ГЛАВА XXI. Где министр ее британского величества боится скомпрометировать себя

Исчезла надежда, которой жили унитарии, получив известие о вступлении армии генерала Лаваля на территорию провинции Буэнос-Айрес, этот генерал, запугиваемый своими приверженцами, оставшимися в Монтевидео, почти покинутый французами, на помощь которых он имел ошибку рассчитывать, и еще более обманутый в тех симпатиях, которые он рассчитывал встретить среди жителей деревень, симпатий, которые почти совершенно отсутствовали, не осмелился взять на себя одного ответственность за предприятие, которое имело так мало шансов на успех, — и против своего убеждения, с яростью и отчаянием в душе начал отступать из провинции.

Жители Буэнос-Айреса ощутили в душе глубокую скорбь, видя окончательное удаление освободительной армии.

Федералисты, как ни трусливы они казались несколько дней тому назад, тотчас же начали проявлять все свое нахальство, немедленно начался страшный террор: убийства, насилия, грабеж стали обыкновенным явлением и тянулись длинной вереницей. Проскрипции не знали себе границ, зверства Масорки приняли ужасающие размеры, и — как будто недостаточно было этих бичей, обрушившихся на несчастный народ—к ним присоединил свои ужасы голод, вызванный Росасом, который словно для своего удовольствия опустошил деревни. Был обнародован знаменитый закон о конфискации имуществ, богатые семьи были ограблены без всякого иного повода, кроме их богатства. Вскоре нищета, голод и смерть распространились по Буэнос-Айресу, который, по образному выражению очевидца, в несколько дней превратился в настоящую человеческую бойню.

Однажды около восьми часов вечера по улице Завоевания быстро мчалась по направлению к Барракасу карета, запряженная парой лошадей.

Вскоре она остановилась перед дачей сеньора министра ее британского величества сэра Уолтера Спринга.

Эта карета не замедлила при своем проезде привлечь всеобщее внимание, так как в это время республиканского федерализма кареты были отобраны, и лошади были предложены Ресторадору или взяты по федеральным реквизициям.

Поэтому, когда карета остановилась перед домом английского министра, собралось много любопытных, чтобы посмотреть на это чудо.

Кучер открыл дверцу кареты, и из нее вышли двое мужчин.

Один из них, однако, на некоторое время задержался на подножке и между ним и другим лицом, оставшимся в карете произошел следующий быстрый разговор:

— Вы ничего не забыли, мой дорогой учитель? — спросил мужчина, стоявший на подножке.

— Нет, Мигель, но….

— Но что?

— Не лучше ли узнать, у себя ли сеньор министр раньше, чем я уеду один по этим мрачным улицам, в такой поздний час, заключенный в этой карете?

— Это не важно, если его нет, мы подождем, а когда вы вернетесь, то увидите нас здесь.

— Но если приор меня спросит?

— Я уже повторял вам сто раз: вы не должны отвечать прямо ни на один вопрос; узнайте только, хотят или не хотят они сделать то, о чем их просят, и какова бы ни была сумма, которую они потребуют, они ее получат, вот и все!

— Непременно надо, чтобы он был моим племянником?

— Или вашим сыном.

— У меня дети, Мигель!

— Или двоюродным братом.

— О!

— Или вашим приемным сыном, наконец, тем, кем вы хотите.

— Пусть Бог вложит свое благодушие в мое сердце!

— Ив ваши уста, дорогой учитель. Вы можете вернуться скорее чем через час.

— Прощай, Мигель, прощай!

— До скорого свидания, мой дорогой учитель и друг! Дон Мигель сошел с подножки, закрыл дверцу кареты и сделал знак Тонильо, бывшему за кучера.

Карета быстро помчалась.

Министр был у себя.

Дон Мигель и его спутник, в котором читатель, без сомнения, узнает дона Луиса, были введены в гостиную, где только еще зажигали лампы.

Сэр Уолтер Спринг не заставил себя долго ждать: ласково улыбаясь, он вошел в гостиную и протянул руку дону Мигелю.

— Какой приятный сюрприз, сеньор дель Кампо! — воскликнул он. — Вы не можете себе представить, как я счастлив и горд тем, что принимаю вас у себя!

— Сеньор Спринг, — отвечал Мигель, пожимая руку министра, — я не знаю, как вас благодарить за столь милый прием. Позвольте мне представить вам сеньора Бельграно, моего близкого друга.

— А, сеньор Бельграно! Уже давно я желал иметь честь познакомиться с этим кабальеро. Не подарите ли вы мне весь вечер, сеньор дель Кампо?

— Это счастье для меня не быть совсем неизвестным сеньору Спрингу! — отвечал с поклоном дон Луис.

— Что поделать, мой юный друг, хотя я и стар, но испытываю большое удовольствие в обществе прекрасных дам Буэнос-Айреса: там я узнал имена наиболее выдающихся лиц городской молодежи.

— Каждое ваше слово комплимент.

— Нет, нет, это сущая правда, сеньор Бельграно. Мы, старики, должны быть всегда готовы дать отчет в наших поступках Богу, поэтому разве не надо нам стараться быть всегда справедливыми и правдивыми? Вы видели Мануэлиту, сеньор дель Кампо?

— Не сегодня, сеньор Спринг.

— Что за очаровательное создание, я никогда не устану любоваться ею и говорить с ней. Многие думают, что все мои визиты к его превосходительству носят только политический характер. Нет, я ищу в обществе этой восхитительной девушки чего-то такого, что успокаивает мой дух, измученный скучными делами. В Лондоне мисс Мануэлита произвела бы фурор.

— А ее отец? — спросил дон Луис, которого остановил взгляд его друга.

— Ее отец!.. Сеньор генерал Росас… видите ли, в Лондоне…

— Он заболел бы! — сказал дон Мигель, чтобы вывести английского министра из затруднительного положения.

— Да, в Лондоне отвратительный климат. Вы были в Европе, сеньор дель Кампо?

— Нет, сеньор, но я рассчитываю поехать туда на несколько лет.

— Скоро?

— Да, но, во всяком случае, не сейчас, когда здесь находится эскадра сеньора де Макко! — сказал молодой человек, чтобы дать другой оборот разговору.

— Как! Вице-адмирал де Макко уже прибыл?

— Вы не знали этого, сеньор Спринг?

— Говоря по чести, нет.

— Ну, он прибыл.

— Сюда?

— Нет, в Монтевидео, третьего дня, в час пополудни.

— Его превосходительство знает это?

— Разве вы предполагаете, что если я знаю, то его превосходительство сеньор губернатор может не знать?

— Это правда, это правда! Однако странно, что он ничего не сообщил мне.

— Во время вечерни был виден английский бриг.

— А, был противный ветер, сеньор Спринг, — сказал дон Луис, — только в пять часов шлюпка привезла это известие.

— Так что мы переживаем кризис! — сказал министр, играя сеоими манжетами.

— Это еще не все.

— Есть еще что-нибудь?

— Ерунда, сеньор Спринг. Вы знаете, что мы ожидали, что французский посланник приедет к нам сюда в качестве врага, не правда ли?

— Да, да, действительно!

— Ну, совсем нет — он приехал с самыми мирными намерениями.

— Ах, какое счастье!

— Для нас?

— Для всех, сеньор дель Кампо!

— Исключая восточный вопрос.

— Да, дело может и его коснуться.

— Самое маленькое затруднение для Франции будет очень большим для европейского мира, теперь, к счастью, отношения, существующие между Францией и Англией, гарантируют нам удачу миссии де Макко.

— Британское правительство не замедлит в этом случае употребить все свое влияние.

— Я не то хотел сказать: напротив, если Англия хоть немного заинтересована в том, чтобы отвлечь внимание Франции ла-платским вопросом, то она имеет теперь превосходный случай для этого, мы только сейчас говорили об этом с сеньором Бельграно.

— Однако… если инструкции адмирала де Макко требуют решения этого вопроса во что бы то ни стало, то, признаюсь, не вижу, каким образом Англия, как бы она ни была заинтересована в этом деле, может воспрепятствовать этому.

— Здесь, нет, но во Франции может. Весьма легко, мне кажется, было бы помешать ратификации трактата, если бы в нем оказалась какая-нибудь ошибка, какой-нибудь пустяк, чего, к счастью, не заметят во Франции, но что могло бы парализовать все, если бы Англия пробудила французскую оппозицию! — сказал дон Луис министру, который тщетно пытался уловить тайную мысль молодых людей.

— Но какую же ошибку можно предполагать? — спросил сэр Уолтер.

— Просто подпись сеньора губернатора! — сказал Мигель.

— Как?

— Унитарии, находящиеся в Монтевидео, приготовились указать сеньору де Макко такую причину, которая до известной степени является очень сильным аргументом.

— И он состоит… сеньор дель Кампо!

— В том, что подпись сеньора губернатора не имеет никакого значения. Вообразите себе, сеньор Спринг, что эти люди рассуждают так: если сеньор адмирал де Макко имеет инструкции для заключения трактата на каких бы то ни было условиях, то в Аргентинской республике нет власти, с которой он может заключить договоры, что генерал Росас не имеет ни права, ни власти заключать договоры от имени Аргентинской республики.

— Но это фактическая власть! — вскричал министр. — Дело адмирала не удостоверять ее законность, а только признать ее и заключать с ней договоры.

— Унитарии отвергают это, — отвечал дон Мигель, — они говорят, что если адмирал заключает трактат с генералом Росасом, как с простым губернатором провинции Буэнос-Айрес и только относительно этой провинции, то он может это делать в такой же форме, как адмирал Леблан и сеньор Мартиньи заключили договор с правительством провинции Корриентес, но если он хочет заключить трактат с правительством, облеченным нацией верховной властью, то такого правительства не существует.

В этих рассуждениях есть доля истины, в самом деле! — сказал задумчиво сеньор Спринг.

— Унитарии подтверждают свои доводы тем, что из че-т1Йрнадцати провинций, из которых состоит Аргентинская республика, семь отказали генералу Росасу в праве заключать от их имени договоры.

— Вы думаете, что адмирал де Макко знает эти важные факты?

— Нельзя и сомневаться в этом, но я боюсь, что договор не подвинет вперед дел, в особенности если Англия вмешается, но Англия, я думаю, предоставит дела их собственному течению, несмотря на реакцию, которая замечается теперь в ее пользу в восточной части государства.

— Как, сеньор дель Кампо?

— Мне кажется, что, когда будет потеряна надежда на Францию, общественные симпатии, вполне логично, обратятся к Англии, которая в прежнее время оказала немалую услугу делу свободы.

— Действительно, независимость восточных государств была достигнута до известной степени благодаря влиянию Англии.

— Так что после потери французами своего влияния, в случае, если восторжествуют ревнители свободы, действия Англии не только будут успешны, но и помогут ей завоевать в свою пользу весь район, потерянный Францией в этих странах с богатым будущим.

— Сеньор дель Кампо, вы были бы опасным посланником для генерала Росаса! — сказал министр, не пропустивший ни одного слова молодого человека.

— Я думаю, мой друг излагал не свои собственные мысли! — заметил дон Луис.

— Они так мало принадлежат мне, — живо возразил дон Мигель, — что я недалек от мысли, что я наговорил вам массу глупостей, повторяя на память то, что я слышал и читал в журналах в Монтевидео.

— Сеньор дель Кампо, — сказал хитрый англичанин, — я уже не столь благодарен вам за ваш визит, так как вы отняли у меня, по крайней мере, два часа сна в эту ночь, заставив меня взяться за некоторые секретные ноты. Поэтому, чтобы отдалить сон, мы выпьем немножко хересу.

Он сам взял бутылку и, поставив на стол бокалы, наполнил их.

— Я принимаю херес, но не коснусь нот! — отвечал дон Мигель.

— Будьте любезны объяснить, почему, сеньор дель Кампо?

— Нет ничего легче, сеньор Спринг. В настоящее время только иностранные министры могут браться за ноты, так как среди других нет тех, кто выше клеветы. Как вы счастливы, сеньор Спринг, что, живя в этом доме, в то же самое время находитесь в Англии.

— Это взаимные уступки: аргентинское посольство в Лондоне представляет собой Аргентинскую республику.

— Знаете ли, сэр Уолтер, что меня чрезвычайно удивляет? — сказал дон Мигель с удивленным видом.

— Что, сеньор дель Кампо?

— Почему когда Англия находится таким образом в Буэнос-Айресе, откуда многие уезжают за тысячи лье, чтобы найти себе убежище, никому не приходит мысль сделать всего несколько шагов и прийти сюда.

— А, да, но…

— Извините меня, я не хочу ничего знать, если несколько несчастных скрылись здесь под защитой английского флага, то это ваш долг и ваша гуманность, сеньор Спринг, я не буду бестактно осведомляться об этом.

— Здесь нет никого, даю вам честное слово, что никто не скрывается у меня. Мое исключительное положение и мои инструкции решительным образом предписывают мне соблюдать полнейший нейтралитет, при самых добрых намерениях с моей стороны, я не могу пренебрегать своими инструкциями.

— Так что этот дом, как все другие, и ничего больше! — сказал дон Луис с язвительной иронией.

— Мы все понимаем ваше положение, сэр Уолтер, — поспешил прибавить дон Мигель, — в наше время разгула народных страстей само наше правительство было бы не в состоянии защитить этот дом, и вы желаете избежать дипломатических конфликтов, которые возникли бы, если бы народ забыл о правах посольства.

— Вот именно, — сказал министр, довольный тем, что ему не пришлось отвечать на затруднительный вопрос дона Луиса, — вот именно. Печальная необходимость отказывать в убежище многим лицам, которые просили его у меня, потому что я не могу отвечать за их безопасность, да мне и запрещено становиться в такое положение, которое могло бы вызвать конфликт со страной, к жителям которой я чувствую глубочайшую симпатию и с которой мое правительство стремится поддерживать самые тесные, дружественные отношения.

— Мне кажется, Мигель, наша карета подъехала и нам пора предоставить возможность сеньору Спринту заняться его обычным делом! — сказал дон Луис, красный от негодования.

— Я чувствую величайшее удовольствие в вашем обществе, сеньор Бельграно.

— Однако мой друг прав: нам надо расстаться с сеньором Спрингом и его превосходным хересом! — прибавил дон Мигель.

С этими словами он наполнил два бокала, один из которых поставил перед министром, и осушил свой, раскланиваясь с самой любезной улыбкой.

Затем они распростились в передней с сеньором министром ее британского величества, который остался в полном недоумении, не зная, зачем приходили к нему молодые люди, кем они были в действительности и что думали о нем при своем уходе.

ГЛАВА XXII. Как генеральный консул Соединенных Штатов понимает свои обязанности

Несмотря на то что дурное настроение дона Луиса побудило его оставить гостиную сеньора Спринга не особенно вежливым образом, его слух не обманул его, когда он сказал своему другу, что их карета подъехала. В самом деле, их дожидалась карета, в которой сидел дон Кандидо Родригес, вздохнувший с облегчением, увидел дона Мигеля идона Луиса, подходивших к карете.

Когда карета начала танцевать по ухабистой мостовой улицы Реконкисты, дон Мигель спросил у дона Кандидо:

— К которому из двух?

— Что такое, Мигель?

— В Санто-Доминго или в Сан-Франсиско?

— Дай мне сначала рассказать тебе о том, что произошло, спокойно, в подробностях, и…

— Я хочу знать все, но нам надо начать с конца, чтобы отдать приказание кучеру.

— Ты решительно хочешь этого?

— Да, тысячу чертей!

— Очень хорошо… Ты не рассердишься?

— Говорите, или мы выбросим вас на мостовую! — сказал дон Луис, сопровождал свои слова таким взглядом, который испугал дона Кандидо.

— Что за характер! Что за характер! Ну, горячие молодые люди, моя дипломатическая миссия не удалась.

— То есть его не захотели принять ни в Санто-Доминго, ни в Сан-Франциско?

— Нигде.

Дон Мигель, открыв переднее окно, сказал два слова Тонильо, и карета помчалась с удвоенной быстротой по тому же направлению.

—Я тебе скажу, — продолжал Кандидо, — что велел карете остановиться у Санто-Доминго, выйдя из нее, я, сделав крестное знамение, вошел в мрачный и пустынный притвор, где остановился ихлопнул в ладони. Ко мне вышел послушник с лампой в руке. Я, осведомившись о здоровье всех, спросил у него о том почтенном отце, которого ты мне назвал. Послушник повел меня в его келью, войдя туда, я после первых обычных приветствий не преминул поздравить святого отца с той спокойной, счастливой и святой жизнью, которой он наслаждается в этом доме покоя и мира; надо вам сказать, что в молодости мои вкусы и наклонности влекли меня в монастырь, и сегодня, когда я думаю о том, что мог бы счастливо жить под священными сводами обители, вдали от политических треволнений, запертый на ключ, я не могу простить себе моей ошибки, моего безумия, моего ослепления, наконец…

— Да, наконец, конец всегда лучше всего, мой дорогой учитель.

— Сначала я изложил суть дела.

— Вы были неправы.

— Разве я не должен был говорить об этом?

— Да, никогда не начинают с того, чего хотят достигнуть.

— Дай ему говорить! — сказал дон Луис, откидываясь в угол кареты, как бы желая заснуть.

— Продолжайте, — сказал дон Мигель.

— Я продолжаю! Я ясно и определенно сказал ему о положении одного из моих племянников, который, будучи превосходным федералистом, тем не менее подвергается преследованию вследствие личной ненависти некоторых людей, из-за зависти, ревности нескольких дурных слуг дела, не уважающих, как должно, славную честь и репутацию патриархального правительства нашего достопочтенного Ресторадора законов и его уважаемой семьи. Красноречиво и вдохновенно я рассказал биографию всех членов знаменитых семей высокочтимого губернатора и его превосходительства сеньора временного губернатора, сказав в заключение, что ради чести этих почтенных отпрысков федерального древа религия и политика заинтересованы в том, чтобы избежал преследования племянник такого дяди, как я, давший федерации столько доказательств мужества и постоянства. Затем я продолжил: «Поэтому, чтобы не отвлекать внимания сеньоров губернаторов идругих высокопоставленных и могущественных особ, занятых в настоящее время дарованием независимости Америке, я прошу у монастыря Санто-Доминго убежища, защиты и пропитания для моего невинного племянника, предлагая пожертвовать большую сумму золотом или кредитными билетами, как будет угодно благочестивым отцам». Такова была в крайне сжатом виде моя речь, которой я открыл наши переговоры; однако, вопреки моим ожиданиям и предчувствию, благочестивый отец отвечал мне: «Сеньор, я хотел бы быть вам полезным, но мы не можем вмешиваться в политические дела, если вашего племянника преследуют, стало быть он виноват».

Я ответил, что протестую против и дважды, и трижды, протестую против всего плохого, что осмелятся говорить о моем невинном племяннике.

Но святой отец возразил мне: «Не в том дело, мы не можем поступать вопреки воле дона Хуана Мануэля. Единственная вещь, которая нам позволена, это — просить Бога, чтобы он защитил вашего племянника, если он невинен».

— Аминь! — сказал дон Луис.

«Это справедливо», — отвечал я, — продолжал дон Кандидо, — и встав со своего места, попросил извинения у его преподобия за то время, которое я отнял у него. Теперь я перехожу к моим переговорам в монастыре Сан-Франциско.

— Нет, нет, нет! Довольно монахов, ради Бога! И довольно всего, даже жизни! Это не жизнь, а ад! — вскричал дон Луис, бледный, с нахмуренными бровями.

— Все это, мой дорогой друг, — отвечал успокоительным тоном дон Мигель, — не что иное, как сцена из великой драмы жизни, нашей жизни и нашей эпохи, даже, если хочешь, драмы, не имеющей себе подобных; но только слабые сердца позволяют отчаянию овладеть собой в критические минуты: вспомни — что это были последние слова Эрмосы; она женщина, но — слава Богу! — у нее больше мужества, чем у тебя.

— Мужество умереть — это легче всего, но хуже смерти — унижение. Со вчерашнего дня меня отовсюду гонят, мои слуги бегут от меня, родственники не признают меня, иностранец и даже дом Божий закрывают передо мной свои двери. Это в тысячу раз хуже, чем удар кинжала.

— Это правда, но у тебя есть женщина которой нет подобной, возле тебя есть преданный друг; и друг, и любимая заботятся о тебе, а все преследуемые в Буэнос-Айресе не могли бы сказать того же. Вот уже три дня как у тебя нет более дома и ты разорен. Они уничтожили, разграбили и конфисковали все твое имущество, так во всяком случае, они думают, но я успел спасти тебе более миллиона пиастров, а вместе с этим и невесту, прекрасную, как день, и такого друга, как я, слава Богу! Я не вижу для тебя других причин жаловаться на свою судьбу.

— Да, но я блуждаю, как нищий.

— Оставь эти глупости, Луис!

— Куда мы едем, Мигель? Я замечаю, что мы приближаемся к дель-Ретиро.

— Верно, мой дорогой учитель.

— В своем ли ты уме?

— Да, сеньор.

— Разве ты не знаешь, что полк генерала Рольона и частьбатальона Масы находятся в дель-Ретиро?

— Знаю.

— Значит, ты хочешь, чтобы нас арестовали?

— Как хотите.

— Мигель, я не хочу, чтобы и нас принесли в жертву. Кто знает, сколько счастливых дней еще ожидает нас в будущем? Вернемся, сын мой, вернемся, посмотри, мы уже около казармы, вернемся!

Дон Мигель снова опустил переднее стекло и сказал несколько слов Тонильо, карета повернула направо и менее чем через две минуты, остановилась перед великолепным домом сеньора Лаприды, в котором жил тогда генеральный консул Соединенных Штатов.

Большие железные ворота были заперты, и во всем здании, даже шагах в ста от решетки, с трудом можно было разглядеть свет в комнатах первого этажа.

Дон Мигель сильно дважды ударил молотком и подождал мгновение. Никто не явился.

— Поедем, Мигель, — сказал дон Кандидо изнутри кареты, с испугом разглядывая окна казармы, которые в это время, то есть в десять часов вечера, были совершенно темны.

Дон Мигель ударил сильнее.

Наконец какой-то человек неторопливо подошел к решетке, мирно посмотрел и сказал по-английски:

— Кто там?

Дон Мигель отвечал ему лаконично:

— Мистер Слейд?

Слуга молча вынул ключ из своего кармана и открыл большие ворота.

Дон Кандидо тотчас же выскочил из кареты и, став между своими бывшими учениками, последовал под такой охраной за слугой.

Слуга, заперев ворота, провел их в маленькую переднюю, где знаком попросил их подождать, а сам ушел.

Минуты две спустя он появился на пороге и все также знаком пригласил их пройти в гостиную.

Гостиная была слабо освещена двумя восковыми свечами.

Мистер Слейд полулежал на софе в рубашке, без жилета, без галстука и без сапог, на стуле возле софы стояла бутылка коньяку, графин с водой и стакан.

Дон Мигель до этого только мельком видел консула, но зато хорошо знал американцев.

Мистер Слейд флегматично сел, пожелал доброго вечера гостям, сделал знак слуге пододвинуть стулья и так же спокойно надел сапоги и сюртук, как если бы он был один.

— Наш визит не будет продолжителен, гражданин Слейд! — сказал по-английски дон Мигель.

— Вы аргентинец? — спросил консул, человек лет пятидесяти, высокого роста, с открытым и энергичным, немного грубым лицом.

— Да, сеньор, все трое! — отвечал дон Мигель.

— Хорошо, я очень люблю аргентинцев. Джон, налейте коньяку.

— Я в этом убежден, сеньор, поэтому я и пришел предложить вам случай выказать свои симпатии.

— Я это знаю.

— Вы знаете, зачем я пришел, сеньор Слейд?

— Да, вы пришли искать убежища в посольстве Соединенных Штатов! Не правда ли?