Я промолчал.

– Если вы только начинаете знакомиться с Интернетом, не слишком сообразительны и к тому же совсем юны, у названной книги есть все шансы стать чем-то вроде вашей второй Библии. В ней говорится о том, как можно использовать математические теории Гёделя и каноны Баха, чтобы наиболее эффективно реализовать ваш сознательный опыт. Очень многим молодым ребятам «Гёдель, Эшер и Бах» страшно нравится. Кроме всего прочего, она очень забавна. Откровенно признаюсь, до конца я ее так и не дочитала, но она числится среди моих настольных книг.

Хофштадтер, по словам Деборы, опубликовал свою работу в конце 1970-х годов. Читающая публика и критики встретили ее с восторгом. Она получила Пулитцеровскую премию. Книга была полна великолепных головоломок, игры слов и размышлений по поводу значения естественного и искусственного интеллекта. Работа принадлежит к числу тех сочинений – наряду с «Дзен и искусство ухода за мотоциклом» или «Краткой историей времени», – которые все хотят иметь у себя на полках, но очень немногие способны по-настоящему понять.

Несмотря на то, что весь мир был буквально у ног Хофштадтера в 1979 году, он решил из него удалиться и следующие три десятилетия работал профессором на кафедре когнитивных исследований в Университете Индианы. Но студенты его, конечно, очень хорошо знали. Профессор с густой копной седых волос, как у Энди Уорхолла, жил в большом доме на краю кампуса, и именно туда и направился Леви Шанд с намерением передать Хофштадтеру восемь экземпляров «Бытия или Ничто», которые он нашел в коробке под железнодорожным мостом.

– Под железнодорожным мостом, – повторил я, глядя на Дебору. – Вы заметили параллель? В том письме Дугласу Хофштадтеру автор сообщает об обнаружении нескольких старых листков, отпечатанных на машинке и кем-то оставленных в углу заброшенной железнодорожной станции. И вот теперь Леви Шанд находит несколько экземпляров «Бытия или Ничто» под железнодорожным мостом…

– Вы совершенно правы! – согласилась Дебора.

– И что же случилось с Шандом, когда он пришел домой к Хофштадтеру, чтобы передать ему книги? – спросил я.

– Леви говорит, что дверь открыл Хофштадтер в окружении целого гарема очаровательных француженок. Он пригласил растерявшегося студента в дом, забрал у него книги, поблагодарил и проводил к выходу.

На этом история Леви Шанда, по словам Деборы, заканчивалась.

Несколько мгновений мы молчали.

– Очаровательные француженки?.. – повторил я.

– Не верю его рассказу, – призналась Дебора.

– По-моему, он все это придумал, – согласился я. – А можно мне самому побеседовать с Леви Шандом по телефону?

– Я кое-что о нем разузнала, – ответила Дебора. – У него есть страничка в «Фэйсбуке».

– Отлично. Тогда я свяжусь с ним через нее.

Наступила пауза.

– Дебора?.. – окликнул я свою собеседницу.

– Боюсь, что его не существует, – покачала она головой.

– Но у него же есть страничка на «Фэйсбуке»…

– С тремя сотнями друзей в Америке, – подтвердила Дебора.

– Вы полагаете?..

– Я полагаю, что кто-то создал фантастический образ Леви Шанда на «Фэйсбуке», – ответила Дебора.

Я промолчал.

– Вы не задумывались над его именем? – спросила Дебора.

– Леви Шанд?..

– Проанализируйте его, – сказала она. – Это же анаграмма.

Я замолчал. И растерянно развел руками.

– Levi Shand[1] – «Live Hands», – выдала свой вариант Дебора. – Его имя – анаграмма «Live Hands».

– Ах, вот как, – протянул я.

– Рисунок на обложке «Бытия или Ничто», – пояснила Дебора. – Две руки, рисующие друг друга…

– Но если Леви Шанда не существует, – произнес я, – то кто же его создал?

– Я думаю, что все они – Хофштадтер, – ответила Дебора. – Леви Шанд. Петер Нордлунд. Я думаю, что все они – Дуглас Хофштадтер.

Я решил немного прогуляться по Гётеборгу. Откровенно говоря, я был раздражен и разочарован. Провести здесь без толку несколько дней и обнаружить, что, возможно, виновник всего – известный университетский профессор, обитающий за четыре тысячи миль отсюда в Индиане… Дебора предоставила мне еще ряд косвенных доказательств того, что вся головоломка – продукт лукавого ума Дугласа Хофштадтера. По ее словам, эта история совершенно в его духе. А так как он автор международного бестселлера, то у профессора, несомненно, имеются финансовые возможности для ее организации. Кроме того, ему хорошо знакома Швеция. По свидетельству «Википедии», он жил там в середине шестидесятых. Более того, «Бытие или Ничто» вообще очень похожа на другие книги Хофштадтера. Чистая белая обложка напоминает обложку продолжения «Гёделя, Эшера и Баха», вышедшего в 2007 году и называвшегося «Я – замкнутый круг».

По правде говоря, придумывание несуществующего университетского студента со страницей на «Фэйсбуке» и совершенно невероятной истории с гаремом из очаровательных француженок выглядело слишком уж странным дополнением, но пытаться искать мотивы поступков такого гения, как Хофштадтер, было явно неблагодарным занятием.

Более того, Дебора решила, что ей удалось разгадать головоломку. Да, в ней действительно имелось отсутствующее звено, но не в форме невидимых чернил или значимых слов, вырезанных из страницы тринадцать. Оно, по ее мнению, заключалось в том, как книга раскрывала присущий каждому ее получателю нарциссизм.

– Его книга «Я – замкнутый круг» именно об этом, – сказала Дебора. – О том, как мы проводим свою жизнь, постоянно, снова и снова, замыкаясь на самих себе, словно в неком бесконечном замкнутом круге. И вот теперь многие люди задаются вопросом: «Почему именно мне прислали книгу?». Они ведь задумываются не столько о книге и ее смысле, сколько снова о самих себе. Значит, «Бытие или Ничто» создала некий круг людей и стала для них очередным инструментом замыкания на собственной личности. – Она помолчала. – Полагаю, что именно в этом и заключается идея Хофштадтера.

Теория Деборы поначалу показалась мне вполне убедительной: я поверил, что она может и в самом деле стать решением загадки, пока час спустя не побеседовал по скайпу с Леви Шандом, который, как очень быстро выяснилось, был самым что ни на есть реальным студентом из Университета Индианы.

Шанд оказался симпатичным черноволосым молодым человеком с меланхоличным взглядом. Он сидел в захламленной комнате студенческого общежития. Его было совсем нетрудно найти. Я послал письмо на его страницу на «Фэйсбуке». Леви мне сразу же ответил (в тот момент он сам был в сети), и через несколько секунд мы уже смогли взглянуть в лицо друг другу.

Шанд утверждал, что вся его история – совершенная правда. Он и в самом деле нашел книги в коробке под железнодорожным виадуком, а дома у Дугласа Хофштадтера действительно есть гарем из француженок.

– Скажите мне в точности, что произошло, когда вы к нему пришли, – попросил я.

– Я очень волновался, – ответил Леви, – ведь он же такая знаменитость в когнитивной науке… Дверь мне открыла очень привлекательная молодая француженка. Она попросила меня подождать. Я заглянул в соседнюю комнату: там было еще несколько очаровательных девушек.

– И сколько же их было в общей сложности?

– По крайней мере, шесть, – ответил Леви. – Брюнетки, блондинки… Все они стояли между кухней и столовой. И все были потрясающе красивы.

– Это в самом деле так было? – выпалил я, будучи не в состоянии поверить его словам.

– Ну, возможно, они были не француженки, а бельгийки, – ответил Леви.

– И что же произошло потом? – спросил я.

– Из кухни вышел профессор Хофштадтер. Он был очень худ, но выглядел вполне здоровым. Он действительно харизматическая личность… Профессор взял у меня книги, поблагодарил, и я ушел. Вот и все.

– То есть вы хотите сказать, что каждое ваше слово абсолютно правдиво?

– Абсолютно, – ответил Леви.

Однако что-то не состыковывалось. История Леви – да и теория Деборы – могли быть правдоподобны только в том случае, если бы Дуглас Хофштадтер являлся легкомысленным шутником-дилетантом, каковым он, по всем имевшимся у меня сведениям, не был ни с какой точки зрения. К примеру, в 2007 году корреспондент «Нью-Йорк таймс» Дебора Соломон задала ему несколько довольно провокационных вопросов, и в своих ответах он проявил себя как довольно серьезный, а в некоторых случаях даже раздражительный человек:

И так далее. Как мне удалось установить, работы Хофштадтера появились в результате двух трагедий, имевших неврологические причины. Когда ему было двенадцать лет, стало ясно, что его младшая сестра Молли не сможет ни говорить, ни понимать обращенную к ней речь. «Меня уже тогда очень интересовал вопрос, как работает мой ум, – сказал он в интервью журналу «Тайм» в 2007 году, – и когда болезнь Молли стала очевидной, у моего теоретического интереса появился выход в реальный мир. Обстоятельства заставили меня еще больше задуматься о работе мозга, о человеческом «я» и о том, как функционирование мозга определяет особенности человеческой личности».

Затем, в 1993 году, его жена внезапно умирает от опухоли головного мозга. На руках у профессора остались двое детей, двух и пяти лет. Он был буквально убит случившимся. В книге «Я – замкнутый круг» Хофштадтер утешает себя мыслью, что жена продолжает жить в его сознании. «Мне кажется, что какие-то проявления ее «я», ее внутреннего мира, душевного света, как бы мы это ни называли, остаются внутри меня, – говорил он в интервью «Сайентифик америкэн» в 2007 году, – и я имею в виду сущностные проявления ее «я», ее душу, если хотите. Вынужден, конечно, подчеркнуть, что из-за печального свойства материи то, что сохраняется во мне, есть всего лишь очень слабая копия. Некий уменьшенный снимок с низким разрешением, и очень размытый… Конечно, ему не удается победить жало смерти. Я не могу сказать: «Ладно, пусть она умерла, зато продолжает жить у меня в мозгу». Однако даже в таком варианте это хоть какое-то утешение».

Ничто в собранных мною материалах не свидетельствовало о Хофштадтере как о человеке, способном завести гарем из француженок, да к тому же имеющем склонность участвовать в запутанном тайном предприятии с анонимной рассылкой десятков странных книг различным ученым по всему миру.

Я направил Хофштадтеру электронное письмо, в котором напрямую задал вопрос – есть ли хоть крупица истины в истории Леви Шанда о коробке под мостом и о гареме француженок, и отправился на прогулку. Когда я вернулся, меня уже ожидал ответ.

Я послал Хофштадтеру ответ, написав, что многое в истории Леви Шанда выглядело крайне сомнительным – и не только связанное с гаремом, но и та часть рассказа, где говорится о том, как он обнаружил коробку под железнодорожным виадуком. Не логично ли предположить, что Леви Шанд и является автором «Бытия или Ничто»?

Хофштадтер ответил:

Да, конечно, продолжал далее Дуглас Хофштадтер, в этой головоломке есть отсутствующее звено, но получатели книги искали его не там, где надо. Они исходили из того, что загадка, с которой они столкнулись, придумана талантливо и рационально, так как они сами талантливые и рациональные люди: ведь мы автоматически склонны предполагать, что все вокруг по своей сути похожи на нас. Однако отсутствующее звено состоит в том, что автор всей головоломки просто свихнувшийся идиот. Книгу невозможно расшифровать потому, что написал ее сумасшедший.

«Петер Нордлунд?..» – подумал я.

Был ли Петер Нордлунд единственным организатором этого дела? Подобный вариант представлялся крайне маловероятным. Чтобы настолько успешный человек, известный психиатр, химик, специализирующийся на белковых соединениях или на чем-то подобном, консультант в компании по биотехнологиям, занимающейся разработкой лечебных белков или чего-то в этом роде, на самом деле оказался, по выражению Хофштадтера, просто свихнувшимся идиотом?..

Однако в восемь часов того же вечера мне удалось наконец-то встретиться с Нордлундом, и очень скоро стало ясно: именно он в действительности является виновником происходящего.

Нордлунд был высокого роста, лет пятидесяти с небольшим, с приятным, весьма интеллигентным лицом. На нем был твидовый пиджак. Он встретил меня на пороге своего дома вместе с женой. И мне этот Петер сразу же понравился. По лицу Нордлунда блуждала широкая добрая загадочная улыбка, и он постоянно заламывал руки, как человек слегка одержимый. Я тоже постоянно заламываю руки. Меня не оставляло ощущение, что с точки зрения одержимости вещами, не имеющими никакого значения в жизни, мы с Петером – два сапога пара.

– Ваш приезд меня удивил, – заметил Нордлунд.

– Надеюсь, приятно? – отозвался я.

Последовала короткая пауза.

– Если вы занимаетесь изучением «Бытия или Ничто», – сказал Петер, – вы должны понимать, что вам никогда не удастся установить автора книги.

– Думаю, что он мне известен, – возразил я. – Полагаю, что это – вы.

– Естественное пред… – Голос Петера сорвался. – Весьма естественное предположение.

– И оно правильное? – спросил я.

– Конечно, нет, – ответил Петер.

Петер (кстати, Петер Нордлунд – не настоящее его имя, так же как его жену на самом деле зовут не Лили) стал демонстративно переминаться с ноги на ногу. Он изображал состояние человека, к которому зашел сосед в тот самый момент, когда у него на плите что-то закипело. Мне было ясно, что за маской мягкого безразличия скрывается растерянность, вызванная моим приездом.

– Петер, – сказал я. – Позвольте, по крайней мере, задать вам один вопрос. Почему именно этих людей выбрали в качестве получателей книги?

Нордлунд громко вздохнул, его лицо осветилось. Создавалось впечатление, что я задал ему самый восхитительный вопрос, который только можно было придумать.

– Ну… – начал он.

– Откуда тебе известно, кто получил книгу? – резко вмешалась в наш разговор Лили. В ее голосе звучало явное раздражение. – Ты же ведь только занимался переводом.

Благодаря этим словам Петер, похоже, одумался, и на его лице вновь появилась маска вежливого безразличия.

– Да, – проговорил он. – Да. Очень жаль, но мне думается, что на этом мы должны будем закончить… В мои намерения входило лишь поздороваться с вами. Я и так уже наговорил гораздо больше, чем следует… Теперь вы можете побеседовать с моей женой.

Петер с улыбкой удалился в дом, а мы с Лили уставились друг на друга.

– Мне нужно уехать в Норвегию, – сказала она. – До свидания.

– До свидания, – ответил я.

И полетел назад в Лондон.

Дома меня ожидало электронное письмо от Петера.

– Вы произвели на меня впечатление приятного человека. Первый этап проекта скоро завершится, и следующим уровнем займутся уже другие люди. Будете ли вы в нем задействованы, я не знаю. Но вас в любом случае поставят в известность…

– С радостью приму участие в проекте, если вы подскажете, как мне это сделать, – написал я в ответ.

– Видите ли, в том-то и основная сложность – знать, что делать, – ответил он. – Мы называем это жизнью! И уж поверьте мне, когда придет ваше время, вы узнаете.

Прошло несколько недель. Мое время не пришло, а если и пришло, то я ничего не заметил. В конце концов я позвонил Деборе и сказал ей, что разгадал тайну.

Я сидел на открытой площадке «Старбакса» в Брунсвик-центре на Рассел-сквер в центре Лондона и наблюдал, как из-за угла появилась Дебора и быстрым шагом направилась ко мне.

Она села рядом и улыбнулась.

– Итак?..

– Ну… – начал я, потом сообщил ей о своих беседах с Леви Шандом и Дугласом Хофштадтером, о встречах с Петером и Лили и о последующей электронной переписке.

Когда я закончил, Дебора пристально взглянула на меня и спросила:

– И это все, что вы хотели мне сообщить?

– Да! – ответил я. – Суть в том, что автор, по мнению Хофштадтера, свихнувшийся идиот. Все искали отсутствующее звено головоломки, и вот оно.

– О!.. – протянула она.

На ее лице отразилось явное разочарование.

– Не стоит разочаровываться! – воскликнул я. – Неужели вы не видите? Все чрезвычайно интересно. Разве вас не поражает, что такая история закрутилась исключительно из-за того, что у какого-то человека не все в порядке с мозгами? Словно рациональный мир, ваш мир, был бы застойным прудом, а больная психика Петера – камнем с неровными краями, который туда бросили, и от него пошли такие странные причудливые круги.

Мои собственные мысли и образы необычайно взволновали меня. Безумие Петера Нордлунда имело грандиозное влияние на мир. Оно стало причиной интеллектуальных поисков, экономической деятельности, сформировало некое сообщество. Ему удалось заинтересовать самых разных ученых, разбросанных по нескольким континентам, пробудить в них параноидальные и нарциссические чувства. Они стали общаться в блогах, создавая и обсуждая конспирологические теории с участием тайных христианских организаций и т. п. У одного из них даже возникло желание встретиться со мной в кафе «Коста». Я сам полетел в Швецию, также пытаясь разгадать загадку. И так далее…

Я думал о своем собственном перенапряженном мозге, о своем личном безумии. О том, не являлось ли оно гораздо более мощным двигателем моей жизни, нежели моя рациональность. Вспомнил тех психологов, которые говорят, что мир приводят в движение психопаты. Без всякого преувеличения! По их мнению, общество и есть выражение этого особого вида безумия.

Безумие в моем представлении внезапно охватило весь мир, и мне страшно захотелось понять, как оно воздействует на развитие общества. Я всегда полагал, что общество, по сути своей, рациональное явление. А вдруг я ошибался? Что, если оно построено на безумии?

Я изложил Деборе свои мысли. Она нахмурилась, потом спросила:

– Вы уверены, что все, что связано с «Бытием или Ничто», порождение одного сумасшедшего шведа?..