4

Дардалион, стоявший у окна, повернулся лицом к двум монахам.

– Рассуждения представляют лишь умозрительный интерес, – сказал он. – Первостепенного значения они не имеют.

– Как же так, отец настоятель? – возразил Магник. – Разве не на них держится наша вера?

– В этом я согласен с братом Магником, – заявил бородатый Вишна, глядя немигающими темными глазами на Дардалиона.

Настоятель предложил им сесть и сам опустился в свое кожаное кресло. Магник выглядит совсем юным рядом с Вишной: бледное, с мягкими чертами лицо и копна белокурых волос придают ему вид подростка. Вишна, высокий и суровый, с черной бородой, расчесанной надвое и нафабренной, мог бы сойти за его отца – между тем им обоим около двадцати четырех.

– Дискуссии ценны тем, что пробуждают нас размышлять об Истоке, – сказал Дардалион. – Пантеистическая доктрина, например, утверждает, что Бог – во всем, в каждом камне и каждом дереве. Мы верим в то, что Вселенная была создана Истоком в один ослепительный миг. Из ничего возникло Нечто. Чем же может быть это Нечто, как не телом Истока? Так говорят пантеисты. Твоя, Магник, теория о том, что Исток отделен от мира, которым правит Дух Хаоса, также имеет много сторонников. Она предполагает, что Исток после жестокой войны с собственными мятежными ангелами сбросил их на землю, дабы они правили здесь, как Он правит на небесах. С этой точки зрения наш мир представляется адом; и должен признать, тому существует немало доказательств.

Однако же во время этих дискуссий мы пытаемся вообразить невообразимое, и в этом заложена великая опасность. Исток Всего Сущего превышает наше понимание. Он не знает, что такое время, и потому его пути не имеют смысла для нас. Мы же все напрягаем свои умы, силясь что-то понять. Мы тщимся вместить в себя его величие и втиснуть его самого в наши узкие рамки. Это ведет нас к разладу и раздору, расколу и дисгармонии, а они суть орудия Хаоса. – Дардалион обошел вокруг дубового стола и стал рядом с монахами, положив руки им на плечи. – Главное – знать, что Он существует, и полагаться на Его суд. Быть может, вы оба правы, а быть может, оба заблуждаетесь. Мы имеем дело с Причиной Всех Причин, единственной великой истиной в мире, исполненном лжи. Как можем мы судить? С какой позиции? Как может муравей постичь слона? Все, что видит муравей, – это часть его ноги. Слон ли это? Разве что для муравья. Будьте же терпеливы. В День Славы все откроется, и мы вместе постигнем Исток.

– Этот день уже недалек, – заметил Вишна.

– Да, недалек. Как продвигаются учения?

– Хорошо, но у нас по-прежнему трудности с Экодасом.

– Пришли его ко мне нынче вечером, после медитации.

– Тебе не убедить его, отец, – робко вставил Магник. – Он скорее покинет нас, чем пойдет воевать. Он не может победить свою трусость.

– Он не трус, – скрывая раздражение, ответил Дардалион. – Я знаю. Когда-то и я шел тем же путем и лелеял те же мечты. Я верил, что зло возможно победить любовью, – и это в самом деле наилучший путь. Да, порой зло приходится встречать сталью, и все же не называйте его трусом за то, что он придерживается столь высоких идеалов. Это умаляет вас в той же степени, в какой оскорбляет его.

Белокурый Магник густо покраснел.

– Прости меня, отец настоятель.

– Я ожидаю гостя, – сказал Дардалион. – Ты встретишь его у ворот, Вишна, и проведешь прямо ко мне. Ты, Магник, принеси из погреба бутылку вина, а также подай хлеб и сыр.

Оба монаха встали.

– И вот что, – еле слышно добавил Дардалион, – не подавайте руки этому человеку, не касайтесь его и не пытайтесь прочесть его мысли.

– Так это злой человек? – спросил Вишна.

– Нет, но его память причинит вам боль. Ступайте же.

Дардалион вернулся к окну. Солнце стояло высоко, освещая далекие Дельнохские горы, и настоятель видел с высоты тонкую серую черту – первую стену Дельнохской крепости. Взор его от величественных вершин запада обратился на восток, к морю. Облака заслоняли вид, но Дардалион ясно представлял себе крепость Дрос-Пурдол, вновь переживал жестокую осаду и слышал крики умирающих. Он вздохнул. Под стенами Пурдола потерпело крах могущество Вагрии, и мировая история переменилась за эти кровавые месяцы. И множество хороших людей погибло от железных копий, пронзивших их тела…

Там полегли первые Тридцать, вышедшие на бой с демоническими силами Черного Братства. Один только Дардалион остался в живых. Он содрогнулся, вспомнив боль от вошедшего в спину копья и одиночество, испытанное им, когда души друзей отлетели прочь, к вечному блаженству Истока. Тридцать, сражаясь только в астральной сфере, отказались браться за оружие в мире телесном. Как же они заблуждались!

Позади отворилась дверь, и Дардалион замер, ощутив внезапную сухость во рту. Он замкнул двери своего дара, отгородившись от волн насилия, излучаемых пришельцем, и медленно обернулся. Гость был высок и плечист, однако строен, с темными глазами и суровым лицом. Весь в черном, и даже наплечная кольчуга выкрашена в темный цвет. Дардалион оглядел его вооружение: три ножа на перевязи, еще два в наручных ножнах, короткая сабля и арбалетный колчан у пояса. Настоятель знал, что еще два ножа спрятаны в голенищах сапог, но самым смертоносным оружием был маленький арбалет черного дерева, который пришелец держал в руке.

– Добрый день, Дакейрас, – сказал Дардалион, и в этом приветствии не было тепла.

– И тебе, Дардалион. Ты неплохо выглядишь.

– Благодарю тебя, Вишна, ты свободен, – сказал настоятель, и монах с поклоном вышел. – Садись, – предложил Дардалион гостю, но тот остался стоять, оглядывая темными глазами комнату: полки, уставленные старинными томами, открытые шкафы, набитые рукописями и свитками, запыленные ковры и ветхие бархатные шторы на высоких сводчатых окнах. – Это мой кабинет, – пояснил Дардалион.

Вошел Магник, держа поднос с бутылкой вина, двумя черными хлебами и куском испещренного голубыми прожилками сыра. Поставив поднос на стол, он с поклоном удалился.

– Они опасаются меня, – сказал Нездешний. – Что ты им такого наговорил?

– Я велел им не прикасаться к тебе.

– Ты нисколько не изменился, – хмыкнул Нездешний. – Все тот же чопорный святоша. Впрочем, это твое дело. Я не судить тебя пришел, а разузнать кое-что.

– Мне нечего тебе сообщить.

– Ты ведь еще не знаешь, о чем я хочу спросить. Или знаешь?

– Ты хочешь знать, кто и почему послал к тебе убийц.

– Отчасти – да.

– В чем же заключается другая часть? – Дардалион разлил по кубкам вино и предложил один гостю. Нездешний взял его левой рукой, учтиво пригубил и поставил на стол, больше его не касаясь. Со двора донесся звон мечей, и Нездешний выглянул в окно.

– Ты учишь своих священников драться? Удивительное дело. Я-то думал, ты против насилия.

– Я против насилия зла. Что еще ты хотел бы узнать?

– Я не получал вестей от Криллы с тех пор, как она уехала. Не мог бы ты использовать свой дар и сказать мне, как у нее дела?

– Нет.

– «Нет» – и все тут? Без всяких объяснений?

– Я ничего не обязан объяснять тебе – и вообще ничем тебе не обязан.

– Верно, – холодно бросил Нездешний. – Я не раз спасал тебе жизнь, но ты и правда ничем мне не обязан. Будь по-твоему, священник. Вот она, твоя религия, – во всей красе.

Дардалион покраснел.

– Все, что ты совершил, ты делал ради собственной пользы. Когда-то я вложил все свои силы в то, чтобы тебя защитить. Я видел, как гибнут мои ученики, но продолжал защищать тебя. Да, раз в жизни ты совершил доброе дело. Честь тебе и хвала! Я тебе не нужен, Нездешний, и никогда не был нужен. Твоя жизнь – это насмешка над всем, во что я верую. Понимаешь ты это? Твоя душа – словно факел темного света, и мне стоит усилий находиться с тобой в одной комнате и держать взаперти мой дар, чтобы твой огонь не осквернил его.

– Твои слова – словно ветры, пущенные свиньей, и пахнут они так же! – вспылил Нездешний. – Оскверниться боишься? Думаешь, я не знаю, чем вы тут занимаетесь? Вы заказали в Касире доспехи и шлемы с руническими цифрами. Ножи, луки и мечи. Воины-священники – нет ли противоречия в этих двух словах, Дардалион? Я по крайней мере честен. Я сражаюсь за свою жизнь и больше не убиваю за деньги. У меня есть дочь, которую я хочу защитить. А ты чем оправдываешь то, что учишь своих монахов убивать?

– Тебе этого не понять! – процедил настоятель, чувствуя, как усиливается его сердцебиение и гнев нарастает в душе.

– И опять ты прав, Дардалион. Не понять. Но ведь я человек неверующий. Когда-то я служил Истоку, но Он презрел меня. Ему мало было того, что Он убил мою жену. Теперь я вижу, как его… настоятель – так ведь ты зовешься? – играет в солдатики. Где уж мне понять. Но что такое дружба, я понимаю. Я готов умереть за тех, кто мне дорог, и будь у меня дар, подобный твоему, я бы им не отказывал. Боги! Я даже недругу своему не отказал бы. – С этими словами Нездешний повернулся и вышел вон.

Дардалион опустился в кресло, стараясь вернуть себе покой. Он помолился, занялся медитацией и помолился снова. Наконец он открыл глаза.

– Хотел бы я рассказать тебе все без утайки, друг мой, – прошептал он. – Но это принесло бы тебе слишком сильную боль.

Дардалион снова закрыл глаза и освободил свой дух. Он поднялся вверх сквозь кости и плоть, как всплывающий из глубины ныряльщик. Взлетев над храмом, он увидел внизу серый замок и высокий холм, на котором тот стоял, увидел городок у подножия холма, его узкие улочки, рыночную площадь и залитую кровью медвежью яму за ней. Но его духовный взор искал человека, который когда-то был его другом. Тот шагал по извилистой тропе к лесу, и Дардалион ощущал его горе и его гнев.

Даже радость освобожденного духа не помогла, и печаль овладела настоятелем.

– Ты мог бы сказать ему,– шепнул в его душе голос Вишны.

– Я побоялся нарушить и без того хрупкое равновесие.

– Неужели это так важно?

– Сам по себе Нездешний не имеет веса, но его действия могут изменить судьбу целых народов. Я не должен даже пытаться руководить им – и не стану.

– Как же он поступит, когда узнает правду?

– Как всегда, Вишна. Будет искать кого-то, чтобы убить. Таков его закон – непреложный закон. Ты знаешь, что в нем нет зла, но и на уступки он не способен. Короли полагают, что их воля направляет историю. Они заблуждаются. Событиями управляют такие люди, как Нездешний. История забывает о них, но они есть. Спроси любого ребенка, кто выиграл Вагрийскую войну, – и он скажет, что это был Карнак. Но бронзовые доспехи добыл Нездешний, и он же убил вражеского полководца Каэма.

– В этом человеке заложена большая сила, – согласился Вишна. – Я это чувствую.

– Он самый опасный человек из всех, кого я знал. Боюсь, что скоро те, кто охотится за ним, в этом убедятся.

Нездешний с трудом подавлял свой гнев, шагая по извилистой дороге вниз, к лесу. Присев у обочины, он стал твердить себе: гнев ослепляет, гнев притупляет чувства. «Чего ты, собственно, ожидал от него?» – спросил он себя, дыша глубоко и ровно.

«Я ожидал больше, чем получил».

Это бесило Нездешнего – он всегда любил священника и восхищался его добротой, его всепрощением и способностью понять всех и каждого. «Что же случилось с тобой, Дардалион?» Впрочем, Нездешний знал ответ, и тот лежал у него на сердце свинцовой тяжестью вины.

Десять лет назад он увидел, как разбойники пытают молодого Дардалиона, и, вопреки своему внутреннему чувству, освободил его. Таким образом он оказался втянут в Вагрийскую войну, спас Даниаль и детей, нашел бронзовые доспехи… Он сражался с оборотнями и воинами Тьмы. Священник изменил всю его жизнь. Дардалион был тогда чистым последователем Истока, ни на кого не поднимал руку, даже ради самозащиты, и не ел мяса. Он не питал ненависти даже к тем, кто пытал его, даже к свирепым захватчикам, заливавшим кровью страну.

Нездешний, в свою очередь, сделал его другим. Когда бесчувственный священник убегал от призрачного врага в Пустоте, Нездешний взрезал свою руку и поднес ее к лицу Дардалиона. Кровь смочила губы и проникла в рот. Безжизненное тело выгнулось, словно в припадке падучей.

И Дардалион убил демонический дух, преследовавший его.

Ради спасения жизни Дардалиона Нездешний осквернил его душу.

– Ты тоже испортил меня, – прошептал Нездешний, – когда коснулся меня своей чистотой. Ты осветил своим светом темные углы.

Он устало поднялся на ноги. Отсюда ему был виден город, каменная церковь рядом с окровавленной медвежьей ямой, деревянные дома и конюшни. Нездешний не имел желания спускаться туда. Его дом там, на юге, – там ждет его Даниаль, покоясь среди цветов у сверкающего водопада.

Под деревьями он успокоился немного, слыша, как медленно бьется вокруг вечное сердце леса. Что за дело этим деревьям до человеческих надежд? Их души шелестят в листве, спускаются вниз и сливаются с землей, питаются ее соками и вновь распускаются листьями. Непрерывный круг возрождения, длящийся веками. Здесь нет убийств, нет вины. Нездешний ощутил тяжесть своего оружия – жаль, что нельзя сбросить его с себя и уйти в лес нагим, чувствуя мягкую землю под ногами и тепло солнца на спине.

Слева внезапно донесся крик боли, сопровождаемый проклятиями. Нездешний с ножом в руке раздвинул кусты и увидел четырех мужчин, собравшихся у мелкой пещеры шагах в пятидесяти от него, у подножия небольшого холма. Трое были вооружены дубинками, четвертый – коротким мечом, на котором Нездешний даже с такого расстояния разглядел ржавчину.

– Этот ублюдок едва не отгрыз мне руку, – жаловался лысый крепыш; из раны на его предплечье сочилась кровь.

– Тут лук нужен либо копье, – сказал другой.

– Оставьте зверя в покое. Это демон, – сказал третий, пятясь прочь, – и он все равно уже подыхает.

Один за другим они отступили от пещеры, но последний все-таки задержался и швырнул большой камень в темное устье. Оттуда раздался рык, и у входа появился огромный пес с окровавленными клыками. Люди в панике бросились вверх по склону, и первый, лысый человек с поврежденной рукой, наткнулся на Нездешнего.

– Не ходи туда, друг, – сказал лысый. – Этот пес – настоящий убийца.

– Бешеный, что ли?

– Да нет, медвежатник. Нынче утром была травля – и преотличная, доложу я тебе, – но одна из собак Джезела натворила бед. Этот пес страшнее всех в своре, наполовину волк. Мы думали, что медведь убил его, и хотели убрать труп, но пес оказался жив и перегрыз Джезелу горло, а потом убежал. Страшное дело. Страшное. Одни боги знают, как ему это удалось, – медведь здорово изломал его.

– Немногие собаки кидаются так на своих хозяев, – заметил Нездешний.

– Медвежатники кидаются, – сказал другой человек, высокий и тощий. – Тут все дело в дрессировке, – их ведь бьют, морят голодом и прочее. Джезел чертовски хорошо умеет натаскивать собак… то есть умел. Лучше всех.

– Спасибо за предупреждение, – сказал Нездешний.

– Не за что, – ответил тощий. – Ты ищешь пристанище на ночь? Я – хозяин гостиницы. У нас хорошие комнаты.

– Спасибо, но у меня нет денег.

Хозяин гостиницы сразу утратил к нему интерес, и все четверо направились в сторону города. Нездешний посмотрел на собаку. Она без сил повалилась на траву и лежала на левом боку, хрипло дыша.

Нездешний медленно сошел вниз и остановился футах в десяти от раненого зверя. Увечья пса были многочисленны, и на серых боках виднелось множество старых шрамов от когтей, клыков и кнута. Пес смотрел на человека злобно, но силы его были на исходе, и он лишь издал слабое ворчание, когда Нездешний подошел к нему.

– Тихо, – ласково сказал Нездешний, гладя огромную серую голову. По ранам было видно, что собака бросалась на медведя не меньше трех раз. Кровь сочилась из четырех параллельных борозд на боку, и под порванными мускулами виднелись кости. Судя по следам от когтей, медведь был очень велик. Однако кости, на взгляд Нездешнего, остались целы.

Пес снова заворчал, когда Нездешний вернул лоскут оторванной кожи на место, и повернул голову, оскалив клыки.

– Лежи смирно, – сказал человек. – Посмотрим, что тут можно сделать. – Он достал из сумки на поясе длинную иглу с тонкой бечевкой и стал зашивать самую большую рану, стараясь остановить кровь. Удовлетворившись своей работой, Нездешний почесал пса за ушами. – Теперь попробуй встать, – тихо и ласково произнес он. – Мне надо поглядеть твой левый бок. Ну, давай, парень! – Пес попытался подняться – и снова повалился на землю, высунув язык.

Нездешний отодрал от поваленного дерева кусок коры, сделал плоскую чашу, набрал в нее воды из ближнего ручейка и поставил рядом с мордой собаки. Ноздри пса затрепетали, и он опять попытался встать. Нездешний подхватил его и помог подняться. Тот свесил голову и стал медленно лакать.

– Вот и молодец, – сказал Нездешний. – Пей вдосталь. – На левом боку собаки виднелись еще четыре рваные раны, но забившая их грязь и глина остановили кровь.

Допив воду, обессиленное животное снова опустилось наземь и положило голову на лапы. Нездешний, сев рядом с ним и чувствуя на себе его немигающий взгляд, рассматривал старые и новые шрамы, покрывающие тело и голову собаки. Пес давно лишился правого уха, и от плеча к правой передней лапе тянулся длинный выпуклый рубец.

– Боги, парень, да ты заправский боец! – восхищенно сказал человек. – И уже не молоденький. Сколько же тебе лет – восемь, десять? Как бы там ни было, эти трусы ошибаются. Ты не намерен умирать, верно? Ты не доставишь им такого удовольствия?

Нездешний достал из-за пазухи ломоть копченого мяса, завернутый в полотно.

– Мне этого хватило бы на два дня, но обойдусь и без мяса, а вот ты – вряд ли. – Нездешний отрезал кусок и положил перед собакой. Она понюхала мясо и перевела карий взгляд на человека. – Ешь, дуралей, – сказал Нездешний, пододвигая мясо к самой ее пасти.

Пес лизнул еду и стал медленно жевать. Мало-помалу Нездешний скормил ему все мясо, а ближе к вечеру еще раз осмотрел его раны. Кровотечение почти прекратилось, если не считать глубокой раны на правом боку.

– Я сделал для тебя все, что мог, парень, – сказал Нездешний и встал. – Удачи тебе. На твоем месте я бы здесь долго не задерживался. Эти олухи, чего доброго, решат позабавиться и приведут сюда лучника. – И человек, не оглядываясь на собаку, углубился в лес.

Луна стояла высоко, когда он остановился на ночлег в укромной пещере, где не был виден его костер. Он долго сидел у огня, завернувшись в плащ. Да, он сделал для собаки, что мог, но вряд ли она выживет. Ей придется самой добывать себе еду, а с такими ранениями это трудно. Будь она чуть покрепче, Нездешний поманил бы ее за собой и привел домой. Мириэль полюбила бы ее. В детстве она, помнится, усыновила осиротевшего лисенка. Как же она его назвала? Голубчик, вот как. Он прожил у хижины около года, а потом убежал и больше не вернулся. Мириэль тогда было двенадцать. А потом случилось это…

Конь падает, катится по земле, слышится страшный крик…

Нездешний закрыл глаза, отгоняя непрошеное воспоминание и рисуя себе, как маленькая Мириэль кормит лисенка хлебом, размоченным в теплом молоке.

Перед самым рассветом он услышал шорох. Вскочив на ноги, он выхватил меч. Серый, похожий на волка пес вполз в пещеру и лег у его ног. Нездешний усмехнулся и спрятал меч в ножны. Присев, он протянул руку, чтобы погладить зверя. Тот предостерегающе заворчал и обнажил клыки.

– А ты мне нравишься, ей-ей, – сказал Нездешний. – Ты – вылитый я.

Мириэль смотрела, как гладиатор, весь мокрый от пота, подтягивается к ветке.

– Вот видишь, – говорил он, – вверх идешь плавно, ноги вместе. Касаешься ветки подбородком и опускаешься, но не быстро. Не напрягайся. Думай о другом. – Его голос звучал ровно, как будто Ангел не испытывал никаких усилий.

Он был мощнее, чем ее отец, – на плечах и руках бугрились рельефные мускулы, и струйка пота, стекающая вниз, походила на ручей, бегущий через холмы и долины. Солнце блестело на его бронзовой коже, и шрамы на руках и груди белели, как слоновая кость. Мириэль перевела взгляд на его лицо – сплющенный нос, разбитые бесформенные губы, раздутые уши. Как разительно оно отличается от красивого тела!

Ангел с усмешкой соскочил вниз.

– Будь у нас время, я проделал бы всю сотню. Но и пятьдесят неплохо, как по-твоему?

Захваченная врасплох Мириэль покраснела.

– Посмотреть на тебя, так это очень просто, – сказала она, отводя взгляд. Она сама после трех дней занятий едва дотягивала до пятнадцати раз.

Он пожал плечами.

– Ты не так уж намного отстаешь от меня. Надо больше работать, и все будет в порядке. – Он набросил себе на шею полотенце.

– А что случилось с твоей женой? – спросила она вдруг.

– С которой из них?

– Сколько ж их у тебя было?

– Три.

– Не слишком ли много? – съязвила она.

– Теперь мне тоже так сдается.

– Что ты сделал с первой?

– Это была дикая кошка, – вздохнул он. – Вот уж кто умел драться, клянусь небом! Наполовину демон – и это была еще лучшая половина. Одни боги знают, откуда взялась другая. Она клялась, что отец ее был дренай, но я не верил. Однако нам бывало чертовски хорошо вместе.

– Она умерла?

– От чумы, – кивнул он. – Она стойко сражалась с болезнью – все бубоны уже сошли, краснота пропала, и даже волосы начали отрастать. Но она схватила простуду, а сил для борьбы уже не осталось, и ночью она мирно почила.

– Ты тогда уже был гладиатором?

– Нет. Я служил у купца в приказчиках.

– Не могу в это поверить! Как же вы встретились?

– Она была плясуньей в трактире. Однажды какой-то мужик ухватил ее за ногу. Она лягнула его в челюсть, и он взялся за нож. Я его остановил.

– Остановил? Это приказчик-то?

– Мужество человека и его сила не зависят от ремесла, которым он занимается. Я знал одного лекаря, который мог послать стрелу сквозь золотое кольцо с сорока шагов. И дренанского метельщика улиц, который долго сдерживал натиск двадцати сатулов и убил троих, а потом доставил в лагерь раненого офицера. Суди о мужчине по его делам, не по его занятию. А теперь нам пора за работу.

– Расскажи о других женах.

– Ага, не хочется трудиться? Ну, что тебе сказать о Калле? Она тоже была плясуньей и работала в южном квартале Дренана. Вентрийка. Хороша была, но имела одну слабость – любила мужчин. Никому не могла отказать. Наш брак длился восемь месяцев, потом она сбежала с машрапурским купцом. Третьей была Вория – старше меня, но ненамного. Я тогда был молодым бойцом, а она – патронессой шестой арены. Она положила на меня глаз и стала осыпать меня подарками. Должен сознаться, что женился на ней ради денег, но потом полюбил ее на свой лад.

– Она тоже умерла?

– Нет, она застала меня с двумя служанками и выгнала вон. После этого моя жизнь превратилась в сущий ад – три года она пыталась убить меня. Однажды подсыпала снотворного в мое вино перед боем. Я едва передвигал ноги, когда вышел на арену. Потом наняла двух убийц. Пришлось мне на время уехать из Дренана. Я дрался в Вагрии, в Готире, даже в Машрапуре.

– Она до сих пор ненавидит тебя?

Он покачал головой.

– Она вышла замуж за молодого вельможу, завещала ему все свои деньги, а потом внезапно умерла. Выпала из окна, случайно будто бы. Но слуга сказал мне, что как раз перед падением у них с мужем произошла бурная ссора.

– Думаешь, это он ее выбросил?

– Уверен.

– Так он и живет на ее деньги?

– Нет. Он случайно выпал из того же окна через две ночи после нее и сломал себе шею.

– И ты, конечно, был ни при чем?

– Я? Как ты могла подумать? Ну а теперь, с твоего позволения, займемся делом – сразимся на мечах, пожалуй.

Но Мириэль, не успев вынуть меч, вдруг заметила какое-то движение в кустах к северу от хижины. Сначала она подумала, что это вернулся отец, поскольку человек, появившийся оттуда, тоже был одет в черное, – но потом она разглядела темную бороду и длинный лук. За бородачом шел человек пониже ростом, в бурой кожаной куртке.

– Делай, как я, – прошептал Ангел. – И молчи, даже если они с тобой заговорят.

Стоя на месте, он дождался, пока двое не подойдут к нему.

– Добрый день, – сказал бородатый лучник.

– Добрый день и тебе, друг. Охотитесь?

– Ага. Думаем выследить оленя.

– Их много водится к югу отсюда. И кабанов тоже, если они вам по вкусу.

– Славный дом. Твой?

– Мой.

– Значит, тебя Дакейрасом звать?

– Верно. А это моя дочь Мория. Откуда вам известно, кто здесь живет?

– Мы встретили каких-то людей в горах, и они сказали, что у вас тут дом.

– И вы решили навестить нас?

– Не совсем так. Я подумал, что это может быть мой старый друг, тоже Дакейрас, но он выше тебя, и волосы у него темные.

– Это имя встречается довольно часто. Если убьете оленя, я охотно куплю у вас мясо. Дичи станет мало, когда придет зима.

– Буду иметь в виду, – сказал лучник, и оба зашагали на юг. Ангел смотрел им вслед, пока они не скрылись в лесу.

– Это и есть убийцы? – спросила Мириэль.

– Это охотники, следопыты. Наверное, служат Сенте или Мораку.

– Ты подвергал себя опасности, назвавшись Дакейрасом.

– Не думаю. Им наверняка дали описание Нездешнего, а я под него уж никак не подхожу.

– А если они не знают, какой он? Если бы они взяли и напали на тебя?

– Тогда я убил бы их. Ну все, теперь за работу.

Кеса-хан угрюмо смотрел в зеленое пламя угольно-черными, немигающими глазами. Немного погодя он плюнул в огонь. Лицо его было бесстрастно. Сердце бешено колотилось.