1

Отсутствующая часть головоломки обнаружена

Это история о безумии. Она начинается с одной странной встречи в кафе «Коста» в Блумсбери, в центре Лондона. Именно в «Косту» частенько наведываются невропатологи, так как факультет неврологии Лондонского университета расположен прямо за углом. И вот одна дама из числа этих невропатологов как раз и заворачивает за упомянутый угол на Саутгемптон-роуд, несколько застенчиво помахивая мне рукой. Ее зовут Дебора Тальми. Такие, как Дебора, целыми днями просиживают в лаборатории и не привыкли к встречам с журналистами в кафе и обсуждению загадочных историй. Она привела с собой высокого небритого молодого человека, у него вид настоящего интеллектуала.

Они сели за столик.

– Меня зовут Дебора, – сказала она.

– А меня Джон, – отозвался я.

– А меня Джеймс, – сообщил молодой человек.

– Итак, – произнес я, – вы принесли то, что обещали?

Дебора кивнула. Потом молча подала мне пакет. Я открыл его, повертел в руках и заметил:

– Очень красиво.

В июле Дебора получила странную посылку. Она обнаружила ее в своей почтовой ячейке. Обратный адрес – «Гётеборг, Швеция». Кто-то написал на пухлом конверте: «Расскажу подробнее, когда вернусь!». Однако отправитель посылки не назвал своего имени.

В пакете находилась книга. Всего сорок две страницы, двадцать одна из них, то есть каждая вторая, была совершенно пуста. Однако все, что касалось полиграфии – бумага, иллюстрации, печать, – выглядело просто роскошно. Обложку украшал изысканный и несколько жутковатый рисунок – две руки, рисующие друг друга. Дебора сразу же узнала в изображении репродукцию «Рисующих рук» Марша Эшера.

Автором книги значился некий «Джо К.» (вероятно, отсылка к Йозефу К. Кафке или анаграмма английского слова «джоук», то бишь «шутка»). Называлась книга «Бытие или Ничто», что было несомненной аллюзией к сартровскому сочинению 1943 года «Бытие и Ничто». Кто-то тщательно вырезал ножницами страницу с выходными данными книги: дата публикации, подробности относительно авторских прав, номер ISBN и т. д. – то есть все возможные зацепки. На обложке была приклеена записка с предупреждением: «Внимание! Перед тем как начать читать книгу, внимательно ознакомьтесь с письмом профессору Хофштадтеру. Удачи!»

Дебора пролистала книгу. Перед ней явно была какая-то головоломка, которую нужно разгадать – зашифрованные стихи, страницы с удаленными словами, и т. п. Она вновь взглянула на конверт с надписью «Расскажу подробнее, когда вернусь!». В тот момент один из ее коллег был в Швеции, и, хотя он явно не относился к числу тех, кто способен на подобные сюрпризы, Дебора сделала вполне логичный вывод, что посылка от него.

Но вскоре упомянутый коллега вернулся, Дебора спросила его о пресловутой посылке, и, как выяснилось, он ничего о ней не знал.

Ситуация заинтриговала Дебору. Она зашла в Интернет и обнаружила, что она не одна такая.

– Все получатели – невропатологи? – спросил я.

– Нет, – ответила Дебора. – Среди них действительно много невропатологов. Но был один астрофизик с Тибета. И богослов из Ирана.

– Все они – ученые, – заметил Джеймс.

Все получили посылки тем же манером, что и Дебора – большой плотный конверт из Гётеборга с надписью «Расскажу подробнее, когда вернусь!». Теперь получатели встречались на блогах, пытаясь совместно разгадать шифр.

Возможно, предположил один из них, книгу следует рассматривать как христианскую аллегорию, «даже исходя из загадочных слов «Расскажу подробнее, когда вернусь!» (Совершенно очевидная отсылка ко второму пришествию Христа.) Создается впечатление, что автор (авторы) бросает (бросают) вызов сартровскому атеизму с его «Бытие и Ничто».

С этим соглашалась и исследовательница в области психологии восприятия Сара Олред, которая говорила: «У меня сложилось мнение – правда, пока еще весьма туманное, – что наша история есть не что иное, как некий маркетинговый – или рекламный – ход какой-то религиозной организации, цель которой состоит в том, чтобы выставить идиотами ученых/исследователей/философов/интеллектуалов».

Другие возражали: «Фактор дороговизны исключает маркетинговую теорию, если только вся кампания изначально не основывается на том, что их тщательно отобранные адресаты станут рассуждать о загадочной книге в онлайне».

Большинство получателей полагали, что ответ каким-то таинственным образом связан лично с ними. Ведь именно их выбрали в качестве адресатов. Здесь явно должна была прослеживаться определенная закономерность. Но какая? Возможно, все эти люди много лет назад присутствовали на одной конференции? Или их отбирают на какой-то важный пост в некой секретной организации?..

Один австралийский получатель книги написал: «Может быть, первый, кому удастся разгадать шифр, и получит работу?».

Очевидным оставалось лишь одно – некий гений, работающий в одиночку, или организация, как-то связанная с Гётеборгом, составила настолько сложную головоломку, что даже умные и образованные ученые не способны ее разгадать. Возможно, ее нельзя расшифровать потому, что код не полный. Может быть, в нем отсутствует какая-то существенная часть. Кто-то предложил «подержать письмо над лампой или испробовать на нем пары йода. Не исключено, что использовалась какая-то тайнопись с помощью другого типа чернил».

Однако никакой тайнописи не обнаружили.

Все были на грани того, чтобы признать свое поражение. Но если это настолько хитрая головоломка, что ее не в силах разгадать ученые, то, вероятно, им сумеет помочь кто-то менее интеллектуально утонченный, например, частный детектив или журналист? Дебора начала наводить справки. Ей нужен был достаточно любознательный и хваткий репортер, которого заинтересовала бы их загадка.

Они перебрали уже несколько имен.

И вот тогда-то знакомый Деборы по имени Джеймс сказал:

– А как насчет Джона Ронсона?

В тот день, когда от Деборы пришло электронное письмо с приглашением появиться в кафе «Коста», я пребывал в состоянии глубочайшей депрессии. Перед тем я брал интервью у человека по имени Дейв Маккей, являвшегося харизматическим лидером небольшой австралийской религиозной секты под названием «Христиане Иисуса» и незадолго до моего интервью обратившегося к членам секты с призывом пожертвовать одной из своих почек незнакомым больным людям. Поначалу все шло хорошо, и у нас с Дейвом завязалась оживленная беседа. Он производил впечатление обаятельного, хотя и несколько эксцентричного человека, и мне сразу же удалось собрать неплохой материал для статьи – к примеру, его комично-идиотские и в то же время остроумные высказывания. Однако когда я позволил себе предположить, что коллективное давление, источником которого является Маккей, может стать причиной того, что кто-то из наиболее внушаемых членов его группы решится пожертвовать своей почкой, Дейв буквально взорвался и прислал мне сообщение: мол, в качестве урока лично мне он приостанавливает свою кампанию пожертвований. Пусть люди, жизнь которых зависела от успеха данной кампании, умрут, и их смерть будет на моей совести.

Меня расстроила судьба этих несчастных людей, но одновременно обрадовало то, что Дейв прислал такое безумное сообщение – оно идеально вписывалось в мою статью. Я сказал журналисту, работавшему со мной, что Маккей производит впечатление совершенного психопата (о психопатах я, по сути, ничего толком не знал, но предполагал, что они должны быть похожи на Дейва). Журналист процитировал его. Через несколько дней Маккей прислал электронное письмо: «Ваша характеристика меня как психопата – грубое оскорбление, унижающее мое достоинство. Я уже обратился к адвокату, и он полагает, что у меня имеются все основания подать на вас в суд. Ваша неприязнь не дает вам никакого права оскорблять меня и унижать мое достоинство».

Именно из-за этого послания я и пребывал в панике в тот день, когда получил письмо от Деборы.

Я поделился своими проблемами с женой Элен:

– Мне так нравилось брать интервью, встречаться с разными людьми. И вот теперь все рухнуло. Дейв Маккей собирается подавать на меня в суд.

– Что происходит? – крикнул мой сын Джоэль, входя в комнату. – Почему здесь все орут?

– Я совершил идиотскую ошибку: назвал человека психопатом, чем страшно разозлил его.

– И что он намерен делать? – спросил Джоэль.

На мгновение все замолчали.

– Ничего, – сказал я.

– Но если он не намерен ничего предпринимать против нас, почему ты так беспокоишься? – спросил Джоэль.

– Беспокоюсь из-за того, что рассердил его, – ответил я. – Очень не люблю расстраивать и сердить людей…

– Лжешь, – отрезал Джоэль, прищурившись. – Мне хорошо известно, с какой легкостью ты расстраиваешь и злишь окружающих. Итак, что ты от меня скрываешь?

– Я сказал тебе все, – ответил я.

– Он что-то собирается против нас предпринять? – спросил Джоэль.

– Нет! – ответил я. – Нет-нет! Он ничего не собирается делать! Совершенно определенно.

– Мы в опасности?! – заорал Джоэль.

– Нет абсолютно никакой опасности, – крикнул я ему в ответ. – Он просто собирается подать на нас в суд. Просто хочет отсудить у меня деньги.

– Боже!.. – выдохнул Джоэль.

Я послал Дейву электронное письмо с извинениями.

– Спасибо, Джон, – ответил он практически тут же. – Теперь я стал тебя уважать гораздо больше. Надеюсь, когда-нибудь, если нам доведется встретиться снова, мы даже попробуем стать друзьями.

Я сделал вывод, что в который уже раз переживал из-за ерунды…

Я просмотрел входящие электронные письма и обнаружил одно от Деборы Тальми, где она изложила историю о том, как несколько ученых по всему миру получили по почте загадочную посылку. От одного из друзей, читавшего мои книги, женщина узнала, что я люблю распутывать странные и необычные ситуации. Заканчивалось ее письмо словами: «Мне кажется, поиск разгадки этой удивительной истории может быть необыкновенно увлекательным. Эта история напоминает триллер или игру в альтернативную реальность, в которой все мы пешки. Разослав загадочную посылку ученым, неизвестные пробудили в нас исследовательский инстинкт. Однако сама я не могу отыскать ответ. Очень надеюсь, что вы возьметесь за это дело».

И вот теперь мы сидели в кафе «Коста»; я вертел в руках книгу, а Дебора внимательно смотрела на нее.

– По сути, кому-то понадобилось привлечь внимание ученых, – сказала Дебора, – причем весьма странным и даже загадочным образом. Интересно узнать, зачем? Полагаю, вся эта кампания слишком сложна и изощренна, чтобы за ней стоял кто-то один. С помощью книги до нас пытаются донести какую-то информацию. Вопрос: какую именно? Я бы очень хотела узнать, кто и зачем отправил эту посылку, но у меня нет таланта сыщика.

– Н-ну… – пробормотал я, продолжая рассматривать книгу.

Потом я сделал глоток кофе и произнес:

– Попробую…

Я сказал Деборе и Джеймсу, что хотел бы начать расследование с осмотра их рабочих мест. И особенно той почтовой ячейки, в которой Дебора обнаружила посылку. Они с Джеймсом украдкой переглянулись, словно бы говоря: «Необычное место для начала расследования, но кто осмелится поставить под сомнение методы великих сыщиков?..»

Не исключаю, что их взгляд мог означать что-то другое. Например: «Вряд ли осмотр нашего кабинета имеет какой-то смысл. И вообще, странно, что он намерен этим заняться. Остается надеяться, что мы не ошиблись в своем выборе и что он не воспользуется возможностью осмотреть наши рабочие помещения для каких-то своих, не совсем благовидных целей».

Если в их взгляде действительно содержалась подобная мысль, то они были совершенно правы, ибо я и в самом деле хотел осмотреть их рабочие места с некой тайной мыслью – благовидной или нет, не мне судить.

Психологический факультет Лондонского университета, где работал Джеймс, располагался в жутко уродливом панельном здании неподалеку от Рассел-сквер. На выцветших фотографиях 60-х – 70-х годов прошлого столетия, развешанных по стенам коридоров, были изображены дети, привязанные ремнями к страшного вида приборам. Ребятишки на этих снимках с наивным восторгом смотрели в камеру, словно их фотографировали на пляже.

Некоторое время назад руководство решило немного «оживить» это крайне непривлекательное помещение, перекрасив стены коридора в ярко-желтый цвет. К данному способу обратились, как выяснилось, потому что туда часто приводят детей с целью тестирования их интеллектуальных способностей, и кто-то решил, что желтый цвет такого веселого оттенка способен успокоить несчастных малышей. Правда, меня продолжали одолевать сомнения. Здание, в котором я находился, имело настолько мрачно-отталкивающий вид, что любые подобные «усовершенствования» напоминали приклеивание красного носа к трупу, каковой после упомянутой процедуры следовало считать Рональдом Макдаком.

Я заглянул в кабинеты. В каждом из них какой-нибудь невропатолог или психолог сидел, сгорбившись, над своим столом, сосредоточенно размышляя над проблемами, связанными с работой мозга. В одном из кабинетов, как мне сообщили, находился человек из Уэльса, обладавший способностью узнавать каждую из своих овец в лицо, но при этом не умевший различать лица человеческие. Он не узнавал не только своей жены, но даже собственной физиономии в зеркале. Подобное патологическое состояние носит название «просопагнозия» – слепота на лица. Больные обречены на то, чтобы постоянно и без всякого злого умысла оскорблять своих коллег, соседей, мужей и жен, равнодушно проходя мимо них на улице. А люди ведь все равно обижаются, даже если прекрасно знают, что проявленная по отношению к ним невежливость – результат психического расстройства, а не осознанного намерения. Неприязненные же чувства имеют тенденцию распространяться.

В другом кабинете другой невропатолог занимался случаем, имевшим место в июле 1996 года, когда некий врач, в прошлом пилот ВВС Великобритании, пролетал над полем, затем повернул обратно, пролетел над ним снова минут через пятнадцать и вдруг заметил, что посреди поля образовался большой круг. Казалось, материализовался буквально из ничего. Круг занимал площадь в десять акров и состоял из ста пятидесяти кружков меньшего диаметра. Он получил название «Джулия Сет» и стал самым знаменитым в истории феномена «кругов на полях». Его изображения начали наносить на майки, плакаты, ему посвящались целые конференции. К тому времени движение энтузиастов «кругов на полях» уже потихоньку шло на спад. Становилось все более очевидным, что подобные круги создают не пришельцы из космоса, а художники-концептуалисты – глубокой ночью при помощи деревянных досок и веревок. Однако «Джулия Сет» появился в самом прямом смысле из ничего в течение пятнадцатиминутного промежутка между двумя пролетами самолета над полем.

Невропатолог в этом кабинете пытался выяснить, почему мозг пилота отказался замечать круг во время первого полета. Ведь он был там и раньше, его сделали накануне ночью художники-концептуалисты из группы «Сатана».

В третьем кабинете я увидел женщину, у которой на полке лежала книга «Маленькая мисс Умница». Дама показалась мне жизнерадостной, веселой и очень симпатичной.

– Кто это? – спросил я у Джеймса.

– Эсси Вайдинг, – ответил он.

– И что она исследует?

– Психопатов, – сказал Джеймс.

Я заглянул в кабинет к Эсси. Она заметила нас, улыбнулась и помахала нам рукой.

– Должно быть, это опасно, – заметил я.

– О ней рассказывают одну историю, – произнес Джеймс. – Как-то она беседовала с психопатом. Эсси продемонстрировала ему фотографию чьего-то испуганного лица и попросила определить эмоции того человека. Психопат ответил, что не знает, что такое эмоция, но добавил: именно такое выражение появлялось перед смертью на лицах тех людей, которых он убивал.

Я проследовал дальше по коридору. Потом вдруг остановился и обернулся на кабинет Эсси Вайдинг. До того момента меня не слишком интересовали психопаты, и я подумал: возможно, мне стоит познакомиться с одним из них. Мне показался чрезвычайно интересным тот факт, что существуют люди, психическое состояние которых – по крайней мере, по словам Джеймса, – делает их настолько страшными, что они начинают походить на какое-нибудь злобное инопланетное существо из фантастического фильма. У меня в памяти сохранились смутные воспоминания о рассуждениях каких-то психологов относительно того, что психопаты численно преобладают на самом верху социальной лестницы, в мире крупного бизнеса и политики – там, где патологический недостаток эмпатии воспринимается скорее как достоинство. На самом ли деле это так? Эсси помахала мне рукой. Нет, решил я, окунаться в мир психопатов слишком рискованно, тем более для меня, страдающего от частых депрессий. Я помахал Эсси в ответ и отправился дальше.

Здание Центра нейровизуализации Лондонского университета, где работала Дебора, находилось прямо за углом, на Куин-сквер. Оно было оборудовано клетками Фарадея и томографами, за которыми трудились идиотического вида ребята в майках, словно срисованные с комиксов. Благодаря их нелепому облику даже суперсовременные устройства вокруг становились менее устрашающими.

«Наша цель заключается в том, – говорилось на веб-сайте центра, – чтобы понять, как мысль и восприятие рождаются из работы мозга и как в названных процессах возникают сбои при неврологических и психиатрических заболеваниях».

Мы подошли к почтовому ящику Деборы. Я внимательно его осмотрел и какое-то время стоял, задумчиво кивая головой. Дебора кивала мне в ответ. Мы смотрели друг на друга.

Настал момент рассказать ей, зачем я решил проникнуть к ним на кафедру. Дело было в том, что уровень невротического напряжения у меня в последние месяцы просто зашкаливал. Ни о какой нормальной жизни говорить не приходилось. Нормальные люди не пребывают в почти постоянном состоянии паники. Нормальные люди не чувствуют себя так, словно изнутри их пытается убить током живущий в утробе младенец, вооруженный миниатюрным электрошокером. У нормальных людей не возникает ощущения, будто в них время от времени тычут электрическим стрекалом. Поэтому план, который я целый день с самого момента нашей встречи в кафе держал в голове, сводился к тому, чтобы направить беседу на мою измученную психику и, возможно, получить от Деборы помощь. Но она все еще была преисполнена восторга по поводу того, что я так легко согласился раскрыть загадку «Бытия или Ничто», и у меня не хватило духу упомянуть о своей маленькой проблеме из опасения испортить ей настроение.

И вот теперь я понял, что наступила решающая минута: другого шанса у меня не будет. Дебора видела, что я пристально смотрю на нее и явно намерен сказать нечто важное.

– Итак… – начала она.

Наступила короткая пауза. Я смотрел на Дебору.

– Хорошо. Сообщу вам, как у меня продвигаются дела, – наконец произнес я.

Тесный самолет компании «Райанэр», выполнявший утренний шестичасовой рейс на Гётеборг, был забит до отказа и вызывал тяжелое клаустрофобическое чувство. Я попытался засунуть руку в карман брюк, чтобы достать блокнот и записать план ближайших действий, но нога безнадежно застряла под откидным столиком, заваленным остатками завтрака. Тем не менее мне необходимо было спланировать свое поведение в Гётеборге, а для этого требовался блокнот. Память у меня уже совсем не та, какой была когда-то. Теперь я частенько выхожу из дома с решительным видом, но спустя какое-то время замедляю шаг, а потом останавливаюсь в полной растерянности. В подобные мгновения у меня в мозгу все покрывается каким-то туманом и перепутывается. Когда-нибудь я так же, как и мой отец, лишусь памяти, и тогда мне уже будет не до книг. Да уж, ничего не поделаешь, надо копить на черный день…

Я попытался протянуть руку, чтобы почесать ногу. И не смог. Она застряла. Она застряла, черт подери! Она, черт подери…

– И-и!.. – вскрикнул я совершенно непроизвольно. Нога дернулась, ударив по столику. Мой сосед с ужасом взглянул на меня. Но я ведь просто издал вопль, причем издал его случайно. Я уставился прямо перед собой, на моем лице застыло выражение легкого испуга, смешанного с изумлением. Даже не подозревал, что внутри у меня обитают такие странные безумные звуки…

В Гётеборге я уже имел «нить» – имя и рабочий адрес человека, который мог располагать сведениями о «Джо К». Звали его Петер Нордлунд. Хотя ни в одной из посылок, отправленных ученым, не было никаких намеков на ее источник – то есть имен возможных авторов и отправителей, – однако глубоко в архивах шведской библиотеки мне удалось отыскать упоминание о «Петере Нордлунде» как о переводчике на английский язык «Бытия или Ничто». Поиск в Интернете не дал больше никаких результатов – только адрес компании в Гётеборге, с которой он был как-то связан.

Если, как подозревали многие из получателей посылок, за этой дорогой таинственной кампанией, устроенной непонятно ради каких целей (религиозная пропаганда? скрытый маркетинг? охота за талантами?), стояла некая группа, то Петер Нордлунд оставался единственной ниточкой, с помощью которой я мог надеяться распутать клубок. Однако я не стал извещать его о своем приезде, опасаясь, что он скроется или сообщит о моем прибытии представителям той тайной организации, которая стоит за «Бытием или Ничто». А они, возможно, сумеют каким-то способом мне помешать. Как бы то ни было, я полагал, что самым правильным будет явиться к Петеру Нордлунду без приглашения. И решил рискнуть. Но все мое путешествие было одним сплошным риском. Ведь часто переводчики живут и работают на большом расстоянии от своих заказчиков, и Петер Нордлунд мог вообще ничего не знать.

Некоторые из получателей посылки считали, что «Бытие или Ничто» представляет собой головоломку, которая не может быть правильно расшифрована, потому что она не полна. И после недельного знакомства с книгой я вынужден был с этим согласиться. Каждая страница представляла собой загадку, разгадать которую казалось невозможным.

В примечании в самом начале книги говорилось, что рукопись была «обнаружена» в углу заброшенной железнодорожной станции: «Она лежала на открытом месте и была всем хорошо видна, но я оказался единственным достаточно любопытным субъектом, кто решил ее поднять».

Затем следовали краткие афоризмы:

В книге была всего двадцать одна не пустая страница – при том, что некоторые страницы содержали всего по одному предложению. На странице восемнадцать, например, имелась лишь следующая сентенция: «На шестой день после того, как я прекратил писать книгу, я сел в точке В и написал книгу».

Издание выглядело чрезвычайно дорогим, здесь использовались бумага и типографская краска высочайшего качества. На одной из страниц я обнаружил яркую разноцветную и очень красивую репродукцию бабочки. Подобная штука должна была обойтись ее создателям весьма и весьма недешево.

Как оказалось, отсутствующая деталь головоломки вовсе не была записана невидимыми чернилами, а представляла собой нечто совершенно иное. На тринадцатой странице каждого экземпляра имелось аккуратно прорезанное отверстие. Несколько слов отсутствовало. А не мог ли ключ к разгадке находиться в этих исчезнувших словах?

В гётеборгском аэропорту я взял напрокат машину. Этот запах – запах только что вымытого перед сдачей внаем автомобиля – всегда вызывает у меня воспоминания о былых расследованиях и приключениях. Мне вспомнились недели, которые я провел за выслеживанием конспиролога Дэвида Икке, выдвинувшего теорию, согласно которой тайными правителями мира являются гигантские ящерицы-вампиры-педофилы, приносящие в жертву детей и способные принимать человеческий облик. История была просто потрясающая. И она начиналась точно так же, как и нынешняя – с запаха только что вымытого и взятого в прокат автомобиля.

Пользуясь устройством спутниковой навигации, я проехал мимо парка аттракционов Лисеберг, мимо стадиона, на котором следующим вечером должна была петь Мадонна, и поехал дальше – по направлению к деловому району города. Я почему-то полагал, что офис Петера Нордлунда должен находиться где-то там, но навигатор потребовал резко повернуть налево, и в результате я очутился на тенистой улице, в конце которой находилось гигантское здание белого цвета.

Там, по мнению навигатора, был конечный пункт моего назначения.

Я подошел к парадной двери и нажал кнопку звонка. На звонок вышла женщина в спортивных брюках.

– Это офис Петера Нордлунда? – спросил я.

– Он здесь живет, – ответила она.

– О, извините, а он сейчас дома?

– Сегодня работает с пациентами, – сказала женщина. Она говорила с сильным американским акцентом.

– Он врач? – спросил я.

– Психиатр.

Мы еще немного постояли на пороге и поговорили. Женщина сказала, что зовут ее Лили и что она жена Петера. Они с детства дружили (Петер учился в школе в Америке) и думали поселиться в ее родном штате, в Калифорнии, но тут умер дядя Петера, от которого Петер унаследовал этот большой дом, и они просто не могли устоять перед таким соблазном.

Нордлунд, по словам Лили, был не только переводчиком, но и очень успешным психиатром. (Позже я заглянул на его страницу в Интернете, где говорилось, что он работает с шизофрениками, людьми, страдающими различными формами психозов и навязчивых состояний, а кроме того, известен как человек, занимающийся «белковой фармакологией». Также Петер выступал в качестве советника некой «международной компании по инвестициям» и «кембриджской биотехнологической компании», специализировавшейся на «обнаружении и использовании в терапии лечебных пептидов».) Лили добавила, что работает он в клинике, расположенной в двух часах езды от Гётеборга, и ехать туда мне нет никакого смысла. Меня все равно не пропустят без соответствующих документов.

– Даже меня к нему не пускают, когда он работает с пациентами, – сказала она. – У него очень напряженная работа.

– В каком смысле – напряженная?

– Я ничего толком не знаю. Петер вернется через несколько дней. Если вы останетесь в Гётеборге, попытайтесь с ним встретиться еще раз. – После короткой паузы Лили спросила: – А зачем вы приехали? Зачем вам нужен мой муж?

– Он перевел очень интересную книгу, – ответил я, – под названием «Бытие или Ничто». Меня она настолько восхитила, что я решил с ним встретиться и выяснить, для кого он делал перевод и почему.

– О! – воскликнула Лили. Она явно была очень удивлена.

– Вам известно что-нибудь о «Бытии или Ничто»? – спросил я.

– Да, – ответила женщина. Потом, после паузы, добавила: – Я… Да, знаю, о какой книге вы говорите… Он иногда переводит. Для разных компаний. И это была… – Она почему-то вдруг замолчала, а потом сказала: – Мы не лезем в дела друг друга. Честно вам признаюсь, меня особенно не интересует, чем он там занимается! Мне известно, правда, что Петер работает с чем-то молекулярным, но толком ничего не знаю. Иногда он говорит: «Я только что перевел такую-то книгу для такой-то компании», и, если она на шведском, которого я не понимаю, или посвящена темам, в которых я ничего не смыслю, то я вообще стараюсь не лезть не в свое дело.

– В любом случае мне было приятно с вами побеседовать, – сказал я. – Через несколько дней обязательно приду снова.

– Да, конечно, – откликнулась Лили, – конечно.

Последующие дни текли довольно медленно. Я лежал в своем гостиничном номере и смотрел странное европейское телевидение, которое, вероятно, имело бы какой-то смысл, если бы я понимал язык, но так как ничего понятно не было, то все программы производили на меня впечатление загадочных и запутанных сновидений. В одной из передач группа скандинавских ученых наблюдала за тем, как один из них наливает жидкую пластмассу в ведро с холодной водой. Пластмасса застыла, ее вытащили из ведра, пустили по кругу, а затем, насколько я мог понять, стали рассуждать о необычности и причудливости формы. Я позвонил домой, но жена не ответила. Мне почему-то вдруг пришло в голову, что она могла умереть. У меня началась паника. Потом выяснилось, что жена все-таки жива. Она просто ходила в магазин. Надо признаться, меня во многих уголках земного шара охватывает совершенно беспочвенная тревога. Я решил прогуляться, а когда вернулся, увидел, что пришло сообщение. От Деборы Тальми. Появился первый подозреваемый. Она просила перезвонить ей.

Этот подозреваемый, к моему крайнему неудовольствию, находился не в Швеции, а в совершенно противоположной точке земного шара – в Блумингтоне, штат Индиана. Его звали Леви Шанд, и он только что разместил в Интернете совершенно невероятную историю о своем участии в загадке «Бытия или Ничто».

История Леви Шанда в изложении Деборы звучала следующим образом. Шанд учился в Университете Индианы. Как-то без всякой особой цели он разъезжал по городу и вдруг заметил в грязи под железнодорожным мостом большую коричневую коробку. Он вышел, чтобы повнимательнее ее разглядеть.

На коробке не оказалось никаких опознавательных знаков, и она была сравнительно чистой, словно ее оставили там совсем недавно. Хотя поначалу Леви боялся ее открывать – ведь внутри могло лежать все что угодно, от миллиона долларов до отрубленной головы, – в конце концов он набрался храбрости, вскрыл коробку и обнаружил в ней восемь экземпляров «Бытия или Ничто».

На каждой книге имелась наклейка, на которой значилось: «Внимание! Прежде чем читать книгу, обязательно ознакомьтесь с письмом профессора Хофштадтера. Удачи!» Текст заинтриговал Леви. Он был знаком с профессором Хофштадтером и знал, где тот живет.

– Не знаю, кто такой профессор Хофштадтер, – сказал я Деборе. – Хотя, конечно, обратил внимание на упоминания о нем, разбросанные по всей книге «Бытие или Ничто». Однако я так и не понял, реальное это лицо или выдуманный персонаж. Он что, знаменитость?

– Профессор написал книгу «Гёдель, Эшер, Бах»! – ответила она, явно удивленная моим невежеством. – Весьма значительный труд.

Я промолчал.

– Если вы только начинаете знакомиться с Интернетом, не слишком сообразительны и к тому же совсем юны, у названной книги есть все шансы стать чем-то вроде вашей второй Библии. В ней говорится о том, как можно использовать математические теории Гёделя и каноны Баха, чтобы наиболее эффективно реализовать ваш сознательный опыт. Очень многим молодым ребятам «Гёдель, Эшер и Бах» страшно нравится. Кроме всего прочего, она очень забавна. Откровенно признаюсь, до конца я ее так и не дочитала, но она числится среди моих настольных книг.

Хофштадтер, по словам Деборы, опубликовал свою работу в конце 1970-х годов. Читающая публика и критики встретили ее с восторгом. Она получила Пулитцеровскую премию. Книга была полна великолепных головоломок, игры слов и размышлений по поводу значения естественного и искусственного интеллекта. Работа принадлежит к числу тех сочинений – наряду с «Дзен и искусство ухода за мотоциклом» или «Краткой историей времени», – которые все хотят иметь у себя на полках, но очень немногие способны по-настоящему понять.

Несмотря на то, что весь мир был буквально у ног Хофштадтера в 1979 году, он решил из него удалиться и следующие три десятилетия работал профессором на кафедре когнитивных исследований в Университете Индианы. Но студенты его, конечно, очень хорошо знали. Профессор с густой копной седых волос, как у Энди Уорхолла, жил в большом доме на краю кампуса, и именно туда и направился Леви Шанд с намерением передать Хофштадтеру восемь экземпляров «Бытия или Ничто», которые он нашел в коробке под железнодорожным мостом.

– Под железнодорожным мостом, – повторил я, глядя на Дебору. – Вы заметили параллель? В том письме Дугласу Хофштадтеру автор сообщает об обнаружении нескольких старых листков, отпечатанных на машинке и кем-то оставленных в углу заброшенной железнодорожной станции. И вот теперь Леви Шанд находит несколько экземпляров «Бытия или Ничто» под железнодорожным мостом…

– Вы совершенно правы! – согласилась Дебора.

– И что же случилось с Шандом, когда он пришел домой к Хофштадтеру, чтобы передать ему книги? – спросил я.

– Леви говорит, что дверь открыл Хофштадтер в окружении целого гарема очаровательных француженок. Он пригласил растерявшегося студента в дом, забрал у него книги, поблагодарил и проводил к выходу.

На этом история Леви Шанда, по словам Деборы, заканчивалась.

Несколько мгновений мы молчали.

– Очаровательные француженки?.. – повторил я.

– Не верю его рассказу, – призналась Дебора.

– По-моему, он все это придумал, – согласился я. – А можно мне самому побеседовать с Леви Шандом по телефону?

– Я кое-что о нем разузнала, – ответила Дебора. – У него есть страничка в «Фэйсбуке».

– Отлично. Тогда я свяжусь с ним через нее.

Наступила пауза.

– Дебора?.. – окликнул я свою собеседницу.

– Боюсь, что его не существует, – покачала она головой.

– Но у него же есть страничка на «Фэйсбуке»…

– С тремя сотнями друзей в Америке, – подтвердила Дебора.

– Вы полагаете?..

– Я полагаю, что кто-то создал фантастический образ Леви Шанда на «Фэйсбуке», – ответила Дебора.

Я промолчал.

– Вы не задумывались над его именем? – спросила Дебора.

– Леви Шанд?..

– Проанализируйте его, – сказала она. – Это же анаграмма.

Я замолчал. И растерянно развел руками.

– Levi Shand[1] – «Live Hands», – выдала свой вариант Дебора. – Его имя – анаграмма «Live Hands».

– Ах, вот как, – протянул я.

– Рисунок на обложке «Бытия или Ничто», – пояснила Дебора. – Две руки, рисующие друг друга…

– Но если Леви Шанда не существует, – произнес я, – то кто же его создал?

– Я думаю, что все они – Хофштадтер, – ответила Дебора. – Леви Шанд. Петер Нордлунд. Я думаю, что все они – Дуглас Хофштадтер.

Я решил немного прогуляться по Гётеборгу. Откровенно говоря, я был раздражен и разочарован. Провести здесь без толку несколько дней и обнаружить, что, возможно, виновник всего – известный университетский профессор, обитающий за четыре тысячи миль отсюда в Индиане… Дебора предоставила мне еще ряд косвенных доказательств того, что вся головоломка – продукт лукавого ума Дугласа Хофштадтера. По ее словам, эта история совершенно в его духе. А так как он автор международного бестселлера, то у профессора, несомненно, имеются финансовые возможности для ее организации. Кроме того, ему хорошо знакома Швеция. По свидетельству «Википедии», он жил там в середине шестидесятых. Более того, «Бытие или Ничто» вообще очень похожа на другие книги Хофштадтера. Чистая белая обложка напоминает обложку продолжения «Гёделя, Эшера и Баха», вышедшего в 2007 году и называвшегося «Я – замкнутый круг».

По правде говоря, придумывание несуществующего университетского студента со страницей на «Фэйсбуке» и совершенно невероятной истории с гаремом из очаровательных француженок выглядело слишком уж странным дополнением, но пытаться искать мотивы поступков такого гения, как Хофштадтер, было явно неблагодарным занятием.

Более того, Дебора решила, что ей удалось разгадать головоломку. Да, в ней действительно имелось отсутствующее звено, но не в форме невидимых чернил или значимых слов, вырезанных из страницы тринадцать. Оно, по ее мнению, заключалось в том, как книга раскрывала присущий каждому ее получателю нарциссизм.

– Его книга «Я – замкнутый круг» именно об этом, – сказала Дебора. – О том, как мы проводим свою жизнь, постоянно, снова и снова, замыкаясь на самих себе, словно в неком бесконечном замкнутом круге. И вот теперь многие люди задаются вопросом: «Почему именно мне прислали книгу?». Они ведь задумываются не столько о книге и ее смысле, сколько снова о самих себе. Значит, «Бытие или Ничто» создала некий круг людей и стала для них очередным инструментом замыкания на собственной личности. – Она помолчала. – Полагаю, что именно в этом и заключается идея Хофштадтера.

Теория Деборы поначалу показалась мне вполне убедительной: я поверил, что она может и в самом деле стать решением загадки, пока час спустя не побеседовал по скайпу с Леви Шандом, который, как очень быстро выяснилось, был самым что ни на есть реальным студентом из Университета Индианы.

Шанд оказался симпатичным черноволосым молодым человеком с меланхоличным взглядом. Он сидел в захламленной комнате студенческого общежития. Его было совсем нетрудно найти. Я послал письмо на его страницу на «Фэйсбуке». Леви мне сразу же ответил (в тот момент он сам был в сети), и через несколько секунд мы уже смогли взглянуть в лицо друг другу.

Шанд утверждал, что вся его история – совершенная правда. Он и в самом деле нашел книги в коробке под железнодорожным виадуком, а дома у Дугласа Хофштадтера действительно есть гарем из француженок.

– Скажите мне в точности, что произошло, когда вы к нему пришли, – попросил я.

– Я очень волновался, – ответил Леви, – ведь он же такая знаменитость в когнитивной науке… Дверь мне открыла очень привлекательная молодая француженка. Она попросила меня подождать. Я заглянул в соседнюю комнату: там было еще несколько очаровательных девушек.

– И сколько же их было в общей сложности?

– По крайней мере, шесть, – ответил Леви. – Брюнетки, блондинки… Все они стояли между кухней и столовой. И все были потрясающе красивы.

– Это в самом деле так было? – выпалил я, будучи не в состоянии поверить его словам.

– Ну, возможно, они были не француженки, а бельгийки, – ответил Леви.

– И что же произошло потом? – спросил я.

– Из кухни вышел профессор Хофштадтер. Он был очень худ, но выглядел вполне здоровым. Он действительно харизматическая личность… Профессор взял у меня книги, поблагодарил, и я ушел. Вот и все.

– То есть вы хотите сказать, что каждое ваше слово абсолютно правдиво?

– Абсолютно, – ответил Леви.

Однако что-то не состыковывалось. История Леви – да и теория Деборы – могли быть правдоподобны только в том случае, если бы Дуглас Хофштадтер являлся легкомысленным шутником-дилетантом, каковым он, по всем имевшимся у меня сведениям, не был ни с какой точки зрения. К примеру, в 2007 году корреспондент «Нью-Йорк таймс» Дебора Соломон задала ему несколько довольно провокационных вопросов, и в своих ответах он проявил себя как довольно серьезный, а в некоторых случаях даже раздражительный человек:

И так далее. Как мне удалось установить, работы Хофштадтера появились в результате двух трагедий, имевших неврологические причины. Когда ему было двенадцать лет, стало ясно, что его младшая сестра Молли не сможет ни говорить, ни понимать обращенную к ней речь. «Меня уже тогда очень интересовал вопрос, как работает мой ум, – сказал он в интервью журналу «Тайм» в 2007 году, – и когда болезнь Молли стала очевидной, у моего теоретического интереса появился выход в реальный мир. Обстоятельства заставили меня еще больше задуматься о работе мозга, о человеческом «я» и о том, как функционирование мозга определяет особенности человеческой личности».

Затем, в 1993 году, его жена внезапно умирает от опухоли головного мозга. На руках у профессора остались двое детей, двух и пяти лет. Он был буквально убит случившимся. В книге «Я – замкнутый круг» Хофштадтер утешает себя мыслью, что жена продолжает жить в его сознании. «Мне кажется, что какие-то проявления ее «я», ее внутреннего мира, душевного света, как бы мы это ни называли, остаются внутри меня, – говорил он в интервью «Сайентифик америкэн» в 2007 году, – и я имею в виду сущностные проявления ее «я», ее душу, если хотите. Вынужден, конечно, подчеркнуть, что из-за печального свойства материи то, что сохраняется во мне, есть всего лишь очень слабая копия. Некий уменьшенный снимок с низким разрешением, и очень размытый… Конечно, ему не удается победить жало смерти. Я не могу сказать: «Ладно, пусть она умерла, зато продолжает жить у меня в мозгу». Однако даже в таком варианте это хоть какое-то утешение».

Ничто в собранных мною материалах не свидетельствовало о Хофштадтере как о человеке, способном завести гарем из француженок, да к тому же имеющем склонность участвовать в запутанном тайном предприятии с анонимной рассылкой десятков странных книг различным ученым по всему миру.

Я направил Хофштадтеру электронное письмо, в котором напрямую задал вопрос – есть ли хоть крупица истины в истории Леви Шанда о коробке под мостом и о гареме француженок, и отправился на прогулку. Когда я вернулся, меня уже ожидал ответ.

Я послал Хофштадтеру ответ, написав, что многое в истории Леви Шанда выглядело крайне сомнительным – и не только связанное с гаремом, но и та часть рассказа, где говорится о том, как он обнаружил коробку под железнодорожным виадуком. Не логично ли предположить, что Леви Шанд и является автором «Бытия или Ничто»?

Хофштадтер ответил:

Да, конечно, продолжал далее Дуглас Хофштадтер, в этой головоломке есть отсутствующее звено, но получатели книги искали его не там, где надо. Они исходили из того, что загадка, с которой они столкнулись, придумана талантливо и рационально, так как они сами талантливые и рациональные люди: ведь мы автоматически склонны предполагать, что все вокруг по своей сути похожи на нас. Однако отсутствующее звено состоит в том, что автор всей головоломки просто свихнувшийся идиот. Книгу невозможно расшифровать потому, что написал ее сумасшедший.

«Петер Нордлунд?..» – подумал я.

Был ли Петер Нордлунд единственным организатором этого дела? Подобный вариант представлялся крайне маловероятным. Чтобы настолько успешный человек, известный психиатр, химик, специализирующийся на белковых соединениях или на чем-то подобном, консультант в компании по биотехнологиям, занимающейся разработкой лечебных белков или чего-то в этом роде, на самом деле оказался, по выражению Хофштадтера, просто свихнувшимся идиотом?..

Однако в восемь часов того же вечера мне удалось наконец-то встретиться с Нордлундом, и очень скоро стало ясно: именно он в действительности является виновником происходящего.

Нордлунд был высокого роста, лет пятидесяти с небольшим, с приятным, весьма интеллигентным лицом. На нем был твидовый пиджак. Он встретил меня на пороге своего дома вместе с женой. И мне этот Петер сразу же понравился. По лицу Нордлунда блуждала широкая добрая загадочная улыбка, и он постоянно заламывал руки, как человек слегка одержимый. Я тоже постоянно заламываю руки. Меня не оставляло ощущение, что с точки зрения одержимости вещами, не имеющими никакого значения в жизни, мы с Петером – два сапога пара.

– Ваш приезд меня удивил, – заметил Нордлунд.

– Надеюсь, приятно? – отозвался я.

Последовала короткая пауза.

– Если вы занимаетесь изучением «Бытия или Ничто», – сказал Петер, – вы должны понимать, что вам никогда не удастся установить автора книги.

– Думаю, что он мне известен, – возразил я. – Полагаю, что это – вы.

– Естественное пред… – Голос Петера сорвался. – Весьма естественное предположение.

– И оно правильное? – спросил я.

– Конечно, нет, – ответил Петер.

Петер (кстати, Петер Нордлунд – не настоящее его имя, так же как его жену на самом деле зовут не Лили) стал демонстративно переминаться с ноги на ногу. Он изображал состояние человека, к которому зашел сосед в тот самый момент, когда у него на плите что-то закипело. Мне было ясно, что за маской мягкого безразличия скрывается растерянность, вызванная моим приездом.

– Петер, – сказал я. – Позвольте, по крайней мере, задать вам один вопрос. Почему именно этих людей выбрали в качестве получателей книги?

Нордлунд громко вздохнул, его лицо осветилось. Создавалось впечатление, что я задал ему самый восхитительный вопрос, который только можно было придумать.

– Ну… – начал он.

– Откуда тебе известно, кто получил книгу? – резко вмешалась в наш разговор Лили. В ее голосе звучало явное раздражение. – Ты же ведь только занимался переводом.

Благодаря этим словам Петер, похоже, одумался, и на его лице вновь появилась маска вежливого безразличия.

– Да, – проговорил он. – Да. Очень жаль, но мне думается, что на этом мы должны будем закончить… В мои намерения входило лишь поздороваться с вами. Я и так уже наговорил гораздо больше, чем следует… Теперь вы можете побеседовать с моей женой.

Петер с улыбкой удалился в дом, а мы с Лили уставились друг на друга.

– Мне нужно уехать в Норвегию, – сказала она. – До свидания.

– До свидания, – ответил я.

И полетел назад в Лондон.

Дома меня ожидало электронное письмо от Петера.

– Вы произвели на меня впечатление приятного человека. Первый этап проекта скоро завершится, и следующим уровнем займутся уже другие люди. Будете ли вы в нем задействованы, я не знаю. Но вас в любом случае поставят в известность…

– С радостью приму участие в проекте, если вы подскажете, как мне это сделать, – написал я в ответ.

– Видите ли, в том-то и основная сложность – знать, что делать, – ответил он. – Мы называем это жизнью! И уж поверьте мне, когда придет ваше время, вы узнаете.

Прошло несколько недель. Мое время не пришло, а если и пришло, то я ничего не заметил. В конце концов я позвонил Деборе и сказал ей, что разгадал тайну.

Я сидел на открытой площадке «Старбакса» в Брунсвик-центре на Рассел-сквер в центре Лондона и наблюдал, как из-за угла появилась Дебора и быстрым шагом направилась ко мне.

Она села рядом и улыбнулась.

– Итак?..

– Ну… – начал я, потом сообщил ей о своих беседах с Леви Шандом и Дугласом Хофштадтером, о встречах с Петером и Лили и о последующей электронной переписке.

Когда я закончил, Дебора пристально взглянула на меня и спросила:

– И это все, что вы хотели мне сообщить?

– Да! – ответил я. – Суть в том, что автор, по мнению Хофштадтера, свихнувшийся идиот. Все искали отсутствующее звено головоломки, и вот оно.

– О!.. – протянула она.

На ее лице отразилось явное разочарование.

– Не стоит разочаровываться! – воскликнул я. – Неужели вы не видите? Все чрезвычайно интересно. Разве вас не поражает, что такая история закрутилась исключительно из-за того, что у какого-то человека не все в порядке с мозгами? Словно рациональный мир, ваш мир, был бы застойным прудом, а больная психика Петера – камнем с неровными краями, который туда бросили, и от него пошли такие странные причудливые круги.

Мои собственные мысли и образы необычайно взволновали меня. Безумие Петера Нордлунда имело грандиозное влияние на мир. Оно стало причиной интеллектуальных поисков, экономической деятельности, сформировало некое сообщество. Ему удалось заинтересовать самых разных ученых, разбросанных по нескольким континентам, пробудить в них параноидальные и нарциссические чувства. Они стали общаться в блогах, создавая и обсуждая конспирологические теории с участием тайных христианских организаций и т. п. У одного из них даже возникло желание встретиться со мной в кафе «Коста». Я сам полетел в Швецию, также пытаясь разгадать загадку. И так далее…

Я думал о своем собственном перенапряженном мозге, о своем личном безумии. О том, не являлось ли оно гораздо более мощным двигателем моей жизни, нежели моя рациональность. Вспомнил тех психологов, которые говорят, что мир приводят в движение психопаты. Без всякого преувеличения! По их мнению, общество и есть выражение этого особого вида безумия.

Безумие в моем представлении внезапно охватило весь мир, и мне страшно захотелось понять, как оно воздействует на развитие общества. Я всегда полагал, что общество, по сути своей, рациональное явление. А вдруг я ошибался? Что, если оно построено на безумии?

Я изложил Деборе свои мысли. Она нахмурилась, потом спросила:

– Вы уверены, что все, что связано с «Бытием или Ничто», порождение одного сумасшедшего шведа?..

2

Человек, который симулировал безумие

«DSM-IV-TR» – 886-страничный справочник, опубликованный Американской психиатрической ассоциацией, стоит 99 долларов. Его можно найти на полках у психиатров в любом уголке земного шара. В нем перечислены все известные расстройства психики. На данный момент известно 374 подобных расстройства. Я приобрел названную книгу вскоре после нашей встречи с Деборой и внимательно пролистал ее в поисках тех патологических состояний, которые могут вызвать у больного потребность занять ведущее положение и оказывать влияние на окружающих. Как ни странно, при том, что этот обширный справочник содержит информацию по огромному количеству психических заболеваний, включая столь загадочные, как, например, «фроттеризм» («трение о другого пассажира без его на то согласия в общественном транспорте с целью вызвать фантазии о нежных романтических отношениях с жертвой данного действия; большинство актов «фроттеризма» имеют место в возрасте 12—15 лет, в дальнейшем отмечается тенденция к снижению их частоты»), в нем совершенно ничего не говорилось о психопатах. Возможно, среди специалистов существуют какие-то не совсем очевидные разногласия относительно определения психопатий? Самым близким к цели моих поисков из того, что я смог найти, оказалось «нарциссическое расстройство личности» – люди, страдающие этим расстройством, отличаются «огромным чувством собственной значимости и лежащей на них ответственности», «постоянно заняты фантазиями о достижении невиданных успехов», «склонны эксплуатировать близких», «требуют, чтобы все вокруг ими восхищались» и характеризуются «отсутствием эмпатии», – и «асоциальное расстройство личности», при котором больные «известны своей лживостью, склонностью манипулировать окружающими с целью получения личной выгоды или удовольствия (то есть денег, секса или власти)».

В этом действительно что-то есть, подумал я. Вполне вероятно, что многие политические лидеры и крупные бизнесмены страдают асоциальным или нарциссическим расстройством личности и совершают вредные и эгоистические поступки исключительно из-за своего патологического стремления к безграничному успеху и непомерным восторгам в свой адрес со стороны публики. Не исключено, что существует прямая зависимость между состоянием общества и умственными расстройствами этих субъектов. Да уж, из такой информации может получиться солидная история, если удастся найти дополнительные доказательства…

Я захлопнул справочник. Потом подумал: интересно, а у меня самого есть какое-нибудь из этих 374 психических расстройств?..

И снова открыл справочник.

И практически мгновенно диагностировал у себя двенадцать подобных нарушений.

Генерализованное тревожное расстройство шло первым. До этого момента я и не подозревал, из какого букета психических патологий состояла моя жизнь. Начиная с неспособности складывать числа («дискалькулия») и возникавших из-за нее сложностей в отношениях с матерью («проблемы в отношениях между родителями и детьми») и до сегодняшнего дня – в самом прямом смысле, сегодняшнего – который я провел в состоянии растущего напряжения за несколькими чашками кофе («расстройство, вызванное переизбытком кофеина») в попытках уклониться от какой бы то ни было работы («симулятивный синдром»). Подозреваю, что сочетание генерализованного тревожного расстройства и симулятивного синдрома несколько необычно, так как неспособность работать еще более усиливала мою тревожность. Однако я страдал от обоих. Даже сон не спасал от моих психических нарушений, поскольку во сне меня ожидал «синдром кошмаров», для которого характерны «сновидения о преследовании или с ситуациями позорного провала, неудачи или поражения». Во всех без исключения кошмарах меня кто-нибудь преследует по улице с криком: «Эй ты, неудачник!».

Я оказался намного безумнее, чем мог предполагать. Впрочем, мне не следовало читать «DSM-IV-TR», не будучи профессиональным психиатром. А может быть, Американская психиатрическая ассоциация одержима маниакальным желанием все проявления нашей жизни подвести под те или иные психические расстройства…

Я знаю по опыту знакомства с родственниками больных, что многие из перечисленных в книге заболеваний – депрессия, шизофрения, синдром навязчивых состояний и т. п. – совершенно реальные, тяжелые и даже страшные болезни. Как писал Л. Дж. Дэвис в «Харперс мэгэзин» в своей рецензии на «DSM-IV-TR»: «Возможно, фроттерист – беспомощная жертва в тисках своей мании, но не исключено, что он просто скучающий придурковатый негодяй, ищущий дешевых приключений».

Я не знал, что мне делать с полученной информацией, и решил: если уж действительно хочу выявить психические расстройства у людей, занимающих высокие посты в обществе, нужно услышать мнение специалиста по поводу психиатрических ярлыков, вычитанных мною в справочнике.

И я начал новый поиск – поиск организации, которая занималась бы документированием случаев чрезмерного усердия психиатров в наклеивании ярлыков и диагностике различных патологических состояний, которые на самом деле таковыми не являются. Благодаря упомянутому поиску три дня спустя я встретился за обедом с Брайаном Дэниелсом.

Брайан – сайентолог. Он работает в британском отделении международной сайентологической сети, именуемой ГКППЧ («Гражданская комиссия по правам человека»). Они пытаются доказать миру, что психиатры – безнравственные и коварные люди, а их деятельность необходимо взять под серьезный контроль. Сайентологи, подобные Брайану, день за днем занимаются тем, что выискивают информацию, нацеленную на подрыв уважения к деятельности психиатров и на дискредитацию отдельных представителей данной профессии. Конечно, Брайана ни с какой точки зрения нельзя было назвать беспристрастным судьей, особенно после того, как Том Круз от лица сайентологов провозгласил: «Мы – истинный авторитет в вопросах ума и безумия!», но мне очень хотелось узнать о реальных психиатрических ошибках, и в этом смысле Брайан был наиболее информированным человеком.

Однако мысль о встрече со столь именитым сайентологом меня немного страшила. Я слышал, с каким упорством эти люди готовы преследовать тех, кого считают врагами своей «церкви». А ведь я могу за ленчем сказать что-нибудь не то. Стать жертвой подобного неутомимого преследования мне как-то не хотелось. Но все сложилось как нельзя лучше – мы с Брайаном сразу же поладили. Нас обоих отличало сильнейшее недоверие к психиатрии. Конечно, у Брайана оно было давним и глубоким, мое появилось всего несколько дней назад в результате удручающей самодиагностики по «DSM-IV-TR», однако общая тема для беседы у нас нашлась.

Брайан сообщил мне о последних успехах. Самым крупным из них была дискредитация и ниспровержение весьма популярного ведущего одного британского телешоу – психиатра доктора Раджа Персауда.

Доктор Радж в течение долгого времени пользовался большой любовью телезрителей – даже несмотря на то, что его часто критиковали за откровенные банальности в газетах, где он вел колонку психиатра.

Фрэнсис Вин писал в «Гардиан» в 1996 году:

И так далее, в том же духе. В конце 2007 года по инициативе Брайана Главное медицинское управление инициировало профессиональное расследование по обвинению доктора Персауда в плагиате. Тот написал статью, направленную против сайентологических нападок на психиатрию. Триста слов в статье были буквальным повторением другой публикации на ту же тему Стивена Кента, профессора социологии из Университета Альберты в Канаде. Со стороны Персауда это был довольно опрометчивый шаг, если принимать во внимание то, с какой тщательностью сайентологи анализируют все, что имеет к ним хоть какое-то отношение. В результате было выявлено еще несколько случаев плагиата, совершенного доктором Персаудом, он был признан виновным и на три месяца отстранен от врачебной деятельности.

Самым сильным унижением для доктора Раджа стало то, что его, привыкшего проверять и анализировать других людей, самого подвергли проверке и анализу.

«Является ли Персауд нарциссом, – задавалась вопросом “Гардиан”», – или же человеком, до такой степени неуверенным в себе, что он не способен следовать элементарным правилам научного сообщества из-за подсознательного понимания того, что он к нему не принадлежит?»

С тех пор доктор Персауд больше никогда не появлялся на телевидении и не выступал в прессе. Брайан испытывал несомненное удовольствие от своего успеха.

– Меня заинтересовала гипотеза, – начал я нашу беседу, – что многие политические лидеры страдают от психических расстройств.

При словах «психические расстройства» Брайан слегка повел бровями.

– Но вначале, – продолжал я, – мне нужно убедиться в надежности тех людей, которые ставят подобные диагнозы. Поэтому хочу спросить: есть ли у вас на данный момент какая-нибудь значимая информация, доказывающая, что психиатрам нельзя доверять?

Наступило молчание. Наконец Брайан произнес:

– Да. Есть Тони.

– Кто такой Тони?

– Тони – в Бродмуре, – ответил Брайан.

Я внимательно посмотрел на него.

Под Бродмуром подразумевается Бродмурская психиатрическая больница. Когда-то она была известна под названием «Бродмурский сумасшедший дом для преступников». Именно туда в свое время засадили Йена Брейди, «убийцу с болот», который в 1960-х годах убил троих детей и двух подростков; Питера Сатклиффа, «йоркширского Потрошителя», в 1970-х убившего тринадцать женщин, (он подкрадывался к ним сзади и бил по голове молотком); Кеннета Эрскина, «стоквеллского душителя», убившего семерых стариков в 1986 году; Роберта Нэппера, который убил Рэйчел Никкел на Уимблдонской пустоши в июле 1992 года, нанеся ей сорок девять ударов ножом на глазах у ее трехлетнего сына. Именно в Бродмур отправляют педофилов, серийных убийц, садистов и прочих маньяков.

– И что же совершил этот Тони? – спросил я.

– Он абсолютно здоров! – ответил Брайан. – И пробрался туда обманом! А теперь не может оттуда выйти. Никто не верит, что он здоров.

– Что вы имеете в виду?

– Несколько лет назад его за что-то арестовали, – пояснил Брайан. – Кажется, он кого-то там побил, и, чтобы избежать тюремного срока, решил прикинуться сумасшедшим. Тони полагал, что отправится в какую-нибудь уютненькую загородную психушку, а его вместо этого засадили в Бродмур! И с концами! Чем больше он пытается убедить психиатров, что здоров, тем крепче их уверенность, что он абсолютно безумен. Он не принадлежит к сайентологам, но мы стараемся ему помочь. Если вы хотите получить доказательства того, что психиатры – кретины, которые не знают, что творят и на самом деле все выдумывают, вам нужно встретиться с Тони. Хотите, чтобы я провел вас в Бродмур?

Неужели все это правда? Неужели в Бродмуре находится совершенно нормальный человек?.. Невольно я задумался над тем, что стал бы делать, если бы мне пришлось доказывать свою нормальность. Хочется надеяться, что моего нормального, вполне разумного «я» вполне достаточно для правильного вывода. Однако не исключено, что порой я веду себя с такой чрезмерной вежливостью и услужливостью, что начинаю походить на безумного дворецкого, в глазах у которого застыл панический страх.

Но нужно ли мне встречаться с Тони?..

– Договорились! – выпалил я.

Отделение для приема посетителей в Бродмуре было выкрашено в успокаивающие тона, характерные для муниципального центра отдыха: персиковый, розовый и зеленый. Эстампы на стенах представляли собой репродукции картин с изображением французских окон, открывающихся на морское побережье, освещенное лучами восходящего солнца. Здание называлось центром здоровья.

Я прибыл туда на поезде из Лондона. В районе Кемптон-парк у меня началась нервная зевота – как всегда в предчувствии стрессовой ситуации. Наверное, что-то подобное бывает и у собак. От волнения они тоже постоянно раскрывают пасть.

Брайан ждал меня на станции, и оставшееся небольшое расстояние до больницы мы проехали на его машине, миновав по пути два кордона.

– У вас есть мобильный телефон? – спросил меня охранник на первом из них. – Записывающее устройство? Пирог с запеченным внутри напильником? Веревочная лестница?..

Мы проехали ворота и несколько рядов ограждений.

Пока мы ожидали в приемной, Брайан сказал:

– Наверное, Тони единственный во всем ОТИООЛР, кому разрешено встречаться с посетителями в центре здоровья.

– А что такое ОТИООЛР? – не без дрожи в голосе спросил я.

– Отделение тяжелых и общественно опасных личностных расстройств, – ответил Брайан.

Наступила тяжелая пауза.

– Значит, Тони находится в той части Бродмура, куда помещают наиболее опасных пациентов? – наконец проговорил я.

– Идиотизм, правда? – со смехом отозвался Брайан.

Стали появляться больные, к которым пришли их родные и друзья. Они усаживались на стулья за столами: вся мебель была привинчена к полу. Всех пациентов отличало покорное и печальное выражения лица.

– Их уже успели накачать медикаментами, – прошептал Брайан.

Практически все больные, одетые в широкие и удобные майки и эластичные брюки, выглядели довольно упитанными. Скорее всего в Бродмуре самое увлекательное занятие – это еда.

Глядя на пациентов, я подумал: а нет ли среди них знаменитостей?..

Они брали с подносов плитки шоколада и пили чай вместе со своими близкими. Большинство больных казались совсем молодыми, им еще не перевалило за тридцать, а посетителями в основном были их родители. Лишь немногих навещали супруги с детьми.

– А вот и Тони! – воскликнул Брайан.

Я взглянул в том направлении, куда смотрел Брайан. К нам приближался мужчина лет тридцати. Его походка заметно отличалась от походки большинства здешних обитателей: он шел не волоча ноги, а вальяжно, вразвалочку. На нем были не больничные штаны, а полосатый пиджак и такие же брюки. Тони походил на молодого бизнесмена, прокладывающего себе дорогу наверх и желающего показать всем и каждому, насколько он здоров и нормален. Он протянул нам руку для приветствия.

Пока Тони приближался к нашему столу, я не мог не задаться вопросом, является ли полосатый узор на его пиджаке и брюках свидетельством его нормальности – или, напротив, безумия.

Мы обменялись рукопожатиями.

– Меня зовут Тони, – представился он и сел.

– Брайан говорил, что вы проникли сюда обманом… – начал я.

– Совершенно верно, – подтвердил Тони.

У него был голос вполне нормального, приятного человека.

– За мной числится ПСФУ, то есть причинение серьезного физического ущерба, – начал свой рассказ Тони. – После того как меня арестовали, я сидел в камере и думал: «Мне грозит от пяти до семи лет». Потом стал советоваться с другими заключенными о том, что делать. Мне сказали: «Нет ничего проще! Попробуй прикинуться сумасшедшим. Тебя поместят в больницу графства. У тебя будет спутниковое телевидение и игровая приставка. А сестры будут кормить тебя пиццей». Но меня не отправили в такую уютную больницу. Они послали меня в чертов Бродмур!..

– И сколько же лет вы здесь находитесь?

– Двенадцать.

У меня на лице появилась идиотская нервная улыбка.

Тони ответил примерно такой же.

Он пояснил, что притвориться сумасшедшим не так уж и сложно, особенно если тебе семнадцать лет, ты принимаешь наркотики и смотришь массу страшилок в кино и на видео. И даже совсем не обязательно знать, как ведут себя настоящие сумасшедшие. Просто надо подражать герою Денниса Хоппера из фильма «Синий бархат». Именно так и поступил Тони. Он сказал проводившему экспертизу психиатру, что ему нравится посылать людям любовные письма, а каждое любовное письмо – пуля из винтовки. Если вы получали от него такое письмо, вы сразу же прямиком отправлялись в ад.

Конечно, подражая герою хорошо известного кинофильма, он рисковал, но риск себя оправдал. К нему стали присылать все новых и новых психиатров. Тони расширил репертуар за счет кусков из «Восставших из ада», «Заводного апельсина» и фильма Дэвида Кроненберга «Авария», в котором герои получают сексуальное удовольствие, устраивая автомобильные аварии. Тони заявил психиатрам, что разбивает машины исключительно ради достижения оргазма и что ему постоянно хочется убивать женщин, поскольку он абсолютно уверен: посмотрев им в глаза в момент смерти, он станет нормальным.

– А откуда вы позаимствовали последнее? – спросил я у Тони.

– Из биографии Теда Банди, – ответил он. – Я нашел ее в тюремной библиотеке.

Я кивнул и подумал, что, по-видимому, в тюремных библиотеках не следует держать книги про Теда Банди.

Брайан сидел рядом с нами, с кривой ухмылкой слушая рассказ о странной доверчивости и халатности психиатров.

– Они верили всему, что я им говорил, и верили на слово, – вспоминал Тони.

Однако когда его привезли в Бродмур, ему хватило одного взгляда, чтобы понять свою ошибку. И Тони тут же попросил пригласить к нему психиатров.

– Психически я совершенно нормален, – заявил он им.

По словам Тони, убедить людей в том, что ты нормален, гораздо сложнее, чем уверить их в твоем безумии.

– Я думал, – продолжал он, – что самым лучшим способом доказать свою нормальность будет просто нормально беседовать с окружающими о нормальных вещах – таких, как футбол и передачи по телику. Ведь это ж и дураку понятно, правда? К примеру, получаю «Нью сайентист» – мне нравится читать о новых научных открытиях. Как-то нашел в нем статью о том, как в американской армии сумели обучить шмелей находить взрывчатые вещества. И я спросил у сестры: «А вы знаете, что в американской армии шмелей учат находить взрывчатку?». И потом, читая свою медицинскую карту, обнаружил в ней такую запись: «Считает, что пчелы могут находить взрывчатку по запаху».

– Когда вы решили надеть костюм в полоску на встречу с нами, вы понимали, что ваш вид может быть истолкован неверно? – спросил я.

– Да, – ответил Тони. – Но я решил рискнуть. Кроме того, большая часть здешних пациентов – отвратительные неряхи. Они не моются и не меняют одежду неделями. А я люблю одеваться стильно.

Я огляделся по сторонам. Местные пациенты поглощали шоколад вместе с родителями, которые в отличие от своих детей были одеты хорошо и со вкусом. Было обеденное время воскресенья, и эти люди производили впечатление собравшихся на старомодный воскресный семейный ленч. Отцы – в костюмах, матери – в безупречных платьях. У одной несчастной женщины, расположившейся на расстоянии двух столов от меня, оба сына находились в Бродмуре. Я видел, как она наклонилась к ним и нежно гладила обоих по лицам.

– Знаю, некоторые пытаются отыскать «невербальный ключ» к моему психическому состоянию, – продолжал Тони. – Психиатры вообще любят «невербальные ключи». Им нравится анализировать телодвижения. И вот в этом-то и состоит главная сложность для человека, пытающегося доказать свою нормальность. К примеру, что значит нормально сидеть? Как нормально закинуть ногу на ногу? А ведь господа психиатры на все подобные вещи обращают очень пристальное внимание. И ты неизбежно начинаешь комплексовать. Пытаешься нормально улыбаться. Что… что… – Тони сбился. – Что… просто невозможно.

И тут я внезапно закомплексовал по поводу своей собственной позы. А как я сижу? В той ли позе, в которой должен сидеть журналист? Закидываю ли ногу на ногу так, как полагается это делать журналисту?..

– Значит, какое-то время вы считали, что нормальное и вежливое поведение позволит вам выбраться отсюда? – спросил я.

– Да, – ответил он. – Я напросился полоть больничный сад. А когда здешние врачи увидели мое примерное поведение, они решили, что я могу вести себя так хорошо только в психиатрической лечебнице, что еще больше подтверждает правильность их диагноза и мое безумие.

Я бросил на Тони подозрительный взгляд. Просто невозможно было поверить его словам. То, что он говорил, производило впечатление какого-то театра абсурда. Однако некоторое время спустя Тони прислал мне свою историю болезни, и я убедился, что он говорил абсолютную правду.

Одна из записей гласила: «Тони жизнерадостен и дружелюбен. Содержание его в больнице является главной гарантией сохранения положительной динамики в состоянии больного».

(Читающим эти строки может показаться странным, как Тони дали его медицинскую карточку, а он передал ее мне, но именно так и произошло. Тем не менее данный факт отнюдь не более странен, нежели то, что сайентологам удалось провести меня в такое закрытое место, как Бродмур. Как сайентологам удается подобное? Ответа у меня нет. Возможно, они раскинули там сеть собственной тайной агентуры – или же им просто удается ловко обходить бюрократические препоны.)

После того как Тони прочитал процитированную запись, он, по его словам, понял, что хорошим поведением ничего не добьется, и решил от всех отгородиться. Теперь он подолгу оставался у себя в палате. На самом деле ему и раньше не доставляло особого удовольствия общение с насильниками и педофилами, неприятное и далеко не всегда безопасное. К примеру, как-то он зашел в палату к «стоквеллскому душителю» и попросил у него стакан лимонада.

– Конечно! Бери бутылку! – отозвался «стоквеллский душитель».

– Честное слово, Кенни, с меня хватит и стакана, – промямлил Тони.

– Бери бутылку, – настаивал «стоквеллский душитель».

– Да нет, мне бы только стаканчик… – лепетал Тони.

– БЕРИ БУТЫЛКУ!.. – прошипел «стоквеллский душитель».

Если смотреть непредвзято, продолжал свой рассказ Тони, то нежелание проводить время с сумасшедшими убийцами представляется вполне естественным. Но с точки зрения местных психиатров, подобное поведение является свидетельством отчуждения, аутизма и гипертрофированного чувства собственной значимости. В Бродмуре нежелание общаться с маньяками рассматривается как один из самых убедительных признаков безумия.

Запись, сделанная в этот период, гласила: «Поведение пациента в Бродмуре имеет тенденцию к ухудшению. Он не общается с другими пациентами».

И тогда Тони придумал совершенно иной план. Он перестал общаться с медперсоналом, сделав логический вывод, что если ты принимаешь лечение, значит, твое состояние понемногу улучшается. Если же оно улучшается, значит, у них появляется юридическое право удерживать тебя и дальше; а если ты перестаешь принимать лечение, значит, нет никакого улучшения, и тебя должны признать неизлечимым – и, как следствие, врачам придется тебя отпустить. (В Великобритании существует закон, по которому «неизлечимого» пациента нельзя держать в клинике бесконечно, если совершенное им преступление не попадает в категорию серьезных, как и было в случае с Тони.)

Суть его замысла заключалась в том, что в Бродмуре, если сестра сидит рядом с вами за обедом и пытается вести светскую беседу, а вы ей отвечаете, считается, что вы принимаете лечение. Поэтому Тони нужно было просто сказать сестре: «Пересядьте за другой стол».

Но психиатры сразу же распознали эту тактическую уловку, и в истории болезни Тони появились записи, в которых говорилось, что больной «хитер», «склонен к интригам», а также страдает от «когнитивных аберраций», поскольку не верит в собственное безумие.

На протяжении почти двух часов, которые Тони провел с нами, он был весел и очень мил, но к концу заметно погрустнел.

– Меня засадили сюда, когда мне было всего семнадцать, – сказал он. – Теперь мне двадцать девять. С одной стороны от меня обитает «стоквеллский душитель», а с другой – насильник по прозвищу Не-Ходи-Гулять-Среди-Тюльпанов. Рядом с ними прошли мои лучшие годы. Я видел несколько самоубийств. Я видел, как один человек вырвал другому глаз.

– Как?.. – спросил я.

– Кусочком деревяшки с гвоздем, – ответил Тони. – И когда тот, кому вырвали глаз, попытался вставить его обратно, я не выдержал и выбежал из палаты.

– Пребывание здесь кого угодно доведет до безумия, – добавил он.

И тут один из охранников громко произнес: «Время!».

Едва успев попрощаться с нами, Тони пулей бросился от нашего стола к двери, что вела в его блок. То же самое проделали и все остальные пациенты. Это была демонстрация потрясающе хорошего поведения.

Брайан подвез меня до станции.

После визита в Бродмур я не знал, что и думать. В отличие от других туповато-печальных пациентов Тони казался вполне обычным здоровым человеком. Но я ведь не специалист. Брайану же вопрос представлялся предельно ясным. Каждый день, который Тони проводил в Бродмуре, был днем позора для психиатрии. Чем скорее удастся добиться его освобождения – Брайан готов был пойти на что угодно ради этого, – тем лучше будет для всех.

На следующий день я написал письмо профессору Энтони Мейдену, главному врачу того отделения в Бродмуре, в котором находился Тони. «Я пишу Вам в надежде, что Вы сможете пролить свет на историю Тони». Ожидая ответа, я задавался вопросом, почему все-таки основатель сайентологии Рон Хаббард решил создать организацию Брайана, то есть ГКППЧ? Как начиналась война сайентологии с психиатрией?

И я позвонил Брайану.

– Вам следует обратиться в Сент-Хилл, – ответил он. – У них, вероятно, есть старые документы, имеющие к этому отношение.

– В Сент-Хилл? – переспросил я.

– Да, – ответил Брайан, – старый особняк Рона Хаббарда.

Роскошный особняк Сент-Хилл, в котором Рон Хаббард жил с 1959 по 1966 год, – великолепно сохранившееся здание в Ист-Гринстед, в тридцати пяти милях к югу от Лондона. Здесь повсюду великолепные колонны и бесценные исламские изразцы XII века, летние комнаты, зимние комнаты, зал, от пола до потолка покрытый фреской, сделанной в середине XX столетия, с изображением выдающихся британских политиков в виде обезьян – странная прихоть предыдущего владельца особняка, – а также большая, совсем уже современная пристройка в виде средневекового замка, возведенная на деньги добровольных жертвователей из числа сайентологов. Различные памятные вещички, оставшиеся от Хаббарда – типа кассетного магнитофона, бумаги с монограммой владельца и тропического шлема, – выставлены на столах вдоль стен…

Я остановил машину рядом с особняком, полагая, что Брайан будет уже там и проведет меня в какую-нибудь специальную комнату, где я смогу спокойно ознакомиться с документами, имеющими отношение к начальному периоду сайентологической войны с психиатрией. Но стоило мне повернуть за угол, как я, к своему несказанному удивлению, увидел целый комитет из нескольких ведущих сайентологов, которые пролетели несколько тысяч миль с единственной целью – познакомить меня со священным для них местом. Они ожидали меня на посыпанной гравием дорожке в идеально скроенных костюмах, с радостными улыбками на лицах.

В течение нескольких недель, предшествовавших моему приезду в Сент-Хилл, в прессе постоянно появлялись заметки негативного толка о сайентологах, и кто-то наверху сайентологической иерархии, по-видимому, решил, что я как журналист смогу изменить тенденцию.

Произошло же примерно следующее: трое бывших крупных деятелей сайентологии – Марти Ратбан, Майк Райндер и Эми Скоуби – несколькими неделями ранее выдвинули ряд чудовищных обвинений в адрес своего руководителя и наследника Рона Хаббарда, Дэвида Мискэвиджа. Они заявляли, что тот частенько самым позорным образом наказывал ведущих деятелей их церкви, считая их работу неудовлетворительной. Он бил их по лицу, порой кулаком, давал им подзатыльники, иногда просто «избивал чуть ли не до полусмерти», пинал ногами, когда они падали на пол, душил, пока лицо не становилось лилового цвета, и заставлял их ночами напролет играть в «третий лишний».

– Дело в том, – начал разговор Томми Дэвис, главный пресс-секретарь сайентологической церкви, прилетевший из Лос-Анджелеса для встречи со мной, – что названных людей действительно били. И их в самом деле пинали ногами, когда они падали на пол, и душили, пока лица у них не становились лилового цвета, но делал все это не мистер Мискэвидж. А сам Марти Ратбан!

(Как я позднее узнал, Марти Ратбан признался в совершении названных актов насилия, но заявил, что совершал их по приказу Дэвида Мискэвиджа. Однако сайентологическая церковь отрицает правдивость его заявления.)

Томми начал с того, что я – в отличие от большинства журналистов – человек свободомыслящий, меня не проплачивают никакие антисайентологические лобби, и я открыт к восприятию неожиданного и неортодоксального. Он протянул мне экземпляр сайентологического журнала «Свобода», в котором те трое, что выдвинули обвинения против Дэвида Мискэвиджа, именовались г-н Шпинделем, г-н Мошенником и г-жой Прелюбодейкой. Г-жа Прелюбодейка, как выяснилось, «совершает прелюбодеяния постоянно», не желая «обуздывать свои безграничные сексуальные аппетиты». Она была «уличена в пяти случаях супружеской измены» и была «извергнута из Церкви за нарушение ее догматов».

Я поднял голову от статьи и спросил:

– А как насчет изнурительной игры в «третий лишний» всю ночь напролет?

Возникла короткая пауза.

– Да, конечно, мистер Мискэвидж этим занимался, – ответил Томми. – Но пресса все раздула до невероятных размеров. Так или иначе, мы хотели бы провести для вас небольшую экскурсию.

Томми перепоручил меня моему непосредственному гиду Бобу Кинену.

– Я личный секретарь Рона Хаббарда по пиару в Соединенном Королевстве, – представился тот.

Кинен оказался англичанином, бывшим пожарным. По его словам, он открыл для себя сайентологию после того, как сломал позвоночник, борясь с огнем в квартире одного мошенника в Восточном Лондоне.

– У него в спальне был настоящий ослик, – сказал Боб. – Я засмотрелся на него и провалился в прогоревшую дыру. Позже в больнице прочел «Дианетику», и она помогла мне победить боль.

Особняк находился в безупречном состоянии, что редко случается с подобными зданиями в наше время. Он сиял чистотой и ухоженностью, подобно замкам в исторических фильмах, повествующих о тех давно прошедших днях, когда британская аристократия обладала реальной властью и неограниченными средствами. Единственное пятнышко на этой блистающей чистоте мне удалось заметить в Зимнем зале, где несколько мраморных плиток на полу слегка потемнели.

– Здесь у Рона стоял автомат с кока-колой, – пояснил Боб и улыбнулся. – Рон обожал кока-колу. И пил ее постоянно. Но вот однажды из машины пролилось немного сиропа, из-за чего плитка на полу изменила цвет. Мы долго спорили, нужно ли ее отчищать. Я сказал: давайте оставим все как есть. В этом есть свой шарм.

– Настоящая реликвия, – заметил я.

– Именно, – согласился Боб.

– Словно какая-нибудь кока-кольная туринская плащаница…

– Как вам угодно, – пожал плечами Боб.

Противники сайентологии полагают, что упомянутое вероучение и все, что делается от его имени, включая и антипсихиатрическую деятельность, не более чем проявления безумия Рона Хаббарда. Они утверждают, что он страдал паранойей и депрессией (Хаббард действительно время от времени вдруг разражался рыданиями или с воплями начинал швырять об стену все, что попадалось под руку). Томми и Боб, со своей стороны, заявляли, что Хаббард был гением и великим филантропом. Они напомнили, что он был также выдающимся бойскаутом, пилотом, искателем приключений (о нем рассказывали, будто он в одиночку спас тонущего медведя), невероятно плодовитым писателем-фантастом (Рон был способен написать многостраничный бестселлер за одну ночь в поезде), философом, мореплавателем, гуру и разоблачителем чудовищных злоупотреблений в психиатрии. Хаббард стал первым, кому удалось установить, что психиатры в финансируемых ЦРУ тайных лабораториях вводят пациентам громадные дозы ЛСД и применяют к ним электрошоковую терапию, тем самым готовя киллеров, способных на любые злодеяния. Эту информацию он опубликовал еще в 1969 году, и лишь в июне 1975 года «Вашингтон пост» сообщила ничего не подозревающему миру, что подобные программы (с кодовым наименованием «MK-ULTRA») действительно существуют.

Считается, что Хаббард постепенно пришел к убеждению, что за политическими нападками на него скрывается заговор крупных корпораций – прежде всего психиатрических и фармацевтических, – так как принцип дианетики «Помоги себе сам» (суть его состоит в том, что все мы перегружены «энграммами» – болезненными воспоминаниями из нашего прошлого, и, если нам удастся от них освободиться, мы станем непобедимыми, у беззубых снова вырастут зубы, слепые прозреют, к безумным возвратится разум) подразумевает, что психиатры и антидепрессанты скоро вообще никому не понадобятся.

В видеобиографии Хаббарда, подготовленной сайентологической церковью, говорится: «Л. Рон Хаббард был, вероятно, самым умным человеком из всех, рожденных на планете Земля. На Земле были рождены Иисус, Моисей, Магомет. Все это – великие люди. Л. Рон Хаббард был одним из них».

Последней остановкой в моем путешествии по резиденции Л. Рона Хаббарда стала его спальня.

– В последний раз он спал на этой кровати ночью 30 декабря 1966 года, – сказал Боб. – Следующей ночью в канун Нового года он покинул Англию и уже больше никогда сюда не вернулся.

– Почему? – спросил я.

– Исследования, которыми он занимался в то время, были слишком… – Боб замолчал и печально взглянул на меня.

– Следует ли понимать вас так, что эти исследования становились слишком опасны, и ему пришлось покинуть Англию из страха за собственную жизнь?

– Выводы, к которым он пришел… – начал Боб несколько зловеще.

– Рон Хаббард никогда ничего не боялся, – внезапно довольно резко вмешался Томми Дэвис. – И он ни от кого и ни отчего не бегал. Нельзя, чтобы у людей сложилось впечатление, будто Рон бежал. Во всех своих поступках он исходил исключительно из соображений целесообразности.

– Хаббард уехал из Англии, потому что ему была нужна надежная пристань, – пояснил Билл Уолш, один из ведущих юристов сайентологической церкви, который специально прилетел из Вашингтона для встречи со мной.

– И какими же исследованиями он занимался? – спросил я.

Наступила пауза, после которой Боб негромко ответил:

– Он изучал асоциальную личность.

Во время своего пребывания в Сент-Хилле Хаббард начал утверждать, что противостоящие ему организации – такие, например, как Американская психиатрическая ассоциация, – являются скопищем асоциальных личностей, злобных духов, замысливших перенести на него собственное зло. Их злоба накапливалась на протяжении множества сменявших друг друга жизней в течение многих миллионов лет, сделавшись поистине мощной силой. Хаббард писал, что каждый сайентолог обязан «уничтожать их, стирать с лица земли… использовать любой вид пропаганды для подрыва их репутации». Хотя позднее Рон отменил этот свой приказ («Подобное отношение создает плохой пиар», – писал он), однако сохранил свой бескомпромиссный взгляд на психиатрию («На репутации каждого психиатра в Англии есть хотя бы одно пятно: убийство, проявление жестокости, изнасилование… Нет ни одного ныне здравствующего психиатра, которого нельзя было бы привлечь к суду на основании обычного уголовного законодательства по обвинению в вымогательстве, нанесении увечий и даже убийстве»), что в конечном итоге и привело к созданию в 1969 году антипсихиатрического подразделения – ГКППЧ.

Члены этой организации рассматривали психиатрию с точки зрения Хаббарда, то есть как Империю Зла, существовавшую на протяжении многих тысячелетий, а самих себя они считали чем-то вроде партизан-подпольщиков, целью которых является ниспровержение этого Голиафа.

На их счету уже было несколько очень важных побед – к примеру, кампания, развернутая в 1970-е и 1980-е годы против австралийского психиатра Гарри Бейли, которому принадлежала небольшая частная психиатрическая клиника в пригороде Сиднея. К нему обращались пациенты, страдавшие неврозами, депрессией, шизофренией, ожирением, предменструальным синдромом и так далее. Бейли приглашал больных в свой кабинет и после милой беседы предлагал выпить несколько таблеток. Иногда пациенты знали, что их ожидает, иногда – нет. Тем, кто спрашивал, что это за таблетки, он отвечал: «О, это просто общепринятая процедура».

Больные выпивали таблетки и впадали в глубокую кому.

Гарри Бейли полагал, что за время пребывания в коме их психика придет в норму и они избавятся от всех своих болезней. Беда в том, что во многих случаях кома оказалась слишком глубокой, и несколько десятков человек умерли. Некоторые захлебнулись собственной рвотой, других настиг сердечный приступ, у третьих случился инсульт, четвертые стали жертвами пневмонии и тромбоза. До сайентологов дошел слух об этом скандале, и они инициировали расследование деятельности Бейли. Они уговорили тех, кому удалось выйти живыми из лап психиатра, подать на него в суд. Последователям Хаббарда удалось довести многие судебные процессы до вынесения обвинительных вердиктов, что, в свою очередь, вызвало возмущение врача, который считал себя новатором в медицине.

В сентябре 1985 года, когда стало ясно, что тюрьмы ему не избежать, Бейли написал записку: «Пусть все знают: сайентологи и безумие одержали победу!». После этого он сел в машину, проглотил упаковку снотворных таблеток и запил их пивом.

Гарри Бейли мертв – и, будем надеяться, не воспользуется своим посмертным существованием для накопления еще большего количества злой энергии, чтобы в какой-нибудь следующей реинкарнации излить ее на несчастное человечество.

Возвратившись домой из Сент-Хилла, я посмотрел видеоролик ГКППЧ под названием «Психиатрия – индустрия смерти». Большую его часть составлял отлично подобранный каталог злоупотреблений психиатрии на протяжении человеческой истории. В нем, к примеру, значился американский врач Сэмюэль Картрайт, в 1851 году заявивший об открытии психического расстройства «драпетомании», распространенного только среди рабов. Единственным симптомом упомянутого заболевания было «стремление во что бы то ни стало сбежать от хозяина», а в качестве лечения и превентивного средства предлагалось «беспощадно сечь» заболевшего. Туда же попал и невролог Уолтер Фримен, в 1950-х годах проводивший лоботомию с помощью ледоруба. Фримен разъезжал по Америке в своем «лоботомобиле» (большом фургоне), осуществляя лоботомии повсюду, где ему только дозволяли это делать. В каталог был включен также и психолог-бихевиорист Джон Уотсон, занимавшийся тем, что обрызгивал новорожденных детей какой-то неизвестной прозрачной жидкостью, которая, судя по действиям других представленных в фильме подонков, вполне могла оказаться кислотой.

Но затем создатели фильма перешли к произвольным спекуляциям. Вот гарвардский психолог Б.Ф. Скиннер самым жестоким образом заключает свою маленькую дочурку Дебору в коробку из плексигласа на целый год. Правда, выглядит она почему-то в этой коробке довольно счастливой. Позже я выяснил, что на протяжении всей своей жизни Дебора говорила, что в действительности это была ее колыбелька, и проводила она там не так уж много времени, а ее отец на самом деле был замечательным человеком.

Комментарий к фильму гласил: «В каждом городе, в каждом штате и государстве вы найдете психиатров, совершающих насилие, сексуальные преступления, убийства и занимающихся подлогом и обманом».

Через несколько дней мне пришло письмо из Бродмура от Тони.

«Здесь так жутко по ночам, Джон, – писал он. – Словами невозможно передать здешнюю атмосферу. Сегодня утром я заметил, что расцвели дикие нарциссы. Мне захотелось пробежаться по ним, как в детстве, когда мама выводила меня на прогулку».

Кроме того, Тони вложил в посылку копию своей истории болезни. Поэтому я смог прочитать в точности те слова, которыми ему в 1998 году удалось убедить психиатров в своей психической ненормальности. Здесь были все мотивы из «Синего бархата», о которых он рассказывал мне – то, как ему нравилось посылать любовные письма, и что любовное письмо на самом деле было пулей, и, если вы его получали, то отправлялись прямо в ад. Но было там и многое другое. Тони заявил психиатрам, что за ним следит ЦРУ, у людей на улицах не настоящие глаза, а черные дыры, и чтобы избавиться от голосов, которые его преследуют, ему необходимо взять кого-нибудь в заложники и вонзить ему карандаш в глаз. Кроме того, он говорил, что подумывает о том, чтобы угнать самолет, так как угон автомобилей его больше не возбуждает. Тони хвастался, что ему доставляет удовольствие похищать вещи, принадлежащие другим людям, так как ему нравится заставлять их страдать. Причинять страдания другим, заявлял он, гораздо приятнее, чем заниматься сексом.

Трудно сказать, из каких фильмов Тони почерпнул подобные идеи. Впрочем, быть может, совсем даже и не из фильмов. Я чувствовал, как почва в буквальном смысле уходит у меня из-под ног, и внезапно начал понимать психиатров. Тони, по-видимому, произвел на них тогда и впрямь устрашающее впечатление.

В его истории болезни была еще одна страница – описание преступления, которое он совершил в 1997 году. Жертвой стал бездомный алкоголик по имени Грэхем, сидевший на соседней скамейке. Он сделал какое-то «недостойное замечание» по поводу десятилетней дочери одного из друзей Тони. Замечание относилось к длине ее платья. Тони потребовал, чтобы он заткнулся. Грэхем толкнул его. Тони ответил ударом ноги. Бродяга упал на землю. И тут бы все и закончилось, по словам Тони, если бы Грэхем больше не возникал. Но тот не собирался молчать. Он крикнул:

– Ты только на это и способен, слабак!

Такого Тони не стерпел. Он семь или восемь раз ударил бездомного ногой в живот и в пах. Затем отошел от него, вернулся к друзьям и еще выпил с ними, после чего вновь приблизился к Грэхему, который неподвижно лежал на земле, наклонился и несколько раз ударил его ногой в лицо.

Я вспомнил список фильмов, мотивы из которых Тони, по его словам, заимствовал, чтобы продемонстрировать симптомы психического заболевания. Одним из них был «Заводной апельсин», который начинается с эпизода, в котором банда юнцов избивает ногами лежащего на земле бездомного бродягу.

Зазвонил телефон. Я узнал номер.

Тони…

Я решил не отвечать.

Прошла неделя, и я получил электронное письмо, которого давно ждал.

От профессора Энтони Мейдена, главврача отделения тяжелых и общественно опасных личностных расстройств в Бродмуре.

В письме говорилось:

«Тони действительно попал сюда из-за того, что пытался симулировать психическое расстройство, так как полагал, что пребывание здесь предпочтительнее тюремного заключения».

Профессор Мейден был в этом совершенно уверен – так же, как и многие другие психиатры, с которыми он обсуждал в последние годы проблему Тони. Практически все они пришли к единому мнению. Бред Тони, излагавшийся им в то время, когда он находился в камере предварительного заключения, в ретроспективе представлялся специалистам абсолютно выдуманным. Он слишком бил на сенсацию, выглядел чрезмерно клишированным. Кроме того, как только Тони перевели в Бродмур, как только он успел по-настоящему понять, в какое дерьмо угодил, все симптомы моментально пропали.

«О! Прекрасно! – обрадовался я, приятно удивленный откровениями психиатра. – Чудесно!».

При первой встрече с Тони мне он понравился, но в последние дни я стал относиться к нему с большей подозрительностью, и теперь с радостью выслушал мнение специалиста, подтвердившего его версию.

Но тут я прочел следующую строку послания профессора Мейдена: «Большинство психиатров, осматривавших Тони, а их было довольно много, пришли к выводу, что у него нет никаких психических расстройств, но что он явно страдает от психопатии».

Я озадаченно взглянул на письмо профессора.

Тони – психопат?

В то время мне мало что было известно о психопатах – наверное, только история Эсси Вайдинг, которую Джеймс рассказал, когда я разгадывал тайну «Бытия или Ничто».

«Как-то она беседовала с психопатом. Она продемонстрировала ему фотографию испуганного лица и попросила определить эмоции, испытываемые изображенным на ней человеком. Он ответил, что не знает, что такое эмоции, но добавил, что именно это выражение появлялось перед смертью на лицах тех людей, которых он убивал».

Я действительно почти ничего не слышал о психопатах, однако одно знал наверняка: слово «психопат» подразумевает нечто очень нехорошее.

Я направил профессору Мейдену письмо:

«Не напоминает ли это эпизод из фильма «Привидение», где Вупи Голдберг выдает себя за медиума, а в конце концов выясняется, что она на самом деле способна разговаривать с мертвыми?»

«Нет, – ответил он. – Это вовсе не похоже на тот эпизод с Вупи Голдберг. Тони симулировал психическое заболевание, а оно, как правило, сопровождается галлюцинациями и бредом. Оно может отступать и даже проходить. Отдельные его симптомы могут сниматься с помощью медикаментов. Тони же – психопат. Психопатия не проходит. Психопатия – часть личности».

Симулирование психического заболевания с тем, чтобы избежать тюремного заключения, – именно та разновидность поведения, которая в высшей степени характерна для психопатов. Тони, делая вид, что у него не в порядке с головой, тем самым доказывал, что у него действительно не все в порядке с головой.

«В диагнозе Тони нет никаких сомнений», – резюмировал свое послание профессор.

Мне снова позвонил Тони. Я ему опять не ответил.

– Классический психопат! – воскликнула Эсси Вайдинг.

– В самом деле? – переспросил я после паузы.

– Конечно! То, как он пришел на встречу с вами! Это же поведение классического психопата!

После получения писем от профессора Мейдена я позвонил Эсси с просьбой о встрече. Я рассказал ей о том, как в первый раз увидел Тони, о том, как он решительным шагом шел по Центру здоровья в Бродмуре – в шикарном костюме, протянув мне руку, словно герой из «Кандидата».[3]

– Так ведут себя классические психопаты?! – спросил я.

– Однажды я посещала в тюрьме одного психопата, – начала Эсси. – Перед тем я прочла его досье. Там излагались чудовищные факты совершенных им преступлений: он насиловал женщин, убивал их и откусывал у них соски. Читать было жутко и мерзко. И тут один психолог мне сказал: «Стоит тебе встретиться с этим парнем, и ты будешь им просто очарована». Я подумала: «Что он такое несет?!» И знаете, ведь я действительно была очарована и даже чуть-чуть влюбилась в него. Он был красив, в прекрасной физической форме, настоящий мачо. От него исходило животное сексуальное притяжение. И я сразу же поняла, почему те женщины, которых он впоследствии убивал, так легко попадались на его удочку.

– А шикарный костюм как свидетельство психопатии? Откуда это? – спросил я.

– Из опросника психопатии Хейра, – ответила Эсси. – «PCL-R».

Я посмотрел на нее непонимающим взглядом.

– Это диагностический опросник для выявления психопатии, разработанный канадским психологом Бобом Хейром. Золотой стандарт в диагностике психопатий. И первым пунктом там стоит «Болтливость/Внешнее обаяние».

Эсси рассказала мне немного о тесте Хейра. Он производил несколько необычное впечатление. По ее словам, Хейр ведет специальные курсы, на которых обучает слушателей узнавать психопатов по жестам и телодвижениям, по характерным нюансам построения предложений и т. п.

– А сколько лет Тони? – спросила она.

– Двадцать девять.

– Ну что ж, профессору Мейдену можно только пожелать удачи. Не думаю, что для Тони опасный период закончился.

– Откуда вы знаете?

И внезапно Эсси напомнила мне блистательного дегустатора, определяющего марку редкого вина по едва различимым вкусовым особенностям. Или, возможно, умного богослова, всем сердцем верящего в нечто непостижимое, что невозможно доказать с помощью человеческой логики.

– Психопаты не меняются, – пояснила она. – Уголовное преследование их ничему не способно научить. Самое большее, на что можно рассчитывать, – это то, что со временем они станут слишком старыми, слабыми и ленивыми, чтобы совершать свои преступления. Но психопаты всегда способны производить впечатление. Они чрезвычайно харизматичны, буквально ослепляют окружающих своим блеском. Поэтому настоящие проблемы возникают, когда такой психопат начинает воздействовать на общество в целом.

Я напомнил Эсси, как безумная книга Петера Нордлунда на какое-то время внесла хаос во вполне рациональный мир ее коллег. Конечно, в Петере нет ничего психопатического. Он просто производил впечатление человека слегка напряженного и невротизированного, как и я, хотя и в несколько большей степени. Но в результате приключений с «Бытие или Ничто» я заинтересовался влиянием, которое безумие – безумие наших политиков – оказывает на повседневную жизнь простых людей. Считает ли Эсси, что некоторые из них и в самом деле больны так же, как болен Тони? И многие ли являются психопатами?

Эсси покивала.

– В случае с психопатами, совершившими уголовные преступления и осужденными на тюремное заключение, теоретически можно достаточно точно оценить ущерб, причиняемый ими обществу. Они составляют всего лишь двадцать пять процентов от обитателей тюрем, но на них приходится от шестидесяти до семидесяти процентов насильственных преступлений, совершаемых в тюрьмах. В количественном отношении психопатов не так уж и много, но с ними лучше не связываться.

– А каков процент психопатов среди тех, кто находится на свободе? – спросил я.

– Примерно один процент.

Эсси сказала, что если я хочу понять, что такое психопаты и каким образом им порой удается подняться на самую вершину делового мира, мне следует найти сочинения Боба Хейра, зачинателя современных исследований психопатии. Тони, вне всякого сомнения, и впредь будет оставаться в заключении, так как по тесту Хейра он набирает очень высокие баллы.

После визита к Эсси я отыскал статью Хейра, в которой психопаты характеризовались как «хищники, использующие обаяние, умение воздействовать на людей, различные способы запугивания, секс и насилие с целью манипулирования окружающими и достижения собственных, в высшей степени эгоистических целей. Так как у них практически отсутствует совесть и способность сочувствовать, они берут то, что захочется, нарушают элементарные нормы общежития, не испытывая при этом ни малейшего чувства вины. Другими словами, они лишены того, что позволяет человеку жить в гармонии с окружающими людьми».

Мне снова позвонил Тони. На этот раз я не смог не ответить ему. Я сделал глубокий вдох и взял телефон.

– Джон?.. – раздался в трубке его голос.

Звучал голос как-то тихо, как будто очень издалека, и напоминал эхо. У меня сложилось впечатление, что он звонит с общественного телефона в больничном коридоре.

– Да. Здравствуйте, Тони, – сказал я сдержанно.

– Вы мне довольно долго не звонили, – заметил он.

Тони был похож на ребенка, с которым вдруг без всякой видимой причины родители стали холодны.

– Профессор Мейден говорит, что вы психопат, – заявил я.

Он раздраженно выдохнул в трубку:

– Я не психопат!

Последовала короткая пауза.

– Откуда вы знаете? – спросил я.

– Говорят, что психопаты не испытывают чувства вины и угрызений совести, – ответил Тони. – А если бы вы знали, какие у меня бывают угрызения совести! Но, когда я говорю врачам, что ощущаю вину, они в ответ заявляют, что психопаты умеют делать вид, будто чувствуют угрызения совести, при этом не испытывая их. – Он помолчал. – Колдовство какое-то. Им так ловко удается все перевернуть с ног на голову.

– Почему же они считают вас психопатом? – спросил я.

– Дело в том, – ответил Тони, – что в 1998 году, симулируя психическое заболевание, я как полный идиот разыграл еще и психопата. Как Тед Банди. Помните, я говорил, что взял кое-какой материал из книги Теда Банди? А Тед Банди – типичный психопат. Отсюда и возникли все мои проблемы.

– Ах, вот как… – пробормотал я. Его слова меня не убедили.

– Доказать, что ты не психопат, еще сложнее, чем опровергнуть свое сумасшествие, – продолжал Тони.

– Каким образом вам поставили диагноз? – спросил я.

– Мне дали тест на психопатию, – ответил Тони. – Тест Роберта Хейра. В нем оцениваются двадцать личностных черт. По списку. Внешнее обаяние. Неспособность долго сосредотачиваться на чем-то. Неспособность сочувствовать окружающим. Отсутствие угрызений совести. Преувеличенное чувство собственной значимости. И все такое прочее. По каждому пункту выставляется оценка: ноль, единица или двойка. Если общий балл будет где-то между тридцатью и сорока, вас диагностируют как психопата. Вот и все. После этого вы обречены. Ярлык психопата приклеивается к вам на всю жизнь. Психиатры говорят, что психопатия неизлечима. Вы представляете опасность для общества. И вас сажают в какое-нибудь место, из которого уже никогда не выйти…

От гнева и раздражения Тони заговорил громче. До меня доносилось эхо, раскатывавшееся по коридору отделения. Но он быстро сумел взять себя в руки и снова заговорил тише.

– Будь я тогда чуть поумнее, то уже отсидел бы свой срок в тюрьме и уже семь лет был бы на свободе, – признался он.

– Расскажите поподробнее о тесте на психопатию, – попросил я.

– Вот один из вопросов, который задают по этому тесту, чтобы оценить ваш уровень безответственности: «Общаетесь ли вы с преступниками?». Конечно, я общаюсь с преступниками. Ведь я же уже столько лет сижу в чертовом Бродмуре!..

У его возмущения, несомненно, были основания. Однако Брайан прекрасно понимал, что ему и Тони грозит опасность потерять меня. Брайан позвонил мне и спросил, не хочу ли я в последний раз навестить Тони. Он сказал, что собирается задать ему один вопрос, и хотел бы, чтобы я при этом присутствовал. Так мы втроем вновь прибыли в воскресенье в Центр здоровья Бродмура и провели там целых два часа за шоколадом и чаем.

На этот раз на Тони не было элегантного костюма. Тем не менее он был одет лучше всех присутствовавших там больных «тяжелыми и общественно опасными личностными расстройствами». Какое-то время мы вели обычную светскую беседу. Я сообщил Тони, что при описании этой истории в печати изменю его имя, и предложил выбрать себе псевдоним. Так мы остановились на «Тони». Он заметил, что при его-то «удачливости», если психиатры прочтут мою публикацию, они обязательно диагностируют у него диссоциативное расстройство личности.

И тут Брайан внезапно наклонился вперед.

– Вы чувствуете угрызения совести? – спросил он.

– Я чувствую угрызения совести из-за того, – мгновенно ответил Тони, тоже наклонившись вперед, – что испоганил жизнь не только тем, с кем поступал нехорошо, но и свою собственную, и жизнь членов моей семьи. Вот из-за чего я переживаю. Из-за того, что многого не сделал в жизни. Из-за каждого потерянного дня.

Потом он перевел взгляд на меня.

А не слишком ли похоже подобное раскаяние на домашнюю заготовку, подумал я, посмотрев на Тони. Не отрепетировали ли они его заранее? Не было ли это специальным шоу, предназначенным для меня? И если бы он по-настоящему раскаивался, не следовало бы сказать так: «Я чувствую угрызения совести не только потому, что испоганил собственную жизнь, но и жизни тех, с кем поступил нехорошо»? Не более ли правилен такой порядок слов? А может быть, все-таки то, как он это произнес, вернее?..

Я не знал. Стоит ли настаивать на его освобождении – или же нет? Как узнать наверняка? Мне пришло в голову, что, возможно, следует начать кампанию в печати по его освобождению таким образом, чтобы она производила впечатление кампании активной, но на самом деле не была бы достаточно эффективной благодаря тому, что я походя подбрасывал бы читателю едва заметные зерна сомнения. Совсем крошечные…

Я почувствовал, что прищурился – так, словно пытаюсь просверлить отверстие в голове Тони и повнимательнее разглядеть его мозги. У меня на лице появилось то же самое выражение, что и в тот момент, когда Дебора передала мне экземпляр «Бытия или Ничто». Тони с Брайаном мгновенно прочитали мои мысли и разочарованно откинулись на спинки своих кресел.

– Вы ведете себя, словно сыщик-любитель, пытающийся прочесть что-то между строк, – заметил Брайан.

– Наверное, – согласился я.

– Точно так же ведут себя и психиатры! – воскликнул Брайан. – Понимаете, они ведут себя, как сыщики-любители! Но в отличие от вас у них есть возможность влиять на принятие решений комиссиями по условно-досрочному освобождению. И они способны навечно засадить в сумасшедший дом таких, как Тони – и только потому, что по тесту Боба Хейра он набирает нужное им число баллов!..

На этом наши два часа закончились, о чем сообщил охранник, и, поспешно распрощавшись с нами, Тони покорно проследовал за ним по коридору Центра здоровья.

Вскоре он исчез из нашего поля зрения.

3

Психопаты видят черно-белые сны

В начале XIX столетия французский психиатр Филипп Пинель первым предположил, что существует некая разновидность безумия помимо маниакальных состояний, депрессии и психоза. Он назвал его «manie sans delire» – безумие без бреда. Пинель писал, что страдающие этим видом психического расстройства могут на первый взгляд производить впечатление вполне нормальных личностей, но в отличие от действительно нормальных людей у них отсутствует способность самоконтроля и они склонны к вспышкам агрессивности. Но лишь в 1891 году, когда немецкий врач Й.Л.А. Кох опубликовал свою работу «Die psychopatischen Minderwertigkeiten»[4], упомянутая патология получила свое нынешнее название – психопатия.

В те времена – то есть до Боба Хейра – определения психопатии были довольно примитивны. По закону о норме психического здоровья, принятому в 1959 году в Англии и Уэльсе, психопатия характеризовалась просто как «устойчивое расстройство психики (иногда – но далеко не всегда – сопровождающееся снижением умственных способностей), результатом которого является патологически агрессивное или демонстративно асоциальное поведение больного, требующее медицинского вмешательства».

Все специалисты с самого начала сходились на том, что психопатией страдает не более одного процента населения, но хаос, который способны вызвать даже столь немногочисленные психопаты, может быть до такой степени разрушительным, что его последствия для общества будут поистине катастрофическими. Это похоже на то, как если бы кто-то сломал ногу и ему неправильно наложили гипс, после чего кости стали бы срастаться как попало.

Естественно, возник вопрос: а можно ли вылечить психопатов?

В конце 1960-х годов одному молодому канадскому психиатру показалось, что он нашел ответ. Врача звали Элиот Баркер. К нашему времени о нем практически забыли, за исключением, пожалуй, единственного странного мимолетного упоминания в некрологе одного безнадежного канадского серийного убийцы. Оно было подобно появлению в коротеньком киноэпизоде когда-то знаменитой, а ныне совершенно сломленной жизнью звезды 1960-х. Но в те годы коллеги Баркера взирали на его эксперименты с волнением и огромной надеждой. Создавалось впечатление, что он находится на пороге грандиозного открытия.

Я натолкнулся на упоминания о Баркере в академических работах, которые прочитал после своего общения с Тони и Эсси Вайдинг, пытаясь постичь смысл понятия «психопатия». Канадца в них характеризовали как очень обаятельного человека, однако отмечали его немного странноватый, детский идеализм. В попытках найти средство от психопатии он без всякого стеснения давал волю своему воображению. Упомянутые характеристики кардинальным образом отличались от всего остального, что мне пришлось прочитать о деятельности психиатров в лечебных учреждениях, где содержатся уголовные преступники, страдающие психическими расстройствами. И потому я сразу же послал электронные письма ему и его друзьям.

«Элиот не общается с незнакомцами и не дает никаких интервью, – ответил мне один из его коллег, который предпочел не называть своего имени. – Он очень приятный человек, который и поныне полон желания помогать людям, попавшим в беду».

«Ничто не может сравниться с тем, что сделал Элиот Баркер, – написал мне Ричард Вайзман, профессор социологии в Университете Йорка в Торонто, автор блестящей статьи «Размышления по поводу эксперимента в Оук-Ридже с психически ненормальными преступниками», посвященной Баркеру и опубликованной в «Международном журнале судебной психиатрии». – В 60-е годы в Канаде сложился уникальный синтез нескольких культурных трендов, а Элиоту посчастливилось получить почти полную свободу в его тогдашних импровизациях».

Мной овладело непреодолимое желание восстановить историю экспериментов в Оук-Ридже. Я стал посылать электронные письма, хотя первоначально без особого успеха:

«Дорогой Элиот, обычно я не отличаюсь такой навязчивостью и прошу вас принять мои извинения».

«Могу ли я каким-то образом убедить вас ответить на мои послания?»

«Клянусь, это будет моим последним письмом, если я не получу от вас ответа!»

И тут мне неожиданно повезло. В то время как другие люди в подобной ситуации восприняли бы мой фанатизм и решимость как нечто крайне странное, настораживающее и даже, возможно, испугались бы, Элиоту и его бывшим коллегам-психиатрам по Оук-Риджу мое поведение понравилось. Чем больше я докучал им, тем большим доверием ко мне они проникались. В конце концов они начали отвечать на мои послания.

Все началось в середине 1960-х годов. Элиот Баркер незадолго до того окончил колледж и был молодым многообещающим психиатром. Размышляя, какое направление избрать в своей профессии, он прочитал в психиатрических журналах о появлении радикальных «терапевтических сообществ», где упразднялась старая привычная иерархия «мудрый врач и ни на что не способный больной» и заменялась чем-то более современным и экспериментальным. Заинтригованный прочитанным, Элиот Баркер взял кредит в банке и вместе с молодой женой отправился в годичное кругосветное путешествие с целью посетить возможно больше подобных сообществ.

В Палм-Спрингс, в Калифорнии, Баркер услышал о сеансах нудистской психотерапии, проводившихся под руководством психотерапевта по имени Пол Биндрим. Отель, в котором проводились сеансы, сочетал (как указывалось в рекламных материалах) «богатую дикую растительность» со всеми удобствами «высококлассного курорта». Здесь Биндрим предлагал своим хорошо одетым клиентам, не знакомым друг с другом и, как правило, принадлежавшим к высшему и среднему классу калифорнийской интеллигенции и киноиндустрии, вначале «приглядеться» друг к другу, а затем пообниматься, побороться, покувыркаться, после чего в полной темноте под аккомпанемент нью-эйджевской музыки сбросить с себя «горы одежд». Потом, обнаженные, они садились в круг, и начиналось «медитативное бормотание», за которым следовал двадцатичетырехчасовой непрерывный марафон нудистской психотерапии – эмоциональный и мистический экстрим, в ходе которого участники кричали, вопили, выли, плакали и исповедовались в своих самых сокровенных тревогах и страхах.

1

Живые руки (англ.).

2

по обвинению в приставаниях к проститутке Дивайн Браун в Лос-Анджелесе в 1995 г.

3

Популярный телесериал.

4

Психопатические отклонения (нем.).