаби Бракет.

– И каково тебе быть десятимиллионным человеком, взобравшимся на мост через Сиднейскую гавань?

Барнаби огляделся – его немного ошарашило такое внимание. Дэз подошел, отстегнул ему карабин от трубы и поднял его себе на плечи, чтобы не улетел. Потом внес куда-то внутрь – там начиналась пресс-конференция – и усадил на стул рядом с очень старым человеком. Тот хлопнул Барнаби по коленке и руку после этого не убрал – держал твердо, а сам прищурился и всмотрелся в мальчика.

– Я последний в живых остался, – сказал он.

– Последний из кого в живых? – спросил Барнаби.

– Я строил мост, – ответил старик. – Ну, не в одиночку, само собой, но это без разницы.

Тут он убрал руку – и Барнаби взлетел к потолку и там застрял. В зале немедленно разразилась буря – фотовспышки, софиты от телекамер.

– Поразительно! – кричали журналисты.

– Необычайно!

– Кошмар, сущий кошмар!

Последний крик раздался уже не на пресс-конференции. Это тем же вечером закричала Элинор Бракет, когда смотрела по телевизору новости.

– Они считают его уродом. Они считают, что мы все уроды! – Элинор в отчаянии повернулась к мужу и посмотрела в окно: всю вторую половину того дня перед домом толпились телевизионные фургоны. – Он издевается над нашей семьей. Все это чудовищно.

– Тебе просто нельзя доверять, правда? – рявкнул Элистер, грозя пальцем сыну, прижатому к цветастому матрасу средней жесткости «Беллиссимо» на потолке. – Ты посмотри, сколько внимания на нас обращают. Мы этого не хотели. Ну сколько раз тебе можно говорить?

– Но я же не виноват, – оправдывался Барнаби.

– Да ты всегда во всем виноват, – упорствовал Элистер. – Я был на работе – я работал, Барнаби, – а ты свои трюки откалывал по телевизору. Ты представляешь, каково теперь мне? Когда все на меня смотрят? Все обо мне шепчутся? Хихикают у меня за спиной?

– Простите меня, – сказал Барнаби. В глазах у него набухли слезы.

– Что мне твое «простите»? – сказал Элистер, отворачиваясь и садясь. Он закрыл лицо руками. – Я всегда хотел жить как все, с обычной семьей и обычными детьми. А тут появился ты и все испортил.

Элинор посмотрела на мужа и поняла, отчего он сердится. Ей было точно так же. Задрав голову и глядя на сына, она шумно дышала носом, будто дракон, который намеревался испепелить компанию неопрятных селян. Заговорила она с плохо скрываемой яростью.

– Мы ни секунды больше мириться с этим не станем, – провозгласила она. – Восемь лет – это на восемь лет больше, чем нужно. Мы не потерпим сына, который отличается от нас, – ты меня понял, Барнаби? Нужно что-то делать. Либо ты становишься обычным, либо… либо… – Она подумала, не очень понимая, чем закончить фразу. – Либо мы положим конец твоему эгоизму сами – раз и навсегда.

Глава 6

То ужасное, что случилось в Кресле миссис Мэкуори

Почти неделя прошла, прежде чем журналистам и телевизионщикам надоело торчать перед домом Бракетов и они отправились досаждать кому-то другому. Все это время Элинор не осмеливалась и носа высунуть наружу. Она сидела, насупившись, дома, почти ни с кем не разговаривала, а ее злость на сына все больше росла. Элистер взял на несколько дней отгулы на работе, чего раньше никогда не делал, поскольку обычные люди, заявил он, даже никогда не болеют – они работают пять дней в неделю с девяти до пяти и за свою честную работу получают честную плату. Наконец мрачным вечером в четверг муж и жена собрались на кухне и закрыли за собой дверь. Генри и Мелани отправили по комнатам. Барнаби оставили парить под матрасом в гостиной. Даже Капитана У. Э. Джонза изгнали в сад, хотя он уже сделал все свои дела в укромном углу за яблоней и добавить к сделанному ему было нечего.

Разговор начала Элинор – сказала Элистеру, что недавно ей в голову пришла мысль. (Вообще-то мысль пришла ей в голову не совсем недавно; Элинор подумала об этом восемь лет назад в такси, когда возвращалась из роддома, но признаваться в этом ей не хотелось.)

Элистер счел, что мысль эта годная, и предложил пару улучшений.

Элинор на них согласилась и добавила несколько своих; от одного они решили отказаться – необязательно, мол, это будет только ради смеху.

Элистер выдвинул последнее предложение, и Элинор сбегала к кухонному буфету и проверила: самые острые ножницы по-прежнему лежали на месте.

– Они здесь, – сказала она, взяв их в руку. Закатное солнце, бившее в окно, заиграло на лезвиях удовлетворительно.

Так они и приняли это свое ужасное решение.

– Мы уверены? – спросила Элинор.

– Я уверен, если ты уверена, – ответил Элистер.

– Да, – решительно сказала Элинор. – Я уверена на все сто процентов.

– Пути назад у нас не будет, ты это понимаешь?

– Элистер, тут никто не виноват, кроме него самого. Вот ты разве устраивал своим родителям такой кошмар? А я?

– Значит, по рукам? – спросил Элистер, протягивая ей руку.

– Вряд ли, – ответила Элинор, не желая совершать такое банальное действие. – Мы же не преступники какие-нибудь.

Следующее утро настало взрывом солнечного света, и компания из шести красноглазых коэлей[9] принялась вить временные гнезда в саду у Бракетов – к большому неудовольствию Капитана У. Э. Джонза, который охранял свой участок с таким авторитетом, какого не видали со времен римских центурионов. Семейство, как обычно, собралось на кухне завтракать: дети бурлили, родители вели себя необычайно пришибленно.

1

Пса назвали в честь английского летчика Первой мировой войны и автора приключенческих книг для детей Уильяма Эрла Джонза (1893–1968). – Здесь и далее примеч. перев.

2

Главный герой и рассказчик в приключенческом романе шотландского писателя Роберта Льюиса Стивенсона (1850–1894) «Остров сокровищ» (1883).

3

Герой детской повести «Хайди» (1880) швейцарской писательницы Йоханны Шпири (1827–1901).

4

Руал Дал (1916–1990) – английский военный летчик и писатель, известный своими повестями и рассказами для детей.

5

Детская книга (1955) английского писателя Херберта Иттона Тодда (1908–1988), третья в серии повестей о Бобби Брюстере.

6

Сестры Данни (р. 1971) и Кайли (р. 1968) Миноуг – австралийские популярные певицы и актрисы.

7

Роман (1985) американского писателя Джона Ирвинга (р. 1942).

8

Государственный гимн Австралии с 1984 года. Песня написана композитором Питером Доддзом Маккормиком (ок. 1834–1916), шотландцем по рождению, в 1878 году.

9

Вид кукушек, живущих в Азии, Австралии и на островах Тихого океана.