Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Сокол на запястье

ModernLib.Net / Фэнтези / Елисеева Ольга / Сокол на запястье - Чтение (Весь текст)
Автор: Елисеева Ольга
Жанр: Фэнтези

 

 


Елисеева Ольга
Сокол на запястье

      ОЛЬГА ЕЛИСЕЕВА
      Сокол на запястье
      роман
      ПЕАН1 1
      ПИФОН
      Когда время заменяли времена года
      Стоял осенний пасмурный день, когда Аполлон вышел из своей пещеры на Делосе и уселся на камень у входа, чтобы посмотреть, не летят ли лебеди. Зеленовато-серое море простиралось далеко внизу. С годы открывался хороший обзор, но никаких лебедей Феб не заметил и, вздохнув, принялся мастерить флейту.
      Раз в год с наступлением холодов Трехликая Мать позволяла ему ненадолго вернуться на свой далекий северный остров. Там, пока она спала вместе со всей природой, Аполлон предавался праздности и веселью в кругу счастливых гиперборейцев, не знавших ни старости, ни болезней, и почитавших его своим богом. Остальное же время Феб служил карающей дланью Великой Богини, разнося ее проклятие во все уголки земли.
      Когда дни становились короче, а ночью траву покрывал иней, добрые соплеменники посылали за ним лебедей, и те пели над Делосом свою приветственную песнь, а солнечный лучник отвечал им на флейте. Так они находили его среди камней на вершине горы и уносили с собой.
      Но сегодня флейта не давалась Фебу в руки. То ли ветка была слишком толстая, то ли дырочки слишком маленькие, но каждый раз когда Аполлон подносил инструмент к губам, ветер выдувал из него все ноты.
      И этот же ветер, как назло, шелестел над головой лучника старой высохшей кожей, висевшей на дереве у входа в пещеру. Когда-то она принадлежала Марсию, рапсоду Великой Богини.
      Феб был неравнодушен к музыке и потратил много свободного времени, чтобы достичь совершенства в игре на разных инструментах. Великая Мать не одобряла его увлечения, считая, что оно отвлекает лучника от его прямых обязанностей - летать над землей и карать провинившихся.
      Поэтому год назад на состязаниях в Дидиме богиня приказала мышам перегрызть струны аполлоновой лиры и вдохнула небывалый дар в уста Марсия. Когда он кончил играть, все рукоплескали. А на жалкую песню испорченной лиры Феба никто не обратил внимания.
      Так Великая Мать наказала своего лучника за упрямство. Но она любила во всем равновесие и сразу после состязаний приказала Аполлону живьем содрать с победителя Марсия кожу, а потом убить его. Ибо не может смертный делать что-либо лучше бога.
      Феб и сам был готов оторвать наглецу голову, а Марсий не оказал никакого сопротивления, поскольку во всем повиновался воле Трехликой.
      Затем богиня велела повесить кожу певца на дерево возле жилища лучника, кости зарыть под корнями, а голову насадить на верхушку, чтоб она пророчествовала птицам.
      Аполлон спросил, нельзя ли сделать это где-нибудь в другом месте, а не там, где он любит посидеть после обеда. Но Трехликая ответила, что таково ее наказание за убийство, ибо даже совершенный по приказу свыше грех все равно остается грехом и требует искупления. Иначе равновесие будет нарушено, и мир рано или поздно упадет.
      С тех пор голова Марсия каждое утро предсказывала Фебу неприятности. А поскольку его слова были пророчествами, то сбывались с вероятностью 10 к 10. Кожа певца высохла и скрутилась в трубки, на которых налетающий ветерок выводил самые прекрасные, самые нежные, самые трогательные мелодии в мире. Сам же гипербореец с тех пор, как повесил трофей у входа, не мог не только повторить ни одной ноты, но даже вырезать простейшей свистульки.
      И вот, когда Феб готов был уже сломать дудку об колено, он услышал голос своего вечного врага.
      -- Флейта не поет, потому что ты вырезал ее не из того дерева. сказала голова. - Дуб слишком толстокож и неподатлив для музыки.
      Аполлон молчал, ожидая продолжения. Голова обычно болтала много.
      -- Срежь верхние ветки ольхи, на которой я вешу, -- продолжал Марсий. - Сделай из них флейту и ступай на север в Дельфы к святилищу Великой Матери. Там ты сыграешь самую прекрасную мелодию и встретишь свою судьбу.
      -- Почему я должен тебе верить? - пожал плечами Феб. - Ты хочешь отомстить и, ясное дело, хорошего не посоветуешь.
      Но голова равнодушно молчала, как бы впав в сон.
      Аполлон и сам иногда пророчествовал и знал, что отрезанные головы слов на ветер не бросают. Ведь они говорят не сами по себе, а по велению свыше. Значит спорить нет смысла.
      Лучник пошел к зарослям ивы у небольшого озерка ниже по склону, срезал несколько прутиков и принес к дому. Потом залез на ольху, сломал у нее вершину, пересадив голову пониже, а ветку для флейты обстучал ивовыми прутиками, чтобы снять с нее шкуру.
      Инструмент вышел из рук необыкновенно быстро и сам засвистел на ветру: иди в Дельфы, Дельфы, Дельфы...
      Грустно повздыхав, что так и не дождался в этом году лебедей, Феб собрался в путь и зашагал на север. Он шел мимо зеленых еще полей, мимо пожухлых виноградников, каменных россыпей и по-осеннему холодных водопадов, уже крутивших первые желтые листья. А флейта пела такую песню:
      "Я бедный Марсий, которого убил Аполлон. Он содрал с меня кожу и думал, что я замолчу. Но я пророс в сердцевине ольхи. Тогда меня срезали и снова содрали кожу. И я опять пою. Так Жизнь и Смерть меняются своей добычей без всякого ущерба друг для друга".
      * * *
      Придя в Дельфы, Феб нашел небольшую рощицу вблизи круглого святилища Пупа, сел там на камень, и стоило ему приложить флейту к губам, как она зазвенела соловьиной трелью при Луне, закуковала кукушкой над чужим гнездом, засвистела жаворонком в весеннем небе, залилась скворцом на черной, свободной от снега земле, заплакала, как журавль по осени, покидая родные места...
      Солнечный лучник играл и сам не верил, что ноты вернулись к нему, а пальцы на дырочках флейты больше не кажутся деревянными. Мелодия Года заставляла плакать и смеяться, но, видимо, была слишком громкой. Потому что на ее звуки из святилища вышла сонная Пифия - жрица священного Змея, жившего под камнями.
      -- Уходи отсюда, несчастный. - сказала женщина. - Ты разбудишь Пифона и он съест тебя.
      Но Аполлон, увлеченный своей новой мелодией, не обратил на жрицу никакого внимания.
      -- Убирайся, -- сказал он, -- и вымойся для начала. Ты воняешь мышами и змеиным пометом.
      -- Чем же мне еще пахнуть, - удивилась Пифия, - Если я кормлю священного Змея и живу в его доме? - она тряхнула нечесаными черными волосами, подвязанными старой змеиной шкурой, и скрылась в святилище.
      Тем временем Пифон, первопричина многих бедствий, рожденный Великой Матерью в день гнева от удара ладонью о землю, мирно дремал под камнями. Он поел мышей, напился молока и, свернувшись в клубок, грезил сны, о которых мог поведать Пифии прихотливыми изгибами своего тела.
      Песня Аполлона вплелась в его сон и некоторое время сопровождала Змея в странствиях по темным полям иного мира. Там он глотал розовых зайцев, преследовал косуль с золотыми рогами, встречал прекрасных девушек, которые раскаивались, что не стали при жизни жрицами. А мелодия все вела и вела Пифона по избитым дорогам подземного царства, пока вдруг не вывела на поверхность, и Змей не открыл глаза.
      Поняв, что музыка наяву и льется из открытого входа в святилище, Пифон потянул свое громадное, толстое, как корабельный канат, тело к расщелине в камнях. Переливаясь, подобно воде, со ступени на ступень, Змей оказался в лавровом саду, окружавшем храм Пупа. Зелень еще не пожухла, и кожистые листья священного куста едва трепетали на холодном ветру, создавая для мелодии необыкновенно нежный фон. Словно тысячи древесных духов шептались между собой, одобряя песню ольхи, которую Феб выбрал для флейты.
      Неяркие солнечные лучи еще грели, и Пифон, выползший на прогалину, вскоре разомлел. Ему нравилась музыка, он свернулся клубком, положил голову на хвост, смежил веки и из под них на кожистые щеки змея стала набегать влага.
      Лучник почувствовал присутствие Врага спиной. Он сидел на камне и вдруг ощутил, что его позвоночный столб, ненадолго тоже ставший флейтой, находится в поле зрения чьих-то гипнотизирующих глаз. Они сверлили ему позвоночник.
      Феб не любил змей. Его животными были волк и мышь, а мыши боятся гадов. При виде громадной уродливой головы Пифона, склоненной и чуть покачивавшейся из стороны в сторону, Аполлон испытал приступ ужаса, перешедший в гнев. Какая-то скользкая тварь пялилась на него и явно собиралась напасть, как только он закончит играть. Тут и волшебная мелодия показалась лучнику не такой уж прекрасной, и выдувавшая ее флейта перестала радовать руку своим гладким податливым телом.
      Аполлон всего на миг оторвал губы от дырочки, и Змей тут же поднял голову и открыл глаза.
      -- Ах ты тварь! - рассердился гипербореец, сжал флейту в кулаке и, прежде чем Змей успел прошипеть что-либо в ответ, нанес дудкой удар ему в череп. А ольха - очень твердое дерево.
      Священное животное издало слабый свистящий звук, точно выпуская между зубов душу, и навечно застыло на плоских камнях прогалины. Феб не рассчитал силы: как ни как он был богом. А Пифон - хоть и волшебная, но все-таки смертная тварь, рожденная Землей. Что от нее могло остаться, кроме праха?
      Аполлон вытащил из черепа Змея осколок флейты. Он понимал, что совершил ужасное святотатство, за которое теперь придется платить. "Это моя месть," -- выдохнула флейта голосом Марсия.
      Из святилища с воплем выбежала Пифия и, рыдая, пала на тело мертвого Змея. Она рвала на себе волосы, царапала ногтями лицо и колотила руками по земле.
      Из уважения к ее горю Феб молчал минуты две, а потом, решив, что и так оказал какому-то бурдюку с мышами слишком много чести, тронул жрицу за плечо.
      -- Извини, женщина, -- сказал он ей. - Я не хотел его смерти, но, убив Пифона, я теперь обязан закончить ритуал присвоения святилища и овладеть тобой. Так что прекрати дергаться и расставь ноги.
      -- Очень мило с твоей стороны, -- отвечала Пифия, -- и для меня это большая честь: все-таки не какой-нибудь пастух с горы, а настоящий бог. К несчастью, если я не окажу тебе достойного сопротивления, после того как ты убил священного Змея, Великая Мать разгневается на меня и примерно накажет. Так что я буду отбиваться от тебя до последнего и могу даже покалечить.
      -- Прискорбно слышать, -- кивнул лучник. - У меня нет никакого желания входить с тобой в связь, женщина, пахнущая змеями. Тем более насильно. Но если я не завершу обряд по переходу святилища в новые - то есть в мои - руки, будет еще хуже. Прервется связь, некому станет сдерживать силу этого места. А она, поверь мне, велика. Поэтому я овладею тобой, даже если мне придется свернуть тебе шею.
      -- Тогда догони! - Пифия вскочила и прыжками понеслась по лавровой роще. Она пряталась за деревьями, петляла между кустами, а когда выбралась на открытое пространство, помчалась, как коза по камням.
      Феб не стал ронять своего достоинства, гоняясь за какой-то чумазой замарашкой. Он снял с плеча лук, прицелился и всадил ей стрелу в икру левой ноги. Пифия всплеснула руками и грянулась оземь.
      -- Мать Гея, прими меня в свое лоно! Сделай меня невидимой! - кричала она, когда Феб разрывал на ней одежду.
      Жрица действительно дралась и кусалась, пока могла. Но она отшибла себе кулаки, точно стуча по камню, и сломала зуб, пытаясь прокусить Аполлону плечо.
      Когда все было окончено, лучник отскочил от нее с такой поспешностью, как будто это Пифия его держала.
      -- Жаль, -- выдохнул Аполлон, вытирая расцарапанную щеку.
      -- Жаль, -- повторила жрица. Воздух из ее груди выходил с хрипом.
      Они сели на камни поодаль друг от друга и стали ожидать явления Трехликой богини. Ибо осквернение ее святилища не могло остаться безнаказанным.
      Мать всего сущего явилась не сразу. Наверное, у нее было много дел в других местах. Но как только она с ними справилась, ее гнев уже ни что не могло отвести от головы провинившегося.
      Как огромный столб пламени, она явилась из-под земли, взметнулась до самых небес и опустилась обратно уже в облике богини Преисподней с черным от гнева лицом.
      -- Ты убил моего Змея. Ты захватил святилище. Ты упрям и много о себе мнишь. - ее слова казались круглыми большими камнями, падавшими на плечи Феба с огромной высоты. - Я давно решила тебя проучить, а ты оказался настолько глуп, что, исполняя мои повеления, нарушил главный запрет: не касаться змей-прорицателей, ибо они есть пуповина, связывающая мир живых с утробой Матери-Преисподней.
      Феб молчал, поскольку знал, что богиня сама привела его сюда, чтобы сделать то, что сейчас делала. Спираль его грехов на каждом новом витке закручивалась все туже.
      -- Искупать содеянное ты отправишься в изгнание, -- продолжала Трехликая. - сроком на Великий Год я лишаю тебя силы бога, защиты бога, бессмертия бога. Ты собирался на север? - в ее голосе послышалась насмешка. - Ты поедешь туда, но не в Гиперборею. Там, где под покровом морских вод зияет вход в Преисподнюю, на берегах Понта Эвксинского, темной пучины с вечно неспокойным дном, живут мои стражницы, девы-амазонки. У них ты проведешь этот год.
      Весь приговор Аполлон выслушал молча, глядя в лицо богини. Но последние слова повергли его в трепет.
      -- Смилуйся, Благая и Справедливая! Госпожа алой луны, пляшущая на костях! Как же я выживу год у твоих воительниц, если ты предписываешь им убивать мужчин, а меня лишаешь силы бога?
      -- Я оставляю тебе твою флейту, -- отвечала она. - Разве не этого ты так долго хотел? - Великая Мать щелкнула пальцами, и осколки флейты, обагренные кровью Пифона, вновь соединились вместе. - Пока ты будешь играть, они тебя не тронут.
      -- Но не могу же я играть вечно! - взмолился Феб.
      Образ богини уже таял в воздухе.
      На Пифию она не обратила ни малейшего внимания. Пришлось Аполлону, прежде чем отправиться в путь, заново устроить прорицательницу в опустевшем святилище, у порога которого он зарыл Змея, и научить ее предсказывать будущее, надышавшись дымом от сжигаемых листьев лавра.
      ЧАСТЬ I
      СОКОЛ НА ЗАПЯСТЬЕ
      I
      440 г. до н. э. Пантикапей
      Отодвинув рукой ветку дикой яблони, Асандр увидел всадницу. Она спрыгнула с небольшой лохматой лошадки и потянула ее за повод к воде. Девушка была совсем молоденькой, не старше него самого, лет 15-16-ти на вид, но кто их тут разберет? Смуглая, с мягкими чертами лица она совсем не походила на гречанку. На ней были кожаные плотно облегающие штаны и такая же куртка, украшенная частыми медными бляшками, широкий наборный пояс с пристегнутым к нему коротким мечом, легкий лук и гарит для стрел за плечами. Голову украшал островерхий колпак на подобие тех, что дома, за морем, носят фригийцы, только у этого были длинные уши, шедшие вдоль щек и явно предназначенные для того, чтоб ими запахивать лицо. Незнакомка сплела венок из жестких степных цветов и водрузила его прямо на свою удивительную шапку.
      Не обращая на Асандра внимания, всадница начала купать лошадь.
      "Вот это да", -- подумал юноша. Не прошло и недели, как он покинул Милет, и всего три дня служил в понтийском войске, а уже нос к носу столкнулся с амазонкой! Правду говорят, Киммерия - дом чудес!
      Девушка явно видела его, но не предпринимала никакой попытки скрыться. Их разделяло неширокое русло Пантикапеи, садовой реки, огибавшей городок колонистов с севера. При желании оба могли преодолеть поток без особых усилий, но гостья почему-то не боялась молодого дозорного.
      "Может быть, я выгляжу недостаточно грозно?" - испугался Асандр. Он и правда снял шлем и отстегнул меч, подъезжая к водопою. Жара стояла адская, юноша и сам намеревался окунуться, кто же мог знать, что под самыми городскими стенами бродят чужаки?
      Молодой воин потянул коня за уздечку, словно рослый боевой жеребец мог подтвердить его собственный статус охранника здешних мест. Но всадница повела себя уж совсем странно. Она улыбнулась и дружелюбно помахала рукой.
      -- Привет! - у нее был очень мягкий выговор. - Ты один?
      Асандр пришел в замешательство.
      -- Нет, вообще-то нет! - отозвался он. - Нас много! Мы везде. За кустами, я хочу сказать.
      -- Говори медленно, -- крикнула она. - Я плохо понимаю.
      -- Нас много. - уже увереннее отозвался юноша. - Дозор.
      Он хотел напугать ее, но странная варварка почему-то пришла в восторг.
      -- Много? Нас тоже много. Я и еще десять да шесть подруг. Приходите к камням.
      -- Что?
      -- Приходите к камням! - крикнула она громче, полагая, что поток заглушает ее голос. - Меня зовут Арета.
      -- Асандр. - воин оказался сбит с толку еще и ее греческим именем.
      -- Мой отец из ваших, -- махнула она рукой. - Из города.
      -- Кто?
      -- Не знаю. - девушка беспечно пожала плечами. - Зачем?
      -- Ты амазонка? - наконец, решился юноша.
      -- Амазонка? - переспросила она. - Не понимаю. Приходите к камням.
      Всадница легко вскочила в седло, и ее лошадь, взметнув тучу брызг, выскочила на песчаный берег. Асандр, как зачарованный, смотрел на нее. И в этот миг Арета вдруг выхватила из-за спины лук, мгновенным движением наложила стрелу и спустила тетиву быстрее, чем юноша успел пригнуться.
      "Дурак я, дурак! - мелькнуло у него в голове. - Не надо было удаляться от отряда".
      Стрела свистнула в воздухе и, обдав ноги тонкой струей разрезанного воздуха воткнулась в песок у самых сандалий молодого воина. Он медленно опустил глаза. У воды толстыми кольцами забилась в грязи черная болотная гадюка. Арета пригвоздила ее череп к земле.
      -- Здесь очень много змей! - крикнула всадница и пустила лошадь через кусты.
      * * *
      -- Кто это? - спросил Асандр.
      Сзади из зарослей цветущего терна к нему приблизился командир дозора.
      -- Мы тебя еле догнали, новичок. - гиппарх снял шлем и взъерошил свои мокрые от пота светлые волосы. - Лошадь понесла? Эти недоезженные фессалийские верзилы вечно артачатся. Завтра же возьмешь в конюшне степняка.
      -- Кто это? - повторил Асандр. - Ради богов! Здесь есть амазонки?
      -- Амазонки? - Левкон хитро прищурился. - А ты разве не знал? По ту сторону Понта о них болтают больше, чем дома. - он расхохотался. - Эй, парни, меотянки пожаловали!
      Ответом ему был дружный гул воодушевленных голосов. Дозорные вывалили на берег и, спешившись, начали расседлывать коней.
      -- Сколько их?
      -- Кого? - Асандр озадаченно смотрел на командила.
      -- Меотянок, сын ворона! - рассердился Левкон. - Тебя что кирпичом огрели?
      -- Одна, -- виновато протянул юноша. - Вернее... она сказала, их много. Сказала: приходите к камням.
      Хлопки и свист раздались со всех сторон.
      -- Живем!
      -- Когда, Левкон? Когда?
      -- Поехали! Что время терять?
      -- Тихо!!! - гаркнул гиппарх, разом водворяя безмолвие. - Прямо здесь готовы штаны скинуть? О дозоре забыли?
      Некоторые из воинов пристыжено опустили головы. Но большинство исподлобья пялилось на командира, ожидая ответа на вопрос.
      -- Вечером. - отрезал Левкон. - До заката. Сменитесь и вперед.
      Недовольное бурчание вскоре смолкло, и дозорные начали заводить коней в воду.
      -- А ты ей понравился. - гиппарх нагнулся и выдернул из песка стрелу Ареты, застрявшую в черепе гадюки. Свободной рукой Левкон перехватил змею у самого основания головы, но это была излишняя предосторожность: ее дохлое тело грязной толстой веревкой повисло в воздухе.
      -- Ты их знаешь? - преодолев робость, спросил Асандр.
      -- Кого? Меотянок? - гиппарх хлопнул юношу по плечу. - Конечно. Они часто приезжают к Пантикапею.
      -- Мы не враги? - очень удивился молодой колонист.
      -- Враги? С какой стати? - Левкон хищно хохотнул. - Хотя я не прочь сегодня вечером разок другой "повраждовать" с кем-нибудь из этих девочек.
      -- Но я не думал...
      -- Мало ли что ты думал там, в Мелете. - оборвал воина командир. Дома воображают, будто мы только и делаем, что режем амазонок.
      -- А разве нет?
      Левкон промолчал.
      -- Если нам никто не угрожает, зачем эти стены? - настаивал юноша. И наши частые дозоры?
      -- Вот что, сынок, -- гиппарх смотрел на новичка сверху вниз и, хотя по возрасту скорее годился ему в старшие братья, голос его звучал умудрено и грустно. - Меоты очень дружелюбны. А девушка, которую ты встретил, судя по стреле, меотянка. - он показал Асандру ребристый кремневый наконечник. Впрочем, синды и киммерийцы столь же дружелюбны. А скифы - нет. И тавры нет. Ты скоро научишься их различать и поймешь, перед кем не стоит снимать шлем и отстегивать оружие.
      Асандр вздохнул. Для него названия чужих, варварских племен звучали дико. Они пока еще ничего не говорили его сердцу. Разве что "меоты", к которым принадлежала молодая всадница.
      -- Эти меоты, кто они?
      -- Кочевники. - буднично ответил Левкон. - Живут по ту сторону пролива. В степях за Фанагорией. Но иногда появляются и здесь. Когда море мелеет и можно перевести стада вброд. У нас сними договор. Архонт Гекатей женат на меотийской царице Тиргитао.Поэтому мы друг друга не боимся.
      -- Арета сказала, что ее отец местный, из колонистов. Может такое быть?
      -- А почему нет? - пожал плечами Левкон. Ему, родившемуся на этих землях, казались дикими как раз вопросы Асандра. - Сам увидишь, как это делается. Они пригласили - мы приехали. Повеселились и разошлись довольные друг другом. Что тут такого?
      -- Ничего, -- протянул юноша. - А... а их мужчины не против?
      -- Их мужчины? - переспросил Левкон. - Знаешь, их мужчины, как бы тебе объяснить? В общем, они тоже очень дружелюбны. А поскольку сообщества нимф на Опуке и на Майской горе по ту сторону пролива не отвергают их, и в селах во время сева деревенские бабы сами приглашают меотов на праздник, чтоб сойтись с ними в борозде, они всем довольны.
      -- Вы живете с варварами? - не смог поверить своим ушам Асандр. Плодите их детей?
      Левкон усмехнулся.
      -- Мы же носим их одежду, -- он похлопал себя по кожаным штанам, очень напоминавшим наряд Ареты. - Едим их хлеб. Кстати, не все меоты кочуют. Некоторые на той стороне тоже пашут землю. За проливом уже так все перемешались, что род царицы Тиргитао наполовину греческий. Словом, ты скоро поймешь, что меотийки - лучшие любовницы на свете. И никто не откажется провести с ними ночь.
      -- Но вы не женитесь на них?
      -- Вот еще! - фыркнул гиппарх. - Открою тебе одну тайну про их мужчин. Все они хорошие всадники, хорошие стрелки и, как говорят наши деревенские бабы, хорошие любовники. Но! - командир поднял палец, -- Все они подчиняются материнским родам. У них верховодят женщины. На кой черт нам такие жены?
      Асандр потрясенно молчал. У него в мозгу не укладывалось, что эллины, вчерашние мелетцы, могли всего за пару поколений так одичать. Забыть свои обычаи, даже веру! Ведь он видел, что в порту кормщики, сойдя на берег, приносили жертвы покровительнице здешних мест змееногой Деве Ану, называя ее "божественной женой Геракла".
      -- Ты ко всему привыкнешь, -- спокойно сказал Левкон. - Хотя сейчас многое кажется странным. Я взял тебя в отряд по просьбе твоего троюродного брата, Асандра Большого. Он охраняет Стену. Меотийцы строят ее вместе с нами. Если богам будет угодно, она пройдет от Тиритаки до Киммерика и закроет скифам путь на полуостров. Твоя знакомая, наверняка, едет с подарками, навестить родных на Стене. Наше появление на Эвксине для меотов - дар божий. Они не многочисленны, а скифы, пришедшие из-за Аракса, теснят всех на своем пути. Им понравилось зимовать в плавнях на меотийской стороне и они каждую осень переходят пролив. Жгут, грабят, облагают данью. Теперь понял, почему твоя Арета пристрелила из лука змею, хотя могла снести голову тебе?
      Юноша кивнул.
      -- Если б на моем месте был скиф...
      -- Если б на твоем месте был скиф, моетянка уже давно бежала бы за его лошадью со связанными руками, -- хмыкнул Левкон. - Иди, купай коня, да и сам вымойся. Эти женщины благоуханны, как степь после дождя. Бог знает, как им это удается при такой жаре!
      * * *
      На закате отряд сменившихся дозорных, распевая песни и поплескивая на дорогу вином из амфор, укрепленных в переметных сумках, подъехал к невысокому кургану в самом устье Пантикапеи. На его вершине высилась вытесанная из камня женская фигура с плоским лицом и невероятно тоненькими руками, скрещенными на груди. В правой из них богиня держала рог, в левой луну.
      -- Это их изваяние Великой Матери. - пояснил Левкон. - Меотийцы его притащили, когда шли работать на стену. Я прав, Главк?
      Мощный воин со сломанным носом, ехавший справа от гиппарха, покачал головой.
      -- Кажется, раньше. - изрек он. - Еще мой отец под ним встречался с меотянками. Эй, мальчик, -- обернулся громила к Асандру, -- а ты совершил возлияние у гермы? - толстый палец Главка ткнул в перекресток дороги, где из земли торчал покосившийся гранитный фаллос. - Тебе сегодня понадобится помощь Малого Змея!
      Все захохотали, а Асандр вспыхнул. Он не любил, когда кто-то подчеркивал его молодость.
      -- Разве ты в себе так уверен? - процедил юноша, недружелюбно глядя на гиганта. - В твои годы опыт не замена силе.
      Новый взрыв смеха заглушил рассерженный рык Главка.
      -- Постой у меня, воронье семя! Я еще могу тряхнуть стариной и показать твоей подружке, кто из нас более достоин подставить ей своего жеребчика!
      -- Да, забыл предупредить, -- беспечно бросило Левкон. - Спасибо, Главк на помнил. Меотянки не ложатся на спину. Трехликая запрещает им. - он хмыкнул. - Так что они могут только сверху. Как в седле.
      Обескураженное лицо Асандра снова вызвало общий смех и град оскорбительных шуточек.
      -- Не трусь, малыш! Они славные наездницы.
      -- Как поскачут, не остановишь!
      -- Главное, во время сбросить. А то загонят до смерти!
      Между тем, первые сумерки уже ложились на землю, и фиолетовые тени поползли от кургана.
      -- Видишь дым? - тихо спросил Левкон.
      -- Нет. - честно признался Асандр. - Мне кажется, тут никого. Может, они не стали ждать?
      -- Как же? - губы гиппарха дрогнули в самодовольной улыбке. - Если б кочевницы не умели скрывать дым, они бы не выжили в степи. Вон облачно у кусов щебляка. Думаешь, туман? Ветер не в нашу сторону, вот и нет запаха. Эй! Девочки! Это мы! - громко закричал он, сложив руки рупором. - Гиппарх Левкон с отрядом непобедимых понтиских волков. Волчицы есть?
      На его зов из-за кургана появилось несколько фигур, как в молоке тонувших в поднимавшемся тумане.
      -- Мы давно вас заметили, -- отозвалась одна из женщин. - Ваши лошади топочут, как стадо быков.
      -- Мы на своей территории, -- с достоинством ответил командир, -- и ездим, не скрываясь.
      -- А если б здесь были чужаки? - не унималась меотянка.
      -- Это все, что тебя интересует, моя крошка? - Левкон соскочил с седла и, прежде чем меотянка увернулась, притянул ее к себе. - Я тебя знаю. Ты Феруса, троюродная сестра Тиргитао.
      -- Что ж из того? - женщина уперла руки в бока и гордо вскинула голову, но не отстранилась от него. - А ты Левкон, слуга архонта.
      -- Я слуга народа Пантикапея. - с наигранным высокомерием отозвался гиппарх, разглядывая ее округлое румяное лицо с ямочкой на подбородке.
      -- Вот видишь, мы с тобой не ровня! - рассмеялась меотянка, игриво пытаясь оттолкнуть гиппарха. - Я сестра царицы, а ты даже не слуга выборного начальника.
      -- Да, -- дерзко отозвался Левкон, с силой сжимая ее бедра. - И все же именно я возьму тебя. Прямо здесь.
      -- Посмотрим. - Феруса согнула колено и легонько ударила гиппарха между ног. Этот слабый шлепок скорее был похож на приглашение, чем на драку.
      -- Вот как? - Левкон схватил женщину за запястья и перекинул себе через плечо. Тоже довольно-таки осторожно, чтоб меотянка, не дай бог, не ушиблась и ее обида не послужила поводом к общей ссоре.
      -- Они играют. - бросил Главк, искоса наблюдая за выражением лица Асандра. - Как кони на лугу. С меотянками иначе нельзя. - он шумно вздохнул, с завистью увидев продолжение веселой возни Левкона и Ферусы. Пойду и я поищу себе кого-нибудь. И ты, мальчик, не сиди, а то всех расхватают.
      Остальные воины тоже спешились и двинулись сквозь туман на встречу ожидавшим их женщинам. Пары исчезали за молочной пеленой, поднимавшейся с реки, и Асандр догадался, что люди пропадают из виду, как только опускаются на землю.
      -- Арета! - неуверенно позвал он. - Арета!
      Кто-то сзади закрыл ему глаза, и юноша замер, ощущая нежный аромат лаванды, исходивший у него из-за спины. Прежде чем обернуться, он сжал руки всадницы и начал покрывать их поцелуями, от чего та смеялась. Потом она завела его ладони назад и положила себе на бедра. А сама расстегнула широкий пояс Асандра и быстрым умелым движением проникла под тунику.
      Так они стояли несколько минут, жарко лаская друг друга, прежде чем Асандр, едва сдерживая разгоревшееся желание не обернулся и не застыл с поднятой рукой, не зная, что делать дальше.
      Это была не Арета. Другая девушка. Более высокая и сухая.
      Она казалась старше и не так нежна, как его утренняя знакомая. В разрезах ее кожаной рубашки, скрепленной фибулами на широких плечах, были видны сильные мускулистые руки.
      Его замешательство показалось ей странным, и она слегка подтолкнула Асандра ладонью в грудь, другой рукой указывая на землю.
      -- Нет. Ложись ты. - мелетец покачал головой. Он чувствовал себя обманутым и, хотя новая знакомая не была дурна, сказка первых прикосновений пропала.
      Меотянка непонимающе подняла брови.
      -- Ты. - повторил он.
      Она чуть сильнее толкнула его в грудь, но Асандр устоял и раздраженно мотнул головой. Сообразив что-то, девушка вплотную прижалась к нему и, чуть склонив лицо, потому что была выше, впилась губами в его рот. Это не было неприятно. Скорее наоборот. Навязчивая силачка умела целоваться. Асандр позволил ее языку бродить вдоль его шеи, забираться в ухо и спускаться к середине груди.
      В то самое время, когда он почти растаял, лишь краешком сознания сожалея о не встреченной Арете, меотянка вдруг сделала резкую подсечку и повалила его на землю. Прежде чем Асандр успел что-либо сделать, его новая знакомая оказалась на нем верхом. Секунду спустя он осознал, что лежит на спине, глядя в черное, затянутое тучами небо, а меотянка ритмично двигается, получая свой кусок удовольствия.
      В довершение к этому позору сверху из тумана над ним наклонилось лицо другой девушки, видимо, кого-то искавшей среди счастливых пар, и Асандр узнал Арету. Разглядев его на земле, она скривилась, будто собиралась заплакать, и исчезла.
      Юноша взвыл от досады. Собрав силы, он не без труда стряхнул с себя мускулистую кобылку и, слыша обиженные выкрики, бросился сквозь туман.
      -- Арета! Арета!
      Арета наткнулась на Главка, широко расставившего руки в молоке. Но поскольку он и так уже тешился с тремя, ей просто не хватило места.
      Добравшись до самого гребня кургана, меотянка села на землю и тоненько заплакала от обиды. Тут ее и нашел Асандр. Он выплыл из-за каменного тела Богини Матери внезапно, как по волшебству, и встав рядом с девушкой на колени, стал утешать ее и нежно просить прощенья.
      Сначала Арета хотела оттолкнуть его, но, подумав, что сама Трехликая привела к ней юношу-грека в таком непроглядном тумане, не решилась перечить воле Матери. Они возлегли у ее каменных ног и предались друг другу, не думая, кто где, и не видя ничего вокруг.
      Когда Арета вскрикнула, Асандр понял, что был ее первым мужчиной. И в тот же миг почувствовал острую боль в головке члена, проходя свое мужское посвящение. Он был рад, что не отдал семени навязчивой наезднице, но тут же забыл о ней, подавленный полнотой и глубиной охватившего счастья. Арета, как влажная земля, лежала под ним, а он, как бык в борозде, стоял между ее ног и слабо вздрагивал, заканчивая священную пахоту.
      Над головой каменного истукана взошла двурогая луна, которая лодкой качалась в дымных полосках туч. Странным казалось только то, что ее серебряный серп был на ущербе. Разве счастье привозят в лодке Харона?
      В эту ночь непрошеные гости прошли по мелководному устью Пантикапеи и бродом вывели своих лошадей на берег возле кургана с одинокой каменной бабой на вершине. Они двигались в тишине, как тени. Ноги их коней не были кованы, и трава заглушала каждый шаг чужаков.
      Это были бородатые люди в тяжелых войлочных башлыках, надвинутых на самые глаза. Их сборные луки поблескивали от предрассветной росы, а тяжелые кожаные панцири влажно скрипели. В тумане им удалось миновать посты на подступах к городской стене и разминуться с дозорными разъездами. Только поле у холма Великой Матери лежало на их пути, как чаша, полная кобыльего молока.
      Воины скифского царя Скила цепочкой спустились в нее и вновь поднялись на гребень холма, уже отирая короткие акинаки. Сонные люди не успели даже вскрикнуть. А те немногие, кто остался в живых, увидели, как горел маленький город за глинобитной стеной.
      II
      Случилось так, что Динамия, жена архонта Пантикапея неосторожно отозвалась об Аполлоне Иетросе, покровителе странствий. Феб и сам подал ей повод для негодования. Его жрецы-лучники захватили святилище Гекаты на Шелковичной горе посреди города и изгнали жриц ночной богини, куда глаза глядят. Они собирались возвести там храм в честь гиперборейского бога и уже разворотили круглый очаг Гекаты - символ женской власти -- нагромоздив на его месте упирающийся в потолок алтарь.
      -- Мерзкий мышонок! - воскликнула Динамия, услышав о случившемся. Давно ли он подбирал крошки со стола Великой Матери? А теперь готов сожрать хозяйку! Стоили бы хорошенько побить веником этого разносчика заразы или скормить ужам.
      На беду женщина произнесла свои дерзкие слова у куста лавра - дерева Аполлона - и его священные листья с первым же ветерком донесли оскорбительные речи до ушей Феба.
      Светоносный тем временем упражнялся в игре на лире и душой был далек от гнева. Но кому же приятно вспоминать о том, что ты изо всех сил старался забыть?
      Аполлон, как и многие боги на Олимпе, не любил оживлять в памяти темные дни, когда он отправлялся в путь по одному щелчку пальцев Триединой, убивал дыханием чумы целые народы или волком проникал в дома, воруя младенцев для мистерий на полях. В конце концов у всех есть душа. совесть, принципы...
      Чтобы изгладить из памяти людей свои прежние дела, Феб научил муз изящному искусству танца, пению, игре на лире и записи событий по годам. Он даже передал своему сыну Асклепию волшебный дар врачевания, который и мертвых поднимал с земли, если они, конечно, не слишком разложились.
      Услышав шепот ветра, Аполлон с досадой ударил лирой о камень. Так, что даже треснул черепаховый панцирь, державший струны. Исказившийся на мгновение светлый лик Феба напугал муз, напомнив им, что их изящный покровитель на самом деле очень опасный бог.
      Однако солнечный гипербореец задался целью всегда пребывать в благом расположении духа. Он сам начертал себе девиз: "Мера во всем!" - следовать которому при его бурной, сияющей натуре было непросто.
      Феб мог выжечь моровым поветрием весь Пантикапей. Мог наводнить его улицы крысами. Мог превратить в кровь единственную речку в городе. Но вовремя вспомнил, что Динамия не царица и жители не обязаны отвечать за ее слова. Поэтому он даже не стал касаться детей, рабов и конюшен вздорной женщины, но саму жену архонта решил примерно наказать за злобный язык.
      Богу показалось забавным, если Динамию до полусмерти напугает тот самый мышонок, которого она грозилась прихлопнуть веником. Уединившись в своем любимом святилище в Дельфах, Светоносный принял облик белой мыши с рубиновыми глазками. Затем он уплотнил воздух вокруг алтаря настолько, что горячее естество реальности начало скручиваться в спираль, скользнул в нее, как в норку, и вышел уже на другом краю ойкумены - на Шелковичной горе в святилище Гекаты, недавно захваченном его лучниками.
      Его не заметили ни собственные навязчивые жрецы, ни озлобленные жрицы ночной богини, которые все еще ругались и двигали мебель.
      Белая мышь пробежала по земляному полу, стараясь не задеть остатки очага, от которых все еще разило преисподней. Выскочив в сад, Феб заметил двух детей, игравших на губной гармошке из раковины. Обычно звуки этого инструмента унимали его гнев, но мальчик безбожно фальшивил и у Аполлона разболелась голова. "Перехватить бы этого парня за горло", -- подумала мышь, чувствуя, что в ней просыпается волчья сущность. Ринувшись через лопухи у крыльца, странная гостья напугала хоровод пляшущих под нехитрую музыку лягушек.
      -- Голубушка, -- обратился Феб к большой жабе, надзиравшей за сестрами, -- Судя по сырости, где-то здесь купальня?
      -- Сразу за белым домом, братец, -- важно ответила жаба, -- Но все ходят туда в свою очередь, и тебе следует подождать.
      Испепелив собеседницу взглядом, Аполлон поспешил к бане, где забился в уголок под скамью.
      Он не опоздал. Рабыни уже наполняли купальню теплой водой. Одна из девушек тонкой струйкой вливала в нее благовония из белого лекифа, а другая размешивала их руками. Большие круги шли от этого по воде, и в глазах у Феба зарябило. Не очень-то приятно быть мышью: так и хочется обмочить от страха хвост при виде горячего пара. Но ничего -- он тут не на долго!
      Хлопнула дверь. Зазвенели медные кольца отодвигаемого занавеса. Динамия, грузная и немолодая, опустилась в купальню, подняв чудовищную волну. Ее сливовая кожа, обожженная еще на милетском солнце уроженку южного побережья Эвксина. Кроме того, в ее жилах, как и в жилах самого Гекатея, явно текла киммерийская кровь.
      Аполлон Иетрос, покровитель странствий, был среди тех богов, которые всего столетие назад провожали взглядами караваны прежних хозяев Киммерии, бежавших за море под натиском наступавших скифов. Их цари не решились покинуть родину и сами убили друг друга в последней схватке. Забытые кости навсегда остались на этих землях в знак того, что киммерийцы еще вернутся домой. Хотя сам народ, найдя пристанище в округе Милета, растворился среди тамошних греков, зато теперь почти все колонисты, отправлявшиеся в Пантикапей, несли в своих жилах капельку киммерийской крови.
      Она бродила в них, как хорошее вино в дубовой бочке, и заставляла с мстительным торжеством смотреть на скифов, сквозь прицеленный лук, сознавая: мы вернулись, мы здесь, мы вышибем вас с нашей земли!
      То был великий план богов, о котором толстая бегемотица, плескавшаяся в лавандовых маслах, ничего не знала. Но солнечный гипербореец умел замыкать дороги в кольцо. Он помнил, чем все началось, и чем должно кончиться. Просто сегодня ему захотелось выйти на охоту в образе белой мышки.
      Рабыни начали растирать Динамию холщовыми полотенцами. "Как быстро стареют женщины! - думал Феб. - Ее мужа Гекатея еще можно назвать молодым..."
      Девушки накинули на госпожу просторную тунику из алого египетского хлопка и только стали затягивать ее под дынной грудью хозяйки, как мышонок выскочил из-под лавки, проворно взобрался по гнутой ручке лекифа на полочку для притираний, а оттуда прыгнул прямо за ворот Динамии.
      Оглушительный визг был ему наградой. Маленькие лапки заскользили по влажной коже, острые зубки впились в плотный зад. Тучная архонтесса зашлась адским воплем, который дошел бы до самых глубин преисподней , если б лучники Аполлона не перекрыли в нее круглый вход из очага Гекаты.
      Рабыни заметались, стягивая с хозяйки тунику и гоняя мерзкую мышь по скользкому от воды полу.
      -- Лови ее! Лови!
      -- Бей корзинкой!
      В углу купальни были свалены круглые ивовые плетенки, вынесенные сюда как раз из соседнего святилища ночной богини на время его переоборудования. В них носили землю для любимых цветов Гекаты - красных крокусов -- тутовые ягоды, еду для ее питона, обитавшего в дыре за очагом. Словом, полезнейшие в хозяйстве корзины никто не хотел терять вне зависимости от того, кому будет принадлежать храм и алтарь.
      Только сам светоносный бог чувствовал леденящий запах мертвечины, исходивший от этих вещей, и никогда бы не одобрил их пребывания в своем доме. Но у людей было слишком слабое обоняние.
      Одна из рабынь схватила плетенку и погналась за мышью до самых дверей. На пороге она ловко опустила корзину на голову маленькой безобразнице и захлопнула крышку.
      Феб пронзительно запищал внутри.
      Никогда еще он не был в таком дурацком положении! Его тоненькие усики высовывались сквозь прутья ивовой тюрьмы, розовый носик смешно дергался, лапки вцепились в толстые, как стволы деревьев, перекладины, хвост колотил по дну.
      Корзинка была круглой, а заключенный в круг Гекаты - самого страшного воплощения Великой Матери - ни один бог не мог пошевелиться, ни то что принять свой собственный облик.
      -- Мы поймали ее, госпожа! - девушка с торжеством показала Динамии корзинку.
      -- Проклятая тварь! - жену архонта била крупная дрожь. - Меня точно раскаленным железом обожгло. Надеюсь, она не заразна.
      Маленькие рубиновые глазки беспомощно мигали сквозь крышку.
      -- Отнесите ее в город. - распорядилась Динамия. - Там, у подножия горы верующие кормят подаянием изгнанного из святилища питона Гекаты. Пусть полакомится на последок мышатиной.
      Аполллон отвалился от стенки на дно и трагически сцепил на груди лапки. В раздраженном голосе женщины он слишком хорошо узнал медные нотки Триединой, чтобы тешить себя надеждой на побег.
      Так это с самого начала была ловушка?
      Его светоносная жизнь совершила свой круг, и тот, кто убил Пифона возле материнского святилища на Делосе, должен был умереть от зубов другой змеи, на краю света, у самых врат в Аид.
      * * *
      Караван с зерном двигался из Порфимия в Пантикапей. Сразу за соленым озером дорога резко сворачивала на юг и шла между пологих холмов, поросших колючим ковылем. Желтая осенняя степь баюкала телеги, перебрасывая с одного ухаба на другой, как мать-кочевница. привязанного за спиной ребенка, колотящегося носом то об одно, то об другое ее плечо.
      По правую руку виднелись остатки старых киммерийских валов, осевших и сильно сглаженных временем. Впереди эллины-колонисты поновляли их, вгоняя в фундамент каменные крепы.
      В виду Тиритакской стены женщины-меотянки, охранявшие караван, расслабились, расстегнули пояса, размотали шарфы из тонкой шерсти, покрывавшие головы, и завязали ленивый разговор. Здесь они чувствовали себя безопаснее, чем на открытом месте, где из-за любого холма могли появиться чужаки и напасть на обоз в надежде поживиться даровым хлебом.
      От стены отделилось облачко пыли и начало быстро расти, приближаясь к дороге. Вскоре можно было различить небольшой отряд во главе с начальником северного участка Асандром Большим. Воины скакали в полном вооружении, грозно сдвинув шлемы на глаза и обнажив длинные мечи для верхового боя. Демонстрация силы была естественна в этих глухих местах и ничуть не напугала меотянок. Они остановились, выражая покорность патрулю, но тоже застегнули пояса и как бы между прочим перекинули гареты со спины на грудь, чтоб вовремя достать луки.
      Однако узнав командира всадниц, Асанд Большой поднял руку и что-то гортанно крикнул своим воинам. Эллины придержали коней и стали засовывать оружие в ножны.
      -- Здравствуй, Бреселида. - проговорил начальник стены, подъезжая к меотянке совсем близко и беря ее гнедую лошадь под уздцы. - С хлебом?
      -- С хлебом. - кивнула женщина. - Давно не виделись, Асандр. Как дела?
      -- Плохо. - воин почесал крючковатый, свернутый на сторону нос. Троюродный брат пропал. Только из Милета приехал. Устроил его в отряд Левкона, а тут скифы... -- он махнул рукой. - Слышала, когда выжгли предместья? Вся западная сторона горела.
      -- У нас тоже потери. - вздохнула Бреселида. - Номад Ферусы. Всех вырезали.
      -- Нда-а, -- протянул Асандр. - Сдается мне, они вместе и съехались у кургана. Кто же знал?
      -- Молодые еще. Что с них взять? - пожала плечами меотянка. - В наше время было поспокойнее.
      Асандр смерил ее чуть насмешливым понимающим взглядом. Бреселида была зрелой 20-летней женщиной с загорелой, посеченной морщинами кожей. Пляски под холмами ее уже мало занимали. У нее было скуластое лицо и маленький упрямый подбородок. Серые настороженные глаза смотрели внимательно и колко, а выгоревшие волосы были у висков заплетены в две тоненькие косички, сходившиеся на затылке.
      Такую прическу в степи носили и мужчины, и женщины. Правда, у скифов в последнее время завелась отвратительная сода накручивать себе на лбу волосяной пучок. Этого Асандр не одобрял.
      Бреселида же ему всегда нравилась. Статная. Уверенная. Не разбитная.
      Красивая?
      Да, пожалуй, красивая. Но командир северного участки стены вошел уже в тот мудрый возраст, когда замечаешь, что женская красота не греет. Нет, не греет. А греет что-то совсем другое... От Бреселиды ему всегда становилось тепло, а бывали времена, когда и жарко. Оба хранили память о летних деньках и умели оставаться друзьями.
      -- В наши времена было поспокойнее, -- повторила всадница.
      -- Поспокойнее будет на погребальном костре. - Асандр Большой дал своим воинам знак объехать караван.
      Телеги двигались по дороге к валам, и меотянки уже старались разглядеть среди рабочих, как муравьи, ползавших по земляным отвалам, своих соплеменников.
      -- Ваши ушли к югу. Где стена упирается в озеро. - сообщил начальник.
      -- Жаль. - лицо Бреселиды ничего не выражало. - А почему в озеро? Хотели ведь тянуть до Нимфея?
      Асандр злобно выругался.
      -- Нимфейцы отказали. Поди пойми их! - от с досадой плюнул на дорогу. - Такая брешь! Говорят, у них со скифами договор, торговые дела... Они за скот будут пропускать номады через свой брод на ту сторону. Каково?
      -- Сволочи. - коротко ответила собеседница.
      -- Я тебе больше скажу, -- у Асандра явно накипело. - Наши в Пантикапее не лучше. Если б архонт не надавил своей властью, народное собрание до сих пор не дало бы денег на стену!
      -- Сто пустых голов всегда меньше, чем одна полная. - усмехнулась меотянка. - Безмозглые торгаши. Сами себя подставляют!
      К начальнику стены, кланяясь подошел староста из Порфимия, посланный крестьянами с обозом.
      -- Хороший урожай, отец? - воин спешился и снял шлем.
      -- Слава Деметре. - бесхитростно отозвался старик. - Наши женщины потрудились.
      -- Знаем мы, как они потрудились. - Асандр не сдержался, чтоб не поддеть крестьянина. - Небось, во время сева вокруг деревни не было проходу ни конному, ни пешему? Всех затолкали в борозду?
      Окружавшие командира воины заржали.
      -- Следующей весной ждите нас!
      -- Приедем, раз у вас бабы такие гостеприимные!
      -- Тьфу! Бесстыдники! - староста плюнул на дорогу и заковылял прочь.
      -- Я хотела тебя предупредить...
      Асандр обернулся к спутнице.
      -- На той стороне неспокойно. - Бреселида понизила голос. -- И быть может, скоро мы не съедемся вот так в поле с опущенным оружием.
      Начальник выжидающе молчал.
      -- Городки колонистов по нашу сторону пролива, которые еще при моей бабке признали власть меотийских цариц, узнав, что Тиргитао взяла Гекатея себе в мужья...
      "Взяла в мужья -- странные у них все-таки понятия! - хмыкнул про себя Асандр.
      --...что Тиргитао скрепила договор с Пантикапеем браком, -- гнула свое Бреселида, -- и решили избрать Гекатея своим архонтом. Понимаешь, что это значит?
      -- Понимаю. - медленно проговорил воин. - Эллины хотят избавиться от власти Тиргитао и решили, что сейчас подходящий момент. Но это нарушает договор. Неужели Гекатей согласился?
      -- Гекатей расчетливый человек, -- грустно улыбнулась Бреселида. - Он не принял предложения, но... и не отказался. Он прекрасно понимает, что в таком деле можно больше потерять, чем приобрести. Однако Тиргитао подозревает его в сговоре со своими подданными и намеренно ищет повода к ссоре. Теперь, после гибели номада Ферусы на вашей стороне, он есть.
      Асандр подавленно молчал.
      -- Мы на краю войны. - заключила женщина. - Я хотела предупредить, чтоб ты, увидев меотийское оружие, по привычке, не принял за союзников тех, кто может оказаться врагами.
      Асандр наклонился с седла и поцеловал Бреселиду в щеку.
      -- Спасибо. Я буду на стороже.
      -- Пока еще ничего не случилось, -- женщина вздохнула, -- но повелишь ли, я спинным хребтом чувствую, что это не надолго.
      -- Вот и я думаю, чего у меня все кости крутит? - рассеялся воин. Но голос его был невеселым, а во взгляде появился холод.
      * * *
      Город Пантикапей раскинулся на террасах большой горы с плоской вершиной и был с севера окружен рекой. Ее илистые берега утопали в зелени диких садов.
      Проехав под стеной из желтых блоков песчаника, караван миновал ворота. Хлеб пропустили сразу. Меотянки оказались на шумных не мощенных улицах, плотно зажатых глухими стенами домов из кирпича-сырца. Бреселида любила Пантикапей, она никогда не видела городов больше и красивее него. Внимание всадницы привлекла толпа, давившаяся у каменной толлы в углу площади. Здесь лавки с желтыми полотняными навесами были раздвинуты, и горластые торговки выкрикивали не свой товар, а что-то совсем не членораздельное.
      Подъехав ближе, Бреселида с седла увидела странное зрелище. За толой в земле была вырыта довольно тесная пещера. В ней, свернувшись клубком, лежал большой питон. Он не обращал на кричащих людей ни малейшего внимания. Временами змей поднимал плоскую голову и прищуривал желтые яйцевидные глаза. Они то и дело подергивались пленкой, а на узкой шее заметно было сглатывающее движение, словно у питона ходил кадык.
      Шесть молодых жриц в черных пеплосах стояли вокруг земляной дыры и, горестно завывая, драли на себе волосы, царапали ногтями лица. Похоже, они на что-то жаловались. Остальные собравшиеся вторили им с еще большим жаром. Некоторые из них кидали в питона кусками лепешек и яблоками, от которых змей уворачивался с невероятным проворством. Толпа явно досаждала ему. Наверное. он предпочел бы уползти из этого шумного местечка в один из диких яблоневых садов на берегу реки.
      Происходящее показалось Бреселиде забавным. Она приказала своим всадницам проводить телеги до складов в порту, а сама решила остаться поглазеть на диковинное действо.
      -- Что здесь творится? -- спросила она у старика в соломенной шляпе, то и дело подпрыгивавшего на одной ноге, чтоб рассмотреть змею.
      -- Священного питона Гекаты выгнали из храма на горе. -- отозвался он. -- Лучники Аполлона, будь они не ладны, оскорбляют богиню. А все проклятый Гекатей! Который год уже от варваров жизни нет! Сам женился на амазонке и допустил в город вонючих степняков! -- старик поднял глаза на собеседницу и осекся.
      -- Сдается мне, ты воняешь посильнее меня, дедушка! -- рассмеялась Бреселида. -- А почему люди швыряют в змею яблоками?
      -- Они ее кормят. -- процедил сквозь зубы старый колонист, всем видом показывая, что разговор с кочевницей задевает его эллинское достоинство.
      -- Мы не хотим, чтоб богиня подумала, будто весь город желает лишить ее святилища. -- вмешалась молоденькая торговка зеленью, выглядывавшая из своей лавки. -- Поэтому надо кормить питона. Тогда гнев Гекаты не рухнет на наши головы.
      -- Пусть разбирается с Аполлоном Иетросом, а не с нами, -- буркнул старик.
      В это время на каменных ступенях широкой лестницы, спускавшейся с горы, запели флейты. Четыре темнокожие рабыни-тавриянки прошествовали к толле и сгрузили с плеч тяжелые корзинки.
      -- Подношения от госпожи Динамии, благочестивой супруги нашего архонта. -- провозгласила старшая.
      Служанки начали вынимать фрукты, кульки с ячменной мукой, амфоры с молоком и оливковым маслом. Было очевидно, что одному питону столько никогда не съесть и большая часть подношений предназначена для бездомных жриц Гекаты. На это намекали и свернутые шерстяные плащи, которые жена Гекатея послала служанкам богини.
      "А еще говорят, что у них правят мужчины!" -- усмехнулась Бреселида.
      Вряд ли муж Динамии одобрил бы поведение. Но дерзкий поступок супруги архонта подчеркивал, что она все еще хозяйка у своего очага и не собирается изменять Богине Матери.
      -- А это для священного Змея. -- рабыня тряхнула круглой плетенкой, в которой кто-то жалобно пищал.
      "Станет их перекормленный питон глотать мышей!" -- с презрением подумала Бреселида.
      Но к удивлению всадницы при виде очередной игрушки змея проявила не свойственное ей оживление. Ее зрачки расширились, в них появилось через чур осмысленное выражение. Голова поднялась на длинной шее и выжидательно застыла, чуть покачиваясь из стороны в сторону.
      Жрицы взяли из рук служанок корзинку, сняли крышку и осторожно перекинули жертву за частокол из пик, отгораживавший питона от зрителей.
      Мышь заметалась по утоптанной площадке, над которой, как черное обугленное дерево, нависало толстое тело Змея.
      Меотянке отчего-то стало не хорошо. Она видела, как едят убитую добычу волки в степи. Видела, как коршуны, сделав круг, кидаются на ягненка. Сама загоняла и убивала косуль из лука. Но то, что сейчас происходило на ее глазах, не было честным поединком со смертью. У зверя всегда есть возможность убежать. А мышь обрекали на смерть с самого начала.
      И добро бы питону принесли дохлого крысака -- возмутилась Бреселида. Пусть ест. Но право на живую кровь требовало предоставить и жертве хоть маленький шанс спастись.
      Мышь, между тем, повела себя довольно странно. Вид у нее был одновременно обреченный и героический. Она встала на задние лапки, сложила передние на груди и, не мигая, уставилась в громадные желтые глаза чудовища. Питон тоже не спешил. Он пожирал жертву взглядом, но не двигался с места, словно между ними шел немой поединок.
      Вдруг голова змеи вздрогнула и подалась назад. В толпе удивленно загомонили.
      -- Эта мышь заколдована!
      -- Смотрите, смотрите, что делается! Он ее не ест!
      Бреселида прищурилась. Крошечный белый герой с рубиновыми глазками загипнотизировал питона. Такого она еще не видела.
      Явно разочарованные жрицы отодвинули несколько пик ограды и внесли внутрь старое терракотовое изображение богини -- самое почитаемое в святилище. Прежде оно стояло прямо у очага и было сильно закопчено.
      В змею словно вдохнули вторую жизнь. Слабая дрожь сотрясла ее тело от шеи до хвоста, глаза вновь распахнулись, и Бреселида едва не отпрянула, подумав, что сейчас они стали совсем человеческими. Ее лошадь подала крупом назад, давя зевак и наступая им на ноги.
      -- Тише! Тише!
      -- Куда прешь?
      -- Никакого почтения к богине!
      -- Понаехали из степи! Негде шагу шагнуть...
      Несколько рук было вцепились всаднице в кожаные штаны.
      -- Это не моя богиня. -- огрызнулась меотянка, выхватив лук и, показывая всем, что трогать ее опасно.
      Пальцы разжались, но негодующие возгласы смолкли лишь когда питон сделал неожиданный бросок вперед и, распахнув пасть, открыл жутковатые, острые, как иголки, зубы.
      В этот миг Бреселиде показалось, что вместо мыши она видит крохотный золотой шарик солнца, каким-то чудом сиявший на грязной земле. Сама не понимая, что делает, всадница перевела лук с толпы на змея и спустила стрелу. Потом еще одну за другой шесть стрел.
      Первая пробила питону череп, войдя прямо через открытый рот и выйдя из шеи. Остальные поразили тело, заставив его извиваться адскими кругами, орошая площадь за пиками черной кровью.
      Жрицы завизжали. Толпа секунду соображала, что случилось, а потом вопя бросилась на Бреселиду. В этот момент на площади раздался свист бичей и топот кованных медью солдатских сандалий. Архонт прислал стражу, чтоб немедленно прекратить сборища у питона Гекаты. Отрядом командовал сын правителя Делайс, высокий светловолосый юноша в легком кожаном панцире. Он получил распоряжение забить Змея камнями, а жриц, мутивших народ, выгнать за городскую стену. Но вряд ли кто-либо из солдат осмелился совершить такое святотатство.
      Увидев, что питон мертв, воины вознесли благодарственные молитвы Великой Матери за то, что не им выпало исполнить страшное дело. С утроенной энергией они начали разгонять народ.
      В давке Бреселиду приперли к самому ограждению из пик, пара которых уже была повалена. На краю бреши сидела белая мышь и как ни в чем не бывало мыла лапкой свою забавную мордочку. Завидев меотянку, она почему-то начала попискивать, словно старалась обратить на себя ее внимание.
      Всадница нагнулась и подхватила крошку.
      -- Иди сюда, бедолага. -- сказала она. -- Того и гляди тебя затопчут.
      Вообще женщина не любила мышей. У них были противные голые хвосты, они разносили заразу. Иногда укушенный мышью мог заболеть лихорадкой и даже умереть, словно в их трубчатых зубах содержался яд не менее страшный, чем у змеи. Бреселида раз слышала от купцов, что далеко-далеко на юге есть зверь огромный, как гора. Ему не страшен ни лев, ни тигр, ни гигантская птица рок. Когда он ходит, дрожит земля и падают деревья. Однако сам он отличается редким дружелюбием. Так вот, этот разумный зверь опасается мыши! А уж пустоголовым людям держаться от мыши подальше велели сами боги.
      Мысли меотянки внезапно прервались. Ее вместе с потоком людей вынесло с площади, и всадница вовремя свернула коня в один из пустых переулков. Здесь ей ничто не угрожало.
      -- Вылезай! -- она опустила руку в карман. -- Опасность миновала.
      Но ее пальцы поймали только воздух. Спасенный мышонок исчез, словно растаял в пустоте. Пожалев, бедолагу, который, вероятно, вывалился в давке и был растоптан, Бреселида пустила коня вперед. Она неплохо знала город и рассчитывала вскоре выбраться к порту.
      * * *
      Пантикапейские купцы, караваны которых охраняли меотянки, всегда оказывали кочевницам гостеприимство. На подворье Сола из Мелета Бреселида могла переночевать в верхних комнатах, но как и ее подруги, предпочла улечься в открытой галерее.
      Ночи стояли теплые, и воздуха в доме не хватало. К тому же всадница не любила спанья в каменных ящиках. Только искушать смерть.
      Каждый раз после большого кочевья ей заново приходилось привыкать жить под крышей.
      Ветер шелестел ветками акации и швырял на деревянные полы ее сухие стручки. Они засыпали войлочную накидку Бреселиды. Женщина зевнула и примостила голову на снятом седле.
      Вдруг под самым ее ухом кто-то пискнул.
      Округлившимися глазами всадница уставилась на маленькую белую мышь, которая пристроилась возле изголовья.
      -- А, это ты, приятель? -- удивилась Бреселида. -- Я думала тебя растоптали. Ну, что скажешь?
      -- Возьми меня за лапку, -- пискнула мышь, -- и поверни семь раз по солнцу.
      У Бреселиды открылся рот от удивления, но она почему-то не посмела ослушаться.
      -- Случилось так, что это должна сделать именно ты, -- недовольно пояснила мышь, завершая седьмой кружок.
      Потом Бреселида услышала такой сильный грохот, как будто рухнул дом Сола, погребая всех под своим деревянным каркасом и каменной обкладкой.
      Во дворе словно вспыхнули мириады солнц, а с крыши галереи посыпались раскаленные угли. Бреселида обернулась, боясь, что ее подруги погребены под обвалом. Но все они мирно спали, и дом стоял на месте. Странное явление света и грохота видела только она.
      Мгновение спустя перед ней из туч сияющих золотых пылинок соткался образ. По мере того, как свечение остывало, он принимал все более определенные формы.
      -- Не бойся, я Аполлон, Гойтосир, как говорят в степи. -- его голос прогремел от края до края небес.
      Бреселида зажала уши и зажмурила глаза.
      -- Ну извини, извини, вижу, что слишком громко. -- Феб справился с легкими. -- Не дергайся и не верти головой. Видишь меня только ты. И слышишь тоже.
      -- Чего тебе надо? -- меотянка боязливо отодвинулась к стене.
      -- Какая невоспитанная степная девочка! -- возмутился Феб. -Поболтать. Ты же в конце концов спасла меня. Думал отблагодарить тебя встречей с богом.
      -- Как ты сюда попал?
      -- Слишком долго рассказывать. -- гипербореец протянул руку, коснулся пальцем лба Бреселиды, и через секунду она знала его историю.
      -- То-то мышь мне показалась странной. -- произнесла женщина.
      -- Змея-то постраннее будет? -- усмехнулся бог.
      -- Пожалуй, -- кивнула Бреселида, -- У нее глаза... Как бы это сказать?
      -- Человеческие? Нет. -- Аполлон остановил ее жестом. -- Похожи, но нет. Хочешь, я покажу тебе свои глаза?
      -- Это большая честь, -- с опаской произнесла всадница, снова чуть отодвигаясь от него, но солнечный лучник крепко держал ее за руку.
      -- Ты же смелая. -- поддразнил он.
      "Что я теряю?"
      Бреселида подалась вперед, а бог, чуть наклонив голову, поднял веки.
      -- Смотри прямо.
      В следующую секунду в глаза Бреселиде ударил ослепительный свет, и она потеряла сознание. Казалось, раскаленное до бела сияние выжгло ее голову изнутри.
      Ослепнув, женщина летела в ровном неживом блеске. От него не было ни тепло, ни холодно. Ужас овладел ею, когда она поняла, что свет этот абсолютно ровен и лишен души. Бреселиде стало так страшно, что она закричала, но там, в глубине, не было голоса и слуха. Одна сияющая белая пустота.
      -- Вот так. -- сказал Аполлон, и всадница пришла в себя. -- А глядя на змею, ты видела глаза Гекаты. Представляешь, что в них?
      Бреселида мотнула головой.
      -- Не хочу даже представлять.
      -- Когда я был помоложе, -- усмехнулся Аполлон, -- мы, младшие боги, часто смотрели в глаза Гекате. -- он болезненно сглотнул. -- Все по-разному. Триединая несет не только смерть, но и любовь. Но я-то был исполнителем приговоров и заглядывал глубже других. -- Феб провел ладонью по лицу, словно стараясь и сейчас защититься от невидимых чудовищ, переползавших из темной преисподней в его сияющую пустоту. -- Особенно там много змей.
      -- Хочешь выпить? -- спросила меотянка. -- Не очень хорошее вино, но греет.
      Лучник кивнул. Его уже несколько минут поколачивал легкий озноб.
      Бреселида разлила вино из бурдюка в две деревянные чашки, лежавшие у нее в гарете вместе с запасными наконечниками для стрел.
      -- Действительно, пойло. - Аполлон отхлебнул еще пару глотков. Если б ты знала какие вина делают у меня на родине.
      Всадница хмыкнула.
      -- Прекрасные вина! Я люблю все прекрасное. -- пояснил Феб. -Смотреть на прекрасное, слушать. Я хотел бы, чтоб оно оказалось там, внутри меня, заполнило целиком, и я смог передавать его другим, как Геката своих змей...
      Бог осушил деревянную чашку.
      -- Поговорим о твоих делах. - его лицо стало суровым. -- Ты сегодня приняла на себя очень тяжелое проклятье. Убив змея, ты оскорбила Гекату, и она будет следовать за тобой. -- Феб усмехнулся. -- Правда, она теперь не так проворна, как когда я был ее мстителем. Но все же... тебе не позавидуешь.
      Бреселида молчала, медленно осознавая опасность, в которой оказалась.
      -- Я знаю, о чем говорю. -- заверил ее Светоносный. -- Я был первым, кто воспротивился власти Великой Матери, убив Пифона, и до конца изведал ее гнев.
      -- Что она тебе сделала?
      Испуг всадницы позабавил Аполлона.
      -- Меня девушки не любят. -- рассмеялся он. -- Нет, честно. С тех пор, как отрезало. Когда я был убийцей, их это не пугало. А теперь бегают, как от чумы. Даже обидно.
      "Ты и есть чума", -- подумала Бреселида.
      -- Не очень-то вежливо с твоей стороны. И Дафна, и Хлоя...
      -- Так тебя не любят нимфы, а не девушки. -- поймала его на слове меотянка. -- А нимфы служат Триединой.
      -- Все женщины служат Триединой, -- отмахнулся Феб, -- Хотя ты права... -- он задумался. -- А ты умная девочка.
      -- Еще бы. -- хмыкнула всадница.
      Аполлон прищурился. У него, как и у всех богов, было двойное зрение, и теперь он видел Бриселиду не только такой, какой она была. Но и такой, какой должна была стать, если бы нити ее судьбы не были грубо оборваны.
      -- Э-э, -- протянул гипербореец, -- да ты и так меченая.
      Меотянка напряглась.
      -- Как ты узнал?
      -- У тебя на лбу написано. -- он легонько щелкнул ее кончиками пальцев по носу. -- Не надо было бегать от богини, когда она хотела сделать тебя своей жрицей.
      -- Я не люблю змей, -- процедила всадница. -- И не люблю убивать, ради змей, и соблазнять ради змей тоже.
      Хотя Аполлон, подобно своей лунной сестре, не отличался жалостливостью или вообще хоть какими-нибудь чувствами, в этот миг он остро пожалел сидевшую перед ним молодую женщину. У нее на лбу ясно читался венец, а властный, нежный рот много говорил о чувствах, способных бушевать в ее душе. Но все было отведено от Бреселиды в сторону, и солнечный лучник хорошо знал руку, которая это сделала.
      -- Я попробую защитить тебя. -- сказал Феб. -- Наклонись. -- он знаком потребовал, чтоб Бреселида подставила ему лоб. -- Отныне ни одна стрела не сможет поразить тебя, а твои будут бить без промаха.
      Когда губы Феба коснулись ее загорелого обветренного лба, он почувствовал горьковатый запах полыни, шедший от ее волос. Самой же меотянке показалось, что ей сквозь лоб прошло маленькое ослепительно яркое солнце, которое высветило ее всю изнутри.
      -- Не бойся, голова у тебя не горит. -- со смехом сказал Аполлон. -Теперь жди чудес. Поцелуй Феба -- не шутка.
      В это время одна из подруг Бреселиды заворочалась, и Аполлон, как вспугнутая птица, переместился в воздухе за кипарисовый столб галереи.
      -- Прощай. -- тихо свистнул он.
      -- Прощай. -- меотянка подняла руку. -- Один совет: иногда показывай женщинам свою дикую сущность, нам это нравится.
      Его смех еще звучал в ушах всадницы, как тысяча золотых колокольчиков, а ее подруги уже начали просыпаться и скатывать войлочные одеяла.
      -- Бреселида, - воскликнула одна из них. -- Что это с тобой?
      -- Ты вся светишься! - подтвердили другие.
      Но всадница молчала, глядя перед собой расширившимися зрачками, и вскоре девушки отстали от нее.
      В эту ночь в Пантикапее скончалась благочестивая супруга архонта Динамия. После бани у нее началась лихорадка, а к вечеру призванный в дом на горе лекарь с испугом заявил, что у больной черная чума.
      С первым лучом солнца жена Гекатея испустила дух, но больше никого в городе зараза не тронула.
      III
      -- Вся оборона пролива держится на моем мече! -- архонт Гекатей вскочил с места и, отшвырнув складной стул, прошелся по комнате. -- А ты обвиняешь меня в предательстве? -- он даже не предполагал, что так выйдет из себя.
      Царица Тиргитао с любопытством смотрела на мужа. Она прибыла в город вчера, в сопровождении сильной охраны, специально для того, чтоб поговорить с супругом. Им было что сказать друг другу.
      -- А как иначе ты объяснишь появление воинов Скила у самого Пантикапея? -- ее тонкие, подведенные красной краской брови слегка поднялись. -- Разве мы посылали тебе мало людей для работы? Или наши отряды не охраняли побережье?
      -- Скил вторгся внезапно. -- архонт с большим трудом снова овладел собой и вернулся к столу. -- У нас тоже многие погибли.
      Изящными пальцами царица взяла засахаренную дольку айвы и положила ее в рот, испытующе глядя на мужа.
      Айва сладко таяла на языке, но в раскосых зеленоватых глазах Тиргитао не исчезал холод.
      У царицы было скуластое лицо с тонкими чертами и смуглой кожей, которую прекрасно оттенял алый шелк платка, накинутого на конусовидную шапку с 9 рядами золотых треугольников, звеневших при каждом движении женщины.
      -- Мы узнали, что ты специально заплатил скифам за это нападение...
      Ни один мускул на лице архонта не дрогнул. Даже если сведения были верными, Гекатей ничем не выдал себя.
      -- Ты передал им больше сотни мешков ячменя, 100 голов баранов, 50 быков и два табуна лошадей, чтобы они сожгли предместья, но те трогали сам город. -- голос царицы был ровным, но в нем звучала медь. -- Так ты хотел напугать своих толстобрюхих купцов, которые не станут помогать тебе в строительстве стены, пока солома не займется у них под задом.
      В просторном мегароне дома архонта на Шелковичной горе не было никого, кроме самого Гекатея и его гневной гостьи.
      -- Ты думаешь, степь пуста? И безлюдна? -- с укором заметила Тиргитао. -- А в ней слухи разлетаются быстрее, чем стрелы, пущенные по ветру. Номады съезжаются, торгуют, разговаривают... Я знаю даже, сколько родинок на попке у младшего сына Скила. А скифский царь может назвать по имени борзую, которой я разрешаю после еды слизывать жир с моего пальца. Это в городе можно заставить человека молчать. А у нас сегодня он здесь -завтра снялся со всем кочевьем и ищи его, как ветра в поле, от Аракса до Танаиса. Скифам даже в голову не пришло скрывать: кто, за что и сколько им заплатил.
      -- Они лгут. -- холодно возразил Гекатей
      -- Хорошо, что у тебя хватает ума отрицать случившееся. -- кивнула его гостья. -- Но это уже ничего не меняет. -- Тиргитао тоже встала и прошлась вокруг стола. -- Если ты думаешь, что я не понимаю тебя, -сказала она грустно, -- то ты глубоко ошибаешься. Я понимаю и презираю все, что ты сделал.
      Архонт смотрел на нее, не зная, как прекратить разговор.
      -- Когда я выходила за тебя замуж, -- продолжала Тиргитао, -- чтобы скрепить союз между берегами пролива, я думала ты -- царь. И хозяин своего слова. А ты дрожишь перед горсткой жалких лавочников, которые решают, сколько и как тебе править. Дать тебе денег или оставить безоружным перед врагом. Кормить твоих солдат или продать хлеб за море. Ты ходишь в золоте, а на деле подчиняешься толпе оборванных попрошаек в порту...
      -- Довольно! -- Гекатей схватил царицу за руку и с силой толкнул обратно в кресло. -- Замолчи, женщина! Они свободные эллины и не допустят другого обращения с собой. -- его мощная фигура нависла над ней сверху. -Я не царь. -- с расстановкой проговорил архонт. -- И никогда не был им.
      -- Чем же ты гордишься? -- Тиргитао не дала себя запугать. -- Тем, что должен подслуживаться к любому безмозглому толстосуму, не желающему раскошелиться для защиты сограждан? Ха. -- она снова встала. -- Тем, что вынужден идти на подлость и предавать немногих, ради спасения остальных?
      Гекатей отвернулся от нее. Он никогда не любил эту через чур властную женщину. И ее красота была не в счет. Она тоже не питала к нему теплых чувств. Их связывало нечто большее -- союз против скифов. Теперь он дал трещину.
      -- Ни ты, ни твои люди ничего не смогут доказать. -- холодно проговорил архонт. -- Даже если ославят меня на каждом перекрестке Пантикапея.
      -- Мне совершенно все равно, что ты делаешь со своими подданными. -царица подошла к нему сзади и требовательно взялась за золотой браслет на предплечье мужа, поворачивая его к себе. -- Это не моя забота. Но из-за твоего предательства погиб номад Ферусы, а она моя родственница. Ты должен был знать, что у нас на такое не закрывают глаза. Договор расторгнут. Хочу я или нет, но я должна отомстить за сою кровь. Иначе меня не поймут и не поддержат.
      -- Так и ты не всевластна? -- его губы сложились в презрительной усмешке. -- Упрекаешь меня, а сама идешь на поводу у грязных кочевников?
      -- Я сама грязная кочевница. -- оборвала его Тиргитао, -- И если я что-то делаю, значить этого требует мое сердце. Сейчас ты в крови моей родни.
      -- Что нам до них? -- Гекатей с силой тряхнул женщину за локти. -Что такое номад Ферусы? 15 всадниц? Еще наш дозорный отряд. Примерно столько же. В предместье погибло не больше 20. Неужели из-за этого ты разрушишь всю систему обороны, которую мы построили за последние годы?
      -- Ты построил. -- холодно поправила Тиргитао, отстраняясь от мужа. -- Ты забываешь разницу между нами: мы "грязные кочевники" сегодня за проливом, а завтра, где угодно. Нам твоя стена не так уж и нужна.
      -- Я тебе не верю. -- Гекатей тряхнул головой. -- Не станешь же ты сама открывать дорогу скифам через пролив?
      -- Посмотрим. -- Тиргитао с достоинством выпрямилась. -- Мы откочуем, а удар придется по эллинским городам-мятежникам, предложившим тебе власть. Как ты смотришь на это?
      Гекатей скрипнул зубами.
      -- Кроме того, я ведь могу выйти замуж за Скила, -- поддразнила его царица. -- Как вышла за тебя. И вот он -- новый союз. Где тогда будут твои соплеменники? В Милете? Или в земле?
      -- Убирайся. -- сдавленно прохрипел архонт.
      -- Где же твоя хваленая эллинская сдержанность? -- царица едва не смеялась ему в лицо. -- Я приехала сюда, чтоб сказать тебе: договора больше нет. Я явилась в твой собственный дом, чтоб объявить тебе войну. -- в ее голосе слышалась издевка. -- Если б ты пришел ко мне для этого, я бы приказала схватить и казнить тебя. А ты не посмеешь притронуться ко мне и пальцем. Иначе твои лавочники с перепугу обвинят в развязывании войны тебя и сами удушат при моем приближении.
      Гекатей раздраженно передернул плечами. Он слишком хорошо понимал, что она права.
      -- Прощай, мужчина, отказавшийся от чести, и никогда не обладавший властью. -- Тиргитао хотел идти, но обернулась, точно вспомнив о чем-то. -Еще одно. Ты должен знать: тебе лучше не попадать в плен. Ты был моим мужем, а значит, -- она помедлила, -- отчасти все же царем. У нас странные обычаи, и не все из них мы выносим на глаза чужаков.
      Входная дверь стукнула.
      -- Отец, -- на пороге магарона появился высокий светловолосый юноша в сопровождении двух дорогих египетских борзых, -- В городе говорят страшные вещи... -- он осекся, увидев Тиргитао.
      -- Здравствуй, Делайс. -- царица подняла руку, чтобы потрепать пасынка по щеке, но он отстранился. -- Вот от такого пленника я бы не отказалась.
      Ее смех покоробил обоих.
      -- Развратная тварь! -- крикнул ей в спину архонт.
      Он ожидал, что Тиргитао ответит: "Предатель" -- но она промолчала, спустившись вниз по ступенькам на улицу, где ее ждала конная свита, окружавшая носилки.
      IV
      Путь на Майскую гору лежал между сжатых ячменных полей с выгоревшей стерней. Воздух звенел от жары, и едва приметные в начале осени пылевые вихри уже закручивались над растрескавшейся глиной дороги.
      Толпы изнуренных паломников, потряхивая пучками лавра, взбирались вверх по склону холма, далеко врезавшегося в море. На самом его мысу находилась священная пещера Афродиты Урании, владычицы Апатура, где в незапамятные времена боги сошлись с гигантами для последней битвы.
      Говорят, вечно юная Афродита заманивала гигантов в глубину горы, а Геракл там расправлялся с ними по одному. Перебив всех, богиня и великий герой предались страсти и пировали ровно год.
      Впрочем, другие утверждали, что это именно та пещера, где Геракл встретил змееногую женщину Ану и провел у нее "в гостях" тот же Великий Год - то есть восемь лет по людскому счету, пока звезды не совершили по небу полный круг и не встали на свои прежние места.
      Последняя история особенно нравилась потомкам эллинов и варваров, от коротких, часто вынужденных браков, столь частых на землях южной Меотиды. Они чтили прародителя Торгетая и Змееногую Матерь под любым из эллинских имен.
      Чтобы не ссорить степняков и паломников-греков, мудрые жрицы с Майской горы именовали свою богиню "Апатура" -- "Пещерная" в знак того, что она принимала героя в глубине земли. Раз в Великий Год под уходящим созвездием Льва, на исходе лете настигавшего Деву, устраивался грандиозный праздник. На него съезжались люди с обеих сторон пролива, и ровно восемь дней на вершине горы жарко пылал жертвенный огонь.
      Подхватив путника у самой Фанагории, толпа богомольцев несла его вверх и вверх по дороге, усыпанной трилистником, сосновыми шишками, конским пометом и черепками разбитых в давке статуэток.
      Молодого исхудавшего парня в дерюжной рубахе и видавшей виды соломенной шляпе затерло между быком, впряженным в ярмо, перевитое плющом, и крестьянской телегой, набитой детьми, как улей пчелами.
      Румяная черноволосая девка прижимала к груди расписную статуэтку Деметры и с испугом таращилась на оборванца, вся правая щека которого была располосована, словно когтями. У него явно водились вши, а может и стригучий лишай. Воспаленный усталый взгляд тыкался из стороны в сторону, ища лазейку, чтоб выскользнуть из толпы. На грязной шее, которую он по гусиному вытягивал вверх, заметны были ссадины и содранная кожа.
      "Может, он разбойник? - подумала девка, ерзнув на мешках ячменя, которые семья везла в дар святилищу. - То, что не добрый человек, это уж точно. Больной. Одно слово - больной".
      -- Не бойтесь меня, -- обратился к ней Асандр. Он хотел говорить мягко, но голос помимо воли вышел хриплым и грубым. - Я не причиню вам вреда. Мне бы только выюраться отсюда.
      Девка шарахнулась назад, спиной сбив нескольких малышей вглубь телеги, а один шлепнулся прямо на дорогу.
      Асандр успел подхватить его как раз между колесом и воловьим копытом.
      -- Не тронь детей! - тоненько взвизгнула крестьянка.
      -- Стащил! Стащил! Младенца украли! - заверещали женщины вокруг.
      -- Положь ребенка! - прогремел сбоку раскатистый мужской бас. И сразу несколько рук вцепились Асандру в плечи.
      -- Вор!
      -- Вор! Смотрите!
      -- Хотел прорезать мешки с ячменем!
      -- Да нет же! Он чуть не съел ребенка!
      -- Люди добрые! - взмолился Асандр. - Я вам ничего не сделал! Я же спас вашего мальчишку! Его бы раздавили в толпе!
      -- Молчи. Знаем вас, нищих! - послышалось в ответ. - Хочешь бродяжить, сидел бы за морем. В Милете. А здесь все сыты, кто не голоден.
      -- Земли полно, а они колобродят! Ворье поганое!
      -- Ни рук, ни мечей не хватает!
      -- Мы кормим только воинов! А бродяг кормить не будем!
      Жадные, мстительные руки тянули Асандра во все стороны. Он почувствовал, что его нервы, и так доведенные в последнее время до предела, вот-вот не выдержат.
      -- Люди! Да что вы? - заорал путник, с силой, неизвестно откуда взявшейся в его костлявом теле, стряхивая наседавших крестьян. - Я из поена иду! От самого Танаиса. Не трогал я вашего ребенка!
      -- Ври! Ври! - ответили сразу несколько голосов.
      -- Тащите его на гору. К святилищу. Пусть бьется с Гераклом.
      -- Правильно! Как раз срок.
      -- Хорошее наказание.
      -- Да ну! - кто-то сплюнул. - Смешно даже! Такой хилый. Ему и пяти минут не устоять...
      -- А что мы теряем? Можем забить камнями. Можем отдать жрецу.
      -- Пусть сражается!
      -- Если он не лжет, Апатура подарит ему победу.
      Это предположение было встречено громкими насмешками.
      Асандр не смог освободить руки. Ему до отвращения привычно захлестнули ремнем запястья и шею, а другой конец петли привязали к телеге. Злополучная девка, из-за дурости которой все и началось, жалась в дальнем конце.
      "Стерва, -- думал несчастный пленник. - Надо же быть такой дурой!" Ему показалось, что на него с любопытством, но без всякого сочувствия смотрит смуглый узколицый парень в сосновой клетке, укрепленной на другой телеге. По виду он был явно тавр, и в его темно-карих, почти черных глазах читалось мстительное удовольствие.
      -- Послушай, куда нас ведут? - обратился к нему Асандр.
      -- Апатура. - только и ответил тот и сразу отвернулся, показывая, что разговор с эллином ему неприятен.
      Между тем караван уже почти достиг вершины горы. Под одинокими воротами из трех положенных друг на друга серых глыб стояли нимфы в платьях из оленьей кожи и показывали богомольцам на две глубокие ямы по обе стороны дороги, куда паломники кидали терракотовые фигурки Афродиты, Деметры, Персефоны и недорогие бронзовые украшения.
      Один купец хотел в порыве благочестия запустить туда позолоченный треножник из черной бронзы, но нимфы во время удержали его, знаками показав, что столь прекрасную вещь стоит отнести прямо в святилище.
      Асандра отвязали от воза и вслед за парой быков втолкнули в ворота. Телеге его временных хозяев заскрипела в сторону хранилищ. Он слышал, как за его спиной сгружали на землю клетку с пленником-тавром, и молодая жрица недовольно выговаривала жертвователю, что богиня не любит чужаков.
      Двор перед святилищем Апатуры был полон народу. Цветистая, радостно гомонящая толпа приветствовала скопление доброго скота, предвкушая обильную трапезу. Множество сосновых костров уже было разложено за жертвенниками из поставленных друг на друга камней. Жрецы в плющевых венках повели животных к ним и под звон цимбал начали возлияние кровью. Туши отволакивали к огню, где богиня получала головы и окорока, а остальное мясо жарилось и раздавалось паломникам.
      Асандра, питавшегося в последнее время очень скудно, замутило при виде разнузданного обжорства, которому предавались богомольцы.
      -- Этих вы привезли оспорить право Геракла? - у самого уха юноши раздался резкий, насмешливый голос. -- Что ж, думаю, Хрис будет исполнять свою должность еще восемь лет.
      Асандр обернулся. Сухощавый, бритый мужчина с неприятным лицом внимательно смотрел на него.
      -- Слишком худ. Лучше б вы отвезли его Деметре. - констатировал незнакомец. - А вот этот подойдет. -- жрец взялся за смуглое плечо тавра.
      Но пленник и связанный, видно, был очень опасен, потому что, недолго думая, с силой лягнул бритого ногой в живот. Тот покатился по земле под хохот и свист паломников, его длинный шерстяной гиматий задрался, обернувшись вокруг бедер, и открыв изуродованные скопчеством чресла.
      Несколько молодых послушников подбежали, чтоб поднять жреца.
      -- Этот первый. - кастрат ткнул пальцем в сторону тавра. Он встал, отряхнулся и с достоинством прошествовал в сторону святилища.
      Запели двойные флейты, и из темной глубины пещеры, затененной кустами гранатника, вышли нимфы, неся в руках сосновые факелы. Их яркое сияние потерялось бы на фоне палящего солнца, если б не черный чад, шедший от каждого из "фаллосов Геракла".
      Нимфы остановились у устья пещеры. Пение двурогих флейт оборвалось, и в наступившей тишине из зарослей плюща появилась та, ради которой собрались здесь сотни паломников - сама владычица Апатура.
      Даже у разозленного всем происходящим Асандра перехватило дыхание. Афродита Урания была действительно прекрасна. Ее роль исполняла главная жрица Майской горы.
      Рослая, незагорелая женщина была одета в складчатую юбку-колокол, поясом которой служила золотая змея. Узкий жилет стягивал ей живот и предплечья, но открывал высокую грудь с подведенными соком граната сосками. На шее Апатуры, как ожерелье, покоилась черная гадюка, а в точеных руках она сжимала по двойному топорику.
      Гул восхищения прошел по рядам богомольцев. Асандр не отрываясь смотрел на нее. Почувствовав этот взгляд, жрица беспокойно повела головой, встретилась с пленником глазами и едва заметно кивнула ему. Словно приветствовал давно ожидаемого ею человека.
      Для такой минуты стоило жить. Стоило пропадать в плену у скифов, бежать, голодать и, наконец, попасть в безжалостные руки своих. Богиня видела его. Она его призывала.
      Снова запели флейты, и вслед за владычицей Апатура из-под сводов горы появился ее воинственный охранник. Громадный, как циклоп, он сделал несколько шагов на свет и издал громоподобный хохот, с посвистом подбросив в воздух дубовую булаву, обитую медными пластинами. Металл золотом вспыхнул на солнце, приковав сотни глаз к смертоносному оружию героя.
      Раздались дружные рукоплескания. Под ноги Гераклу полетели листья плюща. Набычившись, жрец обвел собравшихся маленькими свиными глазками, недобро поблескивавшими из-под косматой гривы.
      Нимфы вынесли деревянный трон и водрузили его перед входом в святилище. Афродита Утария торжественно прошествовала туда. Бритый скопец наклонился к ней и что-то зашептал, указывая на тавра. Богиня улыбнулась, покачала головой и протянула руку в направлении Асандра. Кровь гулко застучала в ушах у юноши.
      Жрец продолжал настаивать. Владычица Апатуры поморщилась и кивнула. На ее лице было написано: что ж, если вы хотите оттянуть развязку...
      Между тем Геркакл обошел круг богомольцев, издавая воинственные крики и бесстыдно задирая треугольный кожаный фартук, чтоб показать собравшимся свой непобедимый член, едва ли не такой же громадный, как его дубина.
      В этот момент Асандр его ненавидел.
      Богиня хлопнула в ладоши, и все смолкло. Жрецы-распорядители вытолкнули на середину круга пленника-тавра. Один дернул за невидимый узел, ослабив его путы. Веревка упала. Смуглый молодой раб оказался лицом к лицу со страшным гигантом.
      Увидев противника, Хрис остановился, утробно хрюкнул и поудобнее перехватил дубинку. Хотя Асандр не зазвал бы тавра слабаком, но у несчастного не было ни малейшего шанса устоять против Геракла. Кроме громадного роста, жрец обладал оружием - окованной медью булавой - которого жертва была лишена.
      "Дети воронов! - возмутился Асандр. - Мы не равны! Он убьет его одним ударом!"
      И все же смуглый пленник заставил Хриса порядком погоняться за ним по двору святилища. Тавр оказался необыкновенно ловок. Он перескакивал через костры с распяленными над ними тушами, кружил между алтарями, срывая с них небольшие камни и швыряя в своего противника. Вероятно, он надеялся, что Геракл быстро выдохнется - при его комплекции это было неизбежно. Тогда справиться с ним окажется куда проще.
      Но тавр просчитался. Он не учел враждебного отношения толпы. Пленника буквально выталкивали прямо в руки убийцы, стоило ему приблизиться к плотному людскому кольцу вокруг площадки для боя.
      С диким ревом Хрис носился за ним, размахивая дубиной, а прятавшиеся за спинами своих мужей крестьянки надсадно визжали, как только его непобедимая булава проносилась в волосе от головы противника.
      На последнем кругу ноги тавра явно заплетались. Он уже получил пару ударов по спине и бокам - не достаточно сильных, чтоб сбить с ног, но вполне способных лишить равновесия. Пленника шатало из стороны в сторону и, когда он попытался на бегу уклониться от невысокого алтаря в левом углу двора, кто-то из паломников бросил ему под ноги обглоданную бычью кость.
      Поскользнувшись, несчастный рухнул на землю, грянувшись грудью о каменную россыпь злополучного алтарика. Он попытался оттолкнуть от себя врага и снова встать на ноги. Но успел только повернуть к жрецу голову, и тяжелый удар булавы пришелся ему прямо в лицо.
      Толпа ахнула.
      Раздался хруст проламываемых костей. Кровь брызнула в стороны, окатив близко стоявших паломников, которые тут же стали размазывать ее по себе.
      Геракл глубоко вздохнул и с чвакающим звуком выдернул свое страшное оружие из развороченной головы жертвы.
      Асандр сглотнул.
      -- Теперь ты. - тощий скопец впервые обратился к нему.
      В висках юноши застучала кровь. Он разом вспомнил все: свой дом в Милете, короткую службу архонту, плен. Неужели он страдал и скитался только для того, чтоб его сейчас разделал этот грузный, хрюкающий циклоп? Какой-то жрец, прикидывающийся Геркалом! Беззастенчивое убийство оскорбило бы сына богов!
      Асандр пытался всколыхнуть в себе возмущение, ненависть, гордость... Но стертые пленом в степи, они теперь плохо отзывались. Да и разве он осмелился бы бежать, ради самого себя? Кто он такой? Песчинка. Червь, об которого хозяева вытирают ноги, когда хотят показать свое расположение.
      Если б не вести, что меотийцы предали союз с Пантикапеем и готовятся напасть на эллинов, если б не сотни чужих жизней, он Асандр, сын Протогена из Милета, никогда не решился бы на побег.
      Пленник уставился в красное от пота лицо Хриса и шагнул прямо к нему. Геракл все еще переводил дух. Видно, тавр все же загонял своего врага. Но чуть только Асандр двинулся в его сторону, жрец мгновенно выбросил вперед руку и схватил очередную жертву за ветхую дерюжную рубашку, которая без треска поехала под пальцами гиганта, оставляя огромные дыры.
      Асандр не стал убегать, зная, что это бесполезно. Он в свою очередь вцепился пальцами в косматую гриву противника. Для Геракла это был комариный укус, но отросшие, сломанные ногти пленника поцарапали ему голову. Жрец разъяренно взвыл, пытаясь стряхнуть негодяя. В этот миг Асандр со всей силы двинул жреца ногой под кожаный фартук, и тот согнулся пополам, рыча и вращая глазами.
      Судя по налившемуся кровью лицу Геракла, того душил гнев, не находивший достаточного выхода. Гигант привалили жертву к земле и пытался задавить ее своим телом. Юноша хрипел и задыхался, ему даже показалось, что он слышит, как трещат его ребра.
      Асандр повернул голову в сторону святилища, чтоб в последний раз взглянуть на Апатуру. Афродита сидела на троне и безмятежно улыбалась. Богиня поймала его взгляд и снова ободряюще кивнула.
      В этот миг Асандр ощутил, что хватка гиганта слабеет, а его огромное тело, напротив, все сильнее придавливает юношу к земле. Оно обмякло, словно из него ушла крепость мышц, и вся громада, больше не удерживаемая хозяином, рухнула на еще живого врага, впечатав Асандра в землю.
      Только когда подбежавшие жрецы начали стаскивать Геракла с жертвы, юноша понял, что его противник мертв. У Хриса остановилось сердце. Его красное от натуги лицо быстро меняло цвет.
      Асандр бросил благодарный взгляд на безголовый труп тавра. Второй пленник столь недружелюбно отнесся к нему в дороге, но оказал сейчас самую большую помощь, на которую был способен. Он измотал священного Бойца Апатуры, лишил Хриса сил, и малое сопротивление Асандра погубило врага.
      -- Боги решили исход поединка. - бесстрастным голосом провозгласила Афродита, вставая с места. - Вот ваш новый Геракл! Великий Год начат!
      Толпа взревела с не меньшим восторгом, чем несколько минут назад, когда Хрис прикончил первого противника.
      Богиня протянула Асандру руку, и он, пошатываясь, побрел к ней. Вместе они вступили под тенистые своды пещеры.
      -- Пей. - приказала богиня, поднося Асандру кратер, полный холодного отвара из листьев плюща. - Горько, я знаю. Пей.
      Юноша осушил все, чувствуя, как силы возвращаются к нему, а память покидает.
      Дальше он видел только блестящее, как молодая луна, тело Апатуры, на котором время от времени то изумрудным, то янтарным, то агатовым блеском вспыхивала чешуя. Она была прекрасна и устрашающа одновременно, так что волосы шевелились на голове. И юноша мог бы сойти с ума от страха, если б уже не сошел от вожделения.
      Коленом он раздвинул две змеиных ноги Ану и почувствовал, как по бесконечному туннелю падает вглубь земли, к слабо мерцающим звездам.
      * * *
      Асандр разлепил тяжелые веки и уставился в потолок. Сквозь большую дыру под своды пещеры проникала ночь. Где-то гулко вздыхало море, ударяясь о подножие майской горы.
      Юноша приподнялся на локте. И тут же вздрогнула, открыв глаза, прекрасная женщина, лежавшая рядом с ним. Ее взгляд был полон нежности.
      -- Как ты прекрасен, возлюбленный мой. - теплым грудным голосом произнесла она. - Как я счастлива, что этого свиного рыла больше нет здесь. Я стала Владычицей Апатура всего два года назад, и прежний Геракл достался мене от старой жрицы
      Асандр вздохнул. Теперь, по прошествии половины ночи, его тревожили другие мысли.
      -- Госпожа моя, -- как можно почтительнее обратился он к живому воплощению богини, -- Я не знаю, как должен поступить.
      Женщина сдвинула брови и вопросительно уставилась на него.
      -- Я бежал из скифского плена... -- Асандр не знал, стоит ли ему продолжать, чувствуя возрастающее недовольство жрицы. Я служу архонту Пантикапея и обязан предупредить его о предательстве...
      Мягкая, но сильная рука Владычицы Апатура сжала предплечье юноши, и тот ощутил, какие у нее холодные пальцы.
      -- Все мы служим Трехликой Матери. - сухо сказала она. - Ты ничего больше не должен. Оставь Гекатея его судьбе. Все, что с ним случится, уже предопределено.
      Асандр подавленно молчал.
      -- Прости меня, -- более мягким голосом произнесла жрица, -- но я не только не позволю тебе отправиться к архонту, но и буду строго смотреть, чтобы ты не послал ему весть.
      Юноша хотел возразить, но женщина нежно прижала палец к его губам.
      -- Даже не пытайся. - она потянулась на ложе и сладко зевнула, -- А то мне придется наложить на тебя цепи, чтоб ничем не помешать исполнению планов богини.
      Асандр сознавал себя в ловушке. Шелковые путы Владычицы Апатура давили не хуже ременных арканов степняков.
      -- Утешься, -- жрица тонкими пальцами повернула его лицо и заставила смотреть на себя. - Если Великая Мать что-то отбирает в одной жизни, она ровно столько же отдает в другой. Все несчастья, которые выпадут Гекатею, отплатятся ему. Триединая ничего не забывает.
      Женщина с силой притянула Асандра к себе, и он почти против желания, стал отвечать на ее поцелуи.
      -- Люби меня, мой прекрасный Торгетай, -- шептала она, -- Люби сейчас, пока я рядом. Я хочу зачать от тебя во славу Апатуры великое жертвенное дитя.
      Касаясь ее коленей, Асандр чувствовал, как они холодны. Словно снова покрываются змеиной чешуей.
      V
      Жара стояла адская. Аж воздух гудел. Степь не дышала, выжженная солнцем. Особенно здесь, у вала. В конце осени такой зной грозил в одночасье смениться резкими холодами. Это пугало армию архонта, налегке выступившую в поход.
      Кое-где над насыпью высились руины старых укреплений из базальтовых блоков. Теперь такие огромные камни никто бы не поднял. Говорят, их притащили сюда великаны. На одном из столбов было высечено грубое изображение Совы -- древнего демона, преследовавшего мужчин.
      И ворота, на которых красовалась ночная птица, и весь холм, увенчанный остатками стены, назывались Совиными. Они дальше других укреплений были выдвинуты на юг, словно вход в иное царство.
      Веками остатки валов служили яблоком раздора между народами, кочевавшими по разные стороны от них. Ничего удивительного, что в один прекрасный день царица Тиргитао, озлобленная на архонта за предательство, решила нанести удар. Ей не казалось, что она бьет первой. Войны за валы были такими старыми, что каждый мог выставить к соседям кровавый счет.
      Меотянки перешли незащищенные броды у Нимфея, сожгли город и, разделив войско на два рукава, двинулись к Пантикапею, чтоб отрезать армию эллинов от столицы и зажать на валах.
      Делайсу выпало оборонять злополучный Совиный холм. Здесь и он сам, и его отряд гоплитов попали в подчинение к Асандру Большому, который сразу забрал все командование себе. Делайс ничем не выдал своего раздражения. Он понимал: Асандр опытный воин и сейчас не время меряться амбициями. Нужно было еще кое-как ободрить товарищей. О Совином ходила недобрая слава, и гоплиты шли туда неохотно. Говорили, земля здесь не благоволит мужчинам, и все, кто приходят сюда с оружием -- гибнут. Правда или нет -- сын архонта не знал, но еще с детства помнил: именно под этим холмом они с друзьями находили множество костяков с отрубленными кистями рук, целые ямы черепов, медные двойные топоры и костяные фигурки богинь с золотыми змеями в руках.
      У Делайса было тридцать товарищей, тяжело вооруженных гоплитов с бронзовыми мечами и глазастыми шлемами, закрывавшими лицо. Их панцири поблескивали на солнце, и со стороны марширующие по пыльной дороге мужчины создавали впечатление несокрушимой мощи. Только находясь в их плотно сомкнутых рядах, можно было заметить, как они взмокли и отяжелели под своими кованными доспехами.
      Вступая на холм, Делайс остро завидовал легковооруженным всадникам, гарцевавшим вдалеке надо рвом. Он знал, что первый удар придется именно по Совиным Воротам. Не даром гоплитов послали сюда -- архонт хотел посмотреть, как его вспыльчивый сын удержит со своими воинами высоту.
      Делайс намеревался устоять. Он был упрямцем. Единственное, что его смущало -- позиция. Совиный холм мысом выдавался вперед, и, перейдя ров, всадницы Тиргитао легко могли отрезать его от остальной линии обороны.
      Сын архонта еще никогда не видел меотянок в драке. Его юность пришлась на годы союза и дико было теперь стрелять в "своих". Между тем, именно этих кочевниц чаще других называли "амазонками". Говорили, он не сильно отличаются от обычных степняков. Правда, в бою покрепче и носят широкие пояса, почти полностью прикрывающие живот. Немаловажная предосторожность для женщины.
      Еще говорили, они совершенно безжалостны. Как дикие кошки. Несутся, сметая все на своем пути, и впадают в боевое неистовство так, что не могут остановиться, пока не уничтожат все вокруг себя. В это Делайс верил -- род истерики. А в сказки про выжженную грудь, чтоб удобнее было стрелять с седла -- нет.
      Однажды на пожаре он вытащил женщину, которой горящая балка упала прямо на грудь. Все раны у нее потом зажили, а эти нет. Загноились, и она через несколько дней умерла. Целая армия калек никогда не смогла бы выжить. А чтобы ничего не мешало стрелять с седла, хорошо отрезать лошади голову!
      Когда на горизонте показалось серое облачко пыли, растянувшееся на многие стадии, а потом необозримый поток меотянок хлынул в долину перед рвом, молодой воин вдруг разом вспомнил все страшные истории, которыми его пугали с детства. "Спи, амазонкам отдам!" "Не будешь есть, амазонка стащит!" "Вырастешь слабенький, уведут за пролив. А там, знаешь, какие плохие люди живут!"
      Сейчас эти плохие люди лавиной шли на валы, и только увидев армию Тиргитао вблизи, Делайс содрогнулся -- такая огромная сила двигалась по степи. Тысячи две -- не меньше. От топота их лошадей холм дрожал. На мгновение сыну архонта показалось, что вся эта необозримая рать катится на него.
      За три дня ожидания они под руководством Асандра Большого успели хорошо укрепиться у ворот. Вкопать под уклоном остро отточенные бревна. Поставить легкие камнеметы. Как выводок сусликов, изрыть склон ямками, чтоб ноги лошадей проваливались и ломались на подступах.
      Первую атаку они отбили почти играючи. Меотянки не ожидали такого отпора. Всадницы усыпали телами подножие Совиного холма, сбитые стрелами и камнями с вершины. До прямого боя было еще далеко, но и в нем гоплиты готовились показать масть. Они явно были подготовлены лучше, простых стражников стены. Из товарищей Делайса пострадало только двое -- и то задетые стрелами. Их легкие раны перевязали, и Асандр был уверен, что завтра они снова будут сражаться.
      Зато картина по всей длине валов не была такой отрадной. В нескольких местах эллины дрогнули и побежали. Противнику удалось преодолеть ров и занять несколько высот. Это тревожило сына архонта. По озабоченному выражению лица Асандра было видно, что и он сознает -- Совиный может быть завтра отрезан. Малочисленные гоплиты были сильны, лишь пока со спины их поддерживало остальное войско.
      На следующий день Совиный отбил еще три атаки. Вновь прибывшие сотни меотянок применили очень разумную, по мнению Делайса, тактику. Всадницы не пытались сразу прорваться на холм, а отстреливали его защитников. Несколько десятков "амазонок" подскакивало совсем близко, осыпало обороняющихся стрелами и, быстро уносилось прочь, уступая место другим, уже готовым к бою лучницам.
      Во время одной из таких атак тяжелая стрела с кремневым наконечником ударила сына архонта по шлему. Она отскочила, но от сильного толчка Делайс покачнулся и сел на землю, стукнувшись кобчиком о камень. Ему показалось, что сотрясся весь его позвоночник, и в этот миг у Делайса открылось "двойное зрение".
      Он никогда и никому не говорил о своей странной способности видеть боковым зрением то, что происходит за краем человеческого глаза. Такое случалось с ним не часто. И все же "двойной зрачок" -- привилегия жреца, поэтому Делайс всегда боялся, что его немедленно отправят в храм Деметры, если хоть кто-нибудь узнает про этот дар. Он же мечтал после смерти отца стать архонтом. Карьера бесполого слуги Триединой пугала его.
      Сейчас Делайс чувствовал, что время остановилось, или нечеловечески растянулось. Все поднимали руки с камнями, спускали стрелы, переступали через раненных невероятно медленно. Как бывает во сне. Он сам сидел на земле и пытался закричать, но рот открывался не быстрее, чем падает сухой лист в безветренный день, а воздух из легких поднимался еще неторопливее...
      Ужас сковал Делайса. Он чувствовал, как каменеет -- медленно становится неживым -- от ступней до головы. И одновременно с утратой жизни всем, что обычно дышит и движется, базальтовый рельеф на Совиных воротах вздувался и набухал, точно почка на дереве. Вот страшная черная птица грузно спорхнула с каменных блоков на землю и оказалась громадной всклокоченной женщиной в мокрых от крови перьях. Ее когтистые лапы переступали через разбросанные на холме тела. Желтые немигающие глаза шарили по сторонам.
      Она прошла к самому краю насыпи, за которой стояли обороняющиеся, встала за спиной у одного из лучников и сама направила его стрелу. Делайс невольно проследил глазами, куда она метит, и увидел, что лучник целится в одну из меотийских сотниц.
      Женщина разворачивала коня, чтоб убраться с холма и дать место новым всадницам. Она повернулась спиной, и если б стрела сорвалась сейчас, то прошла бы как раз между лопаток "амазонке". В этот миг возле нее соткался из солнечного света золотой всадник с луком и круглым щитом, которым он прикрыл женщину. Солнечный лучник скользнул золотыми глазами по ряду пантикапейских воинов, усмехнулся и, заметив Делайса, почему-то кивнул ему, как своему знакомому. Не смотря на свою замедленную реакцию, сын архонта успел ужаснуться, что Аполлон Иетрос сражается не на стороне эллинов...
      В это время Асандр Большой, не видя ни страшной Совиной Матери, ни солнечного гиперборейца, зато прекрасно поняв, куда целится пантикапейский лучник, с силой ударил того по руке. Выпушенная стрела полетела выше головы "амазонки", но только Делайс мог заметить, как она отскочила от края щита Иетроса.
      Разозленная Птица издала жуткий вой и, обернувшись к начальнику стены, вцепилась ему в грудь своими бронзовыми когтями. Асандр шатнулся назад, не понимая, какая сила рвет его на части. Кровь разом брызнула из множества ран на лапы чудовища, и оно растаяло в воздухе. Вслед за Птицей исчез и Аполлон.
      Делайс пришел в себя. Ему не сразу удалось встать. Его оруженосец и друг Пелей подхватил господина под руку, и только тут сын архонта понял, что с того момента, как ему в шлем попала стрела, прошло всего одно мгновение.
      Они с Пелеем одновременно повернули головы в сторону Асандра и оба закричали разом, наблюдая конец ужасной сцены, начало которой видел только Делайс. Несчастный командир северного участка валялся на земле в луже крови с разорванными грудью и горлом, а в теле его не было ни одной стрелы. Потрясенные воины столпились вокруг своего бывшего командира, не в силах объяснить, что его погубило. Только хриплый надсадный крик Делайса вернул их к реальности -- бой все еще продолжался.
      Так, неожиданно для себя сын архонта принял команду на Совином холме, но это его уже не радовало. За остаток дня отряд отбил еще пару штурмов. Теперь потери были серьезны. Десять человек. Из них восемь убиты, а двое покалечены так, что вряд ли когда-нибудь снова смогут взять в руки оружие.
      В последний раз меотянки поднялись так высоко, что Делайс вблизи видел их перекошенные лица. В этот миг он чистосердечно поверил всему -- от боевой ярости до зверств с пленными. И все же взять Совиный наскоком им не удалось.
      Делайс не знал, что противницы уже назвали холм "могилой", и что про оборону Совиных ворот в лагере Тиргитао ходят легенды. Штурмовавшие его всадницы уверяли, что там окопалось не меньше трех сотен отборного войска во главе с самим архонтом: Гекатея считали великим воином по обе стороны пролива.
      * * *
      Утром третьего дня едва рассеялся туман Делайс понял, что холм отрезан. Ночью амазонки предприняли вылазку и захватили валы справа и слева от Совиного. Это была смерть.
      Но и умереть можно достойно. А когда остатки понтийских войск спешно отступили, чтоб сохранить линию обороны, Делайс осознал: их бросили. Он проклял день, в который родился. Ни ему, ни его товарищам не оставалось ничего, кроме как подороже продать жизнь. Свои отреклись от них, противники не сулили пощады.
      Совиный держался еще четыре дня.
      Неделю, в общей сложности неделю жалкий холм с горсткой озверевших гаплитов отбивался от целой армии всадниц, которые волнами накатывали на него и в конце концов уже захлестнули всю полосу валов, кроме островка с воротами.
      Но всему приходит конец. В последний день Делайс оставался уже с семью товарищами. Лавина меотянок, посланная потерявшей терпение Тиргитао, взметнулась на холм сразу. Началась дикая круговерть. Молодой воин еще успел ссадить троих и навечно успокоить своим мечем, но потом ему попали камнем в ухо. Он потерял сознание всего минут на десять -- это была целая жизнь.
      Когда Делайс пришел в себя, никого из его товарищей в живых уже не осталось. Меотянки с диким гиканьем носились по холму, украсив сбрую отрезанными головами врагов. Рослая, как граб, сотница добивала раненых. Она была в крови с головы до ног и умывалась ею, благочестиво благодаря богов за посланную победу.
      Сначала Делайс хотел притвориться мертвым, но увидев, что "амазонки" делают с трупами, подал голос. Его скрутили и потащили вниз с холма. Навстречу на золотисто-соловом жеребце въезжала неописуемо прекрасная всадница. Сын архонта не сразу узнал царицу: раньше он никогда не видел Тиргитао в доспехах. Сейчас пленник мог смотреть только на две отрезанные человеческие головы, украшавшие широкую грудь ее лошади. Одна была совсем свежая, и кровь из нее струилась по ногам коня. Другая засохла и скалила почерневшие зубы.
      Делайсу казалось, что за неделю на Совином он видел уже все. Но это зрелище было выше человеческих сил. Сын архонта понял, что от напряжения слезы сами собой текут по его лицу, а он не может их остановить. Ему хотелось вцепиться зубами и выгрызть этой женщине печень. Хотелось кинуться на нее, чтоб его добили тут же, у ног проклятой лошади с черепами.
      -- В лагерь! -- Тиргитао махнула рукой. -- Есть еще кто-нибудь?
      -- Пара человек. Раненые. -- отвечала сотница.
      -- Тоже отведи их вниз, Македа. -- царица благосклонно кивнула ей. -Твои всадницы постарались.
      В этот момент Делайс увидел Пелея, которого тоже сводили с холма. Инстинктивно они подались друг к другу, и оруженосец даже ускорил шаг. Резкий удар тупой стороной копья в челюсть сбил гоплита с ног. С воем боевого верблюда Македа наклонилась над ним, метя пленнику в шею.
      Державшая Делайса меотянка зазевалась, глядя на свалку. Воин почувствовал, что веревки на его руках ослабли и рванулся вперед. Он ткнул грузной сотнице головой в живот, опрокинул ее на спину и выхватил копье.
      У него была только одна цель -- Тиргитао. Делайс долго потом не мог простить себе промаха. Испуганный шумом конь царицы прянул в сторону, и копье вместо шеи Тиргитао воткнулось ей в предплечье.
      Поднялся оглушительный крик. В одну секунду сын архонта оказался на земле с заломленными назад руками, ногами и головой. Пришедшая в себя Македа толстыми, как кузнечные клещи, пальцами вцепилась ему в волосы и изо всей силы тянула вверх. У самого горда Делайса застыл широкий бронзовый акинак.
      -- Вниз! Я сказала, в лагерь! -- зажимая ладонью рану, хрипло крикнула Тиргитао. Ее зеленоватые глаза хищно блестели.
      Что произошло дальше с Пелеем, Делайс не знал. Его подняли пинками с земли и погнали вниз по холму. До лагеря меотянок было не близко. Все это время пленник бежал за лошадью, и никому даже не пришло в голову пустить коня помедленнее. Спасибо, хоть не прикончили сразу. Хотя... может быть, так было бы лучше.
      * * *
      Лагерь занимал дно выгнутой, как чаша, долины и гребни окружавших ее холмов. На вершине одного из них стоял войлочный шатер царицы. Ветер колыхал воткнутые перед ним на пиках конские хвосты.
      Делайса втолкнули внутрь. Такого беспорядка он не видел давно. Хозяйка пировала перед тем, как отправиться в бой. Хотя, она могла делать это вчера или третьего дня - остатки еды, валявшиеся на полу, давно заветрили. Легкие золотые чаши были раскиданы вперемешку с оружием, женскими головными накидками и потухшими глиняными светильниками. Постель в углу за холщовой занавеской перевернута. Из-под рваной циновки на полу торчали чьи-то ноги в грубых сандалиях.
      Ни мало не стесняясь, всадницы Македы подтолкнули пленника вперед. Делайс поскользнулся на раздавленном куске яблока и впечатался коленями в пол. Подняться ему не дали. Тяжелые руки охранниц тут же опустились сыну архонта на плечи и пригнули к земле.
      -- Стой смирно, -- рявкнула Македа, -- если хочешь жить.
      Делайс уже не был в этом уверен. Голова у него гудела после удара камнем. Правое ухо почти оглохло. От долгого бега болели ноги, а кожа на ступнях начала гореть. При каждом движении Македа или одна из стражниц, или все три сразу врезали ему тупыми концами пик по ребрам. Такое ожидание Тиргитао продолжалось больше часа.
      Наконец явилась царица. Но и ей заняться пленником было некогда. Она уселась на складной табурет и принялась с жадностью поедать холодные куриные ножки, запивая их едва перебродившей абрикосовкой. Смуглые рабы-тавры прислуживали ей, убирая со стола пустые тарелки, подавая кубки. фрукты и, наконец, целое блюдо засахаренного миндаля.
      Ни смотреть на это, ни вдыхать запах Делайс не мог. Он ничего не ел со вчерашнего дня и его выворачивало от одного стука посуды.
      Потом Тиргитао вытерла рот, щелкнула сальными пальцами и принялась выслушивать доклады командиров сотен. Все они смотрели на нее с обожанием. Меотянки входили в шатер, косились в сторону Делайса и припадали к ногам царицы. Так прошло еще часа полтора.
      За это время пленный впал в полное оцепенение. Чуть ли не перестал дышать. Только мысль о Пелее сверлом ворочалась у него в мозгах. Увидев оруженосца живым, Делайс испытал чувство похожее на счастье. Пелей был старше него, он сражался с детства. Когда шесть лет назад молодого воина приставили к сыну архонта чуть ли не в качестве няньки, он не стал ни издеваться над хилым подростком, ни унижать его казарменными шуточками. Просто честно взялся учить, как не обрезаться о меч и не уронить копье себе на ногу. Когда же отец позволил Делайсу завести отряд гоплитов, тот держал друга на особом счету и всегда советовался с ним. Впрочем, и оруженосец умел отойти в тень, и никто бы не осмелился сказать, что сын архонта не сам командует своими воинами.
      Сейчас, стоя на коленях в шатре Тиргитао, Делайс прекрасно знал, что Пелей, если жив, тоже изводится по нему.
      Дробный топот копыт у подножия холма отвлек внимание пленника. Кто-то бегом поднимался по склону. Полог шатра Тиргитао словно раздуло ветром и в широкой солнечной полосе появилась женская фигура.
      -- Сто правда? - с порога крикнула незнакомка.
      Солнце било ей в спину, и Делайс не мог рассмотреть лица, но судя по голосу, она была молодой.
      -- Это правда? - без всяких церемоний повторила она, обращаясь к царице.
      -- Что? - Тиргитао поморщилась, словно ей в глаз попали соком лимона.
      -- Что на Совином было только тридцать человек?
      Царица выдержала паузу.
      -- Там нашли около тридцати трупов. - нехотя произнесла она. - Где остальные, не знаю.
      -- Какие остальные? Холм был отрезан! - махнула рукой незнакомка. Значит тридцать. - она помолчала. - А мы думали, не меньше трех сотен...
      -- Спроси у него. - Тиргитао все с такой же кислой миной указала на Делайса. - Он там был.
      Вошедшая "амазонка" резко развернулась к нему.
      -- Шутишь? Он дрался на Совином?
      Она недоверчиво разглядывала измочаленную фигуру пленника. Видимо, у нее сложилось впечатление, что ворота защищали титаны и гиганты.
      -- Что ж вы его так... -- протянула гостья, обращаясь к стражницам Македы.
      Наверное, ей было позволено многое, потому что она, оттолкнула охранниц и, подхватив пленника за локоть, помогла ему встать.
      -- Пей. - незнакомка отстегнула фляжку и приложила ее к губам Делайса.
      Только тут она рассмотрела его лицо и застыла с поднятой рукой.
      -- Что? Похож? - враждебно осведомилась царица. - Сын Гекатея.
      -- Говорят, ты ранена? -- незнакомка повернулась к царице. - Врут?
      -- Если бы! - Тиргитао запустила в Делайса куриной костью. - Этот постарался.
      -- Драка есть драка. - пожала плечами всадница. - Но сын архонта это хорошо. Очень хорошо.
      -- Сначала я хотела оставить его в живых. - медленно произнесла царица. - Но теперь, -- она потерла плечо, -- Легко он не умрет. Ему доставят почести. - Тиргитао поморщилась. Перевязанное предплечье тянуло при каждом движении.
      -- Я тебя понимаю. - собеседница подошла к столу, отодвинула ногой складной табурет и села на него. - Но сама подумай: сын архонта - какой козырь на переговорах. Валы будут нашими. Без дальнейшего штурма. Мы заставим Гекатея сдаться.
      По ее манерам Делайс понял, что незнакомка находится с Тиргитао в очень близких отношениях и запросто перечит ей. При этом ни одна из присутствующих меотянок не посмела даже открыть рот, чтобы вмешаться в разговор, хотя по их лицам было видно, что слова царской собеседницы им не нравятся. "Может, она ее любовница?" - Делайс слышал, про такое.
      -- Дорогая сестра, -- холодно заявила Тиргитао, -- тебе наплевать на мои раны?
      -- Хочешь, я сама тебе их залижу? - грубо рассеялась всадница. Ей вторили другие меотянки, находившиеся в шатре.
      Царица зыркнула кошачьими глазами по сторонам, и смех застрял в горле у стражниц.
      -- Я не привыкла оставлять свои обиды не оплаченными. - бросила она. - Тебе это хорошо известно, Бреселида.
      -- Лучше, чем кому-либо. - с вызовом парировала "амазонка". - Но сейчас война с соседями. И мы больше выиграем, если...
      Так, Делайс, еще почти ничего не понимая в происходящем, догадался, что между сестрами много такого, чего не высказать словами.
      Женщины заспорили, перешли на крик.
      -- Македа! - рявкнула царица. - Выводи его.
      -- Не прикасайся! - тут же отозвалась ее сестра.
      Пленник с ужасом понял, что его судьба стала для них очередным камнем преткновения, и дело с обеих сторон пошло на принцип.
      -- Выполняй приказ!
      Македа с охотой вытолкнула Делайса из шатра. Она не забыла, как он опозорил ее, сбив с ног.
      -- Отруби ему, как рабу, пальцы на левой руке! - неслось им след. Отрежь уши, нос и выколи глаза! Пусть захлебнется собственной кровью. Завтра подбросим его труп папаше под стену!
      -- Если ты замучишь сына архонта, мир с Пантикапеем будет невозможен даже после того, как мы возьмем валы. По закону его отец будет тебе мстить до конца!
      -- Глупости! Заплачу виру!
      -- Победитель побежденному? Вдумайся, что ты говоришь? Хочешь, чтоб над нами смеялись?
      -- Стой! - Тиргитао кричала из шатра, обращаясь к Македе.
      Но злобная сотница, которой охрана Делайса уже успела осточертеть, распластала пленника на земле. Стражницы освободили от веревок его левую руку и, крепко держа, вытянули ее вперед.
      Бреселида сообразила раньше сестры, что начальница охраны намеренно не слышит приказа. Она выскочила из шатра и изо всех сил толкнула Македу в спину. Сотница пошатнулась и удар ее акинака пришелся по касательной, задев лишь мизинец Делайса.
      Адская боль обожгла руку. В глазах потемнело. Теперь он лежал на земле, засунув пальцы в рот и действительно давясь хлеставшей из раны кровью.
      -- Ты добилась своего! - взвыла Бреселида. - У тебя в охране одни суки!
      -- Тихо! - прикрикнула на нее царица. - Я приказала остановить...
      -- Тогда добейся, чтоб хоть кто-то слушался твоих приказов! - гневная "амазонка" развернулась и зашагала по склону вниз.
      -- К пленным. - Тиргитао указала на Делайса. - Ты, Македа... -- она с гневом уставилась на охранницу, -- Ты... -- ее лицо вдруг разгладилось, а губы сложились в усмешке. - Ты все сделала правильно.
      Царица зашлась хрипловатым смехом.
      -- Врежь ему хорошенько, но не убивай. Бреселида права: он будет полезен.
      Македа пнула лежавшего на земле пленника в челюсть, от чего тот прикусил руку.
      -- Велено тебя поучить.
      С четверть часа она и ее стражницы пинали сына архонта ногами, а потом поволокли вниз к другим пленным. Дорогой они проходили мимо Совиного холма, откуда меотянки стаскивали убитых, чтоб сжечь их. В такую жару от разлагающихся на солнце трупов легко могла начаться зараза. Тогда наступавшие пострадали бы от болезней больше, чем от штурма.
      Среди всадниц Делайс заметил Бреселиду. Теперь он разглядел ее хорошенько и понял, что это та самая сотница, в которую метила Совиная Мать с холма. Женщина спешилась и наклонилась над одним из тел. Пленник увидел Гекатея. Смерть уже обозначилась на его лице желтизной щек и синевой вокруг глаз. К удивлению Делайса, сестра царицы сидела перед начальником северной стены на земле и медленно перебирала пальцами его черные измазанные кровью волосы.
      Оглянувшись вокруг, пленник понял, что Бреселида не одна. Многие меотянки, блуждали среди павших, точно разыскивая кого-то, а когда находили, принимались плакать. За время союза женщины Тиргитао так часто съезжались с пантикапейскими дозорами, что почти у каждой нашелся бы среди врагов друг и любовник.
      * * *
      Пелий был среди остальных пленных. Он подобрался к своему несчастному господину и долго перетягивал ему палец обрывком своей туники. Гоплит не жаловался, хотя Делайс видел, что другу досталось крепче, чем ему самому. Правый глаз оруженосца совсем заплыл, из рассеченного бедра сочилась кровь. Кроме того, Пелей как-то странно сидел, все время переминаясь с одного бока на другой.
      -- Что с тобой? - спросил Делайс.
      -- Две сучки едва не насадили меня на копье, как на кол. - ответил тот. - Сразу после штурма. Потом приехала какая-то Бреселида и резню свернули. Главное, что вы живы. - он ободряюще улыбнулся другу. - Говорят, вас спасла сестра царицы?
      -- Сестра царицы и есть Бреселида. - пояснил Делайс. - По моему из-за нее меня как раз чуть не убили.
      -- Во как. - удивился Пелей. - Ну ничего, пока мы, слава богам, живы, а что будет завтра - посмотрим.
      Делайса умилило простодушное отношение друга к случившемуся: "Сидит на развороченной заднице и хвалит богов, что копье из уха не вышло!"
      Обнявшись, они заснули. Но к середине ночи у Пелея начался жар из-за раны в бедре. А Делайсу не давала спать кровь, толчками пульсировавшая в кисти левой руки. Ворочаясь на жесткой земле, он вдруг услышал тонкий свист флейты над головой и медленно поднял глаза. На камне возле них сидело крылатое существо, слабо отливавшее золотом в темноте, и нежно дуло в тростниковую дудку.
      -- Привет. - сказало оно, повернув лицо к пленнику.
      Делайс сразу узнал солнечного лучника, но на всякий случай переспросил:
      -- Кто ты?
      -- А сам не догадываешься?
      Молодой воин ерзнул. Ему неприятно было видеть Иетроса после того, как тот помогал меотянкам.
      -- Ты не хочешь разговаривать со мной? - чуть насмешливо спросил Феб.
      -- Я не понимаю, как Аполлон может сражаться на стороне варваров? - с вызовом заявил Делайс.
      -- Это для тебя я Аполлон, -- парировал гость, -- а для кочевников Гойтосир, как для критян Паэн... У меня много имен и только дома, на родине, знают настоящее. Но это далеко. - он грустно вздохнул. -Порядочные боги, -- Феб поднял палец, -- должны оставаться над схваткой. Поэтому я помогал не меотянкам, а той женщине, которая сегодня помогла тебе. Не без моего наущения, между прочим.
      Он отложил флейту, наблюдая за удивленным выражением лица Делайса.
      -- Я-то тебе зачем? - недоверчиво спросил тот.
      -- Всему свое время. - улыбнулся гипербореец. - Но сейчас я хочу ободрить тебя. Завтра тебе предстоит тяжелое испытание. - он снова приложил флейту к губам. - Закрой глаза, а я немного поиграю.
      Веки Делайса сами собой опустились, хотя он был в настроении еще попрепираться с этим богом-отступником. Но Аполлон не терпел возражений. Тихая музыка полилась прямо в душу сына архонта, по капле вытесняла боль, страх, отчаяние... Постепенно пленник заснул, сжимая свободной рукой руку Пелея. Благодаря этому, часть звуков дошла до оруженосца, залечивая и его раны.
      * * *
      Стоял конец осени, и перед рассветом неожиданно выпала не роса, а иней. Он подернул желтую траву волшебным узором. Открыв глаза, Делайс увидел друга с белой изморозью на черных волосах и решил, что Пелей умер. У самого Делайса брови были не лучше.
      -- Я поседел от горя. - философски заявил гоплит.
      -- Так я и поверил, что ты можешь горевать.
      -- Интересно, нам есть дадут? - у Пелея всегда был на редкость хороший аппетит.
      Есть им не дали. Пить тоже.
      Зато после того, как лагерь меотянок пробудился под пение костяных рожков, за Делайсом явились две стражницы Македы и без лишних объяснений потащили его наверх холма к царскому шатру.
      Сын архонта уже привык, что здесь с ним обращаются как с неодушевленной вещью. Никому даже в голову не приходило осмотреть его рану или просто задержать шаг, когда он спотыкался. Делайс вдруг вспомнил, что за вчерашний день, пока сестры обсуждали его судьбу, к нему самому никто ни разу не обратился, если, конечно, не считать высочайшим знаком внимания кость, которой Тиргитао запустила в пленного.
      -- Сегодня мы покажем его отцу. - царица стояла у шатра, и юркая рабыня застегивала на ней налокотники.
      -- Разумно. - кивнула Бреселида, привычно подпрыгивая, чтоб тяжелый кожаный нагрудник с медными пластинами сел плотнее. - Хочешь, чтоб первой была моя сотня?
      -- Не знаю. - Тиргитао пожевала пунцовыми губами. - Они окопались там, за рвом. Поставили частокол и будут расстреливать нас с вершины. Я предпочту, чтоб твоя сотня стояла на правом крыле, где оборона слабее. Может, вам удастся прорваться?
      -- Вряд ли. -- мотнула головой ее сестра. -- Сегодня вряд ли. Для начала потреплем их новый рубеж. В конце концов пантикапейцы отступят. От города они отрезаны, а в степи запасов у них нет.
      -- У нас тоже. - холодно отозвалась Тиргитао. - И мы наступаем. Значит наши потери больше.
      -- Вот поэтому и покажи архонту его сына. - кивнула Бреселида. Пусть посмотрит и подумает, что мы сделаем, если нас сильно разозлить. она надела шлем. - Удачи!
      Тиргитао отбила протянутую руку. Ей подвели лошадь. Ту самую, золотисто-соловую, но уже без голов.
      Бреселида умчалась на гнедом жеребце, который щеголевато сверкал бронзовыми накладками на сбруе.
      Делайса крепко привязали к грубо сколоченному деревянному щиту, который позволял идти вперед, чуть согнувшись и с трудом переставляя ноги. Эта конструкция не давала пленнику ни повернуться, ни уклониться в сторону. Он чувствовал себя мишенью, намеренно подставленной под родные луки. С боков ехали "амазонки" Македы и подталкивали сына архонта тупыми концами копей.
      Авангард, под предводительством самой царицей, миновал первую линию валов. Совиный холм, на который Делайс кинул грустный взгляд, остался позади. Всадницы спустились в ров и некоторое время ехали по его широкому дну, похожему на высохшее русло реки. Под ногами пересыпался песок. Он быстро забился в сандалии и начал натирать ноги.
      Впереди замаячила новая полоса валов. Именно на ней и закрепились сейчас эллины. Кое-где войска архонта действительно соорудили частокол. Но на фоне древних укреплений он казался жалким и легко преодолимым.
      В реальности это было не так, и пантикапейцы не преминули доказать врагам свою силу. Из-за частоколов взмыла туча стрел, потом загремели камнеметы. Делайс, впервые оказавшись среди осаждавших, понял, как страшно идти на штурм, когда в тебя летят камни и стрелы. Но он-то не хотел идти! Он был свой! И мог погибнуть от рук своих же сограждан. Это было дико. "Почему они стреляют? Зачем они стреляют в меня? - колотилось у него в голове. - Они что не видят?"
      Греки видели и на мгновение даже перестали осыпать противника стрелами. На гребне деревянной стены мелькнул алый плащ архонта. Делайс сразу узнал отца по золоченому шлему с черным гребнем. Гекатей был как всегда неподражаем. С минуту поколебавшись, он взял лук, натянул тетиву и выстрелил первый. За ним последовал новый всплеск пернатой волны.
      Многие из меотянок, ехавших в авангарде, упали. Остальные хлестнули коней и рассыпались по дну рва, уходя из-под обстрела. Но две стражницы, сопровождавшие Делайса, остались на месте и были сняты следующими же выстрелами. Пленник остался торчать прямо перед частоколом с тяжелым щитом, привязанным к спине, всеми брошенный и лишенный возможности бежать к своим.
      Одна вылазка, и он был бы спасен. Делайс горячо взмолился Деметре. Но вместо этого пленник снова увидел на стене Гекатея. Отец держал лук и накладывал на него стрелу. Лицо у архонта было такое... серое... совершенно чужое. Делайс похолодел от ужаса. Это и было спасение.
      Двери Аида с шумом открылись перед ним и... тут же захлопнулись. Сильная волна конского пота обдала пленника. Он распахнул зажмуренные глаза и успел увидеть, как гнедой жеребец загарцевал перед ним, закрывая от летящих стрел.
      -- Пригнись! - крикнула сверху Бреселида и сама свесилась, прячась за широким конским боком.
      Бедного скакуна аж шатнуло от дружного удара стрел. Он стал заваливаться, но всадница успела соскочить и оттолкнуть Делайса. Конь грянулся оземь, когда плотный ряд пеших меотянок с большими квадратными щитами, сомкнулся перед ними, загородив от новых стрел.
      -- Ну у тебя и отец! - всадница лежала поперек упавшего на спину пленника.
      Делайс не ответил. Он глядел в серое, набухающее мокрым снегом небо и пытался выплюнуть песок изо рта.
      Под прикрытием новых конных отрядов они отступили вглубь войска Тиргитао. Сына архонта снова отвели в лагерь. Уже поздно вечером до пленных дошел слух, что вторая линия валов все-таки взята, и эллины предались крайней горести. Пелей, не стесняясь, плакал.
      -- Что же с нами теперь будет? - всхлипывая, повторял он.
      Делайс смотрел на его большие вздрагивающие плечи и жалел друга. Не смотря на горести плена, оруженосец сохранял способность реагировать на происходящее. Сам Делайс снова впал в оцепенение. Все, что случилось сегодня, не укладывалось у него в голове. В него стреляли свои. Стрелял собственный отец. И как догадывался пленник, не для того, чтоб прекратить его мучения. Гекатею важно было показать врагам, что он не уязвим для жалости и на него бесполезно давить на переговорах.
      В этот миг Делайс с необыкновенной ясностью понял: он один. Родной город посчитал его отрезанным ломтем. А может, паршивой овцой -- раз попал в плен? Отныне его судьба - это только его судьба. Он больше не интересует пантикапейцев. Молодой воин не знал, что в этот злополучный день его отец, оставшись, наконец, один в своей палатке, в щепы изрубил мечом дубовый сундук, а потом долго выл, лежа на полу...
      Делайс не стал рассказывать Пелею, что случилось перед валами. Он чувствовал, что друг не поймет, не поверит, попытается оправдать своих. Его дух просто не выдержит такого предательства и надломится, как дерево на ветру. Этого Делайс не хотел. Ему нужна была поддержка оруженосца. Но с того дня сын архонта раз и навсегда осознал себя ответственным за друга, главным в их паре, более сильным и выносливым.
      Бреселиды он больше не видел. Его не таскали на допросы к Тиргитао. Армия меотянок медленно продвигалась вперед, оставив позади валы. Среди пленных говорили, что Гекатею удалось разбить отряды всадниц, посланные отрезать его войско от Пантикапея. Теперь "амазонкам" предстояло окружить город и попробовать захватить его штурмом.
      VI
      Узловатые пальцы сжимали большой камень, формой напоминавший бычью голову. Старуха гладила крутые рога, нащупывала ребристые бока, проводила ладонь по бороздке между двумя выпуклыми глазами божества.
      -- Матре Сва! Владычица преисподней. -- шептали обветренные губы. -Ты, что носишь на голове Луну, а под сердцем Солнце. Ответь мне.
      Не боясь обжечься, гадалка разгребла золу в круглом очаге и с невнятным восклицаниями сунула в нее фетиш.
      Едва тлевшие под спудом пепла угли, вновь вспыхнули, но ненадолго. Старая Ое трижды дунула, пытаясь разбудить огонь.
      -- Во имя Девы, Матери и Хозяйки!
      Серая пыль поднялась тонким облачком и окутала гладкое каменное тело божества. По ее рисунку на черном базальте гадалка надеялась узнать волю Матери. И передать ее роду. Если, конечно, правда не окажется слишком страшной... В последнее время в горах мало дичи, а внизу по дорогам рыщут чужаки. Соплеменники из долины не помогут ни ячменем, ни овцами. Теперь другие времена. За все надо платить!
      Щербатым кремневым ножом старуха поранила себе палец. Кровь пошла только после того, как Ое с усилием растерла всю ладонь куском овечьей шерсти.
      Капли упали не сразу и были не густыми и не алыми, как в молодости, а какими-то ржавыми. Точно вода в канаве. Гадалка даже испугалась, что ее жалкое подношение оскорбит богиню.
      -- Матре Сва, владычица смерти!
      Камень вспыхнул, и белый налет золы на нем принял странные очертания. Старуха уставилась на фетиш красными слезящимися глазами и снова начала дуть. Седая бороздка пепла вокруг капли крови могла стать круглой, как полная луна, а могла скопиться на одной из сторон серпиком полумесяца.
      Зрелый диск сулил достаток и спокойную, сытую зиму. Но на это рассчитывать не приходилось. Проклятое зверье ушло неизвестно куда. Новолуние несло надежду возродить семью следующей весной. Но кто из них доживет до тепла?
      За те тридцать лет, что Ое гадала по рогатому камню, приняв его из рук в руки от своей матери, она еще никогда не видела знака умирающей луны. Поэтому не сразу поняла, что острые концы серпика нацелены к правому рогу Небесной Коровы и означают смерть.
      Сама гадалка давно приготовилась к печальному концу. На сороковой весне старость не радует: мерзнут ноги, крутят кости, из памяти уходит самое важное... Пусть. Там, на лугах Великой Матери, перед богиней с красным лицом ее жрицы ведут нескончаемый хоровод. Жизнь-смерть, жизнь-смерть.
      Но сегодня Ое вопрошала о судьбе всего рода.
      Старуха начала с остервенением кромсать себе ладони, зажав лезвие между коленями. От ее рыданий ноги вздрагивали, и кремень то и дело падал на землю.
      -- В чем спасение? В чем? -- Ое трясла руками над рогатым фетишем так, что казалось ее запястья вот-вот оторвутся. -- Не наказывай, Мать! Покажи, где выход!
      От неистовой тряски и потери крови гадалку начало мутить. Ей почудилось, что бычья голова в очаге раскаляется до красна. Она походила на алый уголь, пульсирующий изнутри живым огнем. Это старческая кровь Ое шла толчками, сжимая отяжелевшую руку болезненными спазмами.
      Вдруг фетиш лопнул раскаленным пузырем, открыв перед затуманенным взором гадалки ослепительную картину белого снега по берегам обледеневшей горной реки. К воде подходил человек, горбясь под тяжестью небольшой оленьей туши. Тощее от бескормицы животное было мертво. На его боку расплылось бурое пятно, измазавшее кровью щетинистую щеку охотника.
      * * *
      Ярмес шел, то и дело проваливаясь по колено в глубокий снег. Его угрюмое лицо хранило полную невозмутимость. Лишь изредка плотно сжатые губы цедили что-то невнятно грубое, когда нога в очередной раз купалась в талой воде.
      Хрустнула обледеневшая веточка, и охотник вышел к самой реке. Коча прыгала по камням, не оставляя ни одного прочного участка для переправы. Привычно поморщившись, Ярмес вошел в воду. Тонкая корочка льда, едва успевавшего схватиться у камней, ломалась, сминаемая его коленями.
      Туша зверя давила на плечи. Мужчина устал. Он нашел оленя далеко к северу от Цемесских гор и нес его уже целые сутки. В верховья Кочи зверь забрел случайно, встретить его было большой удачей. Такой большой, что Ярмес, застрелив оленя, даже встал на колени, отрезал от задних ног животного две узкие полоски мяса и сжег их на маленьком костерке в честь Великой Матери. Он не позволил себе съесть ни кусочка, хотя пустые кишки так и сводило от запаха горелого мяса.
      Сначала зверь не показался охотнику через чур тяжелым. Хилый недокормыш! Но теперь, когда Ярмес, голодный и злой, волок его вверх к деревне своих сородичей, он готов был рухнуть от напряжения. Даже колени подрагивали. Раньше такого никогда не случалось. А ведь холода только начались.
      Впервые в жизни Ярмес не знал, как дотянуть до весны.
      Остальные охотники тоже ушли в горы, но что искать сору в пустом мешке? Спасаясь от бескормицы, долину Кочи бросили даже зайцы. Только люди еще держались за кручи Цемесса, боясь покидать насиженные места. Неизвестности, которая ждала их в новых краях, сородичи боялись больше, чем смерти дома.
      А он сам? Сейчас ему было все равно. Только холод. Только промокшие ступни. Только тяжесть на шее. Временами охотнику казалось, что ноги переступают сами собой, помимо его воли.
      Противоположный берег оказался круче и взбираться пришлось, держась за голые ветки орешника. Ладони Ярмеса настолько замерзли, что лед не таял, а крошился под ними.
      Вон туда, на взгорье. И упасть. Лицом вниз. Через час, самое большее два он отлежится. Если холод не скует по рукам и ногам. Если не пойдет снег, не станет убаюкивающе тепло, и охотник не заснет.
      "Ярмес! Ярмес! Не спи".
      Чей это голос?
      "Иди ко мне, я близко".
      Охотник поднял голову и повертел шеей из стороны в сторону.
      "Иди сюда, я согрею и успокою тебя".
      Невдалеке, за голыми черными кустами боярышника мужчина увидел каменный навес, сползший с горы, как шапка на глаза. За ним виднелось темное устье грота. Слева скрючилось колючее деревце дикого терна. На его голых ветках еще болтались сморщенные фиолетовые плоды. Облетевшие ржаво-коричневые листья устилали землю вокруг.
      Ярмес приблизился к дереву, с трудом привстав на носках, сорвал несколько ягод и целой горстью сунул себе в рот. Зубы немедленно свело, но охотник старательно разжевал плоды прямо с косточками и, давясь, проглотил, ощутив слабый привкус сливы. "Нельзя... нельзя..." -- мысли в его голове ворочались медленно, как зернотерка. "Не ходи туда, Ярмес," -- вяло всполошился кто-то в глубине души.
      "Ко мне, охотник, ко мне, -- сладко дышал нежный голос. -- Я рядом. Еще шаг".
      Мужчина приблизился к навесу. Белая известняковая плита над входом в грот походила на голову болотной черепахи с неестественно хищным орлиным клювом. Ярмес ничего не знал об этих местах. Он слышал, что на северном склоне есть святилище, где почитают Мать Сухого Дерева, но никогда не бывал здесь.
      Под темным сводом охотник на мгновение ослеп, а когда глаза привыкли к сумраку, различил остатки старого костра на полу, множество обгоревших костей животных и вытянутое черное пятно на противоположной стене.
      Сначала Ярмес решил, что это копоть от костра, но, потрогав его пальцами, вымазал руку в зеленоватой плесени. Пятно продолжало расти и в холодное время года. Его форма отдаленно напоминала фигуру, закутанную в плащ.
      "Ты дерзок, Ярмес, -- услышал он у самого своего уха. -- Ты перешел мою реку, ел ягоды с моего дерева, а теперь хватаешь меня, как крестьянку в праздник сева".
      Охотник отдернул руку.
      "Но мне это нравится", -- шептал голос.
      Ярмес повертел головой в разные стороны, но никого не увидел. "Надо уносить отсюда ноги," -- мысль плеснула в его голове лениво, как рыба в ночной реке. Мужчина уже чувствовал, что внезапно подступившее к ногам тепло медленно заливает его тело.
      Видимо, на улице пошел снег, и ледяной морозец сменился мягкой ватной сыростью. Сон охватывал охотника, убаюкивая и голод, и тупую боль в помороженных пальцах. "Я замерзаю, -- подумал Ярмес, -- Как хорошо".
      Набрякшие свинцом веки несколько раз опустились. В этот миг пятно на стене начало расти, набухать изнутри, отделяясь от известняка. Вот показалась голова в темном гиматии, из камня выступила грудь, заметны стали руки и бедра незримой женщины, выходившей из тверди земли. У нее было белое, как известняк, тело, а когда она вскинула лицо, оно оказалось цвета спелых тутовых ягод.
      -- Здравствуй, Ярмес. Я ждала тебя.
      Охотник с трудом провел языком по потрескавшимся губам.
      -- Я наблюдала за тобой, -- продолжала женщина. -- Я видела, как ты растешь, становишься сильным. -- ее руки почти касались его плеч. -- Ты хороший охотник. И хороший сын. Твои сородичи любили тебя. Пойдем за мной.
      Ярмес почувствовал неодолимую тягу, исходившую от божества. Ему хотелось влиться в камень, стать частью колоссальной мощи, давившей на него все сильнее и сильнее.
      Женщина поманила его пальцем.
      -- У тебя был долгий путь. Но он окончен.
      Запоздалое раскаяние охватило сонный разум охотника. Вместо того, чтоб подняться и следовать за женщиной, он повалился на пол у очага.
      -- Мать Сухого Дерева, прости меня! Чем я могу отвести твой гнев?
      На мгновение ему показалось, что божество смотрит на него озадаченно, потом лицо женщины озарила ровная, как молодой месяц, улыбка.
      -- Олень. -- тихо произнесла она. -- Положи оленя на алтарь и ступай за мной. Это будет твоя искупительная жертва.
      Медленно-медленно до сознания Ярмеса доходил смысл ее слов. Отдать оленя? Но он не может. Олень не его! Он -- роду. Там ждут. Там хотят есть. Дети. И старики... Нет, женщины. Старики потерпят. Сейчас не то время. Если они умрут, беды не будет, род выживет. Детей тоже можно нарожать. Но если погибнут женщины и все сильные охотники, некому будет поднять семью...
      -- Не беспокойся о них. -- внятно произнесла богиня. -- Им олень уже не нужен.
      -- Разве... -- Ярмес не посмел договорить: "все уже умерли?" Нет, он не так долго ходил за зверем. Еще неделю назад они были живы. И не то чтобы очень измучены. Конечно, запасов мало... Но никто не умирает за неделю!
      -- Их судьба не должна тебя беспокоить. -- твердо сказала хозяйка горы. -- Они погибнут здесь. Но я возрожу их в другой жизни, где они не будут нуждаться ни в пище, ни в крове. Положи оленя на алтарь.
      -- Нет! -- завопил Ярмес, как безумный. -- Ты, тварь! Каменный истукан! Ты сама хочешь есть! Разве я не вижу, как жадно блестят у тебя глаза, а губы налиты кровью!
      Богиня отшатнулась. Никогда в ее присутствии никто не позволял себе такого святотатства. Но охотник точно с цепи сорвался.
      -- Ты голодна, как все в этих проклятых горах! Тебе нужны еда и мужчина! Потому ты и заманила меня в свое логово! Отойди, дух камня!
      Потрясенный всем, что выпалил, Ярмес стоял, уставившись на богиню. Охотнику казалось, что сейчас на его голову сойдут лавины с гор, и все камнепады, ринутся вниз, чтоб засыпать нечестивца.
      Но богиня быстро-быстро начала пятиться к стене. Когда ее спина снова коснулась камня, Ярмес потерял сознание.
      * * *
      Он очнулся не скоро, на склоне холма далеко от пещеры. Олень лежал рядом на снегу. Но что это была за добыча! В одночасье доброе мерзлое мясо зверя охватило тление, настолько быстрое, что охотник чуть не задохнулся от вони. И откуда на холоде взялись эти жуки, мокрицы, черви? Еда была безвозвратно потеряна, и Ярмес знал, кому обязан несчастьем.
      Он с трудом встал, оставил тушу на том же месте, где она валялась, и тяжело зашагал на запад, к стойбищу. Через пару часов охотник достиг небольшой деревни рода "волков", чьи домишки из плоских сланцевых камней задними стенами лепились к горе.
      -- Все, что ты рассказал, ужасно. -- старая Ое в упор смотрела на сына своей покойной сестры. -- Ты оскорбил Великую Мать, и теперь ее гнев не обойдет нас.
      -- Я найду еще дичи. -- мужчина упрямо мотнул головой.
      Ое остановила его жестом.
      -- В горах еды нет. Другие охотники тоже вернулись. Их капканы пусты.
      Ярмес опустил голову. Старуха тоже молчала, давая возможность другим членам рода выразить свои чувства. Женщины тоненько заголосили. Из-за их спин раздался дружный рев детей, напуганных поведением взрослых.
      Мужчины сгрудились вокруг провинившегося сородича. Их лица не выражали ничего хорошего.
      Первым ударил Арчак. За ним Юман. И еще один тощий с прижатыми к голове ушами. Никто никогда не называл его по имени, потому что он был девятым сыном женщины, все предыдущие дети которой умерли. Смерть ходила за ним по пятам, и Ое запретила членам рода произносить его имя.
      Удары сыпались с разных сторон. Ярмес не сопротивлялся.
      -- Хватит! -- старуха подняла руку. -- Он по крайней мере заботился о вас. Не испугался богини.
      -- Что толку? -- Арчак с досадой ткнул охотника кулаком в щеку. -Теперь мы все должны расплачиваться за его упрямство.
      -- Молчать! -- Ое топнула ногой. -- Угомонитесь. Дайте мне подумать.
      Воцарилась тишина. Старуха размышляла долго. Ее бесцветные губы слабо пережевывали воздух.
      -- Вот мое решение, -- наконец, изрекла она. -- Ты, Ярмес, пойдешь вниз, к родне. В стойбище вашей тетки Крайлад много скота. Может быть, ее семья согласится дать нам несколько овец в обмен на человека.
      Повисла пауза. Охотник удивленно вскинул голову. До него не совсем дошел смысл сказанного.
      -- Ты правильно меня понял. -- кивнула Ое. -- Так издавна делают в голодные годы. Мы можем отдать работника за еду.
      Глаза Ярмеса округлились и потемнели от волнения.
      -- Это тяжелое наказание, -- подтвердила старуха. -- У Крайлад ты будешь один, без своего рода. Едва ли она станет щадить тебя и давать легкую работу, особенно зимой. Хоть ее семья нам и не чужая.
      -- Что? Что вы делаете? -- закричал охотник. -- Я же подохну там! Я же все делал для вас!
      -- О тебе речи не идет. -- резко оборвала его Ое. -- Нам надо дожить до весны. Ты провинился, и мы отдаем тебя.
      -- Я никуда не пойду. -- Ярмес вскинул подбородок.
      -- Пойдешь. -- возразила старуха. -- Ты сам спустишься вниз, договоришься обо всем с семейством Крайлад, приведешь скот и снова вернешься к ним.
      Охотник скрипнул зубами.
      -- Ты хочешь, чтоб я сам себя продавал? -- в его голосе слышалась едва сдерживаемая издевка.
      -- Зачем ты посылаешь его одного, мать? -- вмешался Арчак. -- Отправь лучше меня! Я доведу коров в целости.
      -- Я тебе не доверяю. -- отрезала Ое. -- Он все сделает правильно.
      -- Я ничего не буду делать! -- завопил Ярмес. -- Я не совершил ничего такого, чтоб меня вышвыривали из дому! Ты хоть представляешь, что меня там ожидает?
      Ое подняла ладонь, словно отстраняясь от жужжания.
      -- А весной ты вернешься, чтобы отдать нам... -- она осеклась. -- Я потом скажу тебе, зачем ты вернешься весной. -- опираясь на суковатую палку, старуха встала. Медные бычьи головки, рядами нашитые на ее кожаный фартук, зазвенели. -- Сейчас иди умойся. А потом прочь. Тебе нельзя переступать порог дома. Гнев Матери не должен перейти на всех.
      Умывшись растопленным снегом из бронзового котла, который с опаской вынесли женщины, Ярмес отдохнул за бревенчатой стеной загона, где сейчас не осталось ни одной козы. Еды ему не дали. В углу за кучей смерзшихся шариков козьего помета валялось немного дикого овса, смешанного с рубленной соломой. Сдохший скот не успел доесть этого лакомства. Собрав горсть и размочив в воде из котла, охотник сунул овес в рот.
      Ближе к вечеру стало холодать. В дом Ярмес войти не мог, но ему никто не запретил разжечь костер, и женщины даже вынесли пару меховых одеял. Правда очень старых. После ухода сородича их предстояло сжечь -- все, к чему прикасались руки проклятого, таило опасность для остальных.
      Всю ночь охотник ломал сучья об колено и бросал их в огонь, глядя на языки пламени. Ему было холодно и грустно. С рождения мужчина ходит по краю смерти, а когда вырастает, она садится ему на плечи. Раньше Ярмес этого не замечал. Он был силен и умел оставаться осторожным. Это давало ему преимущество перед другими охотниками. Прежде Ярмес неделями скитался в горах, но ему никогда не приходило в голову, что однажды он останется один. Совсем.
      Утром охотник ушел. Никто не встал проводить его. Все боялись гнева Великой Матери.
      Забросив мешок за плечи, Ярмес зашагал вниз по склону. Под каменной кручей, где неглубокий поток Кочи делал петлю, от развесистой сосны отделилась женская фигура. Старая Ое в накинутой заячьей безрукавке ожидала его.
      -- Отойди, мать. -- сухо сказал охотник. -- Нам не о чем говорить.
      Но Ое даже не замедлила шаг. Торопливо подойдя к Ярмесу, она взяла его за руку.
      -- Слушай, сынок. Все не так, как ты думаешь. -- ее голос срывался на холодном утреннем ветру. -- Я гадала по Бычьей Голове. Нам всем выпадает смерть. Всему роду. Ты понимаешь?
      Охотник стоял молча, не шевеля пальцами, в которые вцепилась старуха.
      -- Хоть один из нас должен остаться. Пока кто-то жив, есть надежда возродить род.
      -- Почему я? -- Ярмес поднял прямые черные брови.
      -- Ты упрямый и сильный. Ты выживешь. -- в голосе Ое звучала твердая уверенность. -- Ты сын моей сестры, она была такая же. Спасла меня от медведя в горах. Сейчас я плачу ей долг, отправляя тебя к родичам вниз.
      -- Почему не послать детей? И тех, кто послабее? -- насупился охотник.
      Морщинистое лицо Ое сжалось в кулачок, по ее щекам потекли слезы.
      -- Никто не станет кормить нахлебников. -- короткий приплюснутый нос старухи шмыгнул. -- Тем более зимой, -- она потрепала Ярмеса по плечу. -Скот дают только за сильного мужчину, который может сделать много тяжелой работы и много детей. -- ее беззубый рот сложился в подобие усмешки, но из набухших, как волчьи ягоды, глаз текла вода. -- Поэтому мы и отправляем тебя. Весной возвращайся. Похоронишь нас по обычаю. А если кто-то из женщин останется, продолжишь род.
      -- Ты все же надеешься? -- потрясенно протянул охотник.
      -- Иначе я не была бы хозяйкой стойбища. -- подбоченилась Ое. -- И не пыталась бы выменять коров. Может быть Рогатая Мать и перестанет гневаться на нас, если увидит, что ты ушел.
      -- Я сделаю все, как ты просишь. -- Ярмес склонил голову и прижался лицом к шершавым рукам старухи. -- Не бойся Ое, наш род не погибнет. Весной я вернусь за вами.
      Не в силах больше оставаться рядом с ней, охотник зашагал прочь. Он не видел, как хозяйка стойбища творит ему в спину знак, закрывающий обратную дорогу.
      Ое шла по камням вверх. Ей было тяжело и страшно. Даже Ярмесу она не сказала всей правды. Зверей в горах больше нет. Значит за всю зиму охотники не принесут в деревню добычи. Но сами будут поедать жалкие запасы, собранные женщинами за лето. А едят они много... Их всего семеро, на двадцать женщин и полтора десятка детей. Чтоб продолжить род достаточно одного. Ярмес единственный из всех, кто сумел найти дичь. Остальных придется убить.
      Ое не знала, как скажет об этом женщинам. Но из страха за детей они пойдут на все, что угодно, лишь бы сохранить еду. Хотя сколько человек дотянет до тепла? Пять-шесть наиболее крепких девок -- все, на что рассчитывала хозяйка стойбища. Этого вполне хватит, чтоб вместе с Ярмесом дать новую жизнь семье. Сама Ое надеялась, что Рогатая Мать будет милостива и приберет ее первой, не заставив смотреть, как умирают молодые.
      VII
      Несколько дней враг шел по родным для Делайса степям, но совершенно отупев от усталости и бескормицы, сын архонта не испытывал ничего, кроме физических страданий. Пленным давали есть один раз вдень и то всякую падаль. Поили еще реже. Они с Пелеем делили свой скудный паек, и Делайс даже отдавал часть более крупному и голодному другу.
      Повезло тем, кого разобрали по шатрам командиры сотен, имевшие право на часть добычи. Но сын архонта, естественно, не входил в число таких трофеев, а к Пелею не смели прикоснуться, потому что принимали его за слугу Делайса.
      Так проходил день за днем, пока войско Тиргитао вплотную не подступило к Пантикапею. И тут стало ясно, что царица намеревается воевать долго. Она хотела взять город и зазимовать в нем, так как приближались холода с их пронизывающим степным ветром, выдувавшим с берегов пролива все живое.
      Такое решение было ошибкой, о чем до хрипа кричала на совете Бреселида. Делайс с тайным злорадством прикидывал, как оголодает во время осады армия Тиргитао, отрезанная от своих земель полосой замерзших степей, через которые даже волк не проскочит на таком ветру. Что же касается эллинов, то они могли просидеть в набитом хлебом Пантикапее хоть год...
      Поняв, что сестру не убедить, Бреселида добилась разрешения до зимы отправить за пролив добычу и пленных. Делайс ее особенно беспокоил, поскольку Тиргитао при первых же неудачах могла выместить злобу на сыне архонта. Разлучив с Пелеем, его снарядили в путь под конвоем всадниц Македы.
      Небольшой караван, состоявший из 20 верховых, одного пленного и пяти телег с добром, на рассвете покинул лагерь у Пантикапея. Они двигались на северо-восток к зимним бродам. Отряд никто не задерживал. Лишь изредка на гребнях холмов появлялись конные разъезды пантикапейцев, наблюдавших за передвижением врага. Но они не приближались.
      Пленник мерз в остатках легкой одежды, которая когда-то была под его доспехами. Конвойным Македы было наплевать, а сам Делайс скорее умер бы, чем попросил их одолжить теплый плащ. Мысли о Пелее не покидали его, и теперь судьба друга казалась сыну архонта более чем печальной. Или оруженосца захватит какая-нибудь меотийская бабища, лишенная остатков стыда. Или, что еще хуже, он останется среди поредевших пленных, и его убьют первые же настоящие холода.
      Самому Делайсу предстояло топать по степи в не лучшую для этих мест пору. Но сын архонта утешал себя мыслью, что тем его страдания и кончатся.
      Перед выездом из лагеря ему опять связали руки -- не за спиной, а впереди -- и длинный конец веревки Македа примотала к своему седлу. Лошади шли хорошей походной рысью, и Делайсу почти всю дорогу приходилось бежать. Когда он спотыкался или падал, никто не обращал на это внимания. Всадницам даже в голову не приходило, что ценного пленника можно было бы и посадить верхом. Хотя сменные лошади были у всех.
      К середине первого дня, когда караван решил остановиться на отдых, Делайс совершенно выбился из сил. Он привалился спиной к камню и решил умереть здесь.
      -- Чего расселся! - Македа пнула его ногой. - Не видишь, наветренная сторона? Эй, дуры, костер раскладывайте здесь!
      Пленник чуть не на четвереньках отполз от спасительного камня и лег прямо на землю.
      -- Да он сейчас сдохнет! - с детским удивлением крикнула одна из всадниц. - До пролива не довезем.
      -- Так разложите его! Чего смотрите? - недовольным голосом огрызнулась Македа. - Не пропадать же попусту! - У нее никак не получалось раздуть огонь, и по красному от ветра лицу текли слезы.
      -- Ты думаешь, он на что-то годится?
      -- Масло полыни в сумке! - рявкнула Македа. - Как дети малые! Всему вас учи!
      Пару женщин разом сдуло к тюкам.
      -- Ремень какой-нибудь возьмите! - вдогонку им крикнула командирша. Этот дохляк долго свое полено не удержит. Перетянуть надо.
      Делайс удивился, насколько ему все равно. Ну умрет он. Ну сейчас. Ну плохая смерть. Позорная. Какая разница? Лишь бы скорее.
      -- Эй, а это что за пыль? - одна из меотянок, сощурившись смотрела на горизонт.
      -- Отбой. - с явным сожалением протянула Македа. - Это второй караван. Сотня Бреселиды должна была выйти с другими пленными вслед за нами.
      -- Чего отбой-то? - рывшаяся в тюках всадница извлекла небольшой бурдюк с какой-то жидкостью, вонявшей даже на расстоянии. - Они еще во-он где! Идут шагом. Не только мы, наши кобылы успеют. Он сейчас перекинется!
      -- Я с Бреселидой связываться не стану. - зло отрезала Македа. Увидит, в каком состоянии труп, поднимет крик. Себе дороже.
      -- Может, он ей самой нравится? - подняли гогот остальные конвойные.
      -- Может, и так. - угрюмо пропыхтела сотница. - Только она к царице в покои дверь ногой открывает. Тиргитао ей верит. Одно слово, и от нас мокрого места не останется.
      -- Что-то они много спорят. - недоверчиво подал голос кто-то из всадниц.
      Македа пожала здоровенными плечами.
      -- Милые бранятся, только тешатся. У Тиргитао характер вспыльчивый, охрана это знает. - сотница высокомерно усмехнулась. Видимо, близость к царице наполняла ее простое сердце гордостью. - А Бреселида кремень-девка. Никому ни в чем не уступит. Как ее мать царица Ламакеда.
      Сотнице, наконец, удалось раздуть огонь.
      -- Чего ж она тогда не повезла его в своем караване?
      Всадницы начали подходить к костру.
      -- Сын архонта - царская добыча. - пояснила Македа. - Не чета другим пленным. Он имущество Тиргитао. Поэтому его и конвоирует личная охрана. -Сотница воткнула в землю палку для котелка и начала обкладывать ее камнями.
      Второй караван приближался. Лежа на земле, Делайс уже всем телом ощущал, как камни слабо вздрагивают от мерного топота лошадей.
      -- Привет! - крикнул Бреселида с седла. - Ну вы и скачите! Что, всю дорогу галопом гнали?
      Она спешилась и подошла к костру. Ее караван разбивал лагерь рядом с телегами Македы.
      -- Дальше вместе пойдем? - угрюмо спросила та.
      Всадница кивнула, вытянув замерзшие руки к огню. Женщины поднялись, давая ей место.
      -- Где пленный-то?
      -- Там. - Македа неопределенно махнула рукой в сторону степи. Отполз куда-то.
      -- Не убежит?
      -- Такие не бегают.
      Среди охраны поднялся дружный смех.
      Бреселида, севшая было у огня на корточки, поднялась и в нескольких шагах от костра нашла Делайса, забившегося в неглубокую ложбинку между камнями.
      -- Всю дорогу его что ли пешком гнали? - удивилась она. - Так и душу можно вытрясти.
      -- Кажись, все. - кивнула Македа. На ее простодушном рябом лице появилось хитроватое выражение. - Отгулял парень. - она хлопнула Бреселиду по плечу.
      -- А верхом посадить ума не хватило? - меотянка зло сбросила ее руку.
      -- Сама знаешь, -- Македа понизила голос и ощущение ее простоты пропало, -- Тиргитао не хочет переговоров.
      -- Это не значит, что их не будет. - отрезала Бреселида. Она присела на корточки возле Делайса и осторожно повернула его голову. - Дышит.
      -- Все равно сдохнет. - обозлилась Македа. - Его надо закопать здесь и не морочить нам голову!
      Бреселида выпрямилась.
      -- В твоем отряде 20 человек. В моем сотня. - ее рука легла на акинак. - Не спорь со мной, Македа.
      Сотница набычилась и отошла в сторону.
      Чертыхаясь себе под нос, сестра царицы расстегнула шерстяной плащ и накинула его на неподвижное тело Делайса.
      -- Что же делать? -- она явно обращалась не к нему. -- Положить на телегу под шкуры? Все равно замерзнет.
      -- Я смогу ехать верхом. -- едва слышно отозвался пленный. -Отлежусь и поеду. -- сильный грудной кашель помешал ему говорить дальше.
      -- Эй! -- всадница подняла руку, подзывая своих "амазонок". -- Костер уже развели? Помогите мне отвести его к огню.
      Две женщины поспешили к ней. Вместе они подняли пленного под руки. Между телегами не так задувало. Ему освободили место у костра, бросили на землю волчьи шкуры и сверху укутали сына архонта тяжелыми, как железо, войлочными плащами.
      -- Сиди, мальчик, -- сказала пожилая меотянка, орудовавшая у огня. -Я сейчас дам тебе чебреца с лимонником. У кого масло?
      Она наполнила горячим отваром глиняный скифос, и Делайс долго грел окоченевшие пальцы на его расписных стенках.
      -- Может, ему меду развести? -- предложила молодая круглолицая синдийка, которая вместе со старухой притащила пленного к огню.
      -- А есть? -- с сомнением спросила Бреселида. -- Радка, посмотри, мы брали соты?
      Мед, растаявший в горячем чебреце с маслом, пить было приятно. Жаркое варево сначала обожгло горло, потом согрело желудок и заструилось по жилам. Через минуту смертельно усталого Делайса разморило и он лег. На него сверху набросали еще волчьих шкур, и сын архонта почувствовал, что холод, наконец, отступает.
      Сквозь пелену дремоты он видел сидящих у костра женщин. Евших, пивших, разговаривавших о своем. И удивился тому, что они ни чем не злее него самого. Просто враги. На время похода -- не больше. А изменись положение, снова станут союзниками. Почему они должны его жалеть? Только потому, что ему самому себя жалко?
      -- Эта Македа, стерва, каких мало. -- сказала седая. -- Доверили довезти пленного, специальную охрану дали: видать, важная птица. Не-ет, уездила в хвост и в гриву.
      -- Она считает, что угадала волю царицы. -- усмехнулась Бреселида. -Собачья преданность: смотреть хозяйке в рот и додумывать, что тебе прямо не сказали.
      -- Так можно и промахнуться, -- пожала плечами седая. -- Ваша бабка этого не любила. Потому мы с ней и ладили. А Ламакеда, как сейчас Тиргитао, слова поперек пережить не могла. Живо лишила меня сотни. Вот и хожу на старости лет в простых всадницах. -- она присвистнула. -- За один возглас против!
      -- Зато тебе не в чем себя упрекнуть. -- Бреселида хлопнула ее по плечу.
      Это было последнее, что слышал Делайс, прежде чем сон накатил на него теплой волной.
      * * *
      Утром Бреселида прогнала Македу с ее всадницами обратно. Она не скрывала раздражения и обещала обо всем рассказать царице. Крик сотниц был слышен даже из телег с пленными, хотя обе женщины предусмотрительно отошли в степь.
      -- Пантикапейская потаскуха! -- вопила Македа.
      -- Овца в клещах! Лишайная гадюка!
      Делайс попытался это представить. Вышло забавно.
      Бреселида быстрым шагом возвращалась в лагерь. Она была не в том настроении, когда с ней можно спорить. Всадница не позволила сыну архонта ехать верхом, поскольку его сильно знобило. Делайса положили на телегу, укрыли шкурами и тронулись в путь.
      Некоторое время пленный пытался смотреть по сторонам. Караван двигался не быстро. В какой-то момент с телегой поравнялся высокий человек в накинутом на голову гиматии. Он повернулся к Делайсу и откинул плащ с лица.
      -- Я же говорил, что все будет хорошо. -- улыбнулся солнечный лучник.
      -- Хорошо? -- не поверил своим ушам пленный.
      Но его собеседник уже растаял в воздухе.
      "У меня бред", -- сын архонта откинулся на жесткие шкуры и закрыл глаза.
      В этот день Делайс выспался на неделю вперед. Старая меотянка, по имени Гикая каждые три часа будила его и заставляла пить горячий отвар, который быстро остывал, а в холодном виде приносил мало пользы.
      Уже через сутки Делайс почувствовал себя лучше и попытался слезть с телеги. В этом была насущная необходимость. С пленного не спускали глаз, и отойти за камни без конвоя он не мог.
      -- Ну не убегу же я! -- взвыл несчастный, с ненавистью глядя на Бреселиду. -- Кругом степь, холод. Куда я денусь?
      -- Обернешься волком и ускачешь к своим. -- рассмеялась женщина. -Иди.
      -- Даже волки не гадят под себя. -- ворчал пленный, пристраиваясь за грядой валунов.
      -- Голову не опускай. -- раздался вдруг у него над ухом голос сотницы. -- Попытаешься сбежать, выстрелю.
      Делайс потрясенно поднял глаза. Ему-то казалось, что он довольно далеко отошел от лагеря. Однако Бреселида в сопровождении Радки и Гикаи неведомым образом оказалась совсем рядом и, вскинув, небольшой лук, держала его висок на прицеле.
      От гнева и унижения в глазах Делайса помутилось, и тут он снова почувствовал, как его зрение начинает двоиться. В напряженном плавящемся воздухе вокруг трех лучниц воин вдруг увидел явственные черные контуры, точно они отбрасывали тень в каком-то другом мире. А вдалеке между телегами преспокойно ходила Бреселида, перекликаясь с подругами и не обращая на пленного никакого внимания.
      В этот же миг по команде черной сотницы ее служанки спустили стрелы, и Делайс понял, что сейчас его постигнет участь Асандра Большого. Чтобы спастись, он резко оттолкнулся ногами и рыбой полетел вперед. Сразу за грядой валунов начиналась довольно глубокая расщелина, поросшая колючим щибляком.
      Бреселида из лагеря видела, как пленник зашел за камни, вокруг которых колыхалось легкое марево, странное для таких холодных дней. Потом раздался его гневный крик, и все заметили, как он оторвался от земли, прыгая в пропасть.
      Пролетев несколько локтей, пленник ударился о выступ. Кустарник задержал катившееся тело. Избитый и исцарапанный Делайс был извлечен из расщелины. При этом Радка награждала его пинками не хуже Македы.
      -- Хорошо прогулялся? -- осведомилась Бреселида. -- Облегчил душу? -она едва сдерживалась. -- А теперь запомни. -- Сотница отступила на шаг, намотала на руку хлыст, сделав подобие кожаной рукавицы, и со всего размаху стукнула его кулаком в челюсть.
      Делайс был выше нее и удар рассек ему подбородок с низу. Пошла кровь.
      -- Я могу поступить с тобой так же, как Македа. -- зло процедила всадница. -- Пойдешь пешком, без плаща, а если надо, босиком. Раз не понимаешь хорошего обращения.
      Делайс сплюнул кровь под ноги. От удара он еще и прокусил губу. Оскорбительно было получать по зубам, особенно за то, в чем ты не виноват.
      -- Приведите ему коня, -- бросила Бреселида. -- Он уже выздоровел!
      * * *
      Через сутки караван вышел на морское побережье. Делайс слышал, как Гикая объясняла Радке, что это только начало Меотийской косы и отсюда им до бродов еще дня полтора пути по хорошей погоде.
      Море штормило, свинцовые тучи двигались по небу, накрывая степь. В прорывах между ними изредка появлялось яркое холодное солнце.
      Ночевали в странном месте под названием Урочище Девы. У самого моря высилась громадная скала в виде склоненной к воде женской головы. Как только караван въехал сюда, Бреселида повела себя очень странно. Дергалась, поминутно на всех срывалась, отъезжала от отряда в степь и, наконец, не приняла участия в обильном жертвоприношении на скале.
      Деве подарили много золотых кубков, побросав их в море. Потом зарезали ягненка и спалили его тушку.
      Старая Гикая ворчала, что без человека Дева их не пропустит к бродам. В караване полно пленных и нечего мелочиться. Но Бреселида как будто оглохла.
      -- Что ты к ней вяжешься? -- возмутилась, наконец, Радка. -- Она никогда не приносит здесь жертвы. Сама знаешь!
      -- Я знаю побольше твоего! -- огрызнулась старуха. -- Но это не дело. Она должна примириться с Трехликой.
      Ночью Делайс потихоньку отполз от лагеря. Он страшно мучился желудком. От плохой воды его кишки совершенно не знали, что выбрать: мертвый запор или постоянный понос.
      Прогулявшись в степь, сын архонта возвращался довольный собой, когда увидел на скале Девы слабый огонек. Интерес к жизни постепенно возвращался к нему, и сейчас Делайс был как раз в состоянии предпринять вылазку.
      Стараясь не шуршать камешками, он поднялся по узкой, слабо белевшей в темноте дорожке и затаился, не поднимая головы над гребнем скалы. У алтаря была Бреселида, она сбрызгивала маленькое пламя вином. По ее щекам текли слезы.
      -- Уходи. -- бормотала меотянка. -- Я отдам тебе палец. Только оставь меня в покое.
      "Надо ее скрутить, прежде чем она себя покалечит", -- подумал Делайс и начал было подниматься из-за камня, и тут на вершине громадного валуна , образовывавшего голову Девы, пленник увидел плотный сгусток темноты, более черный, чем все вокруг. Делайс протер глаза.
      Сгусток не исчез. Более того -- он шевельнулся, и сын архонта ясно рассмотрел громадные черные крылья, сотканные из ночного мрака. С головы чудовища свисали змеи. Рот был оскален, а узкий длинный язык высунут, с него тонкой серебристой струйкой лунного света капала слюна.
      Хотя раньше Делайс никогда не видел подобного урода, он готов был поклясться, что и страшная Птица на Совином холме, и три черных лучницы у расщелины, и Медуза с головы Девы -- одно и то же существо.
      Чудовище взмахнуло крыльями, намереваясь наброситься на женщину у огонька. Воин в одно мгновение рванулся с места, сбил Бреселиду с ног, оттолкнул в сторону и, падая вместе с ней, успел выдернуть из ножен на ее поясе короткий акинак.
      Тварь накрыла их обоих, Делайс только и мог что ткнуть мечом в вязкую темноту. Режущий слух клекот пронесся над скалой. Люди почувствовали нестерпимый жар, точно их, как не прогоревшие бревна, сунули поглубже в костер... И тут далеко на востоке темный край неба озарился крошечным ободком солнца. "Уже утро? -- мелькнуло в голове у Делайса. -- Не рано?" Наваждение исчезло.
      Меотянка, тяжело дыша села. Если б не боль, адским пламенем жегшая кожу, сын архонта уже сейчас усомнился бы, что побывал под крыльями самой смерти. Он помог оглушенной ударом Бреселиде встать. У обоих лица были красными, точно они сунули их в огонь.
      -- Не принимает даже жертву. -- сокрушенно сказала женщина.
      Делайс вернул ей меч. Молча они спустились со скалы. Начинался рассвет.
      -- Иди в лагерь. - сотница подтолкнула его к телегам. -- Я посижу на берегу.
      Делайс покачал головой.
      -- Оно может вернуться.
      -- Оно рано или поздно вернется. -- устало вздохнула Бреселида.
      Спутники стояли у песчаной косы, за которой гудело темное море. Отчаявшись прогнать пленного, меотянка расстелила плащ на холодном песке, села и знаком пригласила его опуститься рядом.
      -- Ты тоже думаешь, что Тиргитао возьмет город? -- враждебно спросил Делайс.
      -- Нет. -- всадница покачала головой. -- У Пантикапея хорошие укрепления. Твой отец постарался. С наскока их не преодолеть, а для осады степная армия не годится.
      -- Тогда зачем? -- Пленный тоже присел на плащ. -- Сколько это еще будет продолжаться?
      Бреселида пожала плечами.
      -- Пока Гекатей жив, город не сдадут. Но, -- она повернула к собеседнику усталое лицо, -- если с ним что-нибудь случится, ворота перед Тиргитао будут немедленно открыты.
      -- Неужели ты думаешь, что мой отец единственный, кто готов защищать Пантикапей? -- усмехнулся Делайс.
      -- Купцы уже и сейчас пострадали, не успев отправить в Афины весь хлеб. -- пояснила меотянка. -- А за зиму их запасы уменьшатся, съеденные осажденными. Поэтому стоит архонту разжать кулак, как они заключат мир с царицей на выгодных условиях. Думаю, твое освобождение будет одним из них.
      Делайс с сомнением хмыкнул.
      -- Кажется, Гекатей ясно показал, что моя жизнь не имеет для него значения. Твой застреленный жеребец тому свидетель.
      -- Он просто хотел внушить и нам, и своим подданным, что давить на него бесполезно. Но я-то потом осмотрела свою бедную лошадь. -- Бреселида тихо рассмеялась. -- Все стрелы били очень высоко. Потому и пришлись в шею, а не в бок. Ну? Выше твоей головы.
      Делайс опешил. "Вот значит как?" Отец не хотел его убить? Он в это не верил. Слишком сжился со своей отверженностью.
      -- А если переговоры не увенчаются успехом?
      -- А если... А если... -- рассердилась всадница.
      Делайс в упор смотрел на нее.
      -- Если переговоры не увенчаются успехом, -- передразнила его Бреселида, -- Я помогу тебе бежать... В качестве извинения за то, что била тебя при всех.
      Не глядя больше на него, она встала и зашагала к телегам.
      Пленник остался на берегу. Сотница не боялась, что он куда-нибудь пропадет из этого безлюдного места. На горизонте широкой малиновой полосой зажигался новый день. Ближайшее время не сулило Делайсу ничего хорошего. А обещанию меотийской кошки можно ли верить?
      VIII
      Тропинка вилась по холму, потом ныряла в овраг и вновь выводила на гребень. Справа сколько хватала глаз покоилось море. Его виноцветные волны с белыми барашками бежали к берегу и ударялись о серые изъеденные солью скалы. Выше царила весенняя степь, покрытая клочковатым зеленым ковром, еще не потерявшим от жары свою свежесть.
      То здесь, то там сквозь тонкий слой земли пробивалось скальное основание. Сверху оно напоминало одинокие надгробья в желто-фиолетовых разводах лишайников. Маленькой всаднице, погонявшей лохматую степную лошадку, эти плиты казались могилами древних воинов, разбросанными среди звенящей травы.
      Кто лежал под ними? В какой битве пал? Или эта черствая земля никогда не знала мира?
      Лучница Арета возвращалась в лагерь непобедимой Тиргитао, великой царицы, которую предал и оскорбил вероломный супруг. После жарких осенних боев и тяжелой зимней осады весна заставила армию меотянок отойти от Пантикапея на тучные прибрежные пастбища. Здесь они надеялись нагулять лошадям бока и дождаться из-за пролива пополнения, чтобы вновь штурмовать город.
      Архонт, должно быть, сейчас праздновал победу, отогнав оголодавших за холодные месяцы всадниц от крепости более чем на два дня пути. Он не чувствовал, что, уйдя в степь, они оказались у себя домом. Бескрайняя, нежная она нянчила своих дочерей и укрывала от врагов. Что могут трусы-греки, засевшие в городе? Они даже нос боятся показать за стены! А здесь, в жарких ладонях меотийских равнин хозяйками всегда останутся всадницы. И они отомстят. О, как они отомстят! Каждому. За все.
      Арета пятками колотила рыжую понурую лошадку, которая перебирала сбитыми копытами по глинистой дороге. За балкой, поросшей держи-деревом, будет бухта со скалой, похожей на льва. А там полдня до Урочища Девы, где разбит лагерь Тиргитао.
      Вдруг вдалеке послышался тихий свист. Словно ветер трепал туго натянутую ткань. Арета насторожилась, звук шел с берега. Вероятно, внизу в скалах кто-то притаился. Рука всадницы инстинктивно потянула из-за спины лук. Вложив стрелу, девушка соскочила на землю, и осторожным шагом начала подкрадываться к краю обрыва. У большого серого камня в черно-зеленых пятнах мха Арета остановилась и выглянула за край. Отсюда хорошо был виден берег.
      Узкая полоска песка в уютной бухте, огороженной каменной грядой, кусочек моря без волн -- как нарочно были созданы для уединения. Пологая дорога в две колеи, едва намеченная на примятой траве, вела вниз. Картинка, представившаяся глазам грязной усталой всадницы, второй день рыскавшей в окрестностях Пантикапея, казалась совершенно нереальной.
      Тело Ареты ныло от долгой верховой езды, пустые кишки сворачивались в жгут, одежда воняла конским потом, а там, внизу у кромки прибоя стояла изящная колесница с ярким алым зонтом, запряженная двумя рослыми белыми жеребцами. Под легким навесом из шелка был разбит завтрак -- амфора с вином, хлеб, сушеные дольки абрикосов.
      На песке лицом вверх лежал мужчина. Он разнежился на солнце и явно заснул. В паре стадий от берега в предательски прозрачной воде плавала женщина. Мелкое Меотийское море у побережья уже было настолько теплым, что смельчаки отваживались купаться.
      Арета потерла глаза, чтоб развеять наваждение. Может, она перегрелась? Или ее водят злобные духи здешних мест? Кто сейчас ездит купаться? Пусть и вблизи от города!
      Девушку охватила злость. Люди внизу были явно богаты. И беспечны. Ни охраны, ни оружия. Одни зонтики! А ведь такие жеребцы стоят целое состояние. Людей тоже можно продать. Если они богаты, их выкупят родные. Отказываться от добычи всадница не могла.
      Однако приходилось выбирать: женщина или мужчина? С двумя противниками она не справится. Да и с одним будет тяжеловато. Хорошо, что мужчина спит. К нему можно подкрасться, оглушить и связать. Но женщина поднимет крик. "В сущности выбора-то и нет", -- усмехнулась Арета.
      Она положила стрелу на лук и бесконечно долго прицеливалась в плескавшуюся на глубине фигуру. Снять женщину надо было с одного выстрела, ни то испуганные крики разбудят ее спутника.
      Мысленно воззвав к Деве, Арета спустила тетиву. Стреляла она хорошо. Удаляющаяся пернатая смерть сначала превратилась в иголку, а потом воткнулась женщине в горло. Та даже не успела выдохнуть. Всадница видела, как на воде булькнул красный фонтанчик, и жертва пошла ко дну.
      Мужчина не пошевелился.
      Арета начала осторожно спускаться со склона. Больше всего она боялась наступить на гадючье гнездо, чтоб прянувшие из-под ног змеи своим шипеньем не разбудили спящего. "Амазонка" видела его затылок. Черные прямые волосы шевелил ветер. На лицо бы накинут край снятого плаща, чтобы солнце не мешало спать.
      Затаив дыхание, Арета подобралась совсем близко, держа наготове акинак. Она перевернула меч лезвием вверх и со всей силы ударила ручкой от виска к уху -- по касательной, чтоб оглушить жертву, а не проломить ей череп. Впрочем, на последнее при своих скромных силах Арета не рассчитывала.
      Мужчина слабо вскрикнул. Вернее резко втянул воздух. Его ноги дернулись и он застыл. "Хорошая работа", -- похвалила себя всадница. Она не спеша отвязала от пояса длинную ременную веревку, соединила руки пленника впереди и крепко связала ему запястья. Ноги должны были оставаться свободными -- пусть топает сам. Конец веревки девушка прикрутила к колеснице. Коней она собиралась вести под уздцы, двигаясь рядом с ними верхом.
      Пройдя под навес, всадница подняла хлеб и стала с жадностью запихивать его себе в рот. Потом так же жадно, давясь, сделала несколько больших глотков вина. Остаток она вылила из амфоры в воду у берега, благодаря Деву за подаренный успех.
      Набрав немного соленой морской воды, Арета вернулась к пленнику, чтоб плеснуть ему на голову. Только теперь она подняла плащ с лица мужчины.
      Ужас, который лучница пережила при виде своего неожиданного трофея, чуть не вызвал столбняк. Перед ней на песке лежал архонт Гекатей, самый грозный из пантикапейских воинов -- негодяй и предатель!
      Как он мог так сплоховать? Отправиться на прогулку под стены крепости один? Без охраны? Неужели он был настолько уверен в полном контроле эллинских войск над окрестностями?
      Арета не верила своим глазам. Ей несказанно повезло. Главное теперь дотащить его в лагерь. А там уж Тиргитао разберется, что делать.
      Гекатей застонал и начал открывать глаза. Арета вдруг испугалось. Ей почему-то очень не хотелось встречаться с ним лицом к лицу. Она вообще не хотела с ним разговаривать. Привезти царице и дело с концом. Пойдут посулы, просьбы, оправдания, попытки напомнить, что он, Гекатей, сделал меотянкам хорошего... Хорошее было. И много. Но потом все перечеркнула война. Он, Гекатей все перечеркнул!
      Всадница отмотала уши своего мягкого колпака, спасавшего голову на солнце, и запахнула лицо одним из длинных концов. Потом пошла к лошади, села верхом, подхватила под уздцы одного из белых жеребцов и поехала вперед.
      -- Вставай! -- крикнула она через плечо.
      Гекатей с трудом поднялся. Голова у него гудела. Сначала он шел молча. Потом началось.
      -- Эй! Послушай! Ты делаешь ошибку.
      Арета не повернула головы.
      -- Я богат. Ты получишь выкуп в десять раз больше, чем сможешь выручить за меня на рынке!
      Молчание.
      -- Ты глухая? Девочка! Черт возьми!
      Она слегка покачала головой.
      -- Да остановись же ты, дура! -- Гекатей едва поспевал за дергавшей его вперед веревкой. -- Я дам тебе золото. -- он последними словами ругал себя за беспечность. -- Я знаю, ты служишь Тиргитао, но подумай: мы вас все равно скоро вышвырнем обратно за пролив!
      Арета хмыкнула.
      -- А с золотом ты сможешь жить в Пантикапее, среди людей... Тебя никто не тронет! Слово архонта.
      Всадница потянула лошадей под уздцы вперед, и ее пленник вынужден был бежать.
      -- Ты не веришь мне, я понимаю, -- задыхаясь, продолжал он, как только колесница миновала крутой подъем и пошла ровнее. -- У нас в крепости живут меотянки...
      "Ваши рабыни!" -- зло фыркнула девушка.
      -- Мы не причиняем им вреда!
      Арета вздрогнула, как от толчка в спину, повернулась к нему и с силой полоснула Гекатея хлыстом.
      -- Заткнись! И иди.
      Архонта поразила ее злость.
      -- Не пойду! -- вдруг тоже закричал он. -- Никуда отсюда не пойду! Думаешь продать меня? -- пленник с размаху сел на землю. -- Ломаного гроша за меня не получишь, драная кошка! -- веревка натянулась и потащила его по дороге.
      Арета, не обращая на это внимания, все тянула лошадей под уздцы.
      -- Меня отберут у тебя, как только ты приедешь в лагерь! -- выл ей в спину Гекатей. -- Тиргитао потреплет тебя в благодарность по щеке и все!
      Арета усмехнулась: как хорошо он знал царицу.
      -- Ты ничего не выиграешь! Ничего! Да послушай же...
      Девушка повернула голову и придержала лошадей, так что лежавший на земле пленник смог подняться. Ободренный ее поступком он продолжал:
      -- Прошу тебя, не веди меня к Тиргитао! Ты же знаешь, что она со мной сделает!
      Арета молча смотрела на него.
      -- Какая тебе корысть в моей смерти, девочка? Я готов заплатить большой выкуп. Что тебе тут в степи? Уйдем в Пантикапей. Честью клянусь, там живет много женщин из твоего народа. Никто их пальцем не трогает!
      На миг Арете остро захотелось ему поверить. Даже если он лгал. Пойти куда глаза глядят из этих проклятых мест... где про нее все все знают... Начать совсем другую, новую жизнь среди незнакомых людей...
      Она смотрела на его взмокшие черные волосы, на черты лица, ставшие за годы союза почти такими же родными, как у Тиргитао, и не могла понять, как он такой сильный и надежный, мог допустить предательство?
      -- Ну же? -- он почти улыбался ей.
      Арета медленно покачала головой.
      -- Почему?! -- взвыл несчастный, со всего размаху въехав ногой по заднику колесницы. -- Почему, ради богов?!
      Всадница отпустила повод белых жеребцов, тронула ногами свою кобылку, подъехала к нему и отмотала ткань, закрывавшую лицо.
      -- Я из номада Ферусы. -- только и сказа она.
      Глаза Гекатея расширились. Кажется, в первую секунду он не поверил. Потом как-то странно выдохнул двумя порциями, словно воздух не шел у него из легких.
      С минуту они смотрели друг на друга, потом Арета вернулась к лошадям, снова взяла их под уздцы, и колесница покатилась вперед.
      Теперь он молчал. Это было еще тяжелее, чем крики и жалобы. Арета спиной чувствовала его взгляд, но ехала, не оборачиваясь. Им не о чем было говорить. Все, что могло случиться плохого, уже случилось. Слова ничего не меняли.
      Гекатей шел, переставляя сбитые о камни ноги, и до боли закусив нижнюю губу. Кого угодно он рассчитывал встретить здесь, но только не всадницу из отряда Ферусы. Все они погибли. В том, что именно лучница из преданного им скифам номада тащила его к смерти, был страшный закон судьбы.
      Какого же дурака он свалял, демонстративно отправившись купаться в скалы за крепостью -- с любовницей и без охраны! Хотел показать защитникам, что в окрестностях Пантикапея больше нечего бояться. Меотянок нет поблизости, и люди могут жить спокойно.
      Первое время Гекатей еще надеялся, что на них наткнется патруль из крепости. Но с каждым часом его надежда таяла. Ни каравана купцов, ни вооруженного отряда, ни разъезда. Степь была пустой. Стада давно угнали в крепость, хлеб сожгли, из обгоревших поселков не выли даже собаки.
      Теперь архонт не пытался сопротивляться. Глядя на мерно покачивавшуюся спину Ареты, он знал, что не всех из отряда Ферусы скифы убили. Эта вот, например, выжила. Но, как видно, так и не пережила случившегося. Бессмысленно было просить пощады у девочки, поруганной бородатыми ублюдками Скила.
      Она жаждала мести, и только месть подняла ее в седло. Гекатей хорошо знал меотянок, попытка сломать их приводила только к тому, что они превращались в кремневые истуканы. Если б между ними не лежала страшная ночь скифского нападения, то она, исходя из своих степных понятий о чести, наверняка отпустила бы его. Гекатей не был простым пленником, его ждала только смерть. Однако во всем случившемся всадница винила именно архонта.
      * * *
      Лишь к вечеру крошечный караван Ареты достиг подножия Девичьей скалы. Лагерь Тиргитао лежал в просторной котловине. Со стороны степи его закрывал двугорбый холм, от воды отделяла широкая полоска песка и серая скальная гряда.
      -- Конец. -- сухо сказал Гекатей. Это были последние слова, которые услышала от него Арета.
      Огибая холм, они наткнулись на несколько патрулей. Архонт с досадой подумал, что, если б его разъезды вокруг Пантикапея несли службу также бдительно, как меотянки, он был бы спасен.
      Гекатей закрыл воспаленные от пыли веки и представил, что ничего этого нет. Остро захотелось вернуться всего на несколько часов назад, когда утром милая Левкоя, собираясь на прогулку, аккуратно шнуровала ему сандалии, а он смотрел на белую точку ее макушки среди тугих каштановых завитков...
      Веревка резко дернула руки пленника вперед, и архонт нехотя открыл глаза. Перед ним, как соляное изваяние, сидела верхом Арета, ожидая, пока очередной патруль осмотрит ее добычу. Эта жестокая девочка, помнившая только свою боль, убила Левкою. Да и его жизнь не продлится до завтра. Страшно было сознавать себя стоящим на дороге со связанными руками и выдерживать злорадно-любопытные взгляды всадниц Тиргитао.
      Арета разумно не сказала им, кого ведет. Иначе они разорвали бы Гекатея на месте.
      Описав дугу вокруг холма, "амазонка" и ее пленник увидели, наконец, ряды войлочных палаток с круглыми разноцветными щитами у входов. На мгновение Гекатею показалось, что Тиргитао нет в лагере, потому что вызолоченный конский хвост -- знак царского рода -- завернулся от ветра за шест и не был виден. Пленник испытал что-то вроде облегчения, хотя знал, что отсрочка только увеличивает муки заключенного. В следующую секунду морской бриз вновь начал трепать царский штандарт перед самым большим из шатров, и сердце Гекатея сжалось.
      Он понуро опустил голову, исподлобья глядя, как Арета спрыгнула с коня и на подгибающихся от усталости ногах побрела к кухне. Там стояла громадная врытая в землю амфора с водой. Всадница хотела пить. Гекатей сглотнул, ощущая, как пересохло горло. Однако о нем едва ли кто-то здесь позаботится.
      Две молодые меотянки по знаку Ареты начали выпрягать лошадей из колесницы. В это время со стороны холма раздался звук трубы, дробный топот копыт, и на площадку перед лагерем ворвалась кавалькада всадниц на взмыленных лошадях. Впереди мчалась царица в золотом поясе -- она лично объезжала окрестности, но, как видно, увлеклась охотой. Через шею ее лошади была перекинута косуля.
      -- Мы настреляли вам сусликов! -- весело крикнула Тиргитао и осеклась, споткнувшись взглядом о пленника.
      Гекатей пронаблюдал смену чувств на ее лице: удивление, недоверие и, наконец, хищная, мстительная радость.
      -- Кто... кто его поймал? -- неожиданно осипшим голосом спросила она.
      -- Я. -- Арета выступила вперед и поклонилась Тиргитао.
      -- Девочка моя, иди сюда, я тебя расцелую! -- царица спрыгнула с седла и, взяв подошедшую Арету ладонями за щеки, сочно расцеловала под крики общего восторга.
      Потом Тиргитао повернулась к архонту, и в ее кошачьих глазах зажглось мрачное торжество.
      -- Здравствуй Гекатей.
      -- Здравствуй. -- глухо ответил он.
      Странно, но за все годы союза он так и не научился понимать эту диковатую женщину. Ее непредсказуемость, неуравновешенность, вспышки ничем не вызванного гнева и столь же неожиданной щедрости сбивали архонта с толку. Она казалась зыбкой, как море в шторм, и никогда нельзя было заранее сказать, что царица сделает в следующий момент.
      Вот и сейчас Тиргитао хрипло рассмеялась и, протянув руку, похлопала мужа по щеке. В ее жесте было столько угрозы, что никто из присутствующих ни на секунду не усомнился в истинных намерениях царицы.
      -- В грот его и на цепь. -- бросила она. -- Когда вернется Гекуба? Сколько можно собирать травы?
      Последние слова ясно обрисовали для Гекатея его дальнейшую участь. Упоминание главной жрицы Трехликой не сулило ему ничего, кроме скорой гекатомбы.
      Архонта отвели в сквозной грот, служивший кладовой для съестных припасов. Здесь, в холодке, они дольше не портились. Но человека, вошедшего в тень круглых каменных сводов, ожидала погребная сырость. Только что он задыхался на адском пекле, теперь продрог до костей.
      Гекатея приковали к стене толстой медной цепью. Может быть, здесь держали животных, предназначенных к забою? Хотя почему не держать их на воздухе? Или он не первый пленник, кого привели сюда?
      Прямо перед ним на шероховатой стене желтой выцветшей охрой был нарисован мальчик Дионис с огромным устремленным вверх фаллосом. Кроме этого, подпиравшего небо члена, в облике Страдальца не было ничего победного. Голый, измученный, безоружный с многочисленными ранами, отмеченными более густой красноватой краской, он стоял в окружении девяти женщин, выстроившихся полумесяцем. Это была убивающая луна.
      На жрицах красовались короткие треугольные юбки. Они стояли по возрасту. На левом крыле совсем юные девочки с плоской грудью. В центре зрелые, явно рожавшие женщины с полными молока сосцами и не пустым чревом. Замыкали полукруг старые жрицы с вывороченными от многочисленных родов животами и отвислым выменем.
      Среди них бегали собаки, а высоко над головами большая черная ворона несла в когтях крошечную фигурку -- отлетающую душу Диониса.
      Еще минута, и опьяненные погоней жрицы кинутся на него, чтоб растерзать и разбросать тело в борозде. Чем больше жертва будет при этом стенать и плакать, тем больше дождей выпадет на следующий год.
      Гекатей облизнул разом пересохшие губы. Он стоял в пещере, где держали жертвы для священной охоты. На стене кто-то пальцем написал: "Бедный Пел". Кто был этот Пел? Спасся он или был растерзан, как Дионис? Надпись была сделана сукровицей пополам с какой-то грязью.
      Гекатей закрыл глаза. Разыгравшееся воображение живо нарисовало картину, как несчастный стоял у стены. Из разбитого носа текла кровь помолам с соплями и слезами. Под ногами образовалась целая лужа. Пленник опустил руку и написал свое имя: "Бедный Пел". Бедный Гекатей!
      Архонт попытался расслабиться. Это у него плохо получилось, но на время он впал в оцепенение.
      За ним пришли ближе к полуночи. Яркая луна над морем была хорошо видна сквозь второй выход пещеры. Широкая дорожка жидкого серебра колыхалась на волнах. "По ней сегодня уйдет моя душа", -- подумал Гекатей.
      Его вытолкнули на улицу. Там уже собралась целая процессия меотянок с факелами в руках. Шесть пар жриц несли на головах священные дары в плоских плетеных корзинах. За ними катилась колесница с низкими бортами, в которую впрягли его прекрасных белых жеребцов. На ней стояла деревянная статуя Девы с ярко-золотым полумесяцем на лбу. Прямо за колесницей было место жертвы, и стражницы тупыми концами пик втолкнули Гекатея туда.
      Следом двинулось целое шествие. Только теперь бывший "царь" увидел Гекубу в красном жреческом гиматии, плотно закрывавшем голову старой гарпии. Рядом с ней шла Арета, которую прорицательница крепко держала костлявой рукой за локоть. Девочка слегка пошатывалась, и Гекатей подумал, что она для поддержки сил уже надышалась дымом сожженных листьев лавра. Их аромат стойко держался в воздухе и даже ему слегка ударил в голову.
      Вдруг стало смешно. Чего они все вырядились в красное и тащатся с похоронными рожами? Сейчас его убьют и что с того?
      Следом за распирающей радостью сердце захлестнула тоска. Захотелось выть. Через несколько шагов по свежему воздуху голова стала необычайно ясной. И вот тут нахлынул страх.
      * * *
      Арету сильно мутило. Она так и не смогла есть сегодня после приезда в лагерь. Как испуганный зверек, девочка забилась в угол своей палатки и продрожала до темноты. Она знала, что делает что-то не то. Что каковы бы ни были вины Гекатея, Тиргитао заплатит ему сторицей. Смутное раскаяние шевельнулось у нее в душе. Почему она не убила его еще в степи?
      В голову лезли совсем не те воспоминания, которые могли поддержать ее ненависть. Вместо перекошенных рож и тяжелого дыхания скотов, насиловавших ее у камней, перед глазами вставала залитая солнцем дорога к пантикапейским воротам и в конце нее облаченный в золото улыбающийся архонт богатыми дарами встречает отряд меотянок, прибывший в город с хлебом...
      Когда на небе стали зажигаться первые звезды, Арета все-таки вышла из шатра. У входа на небольшом камне, как старая черная птица, сидела Гекуба. Жрица терпеливо ждала чего-то. Взглянув на девушку выцветшими пустыми глазами, она протянула:
      -- Сильный ветер сегодня.
      Всадница не ответила.
      -- С моря весной всегда ветер. -- продолжала прорицательница. -- Если б он дул из степи, луна была бы красной.
      На душе у Ареты сделалось еще тяжелее.
      -- Луна и так сегодня будет красной. -- сказала она.
      Гекуба рассмеялась.
      -- Я принесла тебе нож. -- старуха раскрыла плоскую корзину, лежавшую у нее на коленях.
      Девушка отступила назад.
      -- Не бойся. Это просто. -- ободрила ее жрица. -- Как только теплая волна крови омоет твои руки, тебе станет снова хорошо. Богиня позаботится об этом.
      -- Но я не могу. -- с усилием проговорила Арета. -- Трехликой служат чистые девы...
      -- Все смоется. -- устало кивнула Гекуба. -- Все забудется. Возьми.
      Старая прорицательница почти силой сунула в руки девушки плетенку. Иди приготовься. Скоро шествие. Слезы ни к чему.
      Теперь, подходя к скале, Арета сжимала в побелевшем кулаке кремневый нож. Она плохо соображала, что происходит вокруг. Дым лавра позволял ее мыслям течь извилистыми дорожками, далекими от всего земного. Ей казалось, что каменная Дева шевелится и вздыхает, едва сдерживая нетерпение. Трехликой хочется получить новые одежды для молодого бога-спутника, который уже износил тело предыдущей жертвы.
      * * *
      Скрипя зубами, архонт позволил охранницам вытолкнуть себя из-за повозки и поставить под самой скалой. Тут он опять заметил в толпе лицо Ареты. Она была мертвенно бледна и смотрела на него невидящими глазами. Гекуба поддерживала у нее в руку большой кремневый нож. Только тут до Гекатея дошло, что девочку готовят к посвящению. Он запоздало усмехнулся и крепко сжал губы. Пусть у них будет самое засушливое лете в жизни!
      Царица в сопровождении Гекубы подошла к архонту совсем близко. Если б у него были развязаны руки, он бы вцепился ей в горло.
      -- У тебя будет шанс спастись. -- Тиргитао говорила бесстрастно, но по кривой ухмылке старой жрицы Гекатей понял, что шанс не велик.
      -- Видишь этих девятерых женщин? -- царица хлыстом показала на своих спутниц, выстроившихся вокруг него полумесяцем. -- Во имя Девы мы начнем охоту, когда луна встанет между двумя рогами этого холма. Если сможешь убежать -- живи.
      Последнее слово она точно выплюнула ему в лицо. Но архонт утерся. Надежда на жизнь, даже самая глупая, все-таки лучше, чем ничего. Он с сомнением посмотрел на небо. Редкие тучи плыли по низу и не скрыли бы ночное светило, даже если б захотели.
      Тиргитао посчитала нужным развеять его сомнения.
      -- Ночь лунная. И это плохо для тебя.
      Гекатей промолчал, обводя глазами своих будущих преследовательниц. Он знал, чего от него хотят: стать дичью для этих сильных поджарых сук, готовых взять кровавый след.
      Это были три совсем юные девушки во главе с Аретой. Они держали в руках луки. Три рослых молодых женщины с рыбачьими сетями. И три откровенные старухи с серповидными кремневыми ножами.
      Вглядевшись в лица, пылавшие румянцем даже в темноте, Гекатей понял, что женщины уже нажевались плюща и едва сдерживают восторг от предстоящей травли. Он хорошо знал, что на бегу они придут в еще больший экстаз. Что после священной охоты зверь обычно не выживает. И что смерть, если они его все-таки поймают, не будет легкой.
      Луна встала из-за гребня большого холма, и в тот же миг, подошедшая сзади стражница перерезала веревки на руках пленника. У самого уха резко ударил тимпан.
      -- Беги! -- крикнула Тиргитао.
      Архонт получил сильный удар тупым концом копья между лопаток и чуть не упал. Он с трудом удержал равновесие, взмахнул руками и что есть сил понесся в темную глубину степи, где каждый камень, каждый пригорок и каждая ложбина могли стать его спасением.
      Преследовательницы дали ему немного отбежать, а затем ринулись по следу, как стая гончих. Они глубоко вдыхали теплый запах ночи и прекрасно видели черную фигуру, мчавшуюся впереди них.
      Первой тройкой предводительствовала сама царица. Она вела женщин с сетями. Во главе старух бежала Гекуба. За ними по камням следовали юные участницы травли, с ужасом и восторгом ловя каждое движение первой в жизни охоты.
      -- Цельтесь. -- Гекуба махнула рукой, и разом три стрелы сорвались с тетивы.
      Две просвистели над головой Гекатея, а третья вонзилась ему в плечо.
      -- Ты попала. -- главная жрица схватила за руку молчаливую лучницу, которая, казалось, слабо соображала, что происходит.
      Это была Арета. Ей действительно грезилось, что она на охоте.
      -- Пока твое дело окончено. Следуй за мной.
      Девушка послушно поплелась за старухой. Остальные продолжили бег.
      Удар в плечо был неожиданным. Кто бы мог подумать, что в темноте вообще можно прицелиться! Чертыхаясь, архонт остановился, вцепился рукой в древко у самой раны и с силой дернул его на себя. Елкообразный наконечник с зазубринами вышел, причинив неимоверную боль.
      Ощупав пальцами трехгранное лезвие, Гекатей с ужасом осознал, что как бы он теперь ни зажимал рану, кровь все равно будет течь. Преследовательницы найдут его по кровавому следу, где бы жертва не спряталась. Он подхватил с земли ком сухой черствой грязи и прижал к плечу. На какое-то время это могло спасти положение. Но ненадолго.
      Затем оглянувшись на приближающихся жриц, архонт вновь побежал. Теперь уже двигаться ему было намного труднее. Разом заныли разбитые за день ноги, подступили голодная тошнота и усталость. Нужно было спрятаться еще до того, как потеря крови окончательно лишит его сил.
      Справа был терновник, вползавший по каменистой россыпи на склон. Слева -- неглубокий ручей с топкими берегами. Беглеца инстинктивно потянуло наверх. Он ринулся к колючим кустам, Гекатею казалось, что, если он скроется в их глубине за ветками, преследовательницы могут его не заметить.
      По доносившимся снизу голосам архонт понял, что женщины разделились. Часть пошла по ручью, часть углубилась в степь. Еще раньше от них отошла еще пара охотниц. Судя по шелесту сухой травы, на холм не поднялся никто.
      Подождав немного, Гекатей выдохнул, боясь прежде времени радоваться тому, что жрицы сбились со следа. Ветер не доносил до него ни единого шороха человеческих ног. Обостренный опасностью слух различал даже биение крыльев мухи в паутине над головой. Но шагов не было слышно.
      Посидев так еще с минуту, архонт решил проползти немного между камнями и выглянуть с другой стороны холма, чтоб понять, куда направились преследовательницы.
      * * *
      -- Ступай туда. -- Гекуба почти тащила Арету за руку. -- Спрячешься здесь, в расщелине. Мы погоним его на тебя. Когда он окажется тут, тебе останется только ранить его так, чтоб он не мог двигаться. Потом мы подбежим и закончим ритуал.
      Девушка кивнула. В этот миг ей хотелось только одного: привалиться к серому валуну у корней шелковицы и закрыть глаза. Так она сидела, когда главная жрица оставила ее под развесистым деревом.
      Сначала Арета ничего не видела. Только зеленые гусеницы, облюбовавшие тутовник, сыпались на землю в темноте после каждого порыва ветра.
      Потом голое ячменное поле, расстилавшееся перед камнями, начало слабо отливать серебром, хотя луна забежала за тучу. Девушка подумала, что это действие лавра заставляет ее видеть все вокруг в ином свете. Ее слабо покачивало из стороны в сторону, как в лодке, а присевшая рядом на камень вертишейка начала тихо напевать:
      Хель и Хольда ходят об руку,
      На полях в ночи целуются,
      На полгода разлучаются,
      Чтобы утром снова встретиться...
      * * *
      Некоторое время Гекатей с величайшей осторожностью перетягивал свое тело от камня к камню и от ствола к стволу, стараясь наделать не больше шума, чем ползущая змея. Сбив всего несколько прошлогодних осиных гнезд, он добрался до края зарослей, за которыми холм резко обрывался.
      Секунду мужчина медлил, прежде чем высунуть голову, потом осторожно приподнялся и заглянул вниз.
      Там, застыв и напряженно глядя вверх, стояла одна из молодых охотниц с луком. Находись она на пару локтей в стороне, и это не произвело бы на Гекатея такого ошеломляющего впечатления. Но, чтобы подкараулить жертву, девушка выбрала настолько точное место засады, что даже их глаза встретились сразу, и архонт не прочел в них ничего, кроме восторга.
      -- Заяц! -- крикнула она и тут же спустила стрелу.
      Беглец не успел пригнуться. На этот раз трехгранный наконечник ударил ему под ключицу. На палец выше -- и это было бы горло.
      Гекатей дернул локтями, мелкая крошка посыпалась из-под них. Шум и крики лучницы привлекли ее подруг. Теперь архонт снова мог только бежать.
      Не разбирая дороги, Гекатей скатился с той стороны холма, по которой недавно взобрался наверх. И вновь очутился у ручья.
      По опыту он знал, что вырывать вторую стрелу, так неудачно засевшую у него под ключицей не стоит. Кровь сразу ударит фонтаном, и жертва мгновенно потеряет силы. Поэтому архонт сломал древко поближе к наконечнику, чтоб оно не мешало ему двигаться.
      Судя по приближающимся из-за холма голосам, охотницы были на той стороне ручья. Кровавые пятна на земле вели их к жертве. Сбить этих гончих со следа можно было, лишь перебежав воду. Архонт бросился через топкий берег, на слух угадывая журчание впереди.
      Под ногами в грязи скользили змеи. На мгновение Гекатею показалось, что их укус был бы лучшим выходом. Он страшно устал. Потерял много крови. Рано или поздно его найдут. И тогда его участи не позавидует даже висельник. Но архонт не привык отказываться от борьбы. Он много повидал, правда, никогда не оказывался в таком положении, как сейчас. И все же... все же...
      Машинально переставляя ноги, беглец побрел по ручью, чтоб хоть на какое-то время охотницы потеряли его след. Впереди шелестели высокой осокой заросли. Архонт ускорил шаг, и вода под его сандалиями заплескалась громче, чем журчал ручей.
      -- Осетр! -- крикнула новая жрица, неожиданно выныривая на шум из-за береговых кустов.
      Она бросила сеть, но промахнулась. Ее подруга, выскочившая с другой стороны ручья, оказалась проворнее. Плотно сплетенные веревочные петли, захлестнули Гекатею голову.
      Обе руки архонта давно отяжелели, но он сумел поднять их и вцепиться в сеть. Когда-то длань Гекатея славилась своим ударом. Длинным мечом для верхового боя он разрубал противника до седла. Страх смерти прибавил ему сил, и веревка затрещала под набрякшими пальцами архонта.
      В следующую минуту он ударом свернул скулу жрице, накинувшей сеть, и, опустив кулак, размозжил череп другой, появившейся следом. Но вторая охотница за "Осетром" успела со всего размаху вонзить в ногу жертве свой трезубец. Гекатей не сразу вытащил его, а когда дернул, разворотил себе пол ступни.
      Он захромал прочь. Теперь широкий кровавый след тянулся за ним, как темная борозда за пахарем. В короткой драке у ручья архонт потерял последние силы и слишком хорошо понимал, что он их уже не восстановит.
      Оставшаяся на противоположном берегу жрица громким свистом сзывала подруг. Двух беглец успокоил навсегда. Но остальные шесть продолжали преследование, и где-то среди черных колышащихся трав потерялась седьмая. Она в любой момент могла налететь на него с криком:
      -- Перепел!
      Гекатей терял скорость. Он уже не бежал, а брел, волоча за собой ногу. Так, должно быть, чувствует себя колодник, на время оторвавшийся от охраны, но знающий, что далеко ему не уйти.
      Из предплечья перестала течь кровь, а правая рука повисла плетью. Из-за засевшего под ключицей острия стрелы беглец почти не мог дышать. Каждый глоток воздуха давался ему с болью. Сейчас Гекатея не надо было даже добивать. Упасть где-нибудь на землю и сразу умереть -- это было бы избавлением. Но священную охоту никто не начинает, ради такого конца.
      За спиной от ручья уже слышались крики и тяжелое дыхание, далеко разносившиеся в темноте. Охотницы вышли на берег и вновь взяли след. Они набирали темп, в то время как жертва двигалась все медленнее и медленнее. Преследовательницы давно могли настичь его, но они растянулись дугой, не давая Гекатею свернуть ни в право, ни в лево. Словно гнали его к определенной цели.
      Вскоре он хорошо различил ее -- белевшая в темноте гряда камней над обрывом, увенчанная раскидистой шелковицей. Она росла за сжатым ячменным полем. Короткая прошлогодняя стерня, торчавшая из земли, уже щекотала и колола архонту ноги. На мгновение ему показалось, что он спасен. Не в смысле -- будет жить. Но хоть умрет достойно.
      Дерево. Камни. Обрыв. Один прыжок -- и все.
      Ни стыда. Ни боли. Ни ужаса еще живого тела, которое кромсают на куски тупыми каменными ножами и раскидывают вокруг.
      Он мужчина. Он воин. Полтора десятка лет он защищал этот проклятый город! Он не может умереть так... Как мальчик Дионис, на котором в экстазе скачут задастые фурии, попутно отхватывая то нос, то пальцы.
      Еще шаг.
      Из черной тени между валунами появилась другая тень. Она выскользнула на дорогу и встала перед Гекатеем, преградив ему путь к обрыву.
      Это была всего лишь девочка. Хрупкая. Не особенно рослая. Но у архонта уже не осталось сил отшвырнуть ее в сторону. Не было сил даже шагнуть вперед. Он грузно повалился на колени. Не потому что хотел встать в эту позу, просто ноги больше не держали.
      В этот миг луна, выглянув из-за дерева, ярко осветила Арету. За время сидения среди холодных камней лавровый дым несколько выветрился у нее из головы. Но все происходящее еще виделось девушке в ярко-серебристых тонах и шло медленно-медленно, как танец с чашами.
      Увидев ее, Гекатей застонал. Почему подлецам все сходит с рук? А он единственный раз пошел на сделку с самим собой -- и вот его грех, стоит и сморит черными пустыми глазами.
      Если б эта девочка погибла, ему было бы легче. Смерть убивает боль. Но она жила.
      "Я хотел только, чтоб эти сволочи поняли: надо строить стену, через бреши могут прийти скифы... чтоб они почувствовали на себе..."
      Сзади на поле послышался хруст стерни под дюжиной усталых ног. Девушка шагнула к жертве. "Ты должна только ранить его так, чтоб он не смог двигаться. А дальше мы завершим ритуал". Но он и так не двигался. Стоял и смотрел, как она водит ножом по руке вверх-вниз, вверх-вниз, и не может понять, зачем это нужно.
      -- Арета! -- окликнули ее с другого конца поля.
      -- Ячмень. -- тихо прошептала девушка. Нож твердо лег ей в ладонь.
      Гекатей закрыл глаза, и в ту же секунду, всадница ловко перехватила ему горло от уха до уха.
      Архонт еще успел с удивлением понять, что захлебывается кровью, что мчащиеся по полю фурии уже никогда его не догонят. Он успел испытать последнюю волну стыда перед чумазой девочкой, которую хладнокровно отдал насильникам Скила и которая сейчас пожалела его -- загнанного и безоружного.
      Из-за края поля появилась первая тройка преследовательниц. Тиргитао, тяжело дыша, уставилась на мертвое тело мужа. С минуту царица молчала, потом подняла глаза на Арету и усмехнулась:
      -- Тебе никогда не быть жрицей.
      Гекуба с явным отвращением ногой повернула тело Гекатея.
      -- Ты хоть понимаешь, что натворила? -- она махнула рукой, приказывая жрицам разорвать останки жертвы.
      Охотницы ринулись на Гекатея, сбивая друг друга с ног. Сплошной клубок женских тел скрыл врага от осоловевших глаз Ареты. Она стояла в оцепенении, не в силах двинуться с места. А жадные подруги не пригласили ее на пир.
      До ушей девушки долетал треск ломаемых костей. Когда охотницы отхлынули, взгляду Ареты представился окровавленный остов, лишенный всех человеческих черт. На голове не было ни глаз, ни носа, ни ушей. Комок волос и содранной кожи валялся в стороне. Руки, обрубленные по локоть, раскинуты в разные стороны. Живот вспорот и кишки разметаны по земле.
      Она знала, что Гекатей уже мертв. Однако в рассеченной груди все еще ударялось о ребра сердце.
      Жрицы давно слезли и ушли, оставив самой Матери Гекате забрать душу жертвы. А Арета все стояла над телом, не в силах отвести глаз от вздрагивающих внутренностей. Наконец, она подняла с земли оброненный кем-то из подруг нож и, коротко размахнувшись, остановила трепыхание синевато-бурого сердца.
      IX
      Сын архонта стоял у окна и ссыпал остатки завтрака на карниз. Ему нравилось смотреть, как голуби методично загаживают барельефы царского дворца в Горгиппии. Захватив этот эллинский город еще при бабке Тиргитао, меотийцы сделали его своей временной столицей. Кочевники толком не умели жить в городах - могли разбить кибитки на агоре или выпустить овец щипать траву вокруг обводного рва. Поэтому основное население Горгиппии, по прежнему составляли греки-колонисты.
      Царский дворец - бывший дом народных собраний, перестроенный в варварском вкусе - блистал сказочной роскошью. В первый момент, когда Делайса ввели под его своды, пленник на минуту лишился дара речи. Он никогда не видел такого богатства - оштукатуренные стены, забранные расшитыми войлочными коврами, полы из горной сосны, кипарисовые стулья и столы, инкрустированные слоновой костью, золотая посуда, цистерны для воды на крышах...
      Отведенные ему комнаты были скромнее, но и они во много раз превосходили те, в которых сын архонта привык жить дома. И все же Делайс не задумываясь предпочел бы слежавшуюся солому в хлеву, лишь бы сбежать отсюда. Но за ним внимательно следили и ни разу не дали такой возможности.
      Бреселида сделала все от нее зависевшее, чтоб сына архонта приняли с почетом и обращались с ним соответственно высокому происхождению. За зиму она несколько раз ездила через пролив к армии сестры и после первой же отлучки привезла в Горгиппию Пелея. А ведь Делайс только заикнулся, что беспокоится о друге.
      Впрочем, жизнь - смешная штука. Непостижимым для пленника образом верзила-гоплит сделался любовником царской сестры. "Не надо было щелкать клювом", -- сокрушенно сказал себе Делайс. Сам он просто не мог принять такой игры, пока находился в плену. Кто же знал, что неволя растянется на годы! А Пелей был другим человеком. Когда друзья после долгой разлуки вновь оказались вместе, его глаза светились нескрываемым, бесстыдным счастьем.
      -- Она очень добрая, -- как бы оправдываясь, сказал он Делайсу. - Я вообще не знал, что такие люди бывают! Со мной никогда в жизни никто так не обращался.
      -- Добрая. - протянул сын архонта, щупая пальцами шрам на подбородке.
      Всякий раз, когда Бреселида вновь уезжала, бедняга гоплит изводился едва ли не больше, чем сам Делайс в ожидании свободы.
      -- А вдруг она возьмет себе кого-нибудь? - поминутно вскакивал он. Что я здесь сижу?
      Свобода его явно не интересовала.
      -- Послушай, -- однажды прямо спросил Делайс. - Если мне позволят вернуться домой, ты поедешь со мной?
      Пелей заколебался. Было видно, что выбор слишком труден для его сердца. Но выбирать не пришлось.
      Друзья сидели в просторном мегароне под окном в потолке, с которого свисали длинные плети глициний, стелившиеся по мозаичному полу. Стояла весна, и теплый ветер обрывал белые цветки, засыпая лепестками трехногий стол.
      Сзади послышались торопливые шаги, и из темной галереи за спиной у мужчин появилась Бреселида. Она выглядела мрачнее тучи. По ее лицу Делайс понял, что хорошего ждать не приходится, и внутренне напрягся.
      -- У меня плохие новости. - почему-то сиплым голосом сказала всадница. - Прости, но твой отец Гекатей...
      Делайс схватился руками за подлокотники, привстал да так и остался нависать над креслом, ожидая, что она скажет: "...не потребовал твоего освобождения".
      -- ... погиб. - с явным усилием выговорила сестра царицы.
      В первую секунду до Делайса не дошел смысл ее слов. Может быть, потому что смерть не ассоциировалась у него с отцом. Такой сильный, могущественный человек как Гекатей просто не мог умереть. Кто угодно, только не он! Великий воин, великий правитель... "Мой отец..."
      -- Как... -- Делайс тоже почувствовал, что не справляется с голосом. - Как?! - закричал пленник, почти насильно вдолбив себе в голову слова Бреселиды. - Как это случилось? Где?
      Он уже стоял напротив нее и непроизвольно сжимал кулаки. Вид у него был такой, что сотница отступила назад, а Пелей попытался втиснуться между ними. Но сын архонта ему не позволил, одним ударом отшвырнув более рослого и мощного друга в угол.
      -- Как он погиб? - Делайс со всей силы схватил Бреселиду за плечи и начал отчаянно трясти, едва ли сознавая, что делает.
      -- Я... я не знаю! - задыхалась она. - Тебе... лучше не знать...
      -- Зачем ты его щадишь? - раздался с порога враждебный голос.
      Делайс резко обернулся. В дверях стояла ухмыляющаяся Македа.
      -- Скажи ему правду. - презрительно кинула она. - Что его отца, великого архонта Пантикапея, непобедимого Гекатея, -- каждое слово жгло откровенной издевкой, -- как зайца, загнали на священной охоте и до смерти заездили девять жриц Гекаты. А потом с еще живого ободрали все мясо, до костей...
      Дальше она не договорила. Делайс с воем ринулся на нее и убил бы. На этот раз точно убил бы. Задушил собственными руками. Если бы две рослые стражницы, стоявшие у дверей, не закрыли начальницу царской охраны, скрестив копья. Пленник отшвырнул их, но Македа успела отступить в глубину галереи и вытащить акинак.
      -- Ну, мальчик, давай! - она хохотала ему в лицо, поддразнивая острым клинком. - Прыгай прямо сюда. Я тебя жду. Что? Оружия нет? Привыкай, гаденыш! У тебя теперь никогда не будет оружия.
      Делайс все-таки прыгнул. Ему было все равно. Его душили такая ненависть и такое горе, что Македа могла их только прекратить, но никак не усугубить. И она, паскуда, сделала свой выпад. Прямо в неприкрытый ничем ни то что панцирем, даже поясом - живот. Никто не успел отреагировать. Бреселида, у которой только что голова моталась из стороны в сторону, с трудом переводила дыхание. Стражницы, ошалевшие от ярости пленного - всегда спокойного и погруженного в себя - поднимались, держась руками за стены.
      Только Пелей, пострадавший раньше других, уже успел вскочить на ноги. Минуту назад опасность угрожала Бреселиде, и он готов был свернуть за нее другу скулу. Сейчас Македа метила в живот его "брату и господину". Гоплит с воплем оттолкнул Делайса, а сам принял острую бронзу в пах. Он еще успел удивиться, что не чувствует холода металла у себя в кишках, и догадаться, что меч согрелся на солнце - день-то жаркий, а ножны из темной кожи... А потом согнулся, как перерубленный тростник на болоте, и грузно, со всей тяжестью своего огромного тренированного тела - 8 локтей костей и мускулов -- осел на пол.
      Бреселида подбежала как раз для того, чтоб подхватить его голову, и Делайс не услышал характерного стука затылка об пол. Черные прямые волосы Пелея рассыпались у нее на коленях. Сын архонта наклонился над другом, который морщась, зажимал ладонью глубокую рану.
      -- Пелей! Пелей... Держись, мы сейчас перевяжем...
      Гоплит не без труда поднял веки и на его простодушном лице зажглась улыбка, от которой у Делайса все перевернулось внутри.
      -- Выходит я первый освободился. - прошептал он. - Хоть мне и не за чем... А вы, господин, так хотели на волю. Простите меня.
      Его голова упала набок, и на ладони Бреселиды побежала тонкая струйка крови из уголка его еще теплых губ.
      Женщина быстро пришла в себя и схватилась за меч. Ее не смущало то, что Македа почти вдвое крупнее. Однако стражницы не допустили схватки. Что такое смерть раба? Пустяк. Об этом даже никто не спросит. А вот если Македа убьет сестру царицы... Одна из охранниц дула в золотой свисток, висевший у нее на шее, пока щеки не лопнули. Прибежавшие со двора всадницы помогли растащить Бреселиду и ее чертыхавшуюся противницу, которой царская сестра уже рассекла бровь.
      Делайс все это время держал на руках неподвижное тело Пелея и никак не мог поверить, что и друг его бросил. Ужас одиночества придавил сына архонта каменной плитой. И пока Бреселида не плеснула ему в лицо воды из тазика для мытья рук, он не пошевелился.
      Хоронили Пелия они вдвоем. В Горгиппии был очень тихий некрополь за городской стеной - холм весь поросший невысокими соснами. Сухая и мягкая земля песком осыпалась под лопатой. Погребальный костер горел долго, и за все это время ни Делайс, ни Бреселида не сказали друг другу ни слова. Склепа гоплит не удостоился и его почерневший прах был опущен в небольшую известняковую урну, а затем зарыт на склоне холма с видом на залив.
      -- Наверное, ему бы здесь понравилось. - всадница размазала слезы тыльной стороной ладони.
      -- Ему бы понравилось дома. - возразил Делайс.
      -- Ты скоро попадешь домой. - Бреселида вздохнула. - Переговоры уже начались. Я завтра уезжаю к Тиргитао. Надеюсь вернуться не с такими плохими новостями, как в этот раз.
      Она вернулась только через месяц, исхудавшая и вся какая-то помятая, хотя дорога через пролив летом вовсе не была через чур утомительна. И снова сердце пленника сжалось при одном взгляде на вестницу - такие несчастные люди не приносят добрых новостей.
      -- Я не знаю, как сказать тебе... -- она мялась в дверях его покоев, и Делайсу показалось, что повторяется дурной сон. Вот только Пелея теперь рядом с ним не было.
      -- Переговоры сорваны? - в груди у сына архонта похолодело. Он встал с ложа, отложив блюдо с ломтиками дыни.
      -- Нет. Напротив. Прошли очень успешно. - всадница прятала глаза.
      -- Купцы не вспомнили обо мне? - губы Делайса сложились в саркастическую усмешку. - Я же говорил...
      -- Вспомнили. Очень даже вспомнили. - прервала его Бреселида. - Между Пантикапеем и царицей меотов вновь заключен союз, - она запнулась, и Делайсу стало совсем нехорошо, -- скрепить который по обычаю решено браком нового властителя города и Тиргитао.
      Пленник пока не слишком понимал, какое это к нему имеет отношение.
      -- Ты наследовал отцу в обоих случаях. - в упор глядя на него, наконец, выговорила Бреселида. - Народное собрание даровало тебе титул "археонакта", это не совсем архонт, а как бы...
      -- Может быть, ты не будешь переводить мне койне? - взвился Делайс.
      -- По нашим законам ты - царь. - продолжала Бреселида, решив сразу выговорить ему все до конца. - Тиргитао не отпустит тебя жить в Пантакапей, она не хочет больше столкнуться с предательством союзника и мятежом колонистов. Ты останешься здесь. Купцов это особенно устраивает.
      -- Почему? - почти машинально спросил он.
      -- Потому что твой отец слишком долго выкручивал им руки, теперь они хотят править в городе всем базаром. - в ее голосе слышалось нескрываемое раздражение. - Тиргитао прекрасно понимает, какие выгоды ей это сулит. За год-два Пантикапей ослабеет и станет легкой добычей для скифов. К кому тогда обратятся твои соплеменники? К великой и могущественной Тиргитао. А она потребует в оплату за помощь уже не союза, а полного подчинения. Бреселида сокрушенно развела руками. - Я ничего не могу для тебя сделать. Отныне ты царь и муж моей сестры.
      -- А меня... спросить... -- с трудом выговорил Делайс, потом махнул рукой и быстро зашагал во внутренние покои, чтоб ни Бреселида, никто другой не видели душившего его отчаяния.
      Пленник повалился на кровать, вцепился зубами в шерстяное покрывало и до отказа забил его в рот. Эта проклятая тюрьма должна была стать для него домом! О Тиргитао он вообще не думал. Такое казалось выше сил. Родной город предал его. Здесь к нему сносно относилась только Бреселида. А Бреселида... тут воспаленное сознание Делайса прорезала дикая мысль... а Бреселида при своем удивительном влиянии на сестру сделала все возможное, чтоб навсегда оставить его Горгиппии.
      В этот миг он ненавидел всех.
      -- Напрасно ты думаешь о ней плохо. - раздался с подоконника до отвращения знакомый голос. - Да, это она повернула переговоры на обсуждение твоей особы. Но только после того, как узнала, что Тиргитао намеревается убить тебя сразу после заключения нового союза - царица уверена, что ты будешь мстить за отца.
      -- Ама вава. - Делайс не без труда вытянул одеяло изо рта. - Она права, я говорю. - пленник обернулся к окну и с нескрываемой неприязнью уставился на пляску солнечных зайчиков, которые в этот миг приняли форму человеческой фигуры.
      -- И все же Бреселиде ты в который раз обязан головой.
      -- Я предпочел бы...
      Золотой лучник не дал ему говорить.
      -- Здесь предпочитаю я. - сухо отрезал он. - Мне нужно было, чтобы ты очутился здесь. Мне нужно было, чтобы ты стал царем.
      -- У этих... драных кошек? - вспылил Делайс. - После того, как они убили моего отца? Загнали, как дичь, на священной охоте...
      -- Именно после этого. - невозмутимо подтвердил Аполлон. - Пережитая боль не позволит тебе отвернуться от боли других.
      -- Может, я еще должен...
      -- Нет, любить Тиргитао ты не обязан. - возразил солнечный лучник. Я забросил тебя в самое сердце земель, где безраздельно властвует Великая Богиня. Она уже отметила тебя своей ненавистью, и ты будешь с ней бороться, хочешь этого или нет.
      И без того бледное лицо Делайса сделалось еще белее.
      -- Бреселида - твоя единственная опора. - продолжал Аполлон. -- Она тоже ненавистна Трехликой, потому что не любит крови. Можешь ей доверять.
      "Ну, доверять я здесь никому..."
      -- Это твое дело. - оборвал собеседника Феб. - Главное, сделай здесь то, что твой отец только начал в Пантикапее, разрушив святилище Гекаты.
      -- Но как я... выживу... среди этих сумасшедших баб, поклоняющихся смерти?
      -- С тобой будем я и моя флейта... -- рассмеялся гипербореец, и прежде чем Делайс успел сказать еще хоть что-то, золотая фигура на окне вновь рассыпалась на множество беспорядочно скачущих по полу солнечных зайчиков.
      ПЕАН 2
      АМАЗОНКИ
      Аполлон был богом предусмотрительности. Прежде чем отправиться на север, он решил посетить Ареса - покровителя амазонок. Они не были друзьями. Тугодум, как и все вояки, названный сын Зевса завидовал сообразительности солнечного лучника. Пока Арес, глядя в небо, думал: "Вот летят галки," - Аполлон успевал определить погоду на неделю вперед и наплести с три короба предсказаний для тех, кто верил в его болтовню.
      Подлетев к Фракии, где на зеленых холмах обычно обитал воинственный бог, Феб нашел Ареса под сосной. Тот, пыхтя, прикручивал тонким ремешком бронзовый наконечник к копью.
      -- Прекрасная погода, -- начал гипербореец, глядя, как последние лучи осеннего солнца вытапливают из дерева янтарную смолу.
      Арес смерил гостя мрачным взглядом, но ничего не ответил. Аполлон слыл острословом, и простак-копейщик опасался какой-нибудь каверзы с его стороны.
      -- Слышал новость? - наконец, сказал он, закончив работу и уверенно подбрасывая оружие в руке.
      -- Какую? Что Гефест обещал пересчитать тебе ребра, если застанет со своей женой?
      Гипербореец прикусил язык: "Воистину, враг мой!" Он же явился сюда не для того, чтоб дразнить Ареса. Напротив, ему нужен был договор с этим угрюмым несговорчивым истериком, по любому поводу выходившим из себя.
      Сейчас в голове Ареса застряла последняя фраза: "пересчитать ребра".
      -- Это еще кто кому! - его глаза налились кровью и он с такой силой хрястнул по камню копьем, что древко дало длинную трещину. - Ну вот! горестно всплеснул руками фракиец, работа была безнадежно испорчена. - Что за нелегкая тебя принесла?
      Феб нехотя вытащил из-за спины свою волшебную золотую стрелу, коснулся ею копья Ареса, и трещина на глазах срослась, словно края раны.
      -- Ух ты! - поразился Арес. У него даже не хватило ума скрыть свое удивление.
      -- Так какие новости? - Аполлон с изяществом истинного артиста опустился на камень. - На кого ты точишь оружие?
      -- Вепрь проклятый! - вновь вскипел Арес. - Появился в Калидоне и поедает всех на своем пути. Зевс приказал мне справиться с ним. А ведь, -копейщик помедлил, с трудом подбирая слова, -- Черная Свинья - животное Великой Матери, и я не могу поднять на него руку. Кабан - знак моего братства. - он не без гордости распахнул тунику и показал большую татуировку вепря у себя на груди. Сквозь густые рыжие волосы, росшие у фракийца по всему телу, она была почти не видна. Но это не меняло дела. Раз причастившись мясом кабана, человек-вепрь уже не мог ни есть, ни убивать этого зверя без риска вызвать гнев Триединой.
      -- Зевс хочет подставить тебя. - спокойно рассудил Аполлон. - Он завидует твоей близости к Богине Матери. Все знают, что тебе она доверяет больше.
      -- Да, точно! - кипятился Арес, размахивая над головой гостя увесистым копьем. - Я один не предал ее, когда Зевс установил свою власть, и без охоты назвался его сыном.
      -- Он хочет вколотить между вами клин. - методично продолжал Феб. Если ты убьешь священное животное, Геро разгневается и никогда больше не станет помогать тебе. А если вепрь убьет тебя, то она сама останется без помощи.
      -- Ты очень хитер! - с досадой воскликнул Арес. - Да только что проку? Теперь я знаю замыслы Зевса, но ума не приложу, как спасти свою задницу?
      -- Кажется, я могу тебе помочь. - медленно проговорил лучник, снова доставая золотую стрелу. - Она ведь волшебная. Ты видел сам. Бьет без промаха, и все, чего она коснется, погибает. Я мог бы уступить тебе ее на время.
      Глаза Ареса зажглись алчным блеском.
      -- А когда ты убьешь вепря, Триединая не сможет предъявить тебе претензий, -- продолжал Феб. - Стрела-то моя.
      -- А ты сам? - недоверчиво протянул фракиец.
      Аполлон рассмеялся.
      -- Мои отношения с Великой Матерью безнадежно испорчены на ближайший год. Зверем больше, зверем меньше - бери. - он дружелюбно протянул Аресу волшебную стрелу. - Она сама вернется ко мне, когда кабан будет убит. Это не та вещь, которой могут владеть многие.
      Копейщик было протянул руки, но тут же отдернул их.
      -- А что взамен? - на его простоватом лице появилось хитрое выражение: знаем мы вас, благодетелей!
      -- Да пустяки, -- отмахнулся Аполлон. - Совестно даже говорить. Окажи мне небольшую любезность, -- при этом он улыбнулся своей самой застенчивой, самой мягкой, самой обаятельной улыбкой. - Ты ведь знаешь амазонок?
      -- Ну да. - Арес поскреб всей пятерней в затылке. - Я же им покровительствую.
      -- Немного странно, -- начал осторожную разведку Феб, -- ты воплощение мужской доблести...
      Фракиец довольно хмыкнул.
      --... и вдруг помогаешь этим девкам с мечами?
      Копейщик потер лоб. Он не находил здесь никакого противоречия. Хоть тресни.
      -- Тут вот в чем закавыка, -- попытался объяснить он, -- амазонки живут прямо у самого входа в Аид и охраняют материнскую утробу Преисподней. Чтоб оттуда не лезло чего не попадя. Мужчинам такую работу Триединая доверить не может, сам понимаешь. Вот и попросила меня научить этих степных бестий махать мечем. Взамен она обещала, что Афродита будет со мной посговорчивее.
      -- И как? - из вежливости осведомился Феб.
      -- Как! Как! - Арес надулся от гордости. - Великая Мать всегда держит свое слово.
      Солнечный лучник с грустью вздохнул. Этот тупица даже не понимает, что для Триединой ничего не стоит давать подобные обещания. Веди и Афродита, и Геката, и даже его лунная сестра Артемида -- суть одно грозное существо, лишь для вида рассыпавшееся на множество образов. Когда они снова соединятся вместе, ни Аресу, ни Аполлону несдобровать.
      -- А зачем тебе амазонки? - прервал фракиец размышления лучника.
      -- Я отправляюсь в путешествие на север, - отозвался тот, - Сроком на Великий Год и не могу взять с собой ни одной волшебной вещи. А потому стрела твоя. Но я хочу, чтоб ты по крайней мере представил меня свои подопечным мужененавистницам. А то они снесут мне голову, прежде, чем я успею открыть рот и казать: кто и откуда.
      -- Только-то? - расхохотался Арес. - А ты, я вижу, не герой.
      Лучник поморщился.
      -- Ну да ладно, летим. - добродушно согласился копейщик, поднимая с земли свое грозное оружие. - Сам увидишь, что мои девочки вовсе не такие буки, как их малюют.
      * * *
      Они взмыли в воздух и понеслись на северо-восток, держась над морем, а не над горами, где любому пастуху могло взбрести в голову кидаться в пролетающих богов камнями.
      Не прошло и двух часов, как Арес начал снижаться над широкой водной гладью.
      -- Жарко, хочу помочить ноги. - пояснил он. - Вон в той бухточке упала со спины Небесного Быка бедняжка Гелла, когда бежала с Золотым Руном в Колхиду.
      Феб во все глаза всматривался в негостеприимную Темную Пучину, открывавшуюся сразу за Геллеспонтом.
      -- Штормит, -- поеживаясь, сказал он.
      -- Здесь всегда штормит. - беспечно отозвался Арес. - Духи преисподней рвутся наружу. Чтоб их сдерживать и нужны амазонки.
      Аполлон с сомнением хмыкнул. Что может сделать горстка женщин, даже вооруженных? Например, с Медузой или Сиренами?
      -- Ты хоть подарил им какой-нибудь талисман? - спросил он Ареса.
      -- А как же! - фракиец был рад вопросу. В кои-то веки с ним беседовали, а не просто издевались за тупость. - Я отдал им волшебные пояса, которые делают амазонок неуязвимыми в бою и ограждают от любовных чар.
      "Дурья твоя башка! - возмутился Феб. - А как же они живут без сердца?"
      -- Таково было условие Великой Матери. - обиделся Арес. Боги, даже такие недалекие, как копейщик, легко читали мысли друг друга.
      Под их ногами уже простиралась степь, с двух сторон охватывавшая новый пролив. По ней гуляли сухие пылевые смерчи, и путешественники в минуту оказались грязными с головы до ног.
      -- Гляди-ка, за морем еще море! - поразился лучник. - Сколько воды и вся соленая! Непродуманно.
      -- Это не море, так болото. - махнул рукой Арес. - Называется Меотида. Когда ветер с севера, оно гонит в Эвксин всякую гниль.
      Фракиец начал снижаться, и вскоре Аполлон уже мог рассмотреть громадные каменные валуны на дне. Над ними широко колыхались бурые, багряные и золотистые водоросли.
      -- Это место называется Понтес-капинос, -- сообщил Арес, -- Морские сады. Именно здесь чудовища из Аида чаще всего выходят на поверхность и разрывают свои жертвы.
      Аполлон поморщился. Его зоркий глаз действительно разглядел среди камней человеческие кости. И еще золото, много золота. Кубки, блюда, ножи, диадемы.
      -- Похоже, местные племена больше почитают морских чудовищ, чем твоих воительниц, -- протянул Феб.
      Арес равнодушно пожал плечами.
      -- Киммерийцы чтут Великую Мать, Владычицу Преисподней, и разумно не отказывают ей в жертвах. А амазонки лишь поддерживают равновесие, чтобы существа из обоих миров не пересекали границ друг друга.
      Аполлон вздохнул. Он был сыт "равновесием" Триединой по горло. Каждый шаг влек за собой наказание, исполняя которое совершаешь еще более страшные грехи!
      -- Вон, смотри! Амазонки! - Арес прищурился.
      Боги уже стояли на земле. Феб изо всех сил старался выглядеть спокойным, но чувствовал себя неважно. Как только его сандалии коснулись почвы, проклятье начало сбываться. Лучник разом почувствовал необыкновенную тяжесть, навалившуюся на плечи, и понял, что сила бога ушла.
      Сейчас он не был бессмертным. Но не стал и человеком, наделенным душой. Если гиперборейца убьют в его теперешнем состоянии - он умрет навсегда. Растает, потухнет, распылится. Очень страшно быть просто сгустком солнечного света, внезапно обретшим способность мыслить, и не желавшим ее терять.
      Амазонки приближались. С виду простой воинский отряд, и лишь вблизи можно было разглядеть угрюмые женские лица под низко надвинутыми шлемами. Старшая, подняв руку, приветствовала копейщика.
      -- Что это за страшную бабу ты с собой притащил, Арес? - ревниво спросила она, разглядывая длинноволосого гиперборейца.
      -- Это не страшная баба, -- укорил ее фракиец, -- а прекрасный бог Аполлон. Только он слегка запылился в дороге.
      Видок у Феба действительно был не из лучших.
      -- Аполлон, говоришь? - амазонка подбоченилась. - Лучник Триединой? Докажи. - она вытащила гнутую серебряную монету и изо всей силы зашвырнула в небо.
      Феб мгновенно натянул лук и послал стрелу. Для него даже без божественной силы попасть куда надо был не фокус.
      Стрела вернулась с тремя дарами: монетой, пробитой насквозь, ястребом, пролетавшим как раз над ней, и золотой звездой, которую гипербореец все-таки сбил с небес.
      Сняв последний трофей с наконечника, он галантно протянул его амазонке.
      -- Твоя монета теперь с дыркой. Боюсь на нее больше ничего нельзя купить. - сказал лучник. - Возьми хотя бы это.
      Сидевшие верхом женщины захлопали в ладоши. Предводительница прищурилась и спрыгнула с коня.
      -- Ты и правда лучник Великой Матери. - сказала она. - Прости за испытание. Триединая предупреждала меня в сне о твоем скором приходе. Она не приказала тебя убивать, но строго на строго запретила с тобой церемониться. Садись верхом за моей спиной. Мы объезжаем дозором окрестности. Развлеки нас дорогой игрой на флейте.
      Феб повздыхал, попрощался с Аресом, заверив его в надежности золотой стрелы, и полез на лошадь.
      -- Я вижу, вы поладите. - подбодрил его копейщик. - Это Андромаха. Мужеборная. Моя лучшая воительница. Хороший у нее пояс?
      Гипербореец кивнул, глядя на золотой пояс царицы амазонок и прикидывая, что для него будет безопаснее: стащить эту игрушку или положиться на дружелюбие диких женщин?
      * * *
      Заполучив волшебную стрелу, Арес понесся домой и хорошенько припрятал ее под камень у порога своего жилища.
      -- От чего ты так весел? - спросила его Афродита, пришедшая на закате навестить своего прекрасного, но увы безмозглого любовника. -- Еще утром я оставила тебя угрюмым, как скала.
      -- Я нашел решение! - копейщик хватил себя кулаком по ладони. Только не спрашивай, какое, женщина. Я дал слово никому не раскрывать тайны.
      -- Ты? Нашел? - усомнилась Пенорожденная. - Сам?
      К несчастью, Арес совсем не умел лгать. Он мог смерчем пройтись по городам, сметая с лица земли целые народы. Мог сорвать с небес луну и играть ею в мяч. Но врать копейщик не научился. Он всегда запутывался и его быстро припирали к стенке.
      -- Сам, не сам. - буркнул фракиец. - Мне помог хитрец Аполлон. Уж он-то умеет выйти сухим из воды. Что скажешь?
      -- Аполлон? - насторожилась богиня. - Он оскорбил Великую Мать. Хорошего же советчика ты себе выбрал!
      -- Он отдал мне золотую стрелу! - И копейщик выложил возлюбленной все про свой договор с Фебом. -- Лучник готов взять вину за убийство вепря на себя.
      -- Ну и простак же ты! - возмутилась Афродита. - Кто поверит, что кабана убил гипербореец, который сейчас находится в изгнании? Себя-то он как раз подстраховал. А тебя подставил!
      -- Что же мне делать? - взмолился обескураженный фракиец, у которого голова шла кругом от чужого коварства.
      -- Нужно предпринять вот что, -- Афродита взяла волшебную стрелу и своими волшебными пальцами разломила ее надвое вдоль древка. Получилось сразу две тонких стрелы, уже ничем не напоминавшие аполлонову. - Вручи их своим великанам и прикажи спрятаться за кустами в Каледонском лесу друг напротив друга. Когда вепрь пробежит мимо них, пусть стреляют. Хоть один да не промахнется. А если оружие сохранило силу, то обе стрелы попадут в цель. Так ты и убьешь кабана, и сам не станешь рисковать своей головой на опасной охоте, и оружия Аполлона никто не узнает.
      -- Сердце мое! - просиял Арес. - Как хорошо, что я с тобой посоветовался.
      Божественные любовники до утра провели в сосновом шалаше копейщика, предаваясь ласкам и не ожидая беды.
      Между тем Афродита, как и предполагал Феб, ничего не могла скрыть от Великой Матери. Сговор Ареса и Аполлона был раскрыт, не начавшись, и Трехликая решила примерно наказать копейщика.
      Утром в Каледонском лесу великаны От и Эфиальт, туповатые, как и их господин, чуть только увидели волшебного кабана, поднялись из кустов и вскинули луки. Великая Мать, обернувшаяся черной дикой свиньей, скакнула мимо них в каком-то локте. Но когда великаны дружно спустили тетиву, растаяла в воздухе, и несчастные верзилы пронзили друг друга насквозь. Ибо золотая стрела Аполлона, даже разделенная надвое, никогда не давала промаха.
      Как только кровь капнула на нее, она вновь обрела прежнюю форму и улетела в небо, оставив на земле два распростертых тела спутников Ареса.
      * * *
      Пока амазонки ехали, Аполлон играл на флейте. Им нравились нехитрые мелодии, которые заставляли их хохотать во все горло или шмыгать носами, смахивая слезы с ресниц. Они хотели слушать про любовь, такую недоступную в этих местах, и не хотели про подвиги, которые здесь, на Эвксине, были делом обычным.
      У края моря стояла Белая Скала, под которой плескалась огромная борода водорослей. Хорошее место для жертвы.
      Амазонки спешились, и Андромаха подняла руку, приказывая Фебу перестать играть. Он и сам уже оторвал флейту от губ, но зануда Марсий, живший в дудке, не желал прекращать свой свист, пока не допоет песню.
      -- Цыц, -- сказал ему лучник, -- а то сломаю об колено. Не видишь? Здесь опасно.
      -- Мне-то что? - рассмеялся в ответ рапсод. - Я дерево. Это ты смертен.
      Напомнить об этом было жестоко.
      -- Ждем здесь. - приказала царица, и ее спутницы попрятались за камнями. - А ты иди туда. - она знаком указала Фебу на вершину скалы.
      Вот это гостеприимство! Использовать его вместо приманки! Гипербореец попытался возразить, но Андромаха недвусмысленно покачала луком у него перед носом и потыкала в сторону тропинки на скалу.
      Вообще-то Феб любил белые скалы. У него на родине по холодному морю плавали целые глыбы ослепительного льда. Он обожал кататься на них, когда был... бессмертным. Но сейчас именно эта сказа ему очень не нравилась.
      -- Попробуй выманить его песней! - крикнула Андромаха.
      -- Кого его? - огрызнулся Феб.
      -- Плохого мальчика. - рассмеялась она снизу. - А мы пристрелим эту тварь, как только голова поднимется над водой.
      "Нельзя позволять им так обходиться с собой. - в панике думал Аполлон. - А то они постоянно начнут таскать тебя в качестве приманки".
      -- Ну как дела? - злорадно свистнул Марсий. - Интересно быть червяком на крючке?
      -- Ты будешь первое, что разгрызет чудовище, когда кинется на меня, -- пообещал гипербореец.
      Ах, если б с ним сейчас была его золотая стрела! Но ничего, кроме флейты, Фебу не позволено было взять с собой. Он с опаской приложил ее к губам, надеясь свистеть не слишком громко. Однако Марсия трудно было унять. От малейшего дуновения он зашелся таким криком, точно на утесе собралась стая чаек.
      Старания рапсода были вознаграждены. Вода у сказы забурлила и со дна пошли огромные пузыри. Нечто большое поднималось наверх. Через минуту лучник понял: на свете есть твари и пострашнее Пифона. Несчастный змей был всего лишь толстой веревкой по сравнению с горой морщинистой кожи, всплывавшей со дна Эвксина.
      Увидев маленькое существо на гребне сказы, тварь некоторое время решала, съедобно оно или нет. В отличие от других человечков, рассыпавшихся по берегу, оно не просто излучало тепло, а пульсировало ярким солнечным огнем. Страж преисподней инстинктивно боялся обжечься и, вместо того, чтоб наброситься на Аполлона, проявил интерес к более привычным теплым шарикам на берегу. Чудовище нагнуло голову и схватило одну из амазонок. Остальные кинулись в рассыпную. Видимо, они не предполагали, что "плохой мальчик" окажется настолько большим.
      -- Стреляйте же! Глупые бабы! - крикнул Феб. - Оно растопчет вас!
      Земля вздрагивала от тяжелых шагов, даже Белая Скала заметно тряслась. В этот миг на голову Аполлону рухнула с небес его драгоценная стрела, которая, совершив кровавое дело, возвращалась к хозяину. Некогда было думать, нарушает он запрет или нет. Гипербореец издал радостный крик, подхватил стрелу, мигом наложил на тетиву и выстрелил, почти не целясь.
      Феб видел, как тонкий острый луч солнца удаляется от него, пронзает подводную тварь насквозь и выходит наружу, вновь став стрелой.
      Чудовище издало грозный рев, призывая небо в свидетели, что оно не ожидало такого вероломства, и через секунду грянулось оземь. Прямо на глазах его серя морщинистая туша стала коченеть, превращаясь в камень. А солнечный лучник почувствовал себя как-то странно. У него закружилась голова, во рту появился привкус крови, тело ощутило необычайную легкость, точно вот-вот взлетит. Он не мог понять, почему к нему возвращается сила бога. Но она возвращалась!
      -- Ай, ай! - испуганно пропищала флейта, спрятанная в колчане. - Ты нарушил равновесие мира. Теперь все начнет меняться. И не в лучшую сторону.
      Но Аполлон был сейчас слишком потрясен кажущейся простотой, с которой он вернул себе бессмертие. Ослушался Триединой - только и всего!
      С вершины Белой Скалы он сошел уже не пешком по тропинке, а с полным сознанием своего величия переместился по воздуху. Потрясенные амазонки смотрели на него с благоговейным ужасом.
      -- Прости нас, господин золотой стрелы. - Андромаха простерлась перед ним ниц. - Воистину ты велик, раз сотворил такое. - она указала на каменное чудовище, которое с каждой секундой все более и более обретало облик обычной скалы. Разве что чуточку мрачноватой. - Мы хотим отъехать от побережья в степь и устроить праздник в твою честь. - добавила царица. - В знак смирения слагаем к твоим ногам свои пояса, - и Андромаха первая сняла с себя золотой пояс Ареса. - Теперь ты наш господин.
      "Во как! - поразился гипербореец. - Ну я наведу здесь порядок".
      С минуту он наслаждался изъявлением всеобщей покорности, потом велел садиться верхом, себе подать лошадь Андромахи, а ей самой вести его кобылу в поводу. Царица преисполнилась трепета, ибо считала это величайшей честью, и отряд амазонок двинулся в путь.
      На холмах близ безымянной реки женщины устроили праздник. Набили деревянными острогами рыбы, настреляли уток, откупорили бурдюки с вином. Амазонки пировали до глубокой ночи, а Феб, оттаяв сердцем, играл для них веселые песни.
      -- Господин мой, -- сказала Андромаха, когда все уже начали разбредаться спасть. - Ты спас нас сегодня, и мы хотим поставить на этом холме камень в честь Аполлона Амазонского. Скажи, каким священным именем тебя называть во время служб?
      Лучник задумался.
      -- Зовите меня Иетросом, -- сказал он, -- Покровителем странствий. Сдается мне, что эти места не всегда будут безлюдными, и многие придут сюда искать счастья.
      Когда Андромаха с поклоном отошла, Феб задрал голову к небу и показал язык черному ночному лицу Великой Матери.
      ЧАСТЬ ВТОРАЯ
      ЗОЛОТАЯ КОЛЫБЕЛЬ
      I
      С вершины холма ветер доносил черный дым. Он стелился над берегами лимана, заставляя лошадей всхрапывать. Сотница Бреселида провела кулаком по грязной от гари щеке и досадливо поморщилась. Ее всадницы, войдя в победный раж, жгли даже амбары с зерном. Останавливать их было бесполезно. Неистовство боя выходило неистовством грабежа. Сейчас они, ополоумев, носились по улочкам мятежной деревни, добивая последних жителей. Нельзя сказать, чтоб эта картина сильно беспокоила Бреселиду. Но зерно... зерно следовало оставить.
      Ведь именно потому что маленький Дандарик не послал свою долю урожая в царскую казну, отряд меотянок отправился к болотистым низинам, где на свободных от грязи и камней землях росла неплохая пшеница. Хлеб можно было погрузить на телеги и увезти. Впрочем, как и жителей. Люди стоят денег. Не всех же пускать под нож.
      -- Боюсь, нам не достанется ни одной живой души, чтоб объяснить задержку налога, -- бросила сотница подъехавшей к ней молодой синдийке. Есть там еще кто-нибудь, кому наши не намотали кишки на меч?
      -- Да. - всадница тряхнула челкой. - Их добивают. Забавно посмотреть. Там одни мужики. Ума не приложу, куда попрятались все женщины?
      Как бы в подтверждение ее слов из ворот две меотянки выволокли упиравшегося долговязого юношу с залитым кровью лицом.
      -- Этот заперся в доме старосты, -- сообщила одна, -- и отстреливался из лука.
      Она швырнула к ногам командира сломанную гнутую палку с привязанной грубой веревкой. Бреселида с сомнением потрогала ее носком сандалии. "Это лук?"
      -- Ты кто? - озадаченно спросила она.
      Юноша попытался выпрямиться, но меотянки насели ему на плечи.
      -- Меня зовут Сарх. - выплюнул он в лицо захватчице. - Я правитель этого поселка!
      Бреселида зашлась от дыма кашлем.
      -- Ты смеешься надо мной, мальчик? - рявкнула она. - Где это видано, чтоб у дандариев мужчина правил родом? Куда интересно подевались ваши бабы? Вы тут с ума без них посходили?
      Женщина с силой тряхнула пленного за плечо.
      -- Почему вы не открыли ворота, когда увидели щиты с грифонами? Знаки царского рода Тиргитао! Отвечай!
      На мгновение ей показалось, что он боится. Как собака, которая хорошо знает палку хозяина. Бреселида готова была поклясться, что у него дрожит подбородок. Но юноша запрокинул голову и с остервенением выкрикнул:
      -- Наши женщины там, в тростниках, за деревней! Иди посмотри, они еще не до конца ушли в ил!
      -- Ах ты, гаденыш! - одна из державших Тирика меотянок в гневе полоснула его мечом по горлу.
      -- Гикая! Что ты сделала? - набросилась на нее Бреселида. - Он еще многое мог сказать.
      -- Там в деревне найдется пара недобитых болтунов. - проворчала пожилая всадница, вытирая ветхой хламидой убитого кровь на своем клинке. Ты молода, а я всякого насмотрелась. - Гикая откинула седую прядь с загорелого лба. - Сейчас осень. Урожай собран. В каждой деревне праздники с возлиянием крови на полях. Вот здешние мужики и взбесились со страху. Я видела такое лет 20 назад. Тогда еще жертву выбирали по жребию. В одном поселке крестьяне перепились и с перепугу зарезали главную жрицу. Содрали с нее кожу, надели на мальчика и провозгласили его правителем. Через два дня к ним уже присоединилась вся округа. - Гикая вздохнула. - Еле подавили бунт. После этого старая царица запретила приносить в жертву членов одного рода. Стали покупать раба или ловить чужаков. Но что тут произошло?
      "Может, у них не хватило денег на раба. - подумала Бреселида. - Или за весь год ни один путник не забрел на эти болота". Она тронула поводья и пустила лошадь вперед.
      -- Госпожа! Идите сюда! Мы обнаружили их женщин! - к Бреселиде, размахивая снятым шлемом, скакала ее подруга Радка, командовавшая десятком синдийских всадниц. - Они там на поле, за поселком, как и сказал этот... -Радка осеклась, увидев на земле в луже крови тело Сарха. - Зря вы его так легко... -- бросила она. - Сами посмотрите, что они с ними сделали!
      Бреселида пустила лошадь вслед за подругой и, обогнув Дандарик по узкому сухому перешейку, выехала на поля. Эти клиновидные участки, разделенные стоячим в человеческий рост камышом, больше напоминали делянки для огородов. "Амазонка" на миг задумалась, каким адским трудом, должно быть, крестьяне Дандарика отнимали у солончака и воды свой хлеб, ладонями просеивая каждую горсть земли и постоянно подсыпая опускающуюся топкую почву. Ей стало не по себе от мысли, что уже через год эти маленькие клочки полей заглохнут и заилятся без хозяйских рук.
      -- Смотри! - Радка хлыстом указала вперед. - Вот они.
      На тесном поле, окруженном шуршащим тростником, стоял кол с насажанной на него человеческим телом. Издалека оно напоминала чучело. Вокруг страшного монумента валялись разрубленные куски других тел. Судя по тому, что больше ни одна жертва не удостоилась чести торчать над землей, пугая птиц, это была главная жрица. Как и говорила Гикая, с нее содрали кожу. Стаи ворон вились вокруг.
      -- Снимите ее. - приказала Бреселида двум меотянкам, собиравшим останки жертв. - И закопайте вместе с остальными. В поселке остался кто-то живой?
      Сотница миновала искусственную дамбу из утрамбованной земли и въехали в Дандарик между двух обугленных столбов, некогда служивших воротами. Огонь уже сожрал большинство хижин. Обмазанные глиной тростниковые стены трескались от жара и осыпались под ноги лошадям. Вскоре весь поселок должен был превратится в оплывшую дымящуюся кучу грязи.
      Неподалеку от амбара угорелые кошки Бреселиды нашли себе развлечение. Повсюду валялись трупы, но у обугленной стены двое мужчин еще продолжали отбиваться от наседавших на них меотянок. Ради такой потехи всадницы спешились и достали короткие мечи. Их было человек тридцать, но основная часть сидела на земле, ожидая неизбежной развязки.
      Бреселида прищурилась. Ни обликом, ни вооружением незнакомцы не напоминали смуглых низеньких крестьян Дандарика. Один рослый светлокожий с огненно-рыжей бородой вращал длинным тяжелым мечом. Другой маленький, но широкоплечий с плоским лицом и глазами-щелочками отмахивал увесистым акинаком. Их хорошее, явно привозное оружие привлекло внимание сотницы. Судя по приемам боя, чужаки были воинами.
      -- Не плохо. - констатировала Бреселида, наблюдая за рыжим.
      То и дело какая-нибудь из нападавших женщин вскрикивала и отскакивала в сторону. Три лучницы уже валялись на земле и не подавали признаков жизни. Остальные с беспечным азартом делали ставки или готовились попробовать свои силы.
      Бреселида почувствовала волну раздражения. Она не любила необдуманного риска. Женщины обычно проигрывают в ближнем бою. Поэтому всадницы всегда предпочитали осыпать врагов стрелами, проносясь мимо на почтительном расстоянии.
      -- Чего уселись? - гаркнула сотница. - Снимите этих двух из лука. Или вам нравится смотреть, как ранят ваших подруг?
      Потери действительно были серьезны. Двадцать человек на сотню. В каком-то вонючем Дандарике! При чем лишь две всадницы оказались убиты на подступах к поселку: на них рухнула часть загоревшегося частокола. Остальные легли здесь, на улицах, между домами. Хотя защитники оказали бешенное сопротивление, основная часть лучниц Бреселиды пала от рук неизвестно как очутившихся в поселке воинов, а вовсе не крестьян.
      В отдалении среди по крайней мере семи трупов лежал еще один мужчина с боевым топором. Этот был меднокожий и курчавый. Может, быть тавр? Бреселида пожала плечами.
      -- Ну? - снова крикнула она. - Так и будете пялиться?!
      По команде полтора десятка стрел сорвались с тетивы. Желтолицый схватился рукой за горло и рухнул на тела погибших. Рыжий, весь утыканный иглами, как еж, продолжал покачиваясь, стоять, но его отяжелевшая рука опустилась и меч уперся в землю.
      -- Не трогайте его. - Бреселида спешилась. Она сомневалась, что успеет задать умирающему вопросы, но все же подошла.
      -- Кто ты?
      Рыжий прорычал что-то нечленораздельное и начал заваливаться на бок. По щелчку пальцев сотницы двое девушек подхватили пленного.
      -- Ну? Я жду. Откуда ты здесь?
      -- Из ада. - по его губам потекла кровавая струйка, глаза подернулись тусклой пеленой.
      -- Ты храбр. - с расстановкой сказала Бреселида. - Я позволяю тебе умереть с оружием в руках. Можешь сам покончить с собой.
      -- Суки! - выдохнул он, из последних сил стараясь приподнять меч. Не дождетесь!
      Никто не уследил за его рукой. Никто даже не успел вскрикнуть. Падая на землю, рыжебородый вертикально вскинул клинок и одним длинным ударом задел обеих удерживавших его меотянок. Фонтан крови брызнул Бреселиде на ноги. Лучницы осели, держась руками за животы. Акинаки остальных женщин опустились на тело поверженного врага в тот момент, когда он был уже мертв.
      Бреселида с удивлением смотрела в рябое, запрокинутое к небу лицо. Откуда у этого чужого здесь человека такая жгучая ненависть? Что ему сделали всадницы Тиргитао? И почему всегда спокойные, неколебимые в своей тупости крестьяне из болотного края вдруг взялись за оружие?
      Мир перевернулся, как гончарный круг.
      II
      -- Ворота! Скорее закрывайте ворота!
      -- Солнце уже садится!
      Чумазые пастухи, награждая пинками замешкавшихся коров, поспешно загоняли стадо за ветхие деревянные створки.
      -- Опускайте брус! Привалите с нашей стороны камнями!
      Долговязый мужчина с клочковатой черной бородой привычно распоряжался на площади перед воротами. Широко расставив ноги и уперев костлявые руки в бока, он то и дело накидывался на односельчан с бранью.
      -- Дети воронов! Что вы делаете? Куда катите амфоры с вином? Они понадобятся нам в амбаре, чтоб пережить ночь! Клянусь чревом Матери, таких олухов как вы не найти по обе стороны пролива!
      Староста был взбешен. Едва сдерживавшие страх крестьяне вели себя настолько бессмысленно, будто они каждую осень не переживали Дионисид.
      -- Лучшее, что мы можем сделать, мой господин, это не уводить животных в хлев. - обратился к нему мальчик-раб с бритой головой. Он пришел вместе с пастухами и теперь отгонял хворостиной хозяйских коз от общего стада. - Расположим коров, овец и свиней у частокола с внутренней стороны, как живое кольцо, зададим им корма, огородим переносными плетнями, они будут спокойны, -- смело продолжал он. - Если менады ворвутся в деревню, они увязнут в скоте и не скоро доберутся до нас.
      -- Ты большой выдумщик, Тарик. - похлопал его по щеке староста. Ступай домой и позаботься о козах. Тебя ведь никто не спрашивал.
      Мальчик втянул шею. Хотя хозяин и не сердился, он явно был уязвлен прекрасная мысль пришла не ему в голову.
      На пороге просторного дома, выходившего на площадь, в центре деревни появился рослый юноша в черной тунике. Он беспокойно повертел головой, ища кого-то в стаде и вопросительно уставился на старосту.
      -- Где Белерофонт? Я тебя спрашиваю, Филопатр. Где жеребец моей матери?
      -- Не смотри на меня так! - взорвался староста. - Сейчас не время искать всех недостающих животных. Солнце садится!
      -- Но Белерофонт... Как можно было не заметить, что его нет?
      -- У пастухов много забот. - сухо оборвал юношу Филопатр. - Люди напуганы, разве ты не видишь? Многих животных не смогли собрать.
      Юноша щелкнул пальцами.
      -- Откройте ворота. Я сам найду коня, раз эти олухи потеряли его на выпасе!
      -- Не сходи с ума, Элак! - рослая фигура старосты преградила ему дорогу. - За стеной опасно. Посмотри, -- грязный палец Филопатра указал на зеленые гребни гор, залитые прощальным золотистым светом. -- Скоро станет темно. Женщины давно ушли...
      -- Плевать! -- Элак сжал кулаки. -- Я не хочу, чтоб такую лошадь, как Белерофонт, разорвали на куски! Подумай сам, что станет с жеребцом, если на него набредет шествие менад.
      -- А что станет с тобой? -- свистящим шепотом спросил Филопатр. -Воля твоя, но как староста этой деревни я до рассвета не открою ворота ни одной живой душе.
      -- Да как ты смеешь! -- взревел юноша. -- С кем ты говоришь? Я сын главной жрицы и стану править Доросом после тебя, грязная свинья! Неужели ты думаешь, что моя мать не остановит шествия, если встретит меня?
      -- Остановит, -- сухо отозвался Филопатр, -- Если будет помнить, кто ты и кто она...
      -- Господин мой, -- ринулся к ногам Элака мальчик-раб, -- простите нас. Мы упустили коня случайно, он побежал в лес за кобылой. Не ходите туда! Мы уже слышали флейты в горах. Не надо!
      Элак отпихнул его сандалией.
      -- Если вы не желаете открыть мне ворота, я спущусь по веревке за стену. Белерофонт слишком дорогая лошадь, чтоб бросать ее там.
      -- Иди! -- фыркнул староста, -- Лезь через частокол, если надеешься обратно перескочить на своем Пегасе. Мать избаловала тебя без меры. Белерофонт стоил нам прошлогоднего урожая. Если твоя голова вместе с головой этой проклятой лошади окажется по ту сторону забора, мы только посчитаем это справедливым!
      Элак решительно направился к частоколу и, вскарабкавшись по наваленным у ворот камням наверх, легко перемахнул за стену.
      -- Я пойду за ним, -- немедленно воскликнул Тарик. -- Можно, хозяин? -- безрассудная храбрость сына жрицы восхитила мальчика. Он с надеждой уставился на старосту. -- Я проскользну незаметно. А потом расскажу вам, что произойдет.
      Увесистая затрещина обрушилась на затылок раба.
      -- Не докучай мне, сынок. -- наставительно сказал Филопатр. -- Элак высокомерен и глуп. Слепая любовь Алиды сделала его невыносимым. Он, как женщина, упивается собой. Ты же родился в низкой доле и должен думать о делах. Я просил тебя заняться козами!
      * * *
      Крестьяне поспешно загоняли скот в большие хлевы на дальнем конце деревни. Им некогда было раздумывать о безрассудном поступке Элака, тем более что рослая фигура юноши уже скрылась за частоколом.
      -- Несите вино и лепешки в амбар! -- слышался голос Филопатра. -- Да прихватите козьи шкуры, там не на чем сидеть.
      Люди разбрелись исполнять приказание.
      "Какая тупость", -- с досадой думал Элак, стоя уже по внешнюю сторону ограды. Он надеялся, что его выходка вызовет хоть малую толику сочувствия в заскорузлых от непосильного труда душах односельчан. Но нет, они покорно разошлись по домам, чтоб с последним лучом солнца вновь собраться вместе в амбаре, привалить двери камнями и пить, заглушая страх, клубящийся за порогом.
      Он не такой! Он нарушил все знаемые запреты, выскочив ночью Дионисид за ворота поселка. Он всегда хотел это сделать. Всегда хотел знать, куда уходят женщины близлежащих деревень после праздника урожая, когда, казалось бы, все жертвы принесены, а слова сказаны. Что они делают там в горах, и почему утром возвращаются такими... дикими? Их одежда разорвана, волосы растрепаны, тела исцарапаны и избиты, а глаза горят лихорадочным огнем. Они не чувствуют боли, никого не узнают и лишь просят пить. Потом они постепенно приходят в себя и на жалобы мужей отвечают лишь, что служат Великой Матери... что им самим не в радость...
      "Да, не в радость!" -- Элак свистнул. Он им не верил. Ни слову! Может быть потом, на второй-третий день после праздника, когда они лежат и стонут. Но не сейчас, не сейчас! Юноша видел, каким веселым и ярким уходил сегодня утром из ворот женский караван. Матери и сестры разоделись так, словно шли на свадебный пир, а не на кровавое побоище. Ленты, венки из виноградных лоз, платья, покрытые вышивкой от подола до плеч! Они ведь целый год готовят себе эти наряды, чтоб в одну ночь разодрать их по кустам и камням, гоняясь за горными козами и запоздавшими путниками!
      С детства Элак отпаивал мать после подобных скачек. Алида дольше других пребывала в трансе, она ведь была главной жрицей Дороса. Никого из сельчан женщина не признавала отцом Элака. Говорила, что родила его от духа в горах. И хотя сын нес на себе явную печать иного мира, как бы он не упрашивал мать рассказать ему, что творится в Дионисиды на склонах гор, любящая нежная Алида сразу, как по волшебству, становилась холодной и замкнутой. "Нет, -- был ее единственный ответ. -- Или ты хочешь отказаться от пола? Тогда я отведу тебя в святилище Деметры и, если ты выживешь, все тайны женщин станут твоими". Это был слишком суровый приговор, и Элак смолкал. Ни один мужчина не мог видеть неистовства менад, кроме тех несчастных, кого охваченные буйством девы настигали в горах, но они уже никому ничего не могли рассказать. С рассветом их растерзанные тела находили на перекрестках дорог или у ручьев, развешанными по кускам на деревьях.
      Сегодня вместе с караваном в ущелье ушло двое мальчиков-рабов, специально купленных в Гаргиппии для нужд деревни. Они гнали мулов с амфорами в плетеных сумках и корзинами лепешек. Элак знал, что ни животные, ни погонщики завтра не вернутся вниз.
      Сейчас он стоял на тропе спиной к деревне и раздумывал, как бы незаметно добраться до пастбища. Может быть Белерофонт уже вернулся и теперь носится по поляне, ища своих? Что за глупая скотина! Почему именно сегодня и почему не бежать домой, дорога-то известна! И что за кобылица в лесу? Откуда она? Свои все пришли со стадом...
      Тут Элак похолодел от догадки. Многие женщины умели подрожать голосам скотины. И его мать, и сестры хвастались, что могут обманывать жеребят, подзывая их ржанием. Ведь Белерофонт, купленный в прошлом году у гнавших мимо свой табун торетов, не был строго говоря, жеребцом Алиды. Мать сразу заявила, что такое животное -- для богов. На фоне маленьких степных лошадок белый иноходец казался настоящим чудом. Его светлая шкура с дымчатой рябью походила на осеннее небо, тронутое сизыми клубами костров.
      Огладив конские бока натруженными ладонями, жрица вздохнула и сняла с пояса ключ от ларя, где хранились сбережения общины.
      -- Жаль платить, -- сказала она Филопатру, -- Но боги не зря пустили табун кочевников мимо Дороса. Мы должны жеребца коня и подарить его хозяевам жизни на Дионисиды. Иначе они обидятся.
      Староста попытался возразить, но Алида остановила его властным жестом.
      -- Молчи, Филопатр! Не вызывай гнев на наши головы. Разве для смертных цветет в мире такая красота?
      Никто не посмел прикоснуться к дымчатому коню, и лишь Элаку было позволено ухаживать за ним. За год юноша так привязался к Белерофонту, что и сейчас не верил в возможность потерять его.
      Под защитой колючих кустов он решил пробраться над дорогой вдоль белой скальной гряды. Элак не испытывал страха. Ни сгущающиеся сумерки, ни осенний холодок, вместе с ветром пробиравшийся за шиворот туники, не смущали его. А чувство того, что он делает что-то запретное, не предназначенное для обычного человека, только раззадоривало юношу.
      Он всегда казался странным. Может быть, сын жрицы и правда не вполне принадлежал этому миру, а его отцом был кто-то из неистовых лесных духов? В свои 15 Элак не оставил в деревне ни одной девушки или молодой женщины, которая не сошлась бы с ним под жарким летним небом. А ведь только прошлой весной перед севом Алида привела сына за руку на свежевспаханное поле, по которому кружились хороводы крестьянок. Их смуглые тела томительно поблескивали в темноте, как пенки на топленом масле.
      -- Иди, -- жрица подтолкнула мальчика. -- Пусть земля родит и женщины будут полны твоим семенем, но смотри, не роняй мимо лона.
      Именно на его силе, которой желчно завидовали другое мужчины, Алида основывала право сына в будущем занять место правителя Дороса. Даже Филопатр, говорят, когда-то на плечах поднимавший быка, был немощен рядом с ним.
      Элака не смущало, что он вышел без оружия. В такую ночь ему хотелось слиться с окружающим тревожным шелестом зелени, жизнью каждой травинки и листа, жука, точившего корни терна, камней, забивавшихся в сандалии. Когда-то в детстве Элаку приснился сон, что он прыгает по этим горным тропам босиком и колени его выгнуты назад... Мальчик проснулся в слезах, и мать с необычайной серьезностью отнеслась к его бессвязным жалобам.
      Со временем за слишком густые волосы на голенях -- единственную отталкивающую черту в его облике -- девушки стали дразнить его "козлоногим". Но он хорошо знал, что не неприятен им. Особенно когда извлекал из густой шерсти то, что у него было не с ладонь, как у других, а с локоть длинной.
      Путь до поля был недалек, если идти привычной дорогой от деревни. Но карабкаться козьей тропой оказалось нелегко. Элак сбил себе ноги и порвал одежду, прежде чем достиг узкой поляны на берегу ручья. Здесь обычно пасли стреноженных коней. Места было немного. Ничего удивительного, что Белерофонт убежал, наскучив дневной толчеей в стаде.
      Срывающимся голосом Элак позвал коня. Как и следовало ожидать, ржания в ответ он не услышал. Зато через несколько минут после того, как эхо его голоса стихло, до слуха юноши донеслись незнакомые тревожные звуки.
      Где-то выше по склону били тамбурины, пели флейты, захлебывались звоном цимбалы. Кожистые листья терна уже пожухли и кое-где скрутились в трубочки. Сходивший с вершины ветерок свиристел в них, как будто целая армия крошечных духов перескакивала с ветки на ветку, дудя в свои свирели.
      Каменистая земля ровно дышла под раскинувшимся небом, на котором зажигались первые звезды. Элак осторожно обогнул тропу, уводившую наверх к большой пещере. Вытоптанная множеством ног, она свидетельствовала о том, что сегодня по ней прошла целая процессия. Были и животные с кладью.
      Что-то удержало юношу от желания немедленно пуститься по дороге к пещере. Он знал, что переступает через запретное, а совершать святотатство легче под покровом густой тени. Боковая тропка вывела его на гребень горы, откуда можно было наблюдать за происходящим, оставаясь незамеченным. Площадка перед входом в пещеру освещалась множеством огней. Повсюду на склоне горели разложенные костры. Подлесок и кусты кругом наполняли легкие шепоты и плеск чьих-то крыльев, шорохи шагов, едва уловимое пение. В такую ночь нимфы явно бродили среди людей, танцевали и пели с ними.
      Музыка слышалась из глубины горы. Элака сделал несколько шагов вперед и перегнулся через край, скального навеса. Он мог рассмотреть собравшихся и пришел в неописуемый восторг от увиденного. Большинство женщин уже освободилось от одежды и увилось гирляндами плюща. Все они двигались как-то странно, без обычной координации, словно слепые, тычась то в один, то в другой угол. Несколько участниц постарше варили в серебряном котле горячий напиток и тут же разливали его по кратерам. Среди них Элак узнал мать и главных жриц соседних деревень.
      Более молодые женщины отходили и, возлегши тут же в пещере на полу на козьих шкурах, сплетались с ожидавшими их партнерами. Только тут Элак осознал, что в пещере находятся еще и мужчины... или нет, кто же это был?
      Юноша инстинктивно прижал ладонь ко рту, чтоб не вскрикнуть от удивления. В толпе вокруг костров сходились и расходились существа с косматыми ногами и коленями, вывороченными назад. Их копыта стучали по каменному полу, острые клочковатые бороды торчали клинышком, ярко-рыжие длинные космы переходили в шерсть на спине. Элак хорошо рассмотрел их. Они скакали, дудели в дудки, танцевали и совокуплялись с деревенскими девушками, которые визжали и хрипло стонали от восторга.
      Элак с удивлением заметил, как изменились лица хорошо знакомых ему женщин. Они словно разгладились, из них ушли заботы и беспокойство, но появились исступление и какой-то навязчивый голод. Они перестали быть людьми. Стали частью огромного беспокойного мира, грозно обступавшего пещеру и жаждавшего удовлетворения своих вечных страстей.
      Женщины хватали сатиров за плечи, запускали пальцы в густую шерсть и рывками отдавались их похоти, или вскакивали на козлоногих верхом, опрокидывали их на спину и выли от голода, когда караваны поклонников иссякали.
      Они были ненасытны. Дики. Где-то в глубине пещеры навзничь валялись тела тех двух рабов, которые сегодня утром ушли вместе с ослами в горы. Сгрудившиеся вокруг них менады пытались возбудить потерявших человеческий облик любовников. Животные были тут же. Все белые, без единого пятна. Они жалобно вопили, осаждаемые толпой искательниц сильной страсти. Им тоже давали пить возбуждающего варева, от чего ослы фыркали и брыкались, скидывая со спины возлюбленных, елозивших по их хребтам.
      Посредине этого разгула верхом на крутобокой амфоре восседал пузатый козлоногий Пан, весь увитый виноградной лозой, сквозь которую на его лысой голове пробивались изогнутые рожки. Он размахивал кратером, полным вина, и блеял от вожделения. У горла его глиняного коня уже громоздилось несколько женских тел, едва вздыхавших в изнеможении.
      Все славили бога. Вдруг его зеленые глаза сузились и цепкий взгляд уперся в темноту за пределами пещеры. Элак был готов поклясться, что Козлоногий смотрит на него, хотя сквозь ветки кустов трудно было различить юношу.
      -- А вот и ты! -- проблеял он, выставив вперед пальцы-рожки на обеих руках. -- Алида, почему ты не сказала мне, что он уже так вырос?
      Женщина оторвалась от варева и беспокойно оглянулась. Заметив сына, она, вопреки ожиданиям Элака, даже не подумала его бранить. Ее глаза заволокло влагой. Жрица сама вытащила сына из колючих кустов. Ее руки оказались неожиданно сильными и горячими. По спине Элака пробежала дрожь, ему чудилась не материнская зовущая ярость в этих цепких неотступных прикосновениях.
      -- Вот он, мой господин. -- лицо Алиды горело гордостью. Она обеими руками сзади вцепилась в край туники, и Элак услышал треск разрываемой ткани. -- Посмотри на него! Он уже совсем вырос и сегодня нарушил запрет следовать за нами, как я его ни пугала! -- жрица хрипло рассмеялась. -- Как ты и предсказывал, Пан, все, что дано тобой, вернется в твои кладовые. Твой сын у твоих ног. Прими его и скажи, может ли он остаться с нами?
      Козлоногий Пан щелкнул пальцами, совсем так, как привык это делать сам Элак, обращаясь к рабам.
      -- Подайте ему вина!
      Точно из воздуха перед носом юноши возник глубокий кратер, наполненный варевом. Один его аромат сводил с ума, вызывая спазмы в паху. Рогатый хозяин пещеры выставил вперед свой изогнутый удилищем лингам и из него прямо в чашу ударила едкая струя козлиной мочи.
      -- Пей! приказал мохнатый бог, пьяно улыбаясь новобранцу.
      Элак бросил затравленный взгляд по сторонам, ища спасения от сомнительной чести.
      -- Пей!!! -- взревела толпа, обступившая его плотным кольцом. На лицах менад и козлоногих духов было написано такое восхищение, что Элак понял, если он немедленно не осушит кратер, его разорвут за святотатство.
      -- Пей. -- тихо сказала Алида и прижала край чаши к губам сына. -Пей.
      Огненное варево лавой побежало по жилам, преображая мир. Через минуту вокруг Элака не было ни одного знакомого лица: ни деревенских девушек, ни матери, ни омерзительного рогатого Пана верхом на амфоре, ни его слуг... Было только пульсирование женских и тусклое свечение мужских тел с яркими пучками искр там, где у них в этот момент собиралась вся сила. Эти пучки давали жизнь, к ним неодолимо тянуло.
      Главный столб огня колыхался над амфорой, его хозяином был бог здешних мест. Получить частичку животворного пламени, раздуть ее в себе и передать другим -- было единственным желанием, которое сейчас испытывал Элак.
      Он шагнул вперед, споткнулся о распластанные на полу тела, рухнул у самого горлышка амфоры и больше ничего не помнил.
      * * *
      Золотая полоска еще несколько мгновений оставалась над гребнем хребта, а крестьяне, подгоняемые Филопатром, уже сбились, как перепуганный скот, под соломенную крышу амбара. Им предстояла нелегкая ночь, особенно если учесть, что день был, как все - с рассвета полный ломовой работой, которую завтра, не смотря ни на что, предстояло продолжить. А сна не предвиделось!
      Духота, запах потных немытых тел и кислых козловых шкур, разложенных на полу, делали обстановку совсем неуютной. Но, откупорив вино и пустив по кругу деревянные чашки, мужчины приободрились, разговор пошел громче.
      -- Кто их знает, что они делают там, в горах! - разглагольствовал самый старый из пастухов Мокс, настолько дряхлый, что его уже с прошлой осени не брали в поле. - А только говорят разное.
      -- Что именно? - раздраженно сжав губы, осведомился Филопатр. - Ты давай мне людей не запугивай. Каждый год одно и тоже.
      -- Нет, пусть скажет! Пусть скажет! - настаивали со всех сторон.
      -- Говори, Мокс, не слушай старосту. Хоть время скоротаем.
      -- Не всю же ночь дрожать!
      Пастух победно оглянулся по сторонам, предвкушая благодарных слушателей, и нахохлился, как большая птица.
      -- Давно, говорят, было, а продолжается до сих пор. Когда-то все женщины принадлежали богам, а мужчин на земле не было. Тех мальчиков, которые рождались, боги тут же съедали. А чтоб матери не жалели малышей, боги поили женщин колдовским зельем. Вот раз ударил гром, и молния разбила чашку, где мешали волшебный напиток. Великая Мать, не выпив зелья, пожалела своего новорожденного сына и спрятала его в горе, а из осколка чашки сделала ему колыбель. Так же поступили и другие женщины. Сыновья выросли, вышли на свет, а во главе -- сын Богини по имени Загрей. И стали женщины брать их в мужья вместо богов. Тогда началась большая война между богами и людьми. Увидела Великая Мать, что стало из-за ее милосердия - вот-вот земля опрокинет небо - и устыдилась своей слабости. Золотым серпом она убила Загрея, а его останки сложила в колыбель и снова спрятала в горе.
      -- Но люди все равно победили? - подал голос из-за корзины с лепешками Тарик.
      -- Нет, боги. - погрозил ему костлявым пальцем старик.
      -- И как же вышло, что мы живы? - с враждебной усмешкой осведомился Филопатр, который слушал эту историю уже тридцатый раз и все с новыми подробностями.
      -- А так. - обрезал рассердившийся пастух. - В наказание боги решили дать женщинам то, чего они больше всего хотели. Их мужей. Жены стали жить со смертными и тяжело работать. А раз в год, осенью, после сбора урожая, приходить с дарами к богам. Те принимают их, как прежде, и поят волшебным зельем. Чтоб забывали женщины все вокруг и помнили только, какое счастье потеряли. Потому-то осенью на Дионисиды пьют и веселятся менады на склонах гор. Скачут всю ночь до рассвета по лесам, счастливые от близости к бессмертным и пьяные от ненависти к мужчинам за то, чего лишились, ради них. Ни одно живое существо - ни лань, ни заяц, ни человек - не должно перебегать им путь. С визгом бросаются они в погоню, рвут жертву на части, пьют ее кровь. Душат змей и подпоясываются ими... Страшное это зрелище не для мужчин.
      -- Вот бы хоть одним глазком взглянуть. - протянул зачарованный Тарик. - Ведь никто же на самом деле не видел, чем они занимаются.
      -- Болтовня все. - бросил один из пастухов помоложе. - Что бесятся, это точно. А вот насчет богов не скажу. - он отхлебнул вина, довольный тем, что внимание слушателей перешло к нему. - В прошлом году мы гоняли стадо на верхнее пастбище как раз после Дионисид. Ливанули дожди и внизу луга затопило. Так вот, у Пещеры, куда бабы таскаются, все и вправду истоптано, как будто скакал табун ужаленных оводами кобылиц. Вонь, змеи понакиданы, блевотина по кустам, кое-где и кровь была. - пастух провел ладонью по усам. - И козьих следов видимо-невидимо. Я думаю, с козлами они там балуют каждый год. Сраматища одна! Вот и все боги.
      -- Пойти бы туда с дрекольем, -- подал голос другой крестьянин, -- да отучить их раз и навсегда по лесам шастать, платья драть и скотину калечить. - на его бледном лице проступили красные пятна негодования.
      -- А что, правда! Пойдем! - раздались голоса. -- Сколько можно терпеть? Топоры возьмем, вилы. Чего бояться? Скажем: здорово, девочки! Это мы, принимайте в игру, а козлов - по боку!
      Предложение еще час назад, показавшееся бы всем безумным святотатством, теперь вызвало крики одобрения.
      -- Пойдем! Пойдем! Хватит, насиделись взаперти!
      -- Глупцы!!! - голос Филопатра покрыл возбужденный гул в амбаре. Это не безопасно! Что им ваши топоры и вилы? Середина ночи. Менады уже спустились с гор. Никого не узнают и вас не узнают! Они вам и слова сказать не дадут - разорвут в клочья. Там бабы из четырех соседних деревень, а нас, -- староста обвел глазами амбар, -- человек 30, не больше. Говорят, после зелья они сильны, как воловья упряжка. На них пахать можно!
      * * *
      -- Люди! Там люди за воротами!
      В двери амбара забарабанили кулаки и в треугольную щель между неплотно пригнанными досками просунулся чей-то крючковатый нос. Прижавшись к створкам толстыми губами раб-тавр, запоздавший со своего двора, тараторил без умолку.
      -- Там, на дороге! Они бегут сюда! За ними гонятся!
      Но его голос уже перекрывали топот и крики, далеко разносившиеся в ночной тишине. Через минуту в ворота Дороса стучали изо всех сил. Чьи-то кулаки выбивали дробь на ветхих створках.
      -- Спасите! Добрые люди! За нами гонятся духи гор!
      Все мужское население деревни взметнулось на насыпь с внутренней стороны частокола и любопытством уставилось за остро отточенные бревна ограды. Внизу у ворот толкались трое задыхавшихся от быстрого бега прохожих. В темноте трудно было разглядеть их лица. Виднелись только заплечные мешки да небольшие луки, торчавшие из-за спин непрошеных гостей.
      -- Пустите нас! Мы пришли с миром!
      -- Разве добрые люди шляются ночью Дионисид? - вопросил Филопатр, уперев руки в бока. Ему нежданные путники явно пришлись не ко двору. Кто их знает, что они за люди и зачем пожаловали?
      -- Ступайте вверх по холму, там есть пещеры в скале. В них и укройтесь! - крикнул он. - А ворота мы открывать не будем!
      Пришельцы внизу завыли страшными голосами.
      -- Разве боги освободили вас от законов гостеприимства? Вы нарушаете их, не давая нам крова!
      -- Не та сейчас ночь, чтоб встречать гостей. - не смутился староста. - Приходите завтра и мы разделим с вами хлеб. А сегодня проваливайте, честью просим!
      -- Звери! Ублюдки! Дети воронов! -- понеслось с другой стороны частокола. - Это ведь ваши бабы гонятся за нами по дороге и уже разорвали нашего товарища!
      В подтверждение их слов за ближайшим поворотом в темноте вспыхнуло множество веселых огоньков, а еще через несколько секунд до ушей похолодевших от ужаса крестьян донеслись пение, смех, бряцанье тамбуринов и приближающийся топот ног.
      Тарик, вертевшийся тут же под локтем у старосты, смог разобрать среди общего гула мелкое цоканье копыт, словно по сухой каменистой дороге кто-то рассыпал горох.
      Колышащиеся за листвой огни стали ближе, освещая странное шествие. Вот из-за скрюченной старой шелковицы появилась толпа менад с факелами и чашами в руках. Мгновение столпившиеся на валу крестьяне молча смотрели на приближавшихся лохматых, голых, перепачканных кровью и землей существ не в силах признать среди них знакомые лица. Потом кто-то не выдержал и закричал:
      -- Да сбросьте же им веревки! Пусть карабкаются!
      -- Боги! Помогите им!
      В последний момент на голову путникам были скинуты ременные вожжи. Незнакомцы уцепились за них и кое-как начали взбираться по частоколу. Двое из них уже перевалили за ограду, а третий -- толстый и тяжелый - прыгал еще внизу, когда гогочущая волна менад с размаху врезалась в запертые ворота и створки затрещали.
      -- Убьют! Убьют! - в ужасе вопили на стене.
      Людской прилив нахлынул на тело оставшегося по ту сторону путника. Тарик видел море голов, но что делалось на земле, различить не мог. Потом менады с радостными воплями отхлынули, размахивая окровавленными кусками добычи.
      На стене воцарилась мертвая тишина. И тут кто-то бросил вниз камень. Еще один. Затем целая груда булыжников обрушилась на головы столпившихся под воротами фурий.
      -- Бейте их! Убийцы!
      В первую минуту женщины не соображали, откуда на них нападают, а вертели головами в разные стороны. Они вообще, кажется, ничего не узнавали вокруг. Едва ли даже понимали, что стоят у ворот собственной деревни. Но потом заметили обидчиков и повели себя, как раненые животные. Вместо того, чтоб отступить под градом камней, менады, охваченные яростью, стали наскакивать на ворота, пытаясь прошибить их своими телами. Их не смущало, что с каждой минутой под частоколом растет груда тел, оглушенных ударами сверху.
      Некоторые из осаждавших вцепились в доски и сумели оторвать от одной из створок довольно внушительный кусок дерева. Образовалась дыра, сквозь которую можно было проникнуть внутрь, но женщины сами мешали друг другу, устроив свалку у вожделенного лаза. Они визжали, царапались и толкались.
      -- Луки! Несите луки! - крикнул кто-то.
      -- Опомнитесь! Не убивать же своих! - в отчаянии завопил Филопатр.
      -- Нет, ждать, пока они нас убьют. - свистящим шепотом сказал ему на ухо один из уцелевших путников. Это был смуглый курчавый мужчина лет 30, загорелый и высохший на солнце, как долька абрикосовой дички. У него за спиной, кроме лука, еще виднелся боевой топор, а на поясе бряцал короткий меч в дорогих, явно краденых ножнах.
      -- Вы не добрые люди. - запоздало прозрел староста. - Вы разбойники-женоубийцы, я слышал о вас! Хватайте их, люди! - он не успел договорить.
      Широкая ладонь незнакомца легла старосте на рот, а другая рука, в которой он сжимал нож с кривым лезвием, привычно полоснула по горлу. Крик Филопатра захлебнулся и ноги разъехались в хлынувшей на землю крови.
      В сутолоке у ворот никто не заметил, отчего упал староста. Несколько менад все-таки влезли в дыру, но тут же рухнули под ударами своих же мужей и братьев. Остальные раскачивали сломанную створку, и было видно, что долго она не простоит.
      Тарик, наблюдавший за всем с вершины насыпи, едва протолкнулся к спасительным стенам домов. Он видел, как погиб Филопатр, но кричать об этом сейчас было бесполезно. Его никто бы не расслышал, а если и расслышал, то не понял. Думать надо следовало о другом: чем защитить себя и поселок? Опрометью мальчик бросился по узкой улице к дому, распахнул ворота, потом загон для овец и начал пинками выгонять скот. Жалобно блея, отара потрусила привычной дорогой к воротам, а Тарик уже лез через забор в соседний дом, чтоб выгнать чужую скотину.
      Стуча животных по бокам первой попавшейся палкой, мальчик направил их прямо к побоищу на площади, и блеющее стадо врезалось в ряды дерущихся, создавая дополнительную сумятицу.
      Менад было больше, чем деревенских мужчин. Но в своей слепой жажде крови они мало что понимали вокруг и подчас накидывались друг на друга. Общая свалка могла спасти положение.
      -- Отходите к домам! - надрываясь, кричал Тарик, рупором приложив руки ко рту. - Уходите от ворот!
      Но его никто не слышал. Вдруг чья-то жесткая ладонь легла мальчику на плечо. Раб вздрогнул и обернулся, инстинктивно перехватив покрепче палку. Сзади стоял разбойник, убивший старосту, и криво усмехался. Его белые зубы хищно поблескивали в темноте.
      -- А ты сообразительный парнишка. - сказал он. - Хочешь пойти с нами?
      Тарик сбросил его руку.
      -- Как?
      -- Сейчас свалка здесь, у ворот. Никто не помешает нам миновать пустую деревню и перелезть через частокол с задней стороны. Менады ворвались сюда, на дороге и в лесу мы их больше не встретим. - разбойник снова улыбнулся. - Мы потеряли двоих товарищей. Нам нужно пополнение, а ты парень с головой. Решай.
      Тарик заколебался. Ему всегда хотелось бросить Дорос. Но смуглый путник и его приятель пугали мальчика.
      -- Почему я должен вам доверять? - хрипло спросил он. - Может, вы зарежете меня, как Филоптра? - он вскинул потемневшие глаза на разбойника.
      Тот снова рассмеялся.
      -- Может быть. А может быть и нет. Что ты теряешь? Скоро вся деревня заполыхает и тебя все равно убьют.
      К ним подошел второй путник, коренастый крепыш с окладистой бородой.
      -- Так мы идем? - он вопросительно посмотрел на старшего. Поторопись, Эвмил. Скоро тут будет жарко.
      Тарик решился.
      -- Хорошо. Я проведу вас. В частоколе за деревней есть лаз. Не придется даже карабкаться на стену. Только, -- он помедлил, -- я хотел бы знать, вы правда разбойники-женоубийцы, о которых так много болтают страшного?
      Оба новых товарища хрипло засмеялись.
      -- Мы просто люди, не поладившие со своими родами. - сказал Эвмил. А что болтают, это точно: болтают много. Пошли.
      Втроем они миновали пустую деревню, выбрались задами к частоколу, который за огородами был ниже, чем у ворот.
      -- Тихо вылезайте. Здесь один зуб у забора гнилой. - по-хозяйски пояснил Тарик. - А зря вы, дяденька Эвмил, старосту зарезали. Он был неплохим господином, недрачливым.
      * * *
      Отряд Бреселиды остановился у водопоя. И кони, и люди нуждались в отдыхе. Впереди за поворотом дороги маячила деревня. Странно тихая в этот поздний час, когда солнце уже встало вровень с горным хребтом и нещадно палило на землю.
      Было бы естественно встретить в такой близости от жилья стадо с пастухом или женщин, набиравших у источника воду. Впрочем, женщин нет. Сотница поморщилась: вчера были Дионисиды, значит здешние бабы, вернувшись из леса, отлеживаются по домам. Ну, мужчин - кто-то же должен поить скотину!
      Однако всадницы не встретили за первую половину дня ни единой живой души. Это настораживало. Сотница приказала сделать привал на тесной поляне у ручья. Но прежде чем разрешить женщинам ополоснуться в ледяной воде, послала десяток всадниц на разведку в деревню. Сама она села на плоский камень и принялась, прищурив глаза, оглядываться по сторонам.
      Хотелось есть. Очень хотелось вытянуть спину и немного поспать на соломе, а не на земле. Может статься, через полчаса все это у них будет, если деревня дружественна и не представляет опасности. Но сердце почему-то говорило Бреселиде, что Дорос не даст ее отряду крова.
      -- Деревня пуста. - сообщила Радка, вернувшаяся вместе с дозором. Во всяком случае на первый взгляд. Она горела.
      -- А люди сбежали? - уточнила сотница.
      -- Хуже, -- тряхнула головой подруга. - Все там, но только...
      -- Что только? - взорвалась Бреселида. - Превратились в соляные столбы? Перепились и сгорели? Совокупились с табуном кентавров и скончались от изнеможения?
      -- Они все мертвы, и похоже, -- Радка наморщила лоб, -- что они сами поубивали друг друга. Никаких следов разбойников я не вижу. Мы зашли в несколько домов. Вещи на месте, амбары с зерном целы. Только скот - его немного осталось. Кажется, здешние жители порезали еще и скотину.
      -- Милосердные боги! - устало протянула Бреселида. - Едемте, -обернулась она к своим немытым и недовольным спутницам. - Сдается мне, что здесь небезопасное местечко.
      Не успели всадницы тронуться в путь, как внимание их командира было привлечено приглушенным ржанием, доносившимся выше по склону. Казалось, что где-то среди туго переплетенных кустов терна застряла лошадь. "Жеребец", -поправила себя Бреселида: ржание было глухим и раскатистым.
      Натянувшая узду Радка вопросительно уставилась на подругу. Обе питали слабость к хорошим лошадям и обе не могли пройти мимо попавшей в беду скотины.
      -- Посмотреть что ли?
      Бреселида поколебалась. Это могла быть ловушка. Не стоило рисковать отрядом, ради своей прихоти.
      -- Лошадей тебе мало? - женщина с досадой ударила пятками по бокам Пандоры.
      Ее кобыла нехотя отвернула голову и послушно затрусила вперед, издав на прощение жалобный переливчатый звук, которое жеребец в праве был оценить как призыв. За спиной у всадниц послышался адский хруст ломаемых веток. Казалось, что по склону вниз, не разбирая пути, съезжает целый отряд разбойников. Женщины как по команде вскинули луки. Однако вместо горных грабителей на дорогу буквально рухнул белый с дымчатыми подпалинами конь, ободранный и грязный.
      Было ясно, что он отбился от стада и всю ночь проскитался по горам, чудом не сломав себе шею. Секунду всадницы молчали, а потом залились дружным смехом, на все лады расхваливая храброе животное.
      -- Какой красавчик! Пандоре повезло.
      -- Шея-то, шея! На ноги гляньте! Он на корпус выше наших лошаденок!
      -- Сразу видно - не степной!
      -- Тихо!!! - прекратила шум Бреселида. - Минуту назад все своими лошадьми были довольны. Это скакун. Очень дорогой, как я вижу. По закону, такая добыча - для царицы.
      С ее словами никто не посмел спорить. Белерофонт захромал прямо к Пандоре и, пока конь ласково тыкался мордой в шею новой знакомой, всаднице удалось накинуть на него узду.
      Отряд снова тронулся в путь и скоро подъехал к сорванным с петель воротам деревни. Казалось, здесь пронесся смерч. На площади за частоколом глазам изумленных лучниц предстали следы недавнего побоища. Груди тел лежали вперемежку со скотом. Многие крестьяне сжимали топоры, вилы или просто камни, у некоторых были луки.
      -- Смотри-ка, и эти с оружием! - присвистнула Радка. - Везет нам на взбесившихся мужиков. И что на них нашло?
      Бреселида не ответила, внимательно разглядывая картину схватки. Среди беспорядочно разметанных трупов валялись черные чаши с фигурами нимф, удирающих от панов. Амфоры и мехи с вином. Ритуальные свечи и погремушки в виде фаллосов. Женщины были растрепаны и наги, у них на шеях еще висели змеи.
      -- Менады. - констатировала Бреселида. - Совсем ополоумели! Уже в деревни врываются.
      Радка продолжала, как зачарованная, смотреть на лежащих на земле людей.
      -- Эй, есть кто живой? - крикнула сотница. - Не бойтесь, мы люди царицы Тиргитао! - потом помолчала, прислушиваясь.
      -- Кажется, там стонут. - Радка показала рукой на лево, где лежало несколько коз с рогами, увитыми виноградной лозой.
      Тронув пятками бока Пандоры, всадница подъехала ближе.
      -- Так и есть. Стонут. - она спешилась, и несколько женщин помогли ей раскидать трупы, начавшие уже костенеть на дневном ветру.
      -- Ты что ли живой?
      Из-под завала всадницы извлекли на свет исцарапанного и избитого подростка лет 15, который потрясенно таращился на них и не мог вымолвить ни слова.
      -- Как тебя зовут?
      -- Э...Элак. - выдавил из себя юноша.
      -- Ну ты и счастливец, парень. - Бреселида отстегнула от пояса фляжку. - Обычно никто из тех, кого менады уводят в горы, не выживает. А ты, я вижу, был там. - она прищурилась, рассматривая венок на голове и обнаженное тело спасенного.
      -- Я не раб. - тихо выдохнул он. - Я сын жрицы, я сам ушел туда.
      -- И где же твоя мать, малыш? - скептически осведомилась Радка. Мамы должны следить за детьми.
      Элак вспыхнул. Он повернул гневное лицо к девушке, глаза его вдруг остекленели и губы, будто сами собой, выпалили:
      -- Молчи, начинка для жертвенного пирога! Не смей раскрывать рот в присутствии царицы!
      Обступившие их всадницы дружно захохотали.
      -- Я не царица. - мягко поправила его Бреселида. - Я лишь командую этим отрядом. Ты не верно понял рисунки на наших щитах. Великой и могущественной Тиргитао здесь нет.
      Но Элак уже снова пришел себя и виновато смотрел на Радку, которая побелела, как меловой склон.
      -- Откуда он знает, что меня дома чуть не убили? - зашептала она на ухо Бреселиде. - У нас действительно пекут такие пироги... Это не простой юноша. Смотри, какие у него ноги!
      -- Покажи свои ноги, мальчик. - потребовала Бреселида. - Да они у тебя, как у козла! Чур меня! - воскликнула она, когда Элак с трудом извлек из-под наваленных вокруг него тел свои затекшие конечности. - Слава богам, у тебя нет копыт!
      -- Убейте его! - закричали женщины вокруг. - Это горный дух прикинулся ребенком.
      -- Тихо! - цыкнула на них сотница. - Нельзя же убивать человека только за то, что у него волосатые ноги. Вставай, малыш. Мы не причиним тебе вреда, если ты честно расскажешь, что здесь произошло.
      Как оказалось, Элак ровным счетом ничего не помнил. Последнее, что ярко отпечаталось у него в мозгу, была торжественная процессия козлоногих духов, во главе со своим предводителем уходившая вглубь горы. Мохнатый бог вел за руку раскрасневшуюся от счастья Алиду, которая отныне покидала мир людей и навсегда присоединялась к своему теплоносному супругу в краю вечного веселья.
      -- Моя мать там, в горе. - повторял Элак. - И отец тоже.
      -- Бедный, -- протянула старая Гикая. - Он совершенно помешался от увиденного. Нельзя же бросить его здесь. Он погибнет. Возьмем его с собой, Бреселида?
      "Среди вас-дур мне не хватало еще и мальчика-козла. - подумала сотница. - Что я с ним буду делать?"
      -- А я и так пойду с вами. - неожиданно подал голос юноша. - Мой отец Пан затворился в горе. Он уже стар и отдает эти леса на кручах мне во владение. Но я наполовину человек и должен искупить это, служа первому встречному. - он хитро посмотрел на Бреселиду. - Вы, госпожа, первая, кого я увидел, придя в себя.
      "Так это еще и мой личный козел". - вздохнула всадница.
      Элак умоляюще сложил руки.
      -- Я ухаживал за этим жеребцом. Его зовут Белерофонт. Без меня вам с ним не справиться.
      -- Ну хорошо-о. - без восторга протянула Бреселида. - Если ты и правда ухаживал за конем, садись на него, да смотри поаккуратнее, у него передняя правая хромает. Поехали. Будешь приглядывать за ним в дороге. А там решим...
      -- Спасибо, госпожа. - Элак встал и, растерев затекшие ноги, поплелся к Белерофонту.
      -- Дайте ему что-нибудь из одежды! -- крикнула Бреселида. - Не может же он ехать голым.
      Так и не отдохнув, ее отряд снова тронулся в путь.
      III
      -- Они съели моего брата! Вы, самки ехидны! Отвечайте, чья это работа? - рослая плотная девушка в безрукавке из козьей шкуры выволокла из пещеры двух отбивающихся от нее женщин. - Сучье племя! Дочери ослиц! Я поубиваю здесь всех до одной! Признавайтесь, грязные потаскухи, где Бер? Что вы с ним сделали?
      Лохматые девицы, бившиеся в ее медвежьих объятьях, визжали и кусались. Но Умма крепко держала их за волосы. Она даже ухитрилась поддеть ногой третью из преступниц, кинувшуюся на выручку сестрам. Получив мощный пинок поддых, женщина хрипло вскрикнула и с размаху села на землю.
      В это время из главного лаза в пещеру стали появляться люди. Час был ранний, серое небо едва светлело и то лишь потому, что стойбище Собак громоздилось на открытом склоне горы. Глубоко в долине под ней еще лежал ночной сумрак.
      -- В чем дело, Умма? - недовольным голосом осведомилась пожилая хозяйка стойбища, на ходу укрываясь оленьей накидкой. - Почему ты орешь, как сова над пустым гнездом? И будишь нас в такой час?
      Девушка зашлась нечленораздельной бранью и снова пнула захваченных ею сестер.
      -- Говорите, отродье шелудивой суки! Ни то я вырву вам кишки и намотаю на палку! Вы убили моего брата?!
      -- Умма, Умма! - попыталась урезонить ее женщина. - Отпусти моих дочерей и поговорим спокойно. - она оправила шкуру на плечах. - Мы понимаем, ты ослепла от горя, потеряв брата. Но нельзя бросаться на первого встречного и обвинять нас в убийстве. Мы тоже любили Бера...
      -- Так любили, что съели живьем? - взревела покрасневшая от ненависти Умма. Хищные твари! Мне говорили, что собаки в голодный год промышляют человечиной! Да я не верила. Поздно у меня глаза открылись! А ведь Бер дарил твоим сучкам часть добычи. Вот как вы его отблагодарили! - девушка подтолкнула своих пленниц к костровищу, разгребла босой ногой холодные угли и указала на несколько тускло поблескивавших среди золы обгорелых медных бляшек. - Или вы думаете, что я не узнаю украшений с пояса моего брата? Да я сама их нашивала! Все руки исколола! Бедный, бедный Бер! Говорила мать, не ходи поздно по чужим тропам, не бери себе милую с горы!
      -- Ты оскорбляешь нас, Умма! - вспыхнула пожилая женщина. - Я, Крайлад, мать рода Собак, запрещаю тебе говорить так о моих детях! Мало ли что тебе могло показаться. Откуда бляшки в костре? Да откуда угодно. Может и твоего брата. Он ходил к трем моим дочерям и в обмен приносил нам дичь с охоты. Оставлял и вещи. Вон его старый сломанный лук. Не будешь же ты говорить, что мы его съели, только потому, что женщины берегут оружие, оставленное им на хранение.
      Умма упрямо мотала головой. Было видно, что слова Крайлад ее не убедили.
      -- Я припоминаю, -- продолжала хозяйка стойбища, -- что Бер действительно оставлял свой пояс для починки. Но кожа лопнула и его пришлось сжечь.
      Умма наморщила короткий нос. Она думала изо всех сил и от напряжения на ее лице выступили белые капельки пота.
      -- Нет. - наконец, выдавила девушка. - Ты врешь. Теперь я это точно знаю. Зачем же сжигать вместе с кожей такие красивые бляшки, когда их можно перешить на новый пояс? - она засопела и всхлипнула. - Я отдала за них хромому кузнецу под горой одну косу, у него хозяйка облысела и теперь накручивает вокруг головы мои волосы. Той весной я стала женщиной, и Бер подарил мне медвежью шкуру, а я ему эти бляшки. Я думала, мой брат будет носить их всю жизнь и вспоминать Умму. А настанет час, ляжет в них на погребальный костер. Вот какое вы ему устроили погребение! - с гневом закончила она.
      -- Отпусти моих дочерей. - угрожающе процедила сквозь зубы Крайлад. Ни то, клянусь предками, сама не уйдешь живой.
      Умма только вызывающе присвистнула.
      -- Нас больше. - хозяйка стойбища начала терять терпение. - Мои сыновья живо скрутят тебя.
      -- Если вы двинетесь, я размозжу головы этим сукам! - твердо заявила девушка. - Отдайте их мне. Зачем вам ссориться с Медведями?
      -- А мы и не будем ссориться. - вкрадчиво проговорила Крайлад. - Кто из твоей родни знает, что ты пошла к нам? Для всех ты ищешь брата. Спросят - мы скажем, что видели тебя, потом ты ушла. - женщина усмехнулась. - Глупая Умма, и зачем ты только пожаловала? Такая же глупая, как твой брат. Мы ведь приняли тебя, накормили, дали кров и согретую постель. Зачем было совать нос в наш котел и вынюхивать, что мы там варим?
      Действительно, Умма пришла вчера и была встречена в деревне Собак, как гостья. Между ее родом в узкой предгорной долине и стойбищем Крайлад был заключен договор, по которому мужчины обеих семейств взаимно посещали женщин друг друга. Если учесть, что охотники постоянно скитались в окрестных лесах в поисках добычи, то договор всем шел на пользу. Застигнутые ненастьем, усталые или раненые они всегда находили кров в ближайшем родовом гнезде.
      Закон гостеприимства требовал, чтоб сестра Бера, одарившего трех женщин-собак своим вниманием, была принята по всем правилам близкого свойства.
      -- Да благословит Мать твое плодоносное чрево, добрая Крайлад, и чрева твоих дочерей. - приветствовала Умма хозяйку стойбища.
      -- И ты роди поскорее, Бераида, дочь Беры, сестра Бера. - приветливо отозвалась женщина. - Куда идешь на ночь глядя? Сядь, раздели с нами ужин.
      Усталая Умма с благодарностью скинула с плеч мешок и опустилась на камень. Она осторожно развязала тесемки и достала пять завернутых в холст лепешек. Обычай требовал, чтоб, садясь к столу, каждый поделился всем, что у него было. Завтра, Умма знала, ей набьют полную сумку гостинцев. Она уже обошла три другие деревни, с которыми Медведей связывал договор, и везде повторялось одно и тоже. Никто из женщин, к которым ходил Бер, не знала, где он. Брат уже не появлялся у них больше недели, и многие стали беспокоиться. Но у всех уже имелись малыши, за ними нужен был глаз да глаз. А Умма была пока бездетна и могла денек-другой поплутать в горах.
      Семь дней назад Бер ушел на охоту и пока не возвратился.
      -- Подожди, -- говорили ей дома, - Имей терпение. Разве это срок, чтоб идти на поиски?
      Но сердце Уммы было не на месте с той самой ночи, как ей приснился ручей. Вода была мутной, словно выше по течению мыли котел, а среди быстрых струй плыла, покачиваясь, большая натруженная рука без мизинца - это Бера в детстве цапнул волчонок. Рука зацепилась за камень, но потом ее смыло и она скрылась из глаз. Умма закричала и проснулась от страха.
      "Нет, нет, нет, -- стучало ее сердце, -- мертв, мертв, мертв". Она с ужасом подумала, кто же теперь будет возиться с ее детьми, учить их стрелять и ходить на медведя? Только сегодня у нее был парень из деревни Быков, совсем внизу, где озеро. В его объятьях Умма млела, как лепешка в масле, и надеялась, что на этот раз наконец зачала. И что же теперь? Если Бера не будет? У нее есть другие братья, но Бер лучше всех. Он добрый, щедрый, никогда не бьет малышей и не отнимает подарков, которые охотники из соседних стойбищ приносят женщинам. Бера все любят...
      Утром Умма собралась и, повесив на пояс большой нож, ушла. Никто не мог посягнуть на ее право искать брата. За четыре дня она обошла все окрестные стойбища и совершенно выбилась из сил. В лесу ее дважды встречали охотники из соседних родов, но и они давно не видели Бера. Умма удовлетворила их как могла и попросила тоже искать брата. Они дали ей еды и обещали сообщить, если что-то узнают.
      На исходе четвертых суток чумазая и усталая девушка вышла по каменистой дороге к стойбищу Собак на гребне горы. Слева под обрывом текла река, ее кипучие струи огибали множество валунов, оставшихся после прошлогоднего обвала. Справа тропа расширялась и превращалась в площадку перед просторной пещерой, потолок которой был образован плоской известняковой плитой. Перед главным входом горело множество костровищ, люди собирались есть, и приход Уммы не вызвал у них восторга. Но завидев лепешки и длинные полоски соленого мяса, Собаки потеплели.
      -- Вы моя последняя надежда. - обратилась Умма к Крайлад. - Когда Бер заходил сюда в последний раз?
      Но дочери хозяйки уверили ее, что брат не был у них уже очень давно.
      -- Крайлад, что же мне делать? - взмолилась девушка. От отчаяния и усталости по ее щекам потекли слезы. - Ты мудрая, живешь уже четвертый десяток, посоветуй, как быть?
      -- Прежде всего ты должна поесть и отдохнуть, -- утвердив свои большие ладони на коленях, сказала Крайлад. - Мы рады гостье, даже если она приносит тревожную весть. Ступай к реке, вымойся, потом отоспись. Завтра продолжишь путь.
      Умма вскинула на нее мокрые от слез глаза.
      -- А если он умер? Мое сердце не сулит мне ничего доброго.
      -- На все воля Матери. - уклончиво отозвалась хозяйка. - Иногда она отнимает жизнь у одного, чтоб помочь выжить другим.
      В тот момент девушка не поняла, что Крайлад имела ввиду.
      -- Ступай, женщины помогут тебе ополоснуться. А потом приходи в пещеру, на улице свежо.
      Отказавшись от услуг, Умма одна спустилась к воде и, зайдя за камень, окунулась на мелководье. Пристальный взгляд в спину заставил ее оглянуться. На площадке у стойбища стоял какой-то человек с пустым котлом в руках и внимательно наблюдал за ней. Стоило девушке поднять глаза, как он тут же отвернулся и пошел прочь. Но Умма запомнила его - худой парень с узким чумазым лицом.
      Странно, но появление незнакомца не вызвало у медведицы чувства опасности. Ей показалось даже, что он хочет что-то сказать, но не решается приблизиться.
      Вычесав мокрые волосы и постучав ступнями о порог пещеры, чтоб не нанести внутрь влажного песка, она осторожно прошла между укладывавшимися спать людьми. В доме на полу тоже было несколько очагов, в которых тлели угли, согревая воздух. Вход задернули большим пологом, сшитым из пятнистых оленьих шкур. Кое-где в нем зияли крошечные дырочки, оставшиеся от ножа при скоблении. Сквозь них недолгое время внутрь проникал тусклый сумеречный свет. Потом и он погас. Лишь красноватые глазки углей кое-как освещали пещеру.
      Крайлад указала гостье на место у стены.
      -- Тебе нужен мужчина? - спросила она. - Любой из моих сыновей будет рад отвлечь тебя от тяжелых мыслей.
      Умма с сомнением глянула на несколько голов, немедленно оторвавшихся от подстилок и повернувшихся в ее сторону. Мужчины-собаки никогда не нравились ей. Но на их лицах девушка прочла непреклонное желание до конца исполнить долг гостеприимства. Не всякий день в стойбище на горе заходили женщины из соседних деревень - сами, на своих ногах.
      Умме захотелось сделать им гадость. Она обернулась к входу, где возился, приваливая камнями полог к земле странный парень, которого девушка заметила на берегу. Умма указала на него.
      Хозяйка фыркнула.
      -- Это Ярмес, мой племянник из рода Волков. Его стойбище вымерло прошлой зимой.
      Крайлад поманила его пальцем, указала на Умму. Тот кивнул в ответ. На его худом лице была написана такая адская усталость, что стало ясно: Собаки не кормят родственника даром. Вечером именно он больше всех возился у костров, подкладывая дрова и перетаскивая котлы.
      Ярмес подтащил к разложенной на полу овечьей шкуре для гостьи еще пару шкур.
      -- Я хочу спать. - сказала Умма. - Я очень устала.
      Он с удивлением поднял на нее глаза. Видимо, ему не приходило в голову, что кто-то, кроме него, может устать.
      -- Мне просто неприятны дети Крайлад... -- зачем-то пояснила девушка. - Они грубые.
      Ярмес понимающе хмыкнул, продолжая раздеваться.
      -- Я уже неделю ищу брата...
      Он протянул руку и развязал кожаный пояс Уммы.
      -- Может быть ты слышал...
      Ярмес кивнул.
      -- Тише, медведица. Я много чего слышал. - шепнул он. - Тебе надо уходить и как можно скорее.
      -- Почему? - удивилась Умма. - Она была так измучена, что плохо соображала.
      -- Нас слушают. - он предостерегающе поднял руку. - Ты хоть разденься.
      Не зная почему, Умма повиновалась. Ее пышная нагота произвела на него должное впечатление. Она увидела, как сверху ее накрывает большое мускулистое тело, и тихо всхлипнула, поняв, что Ярмес уже овладел ею.
      -- Теперь слушай, -- он приник губами к ее уху и небыстро двигался в темноте. - Постарайся не закричать, когда я скажу. Они убили твоего брата и уже неделю едят его мясо. И сегодня варили тоже. Хорошо, что ты не могла проглотить ни куска, только хлеб зря крошила. А то бы они накормили тебя Бером.
      Он вовремя зажал ей рот ладонью, потому что Умма стала хрипеть и вырываться. Хватка у него оказалась волчья. Когда девушка затихла, Ярмес продолжал:
      -- Одежду сожгли в костре, на улице, а кости бросили собакам.
      -- Почему я должна тебе верить? - простонала Умма. - У нас договор. Здесь его женщины.
      -- У вас договор, -- зло сообщил он, -- а у них был праздник Ущербной Луны, когда Мать обращается Белой Сукой и похищает людей. Не вовремя твой братец пожаловал. Они сначала сошлись с ним, напоили перебродившим медом, а когда он захмелел, зарезали его. Ночью дело было, все уже спали. А утром только рады были, что мяса прибавилось. Страшные люди здесь живут. - он осекся.
      Умма плакала. Ее тело все обмякло и съежилось, а по щекам текли потоки слез.
      -- Уходить тебе надо. - мягко увещевал ее Ярмес. - Я выведу тебя, не бойся.
      Он уже закончил и теперь лежал рядом, накрыв тело девушки краем волчьей шкуры.
      -- Нет, -- хрипло простонала она. - Я соберусь с силами и убью их.
      -- Сумасшедшая. Их много.
      -- Увидим. - Умма отвернулась от него и не в силах больше сдерживаться, в голос зарыдала.
      -- Эй, Ярмес, уж не обидел ли ты гостью? - раздался недовольный голос Крайлад.
      -- Нет, -- невозмутимо отозвался племянник. - Она оплакивает своего брата. - он положил сзади руку на голову Умме и стал гладить ее по волосам, то и дело натыкаясь на обрезанную прядь от второй косы.
      К рассвету девушка успокоилась, перестала плакать и ненадолго забылась коротким сном. На этот раз ей приснился Бер, который сидел на корточках у костровища Собак и показывал сестре обгоревшие бляшки от своего пояса.
      На утро Умма проснулась и устроила хозяевам то, что и обещала.
      * * *
      -- Сучье племя! Не подходи! - за поясом у девушки торчал кремневый нож с плоским лезвием. Перехватив косы своих пленниц одной рукой, Умма другой вытащила оружие и приставила его к горлу старшей из сестер. -- Отдай мне их, Крайлад. - прохрипела она. - И покончим счеты между нашими семьями. Сюда вскарабкаются все Медведи. Двое пропавших - многовато для нашего рода. За нас будут мстить.
      -- Не дури, Умма. Никто вас не найдет. - сухо бросила хозяйка стойбища. - Не всякий будет рыться в золе! - и обернувшись к сыновьям, махнула рукой. - Заткните ей пасть!
      Умма, осознав, что терять ей нечего, нажала на нож. Желтоватое лезвие окрасилось кровью, и жертва, как подкошенная рухнула к ногам гостьи. В тот же самый момент вторая женщина рванулась из последних сил и отскочила от Уммы, оставив клок волос у нее в кулаке. Оглушенная болью она обеими руками схватилась за голову и рухнула у входа в пещеру. С ее темени был содран кусок кожи.
      -- Горит! Горит! Голова горит! - выла Собака. - Убейте ее!
      Братья и так уже не нуждались в ободрении. Они толпой ринулись на Умму и смяли бы девушку, если б сбоку на них не налетел Ярмес.
      Он размахивал увесистой буковой дубинкой, расчищая вокруг свободное пространство. Его палка опустилась на голову одному из нападавших, и тот отвалился в сторону, зажимая кровавую вмятину на лбу. Одной рукой Ярмес помог Умме подняться, и та снова вступила в бой.
      -- Чтоб ваши матери рожали только дохлых младенцев! - вопила девушка, орудуя кулаками. Она была сильной, очень сильной. Брыкаясь и сопя медведица отбивалась от мелких жилистых Собак, облепивших ее огромное тело, как гончие на травле.
      Шум стоял такой, что никто в стойбище не услышал приближающийся стук копыт. Поэтому, когда на дороге, переваливавшей со склона горы на ее гребень, показались всадницы, таща своих коней в поводу, на них даже не обратили внимания.
      -- Верхом! - крикнула Бреселида. - Оружие готовь! В драку не вступать.
      Измученные женщины взгромоздились на усталых кляч, у которых уже ноги разъезжались на ровном месте. Подъехав поближе, всадницы рассмотрели подробности свалки. Посредине дерущихся мощная девица с одной косой молотила руками во все стороны. Она хватала врагов и ими, как палицей, валила остальных нападавших. Рядом с ней мелькала дубина другого отбивавшегося, образуя живописные ряды павших противников.
      Оба осажденных отличались силой и упорством, но их шансы были невелики.
      -- Когда-то и я была не промах. - с завистью вздохнула Гикая. Поможем ей? Клянусь Аресом, такого бойца не всякий день встретишь. А у нас потери...
      Все это Бреселида могла сказать себе и сама, но прощала вмешательство старой "амазонки", для которой все от командиров десяток до самой сотницы были "дочками".
      Бреселида подняла руку.
      -- Вклиньтесь между ними!
      Только теперь жители стойбища заметили отряд. Они выставили было дубинки, но были в минуту смяты всадницами.
      -- Хватит! Прекратите! - кричала Бреселида, разъезжая мимо сгрудившихся в кучу собак. - Почему вы хотели убить этих людей?
      -- Они сами на нас напали! - выкрикнула Крайлад.
      Сотница с сомнением хмыкнула.
      -- Вдвоем? На целое стойбище?
      -- Это правда, госпожа. - весь залитый кровью Ярмес подошел к Бреселиде и положил руку на круп ее лошади. - Эта женщина потеряла брата и пришла мстить за него. - он тяжело дышал.
      Бреселида повернулась к Умме, которая пыхтя и цепляясь за камни, поднималась с земли.
      -- Девушка, у тебя нет головы. - укоризненно сказала всадница. - Ты рисковала своей жизнью и жизнью своего мужчины, зная, что вас все равно убьют.
      -- Они съели моего брата. - упрямо выдохнула медведица.
      -- Как съели? - озадаченно переспросила Бреселида.
      Умма запинаясь и жестикулируя толстыми пальцами, изложила свою версию. Когда она останавливалась, подыскивая нужное слово, Ярмес вставлял короткие реплики.
      -- Он видел. - девушка ткнула в него пальцем. - Но ничего не мог сделать один.
      -- Да, вдвоем вы много натворили. - скептически протянула сотница. А ты собственно кто? Ты здешний?
      -- Я их родственник. - Ярмес показал на столпившихся у пещеры Собак. - Дальний. Мое стойбище вымерло зимой.
      -- Ладно, -- кивнула сотница и снова повернулась к жителям деревни. Я не могу вас рассудить - это дело царицы. Я возьму с собой сестру убитого и тех женщин, которых она обвиняет. - Бреселида поморщилась. - Кажется, их осталось только две. А вы сидите смирно! - она сдвинула брови.
      Меотянки помогли Умме и сестрам-преступницам взобраться верхом. Благо после потерь под Дандариком свободных лошадей хватало.
      Впереди за неглубоким распадком маячил лесок, за ним теснина и снова склон, поросший кривоватыми соснами.
      -- Вперед. Шагом. - приказала Бреселида. - Надо отъехать отсюда подальше, чтоб встать лагерем.
      - Собаки теперь убьют меня! - Ярмес с отчаянной силой вцепился в узду ее лошади. - Как только вы уедете.
      Сотница недовольно покусала губу. Двое мужчин в отряде - это уже через чур. Двое на 80 баб - начнутся распри. Да и вообще мужчина в сотне плохая примета. Но сейчас ее всадницы очень устали. Они больше всего хотят перестать двигаться, вытянуться в струну и умереть. Хоть бы и на этих камнях!
      Бреселида кинула враждебный взгляд на сестер-собак, которые пожирали родственника ненавидящими глазами, и, наконец, решилась.
      -- Садись. Вон, на чалого. Удержишься верхом?
      Парень помялся и не без труда влез лошади на спину.
      -- Будешь ехать с нами до тех пор, пока сможешь держаться сам. сказала амазонка. - Не удержишься, скину в первой же яйле.
      Ярмес молча кивнул.
      -- Не думай о нас плохо. - смягчилась всадница. - Просто у меня мало времени. Если не сможешь, обещаю оставить тебе лук и немного еды. Выбирайся сам.
      -- А эти как? - осмелился спросить он, кивнув в сторону Уммы и ее невольных спутниц.
      -- Эти -- другое дело, -- с неохотой признала Бреселида, -- они для царского суда. Нельзя позволить, чтоб роды вырезали друг друга. - всадница вздохнула. - Их мы довезем хоть на крупах собственных лошадей. А ты человек без семьи, и твоя смерть никого не затронет. Прости.
      IV
      Спустившись ниже по склону, отряд остановился на привал в буковом лесу. Широкие кроны деревьев с трудом пропускали солнце, и толстые зеленоватые стволы отливали старой бронзой. Здесь было нежарко, мягкий полумрак в гуще сменялся рассеянным светом на прогалинах, где-то поблизости журчал ручей.
      Найдя место посуше, Бреселида приказала расседлывать лошадей и обтирать их пучками травы.
      -- Привести тебя что ли в порядок? - задумчиво обратилась Радка к Умме. Она порылась в своем пестром, расшитом бисером мешке и извлекла оттуда ножницы. - Умма, я с тобой говорю.
      Девушка вздрогнула и удивленно уставилась на синдийку, подошедшую к ней с костяным гребнем в руках.
      -- Нельзя ходить с одной косой. - наставительно сказала та. - Тебя все засмеют.
      Медведица фыркнула.
      -- Пусть попробуют. - она показала увесистый кулак. - Я уже несколько месяцев так хожу...
      -- Делай, что говорят. - цыкнула на нее Бреселида. - У нас не любят лохматых.
      Умма заворчала, но подчинилась.
      -- Сядь на камень, -- попросила ее Радка. - Вот так, не горбись, держи спину прямо, расплетай вторую косу. - у нее аж руки подрагивали от нетерпения.
      -- Не зли ее. - посоветовала Бреселида. - А то пострижет тебя как лису во время линьки.
      Радка оттяпала Умме вторую косу и сровняла концы.
      -- Посмотри, какая ты милашка. - синдийка с гордостью подсунула Умме под нос медное зеркальце.
      -- Дух! - завопила девушка и, со всей силы оттолкнув руку Радки, вскочила на камень. - У тебя там горный дух!
      -- Слезай, -- уговаривала ее всадница. - Это всего лишь твое отражение.
      -- Как в бочке с водой. - поддержала подругу сотница.
      Пока они препирались, Ярмес забрал срезанную косу Уммы и отнес за ближайшую россыпь камней. Там он с большим трудом отвалил один увесистый валун, немного разрыл под ним землю, закопал свой трофей и снова вернул камень на место. Затем собрал с земли мелкие пряди, сгреб листву вокруг камня, на котором продолжала сидеть Умма, принес горячую ветку из костра и поджег ворох сухой трухи. Пламя весело вспыхнуло, пожирая остриженные волоски.
      -- Теперь никто не сглазит твою силу, девушка-медведь, -- сказал он с чувством исполненного долга.
      -- Зовите меня Бера. - откликнулась та, -- я принимаю имя в честь брата. - ее глаза, не мигая смотрели на огонь.
      "Амазонки" уже повесили над костром старый походный котелок, и пока вода отказывалась закипать, жарили кусочки свежей оленины, нанизанные на длинные прутья.
      Сумерки наступили рано. Под плотным пологом листвы царила почти комнатная темнота. Слабые огоньки костров погасли, и ночной лес стеной обступил путников. На них давила громада гор, давили твердые, но живые тела деревьев, которые, казалось, все ближе подступали друг к другу, замыкая отряд в душком кольце стволов.
      До земли не долетало ни ветерка. Лишь шумел ручей, но и его звук, такой веселый днем, сейчас в неожиданно наступившей тишине, жал на уши. Он ревел, как целый горный поток. За его адским грохотом не было слышно даже всхрапывания лошадей, не то что укладывавшихся на ночлег подруг. Не все обладали обостренными чувствами, как Бреселида. На многих горный лес не производил гнетущего впечатления. Подумаешь, неба не видно! Спать, так спать. Не все ли равно где?
      Про себя всадница знала, что не заснет. Она с отвращением чувствовала, как холодок страха начинает ползти от кишок к горлу. У ног сотницы клубочком свернулась Радка и, зажав в кулаке костяную расческу с острыми зубьями, сладко посапывала. Выросшая в степи синдийка тоже побаивалась тесноты лесов и ущелий, но уверяла, что гребень спасет ее от злых духов.
      Бреселида слабо улыбнулась. Она знала, чтоб подавить собственный страх, ей надо кого-то защищать, командовать, распоряжаться. Тогда испуг пройдет, изгнанный чувством долга. Но вокруг как назло все уже захрапели. Ей же постоянно казалось, что из-за ближайшего валуна или дерева вот-вот появится кто-то чужой, злобный - хозяин здешних мест. И некому будет даже поднять тревогу, ведь врага не заметят в такой темноте, пока он не вцепится клыками в горло одной из спящих "амазонок" или не размозжит кому-нибудь камнем голову.
      Глаза не привыкали к здешнему мраку, и это тоже пугало.
      Захрустела ветка и справа от валуна словно из-под земли выросла фигуру Элака. В кулаке он протянул Бреселиде пахучую горсть виноградных улиток.
      -- Испеклись, наконец! Угли уже давно прогорели, а они сырые. Что за дьявол!
      Амазонка благодарно кивнула и поманила юношу к себе. Тот вьюном проскользнул между Радкой и Гикаей и очутился у ног хозяйки.
      -- Неужели? - его голос звучал чуть насмешливо, но с хорошо знакомой Бреселиде хрипотцой.
      -- Конечно, нет. - возмутилась она. - С какой стати?
      Дразнящая улыбка на губах Элака погасла.
      -- И сам знаю. - вздохнул он. - А все же, чем черт не шутит... Так зачем звали?
      -- Слушай, малыш, -- Бреселида притянула его за руку и заговорила шепотом, чтоб не будить других. - Не очень-то мне спокойно. - она кивнула в сторону собак. - Кто знает, что у них на уме? А ты показал и мне, и Радке, что читаешь чужие мысли. Правда, они съели этого парня?
      Элак задумался. Он развернулся в сторону спящих сестер-преступниц, закрыл глаза и глубоко втянул ноздрями воздух. Потом задержал дыхание и надолго замолчал.
      -- Они очень боятся. - наконец сказал юноша. - До смерти. И чувствуют за собой вину. Да, пожалуй, они съели брата Уммы.
      -- А она сама? - осторожно спросила Бреселида.
      Элак еле слышно рассмеялся.
      -- Тут и думать нечего, госпожа. Умма проста, как монета без чеканки. В ее душе боль за брата. Она хочет отомстить и поскорее вернуться домой. Ее пугает все вокруг: много людей, лошади, оружие... Она сильная и верная. Не опасайся ее.
      Бреселида с благодарностью потрепала юношу по всклокоченным волосам.
      -- Я еще хочу знать про Ярмеса. - попросила она. - Если тебе не тяжело.
      Элак качнул головой и снова надолго умолк.
      -- Не могу. - выдавил он через минуту. - Ярмес очень устал. Подавлен потерей рода. Не знает, что делать дальше. От него всего можно ожидать, хотя он и не соврал на счет Бера... Не знаю, госпожа.
      -- Хватит. - Бреселида почти силой заставила мальчика-козла оторвать остановившийся взгляд от свернувшихся рядом Уммы и ее спутника. - У тебя даже голова вспотела от натуги! Уши торчком.
      Элак не без труда отвел глаза от спящей пары.
      -- Присмотри за Ярмесом, пока мы в горах, -- попросила всадница. - А на равнине видно будет.
      Сын Пана кивнул и двумя пальцами потянул у нее с ладони пропахшую дымом улитку.
      -- Почему ты боишься? - через минуту спросил Элак.
      Бреселида перестала хрустеть скорлупой и повернула к нему бледное лицо.
      -- Не знаю. - ей даже не пришло в голову высмеять его или отшутиться. - Я не люблю темноты. Особенно такой. Густой.
      -- Очень красиво. - возразил Элак. - Жаль, что ты не видишь лес моими глазами: все светится.
      -- Я сейчас вообще ничего не вижу, -- осипшим шепотом пожаловалась амазонка. - Только чувствую спиной, что в камне кто-то копошится.
      -- Это ящерица-хозяйка, - улыбнулся сын Пана, -- дух валуна. У нее зеленый хвостик и лапки, а голова и плечи женщины. Такая крошечная. С мой мизинец. А ты ее испугалась!
      Бреселиде стало стыдно, и она начала до ломоты в глазах таращиться в сумрак ночи, но так ничего и не разглядела.
      -- Наверное, если человек ослеп, он чувствует себя так. - вздохнула всадница.
      -- Не жалоби меня! - тихо рассмеялся мальчик-козел. - В тот миг, когда Пан овладевает женщиной, она на долю секунды может увидеть мир его глазами. Но ты ведь гонишь меня.
      Бреселида промолчала.
      Она не хотела, чтоб Элак ушел сейчас или захрапел, как все, отделившись от нее непроницаемой стеной сна. Но и не могла уступить настойчивости лесного божка. Для него все было просто, для нее - нет.
      Но не даром именно Пан выдумал свирель. Козлоногий мальчик хорошо понимал ее. И если нижнюю часть его тела в присутствии любой женщины сжигало огнем, то через чур мягкое сердце рядом с Бреселидой выводило грустную мелодию, как сухой тростник на ветру.
      -- Есть другой способ показать тебе ночь. - шепнул он. - Поцелуй меня. -- и прежде. чем амазонка успела возразить, сам прокусил себе губу и протянул ей на кончике длинного узкого языка рубиновую капельку крови.
      -- Не бойся. - выдохнул Элак, когда Бреселида, как завороженная глядя в его позеленевшие глаза, уже сглотнула подношение лесного духа. - Не бойся, хозяйка. Теперь бояться должен я.
      В первую минуту Бреселида ничего не почувствовала. Она сотни раз разбивала губы и хорошо знала железистый вкус крови. У Элака он оказался чуть более кислый, чем у нее самой. Потом мир вдруг еще сильнее потемнел и разом бросился ей в лицо.
      Мальчик-пан успел вовремя подхватить "амазонку" под руки, прежде чем она ткнулась головой в землю у его ног.
      -- Кружится? - спросил он. - Ничего. Сейчас пройдет.
      Бреселида его почти не слышала. В ушах стоял звон, перед глазами расплывались радужные круги.
      -- Только не пугайся, когда увидишь меня таким, какой я есть на самом деле. А не таким, как кажусь днем.
      С усилием тряхнув головой, Бреселида разлепила веки и снова ослепла. Свет бил от всех предметов, находившихся в лесу. От деревьев, земли, камней, спящих людей и лошадей. Он был похож на ровное прозрачное сияние, окутывавшее каждое существо вокруг и у всех отливавшее по-своему.
      Звуки, доносившиеся отовсюду, были оглушительны. Мыши, рылись в опавшей листве так, словно целая армия рудокопов долбила недра горы. Птицы перепархивали с ветки на ветку с таким шумом, как будто рушилось все дерево.
      Кто-то пел, кто-то шушукался и хихикал.
      -- Ну как?
      Бреселида обернулась и увидела Элака, дергавшего ее за руку. Боги, на что он стал похож! В первый миг амазонка едва не вскрикнула. Нет, она бы не назвала его некрасивым, но... мальчик-пан совсем перестал походить на человека. Он сидел на четвереньках, как большая собака, поджав под себя косматые задние лапы с копытцами. Шерсть на них была золотистой и завивалась крупными колечками. Такая же золотая грива покрывала голову, увенчанную смешными саблевидными рожками, огибала острые лепестки ушей, спускалась через загривок на спину и образовывала в конце хвост с кисточкой. При этом лицо, шея, плечи и руки пана оставались голыми, только на груди все тот же янтарный мех, дорожкой поднимавшийся от живота, образовывал волшебный сад.
      -- Тебе не хватает колокольчика на шею! - рассмеялась Бреселида. Вот это да! Теперь я знаю, кто придумал историю про золотое руно.
      -- Теперь ты знаешь, кому оно принадлежало на самом деле. - вздохнул Элак, поднимаясь с земли. - Медея была всего на всего колдуньей, добывшей шкуру царя леса. Если в час страсти убить Пана и содрать с него кожу, мех еще долгие годы не лишается волшебной силы.
      -- Поэтому ты и сказал, что теперь твоя очередь бояться?
      -- Когда идешь по лесу с женщиной, всего можно ожидать.
      -- Я давно уже не женщина.
      -- Молчи. - Пан прижал палец к ее губам. - Сейчас ты такая, какая должна быть. Ночь открывает наши настоящие лица.
      Действительно, Бреселида чувствовала себя так, точно только что родилась. Девочка с расширенными от восхищения глазами стояла на лесной тропе, и присевший у ее ног золотой зверь, звал подругу в чащу, готовый в любую минуту броситься на звук грохочущего за камнями ручья.
      У ближайшей россыпи камней что-то ярко светилось из-под земли.
      -- Это коса Уммы. - Элак пальцем показал на коричневато-оранжевое сияние. - Даже отрезанные женские волосы долго сохраняют свою силу. Запомни.
      Вода тоже светилась. Бледно-голубым и белым. Серебристый туман брызг висел в воздухе.
      -- Смотри, ручейные нимфы. - сказал Элак. - Они купаются. Тихо! Тихо! Тебе туда нельзя!
      Юноша удержал за руку уже готовую броситься к источнику "амазонку".
      -- Они разорвут тебя! Нимфы не любят женщин. - Пан продолжал сжимать похолодевшие пальцы Бреселиды, чувствуя, как ее ладонь постепенно становится влажной. - Они ревнуют нас к людям, - с легкой хрипотцой в голосе пояснил он, - И не напрасно...
      Но Бреселида уже увлеклась яркой птичкой, перепархивавшей с куста на куст. Та вдруг скрылась в осоке и сразу последовал булькающий звук.
      -- Это баклан-водолаз, -- пояснил Элак. - Днем он серый и незаметный. Ты видишь его таким, каким он сам себя считает. Забавно, правда?
      Бреселида снова не ответила. В ней поселился детский восторг, и она хотела дотронуться пальцем до всего, что попадалось на глаза. Трава у воды испускала слабое голубоватое свечение. Рак, выползший на камень, отливал мокрым углем панциря. Клочья тумана свисали с веток.
      Страха не было. Через несколько шагов "амазонка" увидела свою Пандору в обществе рослого Белерофонта. Кони затеяли любовную игру. Вокруг их тел пульсировал теплый оранжевый свет. С лошадей сыпались на землю искры, когда они встряхивали гривами или покусывали друг друга. Им было хорошо, но Бреселида удивилась, почему Кони не стреножены, хотя она точно помнила...
      -- Это я их развязал. - сказал Элак. - Идем. - он почти властно потянул спутницу за руку. - Здесь недалеко След Великана. Если окунуться в него, можно стать совсем другим. Таким, каким всю жизнь хотел и не решался.
      -- Я не знаю, хочу ли я стать другой. - на секунду задумалась Бреселида, но мысли, словно хоровод ночных мотыльков, упорхнули от нее в небо.
      -- Идем. - повторил Элак. - С воды видно небо.
      И женщина, послушавшись его голоса, двинулась через прибрежный кустарник вслед за Паном. Козлоногий спутник прекрасно выбирал тропинки и шаткие камешки, по которым можно было следовать вдоль потока.
      -- Еще немного. - сказал Пан, хотя Бреселида его ни о чем не спрашивала. - Садись ко мне на спину.
      Амазонка хотела возразить, что не устала. Ей нравилось идти, куда глаза глядят, ни о чем не думая. Но Элак подхватил всадницу под колени, и в следующую секунду она уже соприкасалась внутренней стороной ног с его золотой шерстью.
      -- Я хочу, чтоб ты ощутила бег Пана. - шепнул он и понесся, как ветер, под аркадой ореховых веток, испускавших зеленоватое сияние.
      Через минуту его шерсть взмокла, и Бреселида почувствовала сначала покалывание, затем жжение, перешедшее в настоящий пожар. Она с силой ерзнула, и козлоногий бог понял, что пора. Он оторвался от земли и, подняв тучу брызг, обрушился вместе со своей всадницей с гребня валуна прямо в ручей.
      -- А вот и След Великана! Не промахнись! Слава богам, могли бы и разбиться!
      Оглушенная "амазонка" не слышала его. Только теперь она поняла, что вода ледяная. Но находиться в ней было приятно. Словно Бреселиде в миг даровали новую кожу.
      Рядом с ней из воды вынырнул золотой зверь. Сияющие градины влаги, как жемчуг, катились по его драгоценной шерсти. Элак прямо в воде освободил спутницу от мокрой одежды и помог доплыть до плоского валуна, лишь слегка поднимавшегося над потоком.
      Деревья здесь были не такими густыми, как в чаще, и, пробиваясь сквозь их причудливые кроны, луна покрывала камень пляшущими пятнами.
      Бреселида с наслаждением прижалась спиной к его гладкой поверхности, ощущая странное, противоестественное тепло, исходившее от ночного светила. Лишь ее ступни оставались в воде. Она видела, как золотой зверь подплывает к ней, как берется руками за край камня, и не чувствовала в себе сил сказать "нет".
      Но в тот миг, когда тело Пана отделилось от воды, Элак исчез. Вместе с неожиданно высокой волной на Бреселиду обрушился совсем другой мужчина.
      В эту ночь в Гаргиппии царю Делайсу привиделся странный сон, с которым он не стал бы обращаться к гадателям. Ему снилась сотница Бреселида, совершенно обнаженная и мокрая, возлежащая на камне посреди ручья. Она казалась такой притягательной и прекрасной, какой, конечно, не была в жизни. Ее кожа отливала молоком, волосы потемнели от воды, а на шее вздрагивали прозрачные капли.
      Делайс плыл к ней, больше всего на свете жалея прижаться губами к узким рыбкам ступней, на которые набегал поток. Дыхание колом встало у него в горле, мышцы в паху свело, и огромной волной он обрушился на ее беззащитное тело, разбившись о него мириадами брызг.
      Царь вскочил в кровати, обнаружив липкую смятую простыню, и несколько минут сидел не в силах остановить скачки сердца.
      -- Дьявол! - прошептал он. - Все беды от воздержания!
      V
      -- Рыжая! Рыжая! -- чумазые ребятишки бежали следом за отрядом амазонок и кидались мелкой галькой в перепуганную Беру.
      Маленькая деревушка Цемесс, куда спустились с гор всадницы Бреселиды, лежала на северо-восточном берегу Эвксина, отгорожанная от остального мира амфитеатром скалистых хребтов. Она быстро росла, кочевники-тореты сгоняли в нее скот на продажу, из-за моря привозили ткани и пурпурную краску. Каждую весну десятки новых колонистов высаживались на деревянные доски пристани и наполняли Цемесс разноязыкой толпой. Многие оседали на склонах обступивших деревню гор и разбивали на очищенных от можжевельника террасах виноградники.
      -- Рыжая! Рыжая!
      -- Что за напасть? -- Бреселида сплюнула на землю. - Чего они на нас пялятся?
      -- Мне не нравится, что здесь одни кочевники. - отозвалась Радка. Она сдавила коленями бока лошади и, приподнявшись над седлом, повертела головой в разные стороны.
      К сотнице подъехал Ярмес и неуклюже свесился с седла.
      -- На море нет ни одного паруса.
      -- Действительно! -- всполошилась Радка. - У пристани не видно кораблей. Даже лодки куда-то подевались.
      -- Скоро мы все узнаем. -- подбодрила спутников сотница. -- Минуем центр деревни, встанем на постой в рыбачьих хижинах и разведаем, что тут происходит.
      -- Боги! Да это же сама Бреселида! -- раздался вдруг громкий, как труба, голос. -- Милость Девы послала нам тебя и твоих всадниц!
      Перед лошадьми выросла мощная женская фигура в охровой пепле и необъятной черной накидке, лихо перехватывавшей грудь и поясницу. Она широко расставила ручищи, преградив путь, и было видно: если "амазонки" не остановятся, встречная готова стряхнуть Бреселиду прямо на дорогу, а потом задушить в своих объятьях.
      -- Полегче! Полегче, тетя Амага! -- ты кричишь, как лосиха над соляной жилой. -- по усталому лицу сотницы расплылась улыбка. -- Что у вас тут делается? Где люди и откуда столько кочевников?
      -- А ты зайди в мой трактир. -- подбоченясь, заявила Амага. -- Там и поболтаем. Говорю же, что Трехликая Мать послала вас нам на выручку! Черт бы побрал этих кочевников, а с ними вместе и трусов-купцов, которые не решаются причаливать к пристани, едва заслышали о разбойниках.
      -- О каких разбойниках?
      -- Э-э, девочка, слезай! -- Амага похлопала Пандору по холке. -Зайди, пропустим по килику цемесского, старая тетя Амага тебе все расскажет.
      -- Мы все не забьемся к тебе в трактир. -- возразила сотница. -Обожди часок, я расположу отряд и загляну к тебе. А нет, так полезай на круп моей кобыле и рассказывай, что знаешь.
      -- Тетя Амага знает все! -- толстая трактирщица, кряхтя взобралась на лошадь, поддержанная под локти двумя "амазонками".
      Ей трудновато было оторвать ноги от земли, и шустрый Элак, спешившись, не преминул подтолкнуть тетку под увесистый зад.
      -- Брысь! Охальник! -- Амага огрела его толстой ладонью по уху. -Чудной у тебя мальчишка, Бреселида! Чистый козленок!
      Всадницы дружно захохотали.
      -- Настоящий козел. -- неодобрительно закончила Амага. -- Ну, поехали, поехали. -- она попрыгала на крупе Пандоры, устраиваясь поудобнее. От чего кобыла даже присела на задние ноги. - Туда направляй! - гаркнула трактирщица в самое ухо сотнице. - Все рыбаки сбежали, их дома пусты. Там и разместитесь.
      -- Как сбежали? Куда? - удивилась Бреселида. - Их кочевники выгнали?
      -- То-то что не кочевники. - весело заявила Амага. Кажется, ее доброе расположение духа не могли поколебать даже самые неприятные мысли. Кочевники сами от страха жмутся к берегу, подальше от гор. А у кого были лодки, так те и вовсе, -- бойкая женщина махнула рукой в сторону моря, -ушли на запад к Горгиппии. Так что теперь Цемесс пуст, как амбар весной.
      -- А крестьяне? - спросила сотница, -- ну те, у кого виноградники?
      -- Многие здесь, но сидят у родных по домам. На улицу носа не показывают. - ответила Амага. - А те, что посмелее, остались, надо же кому-то урожай собирать. Только у большинства урожай отобрали и самих угнали в горы. Так что им жадность боком вышла! Где они теперь, одни боги знают!
      -- Да кто угнал-то, Амага? - не выдержала Бреселида. - Что ты главного не говоришь?
      -- Как? - вытаращила глаза трактирщица. - Да разве ты не из-за них прискакала сюда с целой сотней? - она прищурилась и окинула взглядом отряд амазонок. - Пожалуй, и не с целой. Так вы уже успели повоевать?
      -- Да, под Дандариком. - нехотя кивнула Бреселида.
      -- Тоже мужики взбесились? - выпытывала трактирщица. - Охо-хо, что-то не ладно вокруг.
      Сотница даже натянула поводья от неожиданности.
      -- Что значит "тоже"? Откуда тебе известно?
      Амага добродушно рассмеялась.
      -- Не думала я, что разбойники и до болот добрались. А здесь в горах пошаливают. Сама видишь, всех переполошили.
      -- Что о них известно? - уточнила Бреселида. - Сколько? Где?
      -- Разное говорят, -- пожала необъятными плечами трактирщица. Мужики ничейные. Сбились в стаю и нападают на всех. Скот угоняют, режут баб, жгут святилища. И не признают ничьей власти.
      Бреселида смотрела, как с каждой секундой сереет лицо Радки, еще не забывшей растерзанные трупы жриц на поле за Дандариком.
      -- Если они напугали столько народу, то их должна быть целая армия, -- предположила синдийка.
      -- У страха глаза велики. - остановила подругу Бреселида. - В горах и горстка бойцов может наделать много шуму. - она сдула прилипшую на лоб прядь волос. - Я не верю, чтоб люди целыми семьями уничтожали своих матерей и сестер.
      -- А Дандарик?
      Сотница не знала, что ответить. Для нее события на болотах до сих пор оставались загадкой.
      - Роды мирно живут веками. - покачала она головой. -- А тут в одну осень... И Дандарик, и Дорос, и Цемесс. Если б семьи нападали друг на друга, тогда я знала бы, что делать. Но здесь! И как они, интересно, собираются жить без женщин?
      -- То-то и оно, -- вставила Амага, уязвленная невниманием Бреселиды. - Это пока они баб выгнали, а потом грозятся прийти домой и устроить все по-своему. Они хотят найти Золотую Колыбель и завладеть ею. Говорят, де они должны править родами, решать, когда гнать скот, а когда пахать землю. Алтари Великой Матери снести. Нечего, говорят, понапрасну людей изводить. Что это за мать, которая своих детей режет?
      "Не могу упрекнуть их в отсутствии логики," -- вздохнула Бреселида.
      Миновав центр Цемесса: тесную площадь, рынок и дом собраний - отряд выехал в рыбачье предместье.
      На камне у обочины дороги сидел тощий старик в засаленной хламиде и продавал почтовых голубей. Его плетеные ивовые клетки свисали с мощных веток шелковицы, как гигантские диковинные плоды. Он был, наверное, последним из оставшихся в Цемессе уличных торговцев и просто не знал, что делать со своим товаром.
      Долгим тревожным взглядом старик проводил отряд, зацепившись глазами за высокую фигуру Ярмеса.
      -- Ну, довольно, -- сказала Амаге "амазонка". - Накаталась. Слезай. Мы расположимся здесь и пойдем к кочевникам повыспросить, что они знают о бандитах. - она спешилась, помогла трактирщице благополучно спуститься на землю и только тут заметила, как внимательно наблюдает за нами Ярмес.
      Вероятно, он и дорогой, держась поодаль, изо всех сил прислушивался к разговору.
      Бреселида знаком подозвала горца.
      -- Ты о них слышал? О бандитах, я говорю?
      Ярмес нехотя кивнул.
      -- Что?
      -- Что у них собираются люди без родов. Сами по себе. Как я. - он опустил голову и теребил в руках уздечку.
      -- И? - всадница сдвинула брови.
      -- Ну и я к ним хотел податься. А что? - Ярмес вскинул на нее взгляд. - У Собак разве лучше? У людоедов? Я потому с вами и увязался: думал, убегу по дороге. Да Умму пожалел. И мальчишка твой, козел, все ночи на пролет на меня зелеными глазищами пялился. Думал, отойду два шага, точно съест. Не человек он вовсе.
      -- Это правда. - согласилась Бреселида. - Я ему приказала за тобой следить. Значит, была права: ты ненадежен.
      -- Выходит так. - согласился Ярмес.
      -- Вот дурак! - ахнула Амага, изумленно глядя на горца. - Чего ж ты, сынок, в таких вещах признаешься?
      -- Он дикарь. - остановила ее Бреселида. - Его мама врать не научила.
      -- Извини, -- обратилась она уже к Ярмесу, -- но теперь нам придется тебя связать. Я не могу позволить, чтобы кто-нибудь в моем отряде проснулся с перерезанным горлом как раз тогда, когда рядом разбойники.
      -- Как скажите. - вздохнул горец. - Только напрасно это. Я вас не предавал.
      -- Но можешь предать. - покачала головой сотница. - Умма!
      Девушка-медведь едва живая от усталости сползла на землю.
      -- Придется тебе караулить своего приятеля, чтоб не сбежал к разбойникам. - обратилась к ней командир. -- Мы видели, как он дерется, и никому из нас не хотелось бы сойтись с ним на узкой тропе. Ты же помни, что он единственный свидетель по делу о твоем брате. Без него царица тебе не поверит.
      Меотянки, ведя лошадей под уздцы, разбрелись по рыбацким дворам в поисках места для отдыха.
      * * *
      Кочевники, заполонившие Цемесс, ничего нового не добавили к рассказу Амаги. В сопровождении охраны из 20 спутниц Бреселида отправилась побродить среди пестрых кибиток, раскинувшихся за поселком по подолу холма. Здесь были разные роды: доильщики кобылиц с Гипаниса, горные и равнинные арихи, керкеты с татуированными ляжками. Все они держались особняком друг от друга и старались не пересекать воображаемых границ, пролегавших между стадами.
      Синдийки в цветных платках и ярких вязаных шапочках привычно распоряжались на стоянке, громко болтали и тыкали пальцами во всех проходящих. Они обступили Бреселиду гурьбой, жаловались и махали руками. Выходило, что подданными Тиргитао их роды себя не считают, но немедленной защиты от разбойников требуют именно у всадниц царицы.
      -- Раз вы гости, то и кочуйте себе на север. -- заявила Бреселида. -Ваши пастбища далеко отсюда. Властью, данной мне, я закрываю Цемесс для торговли, пока не выбью шайку с горы.
      -- Мы проехать не можем! -- возмущались женщины. -- Выданное ли дело, гнать скот прямо в лапы бандитам? Сначала расчисти дорогу!
      -- Да ваш скот сам кого хочешь затопчет! -- возмутилась "амазонка". -- Если думаете остаться, дайте мне отряд в сто лучниц для поддержки.
      -- Сто не дадим. -- упрямились синдийки. -- У нас мужики сами не свои, как узнали про разбойников. Того и гляди в горы сбегут. Боимся, как бы не ударили в спину! 20 еще куда ни шло.
      -- Смешно слушать.
      -- Ну 25.
      -- Проваливайте!
      -- 30 и не всадницей больше.
      -- Я не торгуюсь. Лошадей оставьте внизу. Лучницы мне нужны. Лучницы!
      -- Твое право. 50 .
      На том и сговорились. Оказалось, что в последний раз разбойников видели над водопадом. Возможно, там они только брали воду, а жили где-то выше в горах.
      -- Прежде чем делать засаду, надо отправить кого-нибудь на разведку. -- Бреселида помешивала палкой пепел в рыбачьем очаге.
      Командиры десяток сгрудились в одной хижине и вполголоса обсуждали положение. В трактир к Амаге, не смотря на обещание, сегодня никто не пошел.
      -- Ну и попали мы. -- подала голос Гикая. -- Думали дорогу сократить. Сократили.
      Из Дандарика в Горгиппию был прямой путь - строго на юг. Но прямой не всегда самый короткий. Из-за разлива Гипаниса долину реки заболотило, и всадницам пришлось сделать крюк, переправиться выше по течению, взобраться в горы, выйти к Цемесской бухте и двигаться к столице по побережью.
      -- Навести в Цемессе порядок -- наша прямая обязанность. -- заявила Бреселида. -- Так кто пойдет?
      -- Степных не посылать. -- подала голос Радка. -- Мои всадницы в горах, как дети на базаре. Ничего не поймут, в любую яму свалятся.
      -- Хорошо тебе! -- зашумели другие. -- Всегда ты, Радка, свих выгораживаешь! Пользуешься дружбой с командиром!
      -- Завтра перед разбойниками все будете равны. -- одернула их Бреселида.
      -- Можно я пойду? -- робко вызвалась Умма. -- Не могу больше Ярмеса караулить. Жалко. Того и гляди отпущу.
      -- Только попробуй. -- пригрозила сотница. -- И на суд Тиргитао можешь не рассчитывать.
      -- Пусть идет! -- загалдели "амазонки". -- Горы -- ее дом.
      -- Ее дом высоко. -- раздался от двери голос Элака. -- Умма и на вершине, как медведь, только ветки ломает. А таскаться по кустам и козьим тропам -- не ее дело. Хотите потерять человека, посылайте Беру.
      -- Ты не сам ли напрашиваешься? -- подозрительно покосилась на него хозяйка.
      -- А почему нет? -- не растерялся мальчик-пан. -- Я одной крови с каждой травинкой на склоне. Как ветер проскользну, никто не заметит. Смотреть в упор будут -- не увидят, я взгляд отведу.
      -- Может и так. -- протянула старая Гикая. -- Но стоит ли на тебя полагаться? Разве ты не мужчина?
      Элак зашелся блеющим смехом.
      -- Совсем недавно ты звала меня козлом!
      -- Довольно. -- Бреселида хлопнула ладонью по колену. -- Я решила: пойдет он. -- сотница ободряюще улыбнулась подругам. -- Не стоит его опасаться. Если Элак не одного пола с нами, то он и не одной крови с разбойниками. Он дух леса, хотя и на половину, поэтому с мужчинами связан гораздо меньше, чем с женщинами.
      -- Я бы сказал: я им враждебен. -- вставил Элак. -- Они только попусту тратят с вами время, тогда как я...
      В хижине раздался смех. Многие из отряда за последние дни испытали домогательства юного Пана и далеко не все отказали козлоногому мальчику. Во всяком случае никто не жаловался.
      -- Хорошо, пойдешь ты. -- Бреселида вытерла с глаз набежавшие слезы. -- А теперь спать. Радка, проверь караулы. Я после торговли с твоими сородичами не в силах.
      Однако сразу улечься всадницам не удалось. За окном на улице раздался плеск мощных крыльев, словно на землю спускалась целая старя бакланов.
      -- Боги, только не это. -- простонала сотница. -- Как он нас нашел?
      -- Бреселида, девочка, здравствуй! -- орлиный клекот огласил побережье. -- Я с ног сбился тебя искать!
      В сумеречном небе зависла огромная туша и на фоне догорающего заката на землю плавно спустился мощный черно-золотой грифон.
      -- Нестор! Какими судьбами? -- особого энтузиазма в голосе командира не было.
      -- Хочу есть! -- заявил зверь. -- Ты совсем отбилась от рук, девочка! Разве так встречают друзей?
      Бреселида не удостоила его ответом. Сейчас он ей мешал.
      Нестор надулся и хлопнул крыльями, делая вид, что собирается взлететь.
      -- Куда? -- молодая женщина вовремя схватила его за загривок. -- Нам и без тебя хватает хлопот. В горах разбойники.
      -- Разбойники? -- оживился Нестор. -- Какая потеха! Вы уже устроили засаду? Я пойду на разведку...
      "Боги, нет!" -- взмолилась сотица.
      -- Сиди смирно. -- вслух сказала она. -- Мы уже выбрали лазутчика.
      -- Я мог бы обидеться. -- зверь потянулся львиным телом и встряхнул головой. -- Но вижу, ты не в настроении шутить. Так вот, -- его клюв щелкнул в воздухе, -- твоя сестра недовольна и просит тебя поторопиться домой. Вы слишком долго ездите за паршивым хлебным обозом. Где он, кстати?
      Сотница только молча развела руками.
      -- Ну да ладно. Это не мое дело. -- продолжал зверь. -- Грифоны хлеба не едят. Я согласился передать тебе, если встречу. У меня здесь свои заботы.
      Бреселида кивнула. Грифоны издавна служили царицам "амазонок". Эти чудесные животные с телом льва и орлиной головой даже стали символом всадниц. С годами они повывелись, но Нестор утверждал, что высоко в горах еще живет несколько почтенных семейств его сородичей. Сам Нестор был придворным хронистом. В молодости он много путешествовал и даже участвовал в битвах, но под старость обленился, полюбил греть кости у очага и вести бесконечные беседы о прошлом.
      Бреселида слышала, что обычно грифоны живут лет 300. Нестору недавно исполнилось 280, величиной он был с хорошего теленка, уже заметно отяжелел и летал не без труда. Что заставило его пуститься в далекий путь? Во всяком случае не желание угодить царице. Хронист давно хотел поискать себе ученика из хорошей грифоньей семьи с древней родословной. Лет десять Нестор намеревался учить нового летописца, а там сдать ему дела и остаток жизни повести под платаном, потягивая горячее вино и паря перед сном лапы.
      -- Мы рады тебе, -- сказала сестра царицы, стараясь придать осипшему голосу мягкость. -- Но, клянусь богами, ты прибыл в опасное время. В горах, может, и есть твои сородичи. Но куда больше там бандитов.
      -- Эх, не знавала ты меня в лучшие деньки. -- снисходительно хмыкнул зверь и заковылял к рыбачьим засолочным цистернам, от которых явственно несло рыбой.
      * * *
      Ночная дорога над Цемессом была тихой. Она огибала поселок и поднималась в предгорья. С высоты было хорошо видно, что сама деревня пуста. В ее черной сердцевине не теплилось ни одного огонька. Зато по краям, где расположились кочевники, темноту озаряли крошечные глазки костров. Поселок казался Элаку гигантским цветком с огненными лепестками.
      Пан покинул засыпающих "амазонок" сразу, как только Бреселида разрешила ему тронуться в путь. С тех дней, когда Элак считал себя человеком, прошла целая вечность. В одну ночь он потерял мать, дом, сородичей и обрел самого себя. Стал вечно юным лесным богом. Вернее готовился им стать и получить в наследство целое царство красоты. Он словно застыл в прыжке к своей лесной короне -- задние ноги уже оторвались от земли, а передние еще не успели ее вновь коснуться. Элак поймал себя на том, что думает о себе, как о животном. Это не огорчило его. Сейчас он чувствовал большую близость к черной громаде гор, поросшей темным можжевельником, чем к крошечному островку человеческой жизни на побережье.
      Единственным звеном, связывавшим мир людей с его новым -- более прекрасным и просторным домом -- были женщины, все еще соприкасавшиеся с вечной силой земли пальцами, чтоб потом передать ее веретену. Они приходили в леса любить и принимать в свое лоно мощь первородных стихий. Они пропитывались ими до корней волос. По тонкой грани между людьми и всеми остальными скользили существа его крови, созданные только для того, чтоб не прерывать нить.
      Прошлой ночью пан ощутил свою силу и показал ее хозяйке. Теперь Бреселида знала, что он честно служит ей и на него можно положиться. Элак считал это маленькой победой над ее великим недоверием. Когда после страшной ночи Дионисид он очнулся едва живой и увидел Бреселиду, склонявшуюся над горой похолодевших тел, солнце било ей в спину. В золотом венце лучей она была окружена теплым сиянием, как существо из его мира.
      Мальчик был тогда напуган, растерян, едва жив, а собравшиеся вокруг всадницы наперебой требовали "добить козла"! Элак хорошо помнил, кто оставил ему жизнь и надежду со временем окончательно стать собой. Иногда он думал, что было бы, если б обещанным "первым встречным" оказался тупой пастух с горы или староста соседней деревни. Тогда юный Пан со всеми своими талантами вынужден был бы служить таким же враждебным к нему крестьянам, как и его односельчане.
      Теперь Элак по крайней мере мог посмотреть мир. Бреселида была сестрой самой царицы и направлялась в столицу! Не говоря уже о том, что служить "амазонке" куда почетнее, чем получать пинки от углежогов и пахарей.
      Сейчас он увивался вокруг сотни женщин. Вооруженных женщин! Ему это нравилось.
      Кроме того, выбор божественным родителем Бреселиды в качестве хозяйки для будущего царя леса не мог объясняться ни случайностью, ни винными парами. Старый Пан знал, что судьба "амазонки" как-то связаны с судьбой сына: оба должны помочь друг другу достичь чего-то важного, недостижимого поодиночке.
      Понять, в чем состоит эта связи и к какой цели она ведет, значило для Элака в конечном счете обрести обещанную зеленую корону и перепрыгнуть барьер, отделявший его от счастья абсолютной божественности.
      А потому он охотно лез во все дыры, куда только не обращала взгляд Бреселида, и уже сейчас, на четвертый день знакомства знал о ней куда больше, чем она могла предположить. Молодой Пан чувствовал, например, что всадница неизвестно почему уверенна, будто разбойники над Цемессом, не просто очередная банда громил, а часть чего-то большего, опасного и неотвратимого, что еще не показалось целиком, но отбрасывало свою пугающую тень на обе стороны пролива. Другими частями этой головоломки были сожженный Дандарик, уничтоженный менадами Дорос, съеденный брат Уммы и угрюмый неразговорчивый Ярмес, который рассказал далеко не все, что знал о людях в горах.
      * * *
      -- Умма.
      Золотое колечко света вокруг глиняной лампы-лодочки с девятью рожками становилось все уже. Масло догорало. Его никто не доливал. В чужом доме нельзя найти даже соли, гласила старая меотийская пословица. Оказавшись в брошенных хижинах рыбаков "амазонки" убедились в ее справедливости. Они и не пытались разобраться в нехитром хозяйстве прибрежных жителей. Похватали циновки и одеяла, кое-как устроились среди рваных сетей и корзин из ивовых веток.
      Сон в пропахших рыбой лачугах был плохим. Многие ушли на воздух. Но и здесь с каждым порывом ветра от коптильни доносился стойкий аромат вяленой камбалы.
      Бреселиду всегда выворачивало при одном виде сырой рыбы, а уж запах стоячей воды, старого рассола для бычков, в котором на жаре гнили и разлагались забытые тушки, буквально довел сотницу до исступления. Взяв плащ, она по примеру подруг отправилась на берег.
      Лишь Бера, вынужденная сторожить Ярмеса, осталась сидеть в хижине и вдыхать непривычный аромат соли, тины и йода.
      -- Умма. -- снова повелительно повторил голос в темноте. -- Развяжи меня, ты же знаешь, что я вам не враг.
      -- Ты сбежишь. -- отозвалась девушка.
      -- Клянусь, что нет.
      -- Тогда зачем тебя развязывать? -- медведице казалось, что она очень сообразительна.
      -- Ты заснешь, а Собаки меня зарежут. -- возразил Ярмес. -- Я им не выгоден на суде.
      Бера помялась.
      -- Я бы отпустила тебя. -- с сомнением в голосе сказала она. -- Но ты же знаешь, Бреселида приказала...
      Ярмес не удержался от досадливого смешка.
      -- Бреселида! -- передразнил он. -- Я заступился за тебя, там, в стойбище, когда Собаки кинулись грызть тебя, как кость. А ты не можешь даже...
      Он осекся, потому что за стеной послышался шорох. К двери в хижину явно кто-то пробирался.
      -- Скорее. -- процедил Ярмес сквозь зубы. -- Перережь веревки и мы их скрутим при попытке нового убийства.
      Умма повиновалась. Она сама не знала, почему верит волку. Он вел себя странно, и где-то в глубине души медведица догадывалась, что с Ярмесом все совсем не так просто, как кажется на первый взгляд. Но она почему-то не могла не слушаться его.
      Бронзовым ножом девушка принялась пилить веревку на руках, и чуть только первый моток лопнул, Ярмес отобрал у нее нож, чтоб освободить ноги.
      Они успели как раз во время. Приоткрытая дверь заскрипела, и в хижину широкой полосой проникла уличная темнота. Но вместо сестер-собак на пороге возникла сухонькая фигура старика.
      -- Ярмес, -- позвал он шепотом. -- Пора уходить.
      Умма не успела вскрикнуть, потому что сильная деревянная ладонь зажала ей рот и нос.
      -- Я уже иду. -- сдавленно прохрипел пленник, продолжая держать Беру в тяжелых объятьях.
      Девушка несколько раз дернулась всем телом и затихла, лишившись возможности дышать. Ярмес немедленно отнял руку от ее лица и осторожно пощупал пульс на шее.
      -- Обморок. -- удовлетворенно кивнул он. -- Боялся не рассчитать.
      -- Лучше бы ты ее убил. -- отозвался старик от двери.
      -- Помалкивай. -- повелительно оборвал его Ярмес. Он осторожно уложил тело Уммы на пол, подсунул под голову свернутый плащ и, сотворив над девушкой знак оберега, выпрямился. -- Прости меня, Бера, сестра Бера. -- в его шепоте слышалась грусть, почти раскаяние. -- Жаль, что так вышло. -- он обернулся к старику. -- Идем.
      Оба, как тени выскользнули на улицу.
      Ночь не была тихой: то тут, то там всхрапывали лошади, скрипел песок под ногами прогуливавшихся между домами меотянок, слышались обрывки приглушенных разговоров.
      "А я его по самые уши в землю..."
      "Будет знать, как таскать сено из стойла!"
      "Два абола в неделю? Да это смешно!"
      "Хорошая лошадь стоит..."
      "А раб..."
      "И вот он мне говорит: завтра тебе снесут голову, куда я с детьми денусь?"
      "Ну Тиргитао, ну сука! Два абола!"
      -- Как ты меня нашел. - Ярмес засунул кинжал Уммы себе за пояс. - Как ты вообще попал в Цемесс?
      Согнувшись, они двинулись вдоль плетневого забора к коптильне и только за ее глинобитной стеной выпрямились в полный рост. Но не успели спутники сделать и пары шагов, как им на встречу от стены отделились две фигуры. Крадучись, они шли к хижине, которую только что покинул пленный. Вероятно, гости не ожидали наткнуться на чужаков. От неожиданности женщины взвизгнули, но не успели закричать громко. Ярмес вскинул бронзовый нож и одним длинным ударом полоснул обеих по горлам. Жертвы, как подкошенные, рухнули на землю.
      Даже в темноте старик заметил, что их грубые безрукавки мехом внутрь не похожи на кожаные туники меотянок.
      -- Это Собаки? - с удивлением прошептал он. - Зачем они...
      -- Все-таки я был прав. - Ярмес кивнул своим мыслям. - Что ж, по крайней мере Умма теперь может спать спокойно.
      Беглецы торопливо миновали рыбачье предместье, оставили в стороне кибитки кочевников и, обогнув Цемесс, двинулись к реке.
      -- Так как ты здесь очутился, Харс? - вновь потребовал ответа Ярмес.
      -- Я и не чаял тебя встретить. - отозвался старик. Его беззубый рот, так же как и впалые глазницы, напоминали молодому охотнику черные дыры. После того, как тебя поймали Собаки, мы не знали, как подступиться к их стойбищу. Ты удрал?
      -- Если бы. - невесело хмыкнул спутник. - Мое первое бегство, сам видишь, увенчалось полным успехом. - в его голосе звучал едкий сарказм. Собаки нашли меня уже в Дубовой яйле и едва не забили до смерти, чтоб больше не пришло в голову бросать родичей. Но потом опомнились: кому охота кормить калеку? - Ярмес снова зло хмыкнул. - Однако за пределы стойбища я больше не выходил. Спасибо, на веревке не держали. Но все котлы, камни, бревна, которые им надо было перетащить, передвинуть, отмыть или взгромоздить куда-нибудь, были мои. Короче, -- прервал он свои излияния. Где наши?
      -- Ты слишком тороплив. - с неудовольствием заметил старик. - Я ведь не ответил на твой второй вопрос. Или ты думаешь, что старый Харс и правда торгует голубями?
      Его спутник поморщился.
      -- Здесь в горах над Цемессом живут разбойники. - продолжал старик. Наши мужчины, оставшиеся в живых, присоединились к ним. Их главная крепость в Фуллах, по ту сторону пролива, и там, по слухам, целая армия. Одни боги знают, к чему они готовятся, но, -- Харс поднял палец, -- нас приняли с радостью. Ну и мы, понятное дело, готовы оказать помощь тем, кто поделился с нами лепешкой. Меня, как видишь, послали вниз, в Цемесс, разведать, что тут и как. Много ли народу? Есть оружие? Хотят взять поселок. Еды в горах и сейчас не густо, а прикинь зимой?
      Ярмес кивнул.
      -- Я - старик, подозрений не вызываю. Выходит не зря ходил. Целая сотня меотянок свалилась, как снег на голову. Обождать бы денек-другой, пока уедут, а там можно и деревню брать.
      Ярмес снова поморщился.
      -- Ты-то с ними как? - допытывался Харс.
      -- Они помогли мне уйти от Собак. - уклончиво ответил охотник. - Ты знал, что родичи моей матери людоеды?
      -- Что ж такого? - старик глухо захихикал. - В голодные годы всякое бывает. И мы колдуны...
      Ярмес резко схватил его за руку.
      -- Запомни, Харс, я до сих пор не знаю, правильно ли мы поступили, убив их всех? - даже в темноте лицо охотника казалось суровым, а в глазах застыл упрек. - Может быть, был другой путь? Но ты заставил нас пойти этим. И мы поверили тебе.
      -- Вам всем не терпелось под нож? - свистящим шепотом осведомился колдун.
      -- Но мы могли заставить их подчиниться. - сухо заявил его спутник.
      -- Этих нет, -- Харс был тверд. - Тот, кто помнит свою власть, никогда не уступит. Или затаится, чтоб потом вернее ударить в спину. - он похлопал Ярмеса по плечу. - Эхе-хе, молодые мужчины! Всех-то вам жалко!
      Но охотник сбросил его руку.
      -- А тебе не жаль никого. Потому что твои штаны давно пусты. Где мы найдем новых женщин, чтоб продолжить свой род? Наш дом мертв. Мы сами, как снег на ветру. Теперь вот прилепились к разбойникам. Что завтра?
      -- Завтра твои меотянки, я слышал, собираются устроить засаду у водопада. - невозмутимо отозвался колдун. -- А ты даже не сказал мне об этом. Я специально сделал вид, что ничего не знаю...
      -- Ты и дальше будешь делать вид. - оборвал его спутник. - Или я сломаю тебе шею.
      -- Но как же...
      -- Сегодня, если хочешь, поднимемся к твоим новым друзьям. А с рассветом мужчины нашего рода уходят. Мы охотники, а не живодеры. Будем пробираться к Фуллам. Если там готовится целая армия, то надо узнать, зачем. Вдруг они хотят того же, что и мы? За право не бояться жертвенного котла я готов драться. А чтоб разнести какой-то Цемесс и сожрать все, что там осталось после бегства хозяев... -- он презрительно сплюнул. - Что мы без рук, без ног и не настреляем себе дичи?
      Старик молчал.
      -- Значит ты не собираешься рассказывать разбойникам о засаде? наконец, спросил он.
      -- Ты меня правильно понял. - кивнул охотник. - И если я только заподозрю, что ты... Ты меня знаешь.
      -- Но почему? Ради предков! - взвыл колдун. - Что тебе эти бабы внизу? Тем более с оружием!
      -- Так или иначе они мне помогли, -- пожал плечами Ярмес. - Я не хочу, чтоб их убили. Умму в особенности.
      -- Они бы тебя не пожалели!
      Спутники шли той же белевшей в темноте дорогой, по которой час назад, весело цокая копытами, проскакал золотой зверь. Шум реки, огибавшей Цемесс с севера, становился все слышнее. Миновали каменный мост, нависавший не столько над водой, сколько над оврагом. Дальше тропинка круто уходила на север и начинала взбираться в гору.
      Под ногами то и дело осыпалась сланцевая крошка. Ярмес несколько раз поскользнулся и выругался в темноту.
      -- Ты слишком тяжелый! - хихикнул Харс. - Тебя мышцы к земле тянут. К земле и к женщинам. - обвиняющим тоном закончил колдун. - Разве нужен такой вожак стае, где нет волчиц?
      VI
      Элак карабкался все выше и выше к одиноко маячившему ягодному тису. Пан давно заприметил могучий ствол. Тисы любят влагу и высасывают всю воду вокруг себя. Где-то неподалеку и должен быть водопад. Хотя после жаркого лета он едва ли окажется особенно грозным. Так, ручеек-недотрога в тени жадных до воды кустов. Элак уже давно слышал слабое журчание, но хотел повернее определить, откуда оно идет.
      Тис отмечал собой верхнюю точку водопада. Раскидистые ветки старика клонились к земле под собственной тяжестью. В пышной кроне Пану почудилась какая-то большая тень. Она была чернее окружающей листвы и шевелилась.
      Не успел Элак прянуть в сторону, как тень взмахнула необъятными крыльями и мягко спорхнула на землю, словно большая птица.
      -- Я уже тебя здесь заждался! -- возмущенным голосом заявил Нестор. -- Представляешь, ни одно другое дерево в окрестностях меня просто не выдерживает! Позор! Все вырождается! Куда делись горные грабы? Где розовый дуб? Я спрашиваю!
      От грифона на версту несло соленой рыбой, и Элак, не выносивший морских запахов, зажал нос.
      -- В годы моей юности...
      -- Слушай, хронист, -- серьезно сказал сын лесного бога, -- Бреселида приказала тебе сидеть внизу.
      Нестор распушил перья и стал похож на огромный шар.
      -- Бреселида, конечно, великий командир и когда-нибудь будет царицей, но, -- грифон высоко поднял коготь, -- я не воинственная девка с луком из ее сотни и мне она ничего приказать не может. Я сказал, что пойду в разведку.
      -- Как знаешь, -- недовольно пожал плечами Элак, -- Но я тебя в спутники не выбирал. Хочешь распугать разбойников вонью? Я с тобой не пойду.
      -- А как, интересно знать, ты от меня избавишься? -- хихикнул хронист. -- Я полечу за тобой, вот и все.
      В его навязчивости было что-то детское.
      -- Зачем тебе это нужно? -- смягчился Элак.
      -- Как тебе сказать, -- грифон замялся, -- Мне, кажется, что я чую поблизости запах моих сородичей. Только вот не пойму, откуда. В общем, дорогой может что-нибудь и прояснится, а одному мне здесь плутать скучно. Мы, грифоны, рождены для общества. Для самого лучшего общества, если ты понимаешь, о чем я говорю.
      -- Да, для женского. -- кивнул Элак.
      -- Блестяще! В самую точку! Высший балл! -- захлопал крыльями Нестор. -- Грифоны должны беседовать, вращаться, давать советы, учить... А когда вокруг никого нет, мы теряемся.
      -- Но я-то не женщина. -- усмехнулся Пан, -- Скорее наоборот.
      -- Какая разница! -- фыркнул грифон. -- Ты ходишь на двух ногах, умеешь говорить, когда не блеешь, мальчик-козел.
      -- Ладно, пошли. -- поняв, что от хрониста не отделаться, Элак махнул рукой. -- Но если ты будешь верещать всю дорогу, я проколю тебе бок рогами.
      -- А чем еще заниматься в пути, -- возмутился грифон, -- Если не вести изысканные беседы? Ученость, остроумие, свобода от предрассудков -вот мое кредо, мальчик.
      "Чтоб ты лопнул! -- подумал Элак, -- Старая трещотка!" Но вслух угрюмо сказал:
      -- Слушать лес. Неужели ты ничего не слышишь вокруг, философ? У тебя уши воском залиты?
      -- Что тут слушать? -- еще больше возмутился Нестор. -- Темное зверье в темных дубравах вздыхает о темных временах. Мы, грифоны, городские жители и любим...
      -- Послушай, но ведь твои сородичи обитают в горах? -- удивился Пан. -- Ты тоже, небось, не в столице родился?
      Все-таки Нестор заставил его задать вопрос! Это была победа разума и образования над дикостью и угрюмым варварством.
      -- Я, -- важно произнес грифон, -- родился не здесь, а при дворе китайского императора. Мои предки с незапамятных времен служили владыкам династии Цинь. Поэтому я так люблю чай...
      -- Как же ты попал к нам? -- перебил его Элак.
      -- Превратности судьбы ученого. Интриги. Завистники. -- уклончиво отвечал Нестор. -- Я составил гороскоп для новорожденного наследника, который предсказывал ему не слишком блестящую судьбу. Проще говоря, он должен был стать тираном. В Китае это случается сплошь и рядом. Императрица обиделась и приказала ощипать меня к обеду. Я вынужден был бежать. Истинный философ не годится для службы сильным мира сего!
      -- А как же ты служишь царице Тиргитао? -- ехидно осведомился Элак.
      -- Что такое Тиргитао? -- оскорбился Нестор. -- Мне скоро три сотни лет, мальчик. Видел я царей и пророков! И земли побогаче этой. Тиргитао! -передразнил он. -- Я еще помню, как она слюни в кашу пускала. -- грифон распушил перья на воротнике и выпятил грудь. -- На редкость противная была девчонка! Вечно дергала меня за хвост! Вот Бреселида -- другое дело. -- его голос потеплел. -- Всегда приносила мне засахаренные орешки и задавала правильные вопросы. Надеюсь, ты понимаешь, что такое правильные вопросы. Это те, на которые можно отвечать долго...
      Элак вздохнул.
      -- Удивительно умная девочка, -- продолжал грифон, -- И скажу тебе по секрету, она-то куда больше сестры достойна занимать трон.
      Пан уже чувствовал, что философ собирается обрушить на него непосильный груз меотийской истории. Нестор оказался по-стариковски болтлив и обидчив. Стоило Элаку отвлечься от хитросплетений придворных интриг и сложных отношений в царской семье, как грифон немедленно надувался и начинал с презрением ругать молодежь, невосприимчивую к урокам прошлого.
      Через час блуждания в темноте по горному лесу мальчик-пан знал по именам всех родственниц и советниц Тиргитао, ее мужей, любовников, шутов и кастратов, родословную каждого и пересечения в их гороскопах, которые Нестор обожал составлять для всего двора.
      --... и поэтому я уверен, -- торжествующим голосом заявил грифон, -что Бреселида в один прекрасный день получит корону, а вместе с ней и еще кое-кого, о ком я тебе говорить не буду. -- он загадочно умолк, наслаждаясь впечатлением, которое должны были произвести его слова.
      "Ну и не надо, -- подумал Элак. -- Сам я его что ли не видел?" Пан не стал распространяться о своей способности проникать в мысли людей. Тайна букового леса явно была не по зубам философу.
      -- Слышишь? -- юноша застыл, вытянувшись в струну и предостерегающе подняв руку.
      -- Что? Где? -- захлопал крыльями грифон. -- Ничего не слышу.
      -- Я тоже. -- побагровел Элак. -- Теперь не слышу! Да закрой ты клюв хоть на секунду!
      В наступившей тишине до спутников явственно долетели отзвуки далекого разговора. Ветер доносил грубые мужские голоса, и Нестор помимо своей воли поежился, наконец, ощутив угрозу, которую уже давно всей кожей чувствовал Элак.
      Пан припал к корням ближайшего дерева и крадучись двинулся на шум. "Лучше бы ему лететь," -- думал он о Несторе. Но грифон, не привыкший к разведке и от сытой пищи в городе давно забывший, как подкрадываются к добыче, даже не подумал взмыть в воздух, где мог сойти за большую птицу. Он шумно ковылял сзади, и Элаку казалось, что за его спиной по земле волокут громадную ветку.
      Вскоре лазутчики увидели отсветы огня и ощутили сильный запах дыма. Несколько костров освещали внутренность глубокой воронкообразной пещеры в склоне горы. Корни кустов держи-дерева цеплялись за ее каменистые края. Плотное кольцо растений образовывало вокруг укрытия прекрасную защиту от посторонних глаз.
      -- Сиди здесь. -- приказал Нестору Элак. -- Я подползу к краю. Упаси тебя боги соваться в колючки. Поднимешь шум, и нам крышка!
      Не позволив грифону возражать, юноша пополз в глубину кустов, и Нестор готов был поклясться, что ветки страшного держи-дерева сами поднялись, чтоб пропустить Пана внутрь, не оцарапав его кожу. Нахохлившись грифон сел на землю и стал похож на большой камень.
      Элак тем временем подобрался к самому краю и заглянул вниз.
      Разбойники сидели вокруг трех главных костров и еще по крайней мере шести мелких огоньков, на которых они ничего не готовили. Просто подбрасывали ветки для освещения. Веселое пламя плясало на серых неровных стенах каменной воронки. Здесь лесные скитальцы устроили себе лежбища, набросав соломы в выбоины и ниши.
      Иные укрывались шкурами, на других еще сохранились остатки одежды из тканей. Кое у кого были дорогие плащи -- добыча недавних грабежей -- и даже сандалии. Остальные ходили босиком. Но оружие имелось у всех.
      Элак насчитал человек 50 крепких загорелых мужчин с косматыми давно не стриженными бородами и гривами немытых волос. Они были так грязны, что раньше Пан сказал бы: походили на животных. Теперь он никогда бы так не выразился. Только человек, попав в лес, толком не умеет за собой следить. Кто видел оленя в коросте? А вшивых медвежат?
      -- Что ты хочешь нам доказать? -- грохотал рослый детина в драной тунике и дорогом кожаном поясе с золотым теснением. Повелительный тон выдавал в нем вожака. -- Чего ты ждешь, Эвмил?
      Он обращался к черному костлявому мужчине с крючковатым носом и близко посаженными глазами.
      -- Мы не можем здесь сидеть без дела и ждать неизвестно чего! Нам надо добывать себе пропитание!
      -- Я привез вам еду. -- с едва скрываемым раздражением возразил Эвмил. Он походил на недовольного всклокоченного ворона, готового вот-вот ринуться в драку. -- Оружия у вас навалом, одежда тоже найдется. Зачем же грабить поселок?
      -- Мои люди засиделись без дела. -- угрюмо гнул свое вожак. -- Мы не подыхать сюда пришли!
      -- Верно! -- зашумели вокруг. -- Цемесс богат! Он давно намозолил нам глаза! Сидим тут, когда могли бы сорвать яблочко и схрупать!
      -- На черта вам сдались полсотни глиняных лачуг? -- выпрямился черный. -- Вы за неделю проедите все, что там награбите. Зато раньше времени обратите на нас внимание.
      -- Когда оно придет, твое время? -- передразнил его кто-то из разбойников.
      -- Раньше -- позже, какая разница, раз мы взялись потрошить баб и забирать все, что нам причитается?! -- заключил вожак. -- Завтра же спустимся к деревне. Там одного скота на лодку золота. Кочевницы -- не помеха, их мужики нас поддержат, я думаю.
      Эвмил плюнул себе под ноги.
      -- Да мне все одно: хоть завтра Цемесс брать, хоть через месяц! -зло заявил он. -- Но я посыльный и обязан вам передать: без приказа вы с места не сдвинетесь. Целая армия в Фуллах, да еще по горам с десяток шаек, как ваша, дожидаются слова предводителя. А им видите ли в заднице свербит деревню сжечь!
      -- Когда он скажет слово-то? -- недовольно заворчали разбойники.
      -- И вообще, кто он такой?
      -- Кто, не знаю, врать не буду. -- черный Эвмил прямо смотрел в лицо вожаку. -- Но оружие и припасы нам поставляет регулярно. Человек он значительный, глаза и уши у него везде. Без этого столько народу в горных крепостях не собрать, да так, чтоб ни одна мышь не пикнула! И ты, дружище, поостерегись: рука у него тяжелая.
      Атаман расхохотался.
      -- Что он мне сделает? Где он меня найдет? Слово Родоманта, завтра я возьму Цемесс, и половина твоих людишек из крепостей перебежит ко мне. -вожак заносчиво вскинул голову. -- Люди любят успех и добычу! Правда, ребята?
      В ответ ему раздался одобрительный гул.
      -- Ну что ж, -- тяжело произнес Эвмил, -- Вижу, вас не свернуть. Плохой выходит из меня посол, ну да ладно. -- он обвел собравшихся долгим недобрым взглядом. -- Я на рассвете возвращаюсь в Фуллы. Кто со мной?
      От группы сидевших в дальнем углу мужчин отделилась рослая фигура, и Элак чуть не заблеял от удивления. К костру на свет вышел Ярмес, который по всем понятиям должен был сидеть связанный в рыбачьей хижине на берегу.
      Хорошо зная дорогу в лагерь разбойников, Харс провел его, не плутая, прямо к пещере, пока молодой Пан в кампании грифона предавались поискам тропинок.
      -- Охотники из рода Волков уйдут с тобой. -- сказал Ярмес, бросив взгляд на своих молчаливых сородичей. -- Мы ищем людей с Фулл и хотим присоединиться к ним. Грабеж -- не наше дело.
      Эвмил одобрительно кивнул.
      -- Сколько вас?
      Ярмес показал ему пять пальцев на руке.
      -- Оружие есть?
      -- Луки и ножи.
      -- А боевое?
      Волк покачал головой.
      -- А баб своих вы из луков стреляли или камнями забили? -- язвительно поинтересовался вожак, крайне раздраженный тем, что из его шайки утекают люди.
      -- Не твое дело. -- отрезал Ярмес и так взглянул на атамана, что продолжения расспросов не последовало. -- Волки тебе не подчиняются. Они просто ждали здесь меня. А за гостеприимство мы расплатились дичью и сведениями, которые приносил тебе наш колдун.
      Элаку показалось странным, что ни сам Ярмес, ни старик, тоже подошедший к костру , не упомянули о сотне меотянок, прибывших в поселок. Похоже, разбойники о них ничего не знали. Сатир напрягся, уставившись на освободившегося пленника, и попытался прочесть его мысли. На этот раз ему удалось. Ярмес избавился от страха и растерянности. Он, наконец, чувствовал себя на своем месте. Пан понял, что волк не собирается сообщать разбойникам об отряде Бреселиды и не даст старику-голубятнику проболтаться.
      Этого было довольно. Молодой бог леса без симпатии относился ко всякого рода путам и клеткам. Если его хозяйке не будет нанесено вреда, он готов приветствовать бегство Ярмеса. Волк должен жить на воле.
      В это время за его спиной раздался предательский хруст веток, и через плечо юноши свесилась всклокоченная голова грифона.
      -- Ну? Что там? - проклекотал тот. -- За это время можно яйца высидеть.
      -- Отсидеть. -- ехидно поправил его Пан. -- Смываемся, удод-переросток. Нас заметили!
      Действительно, шумное явление Нестора на краю освещенного амфитеатра пещеры вызвало у публики фурор. Если Элак сливался с зеленью, то громадная голова клювастого чудовища, нависшая из темноты, оказалась хорошо видна.
      Несколько десятков рук разом схватились за луки. Нестор заметил укладывающиеся на ложбинки стрелы и не стал медлить. С завидной для его лет горячностью он вцепился когтями в плечи Элака и, думая, что спасает друга, взмыл вместе с ним в воздух.
      Минуту, пока грифон, тяжело взмахивая крыльями, пересекал освещенное пространство над пещерой, молодой сатир не мог забыть всю жизнь.
      Он был совершенно беззащитен и болтался у всех на виду, прикрывая собой брюхо Нестора. А в него целились из всех имевшихся у разбойников луков.
      Туча стрел взметнулась вверх, и Элак кожей ощутил быстрое дуновение разрезаемого ими воздуха. Только крайней растерянностью людей внизу можно было объяснить то, что ни одна из стрел не достигла цели.
      Когда разбойники справились с потрясением и начали целиться более внимательно, Нестор уже скрылся в темноте.
      -- Что? Что это было? -- кричали внизу.
      -- Танатос поволок свою жертву!
      -- Да нет, просто большой орел задрал козла!
      -- Ага, орел с львиными ногами!
      Только тут Элак почувствовал, как больно его плечам, в которые немилосердно вонзились когти грифона.
      -- Ах, ты, летучая кошка! -- заорал он, потрясая кулаками. -- Я мог на земле скрыться за любым кустом! А ты мною загораживался! Летел бы себе, куда надо! Зачем других хватать?
      Потрясенный такой неблагодарностью Нестор даже на мгновение перестал махать крыльями.
      -- Ты хотел туда? -- щелкнул он клювом. -- Твое дело.
      Его когти разжались, и Пан камнем полетел к черным древесным кронам, выглядевшим с высоты, как упругий шерстяной ковер.
      Ломая ветки, он приземлился, к счастью, достаточно далеко от пещеры и, проклиная дураков-философов, бросился в чащу.
      Сатир вернулся в Цемесс за час до рассвета. Блуждая по лесу, козлоногий бог задержался у рыженькой нимфы, обитавшей в фисташковой рощице. Она лечила его ушибы и раны на плечах одним только нимфам известными способами.
      Когда же вполне здоровый, но зверски усталый Элак, чуть прихрамывая ввалился в хижину Бреселиды, там все спали.
      -- Девочки, подъем! -- заревел он из последних сил. -- Чую, до места вам придется нести меня на руках. Я сбил себе все копыта!
      * * *
      К водопаду, который жители Цемесса называли "летучей водой" меотянки добрались по серому предрассветному туману. На зоре пошел мелкий дождь. Его струи тонкими нитями висели в воздухе, почти не пробивая одежды. Бреселида была довольна: в дождь люди крепче спят, а ей не хотелось, чтоб разбойники обнаружили их раньше времени.
      Она уже знала о бегстве Ярмеса, но не стала говорить остальным -женщины сочли бы это дурным знаком и заранее шли в лес с упавшим сердцем. Довольно и того, что угрюмая Умма шагала в хвосте, прикрывая ладонью ссадину на подбородке. Волк все же поцарапал ее, когда зажимал рот.
      -- Из тебя сторож, как из меня храмовая танцовщица. -- обругала ее командир. -- Странно, что он тебя не убил. Хотя мог.
      -- Я отомщу. -- проглотила слезы Бера. -- Он поплатится.
      -- Не думаю. -- сотница покачала головой. -- Ты должна быть ему благодарна.
      Девушка вскинула на нее удивленные глаза.
      -- Тебе оставили жизнь, дуреха. -- пояснила командир. -- Что уже немало в наше время. Пошли.
      Она твердо решила сделать из Беры всадницу. Сил у медведицы было не меряно. Честности тоже хватало. Правда, Умма казалась диковата и через чур доверчива, но это со временем пройдет.
      Сейчас провинившаяся стражница тащила на себе запасные колчаны со стрелами, а остальные "амазонки" карабкались в гору налегке. Их сопровождали несколько десятков молодых кочевниц, шарахавшихся в лесу от каждого куста.
      Очень усталый Элак брел впереди, указывая дорогу. От водопада отряд еще некоторое время карабкался вверх. Наконец, по сигналу руки Пана женщины остановились, и юноша пополз к пещере проверить все ли в порядке. К его радости Ярмес со своими Волками уже ушел, а остальные разбойники спали, натянув на головы плащи и поплотнее завернувшись в шкуры. Но скоро, Элак знал, падет роса, и многие, не выдержав утреннего холода, встанут, чтоб согреться, походить, собрать ветки для костра...
      Пан знаком подозвал "амазонок" к каменному устью пещеры. Рассыпавшись вокруг воронки, каждая взяла лук и выбрала себе жертву.
      -- Цельтесь хорошо. -- шепотом приказала Бреселида. -- Чтоб сбить сразу, как только они пошевелятся. Ты, Элак, разбуди их как-нибудь. Нельзя стрелять в спящих.
      В душе она понимала, что избиение еще не очнувшихся от сна людей мало чем отличается от убийства спящих. Но и ближнего боя Бреселида допустить не могла: разбойники превосходили их, если не числом, то силой. Ей вспомнился страшный бой за Совиный холм и то, граничащее с ужасом удивление, которое испытали меотянки, когда, ценой невероятных потерь взяв вал, обнаружили, что его защищало всего 30 человек. Почти все они погибли... Дальше Бреселида запретила себе думать.
      Громкий козлиный рев разнесся над пещерой. Элак орал так, словно в кустах собралась сотня горных духов и устроила адскую вакханалию прями при входе в разбойничье логово.
      Мужчины повскакали с мест и тут же начали падать на землю, сбиваемые ураганом стрел. Меотянки стреляли хорошо. Ни один их разбойников не успел пробежать и трех шагов. Через несколько минут все было закончено. Куча трупов валялась в небольших лужицах крови, натекавших из ран.
      Выждав еще немного, сотница приказала первой десятке "амазонок" во главе с Радкой спуститься и осмотреть пещеру. Остальные продолжали держать луки наготове, чтоб пресечь всякое шевеление внутри каменной воронки. Несколько стрел еще пришлось послать в недобитых разбойников, и жертвы окончательно угомонились. После чего в пещеру вошли остальные всадницы.
      -- Надо сказать местным жителям, пусть придут закопают их. -- бросила сотница.
      В это время над пещерой послышался плеск могучих крыл, и в воронку торжественно спустился Нестор.
      -- Ты подоспел к шапочному разбору. -- сказала ему Бреселида. -- Надо меньше дрыхнуть. Вот Элак, всю ночь на ногах, а держится молодцом.
      Грифон с подозрением покосился на юношу, но ничего не сказал. Его раздирало любопытство: проболтался ли Пан о ночном происшествии. Но Элак сделал самую невинную физиономию, на которую был только способен, и скрылся за кустами грабинника.
      -- Ну и вонища! -- возмутился Нестор. -- Как эти разбойники тут только жили? -- он втянул воздух и защелкал от неожиданности клювом. -Боги! Я чую благородный грифоний запах, среди тысячи человеческих нечистот.
      Не обращая внимания на валяющиеся кругом трупы, хронист затрусил вглубь пещеры и ненадолго скрылся из глаз. Некотрое время он молчал, потом вдруг раздался душераздирающий вой, и Нестор с выпученными глазами вылетел из темноты.
      -- Там! Там! -- орал он. -- Варвары! Звери! Недоноски! Пожиратели падали!
      "Амазонки" озадаченно смотрели на него.
      -- Там! -- завопил он еще громче. -- Идите же вы, тупицы! О, мое бедное сердце! Я не думал, что на старости лет доживу до такого!
      Бреселида решительно взяла палку, намотала на нее плащ одного из разбойников и велела Радке поджечь этот факел. Человеческие глаза не так хорошо видели в темноте, как грифоньи.
      Очень скоро она и ее спутницы, вошедшие вглубь пещеры, обнаружили то, над чем убивался бедняга Нестор. Огромное грифонье гнездо, устроенное волшебными животными в отдаленном конце каменного туннеля. Оказывается, разбойники захватили не пустую пещеру, а предварительно убили хозяев. Пара трупов взрослых грифонов так и осталась валяться среди гор битой скорлупы. Громадные синебокие яйца лежали тут и там, они были пробиты мечами, а извлеченные из них невылупившиеся птенцы, вероятно, съедены.
      -- Проклятые кровососы! -- стенал Нестор. -- Они надругались над самым святым, что есть на свете: над семейным гнездовьем! Мы, грифоны, откладываем яйца раз в сто лет и бережем их, как зеницу ока! О боги, боги, за что мои старые глаза должны видеть все это?
      -- Ты слишком много говоришь для искренне потрясенного. -- сурово сказал Элак.
      -- Что ты понимаешь в трагедии? -- возмутился Нестор. -- Я только начал взывать к богам. -- Сейчас будет Зевс, потом Артемида, а когда я дойду до Геры...
      -- Смотрите, одно яйцо цело, -- Пан наклонился и, разрыв ветки, осколки, труху и перья, поднял увесистый белый шар, покрытый подозрительными крапинками. -- Правда оно какое-то странное. Пятнистое.
      -- Тухлое, ты хочешь сказать. -- взвыл Нестор. -- Отдай, козел. Мы должны погрести последнее дитя вместе с родителями и воздвигнуть склеп...
      -- Боюсь, что для склепа у нас маловато времени. -- вмешалась Бреселида. -- А что касается яйца... Да что вы его тянете друг у друга?
      -- Я не тяну!
      -- Я не тяну! -- хором сказали Элак и Нестор и одновременно разжали руки.
      Шар со стуком упал на пол. По его стенкам побежала паутина трещин, потом изнутри яйца кто-то несмело долбанул скорлупу, и ее кусочки, склеенные белесой внутренней пленкой, посыпались на землю.
      -- Он живой. -- снова в один голос выдохнули Пан и грифон.
      -- Убери руки, старый летучий плакальщик. -- лесной бог осторожно опустил ладони в скорлупу и принял новорожденного грифоньего сироту.
      -- Нет, это ты убери руки, волосатое чудовище! -- Нестор оттолкнул юношу. -- Истинный грифон, появляясь на свет, должен сразу попасть в просвещенные лапы сородича! Фу, какой он дохлый и синий. -- через минуту добавил хронист, брезгливо разглядывая совершенно лысое существо с клювом и неправдоподобно хилыми крылышками. -- Что-то в нем не то. Вы не находите? -- Нестор обвел собравшихся вопросительным взглядом.
      Меотянки растерянно молчали.
      -- Он рыжий. -- сообщил Элак. -- Только и всего.
      Теперь многие разглядели на белесом теле младенца россыпь мелких оранжевых крапинок.
      -- И какой же, с позволения сказать, он будет, когда вырастет? -осторожно спросил Нестор, держа птенца за одну лапу и с сомнением поворачивая из стороны в сторону. -- Настоящие грифоны черные с золотом.
      -- А этот будет рыжий. -- невозмутимо заявил Элак.
      -- Альбинос-с. -- прошипел хронист. -- И надо же было, чтоб из всей кладки порядочных родителей уцелел именно этот уродец!
      -- Ты же искал ученика. -- вмешалась Бреселида. -- Ну и бери, что боги посылают!
      Элак снова отобрал птенца у философа и нянчил его на руках.
      -- Ему надо дать имя, -- сказал Пан. -- К тому же он сирота и следует подумать, чем его кормить. Что едят маленькие грифонята? Молоко? Червяков?
      -- Червяков! -- так и подскочил Нестор. -- Печень врагов! -- хронист сделал страшные глаза.
      Как огромная летучая мышь, он устремился к выходу из пещеры, набросился на труп первого попавшегося разбойника, когтями разорвал ему бок и извлек на свет дымящуюся окровавленную печень.
      -- Подожди, -- Гикая склонилась над телом рядом с Нестором. -- Он еще маленький и не может глотать такие большие куски. -- она достала меч и, отрезав немного печени, протянула птенцу на кончике.
      Тот с невероятной для новорожденного прожорливостью проглотил подношение и жадно защелкал клювом. Гикая отрезала еще.
      -- Ты настоящая нянька. -- усмехнулась Бреселида. -- Будешь присматривать за птенцом в дороге. На Нестора надежда плохая: вечно ворон клювом ловит.
      -- Философ не обязан менять пеленки. -- с достоинством заявил грифон. -- Кстати, об имени...
      -- Как на счет Диониса? -- поинтересовался Элак. -- Малыш родился в лесу.
      -- Вот еще! -- фыркнул Нестор. -- Каждый грифон -- воплощение разума. Ваши пьяные скачки не для него.
      -- Тогда Гектор. -- предложила Радка. -- Давая такое имя, мы желаем ему расти здоровым и ловким...
      -- И в один прекрасный день повстречать более здорового и ловкого! -перебил Нестор, -- Как говорил Конфуций...
      Птенец издал гортанный крик и вытянул шею.
      -- Что? Что? -- всполошились все вокруг.
      -- Он обделался!
      -- Я говорю, Конфуций...
      Птенец снова заверещал.
      -- Все ясно, -- заключила Бреселида. -- Он откликается на прозвище Конфуций. -- Дурацкая, конечно, кличка, особенно для придворного хрониста.
      -- Зато замечательное имя для философа. -- Твердо заявил Нестор. -Оно напоминает мне родину: мудрость Срединной империи, Запретный город, запах туши на непросохшем шелке... -- грифон закатил глаза.
      -- Ладно, дайте мне это Кон...фи..фуц суда. -- потребовала Гикая. -совсем затискали ребенка.
      Она завернула маленького грифона в плащ, и отря Бреселиды двинулся в обратный путь к Цемессу.
      * * *
      Тетя Амага разливала по киликам молодое вино, то и дело стряхивая пальцем розовую пену с краев чаш. После разгрома банды горных разбойников меотянки с середины дня засели в трактире, чтоб на славу отметить свою победу. Хозяйка почему-то приписывала себе честь завлечения сотни Бреселиды в Цемесс и старалась во всю.
      -- Девочки, вам еще вина?
      -- Вина, рыбы и мальчиков!
      -- Элак, да не щиплись ты! Коленки болят!
      -- Бера, из килика не лакают! Пей через край.
      -- Гикая, а тебе не пора к младенцу?
      -- С ним Нестор посидит. Этот птенец уделал мне всю тунику, пока я несла его с горы!
      -- Радка, где Бреселида? Мы пьем за нее второй час!
      -- За лучшую сотницу Меотиды!
      -- Ура!
      Стук сдвинутой разом глиняной посуды заглушил хмельные голоса.
      На пороге, переводя дыхание, стояла Бреселида. Она задержалась, из вежливости выслушивая разглагольствования Нестора о воспитании детей. Глядя на раскрасневшихся и веселых подруг, сотница позавидовала им: хорошо вот так беззаботно пить, зная, что обо всем за тебя позаботятся другие.
      Сама она расслаблялась редко и чаща всего случайно. Даже когда у костра в степи шла задушевная пьянка, Бреселида не позволяла себе больше трех неразбавленных чаш, а потом до отвращения трезвыми глазами следила за всем происходящим вокруг.
      Из зала сотнице уже махали руками. Радка подняла ладонь, чтоб в клубах кухонного дыма Бреселида легче смогла найти своих. Трактир был забит до отказа. В нем пировали не только меотянки, но и кочевницы всех мастей. Трое рабов Амаги еле успевали крутиться между длинными гладко обструганными столами, разнося миски с яйцами, сыром, копченой и жареной рыбой, горы лепешек, зелень и моченые оливки.
      Прямо напротив входа за широким столом сидели синдийки в цветастых платках, накрученных на головы. Они походили на больших шумных птиц у корыта с просом. Их крики покрывали остальной шум в трактире. Бреселиде не понравилось, что стол ее всадниц стоит так близко к столу синдиек. Обе стороны не отличались дружелюбием. Ей показалось, что Радка через чур напряженно вслушивается в болтовню соседок.
      -- И тогда я всадила кентавру копье в бок и пригвоздила его к дереву! - хвасталась одна из кочевниц. - Он умер в мучениях.
      -- Сука! - вдруг заорала Радка и, опрокидывая чашки, полезла через стол. - Кентавры - мирные существа! Все это знают!
      -- Что ты сказала? - Над синдийским столом, пошатываясь, воздвиглась рослая фигура. Плоское лицо кочевницы лоснилось от пота.
      -- Я сказала, что ты: мерзкая тварь, раз охотилась на кентавров! отчеканила Радка. - И ты поплатишься за убийство! Кентавры учили меня ездить верхом...
      -- Может они и еще кое-чему тебя учили?! - подняла ее на смех синдийка. - Наш-то был блудлив, как ишак! Перед смертью мы заставили его взять кобылу. А потом сняли с него шкуру и сделали накидку на телегу. Иди посмотри!
      Радка с воем кинулась на обидчицу.
      -- Ой! Как страшно! - хохотала кочевница. - Это на кого ж ты руку подняла? Недомерок! На Псамату? На первую поединщицу?
      Удар в челюсть заставил ее прикусить язык. Синдийка заревела и с силой отшвырнула от себя Радку. "Амазонка" едва доходила противнице до локтя и была раза в три тоньше. Псамата могла переломить ей хребет простым шлепком по спине.
      -- Ты служишь меотийцам! - издевалась кочевница. - Где тебе тягаться с вольными синдами? Царская приживалка!
      Этого Радка снести уже не могла.
      -- Может выйдем на улицу? - всадница отстегнула меч.
      -- Да я тебя здесь прирежу! Как свинью! - грузная синдийка, готовая раздавить задом боевого слона, двинулась на нее.
      Не желая оставлять подругу в беде, "амазонки" повскакали с мест и вытащили оружие. Им на встречу из-за стола дружной стеной поднялись синдийки.
      -- Сидеть! - резко гаркнула Бреселида. - Они сами разберутся!
      Ее всадницы, приученные к повиновению, послушались. Синдийки тоже нехотя отвалили к стене, оставив Радку и Псамату один на один.
      Кочевница была уже пьяна и плохо контролировала свои движения. Вставая она своротила скамью. Потом угловой стол. Ругань и грохот разбитой посуды заглушали ее хриплое дыхание.
      -- Здесь! - рявкнула Псамата, показывая на пустое место перед стойкой. Дальше ее просто ноги не несли.
      Выхватив акинак, она замахнулась на Радку. Та с визгом бросилась вперед, выставив перед собой короткий меч. Кочевница инстинктивно отшатнулась, наступила на раздавленное яйцо, и потеряв равновесие, всей грудой осела на Радку.
      "Амазонка", придавленная к полу, орала благим матом. Ей казалось, что на нее рухнул боевой конь. Она побелела от удушья. Псамата же, наоборот, покраснела, как от натуги, и вдруг у нее горлом хлынула кровь. Всадница, все еще не в силах понять, что произошло, с ужасом смотрела, как пузырится алая пена на покрытой черными усиками верхней губе противницы.
      Синдийки разом загалдели и ринулись поднимать Псамату. Меотянки подхватили полупридушенную Радку. При виде окровавленного меча в руках подруги Бреселиду точно ударило молнией.
      -- Все видели, что Псамата начала поединок? - крикнула она.
      Кочевницы враждебно таращились на нее из-под лобья.
      -- Это важно. - второй раз окликнула их сотница. - Между царицей Тиргитао и вашими почтенными родами договор. Убийство может его разорвать. Хотите войны?
      Всадницы Бреселиды сгрудились вокруг нее и держали руки на оружии.
      Синдийки плотной стеной обступили тело соплеменницы.
      -- Твоя всадница должна заплатить роду Псаматы выкуп золотом. сказала одна из них. -- Мы подтвердим, что поединок был честным. Никто не хочет войны. Твой женщина поедет с нами в стойбище, получать стада побежденной. Но привезет выкуп.
      -- Что она говорит? - слабым голосом осведомилась Радка.
      Бреселида подошла к ней и присела на край скамьи.
      -- Она говорит, что ты должна поехать с ними, отвезти золото сородичам Псаматы...
      -- Только-то? -- усмехнулась подруга.
      Бреселида стиснула ее руку.
      -- У нас, кажется, нет другого выхода. -- шепнула она. -- Твой отказ синды воспримут как повод к набегу...
      -- Чего ты беспокоишься? -- пожала плечами всадница. -- Можешь отпустить и меня, и золото. Нас доставят в целости и сохранности. Вот потом, -- девушка облизнула пересохшие губы, -- начнутся сложности с родом Псаматы. Все, что угодно, вплоть до поединка с наследниками этой коровы, -Радка ткнула пальцем в сторону мертвой кочевницы. -- Ведь мне, как победительнице, переходит ее имущество.
      -- Я не хочу отпускать тебя одну, и не могу ехать с тобой. -вздохнула сотница. -- Возьмешь два десятка лучниц. Хотя это, -- она махнула рукой, -- Капля в море.
      -- Даже весь наш отряд будет каплей в море против нескольких родов. -- успокоила ее всадница. -- Я поеду с синдийками одна. Не бойся. Я же вижу, что ты очень торопишься в Гаргиппию.
      Бреселида помотала головой, прекрасно понимая, что оставляет Радку фактически заложницей, пока не расскажет Тиргитао о том, что творится в горах.
      -- Сможешь потянуть у синдов время? -- спросила она. -- Мы доскачем до столицы, я возьму подкрепление -- сотни две -- еще золота и к тебе. Думаю, дело с родом Псаматы кончится миром.
      Радка кивнула.
      Бреселида повернулась к спутницам Псаматы.
      -- Я обещаю по паре овец каждой, но голова моей подруги должна остаться на месте.
      Те согласно закивали.
      Вечером "амазонки" в рыбачьей хижине командира собирали золото в расстеленный на полу плащ Радки.
      -- Снимайте все. -- грустно потребовала Бреселида, и первая стянула с головы обруч, перехватывавший волосы. -- С оружия тоже.
      Стуча, на пол падали кольца, браслеты, диадемы -- маленькие, чтоб удобно было носить под шлем. Пришлось расстаться с золотыми накладками на ножны, седла и удила, выколотить драгоценные камни из рукояток мечей, снять обкладку с колчанов, вынуть из кожаных мешков дорогие чаши...
      -- Мы выглядим так, словно нас обобрали разбойники. -- Фыркнула Гикая.
      -- В следующем походе возьмете себе двойную долю. -- отозвалась сотница. -- А Радка -- четвертую часть всего. За риск.
      -- Спасибо, что не хоронишь. -- хлопнула ее по плечу подруга, но голос у синдийки был грустным.
      На следующий день она вместе со спутницами Псаматы покинула Цемесс.
      ПЕАН 3
      СЕРП ДЛЯ ЗЕВСА
      Многие не предают значения снам. А было время, когда цари казнили пророков за неверно истолкованный сон. И даже Зевс - царь богов - не находил себе места, если не мог разгадать видения.
      Однажды после большой грозы, когда фиолетовая туча с черной бахромой, на которой Загрей катался по небу и пугал овечек своей матери, изрядно выплакалась, молодой Зевс заснул в ней, даже не сняв сандалии. Он сунул ноги во влажный край своего мягкого ложа, чувствуя, как под их тяжестью из небесного брюха вытекают последние капли. Земля внизу радовалась дождю и пряно благоухала крокусами - ведь была весна, и весь Крит от каменных ступеней Лабиринта до Рогатой бухты покрывали эти алые цветы.
      Позевывая, Загрей смотрел, как девушки с наголо выбритыми синими головами торжественно ступают между цветов, словно между распустившихся капелек крови. Они готовились по очереди спуститься в подземелье, и сначала "отец богов" раздумывал, не взять ли одну из них на ложе. Но потом сон разморил его, Зевс повернулся на другой бок, натянул на себя край тучи посуше и брезгливо выпихнул ногой из своей постели последнюю молнию.
      Она полетела вниз, ударилась в камень у самого Лабиринта, "ой!" воскликнули девушки, Зевс заснул.
      Ему снились хорошие сны. Он быком гонялся за бритоголовыми красавицами по подземелью, а они визжали от восторга. Однако вскоре бык выскочил на посыпанную песком арену, перед ним возник молодой золотоволосый герой в кожаном фартуке. Он взмахнул двойным топором, голова быка отскочила, как у детской игрушки, и покатилась прямо на подставленное блюдо, орошая кровью лепестки белых крокусов, рассыпанные на нем.
      И тут же Загрей ощутил себя длинным колосом пшеницы, отяжелевшим от зерна. Он раскачивался на ветру вместе с тысячами других колосьев в бескрайнем поле, посреди которого стояла резная кровать. Он сам выстрогал ее из ели для себя и Геро, когда она стала его женой.
      На кровати спал Зевс - колос видел это со стороны. А справа подкрадывался Гефест с тонкой золотой сетью в руках, которую сковал для неверной Афродиты. Только когда хромой кузней накинул на "отца богов" неразрывные путы, Загрей понял, что в ловушке. Он не мог двинуть ни рукой ни ногой. В головах ложа молча встала Трехликая и, проследив за взглядом ее пустых глаз, Зевс увидел, как по полю к нему движется солнечный лучник. Он срезает колосья золотым серпом, и серп этот хорошо знаком Громовержцу...
      От ужаса "отец богов" закричал и проснулся. Он сидел в мягкой, как орлиный пух, туче. Над головой тихо гас небосвод, расчерченный на западе алыми перьями облаков. Внизу девушки давно перестали петь, спустились к своему быку и плотно заперли двери из зеленой бронзы.
      Все было спокойно. Но страшный сон не шел у Зевса из головы, ведь в руках у проныры-гиперборейца был тот самый серп, которым когда-то он, Загрей, оскопил своего отца Кроноса и положил конец его бесчинствам на земле.
      Этот серп принадлежал Триедной Матери, когда она в облике Деметры в венке из спелых колосьев выходила осенью жать пшеницу. Неужели Геро сговорилась с Фебом? И отдала ему свой серп, как некогда вручила его юному Загрею? Ее глаза тогда были полны понимания, а улыбка сулила неземное блаженство. Неужели круг времени повернулся так быстро? И теперь внизу он, Зевс, а наверху солнечный лучник?
      Нет, так скоро расставаться с завоеванной властью "отец богов" не собирался! Зевс пришпорил тучу и понесся на северо-восток, мимо бисером рассыпанных в вечерней воде островов к бесконечно далекой и бесконечно высокой горе, подножие которой уже скрывала ночь, а за вершину цеплялось солнце.
      Геро, как и подобает доброй супруге, была дома. Она сидела у окна и пряла овечью шерсть. Руно, выходившее из-под ее пальцев, тут же становилось золотым. У ног богини суетились дактили, сматывая пряжу в сияющие клубки.
      Вся комната была залита теплым светом уходящего дня. Но мирная картина не произвела на Зевса успокаивающего впечатления. Едва взглянув на дактилей, он вспомнил, что эти маленькие смешные существа возникли из пальцев левой руки Кроноса, которые в ссоре отрубила серпом богиня, досадуя на возлюбленного за лень. Еще сильнее "отец богов" задергал щекой при виде чудесных клубочков. Они предназначались для героев, служивших Великой Матери. Именно такой моток пряжи вручила длинноволосому афинянину бритая девушка с Крита, когда он спустился в Лабиринт, чтоб убить Быка.
      -- Приветствую тебя, супруг мой. - Геро встала и сложила пряжу.
      Ее манеры были учтивы, а глаза, как и подобает, опущены долу. Но и в голосе, и в безмятежной улыбке матери Зевсу почудилась насмешка.
      -- Вышли своих слуг! - пророкотал он.
      -- Чем тебе помешали дактили? - удивилась Геро.
      Звучная пощечина прервала ее речь.
      -- Отвечай, когда тебя спросят, женщина. - рявкнул "отец богов".
      Геро слизнула капельку крови, выступившую на губе, и знаком отослала слуг. Ее забавляло поведение сына. Он все никак не мог привыкнуть к роли хозяина и на каждом шагу нуждался в подтверждении этого. "Бедные мужчины! думала богиня. - Как коротка их жизнь! А все потому что они выдумали время. Разве не предпочтительнее сматывать его в клубок, чем знать, когда все началось и когда кончится?"
      -- Что тебя так встревожило, мой господин? - вслух спросила она.
      -- Где твой серп? - без обиняков заявил Зевс.
      -- На Корфу в святилище Диких Яблок.
      -- Разве нельзя было его уничтожить? - Загрей насупился и подозрительно уставился на мать. - Зачем ты его хранишь?
      -- Это не та вещь, которую можно уничтожить. - спокойно возразила Геро. - Она существует с начала мира и нужна, чтоб обрезать его конец. Есть всего несколько предметов, которые пришли к нам...
      -- Разве не ты ее сделала? - оборвал жену Зевс.
      -- Кто сделал, Тот сделал. - уклончиво ответила она. - Достаточно и того, что только я умею им пользоваться.
      -- Как-то раз им воспользовался я, -- взгляд Загрея был тяжелым и неотступно следил за Матерью. - Никто не сказал мне, что однажды ты не вложишь серп в руку другого претендента.
      Геро пожала плечами. Никто. Она во всяком случае не может такого сказать. Глупый мальчик! Он хочет обезопасить себя от неизбежного. Сделать свою власть вечной. Но ничего вечного нет на земле. Пока вращается круг, один наверху, другой - внизу. И сколько можно рвать ей сердце, прося о несбыточном?
      -- Чего же ты хочешь от меня? - устало спросила богиня. - Я рада услужить тебе.
      Про себя она знала, что какие бы ухищрения не предпринимал ее "бедный Загрей", как бы не величал себя "отцом богов" и "царем мира", он навсегда останется бычьей кровью на блюде и ячменным зерном между жерновами Великой Матери.
      -- Я хочу, чтоб ты отдала мне серп. - заявил Зевс, беря с подоконника золотую гребенку для овечьей шерсти и начиная расчесывать свою великолепную бороду. После каждого движения ее тугие каштановые колечки все сильнее отливали огнем и казалось, что на лице у Загрея колышется пламя.
      В этот миг Геро жалела, что она не одна из тех бритоголовых девушек, которые оставляют у себя на затылке длинную прядь, чтоб щекотать ею нос быку, играя с ним на зеленых лугах Крита. Мать чувствовала, что тонкие огненные нити свивают ее с Зевсом в один кокон.
      -- Серп не может надолго покидать святилище. - сказала она, чтоб прогнать наваждение. - Вещь всегда связана с местом своего изначального пребывания. Только оно может удерживать ее силу. Иначе равновесие будет нарушено... Это не игрушки, Зарей!
      -- Я больше не Загрей. - Зевс притянул супругу за руку. - Уже вечер. - его голос звучал властно, но Геро посмеялась в душе той мольбе, которая была написана на лице у "отца богов".
      "Ты все еще боишься темноты. - подумала она. - И спать не можешь без новых сказок".
      -- Хорошо. - вслух сказала Трехликая. - Завтра у тебя в изголовье будет лежать серп, но смотри не обрежься.
      Геро не обманула супруга. Утром она положила страшную игрушку у головах Зевса, свистом созвала дактилей и удалилась по своим делам. Ведь с тех пор, как ее заносчивый сын стал править миром, забот у Великой Матери не поубавилось, просто справляться с ними стало гораздо труднее.
      Проснувшись, Загрей первым делом сунул руку за голову. Обнаружив подарок, он готов был как в детстве издать крик радости, но раздумал. Серп, которым царь богов искалечил собственного отца, не мог приносить его сердцу беззаботного веселья.
      Оружие само легло Зевсу в руку, он свесил его на ладони, подбросил, точно примериваясь к невидимому врагу... И в этот миг до ушей Громовержца долетели слова его божественной супруги. (Геро не было в комнате и вообще не было на Олимпе, но она могла видеть и слышать все, что происходит в любом уголке земли).
      -- Загрей, -- нежно шепнула мать богов, -- ты не можешь просто перепрятать серп в тайне от меня, как не можешь его уничтожить. Ни дно морей, ни сердцевина гор, ни абсолютная пустота небес не укроют эту вещь без надлежащих условий.
      Зевс раздраженно закусил губы: опять она знала и могла больше него! Вот он, например, не видит Геро, не ведает, откуда та говорит, и не стоит ли сейчас, ухмыляясь, прямо за его спиной? Как царь богов может чувствовать себя в безопасности, когда Трехликая незаметно следит за каждым его шагом?
      Загрей почувствовал себя обиженным мальчиком, у которого мать нашла в кармане гвоздь.
      -- Слушай меня, -- настойчиво повторила Геро. - Если волшебная вещь покидает предназначенное ей место, то она не может обрести постоянного пристанища. Куда бы ты не забросил ее, следует оговорить условие: "Настанет день и такой-то, скажем, царь, пастух или сумасшедший сможет взять серп, если..."
      -- Да замолчи ты!!! - сорвался Зевс. - Я понял! Понял!
      С досады он размахнулся - а силы у сына Земли было не меряно - и зашвырнул серп с Олимпа в сторону темневшего за горами моря.
      Несколько мгновений ошарашенный собственной выходкой Загрей видел, как вспыхивает на широком крутящемся лезвии солнце. Потом роковой серп исчез за северной оконечностью горной гряды. Куда он улетел? Где нашел себе приют? Осталось для Зевса тайной. Он слышал только страшный удар, ознаменовавший падение оружия в каменные глубины гор.
      -- Пусть там и лежит! - гневно прокричал "отец богов". - Пока сумасшедший царь-пастух не найдет его и не зарежет им сам себя!
      * * *
      Аполлон ехал на ослике по бескрайней меотийской степи, когда над головой у него просвистело что-то золотое и блестящее. Оно вращалось, рассекая воздух. "Комета! - подумал Феб. - Так близко от земли?" Лучник проследил за предметом глазами, тот сверкнул над громадой Тафрских гор в отдалении и рухнул в самую их сердцевину.
      От удара земля под ногами гиперборейца вздрогнула, а каменные исполины к юго-западу от Меотиды, слегка приподнялись и опустились на прежнее место, брякнув отрогами, как лошадь сбруей. Тучи пыли взметнулись в воздух, сотни вековых сосен попадали на землю с вывороченными корнями, с вершин сошли камнепады, перегородив русла рек, и воды потекли вспять.
      "Не слабый бросок. - подумал Аполлон. - Интересно, что это?"
      -- Серп Кроноса. - отозвалась с ветки орешника серая кукушка, и лучник тот час узнал голос Великой Матери. - Вернее так серп называется с тех пор, как Зевс кастрировал им Кроноса, но ты...
      Кукушка спорхнула с ветки, потому что гипербореец вскинул лук и прицелился. Геро знала, что ее бывший слуга бьет без промаха, и потому предпочла растаять в воздухе.
      -- Ты глуп, -- жужжала пчела у его уха, -- но я все равно скажу то, что должна сказать, -- шуршал песок на дороге. -- Мы с тобой в ссоре, а жизнь течет к назначенным событиям, -- звенела трава. - Рано или поздно ты вступишь с Зевсом в схватку. Знай, что серп сможет взять только сумасшедший царь-пастух, который зарежет им самого себя. Он вспыльчивый, правда? Мой маленький Загрей?
      Больше Аполлон ничего не услышал. Он с досадой натянул повод, и ослик встал, как вкопанный, не понимая, чего хочет хозяин.
      Великая Мать опять впутывала его в свои дела! А от них нельзя ждать ничего хорошего! И откуда такая медлительность? Стрелял бы сразу! Лучник ругал себя последними словами.
      Он и Зевс - какая может быть схватка? Загрей властолюбец и грубиян, а Феб только и мечтает, как оказаться дома на севере среди любезных его сердцу гиперборейцев, петь и плясать с ними. Но только ли это?
      Чтобы успокоиться, солнечный бог вытащил из-за пазухи флейту и приложил к губам. Но Марсий, вечный спорщик и недоброжелатель, казалось, выискивал в душе у Аполлона самые темные закоулки и на все лады распевал про них. Он свистел о пышных процессиях жрецов-лучников под стенами храмов и городов, названных в его честь, о девушках, которые откажутся от семейного очага, ради того, чтоб стать прорицательницами в его святилищах. Он выставлял Феба кичливым вершителем судеб, падким на лесть и жертвы. Он показывал ему место на Олимпе в залитой вечерним светом комнате, где возле окна тихо пряла божественная Геро. И теперь не она им, а он мог помыкать ею.
      -- Слушай, -- сказал Феб, убирая от губ флейту, -- у тебя нет причин меня любить, но зачем внушать мне, что я хуже, чем есть на самом деле? Я немного убийца, немного артист...
      -- Прекрасное сочетание для того, кто хочет править миром! расхохотался Марсий. - Ну же, ты видел, куда упал серп. Пока от тебя требуется только запомнить.
      -- Но у меня нет причин ненавидеть Зевса. - возразил лучник.
      -- Будут. - заверил его рапсод. - Предоставь все Великой Матери.
      * * *
      Тем временем Трехликая, рассерженная попыткой солнечного лучника выстрелить в нее, полетела к городку Флегий, где в небольшой пещере у реки жил маленький сын Аполлона Асклепий со своей матерью, нимфой черного тополя, Коронидой.
      Малыш рос на редкость толковым. Он мог исцелять людей от любой хвори и даже заставлял двигаться глиняные фигурки, которые лепил сам. Как видно, после долгого воздержания Феб славно развлекся с нимфой и передал их отпрыску через чур много божественной силы.
      Когда Триединая подлетела к реке, Асклепий возился с глиной, весь перепачканный с головы до ног, а Коронида стирала, войдя в воду по колено. Великая Мать имеет власть над всеми нимфами, она лишь слегка коснулась лица Корониды краем своего плаща и полностью завладела душой бедной дриады.
      Несчастная выпустила из рук белье, встала, подошла к Асклепию и, зажав ему рот, погрузила в реку. Она держала его там до тех пор, пока из воды перестали выходить пузыри, а потом отпустила. Тело мальчика не пошло на дно. Река подхватила его сразу и понесла по волнам, словно ждала этого подарка.
      С минуту Коронида стояла неподвижно, глядя перед собой, а, когда пришла в себя, с диким криком бросилась вдогонку. Но было уже поздно, тело Асклепия скрылось за поворотом.
      Исполнив задуманное, Триединая посетила Гефеста в его кузнице на Лемносе и за разговором стянула из большой корзины еще теплую молнию, которую кузнец только что сковал для Громовержца.
      Когда Феб с севера добрался до городка Флегий, чтоб навестить своих, он увидел только растоптанных глиняных человечков на берегу да покачивавшуюся на ветру веревку с засохшей веткой черного тополя. Когда нимфы убивают себя, от них остается лишь дерево, душей которого они были.
      Триединая позаботилась, чтоб ствол тополя был разбит молнией, а глиняные фигурки Асклепия обуглены. К тому же весь песок у пещеры был истоптан "бычьими следами". Последнее оказалось нетрудно. Приняв облик Небесной Коровы мать богов долго скакала по берегу, точно ужаленная осой.
      Потрясенный увиденным, Феб без труда восстановил в голове цепь страшных событий. Зевсу приглянулась Коронида, он явился к ней в образе быка. Когда же нимфа отвергла его ухаживания, разгневанный Громовержец убил и ее и маленького сына Аполлона. Подумаешь, какой-то лучник!
      Пылая гневом, гипербореец полетел к горе, на ходу вытянув из колчана золотую стрелу.
      Между тем Триединая явилась у подножия Олимпа, приняв скромный облик Геро, и припала к ногам своего великого супруга, прося управы на Аполлона, лишившего ее святилища на северных берегах Эвскина. По приказу матери в тот же день подали жалобы на гиперборейца Арес и Гефест. Первый клял лучника за то, что тот присвоил себе дев-амазонок, прежде поклонявшихся копейщику из Фригии. Второй уверял, будто Аполлон украл у него молнию, которая предназначалась самому Зевсу.
      -- Ты установил равновесие между богами, -- подвела итог Геро, -- и каждый из нас владеет тем, что ты ему выделил. Никто не оспаривает твоих решений. Лишь Аполлон, негодяй из негодяев, покушается на достояние других. Разве дело в молнии? Он научил своего мальчишку оживлять мертвых. Но не твое ли право решать, кому жить, а кому отправляться в Аид?
      Памятуя о страшном сне, где золотой лучник шел на него с серпом, Зевс был более чем расположен выслушивать подобные обвинения. А когда Феб появился у вершины Олимпа, первым обрушил на него свой гнев.
      -- Убил сына?! - кричал Загрей, топая ногами. - Что ты несешь, бродяга?! Да ты сам его убил, чтоб положить конец распространению глиняных уродцев по земле!
      -- Ступить нельзя, везде они кишат! - пискнул Арес, в присутствии Зевса всегда терявший голос.
      -- Украл молнию! Задушил нимфу! Утопил щенка! А теперь валишь все на меня! - с этими словами "отец богов" выхватил золотую стрелу, которую Феб уже наложил на лук, и на глазах у изумленных зрителей завязал ее узлом. Ты дорого заплатишь за представление, которое здесь устроил! - гремел он. Я своей волей возвращаю земли вокруг Эвксина Великой Матери, амазонок Аресу, а ты отправляйся в Фессалию к царю Адмету, пасти его коров. Сроком на Великий год!
      "Снова здорово! - со злостью подумал Аполлон. - Ну ничего, оттуда я вернусь еще быстрее, чем с севера. И тебе, кровосмеситель, не миновать серпа!"
      ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
      "ЖИВОЙ БОГ"
      I
      Женщина победно вскрикнула и откинулась назад. Мужчина еще несколько раз дернулся, хрипло застонал и тоже затих.
      Царица Тиргитао соскользнула со смуглого мускулистого тела любовника, накинула тунику и, шурша тонким льном, прошла к столу. Из крутобокой красной амфоры она до краев наполнила кубок и залпом осушила теплое вино.
      -- Спасибо, Тэм. - ее рука потрепала мужчину по взмокшим черным волосам.
      Он не пошевелился.
      -- Я сказала "спасибо", а не "спасибо, все". - Тиргитао вернулась к столу, взяла небольшой серебряный кувшин, плеснула несколько капель на дно кратера, добавила вина и взболтала. Потом она осторожно влила напиток в рот любовнику.
      Тот поморщился, но проглотил.
      -- Надеюсь, сатириазис взбодрит тебя. - согнутым пальцем царица погладила Тэма по оливковой щеке.
      Его кожа была теплой и приятной на ощупь, как разогретое солнцем дерево. Тиргитао любила красивые вещи и умела за ними ухаживать. Через минуту мужчина задышал ровнее и разлепил веки, но его взгляд недолго оставался осмысленным. Жар, начавшийся в теле от живота, постепенно подкатил к голове. И без того темные глаза Тэма подернулись туманом, в них появилось голодное, волчье выражение, веки покраснели. Дыхание с легким хрипом вырывалось из полуоткрытых губ.
      -- Ну вот, -- одобрительно взглянув на сжавшиеся в комок мускулы, кивнула Тиргитао. - Продолжим. Еще нет полудня.
      В этот момент медные кольца, поддерживавшие кожаный полог над дверью, громко брякнули. Стражница опустилась на четвереньки, прижала ладони к полу и не смела поднять головы.
      -- Отряд Бреселиды вернулся. - послышался ее отрывистый голос. -- Вы приказали сообщить, как только она появится во дворце.
      -- Проклятье! - Тиргитао поспешно сунула ноги в сандалии. -- Звать сюда! Немедленно!
      Царица задернула узорчатую занавеску, отделявшую кровать от остальной комнаты.
      -- Бреселида! Я уже извелась. Почему так долго?
      "Амазонка" отодвинула охранницу рукой и шагнула внутрь.
      -- Большие неприятности, -- начала она, ее глаза споткнулись о неплотно задернутый полог.
      -- Говори. - приказала царица. - Это Тэм, он хлебнул сатириазиса и ничего не слышит.
      "Сатириазиса? Бедняга, -- вздохнула Бреселида, -- Я как всегда не вовремя".
      -- Говори. - тряхнула ее за плечо Тиргитао. - Я ждала тебя в начале той недели. Что стряслось?
      Преклонив колени, как того требовал обычай, сотница подробно описала все, произошедшее в Дандарике, Доросе и Цемесских горах. Сначала Тиргитао слушала молча, потом ее щеки побагровели от гнева. Она начала метаться по комнате, задевая краями шуршащей накидки гидрии и складные табуреты. Царица казалась огромной райской птицей, бьющейся в клетке.
      -- Кто-то мутит народ, -- заключила свой рассказ Бреселида.
      -- Кто-то? - Тиргитао остановилась, как вкопанная. - Кто бы это мог быть? Чьи подданные ждут не дождутся моей смерти? - она резко подскочила к двери и крикнула страже: - Позовите "живого бога"! Немедленно!
      "Он-то тут при чем?" - удивилась Бреселида. Но спорить не стала. Тиргитао никого не слушала. Особенно в минуты гнева. Сейчас она походила на камышовую кошку, ее травянисто-зеленые глаза горели злобным огнем.
      -- Ненавижу, -- низким грудным голосом выдохнула царица. - Теперь ты видишь, Бреселида, что поселила в моем доме врага!
      "Амазонка" не успела ответить. Кожаный полог с громким хлопком отлетел в сторону, через порог перешагнул Делайс. Он был умыт, чисто выбрит и закутан в длинный плащ, как для выхода в город. "Уже полдень. Все порядочные люди на ногах!" -- вот о чем буквально кричал его облик. Безупречное облачение царя контрастировало с роскошным хаосом уборов Тиргитао.
      С минуту супруги мерили друг друга ледяными взглядами.
      -- Расскажи ему! - бросила царица. - Все.
      Только тут Делайс заметил Бреселиду, стоявшую в тени зашторенного окна. Не поднимая глаз, сотница начала говорить, но не довела рассказ и до середины. Тиргитао не в силах сдержать гнев накинулась на мужа.
      -- Это люди из Пантикапея подбивают моих подданных к бунту! И ты с ними за одно! Я знаю... Мне доносили...
      Делайс выдержал паузу.
      -- С чего ты взяла, -- спокойно возразил он, -- что разбойники из Дандарика - мои подданные? Разве они эллины?
      -- Молчать! - взвыла Тиргитао. - Мы еще посмотрим, кто они! Бреселида привезла их головы!
      Делайс бросил тревожный взгляд на сотницу.
      -- Надо было сначала поглядеть, -- холодно сказал он, -- а потом обвинять меня. Встань, Бреселида, колени оттопчешь.
      Сухая пощечина прорезала воздух.
      -- Не смей распоряжаться моими людьми!
      Делайс даже не поднял руку, чтобы защититься.
      -- У тебя никогда не было мозгов, Тиргитао. - презрительно бросил он.
      Кровь прилила к лицу царицы, она инстинктивно схватилась за пояс, но не найдя там оружия, с воем ринулась за занавески, где в изголовье кровати лежал меч. У Бреселиды возникло чувство, что "живой бог" нарочно добивается от жены святотатства.
      -- Госпожа моя, -- подала всадница голос. - Люди из Дандарика действительно не пантикапейцы. - Один из них тавр, второй, кажется, синд, а третий - рыжий и большой - наверное, с гор.
      Делайс кинул презрительный взгляд в сторону царского ложа, на котором из-за полога виднелось смуглое мужское плечо.
      -- Я сейчас оденусь, и сама взгляну, что это за чужаки. - угрожающе прохрипела царица. - Ждите меня здесь. Оба! -- Она устремилась в соседний покой, где ожидали рабыни. За стеной раздался хлопок в ладоши и раздраженный голос:
      -- Воды, бездельницы! Розового масла! Сколько можно спать?
      Дедайс повернулся к Бреселиде.
      -- Спасибо. - в его тоне звучало раздражение.
      -- Простите, ваше величество. - с трудом выдохнула сотница, продолжая смотреть в пол.
      -- За что? - он знаком приказал "амазонке" встать. - Ты отлично знаешь, что Тиргитао способна сделать то же самое и на людях.
      В это время за занавеской тяжело заскрипела кровать и раздался сдавленный стон.
      -- Обожди меня в мегароне. - велел царь.
      Сотница поспешила выполнить приказание. Перед спальней уже не было охраны. Стражницы отступили подальше к лестнице, чтоб не услышать лишнего.
      Бреселиде было по-детски любопытно, как поведет себя Делайс с любовником собственной жены. Она не стала плотно задергивать полог и, не испытывая ни малейших угрызений совести, заглянула внутрь.
      Царь стремительно прошел к ложу, отдернул тонкую занавеску и уставился на скрючившегося за ней человека. Тому было очень худо. Он стонал и мотал головой из стороны в сторону.
      Бреселида опять пожалела беднягу: сатириазис - серьезная штука и, если, хлебнуть лишку, можно умереть от припадка. У степняков было жестокое развлечение - поить возбуждающим зельем на полынном масле связанных рабов, а потом с хохотом наблюдать, как те кричат и катаются по земле, не в силах избавиться от распирающего желания.
      Гневная и величественная Тиргитао, обливавшаяся благовониями за стенкой, явно забыла про Тэма. Сейчас он рычал от возбуждения и походил на зверя. Жилы на его привязанных к изголовью руках вздулись. Освободить раба теперь же, по мнению, Бреселиды, было бы крайне неосмотрительно. Он мог наброситься и покалечить кого угодно.
      Делайс огляделся по сторонам, нашел на столике миску с колотым льдом - изрядно подтаявшим, но все еще твердым - опрокинул ее на льняную простынь, связал узлом и положил страдальцу на живот. Остатки воды он выплеснул Тэму в лицо.
      Ненадолго любовник Тиргитао пришел в себя и с крайним изумлением воззрился на царя, развязывавшего ему руки. Делайс наклонился и что-то быстро сказал рабу на ухо. Тот закивал, вскочил с кровати, крепко прижимая к животу узел со льдом, неуклюже поклонился и опрометью бросился вниз по лестнице, ведшей из спальни прямо в сад. Через минуту со ступенек до Бреселиды долетел сдавленный хрип и глубокий вздох облегчения.
      Женщина едва отпрянула от двери, к которой уже направлялся Делайс. Но по выражению ее лица, царь понял, что она все видела. Он невозмутимо шагал рядом с ней по мегарону, и спутница едва поспевала за ним. "Неужели "живой бог" настолько равнодушен к Тиргитао? - думала "амазонка". - Они могут ненавидеть друг друга, браниться, даже драться, но... вот так просто подойти и помочь ее любовнику?" Это не укладывалось у Бреселиды в голове.
      -- Ну, где твои чужаки с болот? - осведомился царь.
      -- В старой конюшне.
      Они прошли через двор и скрылись за осевшей глинобитной стеной сарая. На нем уже разобрали крышу. Сквозь голые балки солнце нещадно палило на телеги с нехитрым походным скарбом. Всадница сняла с одной из них мешок, морщась, растянула ремни и вытряхнула на утоптанный земляной пол три уже тронутых тлением головы.
      -- Точно, тавр. - сказал Делайс, показывая на чернявого. - Зажми нос. А этот синд. От него и при жизни воняло. - царь пожал плечами. - Думаю, последний твой трофей - керкет.
      От Бреселиды не укрылось, что при виде ее страшной добычи "живой бог" испытал некоторое облегчение. Точно он и правды рассчитывал найти в конюшне отрезанные головы эллинов.
      Стараясь не дышать, царь положил обезображенные останки разбойников обратно в мешок.
      - Пусть тухнут, пока Тиргитао не удосужится узнать, что за воз с селедкой подкатили ей под окно.
      Оба невесело рассмеялись.
      -- Бреселида, я знаю, ты устала, -- слегка замялся Делайс, -- но мне нужно показать тебе кое-что в городе. Когда ты сможешь составить мне компанию?
      -- Через час. - не задумываясь ответила сотница. - Я действительно прямо с дороги во дворец. Даже ополоснуться не успела...
      Она осеклась, поняв, что эти подробности следовало опустить.
      -- Я буду ждать тебя у Бычьих ворот. Верхом. - кивнул "живой бог". Через два часа.
      * * *
      -- Два часа? Ты встречаешься с царем, даже не приведя себя в порядок? - возмущенные крики Элака доносились из-за розового куста, возле которого стояла ванна Бреселиды.
      Всадница возлежала в кипарисовой лохани, блаженно вытянув ноги, и полной грудью вдыхала запах распаренного можжевельника. Его крошечные сине-зеленые орешки, плавали в воде, ошпаренные крутым кипятком, и отдавали ей свой терпкий аромат.
      -- А в чем дело? - беспечно осведомилась она.
      -- Рабы за время твоего отъезда даже не удосужились проветрить платья!
      -- Чего ты раскричался? - урезонил сатира сидевший рядом Нестор. Он выбрал из плетенки с пемзой самый легкий камень и протянул его Бреселиде. Она ведь не на свидание едет!
      Лесной бог просверлил грифона уничижительным взглядом, но ничего не ответил.
      -- После двух недель скачки, положено по крайней мере сутки отмокать и париться. - сказал он хозяйке. - Потом массаж, волосы на руках и ногах. Я говорю, их не должно быть.
      Бреселида высунула из воды ногу и придирчиво осмотрела ее.
      -- У меня и так нет.
      -- Ну тебе повезло, -- фыркнул Элак. - Но все остальное? Разве женщина может позволить...
      -- Чего ты от меня хочешь? - брови "амазонки" гневно сдвинулись к переносице.
      -- Умоляю, только не морщись! - возопил сатир. - Кожа и так стареет на солнце, а ты еще гримасничаешь!
      Взявшись обеими руками за рая лохани, Бреселида с шумом встала, забрызгав водой белые плитки дворика.
      -- Ну все, ты рассердил меня, мальчик-козел! Где мой хлыст?
      -- Сиди смирно, пока я растираю твои волосы шелком! - ничуть не испугался Элак. - Пусть они хотя бы блестят. А вечером я сделаю тебе хорошую прическу. И надень вот это. - пан ткнул пальцем в разложенную на ветках шиповника красную тунику. Она действительно была "амазонке" к лицу и хорошо сочеталась с пшеничным цветом ее выгоревших волос.
      -- Красное - царский цвет. - вздохнула Бреселида. - Я не могу встречаться с Делайсом в таком наряде. Лучше надену черную. Мне тоже идет.
      -- Очень идет. - вкрадчиво подтвердил Элак. - Но поверь: черное наденет он. Спорим?
      -- Не я же читаю мысли, -- "амазонка" махнула рукой. -- Подай мне полотенце.
      Пан обернул хозяйку плотной льняной материей и принес сандалии. Уйдя с солнца под сень галереи, Бреселида села за легкий плетеный столик и, водрузив перед собой медное зеркало, начала причесываться. Она очень старалась, желая уязвить Элака. Женщина собрала волосы на затылке в узел, скрепив его золотой сеткой. Приподняла пряди над висками и заколола изящными золотыми гребнями. Возле ушей Бреселида выпустила два длинных локона и тщательно завила их щипцами, так, чтоб тугие кудельки ложились на плечи.
      -- Ну как? - в ее голосе слышалось торжество.
      Элак почесал переносицу.
      -- Красиво... -- протянул он. - На женский взгляд.
      Бреселида задумалась. Так причесывала ее Радка, но ведь она, и правда, смотрит женскими глазами.
      -- Не сомневайся, ты здорово выглядишь. - подбодрил ее лесной бог. -Поезжай, пусть царь в последний раз полюбуется на твои локоны. Вечером я тебя постригу.
      -- Да кто тебе позволит? Чучело. - "амазонка" расставила руки, и Нестор заколол ей тунику на плечах золотыми застежками. - Мне некогда, прощайте, страшилища! - она чмокнула грифона в клюв и побежала к воротам.
      -- Ты ее никогда ни в чем не убедишь. - вздохнул хронист. - Бреселида росла в тени красоты Тиргитао и не смотрит на себя с любованием.
      Элак отжимал полотенце, упавшее в воду.
      -- И в тени распускаются цветы, -- отозвался он. - Чем лилия хуже розы?
      -- Лилия ни чем. - щелкнул клювом грифон. - Но Бреселида-то колокольчик, степной колокольчик. Она, конечно, умная девочка и очень славная, но, -- Нестор поднял коготь, -- ум и красота у женщины не ходят под руку.
      -- Да вы просто не умеете смотреть! - Элак с такой силой хлопнул мокрым холстом, что напугал галок на крыше. - Вечером я покажу вам этот колокольчик. Клянусь копытами своего отца! Вам и вашему слепому царю!
      * * *
      Делайс шагом разъезжал под Бычьими воротами. Бреселида опаздывала, чего раньше никогда не случалось. Царь раздраженно мял уздечку в руках, однако это мало помогало.
      "Амазонка" же сваляла дурака: вместо кроткой Пандоры поехала на Белерофонте, хотя при ее росте было нелегко управляться с громадным жеребцом на тесных улочках Горгиппии. Иноходец был еще плохо выезжен и шарахался от шумной толпы. Поэтому, когда Бореселида, выбившись из сил, наконец, достигла ворот, Делайс уже потерял терпение.
      -- Советую тебе ездить на кобылах, -- бросил он, смерив всадницу сердитым взглядом. - Жеребцы тебя явно не признают.
      Бреселида закусила губу.
      -- Покойницкие головы еще во дворе? - с вызовом осведомилась она.
      -- Да, Тиргитао приказала насадить твои трофеи на шест и вкопать у стены андрона. - съязвил Делайс. - Поскольку обвинения с меня еще не сняты.
      Сотница поморщилась. Ей не нравились намеки сестры. В них читалась явная угроза.
      -- Едем, наконец. - царь махнул рукой. - Я должен был посетить Тира еще до полудня, а сейчас больше трех.
      Бреселида взглянула на солнце.
      -- Твои визиты для этого кузнеца - большая честь. Он обязан принимать тебя хоть ночью.
      -- Обязан - еще не значит рад. - возразил Делайс.
      Спутники миновали нижнюю стену. Разросшийся город давно перехлестнул за старые укрепления. Улицы ремесленников теснились по берегу неглубокой речки, откуда брали воду и куда сливали отходы и гончары, и кожевенники, и кузнецы. Волны несли грязь к порту, чьи берега и без того казались заболоченными.
      -- Вонища тут. - не одобрила Бреселида. - Как ты сюда ездишь?
      -- А как здесь люди живут? - хмыкнул царь.
      -- Люди живут везде. - пожала плечами "амазонка". - Что ты меня жалобишь? Сними золотой браслет и подари любому нищему.
      -- Это не решит дела. А остальные? В порту корабли скоро не смогут подойти к пристани из-за ила.
      -- Ты что-то придумал? - спутница внимательно посмотрела на царя.
      -- Кажется. Кое-что.
      Они уже въезжали во двор Тира. У покосившихся ворот торчал крошечный алтарь Гефеста - ни то герма, ни то наковальня - обмазанный петушиной кровью и облепленный черными перьями.
      Хромой кузнец выбежал гостям навстречу. Он поклонился царю и прижался губами к сандалии Бреселида. От всадницы не укрылось, что с Делайсом Тир держится не так церемонно, как с ней. Почти по-дружески. Кажется, не будь ее здесь, мужчины просто пожали бы друг другу руки.
      -- Покажи свое колесо. -- приказал царь. - Сестра ее величества хочет посмотреть.
      "Ну, на счет хочет... -- усмехнулась Бреселида. - Ладно, чего я для тебя не сделаю?"
      Тир провел их в кузницу, а оттуда через задние двери на заросший крапивой берег. Здесь из воды торчало колесо, к лопастям которого были прикреплены ивовые корзины. Другое такое же сооружение виднелось на близком противоположном берегу. Колеса крутились, подгоняемые водой и вычерпывали со дна толстый слой грязи. Двое рабов Тира снимали корзины, вываливали в телегу и ставили обратно.
      -- Ну и куда денется вся эта гадость? - с сомнением спросила Бреселида.
      -- Помнишь старые каменоломни за городом? Где нельзя работать из-за газа? - спросил Делайс. - Мы используем их. Скидываем туда и присыпаем сверху щебнем.
      Бреселида молчала.
      -- А как вы думаете прочистить всю реку? - наконец, спросила она.
      -- На конской тяге, госпожа. - вмешался Тир. - Это Делайс придумал. Он чуть не хлопнул царя по плечу, но вовремя удержался.
      -- Кони с тяжелой упряжью волокут колеса против течения. Вода заставляет их крутиться и черпать грязь со дна. - сдержанно пояснил спутник. - Ты понимаешь, о чем я говорю? Мне нужны деньги из казны, чтоб закончить работу. Если не расчистить подступы к порту, корабли скоро не смогут приставать. Купцы из Эллады найдут другие места на побережье, тот же Цемесс. Мы лишимся поступлений от торгового оборота...
      Бреселида отлично его понимала. Он просил о поддержке в совете, где его мнения никто бы не стал слушать. "Живой бог" -- не имеет права заниматься земными делами, без риска прогневать Триединую.
      -- Ты со стеной не намучился? - вслух спросила всадница. - И уже втравливаешь меня в новое дело.
      Желая избавиться от болотной вони, Бреселида вернулась в кузницу. Под ее низкими закопченными сводами было прохладно и темно. На деревянных козлах возле тигля валялись разные предметы: наконечники стрел, заготовки для лезвий ножей. Сотница принялась рассеянно перебирать их. Ее пальцы наткнулись на почти готовый кинжал с тяжелым лезвием темной бронзы. Его широкая ручка была украшена золотой чеканкой, изображавшей амазономахию. Воинственные девы выглядели точь-в-точь как меотянки. Греки, конечно, побеждали.
      Всадница не сомневалась, кому предназначен такой дорогой клинок. Не даром Делайс заметно напрягся, стоило ей взять оружие в руки. "Живому богу" нельзя прикасаться ни к чему, несущему смерть.
      -- Дела все время на очереди. - царь попытался отвлечь ее внимание от ножа. - И если я не втравлю тебя сегодня, завтра их будет не расхлебать.
      -- Я сделаю, как ты хочешь. - устало вздохнула женщина. - Хотя совет опять будет против.
      -- Ну их к воронам! - просиял Делвйс. - Поедем перекусим где-нибудь?
      Спутники вышли из кузницы.
      -- Слушай, -- царь с сомнением уставился на Белерофонта. - Уже час хочу спросить: жеребец у тебя не великоват? Как-то ты странно на нем смотришься.
      Меотянка замялась.
      -- Это подарок. - произнесла она.
      "А то я не догадался".
      -- Ваше величество окажет мне большую честь, -- продолжала всадница, -- если примет его. - она протянула спутнику уздечку.
      С минуту Делайс колебался. Соображения рациональности боролись в нем с желанием немедленно вцепиться в новую игрушку. Последнее победило. Он легко вскочил в седло, и дымчатый жеребец понес нового хозяина вдоль стены кузницы.
      -- Прекрасно! - воскликнула "амазонка", когда Белерофонт вновь остановился перед ней, и "живой бог" спрыгнул на землю. - Вы созданы друг для друга!
      Царь помедлил, переводя дыхание. На его лице не было радости, и женщина смолкла.
      -- Знаешь, что, Бреселида, -- тихо сказал он. - Не хотел тебя огорчать, но ты ведь сама понимаешь... кому обязана подарить эту лошадь. У такого жеребца может быть только одна хозяйка - царица. - Делайс вздохнул. - Я обещаю тебе, что, когда Тиргитао он надоест, я его сразу же заберу.
      Это было слабым утешением.
      -- А если она подарит его кому-нибудь другому? - жестоко спросила "амазонка". - Например, Тэму?
      -- Зато я буду знать, что ты хотела подарить его мне. - твердо сказал Делайс. - И ради твоего удовольствия, сегодня буду на нем кататься. - он перебросил спутнице уздечку своей лошади.
      * * *
      -- В "Канарейку"? -- спросила Бреселида, уверенная в его согласии.
      Делайс кивнул.
      "Канарейка" была их любимым трактиром в городе. Для других она именовалась "У папаши Фрикса". Ее завел милетский грек, разбогатевший на контрабанде. Впервые Бреселида завернула сюда год назад, когда повезла пленного сына архонта посмотреть Горгиппию. До этого Делайс видел город только со стены акрополя. Ему представлялось, что столица меотов настоящее стойбище амазонок, где воинственные девы водят мужчин по улицам на поводках. Такому впечатлению сильно способствовали нравы двора Тиргитао.
      Оказалось, что Горгиппия - город как город - ничем не отличавшийся от других эллинских поселков на побережье. Хор-хипп - лошадиная округа. Здесь и до колонистов был конский торг, а с приходом оборотистых греков скот на продажу в Горгиппию стали сгонять со всего Гиппаниса.
      И люди здесь были как люди: пекли булки, торговали шерстью, срезали кошельки. Год назад Делайс шарахался от них, полагая, что подданные Тиргитао из-за войны должны ненавидеть пантикапейцев. Но выходило, что основную массу горожан, таких же греков-колонистов, как он, очередной поход царицы к каким-то там Совиным Валам только раздражал: новые налоги, новые наборы в войско...
      -- Этот старый пират мне кое-чем обязан, так что не накормит нас кошатиной. - Бреселида свернула к трактиру Фрикса.
      Хозяин, грузный краснолицый мужчина с пожелтевшими от ячменного пива усами, притащил из подвала жбан абрикосовки. По жаре вина очень хотелось, но в подставленные килики брызнула совершенно оранжевая струя. Только крепкий запах свидетельствовал, что подозрительное пойло -- спиртное.
      Гости с интересом подняли кубки, в которых все еще плавали кусочки не отцеженных плодов.
      -- Ты что сюда канареек выжимал? -- спросил Делайс. Это была его первая шутка в Горгиппии.
      Теперь они направлялись к харчевне Фрикса уже как завсегдатаи. Царь чувствовал себя в нижнем городе дома. Совсем не так, как на акрополе. Проезжая рядом с ним по улице, Бреселида видела, что люди не просто останавливаются и кланяются царю, а специально выходят из домов поприветствовать его. Когда по городу мчалась Тиргитао в сопровождении охраны, прохожие шарахались от нее и прятались по подворотням.
      Какая-то женщина подошла и стала рассказывать, что ее сын упал с крыши и сломал ногу. Царь кивал, потом пообещал прислать лекаря, чтоб вправил парню кости, и махнул рукой, показывая, что разговор окончен.
      "Как его любят", -- с испугом подумала всадница. Когда-то что-то подобное происходило с Гекатеем на той стороне пролива. Она не хотела для Делайса такой же судьбы.
      -- Ты рискуешь, -- сухо сказала Бреселида, -- возясь с этим сбродом.
      -- Я царь, -- пожал он плечами, -- им больше не к кому пойти.
      -- Ты не устал от них? -- враждебно поморщилась сотница.
      Делайс кивнул.
      -- Они крикливы и надоедливы, это правда. Но если правильно себя поставить, будут слушаться, а не просто бояться.
      -- Может быть, может быть. -- Бреселиде стало не хорошо. Когда-то Гекатей говорил то же самое. Повезло же ее сестре получить подряд двух мужей с совершенно одинаковыми взглядами. Не мудрено, что она не поладила ни с одним!
      "А я бы поладила," -- мелькнула в голове предательская мысль. Дальше думать об этом "амазонка" не стала, лошади уже остановились у дверей трактира.
      Усевшись за свой любимый стол, затененный вросшими в подоконник ветками винограда, спутники пропустили по килику рыжей абрикосовки и в ожидании мяса продолжили разговор.
      Бреселида знала, чего от нее ждет царь. Она только что вернулась из поездки, а для Делайса уже больше года было недоступно само счастье дороги. Его интересовало все: обмелел ли водопад у Цемесса, сколько осетров выловили в этом году пантикапейские рыбаки, по чем хлеб на пристани и каким цветом отливают на солнце солончаки - белым или розовым - от этого зависел урожай следующего лета.
      Однажды Бреселида привезла "живому богу" в подарок веник цветущего чебреца. И раскаялась. Потому что в тот же день сдержанный и осторожный Делайс напился до положения риз. Такого не случалось с ним даже после получения писем из Пантикапея.
      Сейчас всадница рассказывала ему о перевале через Большой хребет и о том, какая гадость - буковый лес в темноте. Тут она запнулась, припомнив свои ночные приключения с Золотым Зверем, и покраснела.
      -- Тебя что-то беспокоит? - спросил Делайс. - Я же чувствую. Эй, Бреселида, -- он щелкнул у нее перед носом пальцами. - Ты где?
      -- У Дандарика. - не весело улыбнулась она. - Ты прав: я не могу избавиться от тревоги из-за чужаков. Что-то не то... Похоже мир стронулся с места. Мне кажется, -- скороговоркой закончила сотница, -- все это очень опасно...
      -- Опасно, -- кивнул царь. "И ты даже не представляешь до какой степени", -- мысленно добавил он.
      -- Но ты хоть понимаешь, что это за люди? - взмолилась Бреселида. Чего они хотят?
      -- Боги! Да того же что и все! - Делайс натянуто рассмеялся и хлопнул себя по коленям:
      Ой, Яре, Яре, выскочи,
      Яре, выпрыгни.
      Не могу, сестра любимая,
      Белый камень на груди лежит...
      -- На желтый песок кровь бежит... -- продолжила Бреселида. - Но это всего лишь песня!
      -- Кому как. - пожал плечами царь. - Ты не жила в тени котла.
      -- Не мы устроили этот мир! - вспылила сотница. - И не всем он по душе. Что ты предлагаешь? Отказаться от жертв?
      -- Хотя бы заменить людей скотом. Ты же знаешь мое мнение. раздраженно бросил Делайс. - Еще немного крови, и вся степь полыхнет. Людям страшно!
      Бреселида взялась пальцами за край стола и уперлась взглядом в искаженное от гнева лицо "живого бога".
      -- А тебя не волнует, -- медленно спросила она, -- что такие жертвы не будут угодны ни Деметре, ни Артемиде, ни Ану? Богиням не нужен скот. Им нужны молодые, полные сил мужья, чтоб каждый год возрождать мир.
      -- Ты веришь в эту чушь? - Делайс щелкнул пальцами, подзывая Фрикса и требуя еще вина.
      -- А ты нет? - съязвила Бреселида.
      -- Не знаю, -- честно признался он, -- Но по мне, пусть лучше такой мир не возрождается. Что испугалась?
      Глаза всадницы округлились.
      -- А ты думала, мы вечно по доброй воле будем подставлять горло под нож?
      "Амазонка" молчала.
      -- Когда каждый год, в каждом роду после осенних состязаний убивают самого сильного, самого меткого, самого красивого парня, еще не оставившего потомства, что будет через несколько поколений? Ты же умная, скажи сама.
      -- Я не знаю. Правда не знаю, Делайс. - попыталась защититься женщина.
      Он пожалел ее и улыбнулся.
      -- Бреселида, я тебе все это говорю, потому что ты, в отличие от остальных, способна кое-что понять. - царь понизил голос. - Уже очень поздно. Возможно, мы даже опоздали. В степи мало всадников-мужчин. Скифы жмут и с запада через пролив, и с востока в спину. Пантикапей после войны не подмога. Если немедленно не отменить жертвы, тут такое полыхнет. Мы не удержим ни города на побережье, ни степные номады.
      -- Жрицы никогда не пойдут на это. - покачала головой женщина.
      -- Когда всю Меотиду зальет кровью, кто их будет слушать?
      Сотница долго молчала, вертя перед собой большое глиняное блюдо с дымящимся мясом.
      -- Ты сам назвал выход. - наконец, сказала она. - Боюсь, что он единственный. Ты, как всегда, прав, Делайс. - Бреселида усмехнулась. - И, как всегда, тебя не послушают. А речь не о колесе-землечерпалке, и моя помощь не сыграет роли.
      II
      Черная банщица Нума готовила притирания для всех придворных дам. Если они, конечно, не оказывались скрягами и щедро платили за ее искусство.
      С толстых пальцев нубийки стекало очищенное масло, в которое она только что по капле влила вытяжку из лепестков фиалки. Даже на открытом воздухе стоял сильный аромат, но Нума знала, что его раздует ветром еще до того, как у нее начнет болеть голова.
      Когда-то с караваном невольниц она приехала в эту холодную страну из Египта. Фараон откупился рабами-нубийцами от серьезно потрепавших его скифов. За 20 лет службы меотийским царицам Нума стала не просто купальщицей, но и первым советником в вопросах диеты, массажа, выбора тканей, благовоний, режима сна и удовольствий. Не смотря на свои пять пудов жира, она была утонченным арбитром женской красоты и умела, если нужно, незаметно извести соперницу, вдруг начинавшую затмевать блистательную Тиргитао.
      Нума отлично знала, что по-настоящему ценные советы она может давать только царице. Что касается ее приближенных, то им, конечно, тоже нельзя рекомендовать откровенно пагубных средств. Например, меньше мыться и натираться куриным пометом. Но тонко подсунуть даме не то, убедив ее, что именного этого раньше не хватало - вот главное умение, которым нубийка владела в совершенстве.
      Поэтому Нуму взбесил полуденный визит нового раба сотницы Бреселиды. Этот заносчивый мальчик, больше похожий на козла, наотрез отказался брать у нее обычные для Бреселиды фиалковые духи. Не обращая внимания на протесты банщицы, он забрался на полки со склянками - ее святая святых - откупорил пробковые крышки и перенюхал половину пузырьков.
      -- Вот это подойдет. - заявил Элак недовольным голосом, крутя перед носом у негритянки пузырьком, из которого до чутких ноздрей Нумы доносился свежий древесный аромат. - Как основа. Я внесу сюда тревожную ноту за счет лимона и зеленого мирта. Но это на каждый день. А какие духи я подберу для госпожи Бреселиды на вечер, тебе не узнать, старая обманщица!
      И удалился. Прямо на рынок. К дешевым торгашам! Но Нума не сомневалась: ушлый козленок найдет то, что нужно. Не смотря на деревенский вид, она сразу почувствовала в Элаке сильного соперника. Не к добру он взялся именно за Бреселиду! Эту жемчужину в конском навозе, от которой и так на локоть разит царицей!
      Элак и правда не плохо прогулялся по рынку. В лавках у самого порта он отыскал много ценного, а поскольку у козла по определению не может быть денег, молодой сатир забирал свертки с товаром, приказывая купцам прийти за деньгами завтра, во дворец, в покои "царевны Бреселиды". Здесь были и пурпурные ткани из Сибарсиса, и тончайшие египетские плащи-фаросы, а также щипцы для бровей, беличьи кисточки, краски для лица и тела, нежнейшие ассирийские мала, уже готовые благовония и рассыпчатые порошки, которые еще только предстояло смешать рукой истинного художника.
      -- Откуда ты знаешь, как этим пользоваться? - спросила "амазонка", критически оглядев груду покупок. - Ты в деревне родился? Или прошел школу массажистов в Коринфе?
      -- Не знаю. - честно признался Элак, разминая ей плечи. - Из меня лезет. А разве плохо я работаю?
      Сатир уже больше часа колдовал над ее разнеженным новой ванной телом.
      -- Полежи так. - юноша закончил массаж и набросил на расслабленную сонную Бреселиду мягкий шерстяной пеплос. - У меня пока руки отдохнут. Тебя еще стричь.
      К удивлению хозяйки, сатир оттяпал совсем немного волос - чуть-чуть там, чуть-чуть сям - а потом взялся за горячие щипцы, и тут "амазонке" не поздоровилось. Он завивал до тех пор, пока на ее голове не образовалось подобие маленькой львиной гривы.
      -- Я похожа на стриженную медузу Горгону. - вздохнула Бреселида. Надеюсь, сетка спасет положение.
      -- Никаких сеток! - пан порылся в ларце с украшениями, выбрал тонкий золотой обруч и пересек им лоб госпожи.
      -- Так не носят. - запротестовала Бреселида.
      -- Будут носить. - Элак вытащил длинные серьги в виде белых эмалевых лебедей и осторожно вставил их в уши хозяйки. - Мне нравится.
      -- Мне тоже. - протянула женщина, зачарованно глядя на себя в медное зеркало. -- Ты, и правда, волшебное создание. - она улыбнулась ему. - Я никогда не думала, что я...
      Сатир приложил ей палец к губам.
      -- Ты это ты. - мягко сказал он. - Вспомни себя в буковом лесу. Сейчас ты такая же.
      Элак щелкнул пальцами, призывая рабынь с одеждой. Они принесли тонкую черную тунику с золотой вышивкой по подолу. Закалывал и драпировал ее пан сам. На бедра Бреселиде лег легкий пояс из витых цепочек.
      Женщина было двинулась к выходу, но сатир удержал ее.
      -- Подожди. Я хочу, чтоб ты пахла лимоном и лавром. Как ночь. Чувствуешь запах в садах?
      "Амазонка" кивнула.
      -- Мы его только усилим. -- Элак встряхнул двумя алебастровыми пузырьками.
      -- Вот теперь ты готова идти во дворец. Эй, Нестор. Хватит спать! Госпожа отправляется. Ты составишь ей кампанию?
      * * *
      Освещенный множеством огней дворец, напоминал горящий светильник. Бреселида шла по открытой верхней галерее, соединявшей крепостные постройки акрополя с жилыми. Ей оставалось лишь спуститься к квадратному каменному бассейну, пересечь двор, где уже шло веселье, и присоединиться к пиру царицы в трапезной зале.
      Тиргитао часто устраивала праздники - большие и маленькие - для всего двора и отдельно для избранных приближенных. Иногда ей вовсе не нужен был повод, чтоб веселиться. А сегодня приезд сестры совпал с разрешением от бремени Сабры, любимой египетской левретки царицы.
      Царица ревностно следила, чтоб ни у кого при дворе не было таких же собак, лошадей, тканей и благовоний, как у нее. Поэтому Тиргитао оставила в живых лишь одного щенка, а остальных -- крошечных, мокрых, похожих на мышей - приказала немедленно сварить в меду и подать за столом прорицательнице Гекубе под видом древесных сонь. Вот будет потеха!
      Эта мрачная старуха давно раздражала царицу. То ее не устраивал новый "живой бог", и она требовала заклать его в храме Трехликой. То ныла по поводу излишних расходов на войско. Поначалу Тиритао не обращала на это внимания. И не так взбесишься, если целый день мять свой старый зад на треножнике у оракула! Но последняя выходка Гекубы оскорбила царицу.
      Решив, что прорицательница переживает плохой возраст, и ей нужен мужчина, чтоб скрасить болезненное увядание, Тиргитао подарила храму Тюхе прекрасно вышколенного раба-нубийца. Он надоел ей самой, но еще годился для общих мистерий. Каков же был гнев царицы, когда она узнала, что столь редкий кусок черного дерева пущен под нож, и, потрясая его окровавленной печенью, Гекуба предвещает Меотиде страшные времена: хаос, нашествие скифов, резню в царской семье...
      Такие предсказания не остаются безнаказанными.
      Спускаясь по лестнице в сад, Бреселида столкнулась с мрачной процессией главной жрицы, направлявшейся на пир. Впереди и позади Гекубы шли по три молодых послушницы с факелами в руках. Другие девушки держали над головой прорицательницы огромный зонт из траурного шелка. Была ночь, и этот предмет странно смотрелся на фоне звездного неба.
      Гекуба скользила по дворцу, как тень, и встречные с испугом расступались перед ней. Бреселида тоже шагнула назад, но было поздно. Прорицательница заметила ее. Старуха остановилась и выжидательно уставилась на "амазонку". Ее глаза смотрели цепко и равнодушно, словно пили жизнь с лица молодой женщины.
      Сотница заставила себя выпрямиться и выйти вперед.
      -- Боишься обгореть? - с издевкой спросила она, указывая на зонт.
      -- Это ты? - устало произнесла Гекуба. - Подойди ближе.
      Помимо воли "авмазонка" повиновалась. Ее сердце сжалось в ледяной комок, когда легкая, как крыло птицы, рука старухи легла на лицо и скользнула по нему вниз.
      -- Ты еще не готова. - сказала прорицательница. - Когда же я дождусь?
      Бреселида молчала.
      -- Мои пальцы слабеют. - продолжала жрица. - Но ты не идешь.
      Сотница едва нашла в себе силы отступить назад и вырваться из кольца прислужниц Гекубы.
      - Младшая сестра царицы всегда становится жрицей Трехликой. вздохнула прорицательница. -- Внутри царского рода должны быть чистые руки, чтоб убить царя, когда его позовет Великая Мать.
      -- Замолчи! - Бреселида схватила Нестора за загривок и потащила вперед.
      Гекуба с усмешкой дала им дорогу.
      Высокие двери трапезной были распахнуты в сад. Из них лился свет масляных ламп, слышалось пение флейт и смех пирующих. Все встречные низко кланялись Бреселиде, а когда она вышла из тени на освещенные ступеньки, в толпе придворных пробежал одобрительный шепот.
      -- Элак был прав, ты сегодня чудо как хороша, - шепнул Нестор.
      Они поднялись наверх и под гул приветствий вступили в зал, где пиршество уже началось. На возвышении за трехногим низким столом возлежала Тиргитао в пеплосе, затканном золотыми нитями. Вокруг нее располагались знатные меотянки. Обычно женщины и мужчины ели по рознь, но на праздниках им позволялось присутствовать вместе. Мужчин было немного. Некоторые из них сопровождали на пир глав материнских родов: степняки побаивались города и считали, что даже во дворце не помешает надежная охрана. Кроме них, в зале находились богатые купцы-колонисты. Эллины вели себя раскованнее и не норовили при каждом удобном случае сползти со стульев на пол.
      Царица болтала со своей новой фавориткой Аретой, девушкой, год назад убившей архонта Гекатея. Теперь она исполняла обязанности телохранительницы и в данный момент огромным ножом чистила для Тиргитао гранат. Между их ложами сидел на полу кастрат Ликомед и аккуратно слизывал рубиновый сок с пальцев то одной, то другой женщины.
      Бреселида терпеть не могла этого борова. Всего полгода как его оскопили, а он уже оброс жиром, словно дельфинья самка! Слов нет: смазливый малый - белокожий, светлоглазый с мягкими льняными волосами до плеч. Но томная женственность и расслабленная грация Ликомеда внушали "амазонке" инстинктивное отвращение. Она бы еще потерпела его, если б кастрат не лез в дела, к которым не имел ни малейшего отношения!
      За соседним с Тиргитао столом возлежал Делайс. Он вел оживленный разговор с Зифом, мужем одной из придворных дам. Тот ворочал большими делами в порту. Заговорщически понизив голос, мужчины обсуждали перевозки через пролив.
      Царь поднял кубок, поднес его ко рту и остановился, заметив Бреселиду на пороге зала. Она плыла сквозь ряды, расступившихся танцовщиц, как маленькое черно-золотое облачко. На ней было что-то такое гладкое и шуршащее от шеи до пят и еще что-то блестящее на голове. Она вся сияла и переливалась, как вода в ночном колодце.
      Делайсу стало жарко. Край его гиматия мок в вине. Такой Бреселида была в странном сне неделю назад. Конечно, река, камень, одежда, вернее без одежды...
      -- Добрый вечер, ваше величество. - сотница низко поклонилась сестре. -- Добрый вечер, государь. - ее более короткий кивок был обращен к нему. - Я могу занять свое место?
      -- Мы тебя, как всегда, ждем. - царица улыбнулась, но в ее сузившихся глазах не было тепла.
      -- Ты сегодня прекрасно выглядишь. Тебе подарили пояс Афродиты? дружелюбно спросила фаворитка.
      -- Нет, -- усмехнулась Бреселида, -- Но я взяла на службу мальчика-пана из лесов под Доросом, и он нарядил меня по-деревенски.
      -- Никогда не видел такой прекрасной поселянки! - Зиф протянул Бреселиде руку, помогая ей подняться к столу.
      Запоздало Делайс понял, что это мог бы сделать и он.
      -- Весело здесь? - спросила "амазонка". - Эй, Нестор, садись-ка у меня в ногах.
      Философ вспорхнул на ее легкое плетеное ложе и нахохлился, приглядываясь к яствам.
      В это время в зал вступила Гекуба. Акробаты и глотатели огня волной отхлынули к стенам, пропуская старую прорицательницу. В черно-синем гиматии, накинутом на голову, она напоминала соломенную куклу-Зиму, которую крестьяне укутывают в просмоленные тряпки, прежде чем сжечь на полях.
      -- Веселитесь? - прокаркала жрица. - Не долго еще вам гневить богов! На всякий день разврата придет и день суда!
      Тяжелой поступью Гекуба двинулась к царскому столу и без надлежащего приветствия заняла свое место за два ложа справа от Тиргитао. Хозяйка пира хранила глубокое молчание. В зал втащили серебряные чаны с медом и стали разносить гостям ореховых сонь, до которых старуха была большой охотницей.
      Нестор в отчаянии проводил глазами новое кушанье, он еще не успел справиться с форелью, а время шло к сладкому.
      -- Угощайся, Гекуба. Твое любимое лакомство. - лилейным голосом пропела Тиргитао. - Специально везли из Колхиды.
      Прорицательница не удостоила царицу взглядом, зато с интересом уставилась на скифос, в который ей выложили угощение. Пожевав немного, она нахохлилась, как ворона на ветке, и презрительно щелкнула языком.
      -- Жесткие. И псиной пахнут! Даром что заморские! Видно высохли дорогой.
      Дружный хохот придворных покрыл ее последние слова. Тиргитао многим рассказала о готовящейся шутке.
      -- У тебя в чаше прах и нечистоты. - царица воздвиглась над столом. На его губах играла жестокая усмешка. - Ты ела собак, Гекуба, в знак того, что слова, вылетающие из твоих уст, не более чем лай, а дыхание твое зловонно!
      Прорицательница вскочила в гневе.
      -- Никогда еще меня так не оскорбляли в царском доме! - воскликнула она. - Я была сестрой твоей бабки, Тиргито, и теперь отрекаюсь от своего родства! Гнев Триединой падет на стены этого дома! И не останется на земле ни былинки от твоего рода! Ибо ты гонишь меня за правдивые предсказания!-не теряя достоинства, Гекуба спустилась с возвышения, демонстративно отрясла края своего гиматия от воображаемого праха и двинулась через зал к выходу.
      Ее сопровождали насмешки. Ликомед кинул жрице в спину недоеденное яблоко и тут же град огрызков полетел в прорицательницу.
      -- Кажется, все уже изрядно набрались. - сказал Делайс, несколько обескураженный выходкой Тиргитао.
      Заиграли флейты, в зал вбежали танцовщики-синды, и яркие всплески их накидок замелькали перед столами.
      -- Жаль слона нет. - протянул Зиф, флегматично посасывая персик.
      -- Н-да, -- согласился Делайс. Он взял с плетеного блюда лепешку, разломил ее и старательно вытер хлебом руки. -- Слон явно оживил бы действие.
      Остальные мужчины тоже с неодобрением смотрели на полуголых синдов, сладострастно покачивавших бедрами друг перед другом.
      -- Слон создал бы стержень танца. - продолжал царь. - Предал бы ему смысл. А так не ясно, кого они, собственно, хотят... -- он осекся, поняв, что Бреселида слушает их.
      -- Нам пора. - он улыбнулся ей, отвесив легкий поклон, и поднял руку.
      По его знаку многие присутствующие поднялись и чинными рядами устремились к выходу. Их сменили другие участники пира - танцовщицы и рабы, призванные развлекать гостей царицы остаток ночи. Синдийский танец, прославлявший однополую любовь, делил праздник на две части. Дальше начиналась оргия.
      Бреселида тоже встала. Она никогда не делила с сестрой последних часов пира. Даже при жизни Пелея, сотница не сходилась с ним на глазах хмельной толпы, уважая и его право не быть скотом.
      -- Приятно видеть, что ты не изменяешь привычкам. - усмехнулся Делайс, когда она оказалась за дверями.
      Мимо них прошел Тэм. Фаворит Тиргитао поклонился сотнице и почтительно поцеловав руку царю.
      -- Слишком умное лицо для дела, которым он занимается. - произнесла "амазонка".
      Губы царя насмешливо искривились.
      - Поверь, он не худший из всех.
      * * *
      "Живой бог" знал, что говорил. После дневной встречи с Бреселидой он пребывал в хорошем расположении духа и отправился в зверинец кормить белого волка-альбиноса. Это была чудесная тварь с розовыми глазами, которая обязательно погибла бы на воле из-за слишком слабого зрения и заметного окраса. А здесь, в плену степной разбойник стал почти ручным. Царь заметил его вскоре после прибытия, назвал Сагдаем и часто приходил поиграть, как с собакой. Но зверь оставался зверем, и Делайс, забывшись, иногда с криком отдергивал руку, когда желтоватые зубы хищника прихватывали протянутый кусок мяса слишком близко к пальцам хозяина.
      "Живой бог" уже начал возиться с волком, когда от серой каменной стены отделилась чья-то фигура. Тэм неслышно скользнул к скамейке и опустился перед Делайсом на колени.
      -- Господин мой, простите меня.
      -- За что? - царь поднял брови.
      -- Я был нагл с вами...
      -- Ты? Нагл? - усмехнулся Делайс. -- Наглецов не видел? Посмотри на Ликомеда.
      -- Я так не умею. - возразил Тэм.
      -- Твое счастье.
      -- Господин мой, -- раб явно не знал, как себя держать. - Вы первый, кто здесь обошелся со мной по-человечески. Не отвергайте мою преданность. Я могу быть полезен.
      Делайс предостерегающе поднял руку.
      -- Ты меня не понял, друг. Если хочешь здесь выжить, держись одной партии. Тебя привел во дворец Ликомед, и ты погибнешь сразу, как только выпадешь из числа его сторонников. Но, - Делайс помедлил, -- если случайно узнаешь что-то, касающееся жизни очень многих людей, просто скажи мне, и будем квиты за сегодняшнее.
      Тэм склонил голову.
      -- Благодарю вас, господин. Клянусь, вы не пожалеете.
      Делайс уже не жалел. Совершенно неожиданно для себя он приобрел сторонника там, где не надеялся - среди верных псов Ликомеда. А это не мало.
      Сейчас рядом с ним шла Бреселида -- другой козырь в его игре со смертью.
      -- Мне нужно выехать как можно скорее...
      "О чем она?"
      -- Радка убила одну из синдиек и осталась в залог до выплаты виры. Я им не верю...
      "Разумно. Кто же верит синдийкам?.. Постой, постой. Куда ехать?"
      -- Ты только что вернулась. - вырвался у него недовольный возглас. Справится твоя Радка.
      -- Я обещала.
      "Не уезжай! Заклинаю Иетросом. Я подохну здесь от тоски".
      -- На север туда и обратно семь дней. Ну десять. Я вернусь еще до обсуждения твоей землечерпалки.
      "Землечерпалки? Издевается".
      У него был такой тяжелый взгляд, что Бреселида опустила глаза.
      -- Я постараюсь как можно скорее.
      Царь вздохнул.
      -- Сколько ты еще пробудешь в Горгиппии?
      -- Самое большее сутки.
      Они шли по нижней открытой галерее, огибавшей большой внутренний двор. Среди зелени кустов тоже стояли столы и веселились те меотянки, которым низкое происхождение не позволяло подняться в трапезную залу. Отовсюду слышались хмельные голоса и смех, то и дело начинались и глохли песни. По цветным плиткам сновали рабы с плетеными подносами хлеба, танцовщицы, акробаты и глотатели пламени. Кто-то, навалившись на алтарь Гестии, блевал в куст шиповника. Две лучницы ловили в мраморном бассейне кошку, случайно упавшую туда, но не удержались и сами рухнули в воду. Тут и другие участницы пира, желчно позавидовав освежившимся подругам, попрыгали за ними. Поднялись тучи брызг.
      -- Жарко. - Делайс снял тяжелый золотой обруч с головы.
      В галерее свет факелов затенялся кустами.
      -- Напрасно вы это сделали. - сказала Бреселида. - Здесь темно и не всякий узнает ваше величество.
      -- Ты думаешь, мне что-то угрожает? - хмыкнул царь. Его забавляло беспокойство спутницы. В душе он знал, что Бреселида права. Завидев рядом с ней мужскую фигуру, многие гостьи испытывали законную зависть и не стеснялись требовать "свою долю".
      Дома, в Пантикапее, сын архонта привык к тому, что не хватает как раз женщин. Колонисты приезжали с родины целыми семьями, но случалось оставляли дома жен и дочерей. На обустройство шли годы, мужчины могли погибнуть, обзавестись новой семьей, найти себе подруг из местных, а жены в Милете, посчитав себя вдовами, вторично выйти замуж. Те гречанки, которые, не страшась трудностей, сразу ехали с любимыми на новое место, часто погибали от непривычки к здешней еде и холоду.
      В обширной хоре Пантикапея на десять мужчин не приходилось и двух женщин. Кочевницы были спасением. До тех пор, пока не нарушили договор. В самом же городе достойных дам всегда казалось меньше, чем уличных девок, деливших ласки между несколькими озверевшими от воздержания колонистами. В деревнях было еще хуже. Особенно в дальних, на самой границе со степью. Там многие не выживали из-за воды - воспаление кишок, пара дней лихорадки, и несчастный вдовец уже через месяц, глядишь, обихаживает телку или козу в собственном хлеву.
      Еще ребенком Делайс видел страшную сцену. Пришло известие, что у Тиритаки степняки напали на конвой, сопровождавший хлеб. Архонт взял отряд всадников и прихватил с собой сына - пускай привыкает, мальчишке уже 12. Когда подкрепление прибыло на место, все было кончено, скифов отбили. У пантикапейцев тоже оказались потери и среди них жена молодого начальника охраны, ехавшего к месту службы на стене. Стрела попала ей в висок. Вместо того, чтоб дать плачущему мужу отнести покойную на телегу, всадники, сопровождавшие обоз, связали его, а сами, как скоты, накинулись на тело мертвой женщины, только потому что оно было еще теплым.
      При виде этого у ребенка началась истерика. Архонт плетью разогнал насильников. Муж несчастной бился в припадке не хуже мальчишки. Гекатей врезал ему пару раз, чтоб привести в чувства, а сына потом еще два года остерегался брать с собой в разъезды.
      Здесь, на меотийской стороне, творилось обратное. В материнских родах мальчиков можно было пересчитать по пальцам, а взрослый мужчина считался такой ценностью, что за него запросто сносили друг дружке головы, лишь бы обзавестись потомством. Мало кто из всадниц Тиргитао съезжался с пантикапейцами чаще раза в год, на праздники. Тем более теперь, после войны, когда все боялись и ненавидели друг друга.
      Поэтому Бреселида была права, предупреждая царя, что он рискует столкнуться в темной галерее с непочтительностью. Не стоило и проверять. Из бокового прохода им навстречу вынырнула пара рослых синдиек с киликами в руках и кувшином подмышкой.
      -- Бреселида, сестренка! - радостно приветствовали они сотницу. Боги велят делиться!
      -- Пьяным не подаю. - огрызнулась всадница, увлекая царя дальше по галерее.
      -- С-сука! - беззлобно обругали ее в спину. - Жадная-я!
      -- Сегодня здесь пьет весь гарнизон. - Бреселида не знала, как справиться с неловкостью. - Я провожу Ваше Величество до андрона.
      -- Хочешь посмотреть на отрезанные головы? - Делайс сверху вниз смерил ее насмешливым взглядом. - Или думаешь, я сам не смогу себя защитить?
      Из смежной галереи доносились стоны, хрипы и поцелуи. Там навязчивые синдийки обрели-таки себе друзей из числа танцоров. "А вот и слоны!" хмыкнул царь. Он снова скосил глаза на спутницу, которая шла рядом, напряженная, как струна, и понял, что нестерпимо хочет втолкнуть ее в один из таких темных проходов и показать, кому здесь не безопасно.
      Наконец, они поднялись по лестнице на верхнюю галерею, шедшую вдоль второго этажа дворца. Она выводила на гребень каменной арки над внутренней улицей акрополя и обрывалась у стен андрона. Две стражницы отсалютовали Делайсу и сестре царицы.
      -- Ты проводила меня без приключений. - улыбнулся царь.
      "Гонит". - с тоской подумала "амазонка". А так хорошо было стоять на теплом ночном ветру и разглядывать волшебные огоньки дворцового сада. Она поклонилась.
      "Кто меня за язык тянул!" - обозлился Делайс.
      Еще некоторое время фигура Бреселиды была видна на галерее, потом она скрылась в тени листвы. Царь повернулся к своим покоям, и тут на освещенную луной дорожку легла тень.
      Делайс вздрогнул от неожиданности.
      -- Все еще боишься меня? - раздался над ухом низкий грудной голос, и чья-то увесистая лапа взяла царя за плечо.
      "Живой бог" чуть не рассмеялся. Минуту назад он едва ли не с издевкой сказал Бреселиде, что она проводила его "без приключений". И на тебе! У самого порога. Нет, пьянство в гарнизоне стало повальным.
      -- Чего тебе надо, Македа? - царь стряхнул с плеча руку стражницы. Покои Тиргитао там, -- он выразительно помахал в сторону дворца. -Проваливай. Здесь мужская половина.
      -- Какие мы недотроги! - Македа еле лыко вязала.
      Делайс подумал, может, стоит отнести ее в нижние комнаты, пусть проспится. Будь перед ним другая "амазонка", он сделал бы это сам. Но Македу царь терпеть не мог еще со времени битвы за Совиные Ворота. Именно ее отряд первым ворвался на холм и устроил резню среди побежденных. Всякий раз его передергивало при одном взгляде на руки сотницы, которые он видел по локоть в намотанных человеческих кишках. В кишках его товарищей.
      За год жизни среди меотянок, Делайс многое и многим простил. На поверку все оказались людьми. Но не Македа! И не ее царица...
      Он поднял руку, собираясь позвать охрану и приказать оттащить "амазонку" с глаз долой, но в этот момент получил тычок поддых. Удар был не особенно сильным, но неожиданным, и Делайс согнулся пополам, хватая ртом воздух.
      -- Ты сдурела?!
      -- Я нет. - железная пятерня вцепилась ему в горло. - А вот ты, как посмотрю, совсем дурак. Или не понимаешь, зачем я пришла?
      "Боги, да у нее случка!" Делайс вывернулся и изо всех сил тряхнул охранницу. Он не знал плакать ему или смеяться.
      -- Очнись, женщина. Я царь. Если тебе невмоготу, иди поищи кого-нибудь в нижнем дворе. Там хватает развлечений.
      -- Ну не-ет. - Македа набычилась. - Зря я что ли через стенку лезла? Ты меня не проведешь! - она погрозила ему пальцем. - Я давно к тебе приглядываюсь. С Тиргитао ты все равно не живешь. А я чем хуже?
      -- Ты ничем не хуже. - рассудительно сказал Делайс. - Поэтому и с тобой я жить не буду.
      -- Брезгуешь! - заревела охранница. - Думаешь, если надел корону, я не помню, как тебя таскали за конским хвостом?
      Царь скрипнул зубами.
      -- Тебе дорого обойдется твоя заносчивость. - сопя, Македа приблизила к нему потное лицо. - Когда ты надоешь Тиргитао, и она поступит с тобой, как поступила с Гекатеем, я и моя сотня, бравшая Совиный, будем стоять в очереди первыми.
      Челюсть Македы хрустнула. Побелевший от гнева Делас коротким ударом отшвырнул охранницу к каменным перилам. Неуклюже поднимаясь, она потянула из ножен акинак, но не удержала равновесия и опрокинулась назад.
      Звук упавшего на землю тела был похож на чвак переспелой сливы. Телохранительница угодила в цветник, и Делайс подумал, что можно попрощаться с флоксами.
      Несколькими секундами позже на освещенную луной площадку перед андроном вбежала Бреселида, привлеченная звуками перебранки. Видимо, он не успела далеко уйти. "Амазонка" схватила царя за руку и потащила за собой в тень больших каштановых деревьев. Оба слышали, как по галерее стучат сандалии стражниц.
      Восстановив дыхание, Бреселида снова взяла царя под руку.
      -- ... и поэтому я думаю, что увеличение налога на ввоз колхской шерсти...
      Они размеренным шагом вышли на площадку, где перегнувшись за каменный бордюр стояли две "амазонки".
      -- В чем дело? - сотница остановилась как вкопанная. - Кто разрешил покидать пост?
      Вместо ответа стражницы указали вниз.
      -- Кто это? - еще более грозно спросила Бреселида. - Откуда она взялась?
      -- Похожа на Македу. - предположила одна из девушек. - Надо спуститься посмотреть.
      -- Так спуститесь! - рявкнула Бреселида. - Это ваша работа.
      Обе кинулись вниз.
      -- Жива. - через минуту крикнула первая. - Только страшно пьяна. Ткнулась головой в землю и захрапела.
      -- Ее кто-то спихнул. - робко сказала вторая.
      -- Кто-то! Смешно слушать! - фыркнула "амазонка". -- Кто? По вашему в царском андроне сегодня толпы народу? И среди них убийца?
      -- Бреселида, умоляю, хватит. - прошептал царь. - Они сейчас заплачут.
      -- Несите эту пьяную свинью в нижние комнаты. Пусть проспится. распорядилась "амазонка". - И скажите своей десятнице, что я велела прислать новый караул. А сами сядете под арест до завтра.
      -- Ты зверский командир. - улыбнулся Делайс, когда стражницы, подхватив Македу под руки и под ноги, скрылись в темноте.
      -- У меня странное чувство, -- сказала всадница. - Вот я отвернусь, и опять что-нибудь случится. Давай дойдем до двери.
      -- А под кроватью меня будет ждать медный змей. - рассмеялся царь.
      III
      Стоило ему перешагнуть порог своих покоев, как он тут же ощутил присутствие чужого. Делайс был в комнате не один, об этом говорил чудовищный запах конского пота, кислых кож и немытого человеческого тела. Вонища стояла, хоть кинжал к потолку подвешивай: в спальне прятался степняк, при чем только что слезший с лошади.
      Делайс сделал шаг назад, и тут же из-за спины кто-то накинул ему на горло ременный хлыст, жестко надавив ручкой на кадык. Царь побагровел от натуги, вцепился ладонями в чьи-то железные ручищи, крепко державшие удавку, и с ревом перекинул невидимого противника себе через плечо. Груда кожи и меди грянулась об пол, дрыгнув в воздухе на удивление короткими кривыми ногами.
      Враг ловко саданул Делайсу в пах, но царь не выпустил его, только еще сильнее прижав коленом к полу. Тот пыхтел и сопел в темноте, стараясь сбросить царя и не проявляя при этом ни малейшего уважения к "живому богу".
      В спальне было темно, не горела ни одна лампа. Лишь неяркая, шедшая на убыль луна поблескивала между туч. В ее обманчивом свете царь разглядел лицо нападавшего.
      -- Югей? Ты что ли? - он убрал руки с горла врага.
      -- Моя рад, что твоя не расслабляться. - простодушно отозвался с полу степняк.
      -- Расслабишься тут с вами. - буркнул Делайс, слезая с незваного гостя. - Головы у андрона видел? Подарок Тиргитао.
      -- Совсем тухлый. - усмехнулся Югей. - Царица что-то знать?
      -- Нет. - Делайс качнул головой. - Но Тиргитао чувствует опасность. Она подозревает меня. И решила припугнуть.
      -- Острастка всегда нужна. - сказал кочевник, усаживаясь на полу. Твоя забывать свое место, знаться с Кайсак.
      -- Моя хорошо помнить свое место. - передразнил его царь. - И это не место раба. - Он встал, прошел к ларцу в изголовье кровати, достал два кратера и наполнил их из амфоры, стоявшей на столе.
      -- Свобода? - кочевники обожали задаваться мировыми вопросами: почему небо подвешено над головой, а весна сменяет зиму. Они придумывали тысячи парадоксальных объяснений и тут же забывали их, потому что были детьми и весь мир казался им пестрым мячиком, специально созданным для игры. - Моя так понимай: никто не свободен.
      -- Ты приехал, чтоб сказать мне об этом? - саркастически усмехнулся царь. - Стоило ли меня душить, ради столь очевидной истины?
      Югей прищурил раскосые гляделки. Он иногда плохо понимал, о чем бормочет "живой бог", хотя сам был далеко не глуп. Просто греческий давался ему плохо, а Делайс не всегда мог пояснить свои мысли по-меотийски.
      -- Моя приезжать говорить, что скоро мы отгонять стада на зимники. Потом мужчины уходить из родов и собираться в стойбищах для Кайсак. Твоя ждать первых заморозков и тогда знать, что все кайсак готовы.
      -- Хорошо, -- кивнул царь, -- значит уже скоро. - Его лицо было серьезным, а падавший из окна косой лунный свет предавал ему несвойственную мягкость. - Мои люди в горах уже заждались. Теребят меня, шлют посыльных. Боятся, как бы я не раздумал. - царь бросил на Югея короткий взгляд. - Они привыкли воевать летом.
      -- А мы зимой. - упрямо мотнул головой кочевник. - Как мужчинам уходить от своих, чтоб роды не заподозрили дурного?
      -- Я вас не тороплю. - подчеркнул Делас, отхлебывая хиосского. - Все идет, как надо. Скажи своим, я понял, когда вас ждать, и до заморозков ни одна мышь не шелохнется.
      Югей кивнул. Он был очень смышлен. И верен. Мог сутками не слезать с седла, а мог упасть где-нибудь в степи, на обочине, среди расклеванных вороньем трупов и лежать день и ночь без движения. Он носил царю вести, как птица на крыле, и забирал от него посылки для братьев Кайсака, никогда не попадаясь на глаза ни страже, ни разъездам Тиргитао.
      А когда-то Делайс считал его врагом.
      Впервые царь столкнулся с мужчинами-меотами, когда еще пленным ехал в чужую, опасную для пантикапейцев землю.
      Холодный ветер дул с севера, согнав всю воду с бродов в Эвксин. Отряд Бреселиды переехал через пролив, не обмочив копыт лошадей. В песке они бы увязли, но каменистое дно пролива легко удерживало всадниц. Под ногами валялись дохлые рыбы с подернутой инеем чешуей, стылые груды медузьего студня, еще пошевеливавшие черными крыльями скаты. Делайс никогда не видел пролива без воды и во все глаза смотрел вокруг.
      На другой стороне меотянок встретили новые разъезды. К удивлению пленника, мужские. Они выехали из степи и поравнялись с отрядом. Делайс ожидал чего угодно, только не того, что увидел. Эти громадные, вооруженные с ног до головы всадники, как горы кожи и волчьего меха возвышавшиеся над своими низенькими лошадками, как-то не вязались с представлениями Делайса о меотийских мужчинах. Те редко переезжали пролив, и греки плели о них не весть что.
      Завидев отряд, всадники подъехали поближе и сдержанно приветствовали Бреселиду. Они держались отстранено и даже, как показалось Делайсу, враждебно. Югей, предводительствовавший ими, пустил коня бок о бок с лошадью сотницы, но понять, о чем они говорили пленник не мог, потому что всадники обменивались короткими отрывистыми фразами по-меотийски. Тогда-то Югей впервые, обернувшись, внимательно посмотрел на сына архонта. В его глазах читалась неприязнь, даже злоба, от которой Делайс уже отвык в отряде Бреселиды.
      Меот смерил его презрительным взглядом и с отвращением сплюнул под ноги.
      -- Новая игрушка Тиргитао? - спросил он нарочито громко и подбирая греческие слова, чтоб пленник мог его понять.
      Много позже Делайс узнал, что мужское братство Кайсак, чьим тотемом был степной волк, оказывает на дела кочевых родов заметное влияние. Сыновей и братьев в семьях действительно было немного, и каждый из них тащил на себе тяжелый груз работы, а потому пользовался большими правами. Их смерти на жертвенном огне боялись все члены рода - сильные руки накормят много голодных ртов.
      Опасаясь влияния мужского братства, меотийские царицы никогда не брали себе мужей из соплеменников. Такой царь мог бы многое поставить с ног на голову. Несколько лет назад, перед браком Тиргитао с Гекатеем, мужчины Кайсака послали Югея передать царице очередное требование взять супруга "из своих". Владычица Горгиппии не удостоила Югея ответом на словах, она просто приказала сломать ему ноги и выбросить в степь. К счастью для меота, его подобрали товарищи, ожидавшие недалеко от города.
      Но с тех пор отношения между Кайсаком и царицей не восстанавливались. Мужчины, например, не пошли за пролив, считая ссору с Пантикапеем "войной Тиргитао", к которой они не имеют никакого отношения. Зато степные братья охотно грабили эллинские караваны с зерном, рыбой и солью, которые по договору охраняли меотянки царицы. Добычу они презрительно называли "добром Тиргиао".
      Все это Делайс узнал намного позже и понял, что на раздорах среди меотов можно играть. Но впервые встретившись со степными мужчинами, он недружелюбно пялился на них, в любую минуту ожидая подвоха.
      Подвох не замедлил последовать на привале. Пленнику развязали руки, и он отправился помыть их к берегу моря. Это чистоплюйство, видимо, не понравилось Югею, который, проходя мимо с полным котлом воды, отвесил согнувшемуся Делайсу пинка. Тот не устоял на ногах и со всего размаху ткнулся лицом в пенистый прибой.
      Вокруг раздалось ржание. Но оно стихло, как только пленник встал и поднял голову. Наверное, выражение лица у него было жутковатым. Во всяком случае сам Делайс окончательно озверел.
      Он кинулся на обидчика, оба покатились в прибрежной волне, взбивая тучи брызг. У Югея была мертвая хватка, но отчаяние предало сыну архонта сил. Выплеснувшаяся наружу злоба могла сокрушить камни, не то что человеческие кости! Вцепившись в горло меоту, пленник молотил его ногами, не обращая внимания на то, что топит врага. Только оказавшись на глубине, Делайс разжал пальцы. Югей беспомощно всплеснул руками, его голова один раз поднялась над водой и тут же скрылась, а из-под волны огромным пузырем вышел воздух.
      Делайс не сразу понял, что степняк не умеет плавать. Тяжелая кожаная одежда, увешанная медными бляшками, тянула его на дно. Столпившиеся на берегу люди гомонили, но не решались вступать в воду. Для них это была не родная стихия. Патикапеец еще раз взглянул на то место, где скрылся Югей, и вся его злость пропала. Он нырнул в зеленоватую глубину, благо от холода вода была совершенно прозрачной, и схватил захлебнувшегося Югея за куртку. Хорошо, что дно оказалось близко да и тащить врага до берега пришлось недолго. А то Делайс сам нахлебался бы воды с такой тяжелой ношей.
      У самого прибоя их подхватили вошедшие в воду меоты. По их простодушным лицам было видно, что они не знают, как поступить с пленным. Вроде он чуть не утопил их товарища, но сам же его и спас!
      Сын архонта вытащил Югея и тяжело швырнул его на песок. Бреселида оттеснила недовольных сородичей от пленного и под конвоем "амазонок" увела к телегам сушиться у костра. На другой день они разъехались с мужчинами-меотами, и Делайс больше не видел их до следующей осени.
      Через год, накануне зимних холодов, в столицу притащилась целая куча степняков, возглавляемая все тем же Югеем. Он ковылял на своих криво сросшихся ногах, как немой укор Тиргитао. Но на этот раз посыльные пришли не от Кайсака, а от всех степных родов, и не к царице, а в храм Триединой, которую кочевники именовали Тюхе. Они намеревались просить у верховной жрицы разрешения не забивать этой осенью скот.
      -- Ай, ай! Зима голодная будет! - стенали они. - Совсем зверь ушел. Стрелять не в кого. Приплод маленький.
      Глядя на этих простаков, Делайс думал, насколько меотийская знать, и говорившая и жившая в городе по-эллински, оторвалась от своих степных сородичей.
      -- Это Мать обиделась на вас за невнимание. - строго заявила прорицательница, выйдя из храма к просителям. - Вы в последние годы обходитесь одним скотом. А теперь и его давать не хотите!
      -- Детям есть нечего. - простодушно оправдывались степняки. - Нельзя скот "юк-юк". - они изобразили режущий жест. - Проси у Тюхе прощенья и хороший приплод. Той осенью мы дадим по два быка от каждой семьи.
      -- Где же Трехликая найдет силы подарить вам хороший приплод, если вы совсем не кормите ее? - возмутилась жрица. - Отдайте, что причитается, и она поможет вам пережить зиму.
      Кочевники сели в пыль у ступеней и начали плакать. Триединая Триединой, а среди снега клевер не цветет!
      "Живой бог", совершавший в это время приношение меда, вышел из храма на шум.
      -- Гекуба, неужели нельзя оставить этим несчастным их скот? - не без раздражения спросил он. - Богатство Горгиппии не в быках. Хлеб уже привезли.
      -- При чем тут хлеб? - взвилась прорицательница. - Странно слышать такие слова от "живого бога"! Эти бездельники хитры и только горазды жаловаться. Позволь им сегодня не отдавать быков, завтра они вовсе выйдут из повиновения.
      -- Ай, ай, ай! Добрая Гекуба! Попроси за нас Тюхе! - продолжали плакать гости.
      Смрад от их кожаной одежды стоял на весь храмовый двор, и царь поморщился.
      -- Ну ведь чем-то им можно помочь? - спросил он. Осень казалась ему богатой. Он только что стряхивал капли меда на алтарь и разрезал золотым ножом соты. Рядом лежали ячмень, яблоки и айва. "К воронам этих быков!"
      -- Ты думаешь и говоришь неразумно. - старуха дернула плечом. - Есть один способ насытить Мать. Она забудет о бычьей крови, если "живой бог" напоит ее своей.
      Все степняки разом уставились на царя. В их простодушных раскосых гляделках Делайс прочел неподдельный интерес. "Кто меня тянул за язык?" поздновато спохватился он. Гекуба, несомненно, злорадствуя в душе, повела его в глубину храма и показала два не маленьких кувшина из электрона благородного сплава золота и серебра.
      -- Если ты вскроешь себе вены и наполнишь их, любая жертва с твоих подданных будет снята.
      "Всей моей крови не хватит!" - с ужасом подумал царь.
      -- Если твое приношение будет угодно богине, -- невозмутимо продолжала Гекуба, -- она сама не даст тебе умереть и поднимет уровень крови в сосудах до горлышек. Ты готов?
      Положение обязывало. Делайс позволил жрицам Трехликой перетянуть себе руки шерстяными жгутами выше локтей и сам полоснул по сгибам тем самым золотым ножом, которым только что кроил солнечные соты.
      Кровь потекла. Не слишком быстро, но и не слишком медленно. Делайс слышал, как стучат капли, падая с высоты на дно подставленных кувшинов. Напротив него улыбалась нарисованными губами деревянная статуя Тюхе. У нее действительно было три лица.
      Сначала царь не почувствовал большого изнеможения, но постепенно начал терять силы. Если б дело не шло к вечеру, он умер бы от потери крови в течение дня. Но до заката оставались считанные минуты. Жрицы спешили покинуть храм, который в темное время суток становился настоящим домом богини, и в него запрещалось заходить.
      Руки "живого бога" укрепили над головой при помощи веревки, перекинутой через балку. Кровь ни на минуту не должна была прекращать течь. В таком положении Делайс очень быстро потерял сознание.
      Очнулся он на полу. В открытую храмовую дверь смотрела луна. Его голова лежала на чьих-то коленях, а вокруг распространялся нестерпимый запах кислой овчины.
      -- Твоя совсем рехнулся? - Делайс с трудом узнал голос Югея. Тот говорил шепотом. Вокруг них на корточках сидело еще несколько вонючих меотов и пялилось на царя с благоговейным ужасом.
      -- Поставьте меня. Кувшины пусты. - слабым голосом потребовал Делайс по-меотийски.
      На плоском лице Югея зажглась хитроватая усмешка.
      -- Мы их долили.
      -- Чем? - поразился царь.
      -- Кровью, сын воронов! - возмутился степняк. - Петушиной кровью, конечно.
      Сидевшие вокруг мужчины согласно закивали.
      -- Так всегда делается.
      -- Это Гекуба хотела тебя убить. - подтвердил Югей. - Но Кайсак хитрый! Кайсак дверь сломал и петухов зарезал.
      -- А как же... -- Делайс не договорил, переведя взгляд на деревянный истукан в углу.
      -- Ай, ай! - расхохотался Югей. - Как страшно! - он вскочил повернулся к изображению Трехликой задом и спустил штаны.
      Царь был потрясен. Всего пару часов назад эти люди плакали у ступенек храма. Неужели они притворялись?
      -- Кайсак не чтит эту обжору. - фыркнул Югей. - Кайсак поклоняется Гойтосиру, мужскому богу. А ты теперь Кайсак, раз отдал за нас кровь. Мы тебя не оставим.
      Так Делайс неожиданно для себя стал "живым богом" и той части меотов, которая обычно не признавала власти царских мужей, да и самих цариц слушалась нечасто. Перемену в своем положении он почувствовал сразу. Его как законного владыку пригласили на зимние праздники Кайсака, где посвятили в братство. На руку Делайса надели золотой браслет из толстой крученой проволоки, оба конца которого были украшены оскаленными волчьими головами. Отныне власть над братством принадлежала ему. Тиргитао не имела права возразить, но затаила сильное недовольство.
      С тех пор Югей стал для царя связным и правой рукой в общении с кочевниками. Сейчас Делайс знал, что степь готова взбунтоваться так же, как и горы. Оставалось только молить Иетроса, чтоб это произошло одновременно.
      -- Я все сказал. - Югей стал собираться. - Помни, после отгона скота на зимники.
      Он выскользнул из андрона через окно, и за стеной послышался приглушенный возглас: "Чоу, чоу!" - которым степняки подзывали коней.
      "Неужели Югей и по дворцу ездит верхом?" - изумился царь.
      * * *
      Утром следующего дня Бреселида услышала, что в столицу меотянок, прибыла глава рода Собак Крайлад с сыновьями и племянницами. Они обвиняли Умму в убийстве родичей и требовали выкупа.
      Тиргитао назначила судебный поединок. Обычно такие схватки проходили во дворе храма Тюхе, богини судьбы. Но на этот раз, чтобы развлечь народ, царица велела перенести бой в театр.
      Гости и придворные рассаживались на скамьи, покрытые разноцветными подушками.
      -- Смотри, вон Собаки. - Бреселида показала рукой на противоположный край площадки.
      Там неуклюже переминались с ноги на ногу кряжистые горцы. Было заметно, что они впервые в жизни видят такое скопление людей. Шум, крики, мелькание ярких одежд производили на них пугающее впечатление. В отличие от Уммы, уже привыкшей к смене лиц и толчее, ее враги выглядели подавленными. Они диковато озирались по сторонам, что в сочетании со звериными шкурами и нечесаными волосами вызывало смех толпы.
      "Да они издеваются над ними!" - с негодованием думала Бера, глядя на Собак. Она сама уже была одета и причесана, "как человек". Старая Гикая отдала ученице свои поножи, кожаный шлем и широкий боевой пояс.
      Увидев на Умме эту драгоценную принадлежность женского вооружения, Бреселида хмыкнула. Девушка еще не была посвящена в воины и не имела права на "дар Ареса". Но сотница вовсе не осуждала старую "амазонку". Медведице предстояло сразиться с тремя противниками, и Гикая сделала все возможное, чтоб уравнять шансы.
      В руке Уммы посверкивал короткий акинак, левое предплечье закрывал круглый щит из конской кожи. Ее враги были вооружены куда хуже. Мужчины сжимали грабовые палицы, Крайлад - кремневый нож. Так или иначе их было больше и, если собаки навалятся на Умму всем скопом, у девушки будет мало шансов выжить. Оставалось надеяться, что Тиргитао растянет представление на цепь поединков.
      Царица еще не появилась. "Неужели так приятно заставлять себя ждать?" - с досадой думала сотница. Она отлично знала: сестра нарочно запаздывает, чтоб возбудить нетерпение публики. Когда Тиргитао, наконец, показалась в сопровождении эскорта "амазонок" в алых плащах, по скамьях прошелестел дружный ропот: "Вот она, вот она! Смотрите!"
      Бреселида вдруг поняла, что ее это раздражает. Всадница скосила глаза и столкнулась с прямым чуть насмешливым взглядом Делайса. Ей стало не хорошо. Неужели он прочитал ее мысли? Женщина мгновенно замкнулась, точно раковина на берегу, сжавшая створки от солнца.
      Царь покусал губу. "Я все придумываю. Вижу то, чего нет и быть не может. Она -- верный пес Тиргитао. И какие бы разногласия не были между ними, Бреселида никогда не предаст царский род". Он тоже опустил голову. "Проси богов, чтобы вы никогда не сошлись с ней меч к мечу. А если сойдетесь, чтоб ты не отвернул. Потому что она не отвернет".
      Внизу у самой кромки поля протрубили медные трубы, и глашатай громко объявил, почему назначен бой. Публика, не скрывая нетерпения, уставилась на противников.
      -- Тиргитао из чего угодно способна устроить балаган. - процедил сквозь зубы царь.
      И снова быстрый взгляд Бреселиды был ему ответом. Они через чур хорошо понимали друг друга. Но в этом не было радости.
      -- Что? Как? Я опоздал? - над головами собравшихся послышалось хлопанье крыльев, и всклокоченный Нестор прямо с неба спустился в царскую ложу.
      Бреселиду обдала волна лаванды.
      --Ну ты и надушился! - не одобрила она.
      -- Это твой мальчик-козел. Он сказал, что от меня опять пахнет рыбой. Ну что, наше девочка держится? Уже оттяпала Собакам пару пустых голов?
      -- Да тише ты! - шикнул на него Делайс. - Еще ничего не началось. А что за мальчик-козел?
      Всадница глянула на грифона с упреком: "Тянули тебя за язык?"
      -- Да, Бреселиде служит один недоделанный пан. - отмахнулся Нестор. Подобрала его на дороге и нянчится с ним!
      В глазах Делайса появилось нехорошее выражение.
      -- Пан? - свистящим шепотом спросил он. - И что же у него действительно ноги с копытами?
      -- А тебя не смущает, что у Нестора клюв и крылья? - отрезала "амазонка". - Смотрите на поединок.
      И правда, бой уже начался. Как и предполагала сотница, Умме позволили драться с Собаками по очереди. Первыми были братья. С одним Бера разделалась играючи. Она подождала, пока он занес булаву, отклонила щитом удар и тут же ткнула мечом в распрямившееся тело противника.
      Вздох удивления прошелся над трибунами.
      -- Один есть! Молодец! Настоящая амазонка! - захлопал крыльями философ.
      -- Хорошая работа. - перегнувшись за деревянный бортик ложи, сказал Делайс.
      Гикая удовлетворенно кивнула.
      -- Кажется, я еще могу готовить всадниц.
      -- Ну и материал достойный. - царь с нарочитым вниманием рассматривал рослую медведицу. -- Есть из чего лепить.
      Гикая зарделась.
      - А какую я ей поставила осанку!
      Она уставилась на Бреселиду, ища одобрения, но сотница не удостоила ее ни единым словом похвалы. Ее губы сжались, и она, высоко подняв бровь, глянула на царя. Делайс продолжал с наигранным интересом наблюдать за поединком.
      -- Отличное вращение. И сила удара. - кивнул он.
      -- Я видела, как Тиргитао поднимает оружие и потяжелее. - отчеканила "амазонка". Больше она не смотрела ни на Делайса, ни на Гикаю, а, откинувшись назад, наблюдала за площадкой, где топтались, выписывая круги, Бера и ее второй противник.
      "Значит мальчик-козел?" -- победно думал Делайс.
      "Значит сила удара?" - хрустела сжатыми пальцами Бреселида.
      Между тем Бере приходилось несладко. Старший из братьев-собак был кряжистым существом с длинными руками. Опытный охотник, он, еще наблюдая за первым поединком, понял, что оружие Уммы лучше, и теперь вращал палицей, не подпуская врага к себе. Расчет был прост - рано или поздно Бера устанет и допустит промах. В своих силах противник был уверен, ведь не он же уже провел один бой.
      Затянувшаяся пляска утомила зрителей, и они стали подталкивать врагов к нападению. С трибун в сражающихся полетели огрызки яблок и вишневые косточки. "Держись, -- мысленно обратилась Бреселида к Умме. - Не обращай внимания". Она знала, что, как только медведица потеряет самообладание, и очертя голову кинется на противника, охотник воспользуется слабиной в защите.
      Беру крики из амфитеатра заметно раздражали. Она вздрагивала, когда мокрый персик или переспелая груша шмякались возле нее в песок. Медведица, все красная от гнева, бросала разъяренные взгляды по сторонам. Ее же противник продолжал махать палицей, игнорируя все вокруг, кроме распалявшейся и терявшей бдительность женщины.
      -- Черт! - коротко выругался царь. - Что она делает?
      "Впадает в боевое безумие!" -- захотелось выкрикнуть ему в лицо Бреселиде.
      Сама Умма казалась себе прекрасной и грозной. Отбивая сыпавшиеся удары, она остро сожалела, что Ярмес не видит ее. Впервые за последние дни медведица вспомнила о нем без боли и стыда. Ей почему-то казалось, что сейчас волк должен был бы непременно пожалеть о своем бегстве.
      -- Боги! Да она совсем не держит удар! - с досадой воскликнул Делайс. - Гикая, чем ты гордишься?
      -- Не знаю, о чем она мечтает! - вспылила старая "амазонка". - Я ее не этому учила.
      -- Смотри, смотри!
      В этот миг охотник изловчился и изо всей силы ударил Умму палицей по ребрам. Медведица согнулась пополам. Тупая боль раздавила ее тело, правая сторона онемела в одно мгновение. Даже рукой трудно было пошевелить.
      Держать меч в левой девушка не умела, и потому, отшвырнув оружие в сторону, с диким ревом бросилась на врага. Она надеялась сбить его с ног ударом щита, но охотник выставил вперед громадный кулак, который к восхищению публики пробил кожу щита, как детский барабанчик.
      Медведица охнуть не успела, как оказалась беззащитной, а ее противник, стряхнув с руки деревянную раму, двинулся к ней, угрожающе подбрасывая палицу.
      Девушка испугалась. Она попятилась назад, черпнула задником сандалии песок, споткнулась и со всего размаху грохнулась оземь. Еще секунда, и красноватая грабовая булава опустилась бы ей между глаз. В отчаянии Бера ударила врага ногой в живот, но это было слабой защитой. Охотник взмахнул дубиной.
      Слабый свист рассекаемого воздуха царапнул девушку по нервам. Как во сне, она увидела на виске врага расплывающееся красное пятно.
      В первый миг медведица не поняла, что случилось, потом вскочила на ноги и склонилась над мертвым телом противника. Она выросла в лесу и слишком хорошо знала, от чего бывают такие дырки в кости. Кто-то стрелял из пращи. Умма быстро пробежала глазами по толпе, но все взгляды были обращены к ней. Ни поспешного движения, ни шума вокруг святотатца, нарушившего судебный поединок. Никто ничего не понял. Никто ничего не заметил. Глошатай громко объявил победу Беры во втором поединке. Как будто она могла прикончить врага ударом сандалии в пах!
      -- Ума не приложу, что случилось? -- пожала плечами Гикая. -- Разве от такого пинка умирают?
      -- Это смотря куда бить, -- кивнул Делайс, -- и с какой силой.
      Бреселида бросила на него недоверчивый взгляд, но царь отвел глаза. Кажется, он что-то заметил. Но, что, "амазонка" сказать не могла.
      Дальнейшие поединки разворачивались красочно и быстро. Увидев смерть второго сына, Крайлад бросилась на поле, размахивая кремневым ножом, и сразу получила удар в живот. Она, как птица, хлопнула черными крыльями и повалилась рядом с телами двух мужчин. Сестры-собаки, не дожидаясь смерти, пустились от Уммы наутек по всей сцене. Им свистели, в них бросали чем попало и отталкивали от бортиков, через которые они пытались перелезть.
      -- Это отвратительно. -- Делайс откинулся назад. -- Ты не находишь?
      Он в упор смотрел на Бреселиду.
      -- Умма должна пощадить своих врагов, только потому что они так жалки? -- спросила та. -- Тебе не кажется, что балаган затянулся?
      Красная от натуги Бера в последний раз опустила подобранный ею камень на затылок последней из сестер-собак. Правая рука почти не слушалась девушку, но Бера могла быть довольна: она отомстила за брата. Однако что-то в ее врагах, и в самом поединке было такое, от чего медведица не радовалась победе. Ей казалось, что и над ней самой, и над ее противниками вволю посмеялись. Суд царицы Тиргитао на поверку оказался унижением на глазах чужих людей. Девушка жестоко страдала.
      -- Не стоит, -- сказала ей Бреселида, спустившаяся, чтобы поздравить победительницу.
      Но та лишь дернула плечом.
      -- Ты говорила: царица справедлива.
      Сердце меотянки сжалось.
      -- Зачем было врать? -- Умма повернулась к ней спиной и зашагала прочь.
      * * *
      Элак разминал в большой глиняной плошке белила, добавляя к ним по щепотке тертой египетской бирюзы. Юноша наклонился над коробочкой для туалетных принадлежностей и в этот миг что-то легонько стукнуло его по спине. Маленький гладкий камешек отскочил и покатился по плиткам дорожки. Пан обернулся. Сквозь густую листву акации над оградой виднелось чье-то лицо. Элак прищурился и чуть не выронил краски: "Ярмес?"
      Волк поманил его рукой.
      -- Что ты здесь делаешь? - лесной бог с козлиной прытью подскочил к забору.
      -- Сливы ем. - отозвался нежданный гость. - И косточками плююсь. Ты один?
      Пан кивнул.
      Ярмес соскочил вниз и протянул юноше руку.
      -- Хайре, как говорят здесь, в городе.
      -- Ты откуда?
      -- Нужна помощь. Не откажешь?
      Сатир сглотнул. Теперь волк выглядел совсем не так, как в их первую встречу. Растерянность и подавленное настроение как рукой сняло. Ярмес говорил твердо и, кажется, был уверен в дружелюбии Элака.
      -- Во всяком случае я тебя не выдам. - сказал юноша, стараясь провести черту между ними.
      -- Это я знаю, -- хмыкнул гость.
      -- Откуда?
      -- А то я тебя в кустах над пещерой не заметил! - осклабился волк. Хотел бы выдать, давно бы уж рассказал хозяйке.
      Пан вынужден был согласиться.
      -- Мне нужно во дворец. - прямо заявил гость.
      Элак присвистнул.
      -- Ты же, небось, с хозяйкой каждый день там трешься.
      Лесной бог покачал головой.
      -- Отказываешь? - со скрытой угрозой в голосе спросил Ярмес.
      -- Нет, -- Элак сломал веточку и посасывал горьковатое молоко. - Ко всему надо подходить с умом. Ты ведь тоже не в шкуре сюда заявился.
      Ярмес действительно был одет в серую грубую тунику и кожаный пояс. В таком наряде он походил на грузчика или землекопа. Даже на ногах у него красовались сандалии с деревянной подошвой, хотя было видно, что они ему жмут.
      -- Что, весь город прошел, а у дворца запнулся? - поддразнил его Элак.
      -- Стража. - коротко бросил Ярмес. - Я ее не боюсь, но не зная брода... Сам понимаешь. Я думал: ну дом, ну большой. - он развел руками. Но тут-то оказалось.
      -- Настоящий лабиринт. - подтвердил пан, -- Как в лесу.
      -- В лесу я бы в миг нашел, кого надо. - возразил гость. - А тут сунусь искать царя, а напорюсь на баб с мечами.
      -- Так тебе царь нужен?
      Ярмес прикусил язык. Он собственно только собирался узнать, где живут мужчины и как отличить мужа царицы.
      -- Если тебе нужен царь, -- невозмутимо продолжал Элак, -- То за этим вовсе не обязательно соваться в андрон.
      -- Куда?
      -- В его покои. Он каждый день торчит на стройке нижней стены над портом. Там с ним можно переговорить гораздо свободнее. Ты с твоим видом вполне сойдешь за рабочего. Иди нанимайся. Только не продешеви.
      -- А ты покажешь мне, где эта стена? - недоверчиво спросил Ярмес.
      -- Если ты ответишь мне на один вопрос.
      -- Зачем мне нужен царь? Ну нет, дудки.
      -- Это ваше с ним дело. - оборвал собеседника пан. - Я хочу знать: ты больше никого здесь повидать не намерен?
      Ярмес вспыхнул и замялся.
      -- Какая тебе разница? - процедил он сквозь зубы.
      -- Значит как обманывать бедную девушку, это мы умеем. - фыркнул Элак. - "Я не сбегу! Развяжи меня!" А как подойти и попросить прощения это силенок не хватает.
      -- Чего цепляешься? - возмутился Ярмес. - Умма взрослая женщина. Сама разберется. Кстати, ты что подслушивал?
      -- Нет, -- мотнул головой сатир, -- Но сейчас твои мысли для меня ясны, как вода в чашке. Я все-таки бог необузданной страсти и поощряю совершенно определенные стремления людей.
      -- Ну, я хочу ее видеть. - как на казни признался Ярмес. - Только...
      -- Не знаешь, где. - победно заключил Элак. - Да там же, на стройке! Я ее завтра туда приведу. Положись на меня.
      Пан воодушевился, сверкал глазами и тряс подбородком, как настоящий козел.
      -- Черт меня дернул с тобой связаться! - махнул рукой Ярмес. Просишь об одном, а получаешь...
      -- Ты еще ничего не получил. - проблеял козлоногий юноша. - И смотри, как бы возлюбленная не полоснула тебя ножом по горлу, прежде чем разберется... -- последние слова он уже говорил стене, за которую в досаде спрыгнул гость.
      * * *
      Мимо рва, в который еще не была пущена вода, тянулись повозки, запряженные волами. Пристроившись в хвосте одной из них, волк притворился, будто идет из каменоломен. Внизу у земляного отвала подрядчик нанимал рабочих резать дерн.
      -- Эй ты, углежог, -- окликнул он Ярмеса. - Пойдешь обтравливать склон? Горшок бобов в день и два обола по завершении участка.
      Произнесенные слова не имели для охотника никакого значения. Он в жизни не ел бобов, а денег не видел отродясь. Но ему нужно было на стену. Не даром товарищи послали именно его, понадеявшись на ловкость горца.
      Старого связного Эвмила, хорошо известного царю, убили где-то по дороге. "Хорошо, если убили, -- думал про себя Ярмес. - Разбойников сейчас много. Вроде бы не о чем беспокоиться. Но все же..." Эвмил рассказывал о сотнях опасностей, грозящих лазутчику в городе меотянок. Пока вроде все шло спокойно.
      Разве что резать дерн волк не умел. Уже после первого часа работы в непривычной позе разнылась спина. Ходить по горам, выслеживать зверя - это он был мастер. А торчать, согнувшись в три погибели и пахать носом отвал -вот где ад!
      -- Эй, углежог! Что-то ты вялый. - покрикивал на него начальник десятки. - И пол миски бобов не заработал! Давай, давай!
      Этот рябой детина сам ни разу не прикоснувшийся к лопате, страшно раздражал Ярмеса. Но надо было терпеть.
      Царь появился только к обеду. Волк боялся, что не узнает его. Но теперь, увидев колесницу с матерчатым тентом на резных столбиках, сразу решил, что такое чудо может принадлежать только "живому богу". В ней стоял полный мужчина в белом хитоне и что-то повелительно кричал рабочим. За ним на повозке, запряженной парой мулов колыхался, грозя выплеснуться через край, целый котел какой-то ароматной жратвы. Ярмес вспомнил фразу: "Царь это пища" - и уверенно двинулся к толстяку.
      Тот размахивал руками, отгоняя мух, норовивших сесть ему на лысину. А тем временем со всех сторон к котлу сбегались рабочие, стуча мисками. У Ярмеса своей посуды не было. "Надо бы подождать, -- подумал он. - Сейчас к нему не подберешься. Вон как толпятся!"
      Волк сел на край отвала и принялся жевать пыльную травинку. Есть хотелось страшно. Аж кишки свело.
      -- У тебя нет миски? - услышал он над ухом дружелюбный голос.
      Ярмес вскинул голову. Сверху на него смотрел всадник на сером в яблоках жеребце. Он ободряюще кивал и делал волку знак подойти.
      -- Эй, подрядчик. - лицо мужчины сразу посуровело. - Почему не дал рабочему ни ложки, ни обеда? - в его голосе звучало раздражение.
      -- Простите, Ваше Величество. - рыжий десятник оказался тут как тут и преданно распластался у ног лошади. - Не доглядел. - он метнул на Ярмеса враждебный взгляд. - Этот углежог лентяй. Не обращайте на него внимания.
      -- Почему ты решил, что он углежог? - рассмеялся всадник.
      -- Ну как же? Весь грязный. - недоумевающе отозвался десятник.
      -- Скорее охотник. - зеленоватые глаза всадника сощурились, внимательно рассматривая Ярмеса. - Эй, приятель, -- он махнул волку рукой. - Подойди сюда.
      Ярмес нехотя поднялся. Для него вовсе не очевидна была связь между обращением "Ваше Величество" и царским достоинством.
      Всадник жестом отослал рыжего.
      -- Ты с гор? - голосом без всякого выражения спросил он.
      У волка засосало под ложечкой. Ему показалось, что его вот-вот схватят. Во всяком случае этот приветливый мужчина явно что-то заподозрил. Ярмесу захотелось садануть всадника в подбородок, выпиравший из-под нарочито мирной соломенной шляпы, и дать деру во все лопатки. Но кругом были люди.
      -- Чего молчишь? Язык проглотил? - улыбнулся мужчина. У него была хорошая, открытая улыбка и, если бы волк не подозревал всех, он ответил бы незнакомцу вполне дружеским оскалом.
      -- Много в этом году на Доросе гадюк? - спросил всадник, и сердце Ярмеса оборвалось в желудок. Незнакомец назвал заветную фразу.
      -- Змей нет, - как завороженный, ответил он, -- Зато большой орлиный выводок.
      Мужчина довольно кивнул. Он опустил вниз руку, и Ярмес увидел золотой браслет с оскаленными волчьими головами.
      -- Я ждал тебя еще недели две назад. - сказал незнакомец. - Что с Эвмилом? Почему пришел не он?
      -- Мы не знаем, -- выдохнул Ярмес. - Мы думаем, первого гонца убили дорогой.
      -- Убили? - брови всадника поползли вверх. - Хорошо, если только убили. Я боюсь другого.
      Ярмес внутренне возликовал: все-таки приятно, когда твои опасения разделяет "живой бог".
      -- Говори все сейчас. - твердо сказал царь. - Я не смогу отъехать с тобой, не привлекая внимания. Долго шел?
      -- Неделю.
      -- Что-нибудь стряслось?
      -- Нет вестей от вас. Наши боятся.
      -- Многие ропщут? - на губах Делайса дрогнула понимающая улыбка.
      Ярмес не сумел ему соврать.
      -- Да. Люди устали ждать. Я охотник, я знаю: можно и пересидеть в засаде!
      -- Потерпите еще немного. - мягко попросил царь. - Есть шанс все кончить миром.
      -- Разве? - этого волк не ожидал.
      -- Маленький. Почти пустой. - кивнул Делайс. - Но я не могу его не использовать, прежде чем мы все сметем. Перед великими мистериями я буду требовать отмены жертв. Если до вас дойдет весть, что со мной что-то случилось, -- он поморщился, -- считайте это сигналом. Удачи.
      -- Удачи. - выдохнул в ответ волк.
      Делайс тронул пятками бока коня и не оборачиваясь поехал вперед.
      Ярмес таращился царю в след. Вот этот человек ему нравился. Хладнокровно рисковать жизнью, имея тонкую, как кишка трески, возможность предотвратить бойню. Сам волк, хлебнув крови, в своем роду, больше уважал такого царя, чем крикунов из лагерей в горах, которые, не понюхав паленого, из кожи вон лезли: Скорее! Скорее!
      Однако в душе Ярмес не верил, что все обойдется. У него, как у зверя, было чутье на кровь. И теперь, глядя в спину, удаляющемуся всаднику, он почти видел, как вокруг его головы сгущается что-то темное. Неотвратимое. Злое.
      * * *
      Умму Элак нашел в порту. Девушка без цели бродила по мокрому деревянному настилу у воды. Она с тоской глядела на длинные триеры, чьи глазастые морды и окованные медью носы почему-то рождали в ней тревожные чувства. Погода была безветренной, и паруса висели, как животы после родов.
      Бера, сама того не замечая, прижала руку к поясу. Когда-то теперь у нее будет доброе потомство? И сколько ей еще шататься по чужой земле? Ее душа разрывалась от противоречивых желаний: немедленно возвратиться домой, в горы, под надежную сень рода или бежать куда глаза глядят вместе с этими горделивыми длинными ладьями, не боящимися большой воды.
      -- Эй, Бера! - окликнул ее пан. - Я тебя обыскался!
      -- Чего тебе? - враждебно осведомилась женщина.
      -- Не хорошо забывать старых друзей. - лесной бог хлопнул ее по плечу.
      -- Ты мне не друг. - насупилась медведица. - Ты служишь лгунье.
      -- А ну придержи язык! - пан схватил девушку за локоть. - Из-за тебя госпожа поссорилась вчера с царицей.
      -- Я ждала суда. - упрямо мотнула головой Бера. - А не бойни на потеху.
      -- Разве командир сотни решает, как вести судебный поединок? встряхнул ее Элак. - Опомнись, женщина! То, что Бреселида сестра царицы, дает ей право спорить, но не делает хозяйкой Горгиппии.
      -- А жаль. - со злобой выдохнула медведица. - Решай она, такого позора бы не было.
      -- Значит это ты понимаешь. - удовлетворенно кивнул пан. - Теперь осталось только пойти к госпоже и извиниться за дерзости, которые ты ей наговорила.
      -- Я? - вскинулась Умма. - Но ведь это меня обманули!
      -- Для начала тебя спасли. - пан загнул палец, -- Сняли с горы, отмыли, одели, как человека. Научили владеть мечом, хоть и плохо пока...
      Девушка вспыхнула. Память о вчерашнем бое вызывала у нее смятение. Она до сих пор не могла объяснить себе, кто же кинул камень из толпы.
      -- Откуда ты знаешь, как я дралась? - набычилась Умма.
      -- Ветер переносит мысли, -- рассмеялся пан. - Хотя твои мысли, девушка-медведь, похожи на жернова. С ними хорошо топиться, а не летать.
      Бера уставилась на него круглыми карими глазами. Длинные фразы сбивали ее с толку.
      -- Я тебя не понимаю. - честно сказала она. - Пойду вот и правда утоплюсь. Чего еще делать?
      -- Идти за мной. - поманил ее пальцем Элак. Его козлиная морда светилась лукавством. - Хочешь знать, кто тебе вчера помог?
      Бера кивнула.
      -- Доверься мне.
      -- А куда мы?
      Он уже тащил ее за руку мимо тюков с тканями и мешков зерна. Не слишком верткая Умма то и дело натыкалась на грузчиков.
      -- Какая ты неуклюжая! - ругал девушку сатир. - Даже я, бог леса, не знаю, за что тебя любят. Чучело!
      -- Никто меня не любит. - шмыгнула носом Бера. - Я здесь для всех зверь.
      -- Надо искать пару в своей стае. - отозвался Элак. Он влек спутницу вверх по крутой дороге, уводившей из порта.
      -- Башню видишь? Вон ту. Недостроенную.
      -- Мугу.
      -- Там тебя ждет один человек. Да не сопи ты, он совершенно безопасен.
      -- А зачем он меня ждет? - Умму вдруг охватили сомнения. - Ты куда меня завел, козлоногое чудовище?
      -- Уж поздно дева спохватилась, -- пропел Элак, -- И поздно слезы пролила...
      Они действительно уже стояли у башни, чей деревянный каркас, начиная со второго этажа, не был обложен песчаником. Рабочие отсюда ушли на более срочные участки. Издалека слышался шум голосов и тяжелые удары каменных блоков, устанавливаемых на место. Но вблизи башни стояла тишина. Даже стук молотков по медным скобам, скреплявшим плиты, был на таком расстоянии чуть различим.
      Элак подтащил Беру к пустому проему будущей двери и втолкнул внутрь.
      -- Счастливой встречи! - хохотнул пан. - Только не полосни поклонника ножом по горлу.
      Умма не успела опомниться, как чьи-то сильные руки подхватили ее из колодезного сумрака башни. Она повернула голову и нос к носу столкнулась с Ярмесом. Волк крепко держал ее за плечи и буквально пожирал глазами. Он был худ и грязен, но Бера заметила только этот голодный взгляд.
      В следующую секунду ее кулак изо всей силы впечатался ему в челюсть, и Ярмес охнув отлетел в сторону.
      -- Да тише ты, медведица!
      Охотник сплюнул кровь, но Умма не дала ему подняться.
      -- Гад! Гад! Бесстыжий гад! И ты посмел еще явиться?!
      Прыгнув на него, она без устали молотила Ярмеса кулаками. Придавленный к земле волк сначала хрипел, потом расслабился, решив, что разумнее дать девушке выплеснуть свою обиду, чем сопротивляться и еще больше распалять ее.
      -- Потише! Я не Собака! - с трудом выдохнул он, когда Умма начала уставать.
      -- Дерись! - взвыла она. - Я хочу проломить тебе голову!
      -- Не буду. - Ярмес и так чувствовал: еще минута, и он ее скрутит. Убивай безоружного.
      Бера тяжело выдохнула и села ему ноги.
      -- Сдался? И почему я тебя не удавлю вот этой веревкой? - она потянула у него из-за пояса моток кожаных ремней.
      -- Потому что. - Ярмес неожиданно ловко перехватил ей руки за спиной и опрокинул девушку на себя. - Ну, дерись! - хрипло рассмеялся он. - Не можешь?
      Умма дернулась, но поняла, что враг держит ее слишком крепко. Прямо перед ее носом в зажатом кулаке болтались кожаные ремни и только теперь, буквально упершись в них глазами, девушка поняла, что это праща.
      Догадка медленно-медленно осветила ее голову, и медведица уставилась на Ярмеса округлившимися от удивления глазами.
      -- Я скучал. - выдохнул он ей в ухо. - От тебя стало так странно пахнуть, как от этих...
      Умма ерзнула на нем, не зная, что сказать.
      -- Ты прости меня. - еще тише прошептал волк. - Но мне очень надо было уйти.
      -- Ты мог меня убить, но не убил. - у Беры перехватило горло.
      -- Значит не мог. - слабо улыбнулся он.
      -- Я тоже скучала. - вздохнула девушка. - Очень.
      Она уже чувствовала, как его руки ослабили хватку у нее на запястьях, чтоб стиснуть ее еще сильнее под одеждой. От темных пропыленных волос волка пахло солнцем. Еще хвоей. И сырой землей, на которой он ночевал, идя сюда. От него пахло домом, ее родным домом, и Бера, зажмурив глаза, окунулась в этот запах.
      Было уже темно. Оставив усталую, но довольную Умму спать на плаще, Ярмес выбрался из зарослей чертополоха, который заполонил утробу пустой башни.
      Темно-синее звездное небо слегка покачивалось над ним, и волк понял, что его собственные ноги заплетаются. Он счастливо хохотнул и потянулся всем телом. О такой женщине можно только мечтать! Жаркой, сильной, щедрой, как гроза в горах. Ему еще никогда так не везло. И Ярмес точно знал, что больше не повезет. Все будет не то.
      Угораздило же ее прийти искать своего съеденного брата к Собакам! А ведь жили они не так далеко друг от друга: медведи в распадке, волки ближе к вершине. Он мог встретить ее в лесу. Между их родами не было договора. А если бы был?
      Ярмес представил себя в кругу родичей Уммы. Медведи слыли богатым и сильным кланом. Такой союз принес бы волкам честь. А ему радость.
      Но нет, надо было все перевернуть кверху ногами! Кто теперь он? Кто она? И что будет, если они столкнутся не в башне, а в поле. Умма служит царице меотянок, а он с товарищами собирается поубивать их всех до одной.
      Ярмес пожалел девушку и не сказал самого страшного, о чем узнал уже в Фуллах - рода медведей больше нет. Колдуны, как и у волков, подтолкнули их к резне. Но в отличие от его семьи, никто не победил. Не сказал Ярмес и другого. Еще у Собак он говорил с Бером незадолго до его убийства, и тот всей душей был за повторение "волчьего дела" в родном клане. Медведи тоже собирались покончить с материнской властью. Что же тогда ждало Умму? Или Бер не стал бы трогать сестру? Ярмес сжал кулаки. Проклятый мир, где люди по ночам делят ложе, а днем убивают друг друга!
      Он потер лицо руками и в этот момент заметил, чью-то фигуру, которая, скрючившись, наблюдала за ним из-за края отвала. Волк пригнулся и заскользил у самой земли.
      Рыжему десятнику казалось, что его невозможно увидеть. Не плохой заработок - за обол в день докладывать Ликомеду, с кем из рабочих на стройке говорил царь, и что это за человек, откуда взялся, где живет. В основном это были люди из предместья. Но сегодняшнего "углежога" он видел в первые.
      По началу все шло обычно. Встретился с какой-то шлюхой прямо в недостроенной башне - скоты. Оставалось понаблюдать, куда чужак пойдет дальше. Да глянуть - не убил ли девку? Всякое бывает.
      Мгновение десятнику казалось, что вышедший на бровку мужчина спустился вниз по отвалу. "Отлить, наверное. - мелькнуло в голове у рыжего. -- После этого дела всегда хочется отлить".
      А потом вдруг кто-то сзади схватил его за шею и крепко сдавил. Уж ходить неслышно Ярмес умел.
      -- Нехорошо наговаривать на людей. - наставительно сказал волк, опуская бездыханное тело на насыпь. - Я не ленился.
      IV
      Человек, которого две недели ждал Делайс, лежал на холодном каменном полу в храме Трехликой. Несчастный уже забыл, кто он и куда шел. Зато теперь это хорошо знали те, кто допрашивал связного. Трое рослых палачей отливали его водой.
      -- Ну что? Очухался? -- толстый кастрат Тиргитао сидел на корточках, и с неподдельным любопытством заглядывал Эвмилу в лицо.
      -- Нет, -- флегматично сообщил один из палачей, -- и уже не очухается.
      -- Пережали, -- констатировал другой. -- Кто же знал, что он такой хлипкий?
      -- Мы все равно уже вытрясли из него все, что могли. -- заключил Ликомед. -- Интересно, что скажет царица? -- он осклабился.
      В голове кастрата быстро, как пестик в ступке, крутились мысли. Выгодно ли все раскрывать Тиргитао? Может, стоит поиграть с "живым богом"? Ликомед ненавидел царя. Сама мысль поводить его на коротком поводке наполняла калеку почти физическим наслаждением.
      -- Хорошо. -- кастрат хлопнул себя ладонями по ляжкам. -- Вынесите его и заройте, но место пометьте желтым песком, чтоб в нужный момент легко найти тело.
      Палачи кивнули и молча принялись за работу. Все они, как и Ликомед, были когда-то оскоплены в храме Трехликой. Других рабов здесь не держали. А у одного еще и не было языка. Этот рослый тавр слишком много раньше болтал о том, что происходит в подземном капище богини. А тайные культы земли не терпят огласки. Его убили бы не будь он так силен и так искусен в своем ремесле.
      Пройдя по тихому утреннему саду, Ликомед беспрепятственно проник в покои царицы.
      -- Госпожа моя.
      В спальне Тиргитао занавески на окнах были плотно задернуты.
      -- Это я, твой недостойный раб.
      Царица приподняла над подушкой всклокоченную голову.
      -- Мне сегодня дадут поспать?
      -- Госпожа, важные известия. -- кастрат плаксиво сморщился, изображая крайнее раскаяние в том, что ему пришлось потревожить хозяйку в неурочный час.
      -- Говори и убирайся. -- царица зевнула.
      -- Мои люди в гранатовой роще у храма Трехликой нашли человека, он был весь истерзан какими-то злодеями! Бедняга умер у нас на руках, повторяя одно имя... Я не смею...
      -- Говори.
      -- "Делайс!" "Делайс!"
      Кастрату показалось, что потная спина Тэма напряглась.
      -- Может, он шел к вашему супругу. -- в притворной растерянности продолжал Ликомед. -- А может... бежал от него.
      -- Тэм, ты спишь? -- окликнула царица.
      Любовник не пошевелился.
      -- С этим надо разобраться. -- Тиргитао села на кровати. "Мне давно пора знать, кто ходит к "живому богу" через пролив! Колонисты спят и видят, как перейти под руку Пантикапея". -- Передай в храме Трехликой, -- вслух сказала она, -- чтоб тщательно готовились к Равноденствию. В этом году жертвы снова будут разверстаны не только на степные роды, но и на горожан.
      Тэм вздрогнул.
      -- Эй, приятель! Да ты не спишь? -- кастрат со всего размаху хлопнул мужчину по плечу.
      -- А? Что? -- всклокоченный любовник вскочил, словно его окатили водой. -- Уже вставать?
      Он вполне сносно изобразил ничего не понимающего спросонья человека. Каким в сущности и был, если б краешком дремотного сознания не зацепил последнюю фразу Тиргитао.
      * * *
      Утром Делайс был на работах. Привезли новую партию известняка, которую он забраковал с первого взгляда -- крошево, а не камень. К обеду грязный и злой вернулся в андрон, надеясь по крайней мере поесть.
      Однако не успели рабы расставить тарелки, как сквозь не задернутую занавеску на стол упал гладкий камешек.
      -- Господин, -- над подоконником появилось скуластое лицо Тэма. - Мне надо кое-что сообщить вам. Здесь опасно. Жду вас вечером в трактире "Весло" у маяка.
      Тэм скрылся, только ветки терна слабо колыхнулась, осыпая подоконник переспелыми плодами.
      Делайс пару раз сморгнул. "Дожил! Любовник моей жены назначает мне свидание!"
      Часов около пяти, когда жара и не думала спадать, а валяться уже надоело, царь отправился в порт к маяку. Он сделал вид, будто снова собирается на стройку и беспрепятственно покинул дворец. Каждый раз, когда окованные медью ворота крепости открывались перед ним, Делайс испытывал почти детскую радость. Как птица, выпущенная по весне на волю.
      Трактир "Весло" находился близ порта, на первом этаже постоялого двора. Это было квадратное здание из кирпича-сырца. С глухими внешними стенами без окон. Комнаты постояльцев выходили во внутренний двор. Неширокая вымоина в песке отделяла постройку от маяка. Мальчишки с ивовыми плетенками в руках прыгали по мелководью, собирая крабов для кухни.
      "Удивительно пустое место". В сердце царя шевельнулась тревога, но он подавил ее. "Где же встречаться, если не в таких глухих уголках?" Делайс остро сожалел, что при нем нет оружия. Хотя бы нож! И он чувствовал бы себя спокойнее.
      В стене отворилась низенькая деревянная дверь. Выглянувший из нее Тэм махнул царю рукой.
      -- Со двора лучше не заезжать, -- пояснил раб. -- Там много лишних глаз.
      Делайс спрыгнул с коня и настороженно огляделся по сторонам.
      -- Я не предам вас, господин. -- уловив недоверие гостя, сказал Тэм. -- Идите. Не стоит останавливаться на полдороги.
      "Да все последнее время я именно это и хочу сделать". -- усмехнулся царь.
      Они спустились по деревянной лестнице в задымленную полуподвальную комнату. Выдолбленное в мягком песчанике помещение имело, помимо главного зала с очагом, небольшие пещерки по стенам. Тэм сразу подтолкнул спутника к одной из них. Царивший там полумрак казался обоим надежной защитой.
      -- Что подать господам?
      Трактирщик возник сразу, и Тэм, вероятно, пользовавшийся в полу разбойничьем притоне авторитетом, скороговоркой заказал нехитрые блюда. Сыр, оливки, ячменную кашу и молодое вино. Царь потребовал вареных крабов, мидий в сметане, виноградных улиток с винным соусом и соленую камбалу.
      -- Такое чувство, что во дворце вас не кормят. -- удивленно протянул Тэм.
      -- У меня после работы всегда хороший аппетит. -- хмыкнул Делайс, кроша лепешку в скифос с красным вином. -- Это ты лежишь в тени, ждешь массажистов.
      Тэм принужденно усмехнулся.
      -- Я бы променял свою жизнь на вашу.
      -- Не советую. -- отчеканил царь. -- Раб везде собака. -- он выставил в солнечное пятно на столе свою левую руку. -- Никогда не обращал внимания?
      Глаза Тэма округлились. Он действительно никогда не замечал, что у Делайса на мизинце не хватает одной фаланги.
      -- Это меня Македа наградила. -- пояснил царь. -- В первый день плена. Как и всех остальных.
      Тэм взглянул на свою левую руку, у него мизинец и вовсе отсутствовал.
      -- Вам повезло. -- протянул он. -- Хоть палец целиком не оттяпали.
      -- Бреселида вовремя оттолкнула, -- отозвался царь. -- Акинак прошел по косой. Но в глазах было темно, как будто всю кисть отхватили.
      Раб кивнул.
      -- Я часто думаю: почему мы? -- спросил он. -- Ведь они убивали десятками. Почему нас оставили?
      -- На развод. -- хмыкнул собеседник. -- Посмотри на себя. Таких как ты на поле после боя было много?
      Раб мотнул головой.
      -- Да мы вообще стадо гнали. Какой там бой! Как вспомню, -- он зажмурился. -- Кто? Откуда? Зачем? Ну взяли бы коров. Но они ж всех до одного под нож!
      Царь легонько хлопнул Тэма по плечу.
      -- Благодари богов, что выжил. Так о чем ты мне хотел со мной переговорить?
      Собеседник крякнул.
      -- На осеннее Равноденствие снова будут жертвы из города. -- Тут Тэм выложил все, что знал о ночном посещении царицы Ликомедом.
      Делайс сразу помрачнел. Было ясно, что найденный в храмовой роще человек никто иной как Эвмил. У царя не возникло сомнений и в причине его смерти.
      -- Дело действительно дрянь. -- кивнул он Тэму. -- И что теперь предпринять, ума не приложу.
      -- Вам надо бежать. -- сказал раб. -- А то они затянут мешок и будет поздно.
      Делайс и сам это понимал. Но не мог смириться.
      -- В конце месяца совет. Я потребую отмены жертвы, сошлюсь на беспокойство в городе, прегражу волнениями степных родов, скажу, что в горах собираются банды... Нет, этого, пожалуй, не стоит говорить. А то меня же и обвинять в заговоре. Впрочем, справедливо... Боги, почему я все должен делать за всех! -- он воздел к потолку руки.
      Тэм чуть не поперхнулся оливкой и смерил собеседника насмешливым взглядом.
      -- Ну кое-что я делаю за вас.
      -- Не наглей. -- оборвал его Делайс. - Ты пашешь мое поле. Но мне оно отродясь было не нужно. Пусть сорняками порастет! -- он наморщил лоб, возвращаясь к прерванным мыслям. -- Надо поговорить с Бреселидой. Тиргитао ей доверяет...
      -- Не слишком обольщайтесь. -- остановил его Тэм. -- Царица не доверяет даже собственной тени. Она и спит с мечом под подушкой. Сколько раз смотрел и думал: вытащить сейчас и полоснуть по горлу, а там будь, что будет. Хоть за себя отомщу.
      -- Это ничего не изменит. -- вздохнул Делайс. -- Будет новая царица. Та же Бреселида. Она умней и мягче. Но дело-то не в ней! -- последние слова он произнес с ожесточением
      -- Бреселида -- новая царица, -- мечтательно протянул Тэм. -- Это было бы хорошо...
      -- И думать не смей! -- сильные пальцы Делайса сомкнулись на горле собеседника. -- Ради добрых чувств, которые я к тебе питаю. - "живой бог" уже смутился своего порыва и убрал руку.
      "Ну да, -- Тэм потер шею, -- это как раз то поле, которое ты хочешь вспахать сам. Боюсь, там будет многовато камней". Он с легкой завистью взирал на Делайса, заранее зная: ему все удастся. Если не с царством, то с женщиной. С той другой женщиной, до которой он, Тэм, не смеет дотянуться даже в мыслях.
      -- Мне нужно, чтоб ты передал Бреседиде мою просьбу. -- сказал Делайс. -- Пусть завтра утром приедет в кузницу Тира. Она знает.
      Раб кивнул. Он прекрасно понимал, что ему легче выйти из андрона, не привлекая к себе внимания.
      Поделив по-братски остатки ужина, мужчины простились. Тэм вывел гостя через ту же неприметную дверь. Было уже темно. Царь пустил лошадь дорогой к порту. Перед сном он хотел прогуляться. Там еще сияли факелы, слышались голоса, разгрузка не прекращалась даже ночью.
      "Все-таки Горгиппия -- большой город. -- не без гордости думал Делайс. -- А будет еще больше. И богаче. Если..." Если война, ощущение которой уже повисло в воздухе, не сотрет столицу меотянок в прах. "Будь, что будет. -- твердо сказал себе Делайс. -- Даже смерть лучше, чем ежедневное потакание убийству. Зачем земля рождает своих детей? Неужели только за тем, чтоб убить их до срока? И если это так, то нельзя ли обуздать землю?"
      * * *
      Гекуба молча смотрела на свое обнаженное, коричневатое, как земля, тело. Две молодые послушницы обтирали его губками. Грязные струйки воды стекали на выщербленный пол. День закончился, а с ним жара, пот и пыль. Их надо было смыть.
      Девушки натерли шею и руки прорицательницы оливковым маслом и облачили ее в зеленую шерстяную пеплу, заколов одежду серебряными застежками на плечах. Черный плащ Гекуба накинула сама. Она вышла на темный двор, где две жрицы уже держали для нее лошадь. К седлу был приторочен связанный черный ягненок.
      Старуха удовлетворенно кивнула и жестом отказалась от помощи, влезая верхом. Рабы открыли ей ворота. Главная прорицательница покинула храм. Одна. Без сопровождения. Ночью.
      Мелкие осенние звезды лишь слегка присыпали край неба. Холодный ветер гнал со стороны моря облака. Черная, как сама ночь, всадница миновала ремесленные предместья с редкими огоньками и, оказавшись за городом, подняла лошадь в галоп.
      Вздрагивавшее тело барашка приятно грело зад старухи. Живая горячая кровь пленницей бежала по его жилам. Но Гекуба знала, что скоро освободит ее, даст заплясать по земле, после чего оракул будет говорить. Если захочет.
      В последнем старуха сомневалась. Не даром она отправилась приносить жертву на Царский курган. Там на вершине холма росла священная сосна Артемиды, а под ней стоял каменный алтарь. Гадания в храме Трехликой сильно обеспокоили главную жрицу. Печень жертвенных животных была сухой, как труха. Это могло означать только одно - Великая Мать умирает от жажды и гневается на своих жадных жестоких детей, забывших о ней!
      Ведь она не так уж много просит! Пить. Только пить.
      -- Нельзя жить на земле и ничего не давать взамен. - Гекуба не удивилась, что произнесла свою мысль вслух. Давно она не выезжала за пределы города. С самого похода в Пантикапей. Вот когда земля получила царские гекатомбы!
      Милостивая и многогрешная. Прах под ногами, одевающийся в царские одежды зелени, золота и пурпура. Обнаженная, как невеста, и запеленывающаяся в белый саван перед погребением. Сейчас степь лежала голая, словно тело, готовое к омовению осенним дождем. Мертвое. Холодное. Бестрепетное. Еще месяц и его скует стужа, а пурга покроет редкую желтую стерню. Все. Пол года смерти. Присушенные морозом слезы Деметры и глухой мрак Аида над головой у живого зеленого ростка, шевелящегося в мертвом чреве Матери.
      Сон.
      А если не сон?
      Если окончательная, бесповоротная смерть? Что тогда?
      Словно в ответ на мысли жрицы ей в лицо из-под копыт лошади ударила россыпь песка. Дорога была знакомой и незнакомой одновременно. Вон старая шелковица над треснувшей гермой у въезда в порт. Вон брошенная кузница у поворота. Гекуба помнила еще времена, когда под ее черной кровлей весело стучали молотки и вспыхивал огненный глаз печи. Здесь жрица сходилась с кряжистым, как лесной пень, кузнецом.
      Теперь он умер. И дорога начала зарастать. Но вон выше по склону кузница его сына, к ней ведет новая разъезженная колея.
      Мир менялся, оставаясь прежним. Однако происходило и что-то непоправимое... Уже сейчас Гекуба не чувствовала дыхания земли так ясно, как раньше. Словно вспыльчивая речистая мать вдруг утратила интерес к детям и дремала, с каждым годом все глубже впадая в оцепенение.
      Когда это началось? Прорицательница помнила себя молодой испуганной девушкой, впервые испытавшей власть земли на вспаханном весеннем поле. Помнила, как несла к губам до краев наполненный отваром белены кратер. Как дышала сгоревшими листьями лавра и погружалась в дивный хоровод картин... Сплетались шеями многоголовые гады и змееногие женщины кормили их грудью. Полозы в темноте тянулись кверху и прорастали сквозь землю деревьями, травами, кустами. Они цвели и пахли, раскрывали чашечки и протыкали небо непобедимыми лингамами пестиков. Так дышала земля, ежегодно повторяя свой вечный дар жизни.
      Тогда, много лет назад, Гекуба умела разговаривать с ней. Слышать ее стоны и вздохи. Земля то жаловалась на тяжесть конских стад, то удовлетворенно журчала ручьями по весне, то грезила в ледяных ризах.
      Особенно громко она стенала осенью, даря урожай. И потом, получив малую лепту за непосильные руды роженицы, ясно благодарила подателей свежей силы - юной крови вечно молодого бога.
      Сколько их проводила на поля жрица? Верхом на пятнистом барсе, в венке из спелых колосьев и золотой лозы они были прекрасны, эти Загреи-Страдальцы и Загрейи-Утешители. А она Гекуба, открывала им дорогу к вечной жизни.
      Приняв в сырые объятья нового жениха, Земля начинала шептать ему страстные речи, и тогда ее голос был особенно слышен для жрицы-сводни. После этого умиротворенной и нежной Матери можно было задавать вопросы, просить о помощи...
      Но с каждым годом ее речи становились все тише и невнятнее. Прорицательница понимала их все хуже и хуже. Сначала у Земли отняли родной язык, потому что еще бабка нынешней царицы стала поить ее чужой кровью, запретила приносить в жертву соплеменников - только рабов-пленных.
      Это был страшный грех. Гекуба кляла себя за то, что не осмелилась воспротивиться святотатству. Кто же кормит мать отбросами? И не достоин ли презрения тот дом, где неблагодарные дети, высосав из старухи последние соки, подставляют ей ведро с помоями? Вместо хлеба и вина!
      Лишь однажды за последние годы Земля получила достойный дар - голову Гекатея. И Гекуба слышала, как она едва не кричит от радости, утоляя давно накопившийся голод.
      Но потом Тиргитао вышла замуж за сына убитого, а тот задумал совсем извести силы Триединой. Он умело распоряжался царским хозяйством: где только мог заменял настоящие жертвы быками и козами? Может надеялся, что Великая Мать начнет мычать?
      Вот кого Гекуба ненавидела всем сердцем. Светлобрового Делайса! Царя! Который ни разу даже не взошел на ложе своей госпожи, не то что не возлег с ней на вспаханном поле, не напоил Землю густым семенем отца, сына и супруга!
      Это он вызвал гнев богини. Стравил друг с другом царскую кровь сестер Тиргитао и Бреселиду. Снюхался с братством Кайсак, получил поддержку степных родов, а теперь намеревался нанести последний удар. Потребовать на совете отмены жертв!
      Слишком умен! Но и на его ум прорицательница найдет управу. Уже сегодня она послала черную Нуму к Бреселиде с ядом. Зря негодяй надеется на поддержку царской сестры. Дурную ветку надо отсекать и бросать в огонь, иначе все дерево погибнет! И пусть Дева Луны поможет ей забрать у "живого бога" разум. Тогда он сам погубит себя!
      Пыльная дорога слабо серела в темноте. Гекуба гнала лошадь, ягненок, укаченный скачкой, перестал даже слабо поблеивать. Как бы стара ни была прорицательница, она все же оставалась "амазонкой" и прочно сидела в седле.
      Ночное небо, как шатер, накрывало Царский курган. Под этим невысоким холмом покоились все владычицы рода Тиргитао. Двух из них Гекуба проводила сама и сама затушила факелы в их погребальных камерах.
      Каменные входы в дромосы виднелись даже ночью. Жрица остановилась внизу, отвязала ягненка, перекинула через плечо переметные сумки с дарами и стала тяжело карабкаться вверх. После долгой скачки у нее ныли ноги.
      Каменные ступени вели к алтарю. За плоским жертвенником пучком раскинула ветки пушистая сосна. Она уже осыпала зрелыми шишками медную статую многогрудой Артемиды, чьи продолговатые козьи сосцы напоминали виноградную кисть. Ягненок слабо блеял. Он пришел в себя и его вытошнило на землю у подножия холма.
      Собрав сухие сосновые ветки, Гекуба разгребла золу от прежних гекатомб и опустила связанного барашка на освободившееся место. Медными ножницами она срезала несколько черных завитков с его головы и сожгла их на маленьком огне в углу алтаря, как обещание будущей, большей жертвы. Затем жрица перехватила ножом горло ягненку и, пока алая кровь толчками лилась к корням сосны, одним ударом раскроила ему грудь.
      Несколько мгновений, погрузив кисти рук во внутренности жертвенного животного, она наслаждалась теплом и вздрагиванием уходящей жизни. Потом осторожно извлекла скользкую бурую печень в синеватых пленках и выложила ее на камень. В проблесках туч мелькнула луна, огонь из маленького костерка перекинулся на сухие ветки лавра и, прежде чем прорицательница успела возлить вино на жертвенник, печень сама собой сморщилась, почернела и рассыпалась в труху.
      Это был знак. Более чем ясный. Богиня подтверждала свою волю. Теперь оставалось испросить ее помощи.
      Дрожащие пальцы Гекубы опускались в распоротую грудь ягненка и кропили кровью статую Девы.
      -- Помоги мне! - шептала она. - Помоги, Молодая Луна! Мать Безумия! Дочь наваждений! - старуха с поклонами приблизилась к кумиру и размазала кровь по губам божества.
      Нужно было раздуть большой костер, чтобы сжечь тело ягненка. Когда тушка обуглилась и запах горелого мяса стал нестерпим, Гекуба наклонила голову в черный дым и жадно вдыхала до тех пор, пока ее глаза не затуманились.
      Только теперь она могла увидеть, как от медных губ Артемиды отделилось слабое облачко, похожее на дыхание. Оно приблизилось к огню и начало расти. По мере того, как костер поглощал жертвенное мясо, фигура обретала тяжесть и цвет. Свинцово-серая сначала, она постепенно стала мглистой, затем черной и, наконец, залоснилась, как ночная гладь моря. У существа выросли крылья. Взмахнув ими, оно взгромоздилось на алтарь и уставилось на жрицу бессмысленными белесыми глазищами, в которых еще играли отсветы жертвенного пламени.
      -- Лети! Лети! - замахала на него руками Гекуба. - Лети за мной.
      Прорицательница встала, отрезала ножом еще сырой кусок жертвенного мяса и, сунув его в мешок на поясе, спустилась с холма. Там она не без труда взгромоздилась верхом и тронула поводья. Чудовище следовало за ней на почтительном расстоянии. Его притягивали остатки жертвенной пищи. Если б не серебряные обереги-змеевики на шее и запястьях Гекубы, оно давно бы разорвало жрицу. Но прорицательница знала, на что шла.
      Теперь следовало позаботиться о том, как доставить мясо в спальню царя. Из слуг Триединой это могли сделать двое Тэм и Ликомед - любовник царицы и ее кастрат. Оба жили во внутренних покоях дворца, на его мужской половине в андроне.
      Первому Гекуба не доверяла, второго опасалась. И все же сердце подсказывало ей, что надо выбрать Ликомеда. Этот подлец вел свою игру и, если объяснить ему, что ночной демон может быть полезен ему самому, он, пожалуй, пронесет мясо куда надо. А Тэм чего доброго из жалости выбросит фетиш по дороге к дворцу в ближайшую канаву!
      Шагом проехав по улицам города, Гекуба приблизилась к храму. Ее не ждали, но ворота были открыты. Старуха спиной чувствовала холодный взгляд демона, словно из его глазищ изливалась сама пустота. Ей потребовалось собрать в кулак всю выдержку, чтоб не спеша слезть с коня и без особой торопливости прошествовать к дверям.
      Чудовище, как собака, бежало за ней, но у ступеней храма в нерешительности село на землю. Туда ход ему был закрыт. Два остальных лица Великой Матери означали Любовь и Жизнь, а пес преисподней слушался лишь убывающей луны. Гекуба усмехнулась: пусть подождет. Его голод станет нестерпим.
      Она дважды ударила медным кольцом в кипарисовые створки двери.
      -- Госпожа моя, как холодно! - удивилась привратница, пропуская Гекубу внутрь. - Вечер-то теплый был.
      -- Я привезла мороз. - сухо рассмеялась та. - Накинь-ка гиматий и ступай во дворец. Приведи сюда Ликомеда. Этот плут нужен мне немедленно.
      * * *
      Толстое восковое лицо невольника склонялось над лампой. По его желтоватой коже бежали тени от пламени из-за чего выражение прищуренных глаз казалось еще лукавее.
      -- Видел? - жрица махнула рукой в сторону двора.
      Кастрат кивнул.
      -- Сидит? - прорицательница подняла выцветшую бровь.
      -- Легло. - Ликомед почтительно взирал на жрицу. Вызвать настоящего демона и держать его у ворот, как сторожевую собаку - он бы все отдал, чтоб суметь такое!
      -- Я знаю, ты хочешь учиться магии. - равнодушным тоном сказала Гекуба.
      Кастрат испугался. Ему не положено было даже думать о таких вещах.
      -- Магия не для мужчин. - убито отозвался он.
      -- Ты не мужчина. - рассмеялась жрица.
      Это было жестоко. Но не более жестоко, чем то, что они с ним сделали.
      -- Но я и не женщина. - бесцветным голосом выговорил кастрат. - Магия Великой Матери для меня закрыта.
      -- Отчего же? - Гекуба наслаждалась его нерешительностью. - Ты сделал первый шаг. Сам оскопил себя в честь Деметры на празднике урожая. Богиня такого не забывает. Не даром ты выжил, а не истек кровью, подобно другим. Это знак.
      -- Какой знак, госпожа моя? - теперь голос кастрата дрожал. Жрица с удовольствием наблюдала за его игрой.
      -- Знак того, что ты можешь попытаться. - заключила Гекуба. - И раз Триединая сама намекает на это, я исполню ее волю и дам тебе шанс.
      Ликомед не ожидал такого от жрицы. Тем более после того, как принял участие в позорном изгнании Гекубы из дворца. Но и до этого прорицательница всегда относилась к нему с подозрением. Ревновала, что кастрат из ее же храма сделал блестящую карьеру при дворе.
      -- Сегодня и начнем. - кивнула Гекуба. - Видишь этот мешок?
      Раб потянул носом и поморщился. Внутри лежало что-то горелое.
      -- Это жертвенное мясо. - пояснила жрица. - Ты должен отнести его в покои Делайса. Забрось в окно спальни или подсунь под дверь. Демон пойдет за ним.
      Прорицательница с удовольствием наблюдала, как испуг растекается по лицу кастрата, точно масло по сковороде.
      - Не вздумай прикоснуться к мясу. Навлечешь на себя неисчислимые бедствия. - сказала она. -- Так и неси в мешке.
      Ликомед потрясенно молчал.
      -- Справишься с первым заданием, стану тебя учить. - старуха высокомерно кивнула. - И запомни: магия требует железной воли. Дорога с демоном покажет, на что ты способен.
      -- Он набросится на меня. - попытался возразить кастрат.
      -- Я дам тебе амулеты. - жрица махнула рукой, показывая, что больше говорить не о чем.
      Всю дорогу по узким улицам акрополя невольник в панике оглядывался назад. Чудовище, как преданный пес, бежало по пятам, высунув язык и не отрываясь глядя на мешок.
      Ликомед без труда прошел во дворец, миновал сад и приблизился к андрону. Было еще не настолько холодно, чтоб закрывать окна на ночь. Покои царя не охранялись. Стражницы стояли только по внешнему периметру стены. Из разворочанной клумбы торчали три кола с насаженными на них головами. В лунном свете их уродливые тени на дорожке напугали кастрата. Но он тут же рассмеялся: тащить за собой демона из преисподней и пугаться мертвецов!
      Размахнувшись, невольник зашвырнул мешок в окно. И с удовлетворением услышал удар об пол. Его не беспокоило, что Делайс может проснуться. Пусть просыпается! Увидит он все равно не Ликомеда, а то ужасное, что уже лезет к нему в спальню.
      Чудовище последовало за мясом. А кастрат остался в тени трех отрубленных голов.
      Между тем именно в эту ночь Нестор решил просветить своего приемыша на счет древней мифологии и водил его по длинным галереям андрона, растолковывая аляповатые росписи на штукатурке. Конфуций необыкновенно быстро рос на жирном кобыльем молоке, но оставался все таким же бестолковым, как и в первый день встречи. Тянул в рот что попало, мочился под себя и с особенной охотой во все горло распевал ругательства, которые слышал от "амазонок".
      Поэтому-то царский хронист и не решался показываться с учеником на люди в дневное время. Он предпочитал, вооружившись факелом, наставлять конопатого лентяя по ночам.
      -- Мы живем в греческом городе, -- вещал Нестор, тыкая крылом во фрески с изображением воинов-ионийцев, -- Его построили эллины, поэтому на стенах так много изображений мужчин с оружием. Греки -- мрачный народ и обожают воевать. У них в чести грозные боги. Вот это Танатос, он тащит души прямо в Аид...
      -- Танатос! Танатос! - вдруг заверещал ученик, хлопая от восторга крыльями и тараща круглые глаза в глубину галереи.
      "Что за недоумок!" - возмутился Нестор.
      -- Тише! Царя разбудишь. Здесь же его спальня!
      Хронист осекся. Прямо из открытой двери в покои Делайса раздался громкий крик. В нем было больше удивления, чем страха. А потом в галерею, как от сильного пинка, вылетел черный сгусток мрака.
      -- Проклятье воронов! Это еще что? - в проеме двери стоял всклокоченный со сна царь. Его длинная туника была в пятнах крови, а лицо белее стены. - Прах и преисподняя! Откуда оно взялось?
      Делайс выставил вперед руки, потому что мрак вновь соткался в большую собаку с крыльями и подался к жертве. Если б у царя был меч или кинжал, он оказал бы хоть какое-нибудь сопротивление. Но сейчас он стоял, глядя в глаза смерти, и не мог пошевелить ни ногой ни рукой.
      И тут рыжий переросток Конфуций, брякая по полу своими львиными когтями, которые даже не научился по-кошачьи подбирать в подушечки, рванулся к "Танатосу", видимо, приняв его на большую забавную игрушку, и вцепился чудовищу клювом в хвост.
      Мглистая тварь от неожиданности застыла, потом перевела свой красный немигающий взгляд на грифона. Любой другой на его месте тут же обделался бы от страха или грохнулся в обморок. Но недоумок-альбинос только радостно щелкнул клювом, в котором остался обрывок темноты, и, взмахнув золотистыми крыльями, поднялся в воздух, намереваясь вскочить новой игрушке на хребет.
      -- Стой! Куда? Оно убьет тебя! - Нестор со страху закрылся крыльями.
      Но "Танатос" при виде золотого шарика с крыльями почему-то испустил гортанный вой и, как ошпаренный, кинулся на улицу. Грифоны - звери Аполлона, в каждом из них сидит сгусток солнечных лучей, а в детях с рыжей шерстью - особенно. Напади на исчадье ада Нестор, и зверь Гекубы разорвал бы его в клочья. Но чудовище испугалось через чур яркого света, исходившего от крошки-грифона с золотым оперением.
      Оно рванулось сквозь кипарисовые столбы галереи, оставляя на них клочья мрака, а, выскочив из андрона, наткнулось на Ликомеда, нервно расхаживавшего между клумб. Ночной зверь был страшно зол из-за потери добычи, его глаза болели от ожога. Он накинулся на первого же встречного. От рук кастрата все еще пахло мясом ягненка, это решило его участь.
      Царь, хронист и испуганный Конфуций, до которого, наконец, дошло, что все происходящее - не игра, с ужасом взирали из галереи на кровавую тризну внизу. Закончив ее, зверь Гекубы щелкну клювом и взмыл в ночную темноту.
      -- Ваше Величество, -- неуверенно начал Нестор, -- такие существа нередко похищают разум у того, до кого дотрагиваются. Оно касалось вас?
      -- Нет. - Делайс мотнул растрепанной головой. - Немного. Я вовремя сбросил его.
      Хронист с недоверием смотрел на раны, которые когти зверя оставили на груди царя, порвав тунику. Но больше Делайс ничего не сказал.
      V
      Жаркая ночь дышала ореховым ароматом. В маленьком садике Бреселиды, отделенном от большого дворца лишь глинобитной стеной, тихо журчал фонтан. Вода била из плоской гермы в чашу, бежала по камням и утекала под розовые кусты.
      Здесь было уютно. И безопасно. Это обманчивое чувство сразу передалось Тэму, как только он осторожно перелез через ограду. Собак не держали. Зачем? Что могло угрожать сестре царицы? Любовник Тиргитао хорошо знал: очень многое. Случайно заползшая в спальню змея. Ядовитый плющ, ненароком оброненный на дорожку и уколовший босую ногу. Наконец, нежданный ночной гость с дурными намерениями.
      Тэм потянул носом воздух. Еще в Апатуре его учили безошибочно определять смерть по запаху. Сейчас это было масло. Хорошее кипарисовое масло, только что сгоревшее в светильнике. С какой-то странной примесью. Свинец и... Ах, вот откуда этот миндальный привкус! Раб сплюнул: даже в рот набилось - слоновья доза!
      Он с досадой щелкнул пальцами. Ему стоило раньше прийти сюда. Теперь может быть поздно!
      Следовало найти злополучную лампу. Невольник двинулся по открытой галерее. Он даже закрыл глаза, чтоб другие чувства не мешали обонянию. Звонкая пощечина привела его в себя.
      У окна сидела Бреселида, живая и здоровая. Пока.
      -- Что ты здесь делаешь? - возмутилась она. - Тиргитао тебя совсем распустила! Завтра же твоя голова будет торчать на колу!
      -- Не кричи. - ладонь Тэма плотно зажала ей рот. Другой рукой он перехватил лампу, стоявшую на медной подставке у окна, и быстро провел ею под носом. - Свинец. - констатировал раб и, сунув глиняную лодочку в лицо женщине, добавил, -- Еще немного и вы - покойница.
      Бреселида остолбенела.
      -- Очень грубая работа. - продолжал Тэм. - Смесь с мышьяком. Здесь на лошадь хватит.
      Сотница знаками показала, что больше не будет кричать. Невольник разжал руки.
      -- Я шел к вам с вестями от царя. Кажется, успел вовремя.
      -- Извини. -- Бреселиде стало стыдно. - Зачем тебя послал Делайс?
      -- Он будет ждать вас завтра утром в кузнице у Тира. Говорит, вы знаете.
      Женщина кивнула.
      -- Не сказал по какому делу?
      Раб мотнул головой. Его внимание привлекла глиняная миска с персиками, стоявшая на подоконнике. Тэм наклонился и по-собачьи обнюхал фрукты. Его смуглые пальцы выхватили один из плодов.
      - Подстраховались. Разве персики так пахнут?
      Бреселида осторожно потянула носом.
      -- Миндаль. Мне сказали, сорт такой.
      -- Кто сказал?
      -- Нума. Она принесла от царицы. - пояснила Бреселида. - Царский дар в окно не кидают.
      -- Что-нибудь еще она принесла? - осведомился Тэм, запустив персик за забор. -- Гадюку в подоле? Притирания, чтоб кожа пошла красными пятнами? Настойку от головы? - он хмыкнул, сознавая двусмысленность последней фразы.
      -- Подожди. - женщина метнулась от окна вглубь комнаты.
      Тэм во избежании неведомого еще несчастья последовал за ней.
      -- Вот. Дощечки с воском. - сказала Бреселида, подняв с трехногого столика ларец для письменных принадлежностей. - Кипарисовые. Тоже от Тиргитао.
      -- Не узнаю щедрости своей госпожи. - съязвил раб.
      Бреселида кивнула. Ей тоже показалось странным неожиданное внимание сестры. Обычно Тиргитао делала подарки, если ей самой вещь не нравилась.
      -- Надо выбросить дощечки вместе с лампой. - сказал Тэм. - Может, и воск отравлен. Нума большая мастерица.
      "Амазонка" протянула ему дощечки, Тэм поднял руки. Их пальцы непроизвольно ткнулись друг в друга и застыли. Бреселида не касалась мужских ладоней с самой смерти Пелея. Этот рослый красивый человек с повадками зверя не мог не волновать ее. Тем более что сегодня он спас ей жизнь.
      Тэм тоже не спешил убирать ладони. Если кто-то не торопится взять причитающееся ему по праву - не его, Тема, вина. Эта женщина будила в нем что-то помимо искусства любви, отточенного в Апатуре.
      Он наклонился вперед. Бреселида встала на цыпочки. Их пальцы глубоко впечатались в теплый воск, давя и комкая его.
      Тэм знал, как поцеловать ее так, чтоб она сразу откинулась на ложе. И как, чтоб осознавала каждую секунду близости, пробуя на вкус движения его губ. А поцеловал просто, как получилось.
      Он подхватил женщину под спину и опустил на кровать. Оба не желали себе сейчас отказывать. Хотя знали, что завтра горько пожалеют об этом. Тэм потянул пальцами пояс ее туники.
      Дальше оба не поняли, что произошло. Раб стоял напротив сотницы и держал в руках таблички.
      -- Спасибо за помощь, Тэм. - ласково сказала она. - Передай Делайсу, что я завтра буду в кузнице.
      Любовник Тиргитао почтительно поклонился и, не сказав ни слова, исчез за окном.
      Бреселида легла в постель, но еще долго ворочалась без сна. Ею владело какое-то странное возбуждение, причин которого женщина не могла понять.
      Сидя за окном на клумбе, козлоногий бог с трудом переводил дыхание. "Ни на минуту оставить нельзя!" -- возмущался он.
      Элак отлучался не на минуту и даже не на час, иначе он сам бы не пропустил приход Нумы со смертоносными дарами. Но повинуясь козлиной сущности, пан обхаживал молоденькую дворцовую прачку и провел с ней полночи.
      Он вернулся как раз вовремя, чтоб застать свою госпожу в опасной близости от любовника царицы. Божество неистовых наслаждений, Элак мог бы сквозь пальцы посмотреть на происходящее, если б не знал точно, что Бреселида предназначена другому.
      Из последних сил - их после бурных страстей у корыта осталось немного - Элак навел на расслабившуюся парочку чары. У обоих из памяти выпали всего несколько секунд, но этого было достаточно.
      Возвращаясь через ночной сад в андрон, Тэм вертел в руках таблички и пытался понять, зачем они с Бреселидой так помяли прекрасный воск?
      * * *
      Утром Бреселида проснулась очень рано. Серый туман еще стелился по саду. Над морем, хорошо видным с акрополя, едва разгоралась малиновая полоса. "Амазонке" казалось, что она вообще не спала, просто проворочалась всю ночь на жаркой мятой постели, время от времени проваливаясь в короткое неуютное забытье.
      Почему-то женщина была страшно зла на Делайса. Чтобы придумать сколько-нибудь разумное объяснение своего истеричного желания вцепиться царю в физиономию, сотница начала мысленно спорить с ним по поводу грядущих мистерий. Она отлично знала, что пугает "живого бога". "Ну жертвы, -раздраженно думала меотянка, разглядывая свое помятое лицо в медное зеркало. - Не его же на алтарь потянут!"
      Послонявшись без дела по комнате, Бреселида вышла в сад, умылась у гермы, сама оделась, вывела лошадь из конюшни и шагом повела ее по внутренним улочкам крепости. Ворота были еще закрыты, но стражницы не посмели отказать сестре царицы и отворили ей калитку в одной из дубовых створок.
      "Ничего, подышу воздухом до жары", -- решила "амазонка", но руки сами собой дергали уздечку, направляя кобылу в нижний город. Вместо того, чтоб прогуляться по берегу моря, Бреселида поехала прямо к кузнице Тира. "Куда я спешу? Делайса там еще нет. - ругала себя сотница. - Он спит и видит десятый сон". Однако пятки уверенно тыкались в бока Пандоры, поворачивая ее по знакомой дороге.
      Узкое русло реки вывело Бреселиду за глинобитную стену, где продолжались ремесленные лавки. Теперь до кузницы Тира было рукой подать. К удивлению "амазонки" ворота его усадьбы были распахнуты, а у коновязи топтался конь Делайса. "Слава богам! Не у меня одной бессонница!" -меотянка соскочила с лошади и привязала ее во дворе.
      Тир с царственным гостем были за кузницей, любуясь на свою землечерпалку. Бреселида решила подождать их внутри. Здесь оказалось темновато. В кирпичной печи, обмазанной глиной, тлел слабый огонь. Рабы еще не пришли. Опавшие мехи из козьих шкур лежали без движения. Из-за стены Бреселида слышала приглушенные голоса мужчин. Они обсуждали что-то за пределами ее понимания.
      -- Винт с бронзовыми лопастями можно опустить в речку под углом, говорил царь, -- и вращать за ручку. Вода поднимется вверх и пойдет на поля. Не надо будет черпать ведрами.
      -- Рановато, -- вздыхал Тир, -- надо чистить дно. В такой грязи никакой винт не провернется.
      Слушать их было скучно. Женщина огляделась по сторонам. В глубине кузницы на козлах стояла большая бочка. Поверх нее лежало седло. У дальней стены "амазонка" заметила длинную палку и подошла, чтобы рассмотреть ее. Палка оказалась древком будущего копья. Всадница поразилась: зачем такая большая? Еще бронзовый наконечник добавит веса...
      От нехорошего предчувствия у Бреселиды сжалось сердце. Она наклонилась к лежавшей в углу дерюге, которой была накрыта куча бронзовых заготовок, и подняла край. На полу бесформенной грудой валялись мечи без ручек, болванки кинжалов, с которых мастер еще не состучал молотком окалины. Наконечники стрел, копий, дротиков. Медные щиты. Все очень большое. Тяжелое. Невыносимо, не по-женски...
      Бреселида опустила дерюгу на место. У нее в голове стало ясно. До звона. Она сделала несколько шагов. Ноги подкашивались. С улицы продолжали доноситься обрывки разговора. Делайс поторапливал Тира с работой.
      "Не ты, только не ты", -- думала всадница, уже прекрасно зная: именно он.
      "Амазонка" не сразу осознала, что продолжает держать древко копья. Рука от его тяжести казалась неподъемной. Чтоб проверить свои смутную догадку, женщина влезла на бочку и упрямо, пересиливая боль в локте, попыталась вскинуть оружие. "Это как же кидать такую орясину?"
      Первым не выдержало запястье. Вывернулось. И чтоб не грохнуть копье на пол, всадница успела подхватить его подмышкой. Так, кажется, удобно. Она зло закусила губу и начала раскачиваться взад-вперед, подражая скачке.
      Теперь все тело, вместе с копьем налилось невыносимой тяжестью.
      Назад -- вперед.
      Еще разок.
      Бреселида вдруг поняла, что кидать ничего не надо. Ее собственное тело слилось с оружием в единое целое и усиливало удар. "Самой бы не улететь", -- мелькнуло в голове у сотницы. И тут же пришло горькое понимание: всадник должен быть тяжелее, чем она. От его веса зависит сила удара. Вот почему скифские катафрактарии несокрушимы!
      Ее подруги всегда старались одеться верхом полегче. Кожаные доспехи. Кожаный шлем. Чтоб не очень отягощать лошадь. Теперь все можно сделать наоборот.
      Нужно сделать!
      Бреселида шатнулась в последний раз, и, чтоб справиться с захлестывавшими ее чувствами, со всей силы въехала древком в стену. Нельзя сказать, чтоб она снесла пол кузницы, но трещина в глине прошла от пола до потолка. А звук удара, наверное, был слышен и по ту сторону пролива.
      Испугавшись поднятого шума, женщина обернулась и уперлась глазами в сумрачное лицо Делайса, стоявшего у заднего входа. Царь, кажется, наблюдал за ней уже несколько минут.
      -- Я не ожидал тебя так рано. -- его голос был совершенно чужим. -Видишь ли, Тир не любит убираться перед приходом гостей.
      Он шагнул в кузницу, и Бреселида инстинктивно отшатнулась назад. Она неуклюже съехала с бочки, подвернула ногу и упала бы, если б не оперлась на копье.
      Делайс не спешил поддержать ее. Он все еще разглядывал трещину в стене и покусывал губу.
      -- Впрочем, за что ругать Тира? -- снова его глухой, совершенно незнакомый голос поразил женщину. -- Я сам должен был позаботиться о том, чтоб тут ничего не было. Ты ведь не можешь не лезть, куда тебя не просят?
      "Амазонка" насупившись молчала. Что-то в облике царя пугало ее.
      -- Ты все поняла правильно. -- кивнул он. -- Я знал, что ты догадаешься. С самого твоего приезда.
      -- Это твои попытки избежать крови? -- Бреселида поборола слабость в коленях и выпрямилась.
      Царь кивнул.
      -- Жаль, правда? -- почти с издевкой спросил он.
      -- Чего жаль? -- к сотнице, наконец, вернулось самообладание. -- Что тебе теперь придется убить меня? Чтобы я ничего не рассказала?
      На его лице не отразилось никаких чувств, кроме крайнего отчуждения. Он потянул со стола уже выправленную Тиром заготовку кинжала и повертел ее в руках.
      -- Убей меня, Делайс. -- выдохнула Бреселида, в изнеможении сев на пол и опустив голову. -- Потому что так жить я не могу.
      -- А я могу? -- грустно усмехнулся он. -- Уходи, Бреселида. И как можно скорее. -- его пальцы продолжали сжимать холодный бронзовый стержень на месте не насажанной рукоятки. -- Уходи! -- он рывком поднял ее с пола и почти швырнул к двери.
      Женщина опомнилась только во дворе. Домашние Тира с удивлением смотрели, как она опрометью кинулась к коновязи, влезла на лошадь и, погоняя, помчалась прочь из усадьбы.
      -- Зря вы ее отпустили. -- с осуждением сказал кузнец. -- Сколько людей может погибнуть за так. Из-за одной бабы.
      -- Она не выдаст. -- царь упрямо мотнул головой. -- Но как же я... -Он не договорил. Случившееся перечеркнуло саму возможность разговора с Бреселидой о помощи в совете. "Прокляли меня что ли при рождении?" -Делайс деревянными пальцами отвязал повод коня.
      Только тут до него дошло, что он специально подставился Бреселиде. Чтоб понять, как она себя поведет. Не выдержал. Мог ведь убрать заготовки. Но не стал. Как будто нарочно подталкивал себя к гибели. Рисковал жизнями доверившихся ему людей. Только из-за неуверенности в женщине. И тут же едва не поднял на нее руку...
      Проклиная себя последними словами, Делайс уехал из кузницы, очень плохо представляя, что делать дальше.
      * * *
      Добравшись до "Канарейки", царь сполз с коня и, ничего не объясняя хозяину, забился в самый темный угол. Здесь он пил кувшин за кувшином. Молча. Без закуски. Надеясь, что в один прекрасный момент память откажет ему.
      Сначала трактирщик разбавлял гостю вино, но потом, поняв, чего добивается царь, принес из подвала запотевший жбан абрикосовки, которая шибала сивухой на стадию вокруг. Только тут Делайсу стало по-настоящему хорошо. Сначала он вообразил, что пьет на корабле и качка усиливается. Потом доски стола ударили его в лицо, и наступила блаженная темнота.
      Как и при каких обстоятельствах царь очутился в дворцовом саду, он не знал. В голове, как яркие вспышки, возникали обрывки картин. Жара. Он садится верхом и отгоняет трактирщика, пытающегося не дать лошади выскользнуть из-под всадника.
      Ворота открываются не сразу. Караульные меотянки потрясенно таращатся на мужа Тиргитао, поющего гимн Дионису-Страдальцу, своей кровью вспоившему землю для виноградной лозы.
      Андрон справа. Нужно идти туда, но левая нога все время забирает в сторону и уводит царя по дорожке. Кусты. Кусты. Кусты. Он никогда не думал, что андрон такой большой. Оказывается есть уголки сада, где Делайс никогда не бывал! Век живи -- век учись.
      Под стеной отцветших пионов он ложится на землю. Небо голубое-голубое. С перьями облаков. Рядом журчит вода. Резь в желудке. Не хорошо мочиться под себя. Надо отойти в сторону.
      Шаг. Еще шаг. Руки хватаются за ветки скумии. Жаль дерево хлипковато. Ну одного-то человека удержит!
      "У-ух ты!" Нельзя, чтоб ноги были выше головы. Зацепились за сучки на стволе. "Подтягивай их, подтягивай. Во-от так. Чудесно! Где это я? А не все ли равно? Кругом ветки, меня не видно. Мне тоже никого не видно. Очень хорошо. Земля теплая. Вот только не надо залезать мне в ухо. Гнусь, а гнусь! Я к тебе обращаюсь. И что из того, что ты божья коровка? Не надо жужжать, царь спит".
      Монотонный гул голосов за стеной лавра вплетался в его сон, выдергивая Делайса на поверхность.
      Голоса женские. Неприятно знакомые. "Что эти бабы делают в андроне? Совсем стыд потеряли!"
      Низкий, грудной, очень хриплый. Нет, его всегда поражала разница между утонченной красотой Тиргитао и ее грубым голосом.
      И второй. "Больно, ой как больно!" Высокий, чистый. "Только не она!"
      Сестры спорили. Кажется, сердились друг на друга. Они всегда спорят. И всегда из-за него. Даже когда его еще не было в Горгиппии. Все равно спорили. И все равно о нем...
      -- Ты не можешь их убить. -- горячилась Бреселида. -- Они твои подданные.
      -- Как раз поэтому. -- раздраженно возражала царица. -- Жрицы Триединой говорят, богиня зла на нас. Нельзя питать ее кровью чужаков.
      -- В городе неспокойно. Люди боятся. -- настаивала сотница. -- Ты хочешь, чтоб колонисты снова попытались отложиться от нас? Как при Гекатее?
      -- Не смей! -- почему-то очень тоненько взвизгнула Тиргитао. -- Я запретила упоминать его имя. Он во всем виноват!
      -- Архонт был слаб. -- отчеканила Бреселида. -- И шел на поводу у купцов, которые давали ему деньги. А вот наша бабка поступила мудро, запретив жертвы в кругу своего рода. Ее закон сплачивал. Ты же несешь разделение.
      Делайс пришел в то состояние, когда его голова была ясна, как весеннее небо, а тело, одеревенев, не слушалось воли хозяина. Он лежал за кустом скумии и слушал долетавшие обрывки разговора. Нет, Бреселида не выдала его. Она сама бросилась уговаривать сестру отказаться от кровавого праздника. А он чуть не убил ее в кузнице Тира!
      Подступивший к голове хмель, вновь завладел сознанием царя, и Делайс погрузился в непроницаемую темноту.
      * * *
      Он проснулся только следующим утром. От холода. И обнаружил, что вся его туника, плащ и сандалии покрыты росой. Проведя пальцем по ремешку, царь убедился, что ноготь тонет в капле воды. Ночью прошел теплый дождь, но к рассвету влага остыла, и Делайса пробрал озноб. Назвать его бодрящим язык не поворачивался.
      Кряхтя и разминая затекшие кости, несчастный скиталец по садам побрел к дому. Оказывается он все-таки пересек границы андрона. Слава богам, дорогой царю никто не встретился. А то его помятый вид сказал бы подданным о многом.
      В покоях ключница Ээта, укоризненно качая головой, приготовила теплую ванну.
      -- Полезайте-ка в воду. -- сказала она. -- Пусть с вас смоет хмель.
      Делайсу было все равно, что о нем думают слуги. Ворчание старухи только успокаивало его.
      -- Позвать массажистов?
      -- Не надо. -- он лениво расслабился и вытянул ноги.
      -- У вас вся голова в земле. -- Ээта тонкой струйкой влила в ванну кипарисовое мало.
      -- Что слышно? -- Делайс чувствовал, как снова засыпает, погружаясь в мягкое обволакивающее тепло.
      -- Ничего нового. -- старуха поставила ликиф с благовониями на пол. -- Царица дала разрешение сотнице Бреселиде отправиться к синдам. У Бычьих ворот две телеги с дарами. Говорят, Радку выкупать.
      -- Когда она едет? -- голос Делайса дрогнул, но ключница не уловила никаких новых ноток.
      -- Да, пожалуй, уже отъехала. -- Ээта посмотрела на солнце. -- Или нет? Слепа я стала. Полдень? Больше?
      Разом выплеснувшаяся за край ванны вода окатила старуху с ног до головы. Царь, минуту назад, дремавший, как сом на мелководье, выскочил на пол.
      -- Убить тебя мало! -- он уже скакал на одной ноге в другую комнату. -- Одежду мне! Чистую! Что за дом?
      Делайс сам не ожидал от себя такой прыти. Со скоростью закипающего молока он пронесся по комнатам, одеваясь на ходу, и вылетел во двор. Сонный раб было хотел начать покрывать накидкой коня, но царь, не седлая, вскочил жеребцу на спину и погнал его к воротам. Только во время скачки он почувствовал, как саднит распаренная кожа ног, трущаяся о потную лошадиную спину.
      Бреселида действительно давно покинула свой дом. Миновала верхние ворота и замешкалась у нижних, пытаясь разминуться с крестьянскими телегами, ехавшими в город на рынок. Упрямые волы перегородили дорогу, не желая сдвигаться ни туда, ни сюда.
      Охрана сотницы кричала, требуя свободного пути. Лошади ржали, стражницы кололи волов пиками. Две крестьянки, обнявшись, плакали над своей капустой, которую "амазонки" грозили опрокинуть на землю, если им не дадут проехать.
      Картина была обычной для утренней Горгиппии. Поэтому Бреселида сохраняла олимпийское спокойствие. Царь издалека заметил ее, но не сразу пробился. А когда оказался рядом, с минуту колебался, прежде чем окликнуть.
      У нее было усталое озабоченное лицо. Такой печальной и несчастной Делайс не видел ее с самой смерти Пелея.
      "Зачем я приехал? -- мелькнуло у него в голове. -- Что я ей скажу?" Появилась трусливая мысль вновь затеряться в толпе. "Все-таки я ее повидал на прощание".
      -- Чего расселся? -- сзади визгливая торговка с целой корзиной зелени протискивалась сквозь ряды зевак. Она не узнала царя и обругала его без всякого смущения. -- Петрушка! Укроп, Салат! Мята! В дорогу! Берем в дорогу!
      Бреселида обернулась на крик и лицом к лицу столкнулась с Делайсом. Оба не слышали, как голос навязчивой зеленщицы перешел в блеянье, и между их лошадьми боком к своей кобылке скользнул Элак.
      Царь и "амазонка" молча смотрели друг на друга. Делайс было открыл рот, но снова его закрыл, не зная, что сказать.
      Бреселида насупилась.
      -- Вашему величеству не стоило так торопиться. -- ее взгляд упал на непокрытую спину лошади и его босые ноги. В глазах мелькнуло сожаление. -Зачем?
      -- Бреселида. -- голос Делайса был совсем хриплым. -- Я не хотел тебя убить. Ты не можешь так думать обо мне. -- на его лице застыло растерянное выражение. -- Я бы никогда...
      -- Я знаю. -- женщина потянулась к нему, не умея подавить щемящее чувство. -- Не надо. Не говори.
      Но царь хотел все высказать сейчас. Их все равно не слышат среди этого шума!
      -- Ты промолчала. Не сказала царице всего.
      -- Я не смогла. -- у нее искривилось лицо. -- Делайс, что ты с нами делаешь? -- меотянка обвела глазами ворота, толпу, своих всадниц, быков, мостовую, как будто он мог что-то сделать даже с камнями.
      -- Прошу тебя, -- "живой бог" не договорил, его душил подкативший к горлу комок. -- Я тоже не могу по-другому.
      -- Через десять дней совет. -- глухим, бесцветным голосом отозвалась Бреселида. -- Дождись моего возвращения и выступим вместе. Я поддержу тебя, когда ты будешь просить об отмене жертв.
      -- Нет. -- он мотнул головой. -- Тебя и так пытались убить. -- Тэм мне сказал. Не хватало еще, чтоб ты ввязывалась в чужую драку. Только из-за меня. Против своей совести.
      -- Моя совесть слепа, глуха и совершенно запуталась. -- сказала женщина. -- Молю тебя, не предпринимай ничего до моего приезда. Вместе мы что-нибудь придумаем.
      -- Поезжай спокойно. -- он поднял руку в оберегающем жесте. -- Со мной все будет в порядке.
      -- Со мной тоже. -- эхом отозвалась она.
      Ворота, наконец, были свободны, и две сотни амазонок Бреселиды, сопровождавшие телеги с дарами для синдийских родов, тронулись в путь.
      ПЕАН 4
      АЛКЕСТА
      Царь Адмет и его добрая супруга Алкеста встретили Аполлона с честью. Вестник богов Гермес уже сообщил им о воле Зевса, и они приняли ее в смущении: виданное ли дело, чтобы олимпиец служил пастухом у смертного? Поэтому царская чета совсем не знала, как себя держать и вышла встречать солнечного лучника на дорогу. Но он жестом удержал их от поклонов, прошел в дом и, не говоря ни слова, уселся в золу у очага.
      -- Вы не должны оказывать мне никаких почестей. - проронил Феб, пересыпая горсть пепла из ладони в ладонь. - Иначе разгневаете тех, кто сильнее вас. - Он с ожесточением швырнул себе пепел на голову, от чего его золотые кудри подернулись сединой. - Смотрите и ужасайтесь.
      -- Может быть, ты выпьешь молока? - Алкеста робко приблизилась к нему с глиняной кружкой в руках. - И позволишь омыть тебе ноги? Все-таки у нас впервые в доме бог.
      Феб смерил их презрительным взглядом: что они понимают? Смертные!
      Но запах теплого коровьего навоза, которым так и благоухала кружка, ясно доказывал: ему предлагают парное. И хлеб, наверное, только что из печи.
      -- Молока? - переспросил лучник, - Пожалуй, -- и послушно вытянул ноги. Как ни как он топал пешком от самого Олимпа!
      Царь и царица знаками выслали рабов и сами принялись обхаживать гостя. Они чувствовали, что хлопот не оберутся с этим небожителем.
      -- Спать я буду в хлеву. - заявил Феб. - На соломе.
      Его вполне удовлетворило, как смущенно переглянулись супруги. "Какие милые люди!" -- скривился он.
      -- Неужто боги хотят наказать не только тебя, но и нас? - с горечью воскликнул царь. - Заставляя нарушать закон гостеприимства?
      "И умные", -- Аполлон смерил Адмета оценивающим взглядом.
      -- Так и быть. - сегодня я еще окажу вам честь и разделю с вами трапезу. - он убрал с коленей Алкесты насухо вытертую ногу. - Но завтра будете посылать ко мне в поле мальчика с узелком. Эй, женщина, я люблю медовые лепешки. - лучник прошествовал к столу. -- Никогда нельзя быть уверенным, что разгневает богов. У вас есть дети?
      Царь с царицей присели на краешек скамьи и во все глаза глядели, как солнечный гипербореец отправляет себе в рот ячменные лепешки с перетертыми орехами.
      -- У вас есть дети?
      Хозяева помотали головами.
      -- Счастливцы. - Аполлон вытер руки о тунику. - Вам нечего терять. И не за кого бояться.
      Царь с царицей снова переглянулись. Было ясно, что больше всего они боятся друг за друга.
      -- Пустое. - успокоил их лучник. - Вы люди. Значит после смерти встретитесь в Аиде. - на его лице появилось выражение тоскливой скуки. - А я, даже если и попаду в Аид - что вряд ли, -- то не найду там своей Корониды. Нимфы после смерти становятся деревьями. У них нет души. Сколько бы я не обнимал черную липу, теплее от этого она не станет.
      Он замолчал, удивленно глядя на Алкесту. Женщина плакала.
      -- Я сошью тебе людскую одежду, -- сказала царица, вытирая пальцем глаза, -- и дам грубые сандалии, чтобы ты не испортил свои золотые сапожки по нашей грязи. Это все, что мы можем для тебя сделать.
      У Феба отвисла челюсть. Смертные жалели его. Грязь и глина земная! Как низко он пал! Люди должны бояться, а не похлопывать богов по плечу! Лучник, конечно, мог показать им, как выдыхает пламя. Или поразить взглядом любого из голубей, гнездившихся на деревянных балках под крышей. Но вместо этого сказал:
      -- Спасибо, добрая Алкеста. С моими сапожками ничего не случится Я ведь умею ходить над землей.
      На том и разошлись.
      Вечером Феб выбрался из хлева, где устроился на ночлег, и примерился к стене дома (ведь даже боги ходят по нужде). За открытым окном гремела посуда. Алкеста ополаскивала глиняные плошки в медном котле с горячей водой, а седая сгорбленная старуха с красными, как волчьи ягоды, глазами, вытирала их холщовым полотенцем.
      -- Надо избавиться от этой чумы. - гнусавила она. - В доме кишмя кишат мыши. Вместе с ними приходит коровье бешенство. Выгоните его! Это будет приятно богам.
      Царица отставила миску.
      -- Зачем вы так говорите, матушка? - спросила она, глядя остановившимися глазами мимо старухи. - Он так несчастлив. Куда же ему идти?
      "Хорошая у Адмета жена", -- усмехнулся Феб.
      -- Ты навлечешь на дом беду! - вспылила старуха. - Я всегда была против того, чтоб Адмет кормил тебя свадебной айвой и сажал на волчью шкуру.
      "Известное дело! - хмыкнул гипербореец. - Хорошие хозяйки получаются только из тех, кого берут на волчьих шкурах. - он был доволен собой и местом, куда попал. - А ты, карга, закрой пасть. А то подпущу крыс в твою кровать.
      Он щелкнул пальцами: "Побудь немного без языка, старая ведьма", -- но половинка слова не застряла у матери Адмета в горле. Феб с удивлением повертел головой и почти сразу увидел кукушку, покачивавшуюся невдалеке на серебристой ветке тополя. Стало ясно, что Алкеста сейчас разговаривала не со своей свекровью. Великая Мать не хотела оставить его и здесь!
      Застыв в дверях хлева, гипербореец испытал легкий стыд при виде шевелящихся под соломой мышей. Очутившись в незнакомой усадьбе он наводнил своими слугами дом. Так ему казалось спокойнее.
      Устроившись поудобнее, лучник вызвал видение засыпающей царской четы. Алкеста лежала, обхватив Адмета за плечи красными от кипятка руками, и тяжело вздыхала.
      -- Как страшно. - прошептала она. - Иметь ребенка и потерять. Я, наверное, теперь всегда буду дрожать за наших детей.
      -- Не бойся. - царь поцеловал ее в макушку. - Когда боги пошлют нам наследника, я сумею его защитить.
      "Глупец, -- усмехнулся Аполлон, -- Ты не сумеешь защитить даже самого себя!" Он не обиделся. Ведь людям не дано знать будущее.
      * * *
      На следующий день в благодарность за добрый прием Феб избавил всю Фессалию от полевых мышей, а усадьбу Адмета еще и от домашних.
      Утром царь повел светозарного гостя осматривать свои стада. Чем, чем, а быками Адмет был богат как никто на свете.
      -- Я не знаю, как их сосчитать, и поэтому делю по цветам. - царь указал Аполлону на море белых, черных, карих и сливочных спин.
      У каждого стада был свой пастух, следивший лишь за тем, чтоб коровы одного цвета не смешивались с другими.
      -- Теперь тебе придется приглядывать за всеми одному. - развел руками Адмет. - Ума не приложу, как это сделать.
      -- А ты и не прикладывай. - усмехнулся Феб и в мгновение ока смешал коров, как краски на палитре.
      Царь протер глаза. Его коровы не просто перепутались между собой, а слились и разъединились, так что их шкуры стали пятнистыми, как у собак в Далмации
      -- Что ты наделал? Мои быки! - только и мог сказать он.
      -- Разве ты не знаешь, -- пожал плечами Аполлон, -- что пятнистый скот лучше нагуливает бока, да и молоко у него жирнее. Клянусь, что, когда буду уходить, все верну на свои места.
      Потрясенный Адмет молчал, не зная, как спорить с богом.
      -- Согласись, что так гораздо веселее. - подбодрил его лучник. - И к тому же, если твоих быков украдут, их нельзя перепутать ни с какими другими.
      Царь кивнул. Мог ли он сердиться на гостя?
      С этого дня Аполлон зажил припеваючи, охраняя бескрайние стада. Трижды: на рассвете, в полдень и вечером - он обращался в волка и обегал своих пятнистых пленниц, не слишком грозным рыком сгоняя их в кучу. Этого было достаточно, чтобы насмерть перепуганные коровы уже не пытались разбрестись.
      Из речной глины лучник слепил маленький алтарь с глиняной фигуркой Асклепия, на который каждый день совершал возлияния и крошил лепешки для птиц. В остальное время он был предоставлен самому себе и мог сколько угодно упражняться в игре на флейте. Феб не был одинок. С ним оставался ворчун Марсий, который время от времени развлекал гиперборейца язвительной беседой. И если бы не тоска, прочно поселившаяся в сердце солнечного бога, он почитал бы дни, проведенные у Адмета, счастливейшими в своей жизни.
      Однако дар пророчить неприятности остался при нем. Фебу казалось, что стоит ему бросить слово предупреждения о грозящих невзгодах, и беды начинают скапливаться сами собой. Он не даром говорил о грабителях, но никак не ожидал увидеть в такой малопочтенной роли своего же собрата, вестника богов Гермеса.
      Этот проныра давно шлялся в окрестностях, вызывая у Феба самые черные подозрения. Дважды он даже приценился, а не продаст ли лучник пятнистых коров и почем? Но гипербореец был не лыком шит и знал, что к чему. Торги между бессмертными не ведутся. В их кругу возможна лишь благородная мена. Гермесу, конечно, было что предложить: и крылатые сандалии, и шлем, и жезл, обвитый змеями. Но все эти вещи совершенно не интересовали Аполлона.
      -- Мне некуда летать. - сказал он. - А складно врать я умею и без твоего жезла мудрости. К тому же коровы не мои, а царские. Адмету и предложи свои побрякушки.
      -- Мне велено вести торг с тобой.
      Гермес успел прикусить язык, и вопрос: "Кем велено?" - так и застыл на устах Аполлона. Он и сам знал, кто подсылает к нему хитреца-вестника.
      Великая Мать не оставляла попыток наказать бывшего слугу. На этот раз ей подвернулся под руку Гермес. Всем было известно, что он гоняется за тайными знаниями. Стоило пообещать ему открыть какую-нибудь сокровенную мудрость, и вестник готов был разбиться в лепешку, лишь бы получить желаемое.
      У Геру и Гермеса связывали давние отношения. Нет, вестник не домогался Матери богов, за это при Зевсе можно было живо слететь с Олимпа. Но все слышали, что когда-то, очень давно, Гер-о и Гер-мес были едины. Кто их разделил и зачем было неизвестно. Но оба до сих пор ощущали в себе недостаток чего-то очень важного и, встречаясь, с подозрением смотрели друг на друга: не досталось ли одному больше, чем второму.
      Мать обладала великими знаниями, но хранила их в тайне. Гермес умел распространять науки, но мало во что был посвящен. Словом, от этой парочки Феб не ждал ничего хорошего и решил построже следить за стадами. Адмет не должен был пострадать из-за внутренней вражды бессмертных.
      Вооружившись благими намерениями, лучник удвоил свое усердие и теперь гонял вокруг коров целыми днями. Ничего удивительного, что вскоре он устал и решил возлечь под раскидистым платаном. Разморившись на полуденном солнышке - все-таки бегать в шкуре жарковато - волк задремал. Он и не думал, что провалится в сон надолго. Но когда открыл глаза, за верхушку дерева уже цеплялись розовые закатные облачка. Луг дремал в объятьях сухого теплого вечера. Слабый ветер пробегал по траве, коровы бродили сытые и спокойные. Но отчего-то сердце божественного пастуха кольнуло: не то что бы животных стало меньше - он их никогда и не считал. А так, неспокойно и все.
      Феб встал, прошелся по краю поляны и настороженно повертел шеей. Он втянул носом воздух и едва заметно повел ушами. При каждом шаге его лапы пружинили, а от загривка до хвоста пробегала дрожь. Аполлона бил сильный охотничий азарт. Не мудрено, что через несколько минут он нашел, что искал: следы целой дюжины быков, которые вели... к тому самому платану, под которым всего несколько минут назад волк спокойно спал. Они шли от стада и обрывались у белого камня, где валялись холщовая сумка с едой и пастушья соломенная шляпа.
      -- Эй, Марсий! - подозрительно позвал лучник. - Где быки?
      -- Какие быки? - сонно осведомился рапсод. - Ты спятил? Тебе быков не хватает?
      Феб зло затряс флейту.
      -- А ну-ка отвечай! Здесь были быки. Они шли под это дерево. А потом их словно кто-то проглотил!
      -- Кто-то? - рассердился Марсий. - Посмотри на себя, серый оборотень! Поставь волка коров стеречь!
      Феб ужаснулся. Но тут же отмел страшную мыль. Он не мог задрать скот. Вокруг не было ни следов борьбы, ни крови, ни костей. Губы и одежда солнечного бога оказались чисты, под ногтями не виднелось характерного бурого ободка, который появлялся у гиперборейца после удачной охоты. Во рту не чувствовалось привкуса сырого мяса, а в желудке блаженной тяжести. Да и кто в силах проглотить 12 коров за раз? Он бог, а не бездонная бочка!
      Удостоверившись в собственной невиновности, Феб похолодел от дурной мысли. А что скажет царь Адмет, когда узнает, что целая дюжина его любимых быков пропала неизвестно куда? Уж его-то удастся убедить, будто солнечный оборотень задрал скот. Люди охотно верят небылицам о богах. Если же Адмет прогонит Аполлона из пастухов раньше срока - такое право для фессалийского царя Зевс тоже предусмотрел - на любой другой земле бывший лучник Великой Матери окажется вне закона. Всякий должен гнать и преследовать его. Гиперборейца можно забрасывать камнями, травить собаками, нельзя только убить - он бессмертен. Но в последнее время это звучало плохой шуткой.
      Найти вора казалось Фебу не только делом чести, но и собственной безопасности.
      "Так было хорошо!" - сокрушенно вздыхал он. Царица Алкеста соткала для него теплый шерстяной плащ и украсила его золотой вышивкой. Виноградные листья бежали по краю, кружась на фоне серой пелены дождя. От их яркого блеска на душе становилось веселее. Будто Алкеста говорила: все пройдет, и в печали есть радость, утешься, отдохни у нас, мы не осуждаем тебя. Ничего подобного вслух она, конечно, не посмела бы сказать, но боги читают мысли.
      "У Адмета хорошая жена", -- снова подумал Аполлон. Уже не в первый раз за последнее время. Он не претендовал на Алкесту. Это было бы неблагодарностью. К тому же она не в его вкусе: полненькая, кареглазая, со смуглой кожей. Но Феб слишком хорошо знал: боги завистливы. Вечно враждуя между собой, они не потерпят доброго согласия между смертными. "Адмету досталась слишком хорошая жена. - закусил губу лучник. - И это его погубит".
      Двигаясь по следам украденных коров, он дошел до самого моря. Широкий пролив разделял здесь каменистый берег Фессалии и песчаную косу на азиатской стороне. "Кажется, это именно тот брод, по которому хитрец Гермес незаметно провел бедняжку Ио, когда Мать богов превратила ее в корову за то, что она якобы соблазнила Загрея. Это еще кто кого! Живо на спину и ноги врозь! Какая женщина устоит против такого обращения? Тем более нимфа дунул и нет ее. Остался плеск без волны. Эхо без голоса... А Гермес-то ловкач, -- думал Аполлон, разглядывая следы. - Схватил Ио за хвост и перетащил на другой берег. Шаг по текучей воде, и коровы как не бывало, а благодарная нимфа в объятьях спасителя. Всех обставил! Зевс без любовницы. Геро без мести. А ее быстроногий двойник, наконец, может отдохнуть, загнав свое неугомонное копье в коровье лоно. Мне бы так! - лучник почесал нос. Надо учиться крутить чужой скотине хвосты... Хвосты!"
      Тут его осенило. Феб всегда знал, что внутренний монолог полезен, если его, конечно, вовремя прервать. Гермес тащил быков за хвосты, поэтому-то следы вели не к берегу, а от него. Значит, он решил повторить шутку с Ио! Ему следовало бы знать, что одна и та же пьеса не идет дважды с одинаковым успехом.
      Помчавшись вдогонку, Феб даже не предполагал, что так скоро настигнет своего обидчика. Крылатая шляпа вестника богов виднелась на противоположной стороне пролива за пятнистыми коровьими спинами. Гермес явно спешил.
      -- Стой, вор, отец всех воров на свете! - закричал Аполлон, полагая, что следует все-таки предупредить врага о своем приближении.
      Беглец даже не обернулся. Он сделал вид, что за рокотом волн не слышит гневного голоса преследователя. Это была гнусная уловка: боги и видят, и слышат гораздо лучше смертных, да к тому же читают мысли.
      -- Верни скот! - заорал лучник, скидывая с плеч колчан и в бешенстве вытряхивая к ногам его содержимое.
      На этот раз Гермес остановился.
      -- А что ты мне можешь сделать? - издевательским тоном осведомился он. - Волки летать не умеют!
      -- Я придумал кое-что получше. - мрачно заметил Аполлон, поднимая с земли золотую стрелу и прилаживая ее к тетиве. - Думаю, что вышибу из твоей дурной головы бессмертие.
      Это было против правил, и Гермес побледнел. Есть волшебные вещи, пришедшие в мир до начала времен. Золотой Серп Деметры, стрела Аполлона, жезл самого Гермеса, пояс Афродиты, и кое-что еще... С помощью каждой из них можно было причинить зло не только людям, но и богам. В прежние времена, когда все бессмертные враждовали, они часто пускали подобные штуки в ход. Но с наступлением олимпийского покоя обитатели горних высот поостыли и по молчаливому согласию не использовали грозные орудия друг против друга. Люди -- иное дело. На то они и смертные, чтобы умирать. Бессмысленная глина! Прах от праха земного.
      -- Ты чего? Спятил? - завопил Гермес, видя, что противник не шутит. Он-то прекрасно знал, что золотая стрела Феба не дает промаха.
      Аполлон только закусил губу. "Будешь знать, как воровать чужое". бубнил он себе под нос, натягивая лук.
      Вестник богов был трусоват. Кошелек на базаре срезать, жульничать в кости, наплести с три короба и обчистить до нитки - это пожалуйста. Но кто бы мог подумать, что в него станут стрелять!
      -- Сдаюсь! Сдаюсь! Забирай своих коров! Подавись ими! - закричал он, срывая с головы летучую шляпу и размахивая ею в воздухе так, что голубиные крылья на ней мотались, как белые флаги.
      Аполлон ослабил руку только в самый последний момент, и стрела все же сорвалась. Сила выстрела была явно недостаточной, чтоб достичь противоположного берега. Но при виде приближающейся золотой точки Гермес обделался, как младенец. Хорошо, что боги едят амброзию и гадят соответственно тоже нектаром. Стойкий запах благовоний донесся до лучника с морским бризом.
      Униженный враг, проклиная обидчика, поплелся в воду отмывать тунику и сандалии.
      -- Ну что? Обмочил свои крылатые тапки? - ржал Аполлон. - Долго летать не сможешь?
      -- Твоими молитвами. - бубнил Гермес. - Всем расскажу. Правильно тебя сослали!
      -- Расскажи! Расскажи! - покатывался гипербореец. - А я добавлю.
      -- Послушай, Аполлон, -- захныкал вестник. - Зачем тебе меня позорить?
      -- А тебе зачем меня обкрадывать? - лучник сдвинул золотые брови. Стрела, упавшая, не долетев до берега, почему-то не возвращалась.
      -- Мне приказали! - жалобно крикнул Гермес, отжимая подол туники.
      -- Кто?
      -- Сам знаешь.
      Стрела не поднималась из глубин. Феб начинал нервничать. И тут до него дошло: оружие возвращалось к хозяину, лишь поразив жертву. Вкусив крови. А Аполлон пощадил Гермеса. В последний момент сжалился над ним. Сдержался. "Мера во всем" - какой горечью теперь звучал этот девиз. Золотая подруга упала на дно моря и никогда больше не вернется. Он сам запретил ей.
      -- Почему я все время теряю?! - Феб рухнул на колени и вскинул кулаки к небу. От тоски он готов был выть и кататься по песку.
      Гермес, потрясенный до глубины души, взирал через пролив на бесновавшегося гиперборейца, за которым, точно в насмешку, закрепилась слава очень спокойного бога. Вестник не сразу осознал, что Аполлон убивается не по быкам Адмета.
      Тем временем вода в проливе начала вскипать. Стрела валялась на дне и, не сделав своего дела, раскалялась с каждой минутой все сильнее. Вокруг нее уже бурлил крутой кипяток.
      -- Эй, там, на палубе! - крикнул, наконец, Гермес. - Сделай что-нибудь. А то скоро вареные осьминоги на берег полезут.
      Феб молча встал с песка и, повернувшись спиной к проливу, побрел прочь. Его больше не интересовал украденный скот. Вернувшись под свой платан, гипербореец рухнул на землю и, ни слова не сказав пытливому Марсию, пролежал без движения до следующего дня. Пятнистые коровы блуждали, как хотели, их потаскивали волки и соседские крестьяне, от чего стада Адмета даже не убывали. Хлеб и вино, принесенные кухонным служкой из дворца, так и остались нетронутыми.
      Раздавленный тяжестью потери Феб валялся в тени и ничего не желал. На следующий день к нему пришел с визитом Гермес, чувствуя себя виноватым в случившемся.
      -- Я никак не могу перевести коров обратно на твою сторону. - сказал он. - Вода бурлит не подступишься.
      -- Из-за моей стрелы? - убито осведомился гипербореец. Он попытался приподняться на локтях, но даже это движение далось ему с трудом.
      -- Мне очень жаль, что все так получилось, -- мямлил вестник.
      -- Чего уж там, -- махнул рукой Феб. - Садись, угощайся. Вино. Лепешки.
      Гермес жестом отверг щедрое приглашение. Вино уже явно прокисло, над ним роем вились пчелы. Хлеб зачерствел.
      Помахав перед носом рукой, вестник сел возле Аполлона на землю.
      -- Как ты валяешься в такой помойке?
      Гипербореец пожал плечами.
      Гермес осторожно достал из-за спины какой-то предмет, завернутый в белый холст, и не без сожаления протянул его лучнику.
      -- Я не могу вернуть твою стрелу. Мои крылатые сандалии тебе не нужны. - сказал он. - Может, это принесет утешение?
      -- Что это? - Феб скривился, как от зубной боли.
      -- Арфа. Я слышал, ты любишь музыку.
      Холст соскользнул с отполированных бычьих рогов, и изумленный Аполлон увидел чудесный черепаховый панцирь, скреплявший тонкие конские волосы, натянутые в качестве струн.
      -- Откуда у тебя такая прелесть? - выдохнул он, на мгновение забыв обо всех своих невзгодах.
      -- Так, мастерил на досуге. - Гермес коснулся пальцем струн. - Но у меня совсем не получается играть. Я, видишь ли, туг на ухо. - он рассмеялся. - Бери. Клянусь сидонским торгом, не плохой обмен!
      Вестник всучил гиперборейцу арфу, а сам прошелся вокруг дерева. Его удивленный свист означал, что он наткнулся на глиняную фигурку Асклепия. Феб поморщился. Ему было неприятно, что кто-то видит маленький алтарь и заветревшие подношения на нем.
      -- Кто это? - Гермес, прищурившись, рассматривал изображение.
      -- Мой сын. - нехотя признался Феб.
      Нельзя ручаться, что вестник не подумал: "Скульптор из тебя, как из меня музыкант".
      -- Геро говорила, ты сам его убил?
      Звук, который Аполлон издал в ответ, мог означать все, что угодно, только не согласие.
      -- Значит не сам. - констатировал Гермес. - Ну мне пора. Кажется, благодарностей за арфу я не дождусь.
      -- Постой, -- Феб встрепенулся, точно вспомнил что-то. - Как-то Триединая обмолвилась, что ты... ты пытаешься воскрешать мертвых. Это правда?
      Гермес застыл вполоборота.
      -- Конечно нет! За это могут сбросить с Олимпа. Зевс этого не любит! - вестник был готов отрицать решительно все, даже свое общее происхождение с Геро, которое уже предполагало склонность к колдовству.
      Но Аполлон смотрел на него такими глазами, что у Гермеса вся ложь застряла в горле.
      -- Послушай, на что ты меня подбиваешь? - испугался он. - Вот твой мальчишка всего и виноват-то был в том, что учил свои глиняные игрушки ходить. А его утопили, как котенка. Великая Мать никому не позволит посягать на свое...
      -- Великая Мать? - переспросил лучник. - Я думал это Зевс.
      -- Не смеши меня! - фыркнул Гермес. - Что он может? Сучья молниями сшибать? Превращаться в быка и крыть пастушек? Все его решения нашептаны Геро. Разве ты не слышишь ее голос за каждым раскатом грома?
      -- Гермес, милый! - взмолился Феб. - Я пожалел тебя вчера. Хотя мог убить. Помоги мне вернуть сына!
      -- Ты в своем уме? - к вестнику вернулся дар красноречия. - Обмена между Жизнью и Смертью запрещено касаться под страхом потери божественности! Я верну коров. Забирай арфу. Могу даже нырнуть за твоей стрелой, если ты хочешь, чтоб я сварился. Только не требуй этого.
      -- Но почему? - лучник готов был рухнуть к ногам гостя. - Почему этого нельзя делать?
      Гермес окончательно вышел из себя.
      -- Потому, что ничего хорошего из твоей затеи не получится! - заорал он прямо в лицо Аполлону. - Думаешь, мне зачем были нужны коровы?
      Феб пожал плечами.
      -- Я устраиваю мистерии. Магические опыты. И вот, заруби себе на носу, чума с рогаткой! Еще ни разу... ни разу (!) не вышло так, чтоб корова после колдовской метаморфозы собралась по частям правильно. То рога не из того места торчат, то вымя на спине болтается, то глаз из-под хвоста смотрит.
      Феб ошалело глядел на вестника.
      -- Действовать приходится вслепую. - пояснил тот. - На своей шкуре проверять.
      -- Ну хоть попробовать. - не очень уже уверенно попросил лучник. Может...
      -- Должен еще предупредить, -- строго заявил Гермес. - Особо не обольщайся. Души из Аида не выходят. Если нам и удастся поймать какую-нибудь сущность, обитающую в преисподней, то это совсем не обязательно будет твой сын. Я поселю ее в тело, а дальше ни за что не ручаюсь.
      -- Это уж моя забота. - решительно оборвал его Феб. Ему почему-то казалось, что стоит глиняному тельцу Асклепия задвигаться и открыть глаза, как он тут же кинется к отцу с распростертыми объятьями.
      * * *
      Однако реальность оказалась куда менее радужной.
      Боги побрели к проливу. От кипящей воды вздымался пар. Гермес снял одну сандалию с крылышками и протянул ее Аполлону. Искусство летать заключалось в волшебных предметах богов, и потеряв стрелу, Феб не мог подняться в небо.
      Спутники положили друг другу руки на плечи и заскользили над водой, как два калеки, поджимая босые беззащитные ноги. Тяжесть тянула богов вниз, а купаться в кипятке при всем своем бессмертии им не хотелось.
      Подлетая к противоположному берегу, сандалии заметно устали и едва помахивали крылышками. Боги чиркали пятками по гребешкам горячих волн.
      -- Ума не приложу, как достать стрелу? - сокрушенно пожал плечами Феб.
      -- Ты уж приложи, постарайся. - съязвил Гермес. - А то у меня под домом не море, а уха плещет.
      -- Зато рыбу можно котелком черпать. - парировал лучник.
      -- Соли много. - сплюнул на песок вестник. Он зажал нос двумя пальцами. - Я с детства рыбий запах не переношу.
      На берегу действительно стоял аромат переваренной рыбной похлебки. Йодистые водоросли добавляли в него стойкую вонь. Через минуту Аполлон почувствовал, что его мутит.
      -- Все из-за твоей стрелы!
      -- Все из-за того, что я тебя пощадил.
      Спутники углубились в прибрежную рощу. Сосны здесь росли не кучно, а поодаль друг от друга, подставив солнцу широкие вечнозеленые зонтики. Скальное основание было изрыто гротами. В одном из них обитала нимфа Майя, мать Гермеса. Она вышла встречать гостей, вытирая руки о передник, и вестник чмокнул ее в щеку, прошептав пару слов на ухо. Майя настороженно стрельнула глазами в Аполлона. Он пришел забрать ее коров. А она-то только отставила подойник. Ах, негодный гиперборейский выскочка! Надо было хорошенько смотреть за скотом. Раз уж потерял, пеняй на себя!
      Ни одну из этих мыслей Майя, конечно, не высказала вслух. Гость был богом, а она всего лишь нимфой. Но на лице женщины ясно читалось, чьи, по ее мнению, это теперь коровы.
      -- Послушай, -- Аполлон удивленно почесал затылок. - Ты ведь появился в результате деления... с Геро. Какая же Майя тебе мать?
      -- Приемная. - пояснил вестник. - Геро досталось много, а мне, -- он хмыкнул, -- почти ничего. Как раз, чтоб слепить младенца. Геро стала Матерью богов. А меня спрятали в лопухах: с глаз долой, из сердца вон.
      -- Я об него споткнулась, - со смехом сообщила Майя, -- И взяла себе.
      Аполлон кивнул. Его подкупало трогательное согласие, царившее в семье Гермеса. Воры и обманщики, а как между собой ладят! Иным "честным богам" следовало поучиться.
      От острых глаз лучника не ускользнуло и то, что нимфа, которая может по желанию менять возраст, выбрала для себя сухую моложавую осень. Ее черные, как смоль, волосы едва заметно прихватывал иней, а у глаз и губ залегли тонкие паутинки морщин. Как раз то, что надо, чтобы выглядеть красивой матерью сильного и возмужавшего сына.
      Понравилась гиперборейцу и Ио, возившаяся с коровами в загоне. Нежная и бесхитростная, она своим спокойным, как вода в чашке, обликом только оттеняла лукавство, светившееся в глазах Гермеса.
      Оставив женщин, боги углубились в заросли за пещерой, и Гермес показал гостю узкий ход, уводивший под землю.
      -- Я нашел его еще в детстве. - с гордостью сказал он. - Майя о нем ничего не знает. Это мой грот. Для тайных занятий. - на лице вестника появилось высокомерное выражение.
      Спутники с трудом протиснулись в каменную щель. Скала сдавила их со всех сторон. Аполлону едва не сделалось дурно. Он любил воздух и свет. Желательно много воздуха и света. Бездонное небо в перьях вечерних облаков и столь же бездонное море далеко внизу под ногами, окрашенное то золотыми, то алыми, то фиолетовыми срезами волн. А он летит домой на север... Феб вовремя спохватился и вернул себя к реальности. Он был в тесной крипте, где приходилось двигаться на ощупь, скользя ладонями по шероховатой поверхности стен.
      Только перейдя на волчье зрение, Аполлон смог хоть что-то разглядеть. Он засверкал во мгле желтоватыми глазами оборотня, так что даже Гермес вскрикнул от испуга. Сам вестник, сколько бы не носился по свету в крылатых сандалиях, под землей чувствовал себя как дома. Его завораживала темнота и таинственность подземных троп.
      Аполлон огляделся. В крипте были незнакомые ему вещи. Пять точек на полу, отмеченные булыжниками, по-видимому, соответствовали пяти стихиям мироздания. Земля, Вода, Огонь, Воздух и Эфир. Для людей их четыре, для богов - сколько пожелают. Точки были соединены между собой неглубокими бороздками, заполненными какой-то черной вязкой жидкостью.
      -- Это нефть -- молоко земли. - пояснил Гермес, глядя, как Феб с сомнением дотронулся до жидкости кончиками пальцев и поднес их к носу. - В детстве я пристрастился сосать ее из расщелин в камне.
      -- Я бы не хотел, чтоб меня кормили черным молоком. - протянул лучник. Теперь он понимал, откуда у Гермеса неистребимое пристрастие к колдовству и запретными знаниям.
      -- Зато ты хлебал молоко волчицы. - с обидой парировал вестник.
      -- Это спорное утверждение.
      Оба божества пересекли крипту, и Феб развернул холст, в котором нес фигурку Асклепия. Он боялся, что от жара над водой глина растрескается. Но все обошлось. Неуклюжие кривые ручки малыша цеплялись за палец лучника. Аполлон не понимал, почему смешная глиняная игрушка, стоит ей попасться ему на глаза, вызывала слезы. Ведь она не была самом Асклепием. Не была даже его жалким подобием. Но чего бы только он не отдал, лишь бы увидеть, как по этой глине пробежит дрожь жизни.
      -- Положи в центр. - приказал Гермес. - Аполлону было невыразимо жалко расставаться со своим сокровищем. И страшно оставить его одного, неподвижного и беззащитного, посреди пяти стихий, каждая из которых стремилась пожрать его.
      -- Встань в ногах. - вестник высек искру и зажег черную жидкость в бороздках на полу.
      Пятиугольник вспыхнул.
      -- Заклинаю тебя Гором и Озирисом, повелителем мертвых... -- дальше Гермес понес такую невообразимую околесицу с упоминанием всех мало-мальски известных древних богов, что лучник чуть не заснул пока слушал. - Раствори свои врата и верни нам душу Асклепия. Заклинаю тебя, Царь-Змей Преисподней, этим жезлом. - Гермес поднял свой волшебный, обвитый змеями посох, и к нему потянулись лучи от всех концов горящего пятиугольника. - Отдай нам Асклепия! - с этими словами вестник стукнул сияющим жезлом в грудь глиняного человечка, и у того на месте сердца разверзлись трещины, сквозь которые бил поистине адский пламень.
      Нечто шло из самой глубины земли, заполняя глиняную фигурку и не вмещаясь в нее.
      Вот на глазах у потрясенного Аполлона по безжизненным членам побежала дрожь. Вот они закрошились, не выдерживая страшного света. На какое-то мгновение лучнику показалось, что пламя даже слегка приподняло Асклепия над полом.
      Но потом все исчезло. Свет погас. В крипте стояла звенящая тишина. Нарушаемая лишь острым запахом горелой глины. Феб не сразу понял, что воспринимает обоняние как слух. Его чувства перепутались, а это служило верным признаком свершившегося магического акта.
      В полной темноте прерывистое дыхание Гермеса действовало на нервы, как барабанная дробь. Феб прижал ледяную ладонь к пылающему лбу, а другой пошарил перед собой в поисках фигурки Асклепия. И тут что-то с отчаянной силой цапнуло гиперборейца за палец. Злобно, по-собачьи, до кости.
      -- Ай! - завопил лучник, отдергивая руку и пытаясь стряхнуть пакость, рачонком вцепившуюся ему в пальцы.
      Не тут-то было. У самого запястья Феба послышался скрежет глиняных зубов. Лучник осознал: еще минута, и он не сможет не только играть на арфе, но и стрелять.
      -- Убирайся!!! Что это? Что это? - закричал он, болтая дрянью из стороны в сторону и, кажется, заехав ею по Гермесу.
      От неожиданности тот потерял равновесие и уселся прямо на один из своих "стихийных" булыжников, больно ударившись задом.
      Почувствовав в крипте еще что-то живое, существо мигом переключилось на него. Оно выпустило изжованную руку Аполлона и прыгнуло на вестника.
      -- Мама! - завопил тот.
      Как и следовало ожидать в грот ворвалась Майя. Гермесу только казалось, что она не знает о его тайном убежище. Зыбкое пламя лампы в ее руке осветило крипту во всем безобразии магического погрома. Камни были раскиданы, жезл выворочен из земли, нефть грязными черными пятнами расплескана по полу, а глиняный уродец со злобными красными глазками скакал от стены к стене и даже по потолку, оставляя грязные следы неловко вылепленных кривых лапок.
      -- Что ты натворил? Это не Асклепий! - Аполлон пытался зажать губами кровь, хлеставшую из прокушенной кожи на руке.
      -- Я предупреждал! Предупреждал! Мама, я его предупреждал! - Гермесу все еще не удавалось встать с пола. Он серьезно опасался, что повредил себе позвоночник.
      -- Пошел отсюда! Пошел! -- Майя с тряпкой кинулась выгонять глиняного бесенка из грота. - Я тебе! - полотенце так и хлопало в воздухе, но, кажется, ни разу не попало по мальчишке.
      Тот выскочил из грота, не оказав нимфе достойного сопротивления. Уже на пороге глиняный уродец располосовал зубами тряпку, которой Майя пыталась шлепнуть его, и был таков. Кусты только затрещали под его неуклюжими ножками.
      -- Что это? - Аполлон с трудом протиснулся к выходу. - Что это было?
      -- Мерзость под небесами. - лаконично отчеканила нимфа. - Ты опять взялся за свое? - она обернулась к Гермесу. Угольные брови на ее челе сдвинулись, не суля ничего хорошего. - Когда это кончится? многострадальное полотенце опять засвистело в воздухе.
      -- Мама! Мама! - Гермес закрывался руками как мог.
      -- В прошлый раз у меня из очага бил вулкан! Мы чуть не задохнулись от серы! - не унималась Майя. - Вчера ты вскипятил море, и оно бурлит, как котелок с супом!
      Аполлон оценил скромность вестника. Тот, оказывается, не рассказал матери, кто виновник катастрофы в проливе.
      -- Сегодня ты выпустил чудовище! - голос нимфы звенел от неподдельного гнева.
      -- Матушка, не бейте его! - встревоженная Ио вбежала в крипту вслед за свекровью и бухнулась на пол возле Гермеса, закрывая возлюбленного руками.
      "Поди прочь! Зевсова потаскушка!" -- Аполлон без труда прочел мысли Майи. Но вслух она ничего не сказала, лишь гневно дернула головой, заткнула рваное полотенце за пояс и размашистым шагом победительницы покинула подземное убежище сына.
      "Какая идиллия!" - Аполлон вздохнул. На него вдруг накатила адская усталость. Он тупо смотрел, как волоокая Ио помогает Гермесу подняться, обнимает его и с трудом ведет к выходу.
      -- Э-э, -- запоздало окликнул их лучник. - Ты обещал мне сына, а это что выскочило?
      -- Не знаю, -- честно признался вестник. - Клянусь всем, что свято: не знаю.
      "А что для тебя свято?" - подумал Аполлон.
      -- Я же предупреждал тебя. - оправдывался Гермес. - Оттуда может выскочить все, что угодно. - он зажимал рукою рассеченную бровь.
      Ио, поддерживавшая возлюбленного, с укоризной посмотрела на Феба. "Аполлон, от тебя одни неприятности!" - прочитал он в ее глазах.
      "Молчи, нимфа". - потребовал гость. Но с губ женщины и так не сорвалось ни одного упрека.
      -- Пойдем, Гермес. Я промою тебе рану. - только и сказала она.
      В этот момент истошный вопль долетел до них с улицы, и боги со всех ног кинулись к пещере. Посреди опустошенного загона для скота стояла Майя, утратив, казалось, дар речи. Вокруг нее земля была истоптана коровьими копытами и залита кровью, как арена для игры с быками. При чем одного взгляда на ошметки шкур и сломанные рога было достаточно, чтобы сказать: быков обыграли.
      -- О-он сожрал их. - наконец, выдохнула Майя. На ее лице раздражение сменилось откровенным ужасом. - Твой глиняный уродец, Гермес! Он проглотил 12 коров и даже не поперхнулся!
      -- Не мой! - возмутился вестник. - Это ребенок Аполлона. Получите, что заказывали!
      -- Заказывали? - возмущенный лучник схватил обманщика за грудки и так затряс его так, словно хотел вытрясти душу настоящего Асклепия.
      * * *
      -- Я просил вернуть мне сына. Ты согласился.
      Гермес замахал руками.
      -- Я соглашался попробовать! Да отвяжись ты. - он отцепил от себя хлопотавшую Ио, уже намеревавшуюся зашивать ему разбитую бровь.
      -- Это чудовище надо найти. - вдруг решительно заявила Майя. - И убить. А то оно натворит дел.
      Боги разом сникли. Обоих не прельщала перспектива новой встречи с зубастым уродцем из преисподней.
      -- Чего застыли, как глухие? - цыкнула на них нимфа. - А ну живо в лес!
      Аполлон поразился, как быстро их с Гермесом ветром сдуло. "Ну ладно вестник - она ему мать. А я-то что?" И все же вдали от грозной Майи казалось куда безопаснее. Хотя поиски дьяволенка, вызванного неумелой магией Трисмегиста, и не входили в планы Феба. Чего-чего, а этого добра ему не нужно.
      -- Думаешь, он куда пошел? - Гермес размазал кулаком кровь по лбу.
      -- И думать не хочу. - фыркнул лучник. - Я возвращаюсь домой.
      -- А как же этот? - опешил вестник.
      -- А никак. - вспылил Феб. Он знал, что поступает некрасиво. - Через пролив ему не перебраться. Значит остальные коровы Адмета в безопасности.
      -- А мы? - взмолился Гермес. - Не оставляй меня одного!
      -- Ты заварил эту кашу, -- зло бросил гипербореец, -- ты и расхлебывай. Не надо было таскать скот.
      Гермес хотел что-то возразить, но в этот миг невдалеке за деревьями раздался адский треск ломаемых сучьев, удар чего-то тяжелого о землю, жалобный стук разбиваемых черепков и громоподобный победный гогот, сотрясший берег до самого основания.
      Не сговариваясь, боги бросились за деревья. Их глазам открылась небольшая поляна, посреди которпой стоял мужчина громадного роста и зверской наружности. Не узнать его было трудно. С головы и плеч незнакомца свисала львиная шкура, выглядевшая так, словно мех котенка напялили на взрослого человека. Рука гиганта покоилась на суковатой палице, глубоко увязшей от удара в земле.
      Это был Геракл, любимейший из смертных детей Геро. Первый среди далеко не равных ему героев. Слуга и исполнитель любой воли Триединой. Единственный человек, который позволял себе не замечать перемен на Олимпе и все еще отпихивать "отца богов" сандалией от двери, точно тот продолжал оставаться малышом-Загреем. "Величайшая заноза в заднице нового порядка," -- подумал Аполлон, задирая голову и с любопытством разглядывая лицо героя.
      Тот ответил ему столь же недружелюбным взглядом.
      -- Приветствую тебя, Геракл. Что случилось? - спросил солнечный лучник.
      -- Привет, скарабей. Все катаешь свой навозный шарик? - рыкнул герой.
      Феб поморщился. Он терпеть не мог, когда солнце называли навозным шариком. Но чего ожидать от мужчины, одержимого лунными приливами?
      -- А ты все крушишь вокруг себя? - парировал гипербореец. Этого говорить не следовало.
      -- Я-а-а? - взревел Геракл. - Ну-ка повтори!
      Он впадал в бешенство ни с того ни с сего, на пустом месте. Может, кровь приливала к голове - у крупных людей это бывает. А может, от недостатка мозгов герой просто не знал, когда его задели, когда нет, и на всякий случай убивал "обидчика". Так он прикончил почти всех своих друзей и шатался по земле страшно одинокий.
      -- Так что случилось? - встрял Гермес.
      Хорошо, что Геракл столь же легко остывал, как и приходил в бешенство.
      -- На меня набросилось какое-то отродье! - пожаловался он. - Прямо из кустов. Я вздремнул на солнышке, а оно как прыгнет! И зубами в шею.
      В доказательство своих слов герой размотал львиную шкуру и показал у себя на горле две красных полукруглых отметины.
      -- Ну я его и пришиб. - Геракл потянул из земли свою палицу, в ямке под которой лежали расплющенные черепки глиняной фигурки. - А что это?
      -- Так, результат неудачного эксперимента, -- уклончиво ответил Геракл.
      -- Мерзость под небесами. - подтвердил Феб. - А ты куда идешь?
      -- К Адмету, куда же еще? - Геракл закинул себе на плечо палицу. Один у меня остался друг. Хоть с ним слово перемолвить.
      -- А как ты намереваешься переправиться через пролив? - осторожно осведомился лучник.
      -- Говорят, он кипит? - маленькие глазки гиганта сверкнули лукавством. - Идемте со мной. Я покажу вам, как переходят вброд настоящие мужчины.
      -- Он сварится. - шепнул Аполлону Гермес. Оба молча последовали за героем.
      -- Возможно, лишь обожжет ноги, -- возразил гипербореец. - Там, где мы с тобой утонем, ему по колено.
      Но Геракл не собирался ни отступать, ни ошпаривать себе пяток. Он приблизился к морю, присел на корточки и глубоко вдохнул.
      -- Что ты задумал? - перекрикивая неожиданно поднявшийся ветер, спросил Аполлон.
      -- Сдуваю воду.
      Геракл напрягал богатырские мехи своих легких и гнал волну все дальше и дальше от берега.
      -- Думаю, он хочет остудить кипяток, -- заметил Гермес, с сомнением наблюдая за работой героя.
      Между тем титанические усилия любимого бойца Триединой обнажили от воды уже довольно длинную полоску песка, и Геракл жестом пригласил богов вступить на нее следом за ним.
      От шествовал по дну "вареного моря", продолжая дуть. От чего глаза у него налились слезами и полезли на лоб, а щеки готовы били вот-вот лопнуть. Естественно в таком состоянии он не мог насладиться красотами пейзажа. А вот Аполлон смотрел во все стороны.
      Морское дно представляло собой странное зрелище. Водоросли пожухлой капустой лежали на камнях. Выпаренная соль седыми разводами украшала каждую раковину, каждый обломок доски. Некоторые рыбины так разварились, что мясо ошметками слезало с их костей. Другие еще годились в пищу, но были через чур солоны.
      Невдалеке от берега, среди камней, Феб заметил свою застрявшую стрелу. Она раскалилась до красна и аж вибрировала в горячем воздухе. Поспешив к ней, Аполлон, не раздумывая, схватил свое драгоценное оружие за металлическое оперение и выдернул из дна.
      Он сильно обжег ладони, но хуже всего было то, что, не напившись крови, стрела не желала даваться в руки хозяину. Она подпрыгивала, выскальзывала из пальцев и кусалась жаром. Не зная, что предпринять, Феб с досадой воткнул ее себе в ладонь. Божественная кровь, не то что у людей, но и ее хватило. Наконечник зашипел в ране и стал медленно остывать, золотое древко перестало трястись, а перья гневно трещать на ветру.
      Аполлон испытал боль, плохо сравнимую с обычной. Она прожгла его насквозьт, от кончиков волос до ногтей на пальцах, овладела каждой клеткой, точно он ощутил мгновенный спазм. А потом оружие перестало быть для него просто стрелой. Явилось во всех своих блистательных ипостасях. Оно могло врачевать, порождать новую жизнь, создавать музыку, творить иллюзии... а не только убивать.
      Все это открылось Фебу в один миг, благодаря тому, что он пожертвовал своей ладонью, чтоб успокоить жаждавший крови металл. Стрела преобразилась, оставаясь прежней. Мышиный демон тоже. Феб и раньше знал, какое сокровище у него в руках. Но теперь, когда оружие торчало из раны, неожиданно понял, какое сокровище в нем самом.
      Геракл, между тем. дошел до берега и перестал дуть. Последние несколько шагов боги проделали вприпрыжку, потому что море с ревом ринулось на песчаную косу, намереваясь сомкнуться над их головами.
      * * *
      Возле дома Адмета путников встретила гробовая тишина. Служанки с коротко остриженными волосами неслышно сновали между двором и многочисленными хозяйственными пристройками. В их отрешенной сосредоточенности чувствовалось скорбное торжество. Возле дверей стояла громадная гидрия с тремя ручками. Ее белые бока и черное горлышко неприятно напоминали погребальные сосуды. Выходившие из дверей люди в молчании споласкивали руки и брызгали себе в лицо.
      Кладбищенские цвета и неуместное очищение при выходе из царского дома насторожили Аполлона.
      -- Добрая женщина, что случилось? - лучник поймал за руку одну из рабынь.
      Но та высунула язык и прикусила его, показывая, что не может говорить.
      -- Чего ты вяжешься? - возмутился Геракл. - Не видишь, кто-то помер!
      -- Наверное, мать царя. - предположил Гермес. - Она очень дряхла.
      -- Вредная старуха, -- с сомнением протянул Феб. - Такая будет скрипеть, как несмазанная телега, пока не переживет всю родню.
      И тут он нос к носу столкнулся с пожилой царицей, которую Алкеста под руки выводила из дому.
      -- Боги! - только и мог произнести лучник. - Неужели я опять прав, и здоровяк Адмет опередил мать?
      -- Ну-ка, корм для могильных червей, -- строго обратился Гермес к старой царице. - Помнится, я уже проводил в Аид трех твоих мужей. А теперь поведу и сына? Ты что, кровь из них пьешь?
      При виде бога ноги у старухи подогнулись, и она стала заваливаться на бок.
      -- И не стыдно вам? - в отчаянии воскликнула Алкеста, помогая свекрови усаживаться на ступеньки. - Мой несчастный супруг еще жив. Но Пифия предрекла ему скорую кончину.
      -- Вы что были в Дельфах? - опешил Аполлон.
      -- Да, мой господин. - с достоинством кивнула женщина. - Мы хотели узнать, когда у нас появится ребенок.
      -- Так куда же вас понесло? - возмутился Феб. - Дельфийский оракул принадлежит мне. А я пасусь в двух шагах от вашего дома!
      -- Мы не решились вас беспокоить напоминанием о детях. - покачала головой Алкеста. - К тому же в последние дни вас не было.
      -- Надо было подождать! - взвыл гипербореец и, прыгая через ступеньку рванулся в дом.
      Царь Адмет, пока еще живой и здоровый, разве только через чур бледный, возлежал на одре, погруженный в глубокую меланхолию. Мимо него проходили домашние слуги и жители окрестных деревень, желавшие попрощаться с добрым владыкой. Многие роняли слезы. Не было слышно ничего, кроме шороха черных одежд.
      -- Адмет, дружище! - заревел с порога Геракл. - Что за шутки? Вставай немедленно!
      Царь издал слабый стон.
      -- Не позорься! Ты еще не помер!
      -- Но я умираю. - еле слышно выдохнул приговоренный. - Пифия сказала...
      -- Пифия! - не выдержал Аполлон, подлетая к скорбному ложу Адмета. Кто такая Пифия? Силу пророчеств она черпает у меня!
      -- А ты разве не знало, что я умру? - вздохнул царь.
      -- Знал. - насупился гипербореец. - Но никак не думал, что ты решишь сделать это прямо сейчас.
      -- Сегодня? Завтра? - пожал плечами Адмет. - Какая разница? Все равно я умру молодым.
      Было видно, что желание жить совсем оставило царя.
      -- Нельзя внушать себе такие мысли. - строго сказал Гермес. - Я видел людей, которые уверились, будто умирают, и действительно гасли на глазах.
      -- Я могу изменить предсказание! - воскликнул Феб, с ожесточением сжимая свою золотую стрелу. - Смерть, раз уж вы сами пригласили ее в свой дом, все равно придет. Но Адмета может заменить любой из членов семьи. У вас ведь есть те, кому давно пора встретиться с предками... -- лучник выразительно уставился на мать царя.
      Та стояла в дверях, будто ничего не слыша.
      -- Эй, старая, о тебе речь! - довольно грубо окликнул ее Геракл.
      -- Твоему сыну едва за двадцать. - поддержал гиганта Гермес. - Он даже не оставил потомства. Вся Фессалия благословляет его доброту.
      Лицо царицы стало скучным. Она медленно повернулась ко всем спиной и пошла прочь.
      -- Я всегда говорила: нельзя стареть. - раздался в комнате ясный голос. Оказывается, Майя, не доверяя сыну и его приятелю в поимке глиняного бесенка, последовала за богами. Она слышала весь разговор и не знала, как выразить свое возмущение. - Или люди бесчувственны, или с годами теряют способность замечать что-нибудь, кроме себя. - с осуждением сказала нимфа. - А ведь у нее есть душа, и после смерти она сможет жить в Аиде. В отличие от нас, нимф, которые если и умирают, то навсегда.
      Майя обняла за плечи бледную, как зимняя зоря, Алкесту.
      -- Мужайся, девочка. Может, нам еще удастся уговорить твою бессовестную свекровь.
      -- И правда. Ей давно пора. - молвил Гермес, до слез тронутый поведением своей приемной матери. Было ясно, что сама Майя не стала бы долго колебаться.
      -- Нет. - очень тихо, но твердо возразила молодая царица. - Жизнь моей свекрови Фереты, это только ее жизнь. Никто не в праве... -- она выпрямилась, и ладони Майи упали с ее плеч. - Любовь моя, -- женщина скользнула к мужу и обняла его ноги, которые Адмет только что спустил со смертного одра. - Я была так счастлива с тобой, так позволь мне...
      Никто не успел ничего сделать: царь оттолкнуть от себя жену, Аполлон зажать ей рот, а Гермес взмахнуть жезлом и вернуть ускользнувшую секунду назад. Слово сорвалось с губ царицы:
      --...умереть вместо тебя. - Алкеста медленно опустилась на пол, точно вместе с голосом выдохнула и душу. Ее пальцы все еще сжимали ремешки на сандалиях Адмета, но спина согнулась так, словно в ней не было ни одной кости.
      -- Нет! - закричал, наконец пришедший в себя царь.
      "Что я наделал!" - прикусил язык Аполлон.
      -- Я убью эту старую стерву! - Геракл, размахивая палицей, выскочил в сад.
      По дороге он снес кипарисовую расписную колонну, выворотил косяк двери, растоптал гидрию и обрушился с побоями на ни в чем не повинный куст шиповника.
      В это время во двор внесли крытые алым шелком носилки, а из них вышла румяная довольная Ферета, державшая подмышкой два мотка дорогой египетской материи, а на пальце моток бисера. Она ездила по лавкам и теперь в крайнем удивлении взирала на похоронные одежды слуг.
      У Аполлона заломило затылок от нехорошего узнавания: за спиной старой царицы вспорхнула на ветку серая кукушка. Великая Мать снова посетила дом Адмета и подтолкнула его доверчивую жену к смерти. Неужели в наказание за то, что Алкеста отказалась выгнать Феба на улицу?
      Лучник сжал кулаки. Ему были неведомы мотивы Трехликой. Но то, что всякий, кто оказывался добр к злополучному гиперборейцу, становился ее врагом, было ясно, как день.
      * * *
      Тело Алкесты, омытое и обряженное, должно было до утра оставаться в мегароне дворца. Слуги, окончательно сбитые с толку тем, что прощались с царем, а хоронить будут царицу, озабоченно сновали по дому.
      Адмет рыдал у изголовья супруги.
      -- Я не поведу ее в Аид. - решительно сказал Гермес. - Пусть Танатос является за ней прямо сюда.
      -- А что, это мысль. - протянул Аполлон, критически разглядывая Геракла.
      Тот, весь усыпанный землей от вывороченных розовых кустов, сидел в углу зала. Все знали, что гигант недолюбливает преисподней с тех пор, как его покусал трехглавый Кербер. Пса удалось присмирить и даже вылечить от бешенства - собственно, ради этого и понадобилось вытаскивать его из-под земли. Но вот Геракл перебалевал после этого сам и, говорят, не до конца поправился. Всякий, кто имел счастье наблюдать приступы его безумия и остаться в живых, с готовностью бы подтвердил, что без собачьей чумки тут не обошлось.
      -- Ты похож на свеклу. - сказал ему гипербореец. - Скажи-ка лучше, а что Танатос посильнее тебя будет?
      -- Меня-я?! - взревел Геркл, сжимая кулаки и надвигаясь на бога.
      Адмет поднял на собравшихся бледное несчастное лицо, но так ничего и не смог выговорить.
      -- Потише. - пристыдил их Гермес. - Охота орать - идите на улицу.
      -- Меня?! Какой-то там подземный летун?
      -- Но у него львиная голова и когти. - деланно усомнился Аполлон.
      -- У меня тоже. - Геракл тряхнул шкурой нимейского льва, и она с грохотом железной кровли рухнула на пол.
      Адмет вскочил и, зажимая руками уши, в слезах убежал в другую комнату.
      -- Слабо остаться здесь на ночь и подкараулить Танатоса? - самым невинным тоном осведомился лучник.
      Вестник округлил от удивления глаза.
      -- Слушай... это, знаешь... я Танатоса видел только из-за реки... до сих пор волосы шевелятся. Они раз с Хароном играли в кости. Человеческие, между прочим. Харон поставил свой денежный ящик, куда ему кладут монетку за перевоз. Танатос - свой коготь. И продулся. Что было! Лету всю взбаламутили, пока дрались. Забытые души так в разные стороны и разлетались вместе с брызгами. А еще было...
      Аполлон понял, что у Гермеса с перепугу началось словесное извержение.
      -- Так ты останешься?
      -- Если надо. - запнулся тот на середине фразы и стал, блудливыми глазами шарить по сторонам, ища Майю. В надежде, что она уведет его домой. Но нимфа давно удалилась, ее печалили грустные события, тем более если она ничем не могла помочь.
      -- А ты? - Феб требовательно обернулся к Гераклу.
      -- Я?! - снова взревел гигант.
      -- Ты только скрути эту бестию. - поторопился успокоить героя солнечный лучник. - А я пущу в него свою стрелу. И он не унесет душу Алкесты в Аид.
      -- Сделай раз в жизни доброе дело. - насел на бойца Гермес. - И тебе многое простится.
      -- Что, например? - Геракл думал, как камни катал. Он был не прочь вернуть другу жену. Хотя сам держался мнения, что жены - лишнее в отношениях между мужчинами. Однако ему хотелось послушать и посулы богов. Ведь всем известно, что Аполлон с Гермесом непревзойденные болтуны. Потому и держатся поодаль друг от друга - боятся сравнений. Какой случай свел их вместе? Любопытно подбить этих хлыщей на состязание в красноречии. - Так что я получу? - вслух спросил герой, укладывая дубину себе на колени и удобно устраивая на ней локти.
      -- Боги закроют глаза на твои выходки. - веско сказал Гермес. - Кто задушил змей Геры? Кто убил кифарой своего учителя музыки? Кто схватил немейского льва за хвост и сдернул с него шкуру, так что бедное животное с перепугу выпрыгнуло через собственную пасть? Кто заставил гидру запутаться в собственных головах и сдохнуть от удушья? Кто выпросил у Артемиды ее любимую лань с золотыми рогами, якобы для царя Эврисфея, и сожрал ее дорогой? Кто заново засрал конюшни Авгия в отместку за отказ платить по договору? Кто выдергал железным птицам перья из хвостов и забросал ими проплывающих аргонавтов? Кто надругался над критским быком, прежде чем доставить его в Микены?
      -- Жрицы из Лабиринта дразнили меня! - не выдержал Геракл. Требовали, чтоб я показал свою мужскую силу! Думаете, легко было общипывать этих железных кур? Или загадить 300 локтей площади, на которую и кони-то потратили не меньше года?
      -- Это еще не все. - Аполлон перехватил инициативу у Гермеса. - Тебе предстоит, -- величайший среди прорицателей закатил глаза, -- обесчестить царицу амазонок. Убить царя Диомеда и скормить его мясо кобылицам. Оторвать Европу от Африки и каждой воткнуть в берег по каменному столбу. Выбить стрелой глаз Гелиосу, отнять у него золотой кубок и в нем разъезжать по океану. Напасть на старушек гесперид по дороге на базар и опрокинуть корзину с золотыми яблоками! Довольно? Или продолжать?
      Геракл втянул голову в плечи.
      -- Есть еще что-то?
      -- Порядком. - кивнул лучник. - Скажу только, что венцом твоей созидательной деятельности будет убийство любимого орла Зевса. После чего Олимп дрогнет.
      -- Тебя низвергнут на самое дно. - запугивал героя Гермес. - Это уж точно!
      -- Но за что? - возопил гигант. - Я ведь убивал чудовищ по приказу богов!
      -- Но ведь тебе никто не приказывал поступать с ними с такой жестокостью. Ты еще в молодости показал свой зверский нрав, отрезав носы и уши сборщикам налогов царя Эгины.
      -- А чего они... налоги собирают? - огрызнулся Геракл. Он хотел выглядеть злым, но на самом деле был испуган. Если перед воротами в Аид ему предъявят подобный счет, Елисейских полей не видать!
      -- Твое место в пещерах тартара. - угадав мысли Геракла, отчеканил вестник. - Даже Асфоделиев луг с его вечным туманом и скукой для тебя слишком хорош.
      Герой хлопал округлившимися от обиды глазами и прерывисто дышал.
      "Эй, вестник, потише. - мысленно предупредил приятеля Аполлон. - У него сейчас начнется припадок".
      -- Я бы, конечно, мог помочь. - вняв совету Феба, Гермес заговорил мягче. - Ты же знаешь, я проводник. Мое дело, куда вести душу. Мне ничего не стоит пройти мимо тартара и свернуть на Елисейские поля. Или даже провести тебя к лодкам, которые отчаливают на Острова Блаженных. Там правит Кронос, и никакой Зевс, никакая Геро тебя не достанут.
      На простодушном лице гиганта появилась надежда. Его нехитрые мыли были прозрачны для богов, как кусочки слюды.
      -- Но ты должен нам помочь. - закончил за вестника Аполлон. Танатос - не шуточный противник. С ним не удастся поступить, как с критским быком. Так что? По рукам?
      Насупившийся Геракл отбил протянутую ладонь Феба. Он чувствовал, что боги втравили его в какое-то скользкое дело, которое намереваются обтяпать чужими руками. А сами будут только сидеть в сторонке да наблюдать за дракой. Уж как он не любил небожителей! Ему-то самому было обещано бессмертие. Но лишь после череды подвигов, каждый из которых, оказывается вызывал гнев олимпийцев.
      -- Ладно. Что надо делать? - нехотя осведомился герой.
      Аполлон сделал им с Гермесом знак подойти поближе и начал объяснять свой план.
      * * *
      Ровно в полночь Танатос осознал, что вестник богов так и не привел ему душу Алкесты. Более того, не собирается вести.
      Это было вопиющим нарушением правил. Выскочка Гермес разгуливал по Аиду, где хотел, да еще потаскивал у Танатоса подручных, под видом вызывания душ умерших. Души, известное дело, не откликаются. Тем, кто в тартаре, не до живых. Их днем и ночью мучают за земные грехи. Те, кто хлебнул воды забвения и блуждает по Асфоделию, не помнят даже собственных имен и не откликаются на зов. Счастливчики же, вечно пляшущие на солнечных Елисейских полях, и подавно глухи. Им так хорошо, что не до забот верхнего мира. А вот кусачие дьяволята Танатоса так и норовят выскочить в любую щель. Они родились в мрачных глубинах тартара, и им любопытно поглядеть на солнышко да загрызть пару-тройку людишек. Что ни говори, а живая кровь бодрит!
      Наглая выходка вестника, который отлынивал от своих прямых обязанностей, взбесила духа тьмы. Теперь он, Танатос, должен мять старые кости, исполняя чужую работу!
      Дорогой чудовище сочиняло жалобу, намереваясь по возвращении записать ее когтем на спине какого-нибудь грешника и сгонять его во дворец к Аиду, а тот уже доложит выше, кому следует. Ведь Гермес, хоть и гуляет по преисподней, как дома, но царю подземного мира не подчиняется.
      В этом Танатос тоже видел непорядок. Его простая душа требовала логики, в которую вестник, скользивший между мирами, не вписывался. "Нет над ним начальства, вот он и чудит!" - вздохнул демон, вылетев из разлома в земле близ дворца Адмета.
      Теплый ночной воздух неприятно полоснул его по коже. Твари из тартара не привыкли жить под небом, их раздражали шорохи и звуки открытого мира, больно царапал ветер. "Вот для этого и нужен Гермес, -- рассуждал Танатос. - Спустил душу вниз и все дела. Напился, наверное". - прикидывал он причину неявки вестника.
      Во дворе дворца Танатос заметил небольшую стелу с изображение женской фигуры, закутанной в гиматий. "Готовятся. - отметил про себя демон. Порядочные люли".
      У ворот стояли выкаченные из конюшни погребальные дроги. Вертикально застывшие на одном колесе, они напоминали детские качели. С высоты своего полета Танатос видел и невысокий холмик царский гробницы на некрополе за городской стеной. Вокруг него даже ночью возились рабочие, отодвигая камень от входа в дромос и затаскивая в него белевший сквозь тьму саркофаг.
      Еще раз отметив порядочность обитателей усадьбы, демон обругал Гермеса лентяем. "К таким людям и не поспешил!"
      Дверь во дворец была специально открыта, чтоб душа в свою последнюю ночь дома могла спокойно побродить по родным местам. Дальше ей предстоял нелегкий путь.
      Танатос проскользнул внутрь. Он отлично видел в темноте. Но не в такой. Под землей темнота ровная, а здесь рваная: на улице одно, в доме другое. С непривычки Танатос пару раз налетел на стену, прежде чем проник в мегарон. Здесь, благодаря квадратному окну в крыше, было светлее.
      На высоком одре лежало тело Алкесты, покрытое легким полупрозрачным покрывалом из эламского шелка с золотой протяжкой. Но не блеск драгоценных нитей привлекал демона. Его притягивало теплое ровное свечение, разливавшееся чуть выше уже похолодевшего тела молодой царицы. Оно концентрировалось над солнечным сплетением, как маленький горячий шарик. Этот шарик Танатос должен был забрать. Он протянул когтистую лапу и сделал несколько шагов.
      Казалось, женщина лишь ненадолго задержала дыхание. Демон видел уйму покойниц и покрасивее, чем эта. Трогательное выражение преданности, застывшее на ее лице, не остановило его ни на секунду. Когти щелкнули в воздухе, и в этот миг у кого-то не выдержали нервы. Громадная дубина, взвившись в воздухе, опустилась на голову Танатосу, и удивленный демон услышал, как трещит его собственный череп.
      Однако дети тартара и с раскроенными костями бессмертны. Промятая внутрь голова Танатоса уже в следующую минуту приняла прежнюю форму, и демон оскалил пасть. Рев, который он издал, сотряс дворец. На следующий день Адмет утверждал, будто упал с кровати и потерял сознание. Боги оставили это заявление на его совести. Не все отличаются олимпийской храбростью, олимпийским спокойствием и олимпийской предприимчивостью. Бессмертные, например, просто зажали уши, зажмурили глаза и по-гаргоньи высунули языки, полагая, что в таком виде им ничего не угрожает.
      Однако и Геракл не оплошал. Он продолжал размахивать дубиной, отгоняя демона от тела бедной Алкесты до тех пор, пока Аполлон не сообразил, что пора и ему вступать в дело. Для этого потребовалось вынуть пальцы из ушей чем-то ведь надо держать лук. И открыть один глаз - как-то ведь надо целиться. Золотая стрела приятно согрела ему руку.
      "А-а, будь, что будет!" - подумал Феб и спустил тетиву как раз в тот момент, когда Геракл, устав гоняться по залу за Танатосом, вцепился ему в хвост. Лучнику показалось, что демон сейчас, как нимейский лев, выскочит из своей шкуры. Но кошмарное порождение тартара целиком состояло из густой мглы, однородной внутри и снаружи. Поэтому демон лишь взвыл пуще прежнего и изо всех сил затряс хвостом, сбивая тяжелющего смертного, скорпионом впившегося в него.
      Не тут-то было. Руки у бойца были, как клещи. Ноги, как столетие вязы. Хватка, как... как... Золотая стрела сверкнула в воздухе, и Танатос не успел додумать, с чем сравнимы железные объятья Геракла. Сияющий луч пронизал мглу его крыльев, прошел сквозь тело, проколов сгусток мрака на месте сердца, и вылетел с другой стороны. В комнатной темноте зала повисли обрывки непроглядной черной пустоты. Демон растворился, изгнанный стрелой солнечного лучника. Он должен был убраться обратно под землю, откуда вышел. Но оглядевшись по сторонам, боги поняли, что Танатос утащил за собой и Геракла.
      -- Вот задница! - возмутился Гермес.
      -- Предлагаю говорить: задница Зевса. - бросил Аполлон, опуская лук. - Это содержит оскорбительный намек.
      -- Как мы Геракла будем вытаскивать?! - заорал на приятеля вестник.
      -- Геракла? А зачем? - поднял золотые брови гипербореец. Он бросил взгляд в сторону тела Алкесты. - Душа царицы здесь. Это главное. А Геракл, -- Феб пожал плечами, -- от него столько шуму. Пусть побудет немного в Аиде. А то у них через чур тихо. Поверь мне, он сам выберется. лучник хлопнул Гермеса по плечу. - За работу. Нужно вернуть душу Алкесты на место. А рассвет не за горами.
      Вестник оценил предусмотрительность Аполлона. С первым лучом будет уже поздно, и душа молодой женщины, не попав в царство мертвых, не попадет и домой, в тело. Скорбный дух Алкесты будет скитаться между землей и преисподней, нигде не находя успокоения. Тем временем малиновый ободок уже показался над горизонтом.
      -- Можешь задержать солнце? - с надеждой спросил Гермес.
      Феб кивнул. Он встал у окна, поднял руки ладонями вверх, как когда-то научила его Трехликая, опустил веки и мысленно приказал солнцу застыть на месте.
      Это было нелегкой работой. Может быть, самой нелегкой из всего, что лучнику приходилось когда-либо делать. Здесь не Гиперборея, где солнце полгода само стоит в одной точке над горизонтом и не закатывается.
      Требовалось растянуть время. А вне времени - этой глупой мужской выдумки - действовали законы Великой Матери. Выйдя за его границы, Феб ощутил себя в полной ее власти. Стоило прервать ровное течение секунд, и она становилась Всемогущей.
      Лучник чувствовал, как неимоверная тяжесть громадного горячего шара наваливается на его плечи и расплющивает в лепешку...
      Гермес подошел к ложу, где покоилось тело Алкесты, взял теплый светящийся шарик и, сделав в воздухе над грудью царицы разрез ребром ладони, словно вскрывал ей грудную клетку, опустил душу женщины на место. Потом вестник богов соединил края воображаемой раны и прислушался. В глубокой тишине мегарона он почти физически ощутил толчки бьющегося сердца Алкесты.
      -- Все. - выдохнул Феб, уронив налитые свинцом руки. - Не могу больше. - от усталости он еле шевелил губами, его лицо было мертвенно бледным, со лба струился пот.
      -- Все. - с улыбкой подтвердил Гермес. Он отступил от одра, любуясь, как художник своей работой. - Ей предстоит три дня молчать и воздерживаться от пищи. Ну и от постели с Адметом - смерть не чиста.
      Лучник не отвечал. Он сидел на полу, прижав руки к лицу и с трудом переводя дыхание.
      -- Забери меня тартар, какая громада! - только и мог вымолвить Аполлон. - Какая чудовищная громада!
      -- Пойдем, задница Зевса! - рассмеялся Гермес, поднимая друга за плечи. - Майя даст нам молока и сыру. Отдохнешь у меня. - вестник прищурился. - Или ты намерен выслушивать благодарности Адмета?
      -- Благодарности! - фыркнул Феб, опираясь на руку приятеля. - Молока, хлеба и козью шкуру! Я просплю до завтрашнего вечера.
      * * *
      Тем временем Танатос с Гераклом на хвосте носился по Аиду, оглашая окрестности громкими жалобами.
      Он переполошил всех обитателей царства мертвых, рассекая просторы подземных рек и лугов. Первым досталось Харону, его лодку с целой партией вновь прибывших перевернули вверх дном. Перевозчик проклял себя за жадность. По неписаным правилам, полагалось брать на борт не более одной души. Но он считал, что гонять лодку порожней - слишком большая роскошь - и поджидал, пока набьется народу побольше, а за одно набирал целый ящик монет за один раз.
      Пролетая над Стиксом, Танатос решил опустить хвост в воды смерти, чтоб проклятый Геракл съежился, почернел и отвалился, как засохшая груша от ветки. Не тут-то было. Герой затормозил по реке своими огромными, как плоты, деревянными сандалиями и поднял волну, опрокинувшую лодку перевозчика.
      Души праведников и грешников без суда угодили в Стикс, омывавший берега подземного мира. Здесь им предстояло и остаться навеки. Но самое обидное - в воду попадали все деньги из ящика. Достать их не было никакой возможности, поскольку Стикс бездонен, и монеты до конца времен застыли в вечном полете к центру мироздания. Теперь они были совершенно бесполезны: покойники равнодушны к деньгам, а вот Харон играл на них в тартаре, делая ставки против Сизифа, катавшего камень, и еще ни разу не проигрывал.
      Следующими жертвами обвала стали почтенные праведники древности Минос, Радамант и Эан, судившие души прямо за воротами царства мертвых. Старички задавали каверзные вопросы и припоминали каждому такие грехи, о которых бедняга предпочел бы забыть и сам, не то, что обнаруживать перед другими. При чем Минос бывал до обеда излишне строг и всех норовил упечь в тартар. Эан, напротив, пребывал в неколебимом благодушии, считая, что люди и так намучились в миру при жизни и всех следует отпустить плясать с девочками на Елисейских полях. Поэтому участь умершего зависела в сущности от одного Радаманта, который, не желая ссориться с друзьями, по очереди становился то на одну, то на другую сторону.
      После обеда суд закрывали, и почтенные старцы возлегали под серебристые тополя с амфорой чего-нибудь игристого. Проносясь над воротами, Танатос нарочно задел Гераклом о резной мраморный фронтон в надежде, что врага снесет ударом. Ударом снесло, но не Геракла, а весь скульптурный фриз, рухнувший на головы судебной коллегии.
      В это время шло заседание по делу царя Эдипа, случайно убившего своего отца и опять-таки случайно женившегося на родной матери. Богохульник и кровосмеситель скромно стоял перед праведниками, переминаясь с ноги на ногу и дергая себя за правое ухо. У него были смягчающие обстоятельства: он вырос вдали от дома и действительно не знал, кто его настоящие мать и отец. К тому же Эдип раскаялся и даже выколол себе глаза острой булавкой от платья обесчещенной супруги, а потом бросил трон и нищим скитался по свету как живой памятник человеческой слепоте.
      Боги сколько могли продлевали ему жизнь в назидание прочим смертным. Но теперь он умер и требовалось решать его участь. По-хорошему, Эдип отмучился еще на земле, и добродушный Эак стоял за пропуск на солнечные Елисейские лужайки. Но дело осложнялось доносом, который на беднягу подала Сфинкс, свившая себе уютное гнездышко из человеческих костей в тартаре. Оказывается, при жизни Эдип разгадал все ее загадки: а играли, надо заметить, на голову Эдипа. Очарованная сообразительным скитальцем, Сфинкс предложила ему свою любовь, но Эдип с возмущением отверг скотоложество, и несчастной твари пришлось от стыда броситься со скалы в море.
      Теперь чудовище с львиным телом и женской головой, терлось возле судий, готовое по первому щелчку пальцев тащить несостоявшегося любовника в тартар. Именно за такой приговор стоял Минос. Его возмущал отказ Эдипа помочь даме развлечься. У Сфинкс было очаровательное личико, вот разве что клыки. Но можно было попросить ее не открывать рот. Что же до остального, то в роду у Моноса все грешили страстью к животным, и праведник не видел в этом ничего зазорного.
      Решение оставалось за Радамантом, а тот уже несколько минут с грустью поглядывал на пузатую амфору, сиротливо примостившуюся у тополя.
      -- Что скажет обвиняемый? - без интереса спросил он.
      -- Решайте скорее. - тоскливо протянул Эдип, а про себя подумал: "Не согрешил со львом, согрешил с матерью. Судьба".
      В этот момент арка ворот рухнула, сбитая ногами Геракла. Грохот падающего камня, шум крыльев Танатоса, рык Сфинкс, которой придавило лапу, возмущенные крики судей. Несколько минут белое облако штукатурки стояло на месте ворот, и Эдип, воспользовавшись общим замешательством, проскользнул в Аид, где смешался с толпой праведников, посвященных в элевсинские мистерии и двигавшихся к Елисейским полям.
      Первой опомнилась Сфинкс. Вытянув лапы из-под завала, она ринулась на поиски беглеца и, грозно рыча, распугала всю процессию. Эдип, от природы храбрый и благородный, не побежал. Он стоял и обречено смотрел на грациозную кошку, думая, что судьба все-таки настигла его.
      Сфинкс в два прыжка оказалась рядом со своим жестоким убийцей, схватила его зубами за шиворот и поволокла в тартар, в уютное гнездышко из человеческих костей, где собиралась до конца времен загадывать прекрасному грешнику загадки о тайнах женской души.
      Танатос же взял курс на Асфоделий. В его отчаявшейся душе теплилась одна надежда, он хотел макнуть подлеца Геракла в тихие воды Леты, чтоб тот забыл, кто он и зачем висит у демона на хвосте. Может, тогда отцепится? Наивности Танатоса можно было позавидовать.
      Скука на Асфоделиевом лугу царила смертная. Его недовольные обитатели все остатки душевных сил прилагали к тому, чтоб вспомнить, кто они такие и, как их зовут. Они стенали и поминутно хватались за голову, так что создавалось впечатление, что их поразила повальная мигрень. Непроницаемый туман делал картину еще более печальной. Души блуждали в нем, время от времени натыкаясь друг на друга.
      -- Вы кто? - в испуге вскрикивали они.
      -- А вы? - следовал ответ.
      -- Если б знать...
      Танатос довольно лихо подрулил к озерку в обрамлении кипарисов и спикировал прямо на воду. В последний момент он сложил крылья и поплыл по серой глади, как огромный черный лебедь. А вот Геракл макнулся с головой. Демону Лета не могла причинить никакого вреда, ведь он был здешний уроженец. Что касается героя, то план удался только на половину.
      Хлебнув воды, он действительно забыл самого себя и все печали. Но не отцепился от хвоста Танатоса. Напротив, затряс демона с утроенной силой.
      -- Кто я?! - ревел боец. - И какого черта вишу на твоем крысином обрубке?!
      Измочаленный Танатос пожалел, что не умеет, как ящерица, отбрасывать хвост.
      -- Ты Геракл! Боец Великой Матери! И хочешь моей смерти! - прорычал он.
      -- Не помню! - отвечал герой, продолжая трясти чудовище, точно желая вытрясти из него свою память.
      -- Летите через дорожку. - посоветовал не весть как оказавшийся рядом мальчик. - Там тетеньки и дяденьки пьют вон из того озерка и ничего не забывают. - сообразительный малыш показал пальцем за пределы Асфоделия, где ярко сияло солнце, заливая изумрудные поля.
      Граница тумана и света проходила прямо по аллее, усыпанной белым речным песком и обсаженной с одной стороны тополями, а с другой кипарисами. С белых тополиных крон летел пух.
      -- Туда! - скомандовал Геракл и так тряхнул демона, что тот не подумал ослушаться. Танатос взмыл над дорожкой, ему показалось, что ноша стала чуточку тяжелее, но он списал это на усталость.
      Елисейские поля были бескрайни. Они сияли, точно минуту назад прошел ливень, и сейчас солнце отражалось в каплях на каждом листе, травинке, лепестке цветка. Высоко над головой стояла радуга. Воздух был чистым и теплым, небо отчаянно голубым, как в детстве, по нему чиркали угольно-черные ласточки с раздвоенными хвостами, а по обеим сторонам тропинки цвели розы, огромные, как капуста.
      -- Вот место, где бы я остался навсегда. - с тоской сказал Геракл. Эй, там! - он снова дернул Танатоса за хвост. - Скорее! Я хочу вспомнить, за что меня сюда не пускают.
      -- Эта память не принесет тебе радости. - ехидно заметил демон. - Ты распутник и убийца.
      -- Стану я тебя слушать! Вспылил герой. - Чучело! Ищи источник.
      Искать долго не пришлось, хотя Танатос плохо ориентировался на полях счастья. Все-таки это была не его территория. Завидев издали толпу красочно одетых людей, он взял курс на них и вскоре оказался у веселого бурливого озерка с водопадами и каскадом прудов, соединенных каналами. По ним плавали легкие расписные лодки в видел лебедей и золотых рыб. Посреди на островках торчали белые беседки-ротонды, где от любопытных глаз укрывались влюбленные парочки. Плакучие ивы, клонясь друг к другу с разных берегов, образовывали зеленые аркады.
      Изможденный Танатос камнем рухнул в воды памяти, вызвав испуганные крики, плеск весел и смех зрителей.
      -- Ну как? Вспомнил? - злобно осведомился он у Геракла, который отплевываясь, плыл к берегу, таща чудовище за собой.
      Возвращенная память тяжелым грузом давила ему на плечи, но странное дело, он не мог бы сказать, что без нее чувствовал себя счастливее. Выбравшись из воды и вытащив своего противника, боец Триединой огляделся по сторонам. Невдалеке за садом виднелся просторный дом с колоннадой. Это был дворец Аида и Персефоны, властвовавших подземным миром. По-собачьи встряхнувшись, демон потянул героя прочь. Но Геракл только крепче намотал его хвост на руку и мерным воинским шагом двинулся прямо ко входу.
      * * *
      Царица Персефона сидела у окна своей спальни в обществе молодого покойника Адониса и пыталась развеять его мрачные мысли. Ей это не удавалось. Адонис казался отрешенным и все еще пребывал душой в верхнем мире под настоящим небом и солнцем, где его разорвал тот самый вепрь, охоту на которого столь неудачно начал Арес.
      Юноша выглядел рассеянно и отвечал царице невпопад. Персефона хмурилась и морщила носик. Ее задевало равнодушие вновь прибывшего. Но стоило постараться: бывший возлюбленный Афродиты - такой красавчик!
      Царица не любила своего мужа, этого мрачного скрягу Аида, который похитил ее из-под носа собственной матери. Она не боялась, что он проведает про ее делишки с молодыми покойниками. Уже много столетий повторялась одна и та же сцена. По наущению Кербера, который вечно вынюхивал дворцовые сплетни, прибегая на кухню грызть кости, Аид врывался в спальню жены, заставал ее с любовником, устраивал скандал, становясь красным, точно его вот-вот хватит удар. Испуганная Персефона кидалась за водой, а потом... Потом он все забывал, потому что под самыми окнами дворца текла Лета, и как ни в чем ни бывало шел обедать рука об руку с женой в сопровождении нового ухажера.
      И на этот раз Персефона отступать не собиралась, хотя ей попался крепкий орешек. По всем правилам Адонису следовало загреметь в тартар за любовные шашни с богиней - это не поощрялось. Но у юноши была такая высокая протекция и такой жалкий вид - вепрь проделал в нем не меньше 20 дырок, все они кровоточили, и каждая капля превращалась в цветок. Так что путь с земли к вратам Аида был усеян алыми анемонами.
      Афродита насовала судьям взяток амфорами лучшего кипрского. Злые языки утверждали, что, если б понадобилось, эта распутница переспала бы с каждым из членов коллегии, чтоб выгородить своего любимчика и добиться для него теплого местечка... в покоях Персефоны. Нельзя ручаться, что эти длинные грязные языки не принадлежали Керберу. А он-то знал, о чем говорит.
      Хозяйка подземного мира с любопытством разглядывала Адониса. От него и правда нельзя было оторвать глаз. Но вот беда: он походил на безмолвную статую. Теперь Персефона припоминала, что Афродита жаловалась на его холодность и скуку. Пожалуй, он еще на земле начал позевывать в женском обществе. Потому и отправился на злополучную охоту. Но это сейчас было не в счет. Царица могла найти себе поклонника и получше. Среди покойных героев встречались горячие любовники. Сама Персефона выделялась яркой вызывающей красотой, точно цветущий, благоухающий сад. Власть в сумеречном мире только предала ей вечернего блеска.
      В ее распоряжении были герои всех времен от Тезея до Ясона и в обратном порядке. Словом, она могла выбирать. Но... не хотела. Вся ценность Адониса заключалась для нее как раз в том, что он побывал в объятиях Афродиты. На нем словно стояла клеймо: сомнению не подлежит. А это для дикарки, полжизни проведшей под землей, среди увядающих душ, забывших, кто они и на что годятся, имело огромное значение. Оно предавало Персефоне уверенности, когда в недолгие летние месяцы она выходила на землю к своей матери Деметре и могла общаться с жителями верхнего мира, где ее красота меркла.
      Да, что ни говори, а приятель подруги имеет в глазах женщины большую ценность, чем все остальные мужчины вместе взятые. Персефону так и подмывало посмотреть в лицо гордячке Афродите, когда во время своего следующего посещения земли, она расскажет, как недолго оставался верен ей бывший возлюбленный.
      Однако дело не сдвигалось с мертвой точки. Небесно-голубые глаза Адониса смотрели на красоты Елисейских полей и не видели их.
      -- Здесь резвятся блаженные и безгрешные души. - устало протянула царица.
      И вдруг по лицо юноши промелькнуло выражение любопытства. Взгляд стал осмысленным, и Адонис даже привстал, чтоб выглянуть в окно. Его интерес вызвали явно не пояснения Персефоны. С улицы послышался шум, потом на деревянной лестнице дворца раздались тяжелые шаги, точно по дому маршировала закованная в латы пехота.
      То, что это не Аид, царица поняла сразу.
      -- Кто там? - побелев от испуга, воскликнула она. - Адонис, радость моя, нас грабят! Возьми хотя бы меч!
      Но юноша пребывал теперь в оцепенении от удивления. Похоже, замороженность была его естественным состоянием. Не удивительно, что его разорвал вепрь. Удивительно, что при таком темпераменте он вообще пошел на охоту. "Великая Мать! - ужаснулась Персефона. - Бедная Афродита! Он же был ее любовником". Во истину, нужно было иметь волшебный пояс, чтоб раскачать такого болвана.
      Двери спальни сотряслись от стука и рухнули внутрь комнаты, не выдержав тяжести ударов. На пороге стоял мужчина героических пропорций в львиной шкуре и держал за хвост хозяина тартара Танатоса. У Персефоны не осталось ни малейшего сомнения - перед ней Геракл.
      -- Здравствуй, царица. - поклонился он, хрястнув демоном об пол, так что стены спальни затряслись, а золотые пиксиды с притираниями жалобно зазвенели на полочке. - Муж-то твой далеко?
      -- Здравствуй, Геракл, -- с трудом справившись с голосом, ответила женщина. - Господин мой Аид, царь подземного мира сегодня у брата. Зевс собрал совет богов. Вряд ли он вернется до завтра.
      -- Не повезло мне. - расстроился герой. - Как быть-то?
      -- Может, я помогу? - вкрадчиво осведомилась Персефона, указывая незваному гостю на стул и знаком приказывая рабыням принести вино. - Сядь, отдохни, расскажи, в чем дело. И отпусти, наконец, нашего слугу Танатоса. Он никуда не улетит. Аид его дом.
      -- Я схватил демона за хвост... - пояснил герой, осушив громадный кратер хиосского. - Он затащил меня под землю... На верх бы мне...
      -- А зачем ты схватил демона? - подозрительно осведомилась Персефона. - Он что на тебя напал?
      -- Дудки! - взвыл Танатос, сидевший на полу. - Я прилетел за душой Алкесты, царицы Фессалии. А этот громила полез драться!
      -- Помолчи! - прикрикнула на него хозяйка. - Так что же, выходит ты помешал Танатосу исполнить долг? - обратилась она к Гераклу. - Ведь душу Алкесты следовало отдать. Она умерла.
      -- Она умерла не сама... А вместо мужа. Которому предсказали смерть молодым. А его мамаша, такая стерва...
      Тут Геракл стал путано излагать историю, начав с глиняного человечка и переправы через вареное море. А Персефона, утратив нить рассказа, слушала его низкий басовитый голос и, не отрываясь смотрела на выпуклые мускулы рук, львиную шкуру, обвивавшую могучую шею, широченную грудь, поросшую черной клочковатой шерстью, и думала о своем.
      Она подливала гостю вина, кивала в такт повествованию и рассеянно подбирала нужное слово, когда Геракл - не мастак говорить - останавливался, чтоб перевести дух.
      Вскоре царица знаками выслала и слуг, и Танатоса, и прекрасного Адониса, который с облегчением покинул дворец. Персефона затворила двери спальни, и только Кербер, по обыкновению положивший на подоконник все три головы и топтавшийся шестью ногами по клумбе, видел из сада, как жена хозяина села гостю на колени и стала развязывать узел из львиных лап у него под подбородком...
      Аид вернулся поздно ночью и вытряхнул Геракла из своей постели. Он поднял такой крик, словно впервые видел жену в объятиях другого.
      -- Зевс предупреждал меня, что ты блудливая сучка! - вопил он. - Как вся ваша порода!
      -- Я всего лишь ипостась Великой Матери. - невозмутимо отозвалась царица. - И не блудливее, чем Геро.
      Аид остолбенел. Краска гнева стала заливать его от шеи к подбородку, уши уже пылали, как угли в костре.
      -- А вот вы все, -- запальчиво заявила Персефона, -- только и норовите залезть Афродите под юбку. Думаешь, я не знаю, что ты хотел стащить ее, да обознался сослепу, старый крот!
      -- Что?! - заревел Аид, багровея уже до самой макушки. - Как ты смеешь, женщина!
      -- Может, не надо? - шепотом из-под одеяла взмолился Геракл. - Не серди его еще больше. - он-то знал, что Персефона отвертится, а вот ему, грешнику, не стоило портить отношения с Аидом.
      -- Ерунда. - отозвалась царица. - Надо только разозлить его хорошенько.
      -- Ты еще смеешь шептаться со своим любовником! - владыка подземного мира рывком сдернул одеяло с кровати и в ужасе уставился на Геракла. Чудовищные размеры героя потрясли и его.
      -- Что? Съел? - фыркнула Персефона, соскакивая на пол и запуская в мужа сандалией.
      Супруги начали бегать по комнате, швыряясь друг в друга чем попало. А когда Аид устал - он ведь уже был далеко не мальчик - Персефона залепила ему пощечину.
      -- Будешь знать, как без стука врываться в мою спальню!
      -- Твою спальню?! - тут глаза подземного бога полезли из орбит, он схватился рукой за горло и начал задыхаться.
      -- Воды! Воды! - как заученный урок, воскликнула Персефона и побежала к окну, схватив по дороге со стола кратер, из которого совсем недавно пил Геркл.
      Она намеревалась перегнуться через подоконник и зачерпнуть из Леты. Но не тут-то было. Воды на этот раз не оказалось. Рука женщины черпнула пустоту и повисла в воздухе.
      Потрясенная царица во все глаза глядела на опустевшее озеро, вокруг которого в унынии бродили жертвы Асфоделиева тумана. Им не было ни до чего дела, даже до смертоубийства в царской семье.
      Между тем Аид тоже доковылял до окна. Его глазам представилась страшная картина. От озера через луг тянулся длинный канал, вырытый собачьими лапами. Верный соглядатай Кербер, отчаявшись уличить царицу, отвел всю воду из Леты в полноводный Стикс.
      Теперь нельзя было водить за нос Аида. Но и озера забвения тоже не существовало, а души на Асфоделий все пребывали. Они дивились местным порядкам, во все совали свой нос и громко выражали неудовольствие, что здесь не так весело, как на Елисейских полях.
      Аид схватился за голову и, бросив жену, помчался пешком к воротам, чтоб на время закрыть подземное царство. Геракл решил не дожидаться развития событий и ползком ретировался из спальни. Любая пещера могла вывести его на поверхность, но никаких темных лазов, за исключением шахт тартара, вокруг не было. При виде недавнего врага Танатос только заскулил и замахал крыльями.
      -- Убирайся! Смотри, что из-за тебя началось!
      -- Я бы и рад! - хохотнул герой. - Но как?
      -- Иди, иди отсюда! - демон вцепился недругу в руку и поволок по темному тоннелю. - Все разнес вдребезги! Что будет! Что будет!
      -- А что будет? - озадаченно спросил Геракл, почесав всей пятерней затылок.
      -- Не понимаешь? - напустился на него хозяин тартара. - Лета высохла. Врата закрыли. На той стороне за рекой народу собралась прорва. Скоро будут нас штурмовать. А мы и принять их не можем. Вод забвения нет.
      -- Это ваш пес нашкодил. - сплюнул под ноги Геракл. - С меня-то какой спрос?
      -- А вот какой! - со злобой воскликнул Танатос, отвесив герою хорошего пинка, от чего тот полетел вниз, в глубокую шахту, которой не разглядел под ногами.
      Вокруг него раздавались стоны, плачь и адский хохот.
      -- Держитесь, дяденька. Уже недолго. - сказал над ухом чей-то писклявый голосок.
      Геракл не мог сообразить, кто это. Он зажмурил глаза, его львиный плащ надулся, как зонтик, бивший снизу воздух мешал дышать.
      Удар о землю сотряс тело Геракла. Вокруг щебетали птицы, чувствовалось свежее дыхание земного ветра. Сквозь короткие рыжие ресницы гиганта пробивалось яркое солнце. Где-то замычали коровы. Геракл разлепил веки. Он сидел на лесной опушке возле пещеры Гермеса, а из загона со скотом выходила нимфа Майя, держа полный подойник в руках.
      Еще ни разу в жизни Геракл не испытывал такой радости при виде обычной коровы. Он вскочил на ноги, подхватил Майю в объятья и заплясал с ней на руках. Бедная женщина орала благим матом, сожалея о расплесканном молоке.
      На ее крики из пещеры выскочили Гермес, Аполлон и перепуганная Ио. Им с трудом удалось освободить нимфу из медвежьих объятий героя, и в тот момент, когда Геракл гневно тряхнул своей львиной шкурой, из его мохнатого плаща на землю вывалился прозрачный, как дымок от костра, мальчик.
      -- Все-таки я подцепил в Аиде душу! - возмутился Геракл. - Это не мой ребенок. Клянусь преисподней!
      Но его никто не слушал. Малыш и Аполлон во все глаза глядели друг на друга. Лучнику казалось, что он сходит с ума.
      -- Папа, ты меня видишь? - робко спросил мальчик.
      -- Если четно, почти нет. - Феб заставил себя смотреть волчьими глазами, хотя при солнечном свете это было очень неудобно.
      -- И как я тебе? - еще тише осведомился Асклепий. Он очень боялся не понравиться отцу.
      -- Ты похудел. - Аполлон взял мальчика за руку. - Ну что, Гермес, глина у тебя есть?
      * * *
      История с оживлением Асклепия закончилась немногим лучше, чем другие похождения Аполлона. Зевс не стал загонять ребенка обратно в Аид. Да и преисподняя была, честно говоря, на ремонте. Зато Феба за нарушение основ мироздания вновь примерно наказали. Решено было, что такой порочный бог не может научить сына ничему хорошему. Поэтому Асклепия отдали на воспитание мудрому кентавру Хирону. Отец богов надеялся, что тот привьет малышу уважение к власть предержащим.
      С горьким чувством Аполлон покидал Фессалию. Он не знал, куда пойдет. Царь с царицей просили его остаться. Но их собственная судьба еще висела на волоске, и лучник не хотел усугублять положение, находясь в их доме. Впрочем, как только он покинул Адмета и Алкесту, боги совершенно утратили к ним интерес, и всеми забытые они прожили долгую счастливую жизнь. Наплодили детей, отстроили город и умерли в один день.
      Сперва, правда, Зевс прикидывал, что это не порядок, и раз Алкеста воскресла, то пусть под землю спускается ее муж. Адмет был готов, но в царстве мертвых продолжался беспорядок. Ворота долгое время не открывали. Души, скопившиеся у Стикса, с горя кидались в реку и уносились к центру земли. Другие умершие хитроумно проникали в подземный мир через пещеры и разломы в земле, и, минуя суд, заселяли Асфоделий. Многие застревали еще в тартаре. Выдворить их не было никакой возможности. Елисейские поля совсем затоптали, и праведники спешно бежали на кораблях на Остров Блаженных, где их встречал удивленный Кронос.
      Словом, об Адмете забыли. И это лучшее, что боги могут сделать для смертного.
      ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
      КЕНТАВР
      I
      -- Что они могут нам противопоставить? - рыжий Ганеш уперся руками в колени и энергично раскачивался взад-вперед. - Тем более после смерти Псаматы?
      Остальные молчали. Представители синдийских родов - тореты, керкеты и арихи -- съехались в небольшой ставке у предгорий Дан-Дар. Каждый день был на счету. До отгона стад на зимники мужчины не удалялись от стойбищ и не собирались вместе.
      -- Нас много, -- продолжал Ганеш. - Скажите спасибо своим бабкам, которые уже третье поколение не ломают новорожденным мальчикам ноги! Мы тянем всю тяжелую работу, пора потребовать свое.
      -- Так-то оно так, -- заявил торет постарше с рваным ухом и следами лошадиного копыта на щеке. - Псаматы нет, ее всадницы предложили свои мечи Тиргитао в столице, а бабы из кочевий акинаков отродясь не держали. Самое время. Но они могут обратиться за помощью к кентаврам. - говоривший потер скулу. - А кентавры - большая сила. Не даром женщины сходятся с ними каждую весну и осень!
      Собравшиеся возмущенно загудели.
      -- Вот потаскушки!
      -- Тянет их на скотину!
      -- Удавить бы всех одним арканом вместе с жеребцами!
      -- Пора положить этому конец. - подытожил Ганеш. - Кентавры и правда опасны. Но они всего лишь безмозглые кони. Их можно обмануть.
      Тот, что с равным ухом, не без опаски уставился на говорившего. Из молодых да ранний! Он-то сам на всю жизнь запомнил, как вожак кентавров Хирон откусил ему пол уха и помял копытами ребра. Только за то, что торет приблизился к месту ночных игрищ у холма Кобыльей Матери.
      -- Медлить нельзя. - гнул свое Ганеш. - Завтра Великий День. Женщины пойдут на холм варить Осеннее Пиво и ждать жеребцов. Мы подкрадемся в темноте, когда они уже перепьются, и перебьем кентавров стрелами из засады. А потом объявим бабам о совей власти. Что они смогут возразить?
      -- Всех кентавров, пожалуй, не надо. - подал голос старик Варуда. Он так давно жил, что почти оглох, и кожа на его лысом, как коленка, черепе пошла желтыми пятнами. - Кентавры очень сильные и, когда кроют наших мелких кобыл, жеребята получаются рослые и крепкие. -- Варуда всегда говорил дело, к нему прислушивались. Человек живет 50-ю весну и знает, что выгодно роду. - Да и на самих кентаврах пахать можно. - старик зашелся кашляющим смехом. - Двужильные!
      "Сразу видно, что ты уже который год с детьми и старухами остаешься на зимовке, -- досадливо подумал Ганеш. - Стада гонять тебе не по силам, а вот в земле палкой ковыряться в самый раз".
      -- Решено, -- вслух сказал он. - Мы, тореты, прижмем баб первыми. Остальные роды нас поддержат?
      Собравшиеся закивали.
      * * *
      Хиронид водрузил на голову венок из степной травы и чуть-чуть сдвинул его к правому уху. Так выходило беспечнее.
      -- Мне идет, пап?
      Вожак кентавров Хирон отвесил сыну легкий подзатыльник.
      -- Ты выглядишь как шалопай из стада! Никогда не стоит забывать, к какой семье принадлежишь!
      Хиронид вздохнул и поправил венок.
      -- Нельзя опускаться до их уровня, -- продолжал отец. - Ты же, надеюсь, не обхаживаешь кобыл?
      -- Что ты, папа. - заверил его Хиронид.
      -- Настоящие кентавры рождаются только от союза с дриадами, -наставлял сына человек-конь. - А эти, -- он возмущенно заржал в сторону толкавшихся у водопоя молодых невежд, -- не могут сдержать свою похоть и бросаются на все, что подвернется под копыта. Вот посмотришь, что сегодня будет у холма.
      Хиронид снял с ветки чеканные золотые браслеты - знаки царского происхождения - и стал застегивать их над копытами. Он слушал отца в пол уха. Вожак старел. То, что он сегодня пытался поучать сына, как маленького, не говорило в его пользу. Хиронид уже лет пять ездил на холм и сам знал, что к чему. Он ни разу не уронил достоинство царского рода. Единственное, чего не понимал молодой кентавр, почему боги создали людей-коней только одного пола, обрекая их на вечные поиски подруг? "У кобыл есть жеребцы, -рассуждал он, -- у женщин мужья. А мы?"
      -- Я знаю, о чем ты думаешь. - Хирон потрепал сына по длинным вьющимся волосам. - Мы - сила земли - и должны отдавать ее другим существам, будь то лошади или люди. А не сохранять в своем роду. Когда ты льешь семя к корням дерева в священной роще, то через некоторое время дриада приносит маленького кентавра. Если это была липа, жеребенок родится гнедым, если ясень - вороным.
      Хиронид посмотрел на себя. Его темно-гнедые бока сочетались с вороными ногами, черными волосами и хвостом.
      -- Извини, -- усмехнулся вожак, -- Я немного не рассчитал. Там липа и ясень росли в обнимку друг с другом. Поэтому у тебя две мамы - нимфы Филира и Мелия. Я думал будет пара малышей. Но зато ты вон какой рослый!
      Хиронид довольно хмыкнул. Он знал о своих достоинствах, но еще больше гордился отцом, мудрым Хироном. Не зря к нему за советом люди и нелюди приходили за сотни верст. Счастье, что табуном управляет такой вожак!
      -- Ты поедешь сегодня с нами? - Хиронид раздумывал, стоит одевать браслеты еще и на руки или ограничиться ногами?
      -- Не надо цеплять на себя все золото, которое есть в доме, -посоветовал отец. - А то другие подумают, что ты выставляешься.
      Хиронид вернул украшения на дубовую ветку.
      -- Тебе ведь и без побрякушек есть что показать. - вожак ободряюще хлопнул сына по плечу. - Да, я поеду, но не знаю, приму ли участие в игрищах. Может, просто посмотрю со стороны. Я ведь уже не молод.
      Хиронид удивленно воззрился на отца. По его мнению, вожак был еще очень и очень... Многим молодым стоило позавидовать. Крепкие ноги, густая грива, правда кое-где начинавшая седеть. Великолепный белый окрас, который с годами лишь приобрел серебристый оттенок.
      Хирон прекрасно понял ход мыслей сына и, довольно усмехаясь, огладил бороду.
      -- Не все так просто. - сказал он. - Я уже не тот. И если ты хочешь подтвердить свое право после меня занять место вожака, тебе придется потрудиться сегодня на празднике и показать остальным, что ты, как и я когда-то, можешь покрыть три раза по девять.
      Молодой кентавр присвистнул.
      -- А лучше девять раз по девять, -- усмехнулся отец, -- Но такое получалось только у нашего великого предка Иксиона. И то, я думаю, это легенда.
      -- А ты? - робко спросил Хиронид. - Неужели так много?
      -- Да, -- сурово кивнул вожак, -- Только так ты докажешь остальным, что сильнее них. Еще прошлой весной я мог. Но годы. - он развел руками и ободряюще улыбнулся сыну. - Не робей, у тебя все получится. Я подскажу тебе один секрет.
      Хиронид настороженно повел ушами.
      -- Не пей пива! - расхохотался вожак. - Особенно с суслом. Оно отягощает желудок и давит на мочевой пузырь. А тебе о другом надо будет думать. Чем больше пива выпьют твои соперники, тем выше твои шансы.
      * * *
      Дорога к холму Кобыльеголовой Матери была, как и все дороги на праздник, веселой. Она вилась мимо косогоров с осенней пожухлой травой, в которой нет-нет да и вспыхивали яркие лиловые глазки горицвета, белая лебеда и желтый чебрец.
      Хиронид любил степь больше лесов и предгорий, где обычно прятались кентавры. Ему нравился холодноватый воздух, который уже воцарился на равнине и делал путешествие не таким утомительным.
      Табун вышел в полдень. Белое тусклое солнце светило через пелену облаков, не припекая спину. До места кентавры рассчитывали добраться лишь к вечеру, миновав два водопоя на топких берегах Гипаниса.
      Холм лежал недалеко от деревни торетов. Эти кочевники кружили вокруг него, словно раздумывая, стоит ли окончательно оседать на земле. Они держали огороды, и с каждым годом распахивали все больше полей под ячмень.
      Кентавров это отнюдь не радовало. Святилище могло пострадать, оказавшись в центре суетной людской толчеи. А ведь именно на этом холме герой Иксион сошелся с Великой Матерью в образе Белой Кобылы, от чего на свет и произошли кентавры. Другого такого места не было ни по эту, ни по ту сторону пролива и даже за морем!
      Кентавры из рода Хирона уже давно выгнали бы надоедливых людей и вытоптали их посевы, если б не дружелюбные женщины-торетки, всячески привечавшие мужчин-жеребцов и умевшие направить распашку полей в сторону от холма Кобыльей Матери.
      Хиронид подумал, что в прошлом году в это же время земля уже была прихвачена морозцем, поэтому стук копыт слышался громче, чем сейчас. Гулкая дробь сотрясала тогда свод земли и заранее предупреждала женщин о приближении гостей.
      "Ничего, -- усмехнулся Хиронид, -- Мы будем сюрпризом". Он попытался вспомнить лица тех, с кем ему сегодня предстояло встретиться, но ничего не вышло. Кентавр сразу же забывал их после праздников на полях, где его сородичи скакали и кувыркались, напившись крепкого ячменного пива. Хиронид получил самое утонченное воспитание, какое только мог дать сыну мудрейший среди кентавров. Он много путешествовал и побывал даже в Пантикапее чудесном городе за зеленой водой, где сходятся все дороги. Но неизменно возвращался в открытую четырем ветрам степь у Кобыльего холма, потому что только здесь чувствовал себя дома.
      Вожак скакал впереди, на его кудлатой голове светился широкий золотой обруч. Он хмуро смотрел по сторонам, и рядом с ним притихали даже самые развязные, прыткие на язык жеребчики. Хиронид бежал справа от отца и с неудовольствием прислушивался к разговору молодых кентавров из табуна. Это были мохноногие кони, кряжистые и низкие в холке. Кем были их матери? Под каким кустом бузины их нашли? Во всяком случае ни один порядочный человек-конь не признавал своего отцовства. Они не умели держать себя в узде и хвастались тем, что запросто посещают деревенских кобыл.
      -- Тебе не обскакать меня сегодня. - бросил Хирониду верховодивший среди них Фол. Рыжий жеребец, чьи конопушки с человеческой спины плавно переходили в яблоки на конской шкуре. - Меня хватит на всех баб, которые там собрались!
      -- Если они вообще захотят к тебе подойти. - холодно возразил сын вожака, смерив соперника презрительным взглядом. - От тебя на стадию разит стойлом.
      Фол вспыхнул.
      -- Попридержи язык, чистоплюй! - взвился он. - Сегодня я перед лицом Кобыльей Матери докажу, что больше тебя достоин водить табун.
      Хиронид снисходительно хмыкнул. Он знал, что в споре за царское место ему еще придется схлестнуться с Фолом. Но сын мудрейшего из кентавров был готов, если надо, силой доказать свое право на власть. Как иначе объяснить безродному молодняку, что для царского обруча нужен не только мощный крестец, но и умная голова?
      Вид облизанного недавними дождями холма положил конец перебранке. Учуяв сытный запах разогретого ячменя, кентавры поскакали быстрее.
      Женщины уже готовили пиво. Сусло поднималось такое густое, что пить можно было, только проткнув его соломинкой. Торетки разливали напиток в большие неглубокие тазы и весело перекрикивались, помахивая цветными платками, чтобы сбить мутную пену.
      Многие уже подоткнули узкие кожаные платья и вошли в воду, чтоб вымыться перед появлением гостей. Шест на холме с воткнутым кобыльим черепом был весь увит пучками травы и поздних цветов. Последняя радость перед наступлением холодов. Последнее веселье. На долгую-долгую зиму.
      Кентавры появились сразу из-за поворота дороги. Они миновали балку и теперь въезжали на склон. Кое-кто еще перебрасывался шутками, но большинство, завидев женщин, забыли о товарищах и ринулись вперед.
      Их встретили с радостью и без опаски. Торетки окружили рослых жеребцов. Гнедые, чалые, каурые и пегие спины замелькали среди всплесков платков и блеска манист. Женщины поднимали глиняные чаши, и каждая подносила веселого зелья тому кентавру, с которым хотела начать праздник, его право было принять или поискать другую подательницу пива. Однако все знали, что началом скачки не завершатся, и редко отказывали первой встречной. Для этого она должна была выглядеть страшнее смерти, а такие сидели дома, ибо вид уродства оскорбляет Великую Мать.
      Хиронид увидел, как отец взял чашу из рук одной знакомой вдовы и отправился с ней за ближайшую каменную россыпь. Теперь молодой кентавр мог чувствовать себя свободно. Он принял глиняную плошку с пивом у подошедшей девушки, но не стал пить, лишь слегка лизнув языком сусло. Хиронид подхватил спутницу под колено, усадил себе на спину и двинулся медленно объезжать холм, рассчитывая на каждом кругу подбирать новую подругу.
      Ему удалось сделать это четыре раза. Уже после третьего поворота вокруг шеста с лошадиным черепом, спуская на землю слегка усталую разрумянившуюся спутницу, кентавр заметил, что соплеменники сильно навеселе. Хмельные и разогретые играми, они скакали по полю, махая хвостами. Поймав избранницу, жеребец беззлобно кусал ее зубами за плечо и, подхватив за талию, забрасывал себе на спину. Редко кто из порядочных гостей устраивал свалку на глазах у всех. Зато молодой охлос Фола веселился там, где нагонял беглянок. Невежи прижимали тореток к земле и наскакивали на них, как на кобыл, не слушая никаких возражений.
      Впрочем, крестьянки, кажется, были довольны. Их жаркие объятья с Фолом и его товарищами показались сыну вожака более страстными, чем церемонные поцелуи с ним самим. Хиронд яростно взревновал и, распустив хвост по ветру, пустился вскачь, издавая призывное ржание. Он подхватил первую попавшуюся тетку и завалил ее у всех на глазах, чтоб потом никто не мог обвинить его в слабости или недостатке желания.
      Баба завопила благим матом. Юбка на ее толстом заду лопнула, как кожа на барабане, а сама она изловчилась и треснула Хиронида по морде глиняной чашкой. Огорошенный и измазанный суслом кентавр вынужден был отпустить жертву. И тут же услышал над ухом насмешливый голос Фола.
      -- А говорил, что от меня пахнет стойлом! Тебя женщины и близко не подпускают. Сосунок!
      Униженный сын вожака поднялся на ноги и, слабо огрызаясь в ответ, побрел к реке. Надо было смыть липкую пивную пену, быстро стягивавшую кожу клейкой пленкой.
      -- Иди, иди, ополоснись!
      -- От тебя воняет бабьим страхом!
      -- Кобылы этого не любят!
      Хиронид готов был повернуть и зубами вцепиться в шею первого же попавшегося жеребца, но сдержал себя. Праздник еще не окончен. Вся ночь впереди. Не повезло сейчас, повезет позднее. До утра он сделает три раза по девять. Или даже девять раз по девять, так они его разозлили!
      Миновав топкий берег, кентавр погрузился в реку. Вода оказалась уже холодной. Пока она касалась ног и боков, все было в порядке, но стоило нескольким каплям брызнуть на голую кожу живота, как Хиронида пробрал озноб. Осень, что поделаешь? А ведь оттирать от сусла пришлось именно человеческие части тела: руки, шею, лицо. Кожа пошла знобкими пупырышками. От холода он даже обмочился. Хорошо, что за высокой стеной камыша никто не видел.
      Да и темнело. Здесь у воды еще можно было различить гаснущий лазоревый край неба. А у холма костры спорили с хрупкими сумерками, и вокруг них все уже казалось ночью. Хиронид выбрался из воды, встряхнулся и пошел на веселый шум голосов. Сухой камыш шуршал вокруг него на легком ветру. Кентавр совсем успокоился и хотел еще немного постоять на берегу, вглядываясь в усыпанный рыжими огоньками холм.
      Вдруг ему показалось, что веселье стало через чур беспорядочным. Кентавры и танцевавшие с ними женщины метались среди костров, не ища, а отталкивая друг друга. Многие падали. Крики, доносившиеся до берега, были не хмельными, а испуганными.
      Хиронид насторожился, чуть-чуть вышел из своего укрытия и вытянул шею, стараясь рассмотреть, что же именно происходит. И тут кентавр различил лишние фигуры вокруг холма - не женщины и не соплеменники - они прятались за камнями и осыпали собравшихся стрелами. Не в силах наблюдать за этим Хиронид тревожно заржал, предупреждая своих об опасности, но было уже поздно. Его мало кто мог услышать. Кентавры метались по подолу холма, хмельные, спотыкающиеся, не способные далеко убежать в поле.
      Хиронид видел отца, удивленно поднявшего голову из-за куста бузины, за которым обхаживал очередную подружку. Старый вожак тут же получил несколько стрел в шею. Кентавр в ужасе заржал и бросился к отцу. Вокруг него немедленно засвистели стрелы. Они обязательно угодили бы в цель, если б обезумевший от отчаяния Хиронид не бежал быстрее ветра. Он еще надеялся подобрать отца и унести его в ночную степь.
      Но когда кентавр добежал до кустов бузины, то увидел, что царь Хирон лежит без движения, прикрывая собой случайную подругу, из тела которой тоже торчало несколько стрел.
      Мертвый вожак не мог собрать табун, не мог показать, куда бежать, как спасаться. Сын попытался сделать это за него. Он снова заржал. Теперь ему ответили. Несколько молодых кентавров спешили с разных сторон. Все это был охлос, обезумевший от страха. Они инстинктивно подчинились Хирониду, будто и не было недавних насмешек. Никто и не вспомнил о Фоле. Сын царя первым заметил его в отдалении у камней. Он бежал как-то странно, приволакивая сразу обе задних ноги.
      Они никогда не были друзьями. Но и бросить его Хиронид не мог. Он подскакал к Фолу, перекинул его руку себе через плечо и потащил жеребца в степь. Тот жутко нализался и шел зигзагами. Стрелы свистели вокруг все чаще.
      -- Давай! Давай, Фол! Скорее! - торопил его Хиронид.
      Вдруг кентавр споткнулся на ровном месте, полетел через голову и растянулся на земле, не подавая признаков жизни. Теперь молодой вожак видел то, что укрывалось от него раньше. Соперник вовсе не был пьян, весь его правый бок был утыкан стрелами, как кочка гусиным луком, а из крупа торчал дротик, разворотивший Фолу половину бедра.
      -- Беги! - слабо проржал он. - Там люди, много людей!
      Больше оставаться рядом с умирающим Хиронид не мог и припустил в степь, надеясь, что ночная мгла укроет его. Не тут-то было. Люди оказались хитрее. На лошадях мужчины вышли в поля и отрезали кентаврам дорогу к отступлению. Они привычно сгоняли их, как скот с пастбища. Помимо свиста стрел, в воздухе раздались новые звуки. Хиронид раньше никогда не слышал щелканье пастушьих бичей и не чувствовал, как тревожен запах сыромятной кожи, доводивший все конское естество кентавров до дрожи.
      Справа люди накинули арканы на шеи двух жеребцов. Хиронид шатнулся влево, не разглядев, что там всадники уже растягивают сеть, он запутался в ней всеми четырьмя ногами и рухнул, не сделав пары шагов. Вокруг него заплясали чужие лошади, от них волной исходил запах страха, и Хиронид сразу понял, что боятся они своих седоков. Ему тоже было чего бояться. Сквозь ременные ячейки сети он хорошо видел, как вырвавшихся в степь кентавров перестреляли из луков. В живых оставили только тех, кого смогли поймать и стреножить - его и еще пару молодых жеребцов из табуна, низкорослых простаков, которыми люди завладели без особого труда.
      Их заставили встать и на веревках потащили обратно к холму. Какой-то рыжий на кобыле разъезжал среди разметанных костров. Другие палками отгоняли истерично кричавших женщин от тел кентавров. Мертвые лежали тут и там. Копыта Хиронида то и дело оскальзывались в крови. У него было темно в глазах. Раньше люди так никогда не поступали, и кентавр не мог понять, почему поступили теперь?
      Они всегда были рады гостям. Вернее из женщины. Их женщины? Эта мысль впервые пришла ему в голову. Он вдруг осознал, что почти никогда не видел мужчин-торетов, хотя деревня была близко. Теперь они вырвались на волю и готовились разнести весь свет!
      Кентавр ступал, спотыкаясь на изрытой копытами земле. Еще час назад здесь было очень хорошо. Но теперь те, кто вспахивал своими боками поле, коченели на нем безжизненными грудами.
      II
      Радка поправила кожаный пояс и вышла на улицу. Стойбище арихов, куда она приехала заплатить выкуп родичам убитой Псаматы, располагалось на краю неширокого, поросшего камышом лимана. То и дело над холодной водой взлетали утки, еще не покинувшие родных мест, и люди вволю могли охотиться на них, чтоб засолить жирное мясо болотной дичи в прок. Его неприятно было жевать, в отличие от тонких полосок конины, но брошенное в котел, оно, как баранина, давало обильный бульон.
      На дорогих царских харчах в Горгиппии Радка уже отвыкла от простой еды своих соплеменников и сейчас едва ли не с отвращением смотрела, как хозяйки старательно моют выпотрошенные лошадиные кишки. "Когда я стала такой чистоплюйкой?" В детстве она не раз делала подобную работу сама, не говоря уже о том, что светлила волосы конской мочой с пеплом.
      Сейчас десятница смотрела на происходящее совсем другими глазами. Она ли бегала по такому же стойбищу в короткой кожаной рубахе, подол которой был вечно грязен от овечьего навоза? Ей ли в детстве вплетали в косы бубенчики, чтоб она, как козленок, не отбилась от других малышей и не потерялась во время перекочевки?
      После жизни бок о бок с греками, которые ухитрялись зимой и летом носить одежу из разных тканей, Радка видела, как бедны сородичи. Они жадно глазели на ее бронзовый акинак и обшитый бляшками пояс. Мягкие сапожки-скифики приводили их в восторг, хотя у самих было достаточно кожи, чтоб обуть всю степь!
      Среди этой нищеты вира, привезенная убийцей Псаматы, оказалось более чем достаточной, чтобы удовлетворить род. Золото и бронзовое оружие произвели на дочерей задиристой поединщицы сильное впечатление. Но как ни простодушна была Радка, она все-таки почувствовала, что ее щедрость - не единственная причина, по которой сородичи Псаматы так легко согласились закрыть глаза на убийство. В стойбище что-то происходило, люди шушукались по углам, обсуждая какие-то недавние события у Кобыльего холма, к месту и не к месту поминая торетов - родное племя Радки.
      Десятница так и не могла решить: потому ли ее не трогают, что она служит Тиргитао или потому что она торетка, а тореты только что выкинули нечто такое, о чем никто не решается говорить вслух.
      Подозрения всадницы еще больше возросли, когда похороны Псаматы прошли по недостойному ритуалу. Поединщица была богата, имела не меньше десяти рабов и больше 50 голов крупного скота, не считая овец и коз. По договору ее посещали мужчины из четырех хороших семей, каждый из которых, конечно, имел еще жен в других родах, но ни одной столь состоятельной и знаменитой. Кто-то из них - наиболее бедный, а главное младший в своей семье - должен был отправиться вслед за Псаматой к Великой Матери. Но они предпочли столкнуть под насыпь чужака...
      -- Я не верю, что этот общипанный воробей убил Псамату! - разорялся старший из мужей покойной Барастыр. Его голос звучал из-за войлочной стены юрты, в которой лежали сосновые сани с грузным телом покойной. - Это была нечестная драка, ее обманули и зарезали.
      -- Побойся Кобыльеголовой. - возразил другой по имени Хумай. - Сани легкие, как перышко, а если б Псамату убили предательски, тело камнем тянуло бы их к земле.
      -- Все женщины подтвердили, что поединок был честным. - Раздались голоса. Вира уплачена. И кончим с этим!
      -- Она просто была пьяна и сама напоролась на нож. - последняя реплика принадлежала рослому невольнику-греку в черной бараньей безрукавке. - Это видно по характеру ран.
      Прежде он был воином и с ним никто не стал спорить. Ведь даже Барастыр кипятился для виду. Он давно уже сладил со старшей дочерью покойной, Багмай и, если б удалось доказать, что Псамату убили в нечестной схватке, ее имущество полностью досталось бы роду, а не Радке-победительнице. Таков был древний закон, и его не осмелились бы нарушить открыто.
      Но и победительница должна была знать честь. После выплаты виры она, конечно, могла угнать стада. Но далеко от деревни родичи покойной ее не отпустили бы. Поэтому Радка в ожидании обещанной помощи от Бреселиды старалась как можно меньше злить арихов и не задевать ни чьих интересов. Она пыталась вообразить, как поступила бы на ее месте подруга - Радка считала сестру царицы очень умной. Не даром среди меотянок рассудительность Бреселиды вошла в поговорку.
      Сидя с родными убитой за одной воловьей шкурой и преломив с ними несоленый поминальный сыр, Радка так разделила имущество Псаматы, которому теперь считалась хозяйкой. Вира за смерть - всему роду. Это правильно, это одобрили все. Юрты, повозки, оружие, сбруя, медная посуда и греческая керамика, половина скота и большая часть рабов - старшей дочери убитой Багмай. Это тоже пришлось по нраву почти всем, кроме младших сестер Псаматы, считавших себя в праве поспорить за скот. Но им Радка отдала половину из той половины, что у нее осталась, и шум улегся.
      Две рабыни-лучницы, которые ходили с Псаматой в походы, должны были, по мнению Радки, получить свободу. И на это никто не возразил. Тем более что самих женщин в стойбище не было. Они еще из Цемеса ускакали в Горгиппию, предложить свои услуги Тиргитао. Вернись лучницы вместе с останками госпожи на родину, их потянули бы на погребальный костер.
      А вот старшая ключница Асай, когда-то бывшая нянькой Псаматы и носившая на поясе медные отмычки от всех ее сундуков, обязана была сопровождать хозяйку в загробном мире. Ее слезящиеся, красные, как волчьи ягоды, глаза недобро посматривали на Багмай. Та могла бы возразить, но промолчала, припомнив, как старуха била ее по рукам, когда она таскала у матери то золотую монисту, то заморские краски для лица. Асай сняла свои ключи и с поклоном передала их новой хозяйке. Щеки Багмай надулись от гордости.
      Трудно было еще больше угодить роду покойной, но Радка сделала это, пожертвовав весь оставшийся скот Псаматы, как подношение богам на погребальных торжествах.
      -- Богатые дары и благочестивые поступки. - изрекла Сенатай, верховодившая в стойбище и носившая титул Матери-Хозяйки. - Ты показала, что лучницы Тиргитао щедры и достойны гордости своих родов. Будешь ли ты присутствовать на погребении?
      Тут Радка, повинуясь старому обычаю, попросила у Багмай права вместе с ней зажечь костер покойной. Все сидевшие в шатре закивали головами, оценив учтивость гостьи.
      -- Уступишь ли ты мне право зажечь с северной стороны? - спросила Багмай, соревнуясь в любезности с убийцей своей матери. Она не испытывала к Радке никакой злобы. Ведь если б не десятница, ей еще долго пришлось бы ждать наследства, и еще не известно, что уделила бы дочери Псамата по своей воле. А так эта добрая женщина отдала Багмай все, чем завладела, и даже не потребовала, чтобы старший муж покойной, по закону гостеприимства, разделил с ней ложе. Барастыр нужен был Багмай самой. Только Кобылья Мать знает, когда они смогли бы видеться открыто, если б Псамата все еще была жива.
      -- Я зажгу с юга, -- согласилась Радка, уступая "пострадавшей" более почетное место.
      -- Завтра нам всем крышка! - слышала она вечером из-за стены шатра горячий шепот Асай. Старая ключница смущала рабов, ночевавших снаружи под тростниковым навесом. - Эта девка из всадниц Тиргитао никого не захотела взять себе. Стало быть под нож.
      Две женщины испуганно взвизгнули, заплакал мальчик.
      -- Прекрати пугать людей. - раздался раздраженный мужской голос.
      Радка уже слышала его сегодня и была уверена, что он принадлежит тому самому пантикапейцу, который сказал, что Псамата сама спьяну напоролась на нож.
      Всадница повернулась в сторону говоривших. На улице под навесом горела пара масляных ламп. Сквозь льняной полог, опущенный над входом в юрту были видны силуэты рабов.
      -- Будто тебе самому не страшно, Левкон! - фыркнула ключница. Завтра кинут жребий, кому провожать хозяйку. - У тебя-то поджилки не трясутся?
      -- Мне все равно. - отрезал пантикапеец. - А вот тебе, старая, так и так помирать. Чего ты-то слюнями исходишь?
      Асай злобно сглотнула.
      -- Говорила я Псамате, чтоб выгнала тебя зимой в степь волкам на поживу. Уж больно ты заносчив! - она повернулась к остальным. - Это молодость не боится умирать. А моим старым костям еще хотелось бы погреться на солнышке. Вот как скует нас земля, да поползут червяки...
      Дети завизжали. Радка видела, как Левкон протянул руку и без всякого почтения отвесил старухе подзатыльник.
      -- Я сказал тебе, не пугай людей.
      -- Но кому-то надо сопровождать хозяйку! - взвизгнула ключница. Почему не тебе?
      Левкон с досадой сплюнул.
      -- Пропади ты пропадом, кликуша!
      -- Или мальчику. - продолжала шамкать Асай. Она, как видно, не собиралась молчать в последнюю в своей жизни ночь. - Наш пастушок вполне подойдет.
      Тот уже ревел в голос.
      Левкон встал и угрожающе надвинулся на старуху. Асай с неожиданным в ее возрасте проворством увернулась от руки грека и выкрикнула ему уже с другой стороны навеса:
      - Вот если б девка Тиргитао разделила с тобой ложе, ты перешел бы в ее собственность, и завтра на тебя не бросали бы жребий!
      Ее голос сорвался на самой высокой ноте, потому что мужчина охватил Асай за шею и несколько раз смачно ткнул лицом в деревянное корытце, где с ночи размачивали овес для каши на завтра.
      -- Дурак, -- обиженно шамкала старуха. - Иди подвернись ей под бок, пока не поздно.
      Радка видела на пологе черную тень от его профиля и внутренне ежилась. Она лежала в чужом шатре и чужие люди обсуждали ее так, словно имели на это какое-то право. Всадница вновь повернулась на другой бок, щеки у нее пылали. А вдруг он и вправду войдет? Что она будет делать? Что ему скажет? Вернее не скажет.
      Кол встал у десятницы в горле и тошнота, подкатившая к кишкам, заставила голову кружиться. Это был страх. Панический ужас, который Радка испытывала перед мужчинами. Она не терялась ни в поле, ни в лесу. В бою Бреселида могла всегда положиться на подругу. Но эти здоровенные лбы вызывали у нее...
      Во всем виноват проклятый Ганеш! Что б псы выели его кишки!
      Радка была дочерью Матери-Хозяйки в стойбище тиоретов. Когда та умерла, хозяйкой стала сестра покойной. Сначала все шло хорошо, но когда Радка немного подросла, на нее стал заглядываться любовник тетки по имени Ганеш. Щипал за пятки, подстерегал у стогов и телег. Тетка заметила неладное, ей стоило лишь бросить на Ганеша косой взгляд, и он испугался, что Мать-Хозяйка снова прогонит его в мужской дом на краю деревни. А порядки там были суровые.
      Чтоб доказать, что он совершенно равнодушен к Радке, Ганеш однажды избил ее деревянным ведром. Тетка выглянула из землянки на крик, да так и осталась в дверях. Она стояла и смотрела, а Ганеш был на смерть перепуганную 12-летнюю соплячку, которая нечаянно плеснула ему воды на ногу.
      Наконец, она вырвалась и, не помня себя от страха, побежала в степь. Пока вокруг мелькали лоскутки полей, девочка боялась даже оглянуться, а остановилась, только когда рухнула без сил в жесткую траву.
      Там на нее случайно наткнулись кентавры во главе с Хироном. Они ехали мимо деревни торетов на север в гости к сородичам. Царь Хирон хотел оставить у них на время сына: кентавры считают, что юношам полезно путешествовать. Будь на месте мудрейшего и благороднейшего вожака какой-нибудь охлос из табуна, девочке не поздоровилось бы. Но царь Хирон и его спутники повели себя с доброжелательностью истинных потомков Иксиона. Они подобрали, умыли и накормили Радку, а когда она немного освоилась, терпеливо выслушали ее сбивчивый рассказ.
      -- Тебе нельзя возвращаться к своим. - покачав головой, сказал Хирон. - Тебя убьют. Если не Ганеш, то твоя тетка.
      -- Что же мне делать? - разрыдалась девочка. - Куда я пойду без рода.
      -- Род не стена. - царь намотал на палец длинную прядь своей гривы и вытер Радке слезы. - Не все выживают в нем, и не каждый умирает без него. Ступай на юг в Горгиппию служить царице Тиргитао. Но чтобы тебя взяли в войско, ты должна хорошо стрелять и хорошо ездить верхом. Я научу тебя, если хочешь. - вожак уже усаживал девочку себе на спину, и никто из приближенных не посмел возразить против ее присутствия в табуне.
      С тех пор утекло много воды, но Радка по прежнему боялась мужчин и не боялась кентавров.
      * * *
      -- Какой красавец! - Ганеш с восхищением охлопал Хиронида по нервно ходившим потным бокам.
      Кентавр дико заржал, шарахнулся в сторону и выкатил на обидчика круглый кровавый глаз.
      -- Тихо! Тихо! - мужчина потянул за длинный повод и с силой дернул его вниз, чтоб успокоить лошадь.
      Но кентавр опустил голову и щелкнул зубами у самых пальцев Ганеша. Торет с бранью отдернул руку и тут же оходил Хиронида хлыстом по ребрам. Тот взвился на дыбы.
      -- Брыкливый жеребчик. - мужчина сплюнул на землю ржавой слюной. Оказывается от неожиданности он слишком поспешно отдернул ладонь и сам себе съездил по зубам. - Злобная тварь! - Ганеш изловчился и хлестнул кентавра по морде. - Но я тебя объезжу. - добавил он, с удовольствием глядя на алый рубец, расплывавшийся на щеке человека-коня. - Этих в стойло! - крикнул он своим подручным, указав на стреноженных и притихших сородичей Хиронида. Годятся только, чтоб сохой землю шкрябать. - Ганеш смерил презрительным взглядом их низкие холки. - А этот будет у меня кобыл крыть. И на таких конях мы дойдем до Пантикапея!
      В этот момент Хиронид вывернулся из рук державших его мужчин и обеими передними ногами ударил в грудь конюха с рваным ухом, который как раз подходил справа. Дальше он перескочил легкую ограду из березовых шестов и помчался по деревне, сшибая всех на своем пути.
      За низкими домами со стенами из нарезанного дерна мелькали голые черные поля. Потом степь. Сколько раз она играла с беглецами злые шутки. Казалось, вырвешься за пологие холмы, как волны большого желтого океана, подступавшие к зимнику, и все - свобода. Где там! У приземистой кузницы на краю деревни, под самым шестом с коровьим черепом его и схватили. Да и выскочи кентавр в степь, голые поля хорошо простреливались из лука.
      Стреножив и накинув Хирониду на голову неудобную конскую уздечку, тореты повели его обратно к конюшне. Деревня была безлюдной, пережитое вчера побоище у холма Великой Матери тяжело подействовало на ее обитателей. Женщины отходили от недавнего страха, понимая, какое святотатство случилось этой ночью, но не смея возразить более сильным мужчинам.
      Их действительно было многовато. Хиронид насчитал человек 40 на деревню в 150 - 200 жителей. Старики не в счет, дети тоже, а женщины разумно предпочли признать свершившийся факт перехода власти в материнских родах к сыновьям и братьям. Они были слабее и ни откуда не ожидали помощи.
      Как ни странно почти никто в деревне не погиб, если не считать кентавров. Мужчины взяли управление почти мирно. В отличие от горных родов, где, говорят, вырезали до половины стойбища!
      Все эти слухи раньше казались Хирониду нелепыми. Кто может покушаться на раз и навсегда установленный порядок жизни? Разве не глупо листу идти против дерева? Осенью его сорвет ветер, а весной он снова вырастет на той же ветке. Если, конечно, ствол не засохнет! Местные же мужчины сами рубили корни своей жизни.
      И откуда такая ненависть к ним, кентаврам? Разве не кентавры воплощают мужскую силу Земли? Или эти двуногие завидуют, догадываясь, что настоящая мужественность досталась не им?
      Во всяком случае они были необыкновенно грубы. Прямо-таки выпячивали свою грубость! Не вели, а тащили, не поворачивали за узду, а дергали, не подталкивали, а пинали. Словно стараясь этим подчеркнуть свое господство. Да на него никто не покушался! Неужели их единственная цель - доказать ему, кентавру с прекрасной родословной, что он обыкновенная лошадь? Дел других нет? Вон кузница вся покосилась...
      Из ее дверей на молодого сына Хирона внимательно смотрел кто-то рослый. Выше человеческого роста и с четырьмя ногами. Боги! Оставив свой закопченный кров, к пойманному собрату заковылял старый лысый, как яйцо, кентавр с провалившейся спиной и разъезжающимися копытами. Хиронид не сразу узнал его.
      -- Несс? - не поверил он своим глазам. - Ты здесь?
      Он еще помнил весельчака Несса, служившего воспитателем у его отца и обожавшего щеголять медными подковами - тогда редкой людской новинкой, далеко не всем кентаврам пришедшейся по вкусу. Когда Несс пропал, говорили разное. Будто он сбежал в деревню к одной неуемной вдове, или утонул, переплывая после дождя реку. Оказалось, первые были правы. Но, во имя Кобыльей Матери, что с ним сделали люди?
      -- Тише, тише, мальчик. - Несс был в длинном кожаном фартуке, запачканном гарью. Он явно кузнечничал у торетов - занятие почтенное. Но вид старого жеребца не внушал радости. На шее Несса болтался медный ошейник, как у собаки, а копыта были в конец разбиты.
      -- Не нужно им сопротивляться, Хиронид. - сказал старик, протянув руку и коснувшись бока кентавра. - Они все равно сильнее. За десять лет мне так и не удалось бежать.
      -- Но говорили, ты живешь в счастье. - потрясенно протянул сын вожака. - С одной из здешних женщин.
      -- В счастье... -- горькая усмешка растянула беззубый рот Несса. Женщины. Люди. Они сначала выжмут тебя, как творог в тряпке, а потом, -- он повернулся к Хирониду боком, и молодой кентавр с ужасом заметил, что старик больше не жеребец.
      Сын Хирона слышал, что люди поступают таким образом с особо брыкливыми, агрессивными лошадьми. После чего мерин становится покладист, тих, готов работать и умереть на поле. Но Несс не лошадь!
      В глазах у Хиронида потемнело, ноги подкосились сами собой.
      -- Вот, вот. - подтвердил старик. - Я крыл здесь всех кобыл. Посмотри, какие у них теперь крупные лошади. Мои сыновья пашут им поля, я ковал каждого из них и даже не мог словом перемолвиться с собственными детьми. Потому что все они - лошади. - по морщинистым щекам Несса побежали слезы.
      -- Неужели твоя женщина, ну та, к которой ты ушел, не заступилась за тебя? - возмутился Хиронид.
      -- Моя женщина? - с горечью переспросил кентавр. - А какая из здешних женщин моя? Они увели меня весной с праздника под холмом, совершенно пьяного. Им нужен был кузнец. А я хороший кузнец. Вспомни, какие я ковал вам подковки.
      Хиронид обнял бы старика, если б у него не были связаны руки. После этой истории он разом перестал жалеть здешних женщин. Они были такими же злыми, как их сыновья и братья.
      -- Ну что, старик? - грубо окликнул Несса тот, что с рваным ухом. Уговорил родича быть попокладистее? А то мы знаем способ сделать его смирным, как кобыла.
      Дрожь прошла по телу Хиронида от шеи до хвоста. Все что угодно, только не это! Он высокородный кентавр и должен оставить настоящее потомство! Без людских и лошадиных примесей! Он последний в царском роду Хирона!
      Но, кажется, здесь этого никто не понимал. Двоих простаков из охлоса оскопили на следующий же день, чтоб потом увести на поля. Хиронид из-за стены конюшни слышал их крики и ржание.
      Старый Варуда громко восхищался тем, что хорошо выезженный кентавр может сам запрячь себя в плуг и сам распрячься, когда надо. Он ест мало овса и предпочитает человеческую пищу. Поэтому кентавров, как собак, можно кормить объедками со стола. Вообще, жалко, что их столько перебили. Нужно было поймать побольше и объездить. Очень полезное в хозяйстве животное!
      Ганеш оборвал кудахтанье старика.
      -- Если б мы взяли их побольше, -- отрезал он, -- эти твари в один прекрасный день перебили бы нас всех. Один этот чего стоит! Вон, вон, как косится! - торет полоснул Хиронида хлыстом по боку. Он никак не мог приучить его бегать по кругу на длинном поводе и носить уздечку, специально укороченную под "круглую морду кентавра". То, что эта морда ничем не отличалась от человеческой, ему по-видимому не приходило в голову.
      Несколько раз Хиронид видел у березовой ограды конюшни женщин, с которыми играл у холма. Они проходили мимо по своим делам и ненадолго задерживались посмотреть, как выезжают лошадей. Мужчины прогоняли их. Синдийки шли прочь, долго оборачиваясь через плечо и глазея на Хиронида с любопытством, но без всякого сочувствия.
      -- Надо его клеймить. - однажды сказал Ганеш, с неудовольствием глядя на жеребца. - Лошадь должна знать, кому она принадлежит
      -- Но я не лошадь! - не выдержал Хиронид.
      -- Старая шутка. - Ганеш и тот, что с рваным ухом заржали.
      На следующий день кентавра не без труда вытащили их конюшни.
      -- Этот урод своротил мне скулу! - вопил один из мужчин.
      -- А меня ударил копытом в пах! - возмущался другой.
      -- Ему зачтется. - Ганеш всем верховодил в деревне. Люди, кажется, именно его признали вожаком. Этого выбора Хиронид понять не мог. Неужели нужно найти самого подлого и крикливого, чтоб с наслаждением подчиняться его приказам? Но люди почему-то реагировали на окрик.
      Вот и сейчас Ганеш не стал подставляться под удары копыт испуганного кентавра. Он стоял в стороне у небольшого костерка, грел на углах какую-то железную палку и недовольным голосом понукал нерасторопных товарищей.
      Хиронид испуганно дергал постромки, сдерживавшие его. Двое торетов тяжело висели на узде, не давая ему повернуться. По знаку Ганеша, двое других вскочили кентавру на спину, вцепившись человеку-коню в гриву и в хвост, и стали изо всех сил тянуть их на себя. От резкой боли в глазах Хиронида потемнело и в этот момент пятый мужчина, разбежавшись, толкнул кентавра в бок. Тот упал, взбив копытами тучу пыли. Люди тут же накинулись на его ноги: правую переднюю вытянули вперед, на нее прыгнул Рваное Ухо. Три оставшихся стянули вместе ремнями. Хиронид пытался извернуться, сбросить врагов. Но ему удалось только приподнять голову, метя волосами песок.
      Ганеш вынул железяку из костра, она раскалилась до красна, а на утолщенном конце стала совсем белой. Крепко сжимая ее закопченной ветошью, мужчина подошел к кентавру и примерился. Хиронид закричал раньше, чем тавро коснулось его шкуры. Он не мог представить себе ничего более унизительного, чем клеймо хозяина на своем теле. Люди считали его своей скотиной, с простаками из табуна они обошлись еще хуже.
      Когда раскаленное железо впечаталось в круп, Хиронид издал протяжное гневное ржание. От шкуры пошел едкий дым, в воздухе запахло паленым. Ганеш держал клеймо минуту, не дольше, но Хирониду показалось, что он оглох от собственного крика. Боль не шла ни в какое сравнение с унижением.
      Кентавру не развязали ноги: в таком состоянии он мог покалечить любого. Просто оставили лежать у конюшни в пыли и сознавать непоправимое он больше не принадлежал себе. Он даже не пленник - скотина из стада торетов. Из стада Ганеша. Тот еще несколько минут постоял над поверженным врагом, сплевывая на землю шелуху от разгрызенных тыквенных семечек, потом ухмыльнулся, пнул Хиронида ногой и ушел вслед за остальными конюхами.
      Только вечером люди вернулись, чтоб развязать кентавра и загнать в конюшню. Ноги у Хиронида разъезжались. В стойле у него хватило сил доплестись до поилки и опустить в нее голову. Вода была теплой, с сильным привкусом меди.
      Кроме него в конюшне находилось еще пять лошадей. Они приветствовали собрата тревожным ржанием, а две кобылки попытались подойти поближе и добродушно пощипать Хиронида губами, но не нашли у него холки. Тот отогнал их коротким окриком. Странно, но они тоже не понимали, что он не лошадь.
      Утром вернулся Ганеш. Он был чисто умыт, а красный платок, замотанный надо лбом в тюрбан, украшала большая золотая бляшка со змееногой богиней. Прежде такие дорогие вещи полагалось носить только хозяйке стойбища, жрице Триединой Матери, которую синды называли Кал-ма и изображали старухой с высунутым языком и отрезанной человеческой головой в руках. Впрочем, теперь, как видно, она была не в чести, раз ее страшный лик красовался на лбу у мужчины, на чью голову, по старым обычаям, богиня имела полное право.
      -- Ну что? Попривык к ним? - ухмыляясь, спросил он у Хиронида, указывая на кобыл. - Твои.
      С его стороны это было широким жестом.
      -- Хороши, правда? Я хочу иметь от них крепкое потомство.
      Хиронид ляпнул, что для этого Ганешу придется покрыть их самому. И тут же получил хлыстом по морде.
      Как все кентавры он был упрям. На сухих фессалийских равнинах даже говорили: "Упрям, как стрелец". А стрелец - созвездие кентавра. Если этим мудрым образованным животным что-нибудь втемяшивалось в голову, они готовы были скорее разбить себе лоб, чем отказаться от заветной мысли.
      Вот и сейчас тореты вывели перед Хиронидом целых четырех кобылок одна другой игривее. Вон та соловая особенно хороша, даже хвост, как у него, плюмажем! Любой простак из табуна скакал бы от восторга до небес. А этот ни в какую. Его уже и так и эдак, и хлыстом, и овсом, и по одной за ограду запускали, и всех сразу.
      Кобылки были, конечно, в большой обиде. Кусались, ржали, подначивали. Соловая даже поднырнула у Хиронида под брюхом и попробовала выскользнуть между передними ногами жеребца, так чтоб он волей неволей наскочил ей на круп. Сообразительная крошка! Но это только усилило неприязнь кентавра. Он вспомнил о Нессе и подумал, что такая умная лошадь - явно из его потомства. Что ж, несчастного кузнеца они заставили, но он еще помнит о чести царского рода!
      -- Да что такое?! - в сердцах завопил Рваное Ухо. - Этот недоносок издевается над нами! Я сам уже готов к кобылкам пристроиться, а он ни в какую!
      -- Тише. - укоротил его Ганеш. - Тут у нас парень с претензиями. Под седлом ходить не хочет. Пахать тоже. - он намотал на руку узду и рванул ее на себя, так что Хиронид вынужден был повернуться в его сторону. - Будешь знать хозяйскую руку! - Ганеш взмахнул хлыстом. - Будешь, скотина, слушаться!
      Хиронид рванулся, встал на дыбы и, опрокинув торета, поволок его за собой по кругу. Он мог так и убить Ганеша, но самому жеребцу казалось, что ему никак не удается избавиться от навязчивого человека, повисшего у него на узде. Лошади пугливы, и кентавры при всем своем упрямстве тоже. Хиронид прижимал уши, храпел и скакал из стороны в сторону, еще больше пугаясь криков и брани конюхов.
      Стук копыт возле ограды был ответом на его жалобное ржание. У конюшни появился хромой старик Несс. Он бежал, припадая на все четыре ноги и выбивая копытами неровную дробь по гулкой, как барабан, дорожной глине.
      -- Оставьте его! Во имя Кобыльей Матери! - задыхаясь, кричал Несс. Это мальчик из хорошей семьи. Он не может сойтись с кобылой. Во имя Матери...
      Старик не договорил. Один из конюхов, которым уже изрядно надоела возня с Хиронидом, подхватил камень и, размахнувшись, запустил им Нессу в лоб. Кунтавр на мгновение застыл, издав удивленное ржание, а потом стал заваливаться на бок.
      -- Ты дурак, Шавшур! - рявкнул Ганеш, которому, наконец, удалось встать на колени, потому что потрясенный произошедшим Хиронид застыл, как вкопанный.
      Его карие с красноватым отливом глаза, не мигая, смотрели на глубокую вмятину во лбу старика и кровавый след на ребристом краю камня, к которому прилипли гнедые конские волосы.
      -- Ты дурак, Шавшур. - повторил Ганеш, с трудом поднимаясь на ноги. Все его лицо было в земле, а на ладони выступили багровые полосы от туго захлестнувшей ее уздечки. - Ты убил хорошего работника. Правда старого. торет сплюнул под ноги. - Но старый конь борозды не портит. Теперь нам нужен новый кузнец. - он перевел тяжелый взгляд на Хиронида. - В последний раз спрашиваю. - Ганеш кивнул в сторону кобыл.
      Сын Хирона покачал головой.
      -- Строптивая бестия. - мужчина тыльной стороной ладони отер губы. Займешь его место в кузнице. - он указал на Несса. - Как только оправишься.
      Ганеш сделал знак товарищам загонять кентавра в конюшню.
      * * *
      На следующий день с самого утра вся деревня арихов готовилась к погребению Псаматы. Рабы еще до рассвета ушли за поля в степь, чтоб выкопать глубокую яму в родовом кургане. Кузнецы стучали, не переставая, ведь покойной в том мире понадобятся сотни наконечников для стрел. Кроме того, каждый из сородичей должен был поделиться горстью своих. Все они по форме напоминали лист ивы, березы или елочку - такими стрелами нельзя убить в подлунном мире, но только ими и стреляют под землей в тени давно убитых животных.
      Женщины стряпали и пели, прославляя храбрость Псаматы, ее удачу в боях, ее сильных красивых дочерей, ее достойных мужей, счастливейший из которых сегодня вступит вслед за супругой в чертоги Великой Матери. Но это утверждение было лишь данью старине. Никто из мужей-арихов не собирался в подземное царство. Их роды одобряли разумное решение: зачем терять работника? И зачем ссориться с мужчинами, которых теперь так много? Никогда, подумала Радка, в ее деревне не совершили бы такого бесстыдного поступка в отношении Трехликой!
      То, что на костер возле госпожи взойдут не соплеменники, а рабы-чужеземцы, лишь подчеркивало отказ синдов следовать старым традициям. Однако в остальном ритуал был соблюден полностью. Ровно в полдень женщины перестали петь и разом заголосили. Они все еще возились по хозяйству: расстилали шкуры для пиршества, укрывали их тканями там, где предстояло сидеть наиболее почетным гостям, носили кувшины с вином и мехи с перебродившим кобыльим молоком, уставляли "стол" плошками. Но эта привычная работа не очень отвлекала их мысли от дружного речитатива, которым провожают покойную. То одна, то вторая начинала сетовать на потерю Псаматы, а остальные подвывали, выводя жалобные стоны и всхлипывая в конце каждой фразы.
      Четверо мужей Псаматы вынесли ее легкие сосновые сани, украшенные фигурками оленей, и потащили в степь. Впереди шла Багмай с домашними духами на руках. Смешные деревянные фигурки выглядели, как малые дети, прижавшиеся к новой матери. Следом за санями брели сестры покойной и остальная близкая родня, потом соседи, родичи мужей, слуги и рабы.
      Взглянув на них, Радка сразу поняла, кто будет сопровождать Псамату в царство теней. Как и уверяла злоязыкая Асай, жребий пал на пантикапейца. При виде этого рослого грека всаднице сделалось не по себе. Еще вчера она могла спасти его. Но Радку парализовал всегдашний страх, а он, как видно, был слишком горд, чтоб внять совету ключницы.
      Впрочем, сейчас раб мало что сознавал. И его, и старуху опоили крепчайшим отваром конопли на кобыльем молоке. Это средство действовало не сразу, сначала вызывая яркие жутковатые видения, а потом погружая человека в сон, мало отличавшийся от смерти. Говорят, у спящих почти пресекалось дыхание и даже удары сердца были едва слышны. Обычай требовал, чтоб слуги, сопровождавшие госпожу в иной мир, умерли от удушья. Их корчи в темной могиле символизировали муки нового рождения, когда ребенок из утробы матери лезет на свет.
      Подойдя к яме, процессия остановилась, причитания смолкли и стал слышен стук топоров. Четверо племянников Псаматы сколачивали ей деревянный шатер, на потолок которого после погребения сыпалась земля.
      Сани с телом покойной положили на высокую поленницу дров, в зазоры между которыми был предусмотрительно засунут сухой тростник. Багмай с горящим факелом в руках подошла слева. Радка - справа. Ветер в степи был хороший и огонь запылал сразу.
      Пока он горел, деловитые арихи в кожаных фартуках под руководством Матери-Хозяйки приносили вокруг него в жертву быков из стада Псаматы. Их мясо можно было жарить на том же костре, в котором горела покойная, ее любимая лошадь и две собаки. Особое уважение усопшей оказывал тот, кто вкушал жертвенной еды с ее огня. Но на всех желающих места не хватало, и потому по сторонам от погребального костровища были разложены огоньки поменьше.
      Арихи не считали нужным целиком превращать своих сородичей в пепел. Пусть прогорит бренная земная оболочка, а на том свете Трехликая оденет прибывших в новое платье, которое им уже не сносить вовеки. Поэтому пламя залили как только появился костяк. Обугленные останки Псаматы облачили в рубаху, расшитую бисером, и войлочный островерхий колпак. На почерневшей шее грозной поединщицы красовалась тяжелая медная гривна, окрученная золотой фольгой. Сморщенная кожа умершей, еще кое-где не сошедшая с рук, скрывалась под рядами широких браслетов. В ногах покойной поставили чашу с вином. А в пустые глазницы черепа вбили по длинному осиновому гвоздю, чтоб усопшая из могилы не могла увидеть своих врагов и отомстить - ведь вира уплачена.
      После этого Псамату перенесли на деревянное ложе в яме, вокруг него разложили погнутый акинак, расплетенную ногайку, исцарапанное бронзовое зеркало и пробитый шлем. Вещи портили, чтоб они, как и хозяйка, отправляясь в иной мир, были мертвы.
      Слева на полу поместили уже впавшего в сон раба-пантикапейца. В ногах - старую ключницу, которая еще бессвязно лопотала, но не понимала, где находится и только время от времени грозно выкрикивала: "Готовьтесь! Хозяйка едет!" От чего у многих мурашки пробегали по спине.
      У южной стенки склепа мужья Псаматы сложили кости коня и собак. Сестры, спустившись в могилу, расставили бронзовые котлы с погребальным мясом, амфоры с вином и плетенки лепешек. После их ухода спустилась Багмай и щедро усыпала пол наконечниками стрел.
      Потом над головой Псаматы натянули тканый полог, украшенный медными бляшками, а уже поверх него стали укладывать на края могилы продольно распиленные еловые стволы. На этот потолок накидали земли. Курган предстояло засыпать не сразу, а в течение нескольких дней. Пусть первый слой осядет и вдавит бревна как можно глубже. За ним пойдет второй, третий. У богатых семей бывало до девяти слоев. Под каждый из них бросались приношения. Будущей весной Багмай после паводка обязательно досыплет могилу матери и водрузит над ней камень.
      Хорошенько закопав покойницу, гости принялись за пир. Радка сидела по левую руку от Багмай. По правую поместился Барастыр, подчеркивая этим, что он никуда не собирается уходить из рода.
      -- Трудно встретить женщину, настолько великодушную, как ты. наклонившись к Радке, сказала наследница Псаматы. - Беда привела тебя в нашу деревню. Но знай: я благодарна тебе и отныне ты можешь обращаться к нашему роду за помощью.
      -- Сбудется по твоему слову. - Радка кивнула. - Но единственная помощь, которая мне нужна, это хорошая лошадь. Я хочу навестить родных. Наша деревня недалеко от Кобыльего холма.
      Всаднице показалось, что глаза хозяйки округлились.
      -- У торетов сейчас неспокойно. - сказала она. - Слухи приходят разные. Лучше б тебе остаться с нами. Или возьми охрану.
      Радка покачала головой. Какие бы льстивые слова не говорила сейчас Багмай, ее охрана в степи легко может повернуть оружие против убийцы Псаматы. Нет, она поедет одна, что бы там не болтали про торетов. Сколько она не была дома? Всадница начала загибать пальцы. Выходило пять лет. За это время и тетка, и Ганеш могли умереть...
      III
      Утром следующего дня Радка, все еще слегка хмельная, выбрала себе кобылку потише и пустила ее на север, оставив восходящее солнце по правую руку. Дорога казалась хорошо знакомой. Но память иногда играет злые шутки. Тропинки оказываются не в том месте и ведут не туда, расстояния то больше, то меньше, чем представлялось, а между двумя "соседними" холмами торчит третий...
      Рассчитывая въехать в родную деревню еще до полудня, Радка проплутала вдвое больше. Чалая кобыла была покладиста и понятлива, как собака, но и она диву давалась на всадницу, склонную по сто раз кружить вокруг одного и того же места.
      К тому же торетка нервничала. Как-то еще встретят ее дома? Кто из старых обитателей зимника жив? Может и ехать некуда? А завидев на краю деревни у кузницы щуплую фигуру Ганеша, Радка чуть не свалилась с седла. Она и не предполагала, что вид старого недруга вгонит ее в такой столбняк. Внутренний голос подсказывал ей: поворачивай лошадь. Но было уже поздно.
      Ганеш завидел приближающуюся гостью и, подбоченясь, воззрился на нее с видом хозяина здешних мест. И снова Радка подумала, как бы на ее месте поступила Бреселида? Она положила руку на меч и, беспечно откинувшись в седле, пустила лошадь шагом. Пусть не надеется, что напугал ее. Она -всадница Тиргитао, и этим многое сказано!
      Подъехав к столбам с рогатыми коровьими черепами, гостья молча уставилась на мужчину в красном тюрбане. Он тоже молчал. Но стоило ей тронуть бока лошади, чтобы объехать его, как Ганеш преградил дорогу.
      -- Ты кто и откуда? - голос звучал недружелюбно, а рука потянулась к поводьям.
      Но Радка не позволила ему схватить лошадь за узду.
      -- Не узнаешь меня, Ганеш? - всадница сама удивилась, насколько насмешливо и ровно звучит ее голос, копируя привычные нотки Бреселиды.
      Мужчина отступил на шаг и прищурился.
      -- Радка?
      Перед ним сидела в седле уверенная лучница в щегольских кожаных доспехах с медными бляшками, кованными явно не деревенским мастером, с дорогим пантикапейским оружием в золотых обкладках, с тремя легкими гривнами, закрывавшими шею не хуже нагрудника, с браслетами на смуглых руках и таким хорошим кипарисовым луком, торчавшим за спиной, что не оставалось ни малейшего сомнения - это всадница самой царицы и она требует к себе уважения.
      -- Узнал. - Радка хрипло рассмеялась. Ей стоило большого труда совладать с собой, и, если б не солнце, заставлявшее девушку щуриться, враг без труда прочел бы в глазах гостьи страх.
      Но сейчас Ганеш только диву давался, что эта круглолицая всадница с толстыми в руку косами, поседевшими от дорожной пыли, племянница старой Матери-Хозяйки стойбища. Тот длинноногий лягушонок, которого он чуть не убил ведром?
      --Так ты жива? Маленькая потаскушка! - к удивлению Радки, Ганеш расхохотался. - Ты стала еще красивее!
      Хлыст взвился сам собой, и всадница только потому удержала руку, что Ганеш, увернувшись, склонился перед ней в притворном поклоне.
      -- Что вы, что вы, госпожа, никто не хотел вас обидеть! Я по старой дружбе! - он все-таки перехватил ее кобылу под уздцы. - Идемте к дому. Весь ваш род будет счастлив приветствовать такую славную гостью.
      -- Тетка жива? - оборвала его Радка.
      -- Умерла прошлой весной. - Ганеш все еще кланялся и насмешливо скалил желтоватые острые, как у хорька, зубы.
      -- Кто же теперь Мать-Хозяйка?
      Мужчина замялся и неопределенно махнул рукой.
      -- Никто. - его лицо вдруг застыло, а глаза сузились. - Родами теперь правят сыновья. Так что поезжай-ка за мной, женщина, и не задавай лишних вопросов.
      -- Я лучница царицы! - Радка дернула поводья. Но со всех сторон к ним уже подходили мужчины. Они бесцеремонно разглядывали гостью, цокали языками и отпускали замечания на счет ее оружия. Женщины жались к домам, вид у них был испуганный.
      -- Я служу Тиргитао. - уже не столь уверенно повторила Радка.
      -- Это не важно. - снова оскалился Ганеш. - Ты вернулась к своему роду, и я, как отец, приветствую тебя.
      "Отец? Какой отец? Что он несет?" - всаднице на мгновение показалось, что все вокруг сошли с ума. Ей с необыкновенной ясностью открылась истина: они не выпустят ее отсюда. Именно потому что она от Тиргитао. Тореты не захотят, чтоб царица узнала об их делах.
      Оставалось лишь до поры до времени поддерживать игру и делать вид, будто не замечаешь самых откровенных угроз.
      -- Что ж. -- Радка кивнула и даже попыталась улыбнуться. Ее усмешка получилась не дружелюбнее волчьего оскала, но и этого было достаточно.
      Ганеш повел кобылу под уздцы по деревне. Из землянок посмотреть на диковинную гостью выбегали чумазые ребятишки, но матери криками загоняли их домой. У поворота дороги, на плетни, как головы врагов, были насажаны перевернутые горшки, а в пыли крутились собаки, стараясь зубами выкусать у себя блох. Радка хорошо помнила и этот плетень, и горшки, и псиный визг. Правда собаки уже были другие, но и они своим тявканьем рвали душу на куски.
      Нет, Радка не собиралась навсегда возвращаться домой. Не хотела даже думать об этом. Опять сырые ноги, голодные зимы и черная работа до рези в пупке. "Спасибо тебе, Ганеш! Ты и никто другой сделал меня всадницей! Подкинул с самого низа едва ли не на верх лестницы, где обретаются достойные люди!" Пускай ей могут снести голову в любой стычке, но пока этого не произошло, "маленькая Радка", "Радка-трусиха", "Радка-сирота" может сладко есть, горько пить и мягко спасть за царский счет, не трудя свои ладони ни чем, кроме кипарисового лука!
      Ей надо выбираться отсюда и поскорее! Права была Багмай: у торетов не спокойно. Видно, она, Радка, так и не научится верить людям!
      От рода ее матери Сармы осталось не так уж и много семей. На зимнике они жили в четырех длинных домах, плетеные стены которых были обложены дерном, а крыши закиданы вязанками камыша. Судя по тому, что в землянках было сейчас довольно свободно, многие еще не вернулись с кочевий.
      Молодежь позабыла Радку, а старики не успели толком запомнить: да, правда, была у Сармы какая-то дочь, но как звали и куда делась... Среди этих чужих людей всадница чувствовала себя неуютно. В тесном кругу сотни Бреселиды казалось куда проще. Там и была ее теперешняя семья. Радка с тоской подумала об "амазонках". Приедут ли они? Будут ли ее искать? Лучница погнала от себя тревожные мысли. Бреселида всегда держит слово.
      -- Не бойся, -- сказал ей Ганеш, указывая на родню. - Скоро они все признают тебя и будут слушаться. Если ты, конечно, захочешь. - от его назойливого смеха девушку передернуло. - Я-то тебя не забыл.
      Ганеш откровенно пожирал ее глазами.
      "Скотина!" - возмутилась всадница, но вслух сказала:
      -- Я устала с дороги, завтра поговорим, -- а чтоб обезопасить себя хоть на пару часов, добавила, -- Я вижу, нам есть о чем толковать. У меня тоже хорошая память.
      И пошла в дом.
      -- У нас женщины не ходят с оружием. -- торопливо окликнул ее в спину Ганеш.
      -- Разве это оружие? - с ленцой пожала плечами всадница, на ходу расстегивая пояс. С акинаком придется расстаться, чтоб не вызывать подозрений, но нож она спрячет под куртку. Если действовать умело, то в ближнем бою он также опасен, как меч.
      Ганеш был доволен собой. В последнее время торетки так и льнули к нему: власть делает мужчину неотразимым. Обладание же настоящей всадницей из войска Тиргитао только предаст ему веса в глазах сородичей. А то, что он когда-то избил Радку до полусмерти, так это только к лучшему. Разве женщина забудет первую мужскую руку, которая приласкала ее так крепко?
      -- Приходи посмотреть на кентавров. - небрежно бросил он в темноту двери. - Мы убили не всех.
      Хорошо, что Ганеш не видел ее лица. Рука гостьи сама собой застыла на акинаке. Так вот, что случилось в деревне торетов! Они вырезали кентавров, а потом взяли власть.
      Повалившись в углу на охапку соломы, Радка не смогла расслабиться. Ей хотелось немедленно вскочить на ноги и бежать узнать, кто из людей-коней остался жив. Но надо было держать лицо. Вылежав для приличия час, всадница поплескала себе на голову из деревянной бочки у входа в землянку и нарочито медленно поплелась к длинной конюшне посреди зимника.
      * * *
      Ветхие створки дверей, припертые снаружи деревянными шестами, распахнулись, и в конюшню хлынул солнечный свет. Он больно резанул Хиронида по глазам, так что кентавр сморщился и вскинул к лицу руки. Человек-конь стоял, забившись в дальний угол стойла, и не знал, как защититься от ярких лучей.
      С тех пор, как его искалечили, он почти все время провел в темноте, и теперь щурился, плохо различая, что творится в солнечной полосе за дверьми. Сколько прошло дней, Хиронид не знал, но чувствовал, что страшная боль, парализовавшая сначала обе задние ноги, а потом скопившаяся в паху и огнем выжигавшая его внутренности, отошла, притупилась, угасла. Как угасли звуки, доносившиеся из-за стены конюшни, запахи, цвета и даже оттенки вкуса.
      Теперь ему было все равно, что жевать: сено, овес или объедки с человеческого стола. Еда была только едой. Не пресной, не горячей, не холодной - никакой. Прежде такое случалось, если вместе с клевером сорвешь случайно пух от одуванчика и начинаешь немедленно плеваться. Теперь все, как этот пух, и плеваться нет причин.
      Вода перестала отдавать ржавчиной - пойло, как пойло, не лучше и не хуже, чем на лугу. Вода везде вода, что в ручье, что в корыте. И чего он раньше так бесился? Есть крыша над головой. Есть работа. Если ее делать старательно, не будут бить.
      Единственным, что, пожалуй, осталось от прежних ощущений, был страх. Он даже усилился, после того, как с Хиронидом случилось несчастье. Люди могут все. Они властвуют над миром, потому что не жалеют ничего вокруг себя. Ни травы, ни деревьев, ни животных. Они пришли с холодными ножами серповидной формы, а унесли их горячими от его крови.
      И сразу не стало запахов, а ведь должно было пахнуть и паленым, и кровью, и заскорузлыми в грязи тряпками... Хиронид понял это, когда отступила боль. Теперь даже разогретая на последнем осеннем солнце сосновая стена, потекшая смолой, не радовала его ароматом леса.
      -- Выходи! - у Ганеша был раздраженный голос.
      Кентавр повиновался. Не надо сердить хозяина: этот человек хуже других, он все придумал!
      Мерин неуверенно отделился от стены, но тут же прянул обратно в тень. Он не знал, может ли ходить, и не подведут ли его задние ноги. Оказалось может, и не только ходить - бегать -- стоило Ганешу взяться за хлыст.
      -- Ну и вид у тебя, приятель! - расхохотался мужчина, сняв уздечку с гвоздя.
      Хиронид и правда выглядел неважно. Волосы всклокоченные, в соломе, лицо чумазое и бледное, тело грязное, руки в синяках.
      -- Идем, разомнемся на кругу. - Ганеш накинул на кентавра узду и потянул его к выходу. - Посмотри, крошка, -- обратился он к кому-то за дверями, -- Я все же думаю ездить на нем верхом, а не гонять в поле. У кого еще есть верховой кентавр? Все будут завидовать. Что скажешь?
      Хиронид так хорошенько и не рассмотрел, к кому обращался проклятый торет. Солнце слепило ему глаза. Зато он услышал удивленный вскрик, и внизу у его ног бестолково заметалась какая-то женщина. Она была явно не из здешних: одета, как всадница из Горгиппии. Ее куртка брякала медными бляшками, а дрожавший от возмущения голос срывался в плач.
      -- Что вы с ним сделали? Оставь хлыст, Ганеш! Они же не лошади!
      Какой тягостный бред! Сейчас Хирониду особенно не хотелось его слушать. Ему лично люди уже все доказали. Чувство стыда и то пропало. Прежде хотел выгрызть клеймо зубами - смешно вспомнить! А эта баба за дверями все ревела и надрывалась, бросая Ганешу в лицо нелепые упреки: дескать он зверь.
      Наверное, привел свою сучку покрасоваться на кентавре. Не вышло. И на том спасибо. Впрочем, теперь раздражение хозяина выльется на его же Хиронида конские бока. Так что эта баба только все испортила. Женщины, они вообще приносят только боль.
      Радка убежала от конюшни в слезах. Ее гневные всхлипывания далеко разносились по деревне. Она знала, что Ганеш подлец, но и вообразить себе не могла, на что он способен. Разве есть на свете более разумные добрые существа, чем кентавры? Громадные, теплые надежные... мудрые. При мысли о царе Хироне ей сделалось совсем плохо. Что стало с ним? Многих ли убили и кто спасся?
      Чтобы узнать все это, надо было переговорить с тем несчастным калекой с стойле. Но стоило подумать и о себе. Как унести из деревни ноги, если Ганеш не спускает с нее глаз?
      Радка не умела быть слабой: хитрить, изворачиваться, притворяться. После так неудачно прерванного детства она боялась показать слабину. Говорила и держалась, как сильная. Как Бреселида. Все прямо и коротко. Мне нужно то-то и то-то. Не отдашь, снесу голову. Не одна, так с подругами вместе. Кто бы мог подумать, что однажды она останется без подруг, в окружении врагов, которым не сможет противопоставить прямую силу.
      Значит надо притворяться и в первую очередь перед Ганешем.
      Для начала Радка сменила платье. Хватит таскаться в куртке и боевом поясе. Женщины без охоты уступили ей за витой медный браслет длинную полотняную рубаху, расшитую у ворота и по подолу бисером. Свой плащ она задрапировала как накидку через плечо, сколов по бокам парой пряжек и спустив пояс на бедра, чтоб талия выглядела пошире, как у здоровой плодной женщины.
      Простеньких украшений, которые всадница Тиргитао носила в походе, здесь хватило бы на целую деревню. Радка нацепила их все. Брякая гривнами, как конь сбруей, лучница отправилась на поиски сердитого Ганеша. Нужно было подольститься к нему, но девушка искренне боялась его притязаний. На этот случай пояс под накидкой крепко прижимал к ее животу бронзовый кинжал.
      Она не могла уступить Ганешу. Вышло так, что Радка до сих пор не стала женщиной. До бегства из деревни не пришлось, а после она настолько боялась мужчин, что даже не съезжалась с ними в поле по весне. Бреселида знала эту тайну подруги и никогда не понуждала ее к участию в общих для "амазонок" играх на пантикапейской стороне.
      Своего недруга Радка нашла на краю деревни. Он командовал рубкой обмолоченных колосьев в мякину и был крайне недоволен. Вокруг стояли грохот и свист взлетавших в воздух кремневых ножей. От летевшей во все стороны соломы трудно было дышать.
      -- Зачем пришла? - зло прокричал он Радке в самое ухо.
      Но девушка не испугалась.
      -- Я сегодня видела твою силу и твою власть, Ганеш. - твердо сказала она. - Моя мать была здесь Хозйкой...
      Мужчина с недоверием смотрел на нее.
      -- Я всегда завидовала ей, -- продолжала всадница, -- тому как ее уважают и как кланяются. Тетка так не умела. Она была недостаточно властной.
      Колкие глаза Ганеша слегка оттаяли. В них мелькнуло понимание.
      -- Когда я сегодня увидела, как ты распоряжаешься, -- с хорошо наигранным усилием выдавила из себя гостья, -- я вдруг подумала: дух Хозяйки перешел к тебе. И позавидовала. Поэтому и накричала на тебя возле конюшни. Что мне до кентавров? - она опустила голову. - Ты сильный. И я пришла, чтоб признать твою силу. - девушка заставила себя встать на колени и поцеловать красную от холодного ветра руку Ганеша. - Если ты поставишь меня рядом с собой, вместе мы обогатим и поднимем роды торетов, так, как и не снилось остальным. Я многому научилась в столице. А теперь вернулась домой и хочу почета.
      Она говорила достаточно откровенно, чтоб сбить его с толку. Одержимый жаждой власти, Ганеш и в других подозревал эту страсть. Правда, ему хотелось бы, чтоб эта чернокосая гордячка пришла к нему не только за властью. Он все еще помнил, как у него сами собой каменели мышцы живота при одном взгляде на маленькую сучку. Теперь-то и подавно!
      -- Сегодня ночью я приду к тебе. - мужчина отер слезящиеся от соломенной пыли глаза. Он хотел отвернуться, но Радка остановила его за руку. - Что еще? - лицо Ганеша недовольно скривилось.
      -- В Горгиппии я стала жрицей Трехликой. - слегка запинаясь, проговорила она. - Я не могу расстаться со своим девством без надлежащих жертв. - Радка изо всех сил показывала, как смущена. - Дай мне ягненка, я должна принести его Кобыльей матери, чтоб ее гнев не коснулся ни нас с тобой, ни всего рода.
      Хитрая девочка! Она не сказала: отпусти меня к холму принести жертву -- это разумелось само собой, ведь в деревне не было святилища - а сразу заговорила об имуществе, переводя раздражение Ганеша со своего отъезда на потерю скота.
      Мужчина колебался. Какая еще жертва? Каждый ягненок когда-нибудь станет бараном и даст в четверо против своего сегодняшнего веса. Но, с другой стороны, Трехликая Мать и так сердита на них из-за кентавров. Может, и стоит ее задобрить? Одной мелкой скотиной за оба проступка? В этом была выгода. Но был и подвох.
      Ганеш не хотел отпускать Радку одну. Все люди сейчас заняты. Перед зимой работы много. Но до самого холма тянутся поля, где тореты все еще вскапывают и рыхлят землю, чтоб она не ушла под снег твердыми комьями, а по весне с ней легче было бы возиться. Так или иначе Радка все время будет на виду. Куда она денется?
      -- Ладно, -- бросил он, наконец, -- Возьмешь в овчарне белолобого со слабыми ножками. Он все равно до весны не дотянет.
      Радка кивнула.
      -- Да, и оставь оружие. - его голос был крайне недовольным.
      -- А лошадь? - робко спросила она.
      -- Лошади в конюшне. - Ганеш махнул рукой и отвернулся.
      Девушка почувствовала, что у нее слабеют ноги. Кажется, первый кон она выиграла. А дальше, как кости лягут.
      * * *
      У конюшни Радка поколебалась несколько минут. Она страшно боялась встретиться с пленным кентавром лицом к лицу. Но выхода не было.
      Створки жалобно заскрипели, и в узкую полоску света просунулась всклокоченная голова. Перед входом девушка зачем-то стянула свой островерхий колпак, который нахлобучила дорогой. Она вообще переоделась во все свое - для верховой езды - чем вызвала лишние подозрения Ганеша.
      Почти все стойла оказались пусты. Только в самом последнем кто-то шевелился и недовольно всхрапывал. Радка кралась по конюшне, плохо различая предметы в полусумраке. Если там этот, она потихоньку выберется назад. Всадница лучше бы сквозь землю провалилась, чем оказалась рядом с кентавром. Ей было так стыдно за своих соплеменников!
      Она только посмотрит и уйдет. Может, там и обыкновенная лошадь? Вон ноги-то... Хотя у них у всех ноги... Мысли Радки оборвались, а сердце застучало, как овечий хвост. Выглянув из-за края деревянной поилки, она нос к носу столкнулась с человеком-конем, уже давно не без любопытства наблюдавшим за ее странными действиями.
      "Чумовая девка! Лошадь что ли решила украсть?"
      Они смотрели друг на друга глаза в глаза, и страх, написанный на лице гостьи, удивил Хиронида. "Чего меня-то бояться!"
      -- А других лошадей нет? - сглотнув, спросила Радка, и тут же поняла, какую бестактность сморозила.
      -- Все на работах. - спокойно ответил человек-конь. У него был не злой голос и не злой взгляд. Кажется, он не собирался сейчас же напасть на Радку и закусать ее до смерти за то, что тореты сделали с ним самим.
      -- Мне надо... -- девушка попятилась.
      -- Куда ехать-то? - спросил Хиронид.
      -- К Кобыльему Холму. - Радка сама не понимала, почему не бежит из конюшни.
      -- Я отвезу. - бросил кентавр. - Вон седла. - он указал рукой в угол, где кучей лежала сбруя, но Радка только еще больше отшатнулась.
      -- Без седла можно? - пролепетала она.
      Хиронид пожал плечами. Без седла, так без седла, у всех свои причуды.
      -- Узду возьми.
      Она замотала головой.
      Хиронид хмыкнул, сам снял с гвоздя уздечку и небрежно набросил себе на голову. Затягивать не стал.
      -- Люди смотрят. - пояснил он. - Пусть болтается.
      Они вышли из конюшни, и Радка, встав слева от него, согнула ногу, а человек-конь, наклонившись, подхватил ее под колено и, забросил себе на спину. Хиронид удивился, как привычно у обоих получилось это движение. Девушка явно ездила раньше с кентаврами (у них говорили "с", а не "на"). Потому не могла позволить себе ни седла, ни уздечки. Сидела осторожно, даже особенно не сдавливала бока. Знала, что не уронят.
      Тем более ей в голову не пришло связать ему руки. Другие тореты не преминули бы поступить именно так. "Зачем лошади третья пара копыт?" всегда ржал Ганеш, захлестывая кентавру запястья.
      Пока ехали по деревне, Хиронид сам сложил руки сзади и намотал на них конец уздечки. Нечего пялиться! Люди и правда провожали их тревожными взглядами, но никто не двинулся вслед.
      Миновав зимник, человек-конь пошел быстрее. Радка не знала, за что уцепиться. Обычно женщины держали кентавров за пояс или за плечи. Никогда за гриву, какой бы длинной и красивой она ни была. Кому понравится, когда его дергают за волосы? Но сейчас всадница не решалась даже пальцем притронуться ни к руке, ни к спине человека коня. Они были в ссадинах и длинных багровых полосах.
      -- А много кентавров погибло? - робко спросила она.
      -- У холма посмотришь. - бросил через плечо Хиронид.
      -- Но кто-то ведь уцелел? - настаивала Радка.
      -- Нет. - процедил сквозь зубы человек-конь. - Мы с Нессом были последними. Несса убили.
      -- А Хирон? - не выдержала всадница. - Он не мог умереть! - от волнения кровь бросилась ей в лицо.
      -- Что тебе до Хирона? - кентавр остановился и повернул к спутнице голову.
      -- Он мой учитель. - губы девушки дрожали.
      Кентавр, прищурившись, смотрел на нее.
      -- Маленькая Радка? - наконец, неуверенно проговорил он.
      Всадница застыла, тоже вглядываясь в его лицо. Они с Хиронидом плохо знали друг друга. Когда царь кентавров взял Радку в ученицы, его сын был уже молодым жеребчиком и отправлялся в путешествие. Люди-кони любили именно так завершать воспитание детей. Посмотреть мир - самое главное в жизни, считали они.
      Радка запомнила Хиронида долговязым переростком с всклокоченными волосами, которые вставали на ветру черным солнышком вокруг головы. Царь гордился сыном и всегда хвалил его девушке. А ее ему. У Хирона было большое сердце, и когда он оказался один, его отцовские чувства излились на маленькую синдийку.
      "Ты учишь ее тому, что женщине знать не обязательно! - смеялся сын во время коротких приездов домой. - Она скоро будет стрелять лучше тебя! Но ты хоть раз отвез ее на поле? Разве она не должна рожать детей?" "Всему свое время. - возражал мудрый Хирон. - Не нужно торопиться".
      В последний раз девушка видела сына учителя перед самым отъездом на службу Тиргитао. Теперь он вырос и стал очень походить на отца...
      -- Хиронид? - Радка еле узнала его в этом чумазом существе со сбитыми боками и кровавыми потеками на лице. - Хиронид! - мгновение она сидела прямо, как стрела в колчане, а потом кинулась ему на шею. - Слава богам, ты жив!
      "Ну не такая уж и слава". - подумал он, тоже обнимая Радку.
      Они прижались друг к другу, как родные. Обоих трясло.
      -- Как ты сюда попала? Ты же служишь в Горгиппии.
      -- Здесь моя родная деревня, -- шептала она, заливаясь слезами. - Я приехала навестить этих скотов.
      -- Они убили отца. Они всех убили. - сбивчиво рассказывал Хиронид. От волнения он даже почувствовал вкус слюны во рту. - Радка, у тебя нет какой-нибудь человеческой еды? Меня все время кормят овсом... Я не могу больше.
      Всадница оторвалась от него и, всхлипывая, полезла в сумку на боку. Там была лепешка с запеченным внутри козьим творогом. Отламывая куски, девушка вытирала тыльной стороной ладони слезы со щек, поэтому хлеб, который она совала в рот Хирониду был мокрый и соленый. Он глотал его с трудом и чувствовал, что тоже плачет.
      У Радки была и фляжка. Серебряная, большая - подарок Багмай. С дареным же дорогим вином с погребения Псаматы. Вытащив зубами плотно притертую крышку, спутница приложила сосуд к губам Хиронида и убрала, только когда он осушил половину.
      Кентавры пьют много, но от вина они становятся буйными. Хиронид вытер ладонью рот и благодарно посмотрел на Радку.
      -- Ну, сестренка, и влипли же мы! - сказал он уже чуть веселее. Но в глазах у него была все та же тоска. - Куда ты, собственно говоря, ехала? И зачем тебе на холм? Там вокруг одни трупы.
      -- Я хотела бежать. - призналась Радка. - Думала возьму лошадь, выведу ее в степь и...
      -- Иллюзии. - заверил Хиронид. - Посмотри вокруг, сколько людей на полях. Нас убьют из лука.
      -- У них нет луков. - перебила его девушка. - Кто же берет оружие на работу? - Поля подступают к холму только с одной стороны. Мы объедем святилище и углубимся в степь. Нас даже не сразу заметят.
      -- Рискованно. - протянул кентавр, и Радка поняла, что он очень боится людей.
      -- Что мы теряем? - взмолилась она. - Неужели ты хочешь остаться здесь? Хиронид! Милый!
      -- Мне-то уж точно нечего терять, - фыркнул кентавр. - А ты-то чего здесь боишься?
      -- Ганеш хочет меня. Я скорее зарежусь. Это он чуть не убил меня в детстве.
      "Так хочет, что чуть не убил, -- грустно усмехнулся Хиронид. - Люди очень странные существа".
      -- Я попробую тебя выручить. - вслух сказал он. - Но если Ганеш поднимет погоню, нас поймают, можешь не сомневаться. Бегаю я теперь не так хорошо, как раньше. Я, если ты заметила... болел.
      Радка протянула руку и погладила его по лицу.
      -- Ты уж постарайся. - у нее была жалкая улыбка.
      До холма Кобыльей Матери они ехали чинно и неторопливо, стараясь не привлекать к себе внимание работавших на дальних поля. К удивлению кентавра, все трупы у подножия святилища уже были убраны. Наверное, люди закопали их, чтоб не оскорблять взор Великой Богини. Если б он знал, что тореты давно разделали туши убитых, порубив их конские части на мясо, то, наверное, лишился бы рассудка. Кентавры, хоть и не были до конца травоядными, никогда не стали бы употреблять в пищу ни человечины, ни конины.
      Но, к счастью Хиронид ничего не знал о посмертной судьбе своих соплеменников. Он вез Радку вокруг холма, как в праздник намеревался возить девушек с пивом. Когда правый склон закрыл от них панораму деревенских полей, кентавр ускорил шаг. Неглубокая балка уходила на север. Проехав по ее дну, спутники могли, никем не замеченные, выйти в степь. Внизу среди осоки тек ручей, поэтому Хиронид не мог двигаться быстро.
      -- Ты лучше не слезай. - сказал он Радке. - Ноги переломаешь. И возьми меня за плечи.
      Девушка осторожно положила ему руки на плечи и чуть-чуть крепче сжала коленями бока.
      -- Я боюсь щекотки. - предупредил он. - Так что не очень там пятками. Если я встану на дыбы, ты полетишь в воду.
      Не меньше часа они пробирались по дну, потом балка стала сужаться, ее склоны понизились, ручеек ушел под землю. Пологий спуск вывел спутников в степь. Они отъехали от Кобыльего холма не так уж и далеко. Радка прекрасно различала его гребень с белевшим на шесте черепом.
      -- Сядь покрепче и сильнее сожми колени. Жаль, что ты не взяла седло. - Сначала Хиронид побежал рысью. Галоп - не самая удачная вещь, когда не знаешь дороги и опасаешься сусличьих нор.
      Сперва никакой опасности спутники не замечали. Деревня осталась позади, люди на полях тоже. Но вскоре кентавр прислушался. Ему показалось, что в земле отдаются удары не только его копыт. Человек-конь оглянулся и прищурил глаза. Из-за соседнего холма появился крошечный всадник. Он был еще далеко, но с каждой минутой рос вместе с облачком взбитой пыли.
      Впервые Радка увидела, как Хиронид прижал свои острые уши к голове и начал раздувать ноздри. По его спине побежала дрожь. Девушка вгляделась в силуэт преследователя и тоже вздрогнула. Их догонял Ганеш. Он шел наперерез. Его лошадь была не лучшей в мире - так, степной недомерок. Но Хиронид стоял, как вкопанный, не желая пошевелиться.
      -- Давай, братец! Давай! - поторопила его всадница.
      Но кентавр не мог с собой совладать. Он захрапел и присел на задние ноги.
      -- Все, Радка. Конец. Он нас выследил.
      Девушка опустила руку и похлопала его по боку. Так, как похлопала бы, успокаивая, свою лошадь.
      -- Я убью Ганеша, как только он приблизится. - ровным голосом сказала она, вынимая нож. - Жаль лука нет.
      -- Жа-аль. - протянул Хиронид.
      Враг был уже близко.
      -- Ты часом не заблудилась? - насмешливо крикнул он.
      -- Нет. - дерзко ответила всадница. - Я уже и не чаяла встретиться. Подъезжай поближе, мой прекрасный жених! Что же на этот раз ты не прихватил с собой ведра?
      -- Ведра? Какого ведра? - не понял Ганеш. - Ах, ведра! - он злобно скрипнул зубами, размотал над головой аркан и привычным движением послал руку вперед.
      Радка легко уклонилась, а ременная петля обвилась вокруг торса Хиронида. Тот заржал, прянул в сторону, наконец, выйдя из оцепенения, но было уже поздно.
      -- Не дергайся! - шикнула на него девушка.
      Она позволила Ганешу подтянуть их к себе на аркане. И когда они уже были возле его лошади, выхватила из-за спины нож. Полоснув по ремню, прижимавшему локти Хиронида к телу, Радка выставила оружие перед собой. Из-за того, что аркан разом ослаб, враг качнулся назад и едва не упал с седла. Это спасло бы ему жизнь, но Хиронид, наконец, преодолев свой страх, вцепился руками в плечи Ганеша и попросту насадил торета на длинный кинжал спутницы. Девушка увидела, как ее старый недруг грузно сползает с седла на землю, держась руками за живот.
      -- Спал, спал, проснулся! - раздраженно бросила она человеку-коню. Вынимай нож.
      Но кентавры, как и лошади, очень боялись запаха крови. Поэтому Хиронид захрапел и отступил назад.
      "Счастливое племя! - подумала Радка. - Наверное, они появились на свет, когда люди еще не придумали, как убивать друг друга". Она соскочила на траву, подошла к Ганешу, вытянула из раны кинжал, вытерла бронзу, потыкав лезвие в землю, потом сняла с мертвого акинак и горит с луком. Деловито нацепив на себя оружие, всадница вернулась к кентавру и снова согнула ногу в колене.
      -- Поехали.
      Хиронид забросил ее на спину.
      -- Ты отяжелела, как подойник с молоком!
      -- Если б ты не хлопал глазами, -- огрызнулась Радка, -- А поймал кобылу Ганеша, которая сейчас несется по степи, мне бы не пришлось стучать задом о твой хребет! - десятница поймала себя на том, что снова бессознательно подражает Бреселиде. -- Я больше люблю ездить в седле, чем без. Обожаю хватать лошадей за гриву и щекотать им бока пятками. мстительно добавила она.
      Хиронид надулся. Некоторое время он молчал. Дорога шла между однообразными холмами с черными подпалинами от летних пожаров.
      -- Можешь запустить мне пальцы в гриву. - наконец, сказал кентавр. Я потерплю.
      -- Не обижайся. - Радка слегка коснулась его лохматых черных колечек, а потом погрузила в них всю ладонь. Говорят, если женщина намотает на палец волосы кентавра, то он пойдет за ней на край света и будет служить, пока не умрет. Потому-то люди-кони так берегут свои гривы от женских рук.
      -- Кажется, снова стучат. - Хиронид прислушался.
      "Чтоб их вороны побрали! - про себя выругалась всадница. - Это тореты. Вслед за Ганешем. Он, наверное, поскакал вперед и попросил своих поспешить".
      -- Нет, -- догадавшись, о чем она думает, возразил кентавр. - Это вооруженный отряд. Топот мерный, и кони идут тяжело. Без спешки. Вряд ли погоня".
      Но и погони не пришлось долго ждать. Со стороны Кобыльего Холма к ним двигалось большое облако пыли.
      IV
      Левкон очнулся от глубокого сна, но приходил в себя медленно. Вокруг было темно, как в утробе матери. Никто не гнал его на работу, а проспал он долго! Даже шея затекла и позвоночник ломило от непривычной позы. Ему давно уже не приходилось так чудовищно много спать. Только дома в Пантикапее, до плена. Но это было настолько давно... В последние месяцы Левкону казалось, что он просыпается, как только закроет глаза - в степи вставали рано.
      Но здесь, в непроглядной душной темноте дремота не уходила. Она наваливалась на человека, прижимая его к полу, не давала поднять веки. Едкий запах, висевший под невидимыми сводами, тоже не давал толком вздохнуть. Левкон поднял руку и с усилием потер затылок. В голове гудело. Стоило пантикапейцу сесть, как он почувствовал тошноту. "Боги, чем это так воняет?"
      Дышать было действительно трудно. Жалких глотков воздуха, которые остались в могиле Псаматы, не могло хватить надолго. Вероятно, потолок гробницы неплотно присыпали землей, а в досках где-то имелась щель, через которую просачивался ветерок с улицы. В противном случае рабы задохнулись бы уже давно.
      Сейчас Левкон слабо понимал, где находится. Его разум продолжал дремать в клубах конопляного дыма. Стараясь подняться, он толкнул серебряный горшок с поминальным киселем, и только вмазавшись всей пятерней в клейкую овсяную слизь, вдруг вспомнил, что кого-то хоронили.
      Стук покатившейся по полу посуды вернул его к реальности. Хоронили! Да! Не совсем его. Но вместе с ним!
      Вот почему вокруг такая темень! Он в могиле. А эта сладковатая гарь, повисшая в остатках воздуха, никогда не рассеется. Она будет все сильнее и сильнее забираться ему в нос, глаза, под небо, пока окончательно не удушит.
      Где-то локтях в трех от него кто-то завозился и застонал. Левкон не на шутку испугался. Мертвые должны быть мертвы. Он не верил, что Псамата сейчас встанет со своего погребального ложа и будет жить в кургане, как в доме: готовить еду, ходить туда-сюда, покрикивать на слуг.
      Слуг? Кого-то похоронили одновременно с ним. Лошади, собаки, возницы, лучницы, мальчик-пастушок...
      -- Кто здесь? - слабым голосом позвал Левкон, но не получил ответа.
      Бывший гиппарх не знал, почему в последние минуты жизни его так интересует второй человек, оказавшийся с ним под одной земляной крышей. Ляг тихо и помирай - все равно не выбраться. Но Левкон не хотел тихо. Он встал на четвереньки и, шаря вокруг себя руками, начал осторожно продвигаться вперед.
      Грохот сшибаемых горшков и шорох пересыпающихся кремневых наконечников сопровождал каждое его движение. Впереди кто-то посапывал с храпами и пересвистом. "Вдруг, это Асай?" - думал пантикапеец. Вот кому бы он пожелал смерти. Сварливая и приметливая ключница была для рабов Псаматы сущим наказанием.
      Рука Левкона наткнулась в темноте на костлявую старушечью ногу, обутую в кожаный скифик. На мгновение гиппарху пришло в голову, что это вполне может оказаться одна из сестер Алмастай - дело-то под землей уродливая старуха с костяными ногами, как у скелета, открывающая дорогу в царство мертвых.
      Весь эллинский скепсис разом слетел с гиппарха. Вот она сейчас набросится на него и утащит в огненную печь, которая у нее всегда за спиной... И какие только мысли не лезут в голову даже вполне здравому человеку, когда он на дне могилы, а над его макушкой пара локтей сырой земли!
      Левкон стиснул пальцы и изо всех сил дернул ногу "Алмастай" на себя. Сопение прекратилось, и через секунду щемящей тишины послышался душераздирающий вопль. Кричала явно женщина. Живая, хоть и старая. Он сделал ей больно, а разве костяным ногам можно причинить боль?
      Между тем Асай куда быстрее, чем грек, сообразила, где находится и решила, что это Тутыр - волчьеголовый сторож царства мертвых - тянет ее в преисподнюю.
      -- Чур меня! Чур! - закричала старуха и, схватив подвернувшуюся под руку плошку с жертвенной бараниной, огрела оборотня по башке.
      Тот вскочил от неожиданности на ноги и треснулся затылком о плоский деревянный свод погребального шатра.
      -- Сухтар-р рах-хаш! - рявкнул Левкон по-скифски. - Жженое дерьмо!
      Он даже не заметил, что от сильного удара распиленные бревна над головой чуть-чуть сдвинулись со своих мест. Зато старуха заверещала еще громче и метнулась в темноте, ища убежища по углам. По грохоту погребальных горшков легко можно было определить, где она. Но Левкон сейчас не собирался гоняться за злобной "Алмастай". Куда больше его занимала земля, тонкой струйкой сыпавшаяся сверху на его лицо. Значит где-то там есть щель и, если ее расшатать...
      Гиппарх поднял руки и, вцепившись пальцами в край бревна, стал толкать его, не обращая внимания на целую кучу земли, осыпавшейся ему на голову.
      И тут по ногам понтийца что-то скользнуло. Толстое и шершавое. Это была не Алмастай, ее он больше не боялся. Стыдно бояться старухи, которая так орет, будь она хоть сама Смерть. Нет, то что сейчас коснулось его сапог, было гибким и скользким, как корень большого дерева, вывернутый из сырой земли. Только он двигался, извивался, полз... Даже сквозь одежду Левкон чувствовал его холод. Гиппарха прошиб пот.
      Прежде он никогда не встречал змей такого размера. Может быть, это был червяк? Огромный дождевой червяк, роющийся в могилах? Но память услужливо подсказывала гиппарху степные истории о полозах. Все кочевники верят, что под землей ходит Владыка Сурук, погребенный заживо первый муж Великой Матери, который теперь управляет преисподней. Он шевелит землю своим змеиным телом, и там, где проползает, образовываются дыры и воронки, через которые Сурук утаскивает в свое царство то зазевавшихся людей, то скот. Он всегда не сыт и готов посягнуть на любое живое существо под солнцем, а уж причитающиеся ему по праву погребальные дары не упустит ни в коем случае.
      Левкону стало по-настоящему страшно. Он перестал трясти бревно над головой. И тут же полоз замер, прекратив перетягивать через его ногу свое безразмерное тело. Гиппарх знал, что в могиле где-то должно быть оружие Псаматы. Но, куда его положили при погребении, он не видел. А искать в такой темноте не имело смысла. Зато его самого уж точно должны были похоронить с молотом и клещами. Хозяйке в загробном мире понадобится кузнец, а Левкон за недостатком хороших кузнецов у арихов нередко возился то со сбруей, то с медными котлами. Вот только оружия ему никогда не давали - пленные не по этой части.
      Гиппарх осторожно нагнулся, стараясь не потревожить змея, и наугад сунул руки в темноту. Надежда была почти призрачной. "О, Иетрос, отец Пантикапея..." Ладонь скользнула по деревянному настилу, разметая осыпавшуюся с потолка землю, и пальцы ткнулись в холодную бронзовую ручку клещей.
      В тот же миг, почувствовав движение, полоз зашевелился, туго обвиваясь вокруг ноги Левкона. Гиппарх не удержал равновесия и неуклюже ткнулся лицом в пол. Зато вторая его рука уперлась в погребальное ложе, чуть сдвинула его и, схватив воздух, обрела долгожданный молоток, закатившийся под одр Псаматы.
      -- Получай, гадина! - Левкон ударил наугад, сначала по телу толстого червяка, потом по голове. Она очень вовремя поднялась, чтоб мужчина мог попасть по ней в темноте.
      Гиппарх бил и бил, не видя, куда колотит и только получая в ответ увесистые удары хвостом. Если б он в первый момент промахнулся и не попал по черепу, то сейчас могильный раб - законная добыча смерти - уже давно лежал бы удушенный, а Владыка Сурук подвигался бы к своей второй жертве, забившейся за горшки в углу.
      Но Левкон работал, как в кузнице, с той лишь разницей, что клещами, зажатыми в левой руке, он тоже молотил по врагу, а не держал его: змей был слишком толст. Только когда содрогания большого шершавого тела прекратились, гиппарх в изнеможении опустил руки. Он сознавал, что уже несколько минут бьет по мертвому полозу - змеи и с отрезанной головой продолжают какое-то время извиваться.
      Понтиец же хотел убедиться в смерти врага. Хотя зачем? Его все равно скоро прикончит отсутствие воздуха. Только разжав молот, мужчина почувствовал, как устал, хотя сражение продолжалось недолго. Просто в могиле уже совсем нечем было дышать.
      Интересно, когда люди разроют этот склеп (а они его обязательно разроют в поисках золота), что скажут, увидав на полу скелет человека с молотом и кости большой змеи у его ног? Догадаются ли, что он сопротивлялся в свой смертный час? И прославят ли его как героя? Или просто, разбросают ногами прах, заберут драгоценности и уйдут?
      Какое ему до всего этого дело? Левкон выпрямился: он не хочет умирать. Его ослабевшие руки уперлись в деревянный брус потолка и толкнули еще раз. Кажется, бревна подались. Кажется, земли стало больше. А потом, у-ух, она посыпалась, как из развязанного мешка, сбив его с ног. Над головой образовалась большая воронка, сквозь которую в могильник хлынул свет. И воздух!
      В первый момент от его обилия Левкон потерял сознание. Он мог бы и умереть, потому что сверху на его груди лежало изрядное количество земли, придавившей пантикапейца к полу. Гиппарх очнулся от того, что кто-то наступил на него, карабкаясь вверх, а потом сорвался и плюхнулся обратно. Прямо костлявой задницей на живот. Слава богам, через землю не так больно! Но встряска получилась что надо. Левкон открыл глаза.
      -- Эй, Асай! Ты никак решила, что я помер?
      Старуха пыталась подпрыгнуть и ухватиться руками за разъехавшиеся над головой бревна. Но она была для этого слишком мала ростом.
      -- Никакая зараза тебя не берет. - укоризненно сказал ей Левкон, сгребая с себя землю. - А ну, отойди.
      Он неловко уцепился ладонями за край бревна. Его все еще вело из стороны в сторону, но он сумел подтянуться.
      -- Держись за мой пояс, старая карга!
      Ключница показалась ему претяжелой, но хорошее эллинское воспитание не позволило бывшему гиппарху бросить ее здесь на произвол судьбы. "Выволоку наверх и пусть проваливает!"
      Но вышло иначе. Едва поднявшись над гребнем развороченного кургана, беглецы из преисподней заметили людей. Арихи, собиравшие в степи хворост, увидели, что с могилой творится неладное и поспешили к ней. Когда же их глазам предстал чумазый, выпачканный кровью и обсыпанный землей раб, на поясе которого, как охотничий трофей, болталась седая костлявая "Алмастай", они рассвирепели еще больше.
      Никто не смеет отнимать приношения у смерти! А то она придет за новыми! Размахивая кто камнем, кто палкой, люди бросились на пантикапейца и забили бы его тут же на краю могилы, если б в воздухе не раздался дробный топот множества копыт и из-за соседнего холма не появился большой вооруженный отряд. За ним следовал другой. Всего пара сотен. Но шутки с ними были плохи.
      Почувствовав, что спасение близко, Левкон из последних сил кинулся к всадницам. Старуха в припрыжку мчалась за ним по пятам, громко крича:
      -- Милосердия! Милосердия!
      Не слишком склонные к проявлениям последнего "амазонки" озадаченно взирали на них. Начальница первой сотни даже подняла руку, приказывая остановиться. Гиппарх добежал первым и рухнул под ноги ее лошади.
      -- Спасите нас! Спасите! - верещала не отстававшая от него ключница.
      -- В чем дело? - осведомилась Бреселида, подъехав к командиру первого отряда. Ее сотня шла следом. - Чего стоим, Ясина?
      Рослая меотянка осклабила щербатый рот.
      -- Могильные рабы сбежали. - сказала она. - Просят убежища.
      -- Эти? - Бреселида подняла брови. - Какая толпа! - она хлыстом указала вперед, где застыли разгневанные арихи, не решавшиеся приблизиться к вооруженным всадницам. - Вас что земля не принимает? - сердито бросила она беглецам. - Не хватало еще устраивать драку из-за...
      Первый камень, полетевший из толпы, ударил Бреселиду в щеку. Сотница покачнулась в седле и, если б подруги не подхватили ее, обязательно упала бы на землю.
      -- Ответим. - командир второй сотни взмахнула рукой.
      Прежде чем Бреселида пришла в себя, плотная туча стрел взлетела в воздух, и тореты начали падать один за другим. Не прошло и трех минут, как на поле у разоренного кургана не осталось ни одного человека. Чуть только первые ткнулись лицами в землю, остальные, гомоня, кинулись к деревне.
      -- Ну ты строга-а. - протянула Бреселида, вновь выпрямляясь в седле и с силой растирая щеку. - Что нам теперь весь зимник Псаматы перестрелять? в ее голосе слышалось недовольство. Она взмахнула рукой, и обе сотни сорвались с места, поскакав к деревне.
      -- А с этими что делать? - Ясина ткнула пальцем в сторону беглецов, державшихся сбоку от ее лошади.
      Бреселида поморщилась.
      -- Ты начала грабеж деревни, значит все трофеи твои.
      Ясина подняла нагайку и полоснула ею старуху по голове.
      -- На что мне эта рухлядь?
      Ключница взмахнула руками, прижала их к окровавленному темени и застыла на месте. Через плечо Левкон видел, как она падает на траву.
      -- А ты держись за подпругу! - гаркнула на него сверху всадница. Будешь хорошо бегать, останешься жив.
      Отряд Бреселиды устроил настоящее побоище на подступах к зимнику. Но тех, кто остался в живых после штурма, сестра царицы приказала пощадить. Даже Ясина ничего не посмела возразить ей.
      Отчасти жестокость меотянок была вынужденной, потому что арихи встретили их градом камней и стрел из-за опрокинутых повозок. Разыскав в толпе помилованных родственников Псаматы - Багмай осталась жива, Барастыру попали стрелой в плечо, но от этого еще никто не умирал - Бреселида узнала, наконец, куда делась Радка.
      Она приказала всадницам двигаться на север к деревне торетов. Ясина хотела было прихватить скот, но сестра царицы запретила ей, бросив через плечо:
      -- Я пошутила на счет трофеев.
      "Хороши шутки!" - подумал Левкон. Новая хозяйка ему очень не понравилась.
      * * *
      Около двух часов отряд скакал на север, и бывший гиппарх не выдержал бы дороги, если б козлоногий парень не пригласил его на круп своей лошади.
      Бреселида напряженно вглядывалась вдаль. Денек сегодня выдался на редкость хлопотный, и она не ожидала от сородичей Радки ничего хорошего. Предчувствия не обманули сотницу. Деревня торетов еще не показалась из-за пологих, вылизанных дождями холмов, а на горизонте уже возникла какая-то суета. Мелькание черных точек, то пропадавших, то появлявшихся над ржавой полосой травы, заставило Бреселиду еще больше насторожиться.
      -- Туда! - сестра царицы вскинула нагайку. "Клянусь Иетросом, сегодня в степи толчея, как на базаре!"
      Низенькие лохматые кони меотянок понеслись среди мокрой травы, и вскоре всадницы уже могли различить внушительный отряд мужчин-торетов в традиционных красных платках, узлом закрученных надо лбами. Они преследовали странную пару. Сначала Бреселиде показалось, что это два седока, скачущих на одной лошади. Но приглядевшись, она поняла, что перед нею женщина и кентавр.
      -- Опять жеребец бабу украл! - меланхолично бросила Ясина. - И когда это кончится?
      Она хотела повести свой отряд наперерез, чтоб перехватить человека-коня и помочь преследователям, но Бреселида остановила ее. Не похоже было, чтоб женщина сопротивлялась. Напротив, она припала к торсу кентавра, крепко вцепилась руками ему в плечи и то и дело оглядывалась назад.
      -- Это Радка. - сообщил Элак, подъехав к госпоже. Его зрение было куда острее человеческого. К тому же юноша-пан прекрасно различал запахи и за версту чуял аромат чебреца, всегда исходивший от одежды синдийки.
      Бреселида дала знак, и всадницы поскакали к кентавру. Они вклинились между беглецами и погоней как раз вовремя, чтобы отделить жертвы от преследователей.
      Радка с вытаращенными от страха глазами рухнула на руки подруг. Кентавр, привезший ее, смущенно переминался с ноги на ногу, явно не ожидая такого бесстыдного внимания к своей персоне.
      -- Что вы натворили? За что вас преследуют? - сестра царицы встряхнула подругу за плечи. -- Рассказывай! Мне сейчас говорить с твоими сородичами.
      -- Они убили всех кентавров. Загнали женщин по домам. Захватили власть в родах. А я убила Ганеша. Он... он... верховодил у этих скотов! выпалила Радка, все еще цепляясь за шею Хиронида.
      -- Луки готовь! - коротко приказала Бреселида и развернула коня в сторону преследователей. Ей все было ясно. В степи продолжался безобразный кошмар, начало которого она застала в Дандарике, а продолжение в горах над Цемессом.
      Выгоревшие брови сотницы сдвинулись к переносице. Дома, в Горгиппии, она пощадила царя, не открыв Тиргитао правду. Но здесь Делайса не было, и Бреселида обязана была навести порядок.
      Две сотни хорошо вооруженных всадниц медленно развернулись к торетам, вынимая луки и вытягивая первые стрелы. А потом, как волна, идущая на стремнине против течения, понеслись вперед. Бой был коротким, преследователи не устояли после первого же дружного выстрела. Но и уйти никому не удалось: меотянки знали свое дело.
      Со вторым отрядом торетов, шедшим вслед за первым, "амазонки" столкнулись у холма Кобыльей Матери. Их легко окружили и взяли в плен. Напуганные участью товарищей, люди почти не оказали сопротивления.
      В деревне женщины-торетки встретили "освободительниц" угрюмо. Многие уже смирились с потерей первенства в делах и теперь горевали при виде мертвых сыновей и братьев.
      -- Кто поступил с тобой так? - сурово спросила Бреселида у кентавра.
      -- Мы уже убили Ганеша. - отозвался Хиронид. - Остальным я мстить не хочу. Зачем увеличивать зло?
      -- Ты добр. - недовольно бросила сотница. - Так можно все простить.
      -- Он мудр. - возразила Радка. - Он сын Хирона.
      -- Счастлива приветствовать ваше высочество. - рассеянно кивнула Бреселида. - Ну что, неумехи? - обратилась она к столпившимся посреди деревни тореткам. - Этих вам оставить? - ее хлыст уперся в сторону угрюмых пленных. Их было человек 20, не больше. - Хватит на развод?
      Женщины дружно закивали и подались к своим недобитым сородичам. "Что-то мы делаем не то, -- пронеслось в голове у Бреселиды. - Сейчас эти бабы ненавидят нас, а не их. В конце концов, они сами уступили власть..." сотница оборвала крамольные мысли.
      -- Едемте!
      Оставаться в деревне не имело смысла. Кто же отдыхает среди побежденных? "Земля занимается под ногами. - со злостью думала сестра царицы. - Нам уже негде провести ночь. Вторая деревня и в обеих нас перерезали бы, закрой мы глаза".
      -- Бреселида. - Радка тянула подругу за рукав. - Разреши Хирониду остаться с нами. Ему некуда идти. Все его сородичи убиты.
      -- Отчего же? - не без раздражения отозвалась сотница. -- Пусть остается. Без него наш бродячий зверинец далеко не полон. Мальчик-козел, грифон, кентавр... Кто следующий?
      Синдийка не слушала ее брюзжания. Она пересела на оседланную лошадь и подъехала к Хирониду.
      -- Командир разрешила тебе остаться в сотне. - сказала она человеку-коню, которому Элак осматривал раны. Руки сатира были целительны, и от его прикосновений засыпала боль в ссадинах и рубцах. Но он не мог излечить главного, и это удручало обоих.
      -- Что мне делать в отряде? - угрюмо спросил кентавр. - Здесь все глазеют на меня, как на чудовище.
      -- Они скоро привыкнут. - ободрил его пан. - На меня тоже когда-то пялились. А теперь признали за своего и даже любят. Некоторые особенно. он лукаво стрельнул глазами по сторонам.
      -- Куда ты пойдешь? У тебя ведь все погибли. - сокрушенно продолжала Радка. Она не могла себе признаться, что просто не хочет отпускать Хиронида. В один день найти кого-то из своей семьи и сразу же потерять!
      -- Поедешь с нами в Горгиппию, -- поддержал девушку пан, -- Будешь служить царице. Но главное -- Бреселиде. - он скроил хитрую рожу. - С нашей госпожой случаются удивительные вещи, и уж поверь моему двойному зрению, вокруг нее так и дрожит волшебство! Может, и тебе на долю перепадет немного чудес?
      -- Только чуда мне теперь и не хватало. - скептически протянул кентавр. Он вымученно улыбнулся Радке и слегка наклонил голову: "Не бойся, сестренка, не уеду".
      1 пеан - торжественный гимн в честь Аполлона

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26