- Только то, что ваше рассуждение правдоподобно и не лишено известной логики.
      - Должно ли это значить, что я вас убедил?
      - Нисколько, но все же я принимаю ваше предложение и сделаю то, что вы хотите.
      - Вот вывод, которого я, судя по началу вашей речи, никак не ожидал.
      - Это потому, что под вашей техасской идеей кроется другая, ради которой я и хочу помочь вам.
      - А именно? - сказал канадец с удивлением.
      Чистое Сердце, нагнувшись к нему, спросил:
      - Не надо ли вам покончить наконец с Белым Охотником За Скальпами? Или вы больше не вспоминаете о нем?
      Охотник вздрогнул и, крепко сжимая руку молодого человека, сказал:
      - Спасибо!
      В эту минуту в комнату вошел Черный Олень.
      - Мне надо говорить с моим братом, - сказал он Чистому Сердцу.
      - Согласится ли мой брат говорить при моих друзьях, белых охотниках?
      - Белые охотники - гости команчей, Черный Олень будет говорить при них, - отвечал вождь.
      ГЛАВА XXIV. В пустыне
      Новость, которую принес Черный Олень, была, должно быть, очень важной. Несмотря на невозмутимость, которую индейцы почитают для себя законом, лицо вождя носило следы крайнего беспокойства.
      Опустившись на скамью, указанную Чистым Сердцем, он продолжал мрачно молчать.
      Охотники с любопытством выжидали, когда он объяснит, что произошло.
      Наконец Чистое Сердце решил прервать затянувшееся молчание.
      - Что происходит, вождь? - спросил он, - Что вызвало то беспокойство, которое отразилось в ваших чертах? О каком новом бедствии вы хотите нам сообщить?
      - Ужасное несчастье, - ответил он глухим голосом, - пленник исчез!
      - Пленник? Какой пленник?
      - Сын Голубой Лисицы.
      Охотники вскочили от удивления.
      - Это невозможно, - продолжал вождь. - Разве не сам он остался заложником? Не дал ли он слово? Индейский воин никогда не изменяет клятве, так поступают только белые, - прибавил он с горечью.
      Черный Олень в волнении опустил голову.
      - Ну, - сказал Чистое Сердце, - будьте откровенны, вождь, скажите прямо, как было дело?
      - Пленник, связанный по рукам и по ногам, был заперт в хижине совета...
      - Как, - воскликнул Чистое Сердце с негодованием, - заложник был связан и заперт в хижине совета?! Вы ошибаетесь, вожди не посмели бы этого сделать, они не могли нанести подобного оскорбления молодому человеку, защищенному человеческими правами.
      - Я рассказываю все так, как было.
      - Кто же это приказал?
      - Я, - прошептал вождь.
      - Ненависть, которую вы питаете к Голубой Лисице, заставила вас сделать огромную ошибку. Пренебрегая словом, данным молодым человеком, обращаясь с ним как с пленником, вы дали ему право убежать. Как только подвернулся случай, он им воспользовался и правильно сделал.
      - Неужели нечего нельзя сделать? Мои воины не смогут настигнуть его он бежал с легкостью газели.
      - Послушайте, Черный Олень, что я думаю: нам остается только одно средство, чтобы опять поймать нашего врага. Белые охотники, мои братья, просят моей помощи в войне, которую белые сейчас ведут друг против друга. Попросите совет вождей дать сотню отборных воинов, я приму командование, вы меня будете сопровождать. Завтра, с заходом солнца, мы отправимся в путь, апачи горят желанием отомстить нам за недавнее поражение. Будьте уверенны, прежде чем мы доберемся до наших братьев, белых охотников, нам преградят дорогу Голубая Лисица и его воины. Только на это и остается надеяться, чтобы получить возможность покончить с неумолимым врагом. Согласны ли вы?
      - Я согласен с моим братом. Средства его хороши, они никогда не подводили. Слова его внушены ему самим Владыкой Жизни! - ответил с живостью вождь, вставая. - Я иду на совет предводителей. Пойдет ли брат мой со мной?
      - Зачем? Лучше, если предложение будет сделано вами, Черный Олень. Я только приемный сын вашего племени.
      - Хорошо, я исполню то, чего желает мой брат. До свидания. - Он вышел.
      - Вы видите, мой друг, я не замедлил исполнить свое обещание, - сказал Чистое Сердце Транкилю. - Возможно, из сотни воинов, которых мы поведем, половина останется на дороге, но другая, оставшаяся в живых, будет нам большим подспорьем.
      - Спасибо, друг мой, - ответил Транкиль, - вы знаете, что я верю в вас.
      Как и предполагал Черный Олень, индейские воины, посланные в погоню за пленником, вернулись в атепетль ни с чем. Всю ночь они напрасно бродили по окрестностям, так и не найдя следов беглеца.
      Молодой человек исчез из хижины совета, и невозможно было выяснить, как ему удалось скрыться.
      Единственным открытием, сделанным команчами и имевшим не слишком большое значение, было то, что в лесу, достаточно далеко от того места, где происходила битва с апачами, земля была истоптана и кора деревьев объедена, как будто несколько лошадей стояло здесь продолжительное время. Человеческих же следов здесь не было никаких.
      Воины вернулись совершенно раздосадованными и этим только усилили гнев своих соплеменников.
      Для предложения, которое Черный Олень хотел сделать совету вождей, время было выбрано очень удачно. Вождь представил запланированную Чистым Сердцем экспедицию не как вмешательство в дела белых, - это считалось второстепенной причиной, - но как попытку разыскать и захватить не только беглеца, но и его отца, который, вероятно, разместил засаду неподалеку от атепетля.
      Такое предложение должно было получить одобрение, что и случилось.
      Вожди уполномочили Черного Оленя выбрать сотню самых известных воинов их племени, которые под начальством его и Чистого Сердца должны были отправиться в поход.
      По указанию Черного Оленя хачесто, поднявшись на кровлю хижины врачевания, созвал немедленно всех воинов племени.
      Узнав, что речь идет о походе, предпринимаемом двумя такими славными вождями, как Черный Олень и Чистое Сердце, они наперебой вызывались войти в состав отряда, так что вождь даже затруднялся в выборе.
      За час до восхода солнца сто всадников, вооруженных пиками, ружьями и ножами, обутых в мокасины, украшенные лисьими хвостами, с повешенными на шею длинными боевыми свистками, сделанными из человеческой берцовой кости, составили внушительный отряд, выстроенный в образцовом порядке на площади селения перед ковчегом первого человека.
      Эти дикие воины, символически разрисованные, одетые в пестрые одежды, представляли странное, ужасающее зрелище.
      Когда белые охотники гарцуя подъехали, чтобы присоединиться к отряду, их встретили восторженными криками.
      Чистое Сердце и Черный Олень заняли место во главе отряда; старейшие из вождей приблизились к колонне и простились с уезжавшими воинами. По знаку Чистого Сердца отряд продефилировал шагом перед всем племенем и вышел из селения.
      В ту минуту, когда воины входили на равнину, солнце скрылось за пурпурно-золотистыми облаками.
      Выступив в поход, отряд в глубочайшей тишине вытянулся, как змея, по всегдашнему обыкновению индейцев, и быстро направился в сторону леса.
      Индейцев, отправляющихся в опасный поход, всегда сопровождают искусные лазутчики, на которых лежит обязанность охранять отряд от всяких случайностей.
      Лазутчики эти меняются каждый день и, несмотря на то, что идут пешком, держатся всегда на большом расстоянии впереди и по бокам отряда, который охраняют.
      Индейские войны совсем не похожи на наши; они состоят из непрерывных коварных и внезапных нападений. Только чрезвычайные обстоятельства могут вынудить индейцев напасть открыто; наступать или сопротивляться без уверенности в победе считается у них безумием.
      Они смотрят на войну как на способ добычи, поэтому, если сопротивление врага приносит им поражение, они не считают позором бегство, хотя при первом же представившемся случае всегда стремятся безжалостно расквитаться.
      Первые две недели перехода команчей никто не тревожил, с момента выхода из селения разведчики не обнаружили никаких вражеских следов. Единственными людьми, повстречавшимися им, были мирные охотники, возвращавшиеся с женами, собаками и детьми в свои поселения; нигде не было заметно нечего подозрительного.
      Прошло два дня, и команчи вошли на техасскую территорию.
      Это видимое спокойствие очень тревожило обоих предводителей: они слишком хорошо знали мстительный характер апачей, чтобы поверить, что их пропустят спокойно, не пытаясь остановить в пути. Транкиль, издавна знавший Голубую Лисицу, вполне разделял их опасения.
      Однажды вечером команчи после длинного перехода расположились лагерем на берегу ручья, на вершине лесистого холма, возвышавшегося над рекой и над окрестной деревней.
      Как обычно, разведчики вернулись, доложив, что не встретили никаких следов. После ужина Чистое Сердце сам расставил часовых, и все готовились насладиться несколькими часами отдыха, который после утомительного дня был не только приятен, но и необходим.
      Между тем Транкиль, томимый тайным предчувствием, испытывал лихорадочное, беспричинное волнение, отнявшее у него сон. Напрасно закрывал он глаза с твердым намерением уснуть, глаза его открывались сами собой. Измученный бессонницей, для которой он не мог найти правдоподобной причины, охотник встал, решив бодрствовать и провести рекогносцировку местности.
      Потянувшись за ружьем, он разбудил Чистое Сердце.
      - Что такое? - спросил тот.
      - Ничего, ничего, - ответил охотник, - спите.
      - Почему же вы встаете?
      - Потому что не могу спать, вот и все. Хочу воспользоваться бессонницей, чтобы осмотреть все вокруг.
      Эти слова окончательно разбудили Чистое Сердце. Транкиль был не из тех людей, которые совершают какие-либо поступки без уважительных причин.
      - Послушайте, мой друг, - сказал он, - здесь что-то кроется, не так ли?
      - Я не знаю, - ответил охотник, - но мне грустно, я обеспокоен; словом, не могу объяснить, что я испытываю, но мне кажется, нам грозит опасность. Какая? - я не смог бы ответить. Я видел сегодня два стада фламинго, которые быстро летели против ветра; несколько ланей и антилоп испуганно промчались в том же направлении. Весь день я не слышал пения ни одной птицы. Все это неестественно и наводит страх.
      - Страх? - спросил, улыбаясь, Чистое Сердце.
      - Страх перед западней. Вот почему я хочу пройти дозором. Вероятнее всего, я ничего не найду, но все равно - по крайней мере, я буду уверен, что нам нечего опасаться.
      Чистое Сердце встал, не сказав ни слова, завернулся в свой плащ и взял ружье.
      - Идем, - сказал он.
      - Как, идем? - спросил охотник.
      - Да, я иду с вами.
      - Какое безрассудство! То, что я хочу сделать, не более чем фантазия расстроенного воображения. Лучше останьтесь и отдохните.
      - Нет, нет, - возразил Чистое Сердце, качая головой, - я чувствую то же, что и вы. Я тоже волнуюсь, неизвестно почему, и хочу успокоиться.
      - Идемте. Быть может, это и к лучшему.
      Оба вышли из лагеря.
      Ночь была светла, свежа, воздух необыкновенно прозрачен, небо усеяно звездами. Луна как будто плыла в эфире, и свет ее, слившись со светом звезд, был настолько силен, что по яркости мог бы сравниться с дневным. Глубокая, невозмутимая тишина царила над пейзажем, который охотники с возвышенного места могли охватить взглядом во всех подробностях. По временам таинственное дуновение пробегало по верхушкам деревьев, которые пригибались с легким трепетом.
      Транкиль и Чистое Сердце внимательно рассматривали равнину, простиравшуюся перед ними на громадное пространство.
      Вдруг канадец схватил своего друга за руку и быстрым, резким движением толкнул его за ствол громадной лиственницы.
      - Что такое? - спросил охотник с беспокойством.
      - Смотрите, - коротко ответил его товарищ, указывая рукой на равнину.
      - Ого! Что это значит? - прошептал молодой человек через минуту.
      - Это значит, что я не ошибся, нам предстоит драться. К счастью, на этот раз мы будем так же хитры, как и они. Предупредите Джона Дэвиса, чтобы он со своими молодцами обошел апачей с тылу, в то время как мы встретимся лицом к лицу с неприятелем.
      - Нельзя терять ни минуты! - прошептал Чистое Сердце и бросился к лагерю.
      Два опытных охотника увидели то, что, несомненно, прошло бы незамеченным для людей, менее привычных к индейским обычаям.
      Мы упоминали, что по временам легкий ветерок покачивал верхушки деревьев. Ветерок этот дул с юго-запада. Он же пробегал по верхушкам высокой травы, постоянно приближаясь к холму, на котором расположились команчи, но - странное явление - ветер этот был северо-восточным, то есть дул в направлении, прямо противоположном первому.
      Вот и все, что заметили охотники, но этого было для них достаточно, чтобы разгадать хитрость неприятелей и помешать врагам.
      Пять минут спустя шестьдесят команчей, возглавляемых Транкилем и Чистым Сердцем, проползли, как змеи, по склонам холма и незаметно спустились в долину. Достигнув ее, они замерли неподвижно, как статуи.
      Остальные во главе с Джоном Дэвисом обошли холм.
      Внезапно раздался страшный крик, команчи поднялись, словно легион демонов, и, нагнув головы, бросились на врагов.
      Те, застигнутые в тот момент, когда рассчитывали захватить команчей врасплох, колебались с минуту, потом, устрашенные этой неожиданной атакой и охваченные паническим страхом, ударились в бегство, но в тот же миг перед ними вырос отряд американца.
      Надо было сражаться или сдаться неумолимому врагу.
      Апачи сомкнулись плечом к плечу, и началась резня. Она была ужасна и продолжалась до утра.
      Люди, смертельно ненавидевшие друг друга, сражались без крика и умирали, не испуская вздоха.
      По мере того как апачи падали, их товарищи сдвигались все ближе, тогда как команчи теснее стягивали круг, в котором были заперты их враги.
      Восходящее солнце осветило поле ужасной битвы.
      Сорок команчей пало.
      Из отряда апачей оставалось на ногах не более десятка людей, причем все они были более или менее тяжело ранены.
      Чистое Сердце с болью отвернулся от этой страшной картины. Напрасно хотел он вступиться, чтобы спасти последних оставшихся в живых апачей.
      Команчи, опьяненные запахом крови и пороха, разъяренные сопротивлением, оказываемым их врагами, не слушали его распоряжений, а потому остальные апачи были умерщвлены и оскальпированы.
      - А! - закричал Черный Олень с победным жестом, показывая на изуродованное до неузнаваемости тело. - Вожди будут довольны. Наконец-то Голубая Лисица мертв!
      Действительно, грозный вождь был распростерт на груде трупов команчей, его тело было сплошь покрыто ранами. Его сын, едва достигший юношеского возраста, лежал у его ног. К поясу Голубой Лисицы была привязана отрубленная недавно голова, что редко случается у индейцев, берущих обычно только волосы своих врагов. Голова эта принадлежала отцу Антонио.
      Бедный монах, отправившийся из селения за несколько дней до Транкиля, был, очевидно, схвачен и убит апачами.
      Как только, лучше скажем, не битва, а резня была окончена, индейцы поторопились отдать последний долг тем из своих, кто нашел смерть в этой стычке. Когда глубокие могилы были вырыты, тела бросили туда без обычных похоронных обрядов, выполнить которые не позволяли обстоятельства, но позаботившись о том, чтобы оружие было похоронено вместе с павшими. Потом на могилы навалили камни для защиты от хищных зверей. Что касается апачей, то их бросили там, где они лежали, не заботясь о них более.
      Затем отряд, поредевший почти вполовину, печально пустился в путь к Техасу.
      Победа команчей была полной, это правда, но куплена она была слишком дорогой ценой, чтобы индейцы могли радоваться. Избиение апачей далеко не возмещало в их глазах смерть сорока команчей, не считая тех, которые, вероятно, должны были умереть в дороге от полученных ран.
      ГЛАВА XXV. Последний этап
      Теперь, дойдя до последних страниц нашей книги, мы не можем подавить чувства сожаления при мысли о сценах крови и убийств, которые вынуждены были разворачивать перед глазами читателя. Будь этот рассказ создан нашим воображением, многие сцены были бы изменены или сокращены. К несчастью, независимо от нашего желания, мы должны были передавать события так, как они происходили, хотя и старались сгладить некоторые подробности, чтобы не оскорбить чувства читателя.
      Если нас упрекнут за постоянные описания битв, в которых участвуют наши герои, мы ограничимся следующим ответом. Мы описываем нравы той расы, которая тает с каждым днем под давлением цивилизации, против которой она напрасно борется.
      Этой расе по роковому велению судьбы предназначено вскоре совсем исчезнуть с лица земли; ее нравы и обычаи перейдут тогда в область легенд, и, сохраненные в преданиях, не преминут быть извращенными и стать непонятными. Таким образом, наш долг как историков - описать ее такой, какой она была и какой останется и впредь. Поступить иначе было бы с нашей стороны обманом, на который наши читатели по справедливости могли бы сетовать.
      Закончив это отступление, возможно слишком длинное, но отнюдь не излишнее, а необходимое, вернемся к рассказу.
      Мы поведем теперь читателя к крайним аванпостам мексиканской армии. Эта армия, состоявшая вначале из шести тысяч человек, насчитывала сейчас не более тысячи пятисот, считая и подкрепление в пятьсот человек, приведенное генералом Косом. Стало быть, непрерывные победы, одерживаемые Санта-Анной над техасцами, стоили жизни ровным счетом пяти тысячам солдат.
      Это сомнительное торжество заставляло президента крепко призадуматься; он начинал понимать неслыханные трудности войны против разъяренного народа и не мог смотреть без страха на ужасные последствия, которые для него приобрело бы поражение, если бы неуловимые враги, которых он так долго преследует, решились бы его подстеречь и разбить.
      К несчастью, несмотря на опасения генерала Санта-Анны, было уже слишком поздно отступать, надо было испытать судьбу до конца, а главное, скорее покончить с войной.
      Две воюющие армии разделяло расстояние не более пяти миль. Авангард мексиканской армии под командой полковника Мелендеса состоял из двухсот человек регулярных войск. На расстоянии около мили от этого авангарда расположился отряд, состоящий из всякого сброда, собирающий сведения о движении армии.
      Это были просто-напросто степные разбойники, во главе которых находился наш старый знакомый Сандоваль, которого незадолго перед тем мы видели у Ягуара. Мы также слышали о странной сделке, заключенной ими.
      Мексиканская армия не питала уважения к вышеупомянутому Сандовалю и его товарищам, не доверяя их честности, но все же генерал Санта-Анна был вынужден полагаться на этих плутов по причине их неоспоримых способностей как проводников и особенно как разведчиков.
      Генерал был вынужден закрывать глаза на их ежедневные проступки и предоставлять им действовать по-своему, так как нуждался в них. Не замедлим отметить, что разбойники благополучно злоупотребляли данной им волей-неволей свободой и, не задумываясь, позволяли себе самые невероятные прихоти, о которых мы воздержимся рассказывать более подробно.
      Эти бродяги стояли, как мы сказали, лагерем перед мексиканской армией. Так как они никогда не избегали доставлять себе удовольствия, если к этому представлялся случай, то не нашли ничего лучше, чем расположиться в селении, обитатели которого скрылись при их приближении и дома которых они разрушили, чтобы добыть дров для своих бивачных костров. Между тем, случайно или нет, один дом или, вернее, хижина избежала общего разрушения и стояла одиноко. Она не только уцелела и была не повреждена, но и имела часового перед дверью.
      Впрочем, часовой, казалось, совершенно не заботился о данном ему приказе. Замученный жгучими лучами солнца, отвесно падавшими ему на голову, он преудобно расположился в тени навеса напротив дома и, положив возле себя ружье, курил, спал и мечтал, ожидая, когда его смена окончится и один из товарищей придет его сменить.
      Этот дом служил в настоящее время жилищем доньи Кармелы, и мы попросим читателя войти в него вместе с нами.
      Молодая девушка, грустная к задумчивая, небрежно покачивалась в гамаке, висевшем перед окном, открытым, несмотря на жару. Ее глаза, покрасневшие от слез, были неподвижно устремлены на пустынную, накаленную солнцем равнину я песок, блестевший, словно алмазы. О чем думала бедная девушка, пока слезы, которые она и не думала утирать, текли по ее побледневшим щекам, оставляя бледные следы? Может быть, в ее годы, когда воспоминания еще не заходят далее вчерашнего дня, она с горечью вспоминала веселые дни в венте дель-Потреро, когда, защищенная Транкилем и Ланси, этими двумя преданными сердцами, она чувствовала, что все улыбалось ей, а будущее казалось прекрасным и спокойным. Может быть, она думала о Ягуаре, к которому испытывала нежную дружбу, или о полковнике
      Мелендесе, чья любовь, почтительная и глубокая, заставляла ее мечтать, как мечтают все молодые девушки.
      Но, увы, теперь все исчезло. Прощайте прекрасные сны, где были Транкиль и Ланси, и Ягуар, и полковник Мелендес. Она была одна, без друга, без защиты, во власти человека, один вид которого приводил ее в ужас.
      Между тем спешим заметить, что человек, которого мы нарисовали такими мрачными красками, Белый Охотник За Скальпами, такой страшный, говоря по справедливости, казался совершенно изменившимся. Тигр стал овцой перед молодой девушкой; для нее он находил неслыханные внимание и мягкость. Он не только шел навстречу всем ее желаниям (хотя бедное дитя никогда не осмелилось его ни о чем просить), но и старался угадать, что бы могло ей понравиться, и тогда исполнял это с беспримерной готовностью. Иногда он простаивал целые часы, скрестив руки, опершись о стену, устремив на нее взгляд с неописуемым выражением, не произнося ни слова; затем удалялся, качая головой, подавлял вздох и шептал;
      - Боже мой! Боже мой! Если бы это была она.
      Было что-то трогательное в боязливой и смиренной скорби этого страшного человека, заставлявшего всех дрожать перед собой и трепетавшего перед ребенком. Она же, с эгоизмом страдающих, даже не замечала впечатления, производимого ею на эту сильную и твердую натуру.
      Дверь открылась, вошел Белый Охотник За Скальпами. На нем была все та же одежда, держался он так же прямо, но на лице его не было уже видно того выражения надменной и неумолимой жестокости, которое мы наблюдали раньше; глубоко ввалившиеся глаза потеряли блеск, придававший его взгляду такую гипнотическую силу.
      Девушка даже не повернулась при звуке шагов Охотника За Скальпами.
      Тот довольно долго стоял неподвижно, ожидая, вероятно, что она заметит его присутствие. Но девушка не двигалась.
      Тогда он решил заговорить.
      - Донья Кармела, - сказал он, стараясь смягчить звук своего голоса, донья Кармела.
      Она не отвечала, продолжая смотреть на равнину.
      Охотник За Скальпами вздохнул, затем сказал громче:
      - Донья Кармела!
      На этот раз девушка услышала. Нервная дрожь пробежала по ее телу, и, обернувшись, она резко спросила:
      - Чего вы от меня хотите?
      - О! - воскликнул он, заметив ее лицо, залитое слезами. - Вы плачете?!
      Молодая девушка покраснела и лихорадочным жестом провела платком по лицу.
      - Ну, так что! - прошептала она, стараясь оправиться. - Что вам надо, сеньор? - спросила она. - Боже мой, если мне суждено быть вашей невольницей, нельзя ли хоть эту комнату оставить в моем распоряжении!
      - Я хотел доставить вам удовольствие, - сказал он, - известив вас о посещении известной вам особы.
      Горькая усмешка сжала губы молодой девушки.
      - Кто станет беспокоиться обо мне? - сказала она со вздохом.
      - Извините меня, сеньорита, у меня было доброе намерение. Часто, когда вы, как сегодня, бываете задумчивы и погружены в себя, некоторые имена без конца срываются с ваших губ.
      - Ax! Это правда, - возразила она. - Значит, не только мое тело в плену, но вы хотели бы заковать и мои мысли?
      В ее голосе звучали такой сдержанный гнев и горечь, что старик вздрогнул, и синеватая бледность покрыла его лицо.
      - Хорошо, сеньор, - продолжала молодая девушка, - отныне я буду осторожнее.
      - Как вам будет угодно, - ответил он, подавляя душевную боль, повторяю, я хотел доставить вам радость, приведя полковника Мелендеса, но если я ошибся, то вы его не увидите, сеньорита.
      - Как! - воскликнула она вскакивая. - Что вы сказали сеньор? Какое вы имя произнесли?
      - Имя полковника дона Хуана Мелендеса.
      - Вы его привели?
      - Да.
      - Он здесь?
      - Он там и ждет вашего разрешения войти.
      Молодая девушка с минуту смотрела на него с выражением крайнего изумления.
      - Но значит... вы любите меня?! - воскликнула она, вспыхнув.
      - Она еще спрашивает! - грустно прошептал старик. - Вы хотите видеть полковника?
      - Сейчас, о, сейчас! Но раньше я хочу понять вас, знать, наконец, что думать о вас!
      - Увы! Повторяю вам, сеньорита, я вас люблю, я вас люблю до обожания. О! Успокойтесь, в этой любви нет ничего обидного для вас: я люблю вас за неслыханное, сверхъестественное сходство с одной женщиной, умершей - увы! в тот день, когда моя дочь была похищена индейцами. Дочь, которую я потерял, которую не увижу никогда, была бы ваших лет, сеньорита. Вот тайна моей любви к вам, моих постоянных усилий быть ближе к вам. О! Позвольте мне любить вас, обманывая самого себя. Глядя на вас, я думаю, что вижу мое бедное, дорогое дитя, и это заблуждение дарит -мне счастье. О! Сеньорита, если бы вы знали, что я вынес и как страдаю от этой неизлечимой раны, сжимающей сердце, вы бы сжалились надо мной!..
      Когда старик произносил эти слова с волнением и страстью, лицо его преобразилось - оно было наполнено такой добротой и скорбью, что молодая девушка невольно почувствовала себя растроганной. Протягивая ему руку, она сказала мягко и нежно:
      - Бедный отец!
      - Благодарю вас за это, - ответил он сдавленным от волнения голосом, и по лицу его потекли слезы. - Благодарю вас, сеньорита, мне кажется, что теперь я уже не так несчастлив.
      После минутного молчания, отерев слезы, он мягко спросил:
      - Хотите, чтобы он вошел?
      Она улыбнулась.
      Старик бросился к дверям и широко распахнул их. Полковник вошел и подбежал к молодой девушке.
      Охотник За Скальпами вышел из комнаты, притворив за собой двери.
      - Наконец-то, - вскричал полковник радостно, - я вас нашел, дорогая Кармела!
      - Увы! - сказала она.
      - Да, - возразил он с живостью, - я вас понимаю, но теперь вам нечего опасаться. Я сумею спасти вас от тяготеющего над вами рока и вырвать из рук вашего похитителя.
      Молодая девушка положила руку ему на плечо и, нагнувшись, взглянула с восхитительным выражением задумчивости.
      - Я - не пленница! - воскликнула она.
      - Как? - спросил он с удивлением. - Разве этот человек не увез вас?
      - Я не говорю этого, мой друг, я говорю только, что я - не пленница.
      - Я вас не понимаю, - сказал он.
      - Увы! Я сама себя не понимаю.
      - И вы думаете, что если бы вы захотели выйти отсюда и последовать за мной в лагерь, этот человек не удерживал бы вас?
      - Уверена.
      - В таком случае уедем, донья Кармела, я найду вам подходящее убежище, пока не отыщется ваш отец.
      - Нет, друг мой, я не уеду. Я не могу следовать за вами!
      - Как! Кто же вам мешает?
      - Не говорила ли я вам, что сама себя не понимаю. Час тому назад я была бы счастлива следовать за вами, теперь - не могу.
      - Что же произошло с тех пор?
      - Послушайте, дон Хуан, я буду откровенна с вами: я вас люблю, вы это знаете, и считаю за счастье быть вашей женой. Но если бы даже все мое счастье зависело от того, покину ли я эту комнату или нет, я не выйду из нее.
      - Бог мой! Извините меня, донья Кармела, но я скажу, что это безумие, это сумасбродство!
      - Нет, это... Боже! Я и не знаю, как выразиться, настолько не понимаю сама себя... но мне кажется, что если я покину эту комнату против воли того, кто меня в ней удерживает, я совершу дурной поступок.
      При этих странных словах изумление полковника возросло до такой степени, что он не нашелся, что ответить, а только устремил на девушку удивленный взгляд.
      Кто любит, никогда не ошибается в чувствах той, кого любит.
      Молодой человек инстинктивно догадывался, что Кармела в своем решении поступала так, как подсказывало ей сердце.
      В эту минуту дверь отворилась. Вошел Белый Охотник За Скальпами.
      Полковник понимал, что подобное поведение молодой девушки объяснялось, вероятно, тем, что она находилась под воздействием какого-то таинственного события, о котором могла судить только сама.
      Для обоих собеседников, в замешательстве стоявших друг против друга, большим облегчением было появление старика. Не отдавая себе отчета в своих ощущениях, молодой человек понял, что это явится для него большой помощью. В походке и движениях старика заметно было достоинство, которого до сих пор Кармела не видела.
      - Извините, дети мои, если я вам мешаю, - сказал он с мягкостью, заставившей затрепетать его слушателей.
      - О! - продолжал он, притворяясь, что не замечает произведенного впечатления. - Простите, полковник, что обращаюсь к вам фамильярно, но я так люблю донью Кармелу, что невольно испытываю любовь ко всем, кого любит она. Старики - эгоисты, вы это знаете, тем не менее, выйдя отсюда, я думал о вас.
      Кармела и полковник посмотрели на него с удивлением.
      Старик улыбнулся.
      - Судите сами: я только что узнал от одного бродяги, что индейское подкрепление обогнуло наши линии и соединилось с врагами. Среди них находится лесной охотник по имени Транкиль.
      - Мой отец! - радостно вскричала Кармела.
      - Да, - сказал Охотник За Скальпами, подавляя вздох.
      - О! Простите меня, - сказала молодая девушка, протягивая ему руку.
      - Милое дитя, за что мне сердиться, разве не естественно, что ваше сердце стремится к отцу?
      Полковник смотрел на обоих с большим удивлением.
      - Вот что я придумал, - продолжал старик. - Сеньор Мелендес будет просить у генерала Санта-Анны полномочия отправиться парламентером к противникам. Он увидится с отцом доньи Кармелы и, успокоив его на ее счет, скажет, что если тот желает получить свое дитя, то я сам отведу ее к нему.