Е. ЕФИМОВ, В. РУМЯНЦЕВ
      ДВА ГОДА ИЗ ЖИЗНИ АНДРЕЯ РОМАШОВА
      Повесть-хроника
      ________________________________________________________________
      ОГЛАВЛЕНИЕ:
      Глава 1. ТРЕВОЖНЫЕ ДНИ
      Глава 2. ПОЛКОВОЙ РАЗВЕДЧИК
      Глава 3. ПОМОЩНИК УПОЛНОМОЧЕННОГО
      Глава 4. КОНЕЦ ШТАБС-КАПИТАНА ЛОГАЧЕВА
      Глава 5. НОВЫЕ ЗНАКОМСТВА
      Глава 6. В ЛОГОВЕ
      Глава 7. ПУТЬ ПРЕДСТОИТ ДОЛГИЙ
      ________________________________________________________________
      В основе хроники "Два года из жизни Андрея Ромашова" лежат действительные события, происходившие в городе Симбирске (теперь Ульяновск) в трудные первые годы становления Советской власти и гражданской войны. Один из авторов повести - непосредственный очевидец и участник этих событий.
      Глава 1
      ТРЕВОЖНЫЕ ДНИ
      Летние сумерки медленно опускались на Симбирск. Угнетающая июльская духота отступала, уходила куда-то за речку Свиягу. Изнуренные жарой горожане привычно потянулись на Новый Венец. Здесь, в тенистой аллее, на высоком холме над Волгой, ветерок слегка шевелил листья деревьев и приносил хоть какую-то прохладу. Несмотря на тревожные времена, на стрельбу по ночам, на страшные слухи о бандитах, о наступающих белочехах, аллея наверху была заполнена гуляющими.
      Проплывали светлые платья барышень из "порядочных" семей, сопровождаемых студентами в куртках внакидку, гимназистами в лихо заломленных форменных фуражках. У одной из скамеек столпились девушки в цветастых ситцевых кофточках - портнихи с первой в городе государственной швейной фабрики. Устало шаркая огромными пыльными сапогами, прошел высокий длиннобородый дядька в косоворотке и плотном, темном, несмотря на жару, пиджаке. За ним парни с гармошкой, в военных гимнастерках, в пиджаках, подпоясанных ремнями, - рабочие заволжского завода, добровольцы красных отрядов. Под руку с женой важно прошествовал известный в городе врач Николай Николаевич Сазонов...
      На всю эту публику рассеянно посматривал белобрысый паренек, одиноко сидевший на скамейке невдалеке от повисшей над крутым обрывом беседки.
      Время от времени он приподнимался, высматривая кого-то в аллее. Во всей его фигуре чувствовалось напряжение. Не увидев, кого ждал, он снова садился на скамейку и равнодушно переводил взгляд с толпы на раскинувшуюся внизу величественную панораму, освещенную последними лучами заходящего солнца, - на Волгу с переброшенным через нее мостом, на зеленый Попов остров, на темнеющие вдали дома большого села.
      Вскоре стало почти темно.
      - Молодой человек, разрешите присесть рядом с вами, - услышал он вдруг над собой мужской голос.
      Паренек с досадой взглянул на подошедшего: невысокий, рыжеволосый, в темной накидке. Словно не заметив недоброжелательного взгляда, мужчина спокойно уселся рядом и стал обмахиваться соломенной шляпой:
      - Ф-фу! Ну и жарища! Вечер, а никакого облегчения...
      Паренек не проявил желания поддерживать беседу. Но незнакомца это нисколько не смутило.
      - А я вас знаю, - заявил он вдруг, внимательно оглядывая соседа сверху вниз, словно его очень заинтересовали его рубашка и защитные галифе, туго перехваченные внизу короткими зелеными обмотками.
      - Я с вами не знаком! - отрезал паренек и, приподнявшись, снова нетерпеливо посмотрел поверх голов гуляющих в конец аллеи.
      - Ну-ну, молодой человек! Нельзя так грубо, я же старше! И напрасно вы сердитесь, я вас действительно знаю. Вы Андрей Ромашов, курьер из ЧК. Так ведь?
      Парень взглянул на незнакомца, на этот раз с изумлением. Кто такой? Кажется, он раньше где-то видел этого рыжеволосого человека. Но где, когда? Что ему надо?..
      - Вот видите, - продолжал тот, усмехаясь. - Наконец-то вы обратили свое благосклонное внимание на мою скромную особу. А между тем у меня есть к вам интересное дело. Весьма...
      - Нет уж, - поднимаясь, ответил Андрей. - Вы меня извините, но мне надо идти. К тому же... Не знаю я вас...
      - Напрасно вы так. Мы ведь с вами действительно знакомы, правда, заочно.
      - Это как же? - спросил Андрей, снова опускаясь на скамейку. Может, стоит еще подождать Наташу? К тому же занятно: где же они с этим человеком встречались?
      - Да вот так! Вы ведь хотите стать актером? А я режиссер. Недавно приехал из Самары. Может, слышали? Собираюсь тут театр организовать. Губисполком уже дал разрешение. А когда я стал расспрашивать о способных для нашего дела людях, мне вас назвали и даже издали показали... Внешние данные у вас есть...
      Гм, режиссер, тот самый... Может, и правда где-то он его видел, и, кажется, не раз... В исполкоме, наверно? А вдруг этот человек - его судьба и осуществится давняя мечта играть в театре! Интересно, надо с ним поговорить. Но как же Наташка, что с ней случилось?..
      - Вы, очевидно, кого-то ждете? - словно угадав смятение Андрея, снова нарушил молчание незнакомец. - Смотрите, стемнело уже. Видно, не явится ваша пассия... Женщины - народ неверный, легкомысленный! - Он помолчал. А мне почему-то кажется, я даже уверен в этом, что мы с вами подружимся, заговорил он снова. - Кстати, у меня есть к вам, так сказать, просьба личного характера. Да что мы? Народу здесь многовато, побеседовать нам как следует не дадут. Может, спустимся пониже? О, вы, я вижу, струсили, юный Нат Пинкертон? - воскликнул он, заметив колебание парня.
      - Ну вот еще, чего мне трусить! - пробасил Андрей, поднимаясь.
      Он еще раз осмотрелся: нет, не видно Наташи... Теперь-то уж наверняка не придет - действительно совсем стемнело.
      - Пойдемте. - И он решительно, не оглядываясь, зашагал вниз.
      Когда они ступили на пустынную, обсаженную кустарником дорожку, снова раздался хрипловатый голос режиссера:
      - Вот сюда, мой юный друг, сюда. Здесь удобная скамеечка, прямо прелесть...
      Андрей почувствовал, как его мягко, но настойчиво тянет вниз рука незнакомца, и опустился на невидимую в темной пахучей влаге густого кустарника низкую скамейку. И тут его вдруг охватила тревога. Черт-те что! Какой-то странный тип, утверждает, что режиссер, и знает его, даже знает, где Андрей работает, а он-то и размяк и, как баран, идет за ним в темноту, в безлюдное место. Еще кокнет его тут - сколько уже раз было с другими... Андрей машинально нащупал в кармане наган.
      - Да не бойтесь вы, ради бога! - воскликнул, заметив его движение, незнакомец. - Ничего я вам не сделаю. Говорю же, что хотел бы потолковать с вами об одном сугубо личном деле.
      Режиссер вдруг перешел на негромкий шепот, но речь его по-прежнему текла свободно, без запинки. "Как хороший докладчик на митинге", - подумал Андрей.
      - ...Театр, знаете, теперь, в такие-то времена, дело крайне сложное. Но я добьюсь своего обязательно. Театр - мое призвание! Мне, как и вам, наверное, без искусства жизни нет! Положитесь на меня, если у вас есть актерские способности, я открою перед вами путь в святой храм искусства. Вы даже представить себе не можете, какое наслаждение творчеством ждет вас. А успех? А слава? У вас будет все! У вас будут деньги! Вы еще очень молоды и не представляете себе, какую власть дают человеку деньги. А я умудрен опытом, я знаю... Это же тот самый рычаг, которым Архимед собирался перевернуть мир. Человек с деньгами - князь, царь, бог! Вы мне сразу понравились, Андрей, и я хочу дать вам немного этой власти. Так сказать, авансом под ваш талант. Смотрите: у меня здесь две тысячи... Сверкнул фонарик, и Андрей увидел на коленях режиссера внушительную пачку кредиток. - Две тысячи! Берите! На обзаведение театральным гардеробом. Я, знаете ли, человек широкий. Правда, мне бы хотелось, чтобы и вы оказали мне в благодарность пустяковую услугу... - Он помолчал. - Если бы вы могли, Андрей, добыть для меня пять - десять штучек чистых бланков губернской чрезвычайной комиссии с круглой гербовой печатью в левом нижнем углу, я был бы вам очень признателен. У вашего начальника в столе наверняка много таких лежит, он и не заметит, что нескольких не хватает, а меня бы вы очень одолжили...
      Андрей молчал, ошеломленный. Вот гад! Схватить его за горло?.. Но ведь Андрей тут один, а режиссер - дядька сильный, это видно, да и в кустах, может, еще кто-нибудь сидит, его помощнички... Ну, идиот! Полный, круглый идиот, куда полез-то!
      - Знаю, знаю... Вы, наверно, решили, что я какая-то контра крупная, заговорил, не дождавшись ответа, незнакомец. - Нет, нет! Я, мой юный друг, действительно режиссер, обыкновенный режиссер, и нам с вами предстоит еще хорошо поработать вместе в театре. Просто сейчас я оказался в несколько затруднительных обстоятельствах: дело в том, что мой родной брат недавно арестован за мелкую спекуляцию, и я очень боюсь, что вдруг его в суматохе расстреляют, ведь белые подступают к Симбирску - скоро здесь такая будет заварушка!
      Андрей продолжал молчать.
      - Ну как? Может, мало за такую услугу я вам дал? Извольте - добавлю пятьсот.
      Андрей сидел как парализованный - ни двинуться, ни слова сказать.
      - Ну, три тысячи? Хорошо?.. Пять! Подумайте только, какие деньги - и за пустяк! Берите! - С этими словами он положил на колени Андрея увесистую пачку и встал. - Теперь договоримся конкретно, - сказал он жестким, не похожим на прежний - заискивающий - голосом, - завтра, не позже полудня, принесете бланки в Колючий садик. Там около будочки - помните, где раньше торговали шипучкой, - есть дуплистая липа. Чтобы вы не ошиблись, - на одном из ее сучков будет висеть бечевка. Положите бумажки в дупло, и мы квиты. И вот еще что: не вздумайте финтить или доложить там своему начальству. Я, знаете ли, ужасно не люблю, когда со мной такие шутки играют! Надеюсь, вы понимаете? Ну пока, желаю успеха... - И с этими словами он исчез, словно растворился во тьме.
      Андрей продолжал сидеть в каком-то оцепенении. Все произошло так неожиданно, что он не мог прийти в себя. Рука механически нащупала плотный пакет. Деньги! Значит, он, начинающий чекист, принял деньги - взятку?.. Та-ак! Теперь никто не поверит ему, скажут: "Продался, гад, контре".
      Он тихонько вытащил из кармана спички, прислушался - никого. Зажег одну. Да, деньги, настоящие деньги! И все - сторублевые бумажки. Андрею вдруг стало холодно. Никогда, никогда еще за всю его шестнадцатилетнюю жизнь не было у него в руках такой суммы. А хорошо бы братьям и сестрам всем одежду и обувь купить. И себе галифе, красные, суконные, и сапоги хромовые... Вот бы девчонки смотрели!.. А Наташка уж прибегала бы на свидание как миленькая. Не то что сегодня... Андрей с ужасом спохватился: о чем он думает? Это же взятка! Самая настоящая взятка! Чекисты - стражи революции. Так ему Лесов еще при первом знакомстве сказал. А он-то, хоть и курьером, но в ЧК!.. Какой же он страж? Деньги взял и эту контру не задержал!..
      Режиссер? Врал, наверное. Да и зачем ему бланки? Про брата чего-то, спекулянта, плел. У, вражина!.. Как же быть? Пойти домой, с отцом-матерью посоветоваться? Нет! Отец и так косится: "В Чеке работаешь, а кто позволил?" И бабка с дедом сразу же на батину сторону станут. Ничего они в его работе не понимают. Мать? Ей, бедной, и без того худо: ребята мал мала, полна куча, а она еще теперь красным директором на швейной фабрике стала. Батя и на это сердится: неграмотная почти, а в начальство лезет. Да еще бабка все твердит, что большевикам скоро каюк и всю семью за мать да за Андрюшкину Чеку постреляют. Нет, домой нельзя!..
      А может, выкинуть или спрятать эту проклятую пачку - и, мол, ничего слыхом не слыхал, видом не видал? Не-ет! Тот, рыжий, не напрасно сказал: "Ужасно не люблю, когда со мной такие шутки играют". Как же теперь объяснить все товарищу Лесову? Что с деньгами делать?..
      Вопросы, вопросы, а ответов нет. Кто их подскажет? И тут в памяти всплыло спокойное бородатое лицо. Широков! Дядя Петя, Наташкин отец. Он большевик, в губкоме работает и давно знает Андрея. Вот он-то уж наверняка поверит, что не взятка это, а случай. И посоветует, как быть. Недаром же Петр Андреевич два месяца назад рекомендовал его на работу в ЧК.
      Андрей решительно поднялся со скамьи...
      * * *
      Жаркое и тревожное лето 1918 года. Молодую Советскую Республику со всех сторон сжимало тесное кольцо фронтов. В Поволжье бушевал мятеж белочехов. В Симбирске и губернии было введено чрезвычайное положение. Белые совсем близко: захватили Ставрополь, Сызрань, Бугульму и рвались к Симбирску. Молодые, только что сформированные красные отряды с трудом сдерживали натиск хорошо вооруженных белочехов, отборных белогвардейских офицерских частей и казаков Каппеля.
      А в самом губернском городе этим событиям предшествовали не менее драматические. Только-только удалось чекистам обезвредить контрреволюционную подпольную организацию "Союз защиты", как вспыхнул левоэсеровский мятеж под руководством самого главкома Восточного фронта изменника Муравьева. Лишь решительные самоотверженные действия местных большевиков и командующего Первой армией Михаила Николаевича Тухачевского спасли тогда положение. Но, к сожалению, ненадолго.
      ...В большом, уставленном швейными машинами зале старинного двухэтажного кирпичного здания, где разместилась швейная фабрика, собрались все работницы. Несмотря на раскрытые окна, было очень душно. Под сводчатым потолком тускло горели пыльные электрические лампочки.
      - Товарищи! - негромко говорил коренастый широкоплечий человек в распахнутой тужурке - комиссар из отдела военных заготовок Стежкин. - Я пришел сюда, чтобы откровенно рассказать вам о текущем моменте. Белые близко и через день-два могут прорваться в Симбирск. Нашим отрядам придется временно отступить. Положение тяжелое. Транспорта не хватает, и мы не имеем сейчас никакой возможности вывезти все сшитое вами для наших красных бойцов обмундирование. А еще у вас тут есть большие запасы шинельного сукна. Это дорогое военное имущество, очень нужное нам, революции. Не можем мы его белым оставлять. Подскажите, товарищи, что делать?
      - Да чего там, - послышался голос сидевшей за столом, рядом с директором Ромашовой, председателя фабкома Осиной, - раздайте нам, и дело с концом! А возвратятся наши - работницы все принесут назад, до ниточки...
      - Дельное предложение, - одобрительно кивнул Стежкин. - Как думаете, Евдокия Борисовна? - обратился он к Ромашовой.
      - Да, конечно! Давайте сейчас же и раздадим - времени-то особо думать нет. И выхода другого не вижу.
      - Все согласны? - спросил Стежкин. - Тогда приступайте к раздаче, товарищ Ромашова.
      У стола быстро выстроилась длинная очередь. Кладовщица выдавала пачки готового обмундирования и тяжелые рулоны сукна.
      - А вам, Евдокия Борисовна, надо уезжать. Оставаться тут никак нельзя, - тихо сказал Стежкин, отведя Ромашову в сторонку. - Машины и моторы фабрики тоже не сегодня завтра снимем и спрячем. Когда вернетесь, все наладите.
      - Не могу я уехать, семья у меня, сами знаете - мал мала меньше. Как их оставишь?
      - Ничего, с родственниками побудут. Недолго ведь. Вы не медлите уходите, а то беляки вспомнят, что вы красный директор, несдобровать вам...
      - Евдокия Борисовна! - прервала разговор подошедшая к ним кладовщица Катя Кедрова. - Сукна еще много осталось, да и обмундирования тоже, а раздавать больше некому. Что будем делать?
      - Я знаю, Борисовна, где спрятать, - вмешался вдруг стоявший неподалеку сторож фабрики Асафьев. Старик осмотрелся и поманил их за собой в угол: - Идите-ка сюда. Береженого и бог бережет, а то как услышит кто неподходящий. Да, так вот. Служил я еще при старом режиме у одной очень богатой помещицы. Может, знаете: госпожа Френч?..
      - Знаем, Кузьмич, знаем. Не тяни ты душу, бога ради! Говори дело, нетерпеливо воскликнула молодая черноглазая Катя.
      - А ты не спеши, торопыга... Значит, как началась заварушка ета, она и отъехала в Англию, к родственникам каким-то там, што ли. А домина у ей на Московской улице остался преогромный, пустой совсем. Никто в ем не живет. И под ним - подвал, весь хламом заваленный. Так што, ежели сукна там схоронить и той рухлядью завалить, то никто и не догадается.
      - А может, и правда? - сказала директор. - Но если прятать, то надо везти сейчас же, пока темно. Лошадь с телегой есть - как раз дрова привезли.
      - Только возчик-то нам здесь ни к чему, - опять вмешался сторож. - Вы тихонько погрузите, а я отвезу и схороню.
      - Я отошлю возчика, это наш транспорт, воензаговский, - сказал Стежкин. - Скажу: не стоит, мол, тащиться так поздно в конюшню. Лошадь и здесь постоит, а он пусть завтра за ней придет.
      Работницы разошлись, таща на плечах тяжелые пачки. А Евдокия Борисовна, Стежкин, кладовщица и сторож принялись за погрузку.
      - Ну и запасли сукон-то! - ворчливо заметил старик, когда после двух его ездок вместе со Стежкиным они снова начали накладывать на телегу тяжелые рулоны.
      - Последние, Кузьмич, остатки. Вишь, светлеть начало, побыстрей бы управиться, - ответила Ромашова.
      Серый сумрак рассвета уже заливал город, когда Евдокия Борисовна возвращалась по пустынным улицам домой. "С утра надо будет приняться за машины, - думала она. - Тут без мужиков не обойдешься. Попрошу помощи у военных..."
      * * *
      Андрей быстро шагал по Московской улице. "Вот незадача-то - проспал. Надо бы спозаранку, но, как назло, никто не разбудил. Что Лесов теперь скажет?" - думал он, почти переходя на бег.
      Вчера вечером, когда он, запыхавшийся, взволнованный, пришел к Широковым, Петр Андреевич что-то писал, сидя за круглым столом под большой керосиновой лампой. А Наташа с матерью зашивали прямо на полу посреди комнаты большие узлы.
      - Андрюша, мы уезжаем, - бросилась к нему девушка. - Завтра пароходом в Казань, к папиной сестре.
      - Как же так?
      Широков оторвался от своих бумаг:
      - Не завтра послезавтра нам придется оставить город - Каппель прорвался с юга. Там, в Казани, им поспокойней будет. А я воевать ухожу...
      Наташа стояла опустив руки и как-то жалостливо смотрела на Андрея.
      - А у меня к вам срочное дело, Петр Андреевич, - сказал Андрей, стараясь не глядеть на нее.
      - Ну что ж, пойдем в сад, а то здесь духотища - дышать нечем.
      Когда они уселись в крохотной беседке, Широков внимательно, не перебивая, выслушал подробный рассказ Андрея о происшествии на Венце.
      - Покажи деньги, - попросил он, когда паренек кончил. - Да, настоящие, без обмана. И сумма крупная. Тут что-то есть...
      - Сунул мне, гад, а я его не задержал. Получается, купил он меня... Что теперь ребята в ЧК скажут? Продался! А Лесов, наверное, в расход велит пустить?
      - Эх, молодо-зелено! - Широков засмеялся. - Да тут дело, очевидно, посерьезнее, чем простая взятка. И вполне может быть, ты хорошо сделал, что взял деньги и не отказался от предложения.
      - Это почему же?
      - Думаю, хотят они перед самым нашим уходом освободить кого-то своего из тюрьмы. Говоришь, брата? Постой, постой! Ведь он у тебя просил несколько бланков. На каждого арестованного нужен свой, отдельный бланк. Значит, стараются вытащить нескольких гадов. Да, да, так и есть. Молодец...
      - Что так и есть? - Андрей ничего не понимал.
      - Молодец, - продолжал Широков, - все правильно. Значит, так: утром увижу Лесова на губкоме и скажу ему. А ты с утра прямо в ЧК и тоже доложи ему, да поподробнее. Только ни в коем случае не проговорись нигде.
      - А я, дядя Петя, в Красную Армию хочу записаться. Уж сейчас-то меня наверняка примут.
      - Ну, тут ты, брат, не совсем еще уразумел, где и какое дело важнее. Понятно? Кстати, как мать? Ей, да и тебе тоже, надо уходить из города. Вас каппелевцы по головке тут гладить не будут.
      - Все равно воевать пойду. Я в ЧК только бумажки по канцеляриям таскаю. И без меня найдется кому их носить. А мама, наверное, уедет. Младших вот жаль только...
      - Ничего, и с бабкой поживут. Голову сохранить важнее. Ну, я пойду, у меня дела, а ты поступай, как договорились.
      Широков быстро вышел из беседки, а вместо него тут же появилась Наташа.
      - Не сердись - меня мама не пустила, - начала Наташа, усаживаясь рядом с Андреем на скамейку, - велела помогать ей вещи укладывать. Потому и не пришла.
      - А я и не сержусь.
      - Проводишь нас завтра на пристань? Мне ужасно не хочется уезжать. Папа говорит, белые вот-вот придут в Симбирск и нас из-за него сразу же арестуют. А я-то думала поступить здесь на работу. Знаешь, недавно я познакомилась с двумя замечательными девочками. Они члены Союза III Интернационала и меня к себе зовут.
      - И у нас в ЧК уже есть три парня из соцмолодежи. Говорят, ячейку организуем. Эх, Наташка, как мне не хочется, чтобы ты уезжала! Все так замечательно шло, и на тебе... - Он слегка притронулся к пепельной косе девушки. - Помнишь, как вы у нас на квартире жили? Я на тебя тогда ну никакого внимания... Знаешь, если бы не беляки, я бы на артиста пошел учиться. Вот разгоним всю контру, обязательно поеду в Питер или в Москву. Конечно, неплохо быть и сыщиком, как там Нат Пинкертон или Ник Картер... Но мне и театр нравится очень. Помнишь, как я в Булычевский театр ходил? Там мальчик играл, сын артиста. Один раз он заболел, так я его заменил на сцену выходил.
      - Наташа! - послышался из окна голос матери, Веры Константиновны.
      - Сейчас, мама. Андрюша, ты проводишь нас? И обещай, что без меня в Москву не поедешь. Я тоже хочу там учиться.
      - Обязательно! - с жаром воскликнул Андрей. - Я тебя очень буду ждать. Вот завтра запишусь добровольцем в 1-й Симбирский полк, разобьем беляков, а там вы приедете - и опять вместе будем.
      - Я тебя тоже ждать буду, - тихо сказала девушка и добавила уже совсем шепотом: - Только тебя...
      ...И вот сегодня, вспомнив по пути все это, Андрей радостно улыбнулся и прибавил шаг. Интересно, успел Петр Андреевич все рассказать Лесову? Что-то он скажет сейчас?
      Кивнув знакомому красноармейцу-часовому у входа, он быстро взлетел по лестнице, проскочил пустую приемную и приоткрыл тяжелую дверь. Лесова в кабинете не было... Андрей устало опустился на стул. Может, Широков неправильно понял его вчера? А что, если все не так?
      В комнату заглянул оперуполномоченный Никита Золотухин.
      - Ты что как на похоронах своих сидишь? - заметил он. - Не выспался? Или натворил чего и исповедоваться к начальству пришел?
      - А ты уж больно веселый, как я погляжу, - сердито буркнул Андрей. Радоваться-то чему? Беляки на носу...
      Вид у Золотухина был действительно бодрый: кожаная фуражка на затылке, старая, потрескавшаяся, пожелтевшая кожанка распахнута, а под ней - сине-белые полосы матросской тельняшки. Сверкает ярко начищенная бляха на матросском поясе, и болтается на длинных ремешках чуть ли не до колена наган в черной кобуре. И вся крепко сбитая невысокая фигура, смуглое, скуластое лицо оперуполномоченного выражают непреодолимую энергию, а от узких черных глаз остались, казалось, одни щелочки.
      - Чего унывать-то? Я вон сегодня ночью одну такую операцию провел куда там! А беляков погоним, не бойся.
      Бывший матрос-балтиец за эти два месяца стал буквально кумиром Андрея. Золотухин ведь быстрее и лучше всех раскрывает самые запутанные дела. Бандиты боятся одного его имени. Андрей мечтал вместе с Никитой участвовать в его рискованных операциях. "Освойся да подрасти и подучись", - отвечал на его просьбы Лесов.
      В приемную быстро вошел высокий худой человек с папиросой под пожелтевшими от частого курения пышными усами - наконец-то товарищ Лесов. Председатель губчека что-то говорил, размахивая правой рукой, как рубил, своему заместителю Крайнову - плотному, коренастому, немолодому рабочему заволжского завода.
      - А-а, Ромашов, заходи. Что скажешь?
      Андрей покосился нерешительно на зашедших вместе с ним в кабинет Крайнова и Золотухина, но, увидев ободряющий кивок Лесова, быстро вытащил из кармана пачку сторублевых кредиток и осторожно положил на стол:
      - Во-от... Здесь точно пять тысяч, я считал.
      - Знаю, знаю, мне Широков сказал. Ну-ка, сынок, давай подробнее. Садитесь, вы тоже нужны, - сказал Лесов сотрудникам.
      Он внимательно выслушал рассказ Андрея и, задав еще несколько вопросов, коротко заключил:
      - Ну что ж, получилось у тебя в основном как надо - если, конечно, учесть, что чекист ты начинающий. В общем, будет время - тебе Золотухин объяснит, что и как в таких положениях следует делать. - Затем, обратившись к товарищам, председатель губчека добавил: - Привыкли получать за деньги все и думают, что купили парнишку. Поняли, в чем дело?..
      Крайнов и Золотухин молча кивнули.
      - Значит, вот тебе, Ромашов, пятнадцать бланков. - Вынув их из стола и отсчитав нужное количество, Лесов стал ставить на них печать. - Отнесешь и положишь, куда условились.
      - Но как же, Григорий Ефимович?.. - недоуменно начал Андрей.
      - Так надо, ясно? - прервал Лесов. - А потом вернешься сюда и пойдешь на операцию вместе с Золотухиным.
      - Ясно, товарищ председатель! - вытянулся, расплывшись в улыбке, Андрей и, схватив пачку бланков, вылетел из кабинета.
      - Заверни их. И аккуратно там, незаметно! - крикнул ему вдогонку Лесов.
      - А ты, Борис Васильевич, - обратился он к Крайнову, - сейчас же поезжай к начальнику тюрьмы, скажешь, что мои белые бланки отменяются, а вместо них вводятся розовые. Тут, на наше счастье, у типографии как раз белой бумаги не было, так они мне часть бланков на розовой отшлепали. А если кто явится якобы от меня с приказом на белом бланке об освобождении заключенных, пусть потянет минут двадцать - полчаса, подготовит свою охрану, тех задержит и мне сообщит. Потом сразу катай сюда - надо готовиться к эвакуации.
      Крайнов молча встал и вышел из кабинета.
      - Никита, - повернулся Лесов к Золотухину, - тебе предстоит еще одно дельце - возможно, со стрельбой. Приготовь взвод охраны, и пулемет захватите... Эх, если бы нам не отходить... Они же, ясно как день, тех эсеровских деятелей спасти хотят.
      * * *
      В Колючем садике не было ни души. Обыватели, напуганные гулом усилившейся артиллерийской канонады, боялись высунуть нос из наглухо закрытых калиток и ворот. Еще раз оглядевшись, Андрей осторожно прошел по пустынной аллейке к заколоченной досками зеленой будке. Где же эта чертова липа? Ага, вон болтается какая-то тесемка. Он пролез через кусты. Фф-у! Вот и дупло. Сунув туда сверток, он снова оглянулся и с независимым видом зашагал к выходу.
      Ну и жарища! Зато как быстро все получилось! Еще есть время - может, забежать на минутку к Наташе? Ноги сами собой повернули на Мало-Казанскую. Сердце Андрея тревожно забилось. Неужели уехали? Но на стук раздались шаги, дверь осторожно приоткрыла Вера Константиновна.
      - Здравствуйте. А я было подумал, вы раньше времени уехали, - все закрыто.
      - Нет, мы сегодня часов в десять-одиннадцать вечера уезжаем. Заходи, Андрюша. Ты нас проводишь? Петр Андреевич не сумеет.
      - Конечно, обязательно. А где Наташа?
      - Пошла к твоей матери, на фабрику, хочет уговорить ее поехать с нами. Нельзя Евдокии Борисовне здесь оставаться.
      - Нельзя. Но боюсь, не поедет она.
      - Да ведь каппелевцы убьют ее!
      - Вот и я ей говорил. Не знаю уж, что и будет... Ну, я побежал, привет Наташе. Вечером обязательно приду.
      Издалека грозно, как приближающиеся раскаты грома, доносились артиллерийские залпы. "Беляки совсем близко", - подумал Андрей, направляясь обратно на Московскую. Что же это будет с матерью? С братьями, сестрами, отцом?.. Перед его мысленным взором замелькали картины их жизни.
      ...Вернувшись с фронта, отец никак не мог найти себе постоянного дела. Все по мелочам работал - кому комод сделает, кому дом подремонтирует - или на пристань нанимался. Зарабатывал мало. Мать по-прежнему шила, но теперь уже обмундирование и белье для красногвардейцев. Однажды она пришла с фабрики растерянная какая-то, будто даже виноватая. "Ну вот, Василий Петрович, - сказала отцу, - избрали меня, хоть и отбивалась, да избрали..." - "Это куда же?" - спросил батя. "Да заведующей, понимаешь, красным директором нашей фабрики! - почти с отчаянием выкрикнула мать. "Эх, дура ты глупая! - Василий Петрович только махнул рукой. - Ты же малограмотная. Небось Широков посоветовал согласиться?" - "Он!" - кивнула Евдокия Борисовна...
      Теперь мать уходит на свою 1-ю фабрику Губодежды чуть свет, а возвращается за полночь. Ходить поздно вечером ох и страшно! На улицах стреляют, грабят. Андрей вместе с отцом встречают ее. А бабка всем недовольна - ворчит и молится, молится и ворчит. Больше, конечно, от нее деду достается, но тот отмалчивается...
      И чего ей быть недовольной - непонятно. Власть теперь своя, семья их рабочая. И дед, и отец, и мать, да и бабка всю жизнь спину не разгибали, а поесть досыта не могли. Бабка твердит: большаки, мол, теперь дом отберут. Ерунда! Дед с отцом дом этот своими руками по бревнышку, по досочке собирали, прилаживали.
      Нет, Советская власть - она за всех, кто сам трудится. Андрей это сразу почувствовал сердцем, хотя и не все еще понимал тогда, в семнадцатом. Потому и бегал на митинги, и листовки разносил, добровольцем записывался, и к Широкову за советом пошел - куда определиться.
      И еще зачастил в Народный дом. Там собирались молодые рабочие, солдаты, студенты, гимназисты. И Наташа приходила... Пели песни, читали стихи. И спорили, спорили без конца: какая будет жизнь, какое теперь нужно искусство народу, какие пьесы ставить... Он слушал, слушал, готов был сидеть здесь вечно.
      Андрей остановился: вот штука-то, даже не заметил, как у самых дверей губчека оказался.
      * * *
      У городской тюрьмы в этот душный послеполуденный час не было ни души. Лишь одинокий часовой тоскливо маячил у входа, на самом солнцепеке, но и он время от времени скрывался в двери - видно, отдохнуть от нестерпимо горячих лучей.
      Лежать в густом бурьяне не жарко, но Андрею то и дело хочется встать, перевернуться, почесаться. Вот, кажется, муравей пополз по руке. Ой, как щекотно!.. Надоедливые мухи так и вьются вокруг, а шевелиться нельзя Золотухин строго-настрого запретил.
      Когда, наконец, гады эти появятся? Нельзя же целую вечность здесь лежать! А может, и не будет никого? Андрей скосил глаза влево. Никита снял свою неизменную кожаную шоферскую фуражку и прикрыл голову огромным лопухом. Дремлет? Нет, глаза открыты, смотрят на дорогу. И как у него терпения хватает?