При этом полностью от последствий ее присутствия избавиться не удалось, поскольку в пору их мирного сосуществования у Холодковских родился сын, который к настоящему моменту вырос в двадцатилетнего кретина, являя собой стандартный продукт современной культуры и наличия богатого родителя. Сына назвали Сашей, как и большинство рождающихся тогда мальчиков, разумеется, придумав для этого имени исключительное обоснование, вроде того, что называют ребенка в честь какого-нибудь дедушки или в честь святого, про которого, впрочем, никогда бы и не узнали, если бы не посмотрели в церковный календарь в связи с рождением ребенка.

Теперь Саша стал одним из тех неприятных атрибутов жизни, которые называют «мой крест». Избавиться от них не представляется возможным, принять за нечто нормальное – тоже, остается смириться и стараться как можно реже вспоминать. В принципе, в этом плане проблем у Холодковского с сыном не было, слишком часто он отца не беспокоил, а все беспокойство сводилось к получению от него очередной порции материальных благ в денежном или каком-либо ином эквиваленте. Несмотря на внутреннюю неприязнь Холодковского к отпрыску, внешне отношения отца и сына выглядели вполне чинно. Никаких скандалов, ситуация обоих устраивала, и никто не желал ничего большего по сравнению с тем, что есть. Холодковскому нужно было, чтобы его не трогали – сын с удовольствием дарил отцу покой. Самому же ему нужны были деньги – Максим платил за свой покой без сожаления.

Однако были в этой идиллии и неприятные моменты, когда Александру по каким-либо причинам, а чаще всего это были незапланированные денежные траты, необходимо было встретиться с отцом лично. Разумеется, все вопросы можно было бы обсудить по телефону, но все-таки у Холодковских был некий обязательный минимум личных встреч, наличие которого позволяло поддерживать хоть какую-то иллюзию нормальных отношений.

К большому сожалению Максима именно сегодня, когда ему этого меньше всего хотелось, зазвонил мобильный телефон, и в трубке раздался голос ближайшего родственника:

– Ээээ, привет, пап…, – обозначил Александр свое существование.

– Здравствуй.

– Ээээ, как дела?

– Давай сразу к делу, я занят! – перевел разговор в деловое русло Максим.

– Ты сейчас в офисе?

– Да.

– Я забегу на пару сек.

Максим промычал в ответ что-то неопределенное, что можно было расценивать и как согласие, и как недовольство, или даже как нечто, не имеющее смысловой нагрузки. Но, судя по «оки», раздавшемуся на том конце линии, и последующему отключению, собеседник усвоил или сделал вид, что усвоил, ответ по первому варианту, то есть как согласие.

Холодковский, морщась от чувства дисгармонии, которое на него произвело «оки» собеседника, положил телефон в карман. Он терпеть не мог молодежный сленг, особенно применительно к своей персоне, и особенно с таким гламурно-голубым оттенком.

Настроение стремительно ухнуло вниз, но было тут же подхвачено усилием воли, тем самым, что помогало президенту держаться на волне успеха и при этом не становиться депрессивным трудоголиком. Александр определенно вот-вот будет здесь, все уже случилось, и расстраиваться по этому поводу уже глупо: так Максим привел себя в нормальный позитивно-конструктивный настрой.

Спустя двадцать минут, именно с таким настроем он и встретил вошедшего сына.

Александр вошел в кабинет, расплываясь в притворной улыбке сыновней преданности и всяческого участия. Это был молодой красивый парень невысокого роста. Если бы Максим поставил себе задачу выделить пару признаков, которые как можно полнее охарактеризовали бы его сына, он бы выбрал «смазливый» и «гламурный». Смазливость досталось ему от матери вместе с небольшим ростом, а гламурный лоск он приобрел под влиянием обстоятельств, в роли которых выступили избыток легких денег и отсутствие достойных интересов и увлечений. Как обычно, вид Александра напоминал фотографию из раздела «мода» в глянцевом журнале. Этакое идеальное сочетание нежной цветовой гаммы и оригинальных шмоток известных геев-дизайнеров, составленное известным геем-стилистом. К счастью Холодковского, сам его сын геем не был, иначе пережить такой позор Максиму не помогла бы даже его уникальная выдержанность. Напротив, Александр был жутким бабником, что в его случае, то есть при наличии папиных денег, называлось «ловеласом». Полную смену «парка» своих женщин Александр производил обычно раз месяц, не считая девушек, снятых на одну ночь. Откуда в Москве было столько девушек, которым не было заранее известно о привычках Александра, Максим понять не мог. С другой стороны, вполне возможно, что все они сознательно шли на такие отношения за вполне понятную выгоду.

Холодковский посмотрел на часы – было без десяти одиннадцать. Самое продуктивное рабочее время было потрачено впустую и, судя по всему, остаток времени до обеда также канет в лету бесполезности, израсходованный на беседу с сыном. Максим терпеть не мог подобное разгильдяйство среди своих подчиненных и не считал нужным позволять его себе. «Для меня десять минут – это время», – любил он говорить, поясняя на примере очередному провинившемуся в трудовой дисциплине работнику свои взгляды.

– Привет, – сказал вошедший молодой человек и плюхнулся на стул напротив стола президента.

– Двадцать минут назад здоровались, – ответил Холодковский, тратя кучу внутренних сил на поддержание в своем голосе сдержанной дружественности по отношению к собеседнику.

– Как дела? – не унимался Александр.

– Спасибо, недурно, – ограничился сухой констатацией Холодковский. Естественно, что никакой более детальной информации о состоянии своих дел отец сыну давать не собирался. Да и для сына эта информация была не интереснее судьбы депутатов турецкого парламента. – Ты что-то хотел? Извини, но я на самом деле здорово занят сегодня.

– А, ну, на самом деле, да, – не стал темнить Александр, – есть у меня одно дело. Тут такое дело, как бы, на самом деле, – начал он свое обстоятельное объяснение. – В общем, я хочу, типа, стать звездой.

– Шикарно, это все? – спросил Холодковский – Еще пожелания будут? Космонавтом там, или Бэтменом?

– Да нет, ты не понял, – заерзал на стуле Холодковский-младший. – Это ж тема не с потолка, это реально, я все обдумал, дай изложу.

– Ну-ну, времени у меня немного, но в данном случае, пожалуй, полюбопытствую. Все-таки, я твой отец и не должен пропустить тот момент, когда тебя уже стало пора показывать специалисту. Я имею в виду врача. Ну, и на каком поприще ты собираешься получить всеобщую известность? – продолжил бичевание отец. – Петь ты, вроде, не умеешь, хотя на нынешней эстраде это не главное. Может, будешь в кино сниматься, или в цирке выступать? Ты на пианино не разучился играть после музыкальной школы? Это может здорово помочь. Начальное музыкальное образование и владение инструментом – большая редкость всовременном шоу-бизнесе.

– Ну, пап, погоди! Дай сказать, почему ты меня все время за дауна держишь?

– Дорогой мой, я тебя не держу, ты сам себя держишь. В общем, ладно, излагай, – успокоился Холодковский.

– А, спасибо. Ну, короче, тема такая, базар идет не о том, о чем ты щас говорил, никаких продюсеров и все такое. Петь и плясать я не буду, по крайней мере, пока, – Александр робко улыбнулся. – В общем, у меня есть знакомый кент, у него батя какой-то политик, ну, да это не важно. В общем, у него есть сестра, у кента этого, и ей этот политик, папаша то есть ее, решил сделать передачу на ящике, и чтобы она там ведущей каждый день светилась, заодно и бабок заработала. Или там уже передача была, а ее потом туда пихнули, я подробностей не знаю.

– Я рад за всю семью твоего политика, а ты-то куда собираешься залезть? В осветители, что ли? Это я за, работа постоянная, говорят, что при солидном опыте недурно оплачивается. Только моя-то помощь в чем нужна? Рекомендации написать?

– Да не, при чем тут осветитель, я ж сказал – буду типа как звезда почти. Там эта передача, это типа реалити-шоу, называется «Найди свою любовь». Тема такая: несколько пацанов и столько же чувих будут жить где-то отдельно и искать свою любовь, причем между собой, и все это будут снимать на камеры.

– Чудно, а ты-то тут при чем?

– А при том, что пацанов этих будут кастинговать…

– Че делать? – прервал сына отец. – Если хочешь продуктивно общаться – выражайся, пожалуйста, на одном из известных мне языков.

– Извини, ну, кастинг будут проводить, то есть отбирать из кучи желающих. Ну, а я договорюсь, и меня выберут по-любому, тока нада бабла накатить…немножко. Но ты не переживай, я потом все отобью, это реальный бизнес-проект, – зачастил Александр, видя как отца передернуло, как только разговор свернул в финансовое русло. – Но там немного, полтос, не больше. Ты же говорил, что дашь мне денег, если на дело.

– То есть ты там на глазах всего честного народа любовь свою искать будешь? – рассмеялся Максим. – По кабакам искал-искал – не нашел, теперь на телевидение искать пошел. И давно ты стал такой романтичный?

– Да при чем тут любовь? – удивился Александр. – Нафига мне эти колхозницы, я ж тебе говорю – звездой побуду и бабок заработаю

– И как ты собираешься на этом заработать? Какой-такой деятельностью?

– Ну как, ты чего, нас же по ящику будут с утра до вечера показывать, нас же каждая школьница будет знать и боготворить. Потом на одной рекламе можно поднять будь здоров, да и вообще! Потом петь, и в эстраду, и ведущим каким-нибудь можно, это ж поле для деятельности немеренное.

– И сколько это твоя передача будет продолжаться?

– Ну, минимум два месяца, а там как пойдет.

– А как же университет? Ты не забыл, что ты еще и учишься?

– Да с этим ваще проблем не будет, я в деканате договорюсь, это ж МГУ, а не какой-нибудь заборостроительный!

– Саша, – Холодковский всем своим видом постарался выразить отцовское участие, – ну когда ты повзрослеешь? Что ты все ересью какой-то голову себе забиваешь? Да, я сказал, что, если понадобится, я дам тебе денег на дело. Но определяющим понятием здесь является «дело». А то, на что ты хочешь взять денег – это не дело, это…. Короче, я в этом участвовать не буду и поддержки моей не жди, все, разговор закончен!

– Ну, пап, – попробовал заныть Холодковский-младший.

– Все, аудиенция закончена! Всего наилучшего.

Александр знал, что после такой фразы, произнесенной отцом, канючить бесполезно, поэтому вскочил со стула и быстро зашагал к выходу, всем своим видом выражая негодование и оскорбленность.

Максим откинулся в кресле и внимательно посмотрел на уходящего сына. Как так получилось, что этот молодой человек его так сильно раздражает? Даже отцовские чувства не могли смягчить этого ощущения.

Возможно, его раздражал не конкретно его сын, а все ему подобные, вся прослойка общества состоящая из детей состоятельных родителей.

Когда сын родился, Максим и представить себе не мог, что когда Александр вырастет, он станет частью того нового класса, который называют золотой молодежью. Когда Холодковский приумножал свой капитал, он думал о чем угодно, только не о том, что это растет пропуск его сына в этот самый класс.

Но главная ирония сложившейся ситуации состояла в том, что Максим меньше всего хотел, чтобы его сын стал частью этой самой молодежи. Но процесс этот оказался неотвратим, а теперь уже и необратим. Потому что никаким воспитанием и финансовыми ограничениями Александра уже не удастся вернуть к нормальному отношению к окружающему миру и к себе самому. И основная тут причина в том, что этого состояния у него никогда и не было. Нельзя вернуть человека туда, где он никогда не был. А заново все объяснять уже поздно.

Теперь Александр принадлежит к ватаге гламурных питекантропов, настолько же никчемных, насколько уверенных в своей исключительности, которая зижделась на финансовых возможностях родителей.

Но если бы все это поколение представляло собой некую пассивную массу, не влияющую на окружающий мир, в этом не было бы никакой беды. Главная же трагедия состоит в том, что те же легкие родительские деньги, которые отняли у них интеллектуальный и духовный мир, дали им власть и возможность влиять на все вокруг, как неумышленно, так и сознательно.

Неумышленное влияние состоит в том, что эти люди представляют собой самых влиятельных потребителей на рынке. Причем, потребителей не каких-нибудь там зубных щеток с особым наклоном щетины и таблеток от головной боли, а домов, квартир и спортивных автомобилей. У них много денег, и они готовы с ними расстаться без сожаления – мечта менеджера по продажам. Конечно, рынок не мог пропустить такого покупателя и прореагировал адекватно: рекламщики и пиарщики всех мастей раскатали перед ними красную ковровую дорожку восхищения и преклонения, которая вела, разумеется, в офисы продаж, элитные фитнесс-центры, рестораны и ночные клубы. И все бы было ничего, если бы это осталось только между основными действующими лицами. К сожалению, если на войне идет бомбардировка, достается всем, кто попал в зону поражения. Реклама и пиар, заточенные под богатых дураков, ведутся качественно и масштабно, а значит, захлестывают собой и огромный кусок публичной культуры, как то книги, музыку, телевидение, а, значит, и всю ту нецелевую, казалось бы, аудиторию, которая по наивности своей все это читает, слушает и смотрит.

И вот не прошло и десяти лет, как каждый неокрепший интеллектом подросток узнал, что круто быть не умным и сильным, а красивым и богатым. Духовные ценности, которые, как оказалось, были даже при Советском Союзе, потеряли смысл своего названия. В ранг величайших достижений личности были возведены наличие золотой кредитной карты, дорогой автомобиль, дом на Рублевке, а самым достойным времяпрепровождением – ресторан или ночной клуб. С этого момента все новые поколения стали расти с потребностями золотой молодежи и возможностями золотой интеллигенции. Вот и получилось, что те, кто изначально не был способен сделать хоть что-то для этого мира, лишил этой возможности практически всех остальных.

Но на этом пагубное влияние богатых детишек на окружающих людей не заканчивается. Все становится еще хуже, когда этим жертвам обстоятельств становится скучно, и они начинают мучиться жаждой деятельности. Разумеется, что деятельность их не может быть созидательной. В силу своей натуры, они не способны создать что-то ценное для этого мира. В лучшем, самом безобидном, случае, они уходят в бизнес, иногда даже успешно, поскольку, воспитанные под влиянием избытка денег, наглость и уверенность в себе в некоторых коммерческих областях становятся очень полезными, если не сказать – обрекающими на успех. Ну, а в самом худшем случае, они идут по творческому пути или близкому к нему – создавать передачи на телевидении, писать и издавать книги. И тут им также в некоторых случаях сопутствует успех, потому как большая часть этих сфер деятельности заточена под таких, как они, и на них же работает, а, следовательно, кто еще может разбираться в этом лучше, чем они сами?

Вот так и создается современная культура: в угоду богатым дегенератам и, частично, ими же самими.

Холодковский осознал это уже давно, и именно поэтому не дал сегодня сыну денег: не хотел участвовать в процессе всеобщей деградации. Может, благодаря ему, хоть на одного самовлюбленного кретина в российском шоу-бизнесе будет меньше.

Выводя президента из задумчивости, зазвонил телефон характерной трелью внутреннего вызова. Максим не спеша подошел к столу и поднял трубку.

– Ну, все, можно ехать, – раздался голос Сергея.

– Хорошо.

Положив трубку, Максим бросил в микрофон селектора: «Юля, выезд!».

Эта фраза, произнесенная главой компании, запустила механизм давно сложившийся, годами откорректированный и не одну сотню раз испытанный. Прошла секунда – Юля позвонила в комнату охраны и сообщила, что шеф выезжает. Еще секунда – в гараж и к кабинету президента бежали пять охранников. Лифтом пользоваться запрещалось, он мог застрять, что привело бы к огромному конфузу – шеф в гараже, ни охраны, ни водителя нет. После такого в лучшем случае просто уволят, причем, не только непосредственных виновников промашки.

Максим же, тем временем, никуда не спешил. Вместо того, чтобы направиться к двери, он вернулся к окну и продолжил прерванные визитом сына размышления.

Сегодня наступит тот самый этап, который Холодковский определил для себя когда-то давно как если не завершающий, то, по крайней мере, финальный. Он за свои, и только за свои, деньги приобретет компанию, которая будет приносить ему доход долгие-долгие годы. Тот самый «свечной заводик», о котором так мечтали когда-то герои Ильфа и Петрова. Бизнес, правда, для него не совсем профильный, но зато более чем перспективный. Деньги – они везде одинаковые, а технической стороной и маркетингом будут заниматься специально обученные люди.

«Интересно как все сложилось», – думал он, – «почему все так? Вот, наконец, я достиг, что называется, того, о чем мечтал. Наверное, я должен чувствовать ликование, или хотя бы просто радость?»

Максим попробовал поискать в своих ощущениях чувство ликования или радости – не нашел.

«Наверное, это от того, что я пока не осознал всю прелесть обретаемого статуса, в этом проблема», – думал он, – «надо отвлечься от рутинной суеты и подумать о том времени, что меня вскоре ожидает. С другой стороны, с утра уже торчу перед этим окном и все думаю, вспоминаю. Видимо, недостаточно. Надо сосредоточиться. Итак, подытожим ситуацию: еще немного, еще неделя, максимум месяц – и я, спустя много лет трудов и притеснений, стану свободным! Независимым ни от каких маразматиков из совета директоров, ни с кем не считающимся, собственником крупной компании. Ну разве не грандиозно!» – пытался раззадорить себя Максим.

Эта перспектива грела его душу более двух десятков лет, пока приходилось вкалывать, света белого не видя, прогибаться под тугодумное начальство, лебезить перед быдлом, которое, в соответствии с постсоветскими традициями, непременно должно было оказаться на какой-нибудь ключевой должности и выступать в качестве заказчика.

И вот теперь всю эту гадость будут делать за него другие. Он даже не будет генеральным директором своего предприятия – эту должность он приберег для Васильева. В нем он уверен. Не настолько, конечно, чтобы не приставить к нему парочку контролеров, от этого уж никуда – законы большого бизнеса, но достаточно, чтобы не волноваться о сохранности и преумножении своих капиталов.

Максим сел за стол, откинулся в кресле и закрыл глаза. Вот так все и будет, все так, как он мечтал на заре своей трудовой деятельности. Собственная компания под управлением надежного человека, и он, в праздной неге отдыхает на своей загородной усадьбе, или нет, лучше на вилле во Франции, или в Париже. Впрочем, не важно, скорее всего и там, и там по очереди. Причем, пребывание в том или ином замечательном месте не будет ни в коем случае ограничиваться какими-то служебными надобностями, только внутренними ощущениями комфорта.

Но самая главная мысль, которая приносила ему наибольшее удовлетворение – так это то, что он больше не будет видеть каждый день своих офисных работников, это стадо пролетариев-белоручек. Как они все его достали! И речь идет, конечно, не только об этой овце Юле за стенкой. Она-то, как раз, самый безобидный из них экземпляр. Безобидный, конечно, имеется в виду, по отношению к самой себе, а не к окружающему миру. На мир-то все эти клерки вообще никакого влияния иметь не могут. Слишком нейтрально их поведение по отношению к окружающему эфиру. Вся их жизнь – как рябь на поверхности океана во время штиля: если присмотреться, то ее можно заметить, она как бы есть, а если не присматриваться, то о ее существовании и не подозреваешь. А вот Максиму невольно приходилось присматриваться, более того, даже участвовать в создании этой бестолковой ряби на поверхности настоящей жизни. И это как раз и было для Холодковского самое страшное – он не возвышался сверхсуществом, образцом духовности, морали и интеллекта над этой серой офисной массой, а опускался до их уровня. Бизнес затягивал его в эту клоаку мелких трагедий и меркантильных страстей. А сам Максим менялся под действием этой атмосферы, сливаясь с окружающей действительностью.

«Наверное, большинство людей скажут», – думал он, – «что не люди такие – жизнь такая, что все офисные роботы – продукт жестоких законов бизнеса. Вот только он знает, что все это софистика. Все эти жестокие законы бизнеса создают сами люди, как сверху, так и снизу. Доказательством тому служит тот факт, что в разных странах они разные. Кто заставляет работников отечественных офисов быть такими? Ответ простой: они были такими всегда, только в разных ипостасях. Раньше это были полуграмотные работяги, вкалывающие по десять-двенадцать часов в день без выходных на фабриках и заводах. Их заставляли? Ну конечно, их заставляли, жизнь была такая, именно поэтому они весь день работали, а весь вечер бухали. Потом, конечно, восстал их разум возмущенный! То есть, разумеется, не сам, взял так – и восстал, сам их разум мог только в туалет проситься, тут, конечно, помогли. Ну, а когда помогли, да еще и халяву посулили, тут весь этот сброд ломанулся делать революцию. Да и кто же откажется, если такая перспектива – отнять и поделить. Ну, и чем все кончилось? Все стало по-прежнему, только еще хуже – половина этих горе-халявщиков вкалывали в лагерях пуще прежнего, причем, совершенно бесплатно, другая половина, напичканная идеологией по самые уши, вкалывала вообще неизвестно на кого, да еще и радовалась этому факту. Очень остроумно все разрулилось: пустую голову легче всего было набить идеологией, как пелось потом в детской песенке «на дурака не нужен нож – ему с три короба наврешь, и делай с ним что хошь». То есть, будет вкалывать как миленький, а тех, у кого голова недостаточно пустая – на принудительные работы в лагерь. Многие современные коммерческие компании тоже пытаются идти по первому пути, выдумывая «корпоративную этику», «командный дух», «общее дело» и «сплоченность коллектива», вот только плохо это приживается в отечественных условиях. Видимо, недостаточно времени прошло, чтобы рабочий класс снова купился на старый фуфел, да и образования у них немного прибавилось, в интересах дела, разумеется.»

«А что сейчас?» – думал Максим. – «Ведь тоже все безрадостно, как ночью зимой на болоте. Советский строй развалился, железный занавес, а с ним и все решетки, двери и окна распахнулись, а за ними обнаружились огромные горы государственного имущества. Государства нет, а имущество есть! Оказывается, вот куда пошли трудозатраты советских людей. Рядом с этим бесхозным великолепием, по счастливой для них случайности, оказались люди, почти что мимо проходили. Люди эти пооглядывались-пооглядывались – хозяев вроде нет, да и взяли себе, сколько смогли унести. Так в России появились олигархи. Были, конечно, и олигархи другого происхождения, вроде Холодковского, которые подключились уже потом, в процессе использования бесхозного добра, но эти уже были помельче, что сыграло впоследствии в их пользу. Когда, спустя годы, переродившееся государство решило отомстить за бесцеремонное к себе отношение публичной поркой некоторых из наиболее злостных присваивателей ее имущества, под праведный гнев попали крупные фигуры, мелочевку, вроде Холодковского, трогать не стали.

И вот, очередной переходный период завершен, и распределение ролей на ближайшие поколения закончено. Общество разделилось на тех, кто успел и кому посчастливилось, и на тех, кто не успел и кому не повезло. Первые стали нереально большой для новой Росси толпой олигархов и просто очень состоятельных людей, вторые – новым рабочим классом, который помогает приумножать состояние первых в тщетной надежде к ним примкнуть. Некоторым, впрочем, примкнуть удается, конечно, не к олигархам, а пониже, но, тем не менее, их пример служит дополнительной стимуляцией для всех остальных.

Правда, стимуляция такого рода подходит не всему офисному рабочему классу, поскольку последний тоже делится на категории, разные по своей сути. Их, как минимум, две: первые – это как раз те, которые очень хотят заработать много денег и готовы ради этого на все, вторые – те, кто хочет заработать денег побольше, но не напрягаясь (этих, как всегда в России, подавляющее большинство). Первые – активные, нервные, подобострастные, вторые – вялые, скучающие, неудовлетворенные. Разумеется, существует и множество промежуточных типов, да и переход из одного типа в другой под воздействием обстоятельств – не редкость.

Вот из такого материала и на таких предпосылках строится атмосфера современного столичного офиса. Естественно, что на такой почве не выращиваются гении технической или творческой мысли. Даже если у кого-то и были какие-то таланты, все они сводятся на нет без соответствующего использования, и, очищенный от лишних способностей, сотрудник вливается в один из типов офисных роботов.

B такой клоаке Максим жил больше двадцати лет. Но теперь он в этом участвовать больше не будет, и все это болото будет видеть не чаще одного раза в месяц, и то мельком, проходя по коридору в переговорную. Хотя нет, еще реже – почему бы Васильеву не приезжать с докладами к нему, даже если его и в стране-то не будет: верной собаке сто верст не крюк.»

При размышлении об этом настроение Максима заметно улучшилось, видимо, избавление от офисного общества для него было еще более отрадно, чем безвременный отпуск.

Президент перестал рассматривать унылые пейзажи, кинул взгляд на наручные часы и, поняв, что провел в раздумьях больше времени, чем следовало, резко встал и быстрым шагом вышел из кабинета.

За дверью со своих стульев, завидев шефа, вскочили два охранника – один, опередив Холодковского, пошел в нескольких метрах от него, второй пристроился сзади. Процессия прошла по коридору, распугивая офисных работников административного этажа, и загрузилась в лифт, который опустил всех троих в подземную стоянку.

Выходя из лифта, Холодковский заметил в глубине стоянки какого-то клерка, робко рассматривающего его свиту. Представитель серой массы офисных работяг удостоился целой секунды внимания президента, что, наверняка, было им с восторгом замечено и теперь станет темой вдохновенных рассказов на ближайшие несколько дней.

Максим же сел в машину, на заднем сиденье которой его уже ждал Васильев. Охранник аккуратно захлопнул за шефом дверь и, обежав вокруг автомобиля, сел на переднее пассажирское место.

Спустя несколько мгновений, из подземного гаража одного из столичных офисных зданий выехал диковинный итальянский спортивный автомобиль с флажком на номерах и мигалкой. Сзади, нарушая изящность картины, перся угловатый джип с охраной. Процессия покатила по улицам Москвы, собирая завистливые и ненавидящие взгляды простых смертных. Поплутав немного по узким улочкам центра, машины выехали на широкий проспект и, набрав скорость, двинулись к цели, распугивая зазевавшихся на крайней левой полосе автомобилистов попроще.

Под мягкое шуршание шин Максим, откинувшись на кожаном сиденьи, обдумывал предстоящее мероприятие.

Все как будто было подготовлено и исполнено идеально, остались чистой воды формальности, однако, внутри ворочалось необоснованное беспокойство. Самое настораживающее было то, что беспокойство было именно необоснованным: хуже всего, когда чувствуешь опасность, но даже не подозреваешь, откуда она может грозить. В подобном случае нет возможности подготовиться и укрепить обороняемый участок. Закрадывалась даже мысль, что беспокойство не связано с предстоящей сделкой и носит более глобальный характер. А может, это просто дождливая погода и утренняя задумчивость навеяли необоснованную тревогу.

Зря он потратил целое утро на пустые размышления. Он, конечно, полностью доверял Васильеву, но все-таки мероприятие знаковое, надо было самому прогнать все варианты. Один управленец хорошо, а два – уже команда.

Тем временем машина подъехала к новой пятиэтажке, построенной турецкими строителями под дворянский стиль девятнадцатого века. Васильев выскочил из машины раньше охраны и побежал на проходную предупредить, чтобы местные остолопы не вздумали требовать пропуск у солидной делегации. Максим, тем временем, вылезал не спеша, окруженный заботой телохранителей.

Когда Холодковский вступил в свои, без пяти минут, владения на него устремились подобострастные взгляды не только местных секьюрити, но и всех присутствующих в холле. Можно было подумать, что Васильеву удалось за несколько минут каким-то образом объяснить всем, в том числе и случайным присутствующим, всю торжественность момента. Завидев Холодковского, люди начинали торопливо здороваться и пытались как можно быстрее, но не теряя достоинства, самоликвидироваться.

Разумеется, разгадка крылась не в уникальных ораторских способностях Сергея, а в болтливости местных секретарш, которые по долгу службы были посвящены практически во все дела компании, а следовательно, и в обстоятельства запланированного визита. Одной секретарше поручили приготовиться к встрече важных гостей, другая распечатывала и оформляла договора на передачу компании в собственность новому владельцу, третья – спала с парнем из юридического отдела. Так, при помощи аськи и трепатни в курилках, путем объединения информации каждого с последующим распространением всем, ближайшая судьба компании был известна даже курьеру, принятому на работу вчера.

Васильеву же, как человеку, вылезшему из дорогой черной машины, подъехавшей к главному входу в сопровождении охраны (обычно гости такого ранга входили через черный ход) даже не пришлось ничего объяснять, все и так были готовы. Каждому хотелось показать свою осведомленность, как следствие близости к высшему начальству, путем проявления понимающего отношения с налетом деловой пренебрежительности.

Проанализировав сложившуюся ситуацию, Холодковский принял свое первое управленческое решение на новом поприще – поручить Васильеву выяснить, почему все так, и, если его подозрения оправдаются, поувольнять нафиг всех местных секретуток и набрать тех, кто умеет справляться с порывами словоизлияний на служебную тему. Окинув присутствующих взором, содержащим именно эту мысль, и давая всем своим видом понять, что он «крутой, но справедливый», Максим двинул свою процессию в недра здания.

Поднявшись за Васильевым по широкой мраморной лестнице на второй этаж, Холодковский оказался в просторной приемной, в которую выходили две двери – большой переговорной и кабинета генерального директора.