- Ромашов, Ромашов! Я его хорошо знаю. Чекист! Меня когда в комсомол принимали, ему такие дифирамбы пели.
      - Чекист, говоришь? Точно?
      - Еще как точно! В губчека работает. Когда он Зойку от бандитов спас, его мой будущий тесть пригласил к себе. А там как увидел его доктор Суров, сразу признал: он у него в доме обыск делал. Убил бы его за Зойку! Видеть не могу. И зачем он сюда приходил? Я бы дернул еще стаканчик. - Вадим совсем захмелел, язык его заплетался.
      - На, пей. И забудь об этом. А то ты все на баб сводишь. Кто о чем, а шелудивый всегда о бане твердит. Пора бы тебе за дело настоящее браться. Одними женитьбами жизнь свою не устроишь. Думаешь, комсомольцем стал - так все образуется. Шиш!.. Они вон еще раскопают, кто твой отец, узнают, как ни ловчи. С ними знаешь как надо? - Коренастов поднял глаза на собеседника и, увидев, что тот уже спит, положив голову на руки, с досадой сильно толкнул его. Мертвецки пьяный парень кулем свалился под стол.
      Чекист! Как же теперь быть? Филипп Антонович поднялся, прошелся по комнате. А может, за его домом уже наблюдают? Да нет, глупости! Если бы следили, он заметил бы, опыта достаточно. Однако предпринимать что-то надо... Его размышления прервал осторожный, но настойчивый стук. Что обыск, уже?.. Нет, нет, без паники! Так с обыском не стучат... Он налил в стакан самогон, выпил одним глотком и пошел к двери.
      - Кто?
      - Скажите, Синегубов Сергей Сергеевич не здесь живет?
      - А вы ему кем приходитесь?
      - Двоюродным братом, - донеслось снаружи.
      - Свой, - с облегчением вздохнул Коренастов и загремел засовами.
      В свете керосиновой лампы перед ним возник высокий носатый мужчина в крестьянском чапане и широкополой шляпе.
      - Привет, Антоныч! Не узнаешь? - Гнусавый голос незнакомца что-то напоминал хозяину, но он только молча пожал плечами.
      - Сейчас узнаешь. - Пришелец сбросил прямо на пол чапан, снял шляпу и... сдернул нос. - Ф-фу, проклятый! И как только актеры эту муру на лицо цепляют! Я прямо измучился. Теперь признаешь? - На Коренастова уставилось уродливое безносое лицо бывшего начальника контрразведки каппелевцев Баньковского.
      - О, господин полковник! Как это вы решились пожаловать сюда? Вас же в городе многие знают.
      - Для этого нос проклятый и приклеил - чуть не задохнулся. Ну, здорово, давно не виделись.
      - С прошлого года. Вы зачем к нам?
      - Дела, дружище, дела. Личные и государственные. Как брат поживает?
      - Убили его красные. Он у Ухначева начальником штаба был.
      - Ай-яй-яй, не знал, не знал. Жаль, хороший офицер был. Сочувствую от души. Может, пригласишь, наконец, в комнату? Или у тебя там есть кто?
      - Есть, парень один, спит пьяный. Проходите.
      - О, да у вас тут выпивка! Это хорошо. - Баньковский быстро налил себе полный стакан. - Твое здоровье. Времени мало, давай о деле, - он покосился на спящего на полу Вадима.
      - Ничего, его пушечным выстрелом не добудишься. Ладно, ладно, я его вытащу. - Коренастов подхватил Вадима за ноги и поволок в спальню Симочки. - Теперь можете совсем не беспокоиться, - сказал он, плотно прикрывая дверь.
      - Вам следует срочно получить большую партию боеприпасов и оружия. Там же...
      - Трудно очень стало ездить по Волге - чекисты везде шныряют, выглядывают, выискивают.
      - Ничего не поделаешь. Вывезти оттуда надо, не медля. Сами знаете, держать там долго невозможно.
      - Придется не в город, а прямо в лес доставлять.
      - А что, тут вам не надо?
      - Здесь уже заполнено все. Хватить должно на всех, в случае если удастся подняться. А вы почему же сами приехали? По почте удобнее и безопаснее.
      - Говорю же тебе, личные дела были. Вот заодно и зашел. Так надежнее, чем письмом. Сам знаешь, как они теперь идут. - Баньковский налил себе еще стакан и покосился на капусту. - Чего-нибудь посущественнее нет?
      - Сейчас принесу...
      - Ну, рассказывай, как в Симбирске жизнь, - благодушно сказал Баньковский, когда они уже вдвоем выпили и закусили, - как большевички тут орудуют. Был я сегодня у своего дома. Поглядел и ахнул: одни стены. Разграбили товарищи, все добро вывезли. А потом прошелся, посмотрел: у Кирпичникова, Заборина, Балакирщикова - везде то же самое. Прямо плакать хочется. Может, и в самом деле господь бог наказывает нас, православных, за грехи наши, а?
      - Да какие там грехи! Добренькие слишком с ними были - вот и расплачиваемся. Крепче зажимать надо было. И казней, казней побольше! А то, видите ли, ссылки им...
      - Может, ты и прав. Вон твой друг Никита Ухначев как с мужиками расправляется - почище, чем я в контрразведке. Его и боятся, по всей губернии страх нагнал, второй год изничтожить не могут. Так-то... Ты ему оружие-то побыстрее подкинь, понял? А то вы тут в городе все медлите.
      - В такой обстановке хочешь не хочешь приходится в союзнички всякую шваль брать - анархистов, эсеров... Вот и либеральничаем.
      - Да-да... Ну, ничего, большевиков задавим, с этими быстро расправимся. Давай-ка выпьем. - Баньковский снова поднял полный стакан и взглянул на Коренастова. Тот спал, положив свою большую лохматую голову на руки.
      - Ого, хозяин-то, кажется, уже бай-бай, - негромко сказал сам себе полковник. - Что ж, и без него не заскучаем.
      Он допил свой стакан. Затем открыл грязный брезентовый портфель, с которым пришел, и стал вытаскивать из него какие-то бумаги. Наконец с самого дна достал объемистый узелок, положил на стол и развязал. Тускло заблестели золотые браслетки, ожерелья, кольца, сверкнули яркими лучиками бриллианты.
      Баньковский несколько мгновений молча любовался своим богатством. Да, черт возьми, он все же сумел раздобыть себе кое-что на черный денек! А ведь два состояния когда-то прожил! Ну что ж, господа хорошие, вы здесь себе воюйте с большевиками, а с него хватит. Все равно толку нет и не будет. Теперь бы только пробраться из России за границу. В Париж - вот куда надо ехать...
      Углубленный в свои мысли, полковник не слышал, как скрипнула дверь и в столовую вошла молодая женщина в халате, с распущенными волосами. Симочка недавно вернулась - прошла в дом через половину религиозной общины. В спальне увидела на полу спящего пьяного Вадима и поняла, что Коренастов с кем-то еще пьет. Раздевшись и улегшись в огромную двухспальную кровать, она прислушалась к тихой беседе в соседней комнате, однако ничего не могла разобрать. Но вот разговор стих. Ушли?..
      Она встала и тихо отворила дверь. Увидев страшного безносого человека, уставившегося в драгоценности на столе, Симочка остолбенела. Первым движением Баньковского было прикрыть свои сокровища, но он тут же понял: поздно, эта женщина все равно их уже увидела.
      - Вы кто?
      - А вы? Я хозяйка здесь, Серафима Ивановна.
      - Ха, а я ведь вас знаю...
      - Откуда?
      - Да, да! Вы вот такой девочкой были - дочка Анны Федоровны. Где она теперь? А ну-ка давайте выпейте со мной за компанию. Да не бойтесь, не кусаюсь...
      Симочка нерешительно подошла к столу и села напротив. Крепко захмелевший полковник не сводил с нее глаз.
      - Какая же вы красавица! - вдруг прохрипел он и протянул к ней руки. Испуганная женщина вскочила со стула, подбежала к двери.
      - Захотите - все это будет вашим, - Баньковский широким жестом обвел драгоценности. - Все! Поедем с вами в Париж...
      Он направился к ней. Симочка побежала в спальню и попыталась запереть дверь, но Баньковский успел подставить в щель ногу. Она вскочила на кровать, забилась в угол, прикрылась одеялом. Вот он уже приближается к ней - страшный, пьяный, с уродливым лицом.
      - Помогите!
      Нет, никто в этом доме не придет к ней на помощь. Рука инстинктивно пошарила по тумбочке и сжала что-то холодное, тяжелое. Подсвечник! Она подняла его и с силой ударила полковника по виску. Баньковский даже не вскрикнул. Его цепкие длинные пальцы, уже схватившие женщину за руку, разжались, и он упал на крашеный пол.
      Убила? Неужели она убила человека!.. Симочка не могла оторвать от него глаз. Дверь скрипнула, и в комнату вошел Коренастов. Он уже видел драгоценности, разбросанные по столу, и теперь сразу все понял.
      - Собаке собачья смерть, - спокойно сказал он. - Так ему и надо. Да не бойся ты! Ну что такого? Пристукнула, и все, ерунда! Зато вон сколько добра нам досталось. - Он быстро вышел и тут же вернулся, неся в тряпочке золото полковника. - Давай-ка спрячь пока в комод и иди спать к девушкам. Я сам тут управлюсь...
      Когда Симочка ушла, Коренастов с трудом растолкал Вадима.
      - Да просыпайся ты, чурбан осиновый! Вон что наделал, а спишь.
      Парень долго не мог понять, чего от него хотят.
      - Человека ты спьяну убил. Не помнишь, что ли? Поссорились вы, ты его и пристукнул подсвечником, вот этим.
      - Не может быть! - Вадим поднялся, увидел лежащего полковника и присел, весь дрожа, на кровать.
      - Ничего, ничего страшного. Я никому не скажу... Потом, как говорится, посчитаемся. Вот только мертвяка отсюда тебе надо утащить подальше - на свалку. Понял?
      Вадим кивнул...
      * * *
      6 я н в а р я 1920 г о д а. Не брался за свой дневник уже месяца полтора. В городе на фронт ушли почти все коммунисты и много комсомольцев. Каждое воскресенье ходим на субботники - пилим дрова, грузим в вагоны...
      В последнее время вечерами ходим с Зоей на Стрелецкую, в Дом свободы, и еще на Новый Венец, в Дом рабочей культуры. Три раза был на занятиях в ТРАМе. Интересный человек этот Старцев. Вот закончим мировую революцию, пойду учиться на актера! И Зоя пойдет - мы решили. Она сказала, что разочаровалась в Вадиме: серая личность! А вот я, по ее мнению, герой, романтический человек. Что-то тут у нее не так получается. Но Зойка врать не может. Только нет у нее настоящего пролетарского понимания революции. То ей вдруг танцы нравятся, то музыка - какие-то там Моцарт, Бетховен, одни буржуи. А комсомольские песни она не признает. Ее перевоспитывать надо. Человек ведь хочет честно все понять, но еще не может подняться до нашего уровня. Воспитание, что ли? Какое уж там понимание жизни дали ей в гимназии или мамаша ее - типичная барынька! А Зоя все же в ТРАМ пошла служить пролетарскому искусству.
      Третьего дня был у меня разговор со Старцевым. Он спросил: "Вы уже два раза к нам на занятия приходите, а о том, что современную пьесу собираетесь писать, молчите". Мне прямо неловко стало - я ведь и сам еще толком не знаю, получится ли что-нибудь. Олька Смышляева разболтала всем, а пьесы-то нет. Я Старцеву все это и объяснил. А он мне в ответ: "Главное - хотеть и иметь способности для такого шага. Пьеса такая ТРАМу очень нужна". Тут я ему показал, что написал.
      "Вроде получается, - говорит. - Только вам над речью героев нужно побольше поработать. У каждого из них должен быть свой характер, образование, воспитание. Значит, и говорить они должны по-разному, а у вас все одинаковыми словами..."
      И еще он объяснил мне, что пьеса должна быть короткой, с напряженной интригой и иметь не очень много действующих лиц...
      * * *
      - Хорошо вам успокаивать меня, Филипп Антонович, - говорила, плача, Симочка. - Вы вон ни черта ни ангела не боитесь. А меня, женщину, молодую еще, одну в таком доме оставляете. Да тут меня в первую же ночь зарежут.
      - Нечего реветь! Никто и пальцем не посмеет тронуть. Я ручаюсь. Поняла?
      - Неужели нельзя кого другого?..
      - Хватит! Сказал - и баста! - Коренастов встал и в раздражении зашагал по комнате. - Думаешь, удовольствие большое отправляться в путь в такие-то времена? Да вот видишь: сам же чекиста сюда на свою голову и привел.
      - Куда?..
      - Ну, это тебе знать незачем. Ты тут себе живи знай: гостей принимай, гадай им. И жди, когда придут и спросят Сергея Сергеевича Синегубова... Запомнила? В ответ скажешь: "А вы кем ему приходитесь?" Если услышишь: "Я его двоюродный брат", примешь, поселишь и мне передашь.
      - Как же сообщать, когда я не знаю, куда вы уезжаете?
      - Бестолковая ты, я же сказал Лариса Шурыгина приходить к тебе будет.
      - Лариса? А остальные девушки?
      - Все со мной уедут... И вот еще: когда в доме посторонний кто клиент твой или чекист, уж не знаю там, - ты эту лампу днем на тот вон подоконник ставь, а вечером зажги ее. Поняла? Чтобы мы знали, значит...
      - Ой, страшно как!.. И девушки уедут. Нет, я не согласна! А потом чекисты... Вы меня в какие-то темные дела тянете, Филипп Антонович. Боюсь, не согласна...
      Коренастов рассвирепел не на шутку:
      - Ты что, забыла, как человека недавно пришибла? А если я сообщу куда следует? Будешь делать, как я сказал! Прекрати реветь! И достань-ка из комода то золотишко безносого. - Он взвесил на ладони узелок, который молча подала ему заплаканная Симочка. - Ничего не затаила? Смотри... Да, вот еще. Сюда придет Вадим Борчунов. Не маши рукой. Придет! Он около тебя увивается. Когда спросит, где я, скажешь, уехал срочно. Легонько так помяни, что за ним мокрое дело числится. Он думает - я ему сказал, - это он безносого по пьянке убил...
      Симочка сидела на диване у стола, горестно подперев голову руками. Коренастов взглянул на нее, отодвинул стул и сел напротив.
      - Ну ладно, ладно, не горюй. Все будет хорошо. Я ж твой лучший друг, Симка, благодетель. Помнишь, когда мамашу твою арестовывали, в каком ты аховом положении очутилась? Если бы не я тогда... И на будущее у нас с тобой кое-что припасено, не только это. Он подвинул по скатерти звякнувший узелок. Кончится заварушка знаешь, как заживем!.. - Коренастов замолк на мгновение. - Да, сюда может еще тот светлый парень наведаться. Ну, Андрей. Помни: он чекист и сюда, видно, не зря шляется. Ты ему ни слова про меня. Спросит скажешь: бросил, мол, и убежал куда-то. Поплачь даже для виду. А с ним полюбезничай, самогончиком его попои, может, и расскажет тебе что-либо. О, я до него еще доберусь!
      * * *
      5 м а р т а 1920 г о д а. Как только выпадет свободная минута прямо тянет к этому дневнику. Привычка, что ли, появилась?
      Очень много событий происходит в моей жизни в последнее время. На днях по заданию Лесова уже третий раз был в доме Филиппа Антоновича Коренастова. Предварительно запасся двумя бутылками самогона. Мне долго не открывали. Потом к двери подошла Серафима Ивановна Ковригина. "Подождите минуточку, - сказала она, - я не одета". Но вместо одной минуты пришлось ждать целых десять. Я уже подумал, что здесь что-то неладно, как за дверью снова послышались шаги...
      - У меня день рождения, - заявил я. - Девятнадцатый год пошел. Вот решил зайти к вам по такому случаю. - И вынул из кармана бутылки.
      Серафима Ивановна тут же пригласила меня в комнату. Когда я вошел, на столе стояла пустая бутылка из-под самогона и закуски, но никого не было.
      - Ого, у вас, оказывается, тоже праздник, - сказал я. - А где ваш брат?
      - Уехал он, знаете. Так неожиданно...
      - Кто же у вас был? Соседки из общины?
      - Две подруги приходили. А община съехала от нас.
      - Куда?
      - Не знаю. Расплатились со мной, погрузили на подводы свои вещички и все. Эти святоши, знаете, всегда о своих делах молчат, - ответила она.
      Тут я заметил, что Серафима Ивановна довольно сильно пьяна.
      - А что же мы стоим? - предложила она между тем. - Самогонки вы принесли, закуска есть. Давайте же отметим ваш день рождения.
      - Да нет, как-то неудобно, - сказал я. - Брата вашего нет. Лучше пойду...
      - Что, испугались? Боитесь остаться наедине с одинокой скучающей дамой? - Она как бы рассердилась. - Вам только Филипп, а я, что же, никому и не нужна?
      Мне надо было обязательно поговорить с ней, поэтому я ей возразил:
      - Что вы, Серафима Ивановна! Вы сегодня необычайно красивы, вам очень подходит это платье. В нем вы даже и на свои двадцать лет не выглядите.
      Она прямо расплылась вся от удовольствия. Усадила меня за стол, принесла жареную рыбу, налила мне и себе по полному стакану, подняла тост за меня и тут же выпила сразу. А я задержался - побоялся опьянеть от такой порции.
      - Вы это почему так, ваш же праздник? - спросила она.
      Пришлось и мне выпить. Она тут же налила еще и говорит:
      - Вы вот сказали, мне двадцать, а ведь уже двадцать девятый. Вадим тоже говорит, что я еще совсем, совсем молодая.
      Язык у нее уже сильно заплетался, и мне удалось незаметно выплеснуть свой самогон под стол. Потом я сам налил в стаканы.
      - Зовите меня Симочкой, так куда приятнее, - сказала она.
      Я еще два раза выплескивал самогон. Она ничего как будто не замечала. Тогда я перевел разговор на Коренастова, чтобы выяснить, куда он уехал.
      - Да никуда он не уезжал, - сказала она наконец, - где-то тут, в городе, только не показывается, паршивец, никому, даже мне: чекистов боится. - А потом вдруг посмотрела на меня так внимательно и говорит: Постой, постой, да это же ты и есть чекист, Филя говорил. Правда чекист? Сажать меня будешь?
      Тут я понял, что меня кто-то здесь выдал и Коренастов скрылся из-за этого. Но она уже забыла, про что спрашивала, и дальше стала жаловаться на свою несчастную жизнь. А мне никак нельзя было снова спрашивать о Коренастове. И я подумал: "Надо постараться осмотреть дом". Опять налил ей стакан.
      - Мне вон Вадюша уж как в любви признавался, - продолжала она.
      Я насторожился. Может, Вадим обо мне им и сообщил?
      - Борчунов? - спросил я.
      - Борчунов, Борчунов! А я - невеста с приданым. Тот, кто благоверным моим окажется, не пожалеет. - Тут она встала и чуть не упала. - Ужасно спать хочу, - говорит, - а сама не дойду... Я вам почему-то доверяю...
      Я взял ее под руку, довел до спальни. Она как улеглась, сразу и уснула. Убедившись, что она крепко спит, я вышел из спальни, взял лампу и принялся за осмотр.
      В маленькой полутемной комнате, где Симочка гадает клиентам, на столе лежала толстая книга. Я открыл ее, увидел какие-то выпуклые точки и сперва ничего не понял. Полистал книгу, поводил пальцами по точкам и вдруг сообразил: это ж слепецкая грамота - слепые на ощупь, пальцами, такие книги читают. А Ковригина по этой книге гадает, и доверчивые люди считают, что это "черная книга", называемая "хиромантией". Так ее представляет гадалка.
      Рядом стояла тарелка, посреди нее - обыкновенный волчок. А под столом я обнаружил небольшой деревянный сундучок. С трудом открыл его. Он оказался наполненным книгами: романы "Желтый билет", "Вавилон наших дней", "Рокамболь"... В одной из книг лежала маленькая записка на желтоватой бумаге:
      "Дорогой братец! Береги себя. Я слышала, у Вас сильная эпидемия сыпняка и других смертельно опасных болезней. У нас - то же самое. Ты просил прислать тебе роман Виктора Гюго "Отверженные". Выполняю твою просьбу - высылаю все пять книг с твоим другом. Как прочтешь, верни обратно".
      Подписи не было. Не было и самого романа, хотя я перерыл весь сундучок. Я подумал, что записка - шифровка. Еще раз прошелся по комнатам, ощупывал полы, стены, даже запустил руку в печную топку. Потом вышел на кухню. И споткнулся о тело человека, лежавшего почти у самого порога. Я тут же подумал - мертвец. Но когда осветил его лампой, то узнал Вадима Борчунова. От него шел самогонный дух. Пьяный, он спал на полу. Очевидно, это с ним сидела Ковригина и, когда я позвонил, спрятала его на кухне.
      Я осмотрел шкафчик, заглянул в русскую печь. В полу был люк. Я открыл его и спустился в подвал. Сначала ничего такого там не нашел - картошка, капуста, кувшины и горшки с едой. Потом на глаза мне попался чугунный котел, стоявший в дальнем углу. В нем лежали пять книг "Отверженных", перевязанные бечевкой...
      Поднявшись наверх, я перелистал книги, но ничего особенного не заметил, поэтому решил захватить их с собой.
      Книги эти мы еще раз просмотрели в ЧК, но снова ничего не обнаружили. И все же думаю, что в них какой-то шифр...
      * * *
      Часов в девять утра Симочку с трудом растолкал Вадим, опухший от пьянства, заспанный. Поднявшись и увидев, что спала одетой, она с трудом начала вспоминать, что произошло. Голова трещала, и она так и не смогла сообразить ничего путного. Умывшись, вышла в столовую. Вадим сидел у стола с пустым стаканчиком в руке и закусывал жареной рыбой. Лицо его раскраснелось, глаза блестели.
      Симочка почти с ненавистью взглянула в розовое бездумное лицо красавца. Неужели он вчера ее так напоил? Глаза б на него не смотрели! И тут перед ней всплыло другое лицо... Да это же Андрей вчера приходил! Что она ему говорила? Вдруг что-то не так сказала? Убьет ее Коренастов, убьет - и все... Озноб пробежал по коже, она зябко повела плечами.
      - Ужасно как все, - сказала она, - ты бы кончал пить и шел домой. Сколько эту гадость хлестать можно.
      - А что, прекрасно. - Вадим пьянел снова. - Садись-ка лучше, выпей!
      Присев на стул, она вдруг заметила под столом аккуратно сложенную плотную бумажку. Наклонилась, подняла ее.
      - Что это? - спросил Вадим, наливая ей стакан.
      Молча, не отвечая, развернула: "Дорогой и любимый мой, Андрейка!" Гм, Андрейка! Кому записка, откуда она здесь? И вдруг отчетливо вспомнила! "Ты чекист", - говорит она Ромашову, а он отрицательно мотает головой... Значит, это он потерял писульку от девушки. Интересно! "...Я люблю только тебя. Вчера окончательно поняла: Вадим для меня ничего не значит - пустое место. Когда мы увидимся? Хочу тебя видеть сегодня же. Целую крепко, твоя Зоя".
      Ах, вот как! Зоя, та самая! Ну погоди же, порядочная невеста! Сейчас она покажет записку ее жениху. Да, но зачем? Нет, не стоит... Вот как! У других невесты, женихи, а у нее? У нее что? Старый убийца... Как она ненавидит их всех, не-на-ви-дит! И этого красавчика, и того, что вчера приходил и напоил ее. Зачем он это сделал - шпионил? Правду, значит, Филипп говорил: большевистский шпион. Ну, погоди! И этот? Зачем он здесь?
      - А ну-ка давай, чунарь, катись отсюда! - набросилась она вдруг на ошеломленного ее неожиданным натиском Вадима. - Выметайся, а то, не ровен час, братец заявится. Да поворачивайся ты!..
      - Очумела? Что это вдруг на тебя нашло? На, выпей-ка лучше. - Он протянул ей стакан.
      Симочка глотнула залпом, не закусывая, встала, прошлась по комнате. А, все равно, пусть сидит... Жизнь - копейка, судьба - индейка! Подошла к буфету, вытащила полную бутылку.
      - Давай еще по одной, Вадюша.
      Ладно, потом, позже, покажет Вадиму эту записку. Пусть как следует рассчитается с тем типом, шкуру с него спустит. Да нет, он слабый... А может, Филиппу отдать? Нет, нет, он хитрая бестия и ревнивый. Ладно, сама справится. У нее найдется свой способ для этого. И уж будьте уверены, господа хорошие, такой, что этому Андрею не поздоровится...
      Глава 7
      ПУТЬ ПРЕДСТОИТ ДОЛГИЙ
      6 а п р е л я 1920 г о д а. Весна наконец пришла, а то мне уж казалось, что холода никогда не кончатся. Нелегкие были у нас дела. Мы с Золотухиным даже получили благодарности от коллегии губчека. Сейчас светит солнце, снег сошел, и на душе легче стало. Мы с Зойкой теперь почти каждый день встречаемся. Хорошая она... Прочитал ей пьесу. Зоя говорит, настоящая драма получилась.
      Я описал жизнь нашей семьи - отца, матери - и еще вставил по совету Евгения Александровича кое-какие эпизоды из жизни наших чекистов. По-моему, вышло неплохо и не так уж длинно - всего три акта, девять картин. Рассказал сначала, как бедствовали мы в войну, когда отца взяли на фронт, как мать по двадцать часов шила солдатское белье, а я носил по городу листовки. Потом показал революцию и как пришли каппелевцы. А в третьем акте, где борьба с чапанниками, я уж кое-что сам придумал, хотя и здесь взял из жизни. Так уж я устроен: мне обязательно надо, чтобы происходило в действительности, - только тогда смогу описать.
      У нас в ЧК недавно произошло большое несчастье - погибла Таня. Замечательная была девушка! Восемнадцать лет, худенькая, кажись, в чем только душа держится, а ходила на самые опасные задания. Где только не побывала! Даже в штабе кулацкого восстания в Сенгилее, с графом Орловым-Давыдовым и другими офицерами, переодетыми в крестьянские чапаны, виделась. И вот погибла, причем не на задании. К опасности я, например, теперь всегда готов; когда идешь чуть не каждый день на облаву или в разведку, понимаешь: могут и убить, даже как-то привыкаешь к такой мысли. Правда, должен честно признаться: вначале каждый раз у меня сосет под ложечкой - страшновато как-то, но потом перестаешь думать об этом...
      Бедная Таня... Погибла не в опасном деле, а когда шла одна вечером домой, на Бутырки. Прихватили ее гады бандиты в темном месте. Отбивалась она, видно, отчаянно: гильзы от браунинга рядом валялись...
      Я хочу "оживить" Таню в своей пьесе. Она у меня там выступает на крестьянском митинге, когда кулачье старается спровоцировать восстание против Советов. А один из переодетых офицеров узнает красную разведчицу и из толпы стреляет в нее. Стоящий рядом чекист Василий Цветков замечает это, успевает броситься под пулю и падает, раненный. А крестьяне, возмущенные кулацкой провокацией, во главе с Таней разгоняют бандитов. Старцев говорит: концовка эффектная, неплохо придумана. А я и не придумал вовсе: похожий случай был у нас. Только там мужчина выступал, а я девушку поставил.
      В общем, с пьесой как будто налаживается. Правда, Евгений Александрович наставил мне "птичек" на всех страницах - не перечесть. Говорит, надо еще раз подправить и переписать...
      Он уже пьесу читал в ТРАМе, даже роли хотел раздать. Что тут поднялось - ужас! Один говорит: "Не хочу играть убийцу, дайте мне роль Василия Цветкова", вторая прямо в слезы: "Не буду играть гулящую. А если на спектакль мой кавалер придет, что скажет?"
      Евгений Александрович как прикрикнет - все умолкли. "Вы что, говорит, искусству служить или просто развлекаться сюда пришли? Сколько раз я вам твердил: театр требует жертв, безоговорочной любви. Кто-то же должен играть и отрицательных персонажей". Потом сказал: "Я считаю, будет самым справедливым, если мы главную роль поручим сыграть Андрею. Он это заслужил". Тут все зашумели, закричали. Так я стал Василием Цветковым...
      * * *
      - Заседаете? - спросил Золотухин, стремительно зайдя в комнату, где собралась комсомольская ячейка губчека. - Придется прервать прения отправляемся на срочную операцию. Андрюха, поди-ка сюда на минутку. Ну, братишка, дела! Помогли, оказывается, те книги, - возбужденно говорил он, отведя Андрея в тупик коридора. - Я уж, грешным делом, думал: мура все это. Сколько времени прошло, как нам из Казани расшифровку прислали - и ничего. А сегодня пришла-таки писулька: мол, оружие со склада надо срочно вывезти. И знаешь кому?..
      - Кому?
      - Поедем - увидишь...
      - Вот что, - сказал Золотухин Андрею, когда они вылезли из тряского крытого грузовика, - вы с Колей Рубцовым пригласите туда человек пять понятых. Ты на этой улице живешь, всех знаешь. Постарайся пригласить людей религиозных.
      ...Отец Константин и попадья сидели у большого стола под яркой подвесной семилинейной лампой. Напротив них - Никита и Крайнов. Понятые степенные, седобородые - столпились у дверей, торопливо крестясь на иконы в углу.
      - Проходите, проходите, товарищи, - пригласил их Золотухин, рассаживайтесь. Хочу вам доложить, как представителям народа: есть у нас сведения, что хранится здесь оружие для кулацких банд. Вот вы и должны быть свидетелями обыска.
      ...Небо на востоке уже засеребрилось полоской приближающегося рассвета, когда усталые чекисты вновь собрались в просторной столовой. Дом был тщательно осмотрен снизу доверху, стены и половицы выстуканы - ничего! Отец Константин все так же безучастно сидел на стуле, уставившись на скатерть. И только попадья время от времени охала и мелко крестилась, видя, как вываливают из шкафов и сундуков добро - шубы, меха, куски материи...
      - Значит, по-прежнему от всего отпираетесь, гражданин священник? спросил Крайнов.
      - Не от чего и отпираться-то. Ни в чем перед властями предержащими не повинен.
      - Хватит, отпустите его. Святой человек. - Невысокий плотный понятой с черной бородой лопаткой поднялся со стула. - Нет же никакого оружия сами видите. Поклеп на батюшку кто-то возвел.
      - А почему мы в доме ищем? - шепотом спросил Андрей у Золотухина. - В церкви надо...
      - В письме говорится про домовину какую-то. Вот я и решил, что надо искать в доме.
      - Слушай, это же неправильно! Домовина - могила. Под церковью склепы есть.
      Никита быстро подошел к Крайнову, что-то зашептал ему на ухо.
      ...Подвалы церкви пахли затхлой сыростью. Неверный свет от свечей и фонарей оставлял на стенах и потолке огромные колеблющиеся тени, а в углах затаилась густая пугающая тьма.
      - Тише, братцы, не все разом. - Идущий впереди Золотухин поднял руку, остановился, поднес фонарь к полу и стал тщательно осматривать его, потом стены. - Гм, вот сюда нужны два человека с лопатами, а сюда - один с ломом. Давайте только осторожно, не ломайте все. Вот, видите щели? По ним и вскрывайте.
      Когда сделали пролом в стене замурованного наглухо большого склепа, Никита так же уверенно, лишь временами освещая пол, подошел к возвышению, на котором стоял закрытый гроб.
      - Его откроем для начала.
      - О, господи! - громко вздохнул какой-то понятой. - Прости прегрешения наши. Гроб-то зачем? Покойничка беспокоить.
      - Он нас простит за беспокойство, - ответил Никита.
      Затрещали проржавевшие гвозди, крышка отвалилась, и глазам присутствующих вместо истлевших костей предстали плотные серые рулоны.
      - Сукно шинельное! - первым нарушил молчание Андрей. - То самое, с материнской фабрики...
      - Откуда, батюшка, такой покойничек? - спросил Золотухин.
      - Не знаю. Хоронили в прошлом году в закрытом гробу - воля покойного...
      - Ну-ну, посмотрим еще, - сказал Крайнов. - Давайте продолжим, товарищи!
      Не прошло и часа, как площадка перед алтарем была завалена штуками сукна, банками консервов, ящиками патронов и гранат, густо смазанными винтовками. Сбоку, слепо уставившись на иконы тупыми рылами, стояли на колесиках два пулемета.
      - Что теперь скажете, отец Константин? - Крайнов смотрел на попа.
      - А что ему говорить-то? - отозвался плотный понятой. - Прогневил господа, батюшка, и отвечай за это. Сукна-то будто и без твоего ведома захоронили. А что же в алтаре вон твоем еще три рулона нашли - тоже не знал? Вре-ешь. Вор ты и есть!..