Таинственные образы в таинственной ночи

Проходят предо мною цепью и такой необратимой,

Как будто говорят со мной в тиши

Воспоминанья о дорогах жизни длинной.

И каждый образ, что как облачко плывет,

Бледней – не в красках тех, что был когда-то,

Не занимает много времени, совсем наоборот,

Так быстро в прошлое уходит он куда-то.

То дом родимый встанет вдруг передо мной,

То мамино любимое лицо издалека я вижу,

То вдруг дворовые друзья опять со мной,

То я с горы зимой на самодельных лыжах.

То милый образ девочки, в которую я был влюблен,

То патефон, на подоконнике звучащий,

О, образы любимые прошедших тех времен,

Почаще навещайте в жизни предстоящей.

Летите вы в воспоминаниях, как облачка,

И душу грейте мне теплом далеким.

Вы мною прожиты, и вами наслаждаюсь я,

И с вами я не буду одиноким.

Зима, война и предрассветные холодные года,

Перед киоском за газетами голодный люд я вижу,

Купить, перепродать, затем, быть может, и еда,

Вот эти времена,

летящие передо мной я ненавижу.

Когда же образы вздымают душу ввысь,

Волною всколыхнув мои воспоминанья,

Я счастлив, снова молод я, душою чист,

Я слышу трели соловьев из полуранья.

Ах! Не шепчите мне, что любите безмерно.

Безмерно льстите мне, неправду говоря.

Неправда под оделедой лести неизменно

Губительною незаметной ложью выдает себя.

Скрываете вы то, что и скрывать не надо,

Что видно наяву, что невозможно скрыть.

Любить вам не дано, любовь для вас забава,

Вы притворяетесь, что можете любить.

Не надо солнце закрывать туманом,

Наивность светлую души уничтожать.

И притворяться, что опутаны любви дурманом,

И лживые слова в одежду правды одевать.

А если это так, то будьте осторожны.

Вернуться к вам обратно льстивые слова,

Ведь вам познать любовь уж будет невозможно,

И вас неправдою накажет жизнь сама.

В неправде вам прожить, наверное, придется,

При солнце, но во тьме, при звуках в глухоте,

И счастье, что дарит любовь к вам, не вернется,

Не видеть вам любви ни в яви, ни во сне.

Мой милый лжец, так дальше продолжайте,

Вы лживостью играть, жестокостью шутить,

Я вас прошу, пожалуйста, не забывайте,

Красавицы рассерженные могут вас убить.

Ах! Не играйте льстивыми словами,

И сами не обманывайтесь – вот тогда

Ваш лживости порок исчезнет, как в тумане,

Вот мой совет, «адью», прощайте навсегда.

Я не забуду необыкновенный день, когда

«Лесов таинственная сень с печальным шумом обнажалась»,

Шуршала под ногой осенняя листва,

И лето к осени тихонько собиралось.

И солнышко последние несмелые лучи

Через листву в подлесок набросало,

Я шел с мальчишками в поход в лесной тиши,

Лишь пенье птиц покой тот нарушало.

Мы шли в надежде место лучшее найти,

Ночлег желанный, отдохнуть, была усталость.

Стремились к речке, что бежала впереди,

Казалось до нее дойти – такая малость.

И вдруг на чем-то гладком подскользнулся я,

И растянулся на земле, но не землей то было.

Плита кладбищенская подо мной была,

На четверть из земли плита та выходила.

Я поражен был надписью на той плите,

«А. Керн» потертой гравировкою на ней стояло,

В висках вдруг запульсировала кровь во мне,

Не верилось, что мне увидеть предстояло.

О, Боже мой, «Я помню чудное мгновенье»[10]

В затерянном лесу явилось вдруг передо мной.

Написанное гением стихотворенье,

Явилось в яви вдруг – я не был сам собой.

Я растерялся, мысленно не мог собраться,

В заброшенном лесу – и вдруг она.

Не может красота в забвеньи затеряться,

Ей в Пантеоне место, там лежать должна.

Стих о красавице, шедевр неповторимый,

Весь смысл жизни нашей в нем любовь,

В нем гений выразил влечение к той красоте неотразимой,

Которая в веках волнует нашу кровь.

Стоял я в платоническом влеченье,

Ведь под плитой кладбищенской была она,

Прожег мне сердце смысл стихотворенья,

Потряс до основания, и в этом не моя вина.

Плита кладбищенская, горькая моя,

Как не хотелось бы мне встретиться с тобою,

Но та, с которою я встретился тогда,

Пускай опять лежит передо мною.

О, Гений, восемьдесят лет она лежала там в тиши,

Одарен я строкой бессмертного стихотворенья.

Во мне поют твои чудесные стихи

О женщине, которая тебе дала любовь и вдохновенье.

О, лес таинственный, ты вырос в строевой,

Тебя мне не найти теперь, я это знаю.

Ну, спи красавица в тиши, поэт ведь твой,

Тебя воспел навеки он, но почему плита в лесу, не понимаю.

P. S. Сегодня до печальной правды я добрался,

К последнему упокоенью А.Керн в Тверскую повезли,

Но под деревнею Прутки возок сломался,

И там ее я встретил на своем пути.

В поход, хочу в поход, туда душа стремится,

«Но видит око зуб неймет», зима еще зима,

Она хоть на исходе – не поет синица,

И ледохода нет на речке – вот беда.

Невестами деревья в белом на снегу,

Как в хороводе девушки кружатся.

И солнца луч вытаивает на бегу,

Проталинки, где жизнь начнет уж скоро пробиваться.

Пробьется жизнь вдруг луговой травой,

Проснется разнотравьем и цветами,

И крот уж поднимает холмик свой,

Под голубыми радостными небесами.

Как робок первый поцелуй в круженьи головы,

Так и робки попытки с холодом сражаться,

Зима не просто так задаром отдает свои дары,

И скорым наступлением весна не даст нам наслаждаться.

Еще блестят, искрятся брильянтами снега,

Но скоро-скоро в той летящей клином стае

Раздастся птичий клич, прощай, зима!

Весна, мы дома – больше нет печалей.

Закрыв глаза, мечтаю, когда первые ручьи

Проточат снег лежалый, выйдут на свободу,

И попрыгунчики, щебечущие воробьи,

Вдруг затрепещут крылышками, опускаясь в воду.

В поход, скорей в поход, к чертям, к чертям.

Эх! Поскорей бы сбросить зимнюю одежду,

На разнотравье, на луга, да к соловьям по ивнякам,

Где выдаст мне весна в кредит надежду.

Кредитом тем воспользуюсь вовсю,

Без остановки я помчусь в весны цветенье,

Готов я жизнь растратить в радостном бегу,

Чтобы в конце пути надеяться на воскресенье.

Провиденье-провиденье,

Ты куда меня везешь,

Дней от светлых вдохновенья

Вдруг в пугающую ночь.

Не нужна мне тьма, ей Богу,

К счастью ты меня вези,

Повези такой дорогой,

К той, что в свете впереди.

Ты зачем неумолимым

Провиденьем названа,

Тащит непреодолимо

Жизнь-повозка в никуда.

Растрясла телега душу,

Да с осей колеса прочь,

Чтобы жизнь мою разрушить,

Сбросила с повозки в ночь.

Жизнь-телега с провиденьем,

Так связала вас судьба,

Как про вас в стихотворенье,

Крепко связаны слова.

В никуда я не поеду,

А поеду я туда,

Где с небес мне тихо светит

Путеводная звезда.

Подкую судьбу-лошадку,

Жизнь-повозку починю,

По дороге без оглядки

К свету с песней погоню.

В залитом солнцем том счастливом дне,

В котором ты стояла предо мною,

Цвели сады, и неба свод тонул в голубизне,

Я счастлив был тогда, я был с тобою.

В волнении души слова я находил с трудом.

Слова какие-то случайно находились,

Я что-то говорил, мне кажется, ну, ни о чем,

В терзания и трепет вдруг минуты превратились.

Как день сменяет ночь в назначенном часу,

Так яркий солнца луч вдруг темноту сменяет,

И в нас возникшую волнующую пустоту

При взгляде при одном любовь все заполняет.

Как часто вспоминаю Пушкина я вновь и вновь.

Его стихов стремительную и живительную силу,

Которые страдающему сердцу дарят «жизнь и слезы, и любовь»[11].

Куда бы жизнь его не завела, не заносила.

Мгновенья те незабываемы до старости седин,

Когда в осеннем холоде мы пребываем,

Возрадуйся, они бесценны, с ними не один,

Вдвоем с воспоминаньями те дни мы коротаем.

Не избежать на свете никому любви сетей,

Все очень просто. Бог об этом знает.

Благословляя сверху всех своих детей,

Их на любовь от зарождения до смерти осуждает.

Не буду «похвалу я глупости» писать,

Эразм Роттердамский написал в трактате.

Я лживость воспою в стихах, чтоб показать,

Всю сущность лжи, и что несет с собой в квадрате.

Какая сила и какая потрясающая наглость,

Скопилась вдруг в коротком слове «ложь».

Она является пред нами словно данность,

Как данность жуткая, та, от которой нас бросает в дрожь.

Наряд на лжи – ты только посмотри,

Из тканей тех, что завистью зовутся.

По платью вышиты узоры хитрости они —

По ткани так причудливо витиевато льются.

А поговички – пуговички так блестят,

Они покрыты лестью – просто золотые,

И блеском, застилая сущность, льстят,

Нам предлагая ценности другие.

Слова у лжи – монетки, словно серебро,

Сверкая льются серебристой речкой,

Поверишь тем словам, не кончится добром.

Окажешься ты где-нибудь, а в изголовье свечка.

Все дело в том, что человек по Богу должен жить,

Где белое есть белое, а черное навеки будет черным,

А ложь не будет с правдою дружить,

Она разрушит все трудом упорным.

Ложь не бывает одинокой, у нее подружки есть,

Они всегда втроем – ложь, лесть и зависть,

Всегда готовы уничтожить человека, разорить и съесть.

Их цель – все время делать всяческую пакость.

Пустые комплименты для подружек далеки,

Их цель конкретна и для нас всегда опасна.

Ведь человека разорить, а это у, к не пустяки,

Здесь надо поработать, и труды чтоб не пропали понапрасну.

И вот продуман план, ложь ложью лжет,

А зависть пробивает ей дорогу,

Для лести тоже много здесь забот,

Ей нужно в человеке притушить тревогу

А мы, как рыбы, лестью пойманные за губу,

Нам лестно так, что, наконец-то, оценили,

Как жалко – жизнь прожил, а непонятно дураку,

Его уже стальною цепью три подружки окрутили.

Добропорядочного семьянина уверяет ложь.

Что нет невинности на свете большей,

Полгорода любовью обслужила, ну, и все ж

Женой порядочной быть норовит, похоже.

Гордыня делает из человечества раба,

Гранитным основанием для лести, лжи и зависти являясь.

Отбрось гордыню из души и сердца навсегда,

И все четыре не подступятся к тебе – я это знаю.

Как интересно: все четыре женщины они.

В склонении «она» они не разделимы.

Интуитивны и коварны, обольщением умны,

И с сотворенья мира никогда непобедимы.

Бессчетное количество людей в земле от лжи,

Бессчетное количество людей от лести умирало,

Бессчетное количество от зависти в «тот мир» ушли,

Бессчетное количество в гордыне погибало.

Хочу вооружить тебя, читатель дорогой,

От тех несчастий, что тебя подстерегают,

Ложь встретил, говори в лицо: «Ты лжешь», и уходи домой,

Чтобы дорожку лести пред тобой не расстилали.

Лесть повстречал, то говори ей льстивые слова!

И уходи ты от нее домой скорее,

Не потеряешь ничего, она тебя воспримет за льстеца,

Она поймет – тебя не обольстить, потерянное время.

А с завистью намного посложней – ее пожар гаси,

Немедленно то пламя погаси в душе бессмертной,

И будешь долго жить счастливо и в тиши,

А после смерти наслаждаться заповедью вечной.

С гордыней тоже сложно, встретил ты ее,

Запомни жизни путь – короткий смертный.

Не создавай себе кумиров ты ни из кого,

Кумир твой Бог, единственно бессмертный.

И меч завистника твою главу не усечет.

Зачем завидовать ему тебе напрасно,

Завистник повернется и уйдет, совсем уйдет.

Палат ведь у тебя нет каменных —

чего стараться понапрасну.

О, Зависть, я тебя в стихах сегодня осужу.

Ведь это слово вызывает омерзенье.

Оно обозначает в человеке – «все хочу».

Отнимет все он у соседа без сомненья.

Высокая гора, средневековый замок на горе – там феодал,

Внизу под замком еле выживают люди,

А по соседству горка чуть повыше – ты ее наверное видал,

И замок помощней – все отниму и без прелюдий.

Война, дома разорены, повсюду льется кровь,

Там не щадят ни женщин ни детей – ей Богу,

Все для того, чтобы захватывать и вновь, и вновь,

Веками выстилать для зависти кровавую дорогу.

Далекая земля, которую не видел и во сне,

Но вера там другая, хоть земля землицей,

Тут надо католическую насадить, ну, почему не мне.

Все палестинскому народу оплачу сторицей.

Война и крестоносцы в Палестине,

Дворцы пылают, и кругом убитые лежат,

Но «гроб Господень» защищен отныне,

Плевать на мертвых, лежа пусть песок едят.

А результат той зависти – двадцатый век,

И в Палестине где католицизм? Такого и не знают,

Там палестинцев и евреев тьма, не сосчитаешь всех,

Они друг друга и сейчас без счета убивают.

Прошли года, а войн, которые от зависти не перечесть,

Миллионы матерей над гробом сына плачут.

А тем завистникам, что наверху – нужна победы честь.

Те слезы материнские, ну, ничего не значат.

Какой позор – Германия и Австрия двадцатый век,

Где Шиллера, Бетховена и Моцарта рожали,

Вдруг Гитлер – в зависти своей он недочеловек,

И эту зависть множество людей с ним разделяли.

Ну, мало им Германии и пол-Европы, да притом своей,

У них глаза гораздо шире горла.

Мы третий рейх построим для своих людей,

А остальные люди просто тошнотворны.

А результаты черной зависти – ну, подсчитай скорей,

Вон обгорелый труп аж в пятьдесят четыре года,

И трупы Геббельса, жены и шестерых детей,

Эх, зависть, порождаешь ты одни невзгоды.

Капрал на службе у Конвента двести лет назад,

Чего-то не хватало Франции, землицы мало,

Ведь зависть жабой душит – геополитический расклад,

Рванем на Петербург и на Москву – так надо.

Рванули, страшные морозы жрут куски от лошадей,

Вся армия погибла, бегство и конец ужасный,

И гибель сотен тысяч соплеменников своих людей,

Вот образ зависти нелепой и напрасной.

Желаю я тебе, сосед, когда глядишь через забор,

Чтобы тебя не посещали никогда завистливые грезы,

Чтобы сказали о тебе – был не завистлив, был он добр,

И с добрым словом о тебе вдруг появились слезы.

Не открывай, гордыня, дверь ко мне, прошу.

Клянусь я в гости не приму тебя на самом деле,

С тобой вдвоем я в абсолютном одиночестве умру,

Да под чужим забором, даже не в своей постели.

Гордыня думает: она умнее всех,

Гордыня осуждает все, на всех кивая,

Гордыня – это против Бога, это – смертный грех.

Гордыня – разрушение, и как же люди этого не понимают.

Гордыня никогда не слушает других,

И никогда нет у гордыни Бога,

«Я жизнь делаю сама, не надо мне других

Дурацких их советов, да еще в мою дорогу».

Я сам – хозяин жизни, а не Бог,

Мне опиум народа, ну, совсем не нужен,

Хозяин жизни – я, я сам себе помог,

Вот с Богом ты, а беден, болен и простужен.

«А я не болен, хоть без Бога и богат,

Имею все, о чем ты и мечтать не смеешь.

Эх! Тоже в бочке Диоген, Сократ,

Учить горазд, а больше ничего ты не умеешь».

Вот жизнь идет, живет в гордыне человек,

Но постепенно замечает, что-то тут неладно,

А что неладно, он не понимает, как на грех,

Что он живет без веры – на душе прохладно.

Ведь если ты гордыней вознесен,

То ставишь выше ты себя людей и Бога,

Ты потеряешь все, что нажил, будешь потрясен,

С гордыней в рубище отправишься в дорогу.

Но как же так, ну почему, ведь по закону жил,

Подумаешь – считал, что нету Бога.

Гордыня защитит меня, чтоб кто-нибудь не укусил,

Богатство не отнимут у меня, я всех порву у своего порога.

Воистину Господний путь он неисповедим,

И разорившийся гордец не понимает,

Ну, почему вдруг нет семьи, он гол, один,

Стоит в пыли дорожной, и никто ему не помогает.

А потому в гордыне всех он обсмеял,

Не понимал, не ощущал чужих страданий,

Гордынею руководим, он никому не помогал,

Христа распятого не видел ран и истязаний.

Наверняка такой теряет все – ему конец,

Гордец! Закрыта в рай тебе заветная лазейка,

Ты жизнь прожил, зазря «мудрец»,

И этому виной гордыня – ей цена копейка.

Елейным голосом шепчи приятные слова,

Которые, ну, так приятно слушать,

– Ты самый умный, ты единственный красавец у меня,

Совсем не лжец – ты самый прямодушный.

И в прямодушие свое поверил он,

Хоть он и лжец и проходимец от рожденья,

Что лесть враг искренности позабудет навсегда,

И позабудет, что на глаз кривой, в том нет сомненья.

Лесть существует тем, что впереди имеет цель,

Без цели льстить она тебе не будет,

И если что-то будет не по ней,

Она тебе гримасу скорчит и тебя забудет.

Забудет навсегда и матом обзовет,

И позабудет, что всего назад минуту льстила,

Еще и по лицу пощечин надает,

В полицию потащит, в ней такая сила.

Иль называя самым честным на земле,

Лесть не добившись цели, назовет сейчас же вором,

И за ухо тебя поволочет на смех людей,

Чтобы испачкать несмываемым позором.

С другой-то стороны, ну, кто тебя поднимет над землей,

Сказав, что ты известный, самый лучший тенор в мире,

Хотя ты нотки ни одной не пропоешь,

Ну, может быть наедине с собой в квартире.

Ну, Бог с ней, все-таки лесть лучше лжи.

В сравненьи с завистью не так опасна,

И слушать так приятно лесть, не чаяв в ней души,

Особенно по пьянке кажется она прекрасна.

Поэтому расправа с лестью в общем-то проста,

Ты или слушай, иль совсем не слушай.

Ты или слушай, льсти ей иль домой беги, душа,

Заткнувши ватой по дороге уши.

А вообще не надо заниматься в жизни кутерьмой,

Запомни: лесть – враг искренности, это понимаю.

Не льсти другим, всегда будь честным пред собой,

И встретишь сотню раз грозу в начале мая.

И вообще не слушай лесть зазря, не поддавайся ей,

А денежки в кармане целые останутся, ей Богу,

Ты искренность и честность встретишь у друзей,

И будет легкой светлой для тебя дорога.

Ты посмотри с какою льстивою улыбкою цыган

За той копеечкой протягивает вдруг ручонку,

Но ты за льстивою улыбкою почувствуешь обман,

Не дашь, и на лице цыгана злость, проклятия вдогонку.

Остерегайся лести, лжи и зависть с ней,

Гордыня тоже вместе с ними проживает,

Четыре эти сущности прекраснейших людей,

Частенько без зазренья совести уничтожают.

Мой дорогой читатель, с льстивым не дружи!

Ведь он наверняка когда-нибудь тебя обманет,

А лучше с искренностью сердце подели,

И на душе твоей намного легче станет.

Дней светлых детства не забуду никогда,

Тех дней, когда я с Козеяткииым сидел иа задней парте.

Ну, что сказать, ведь в третьем классе были мы тогда,

Мы в пуговички резались, хотя с большой оглядкой.

Боялись, что училка с грозным взглядом, как всегда.

Упрется в Фингера и пуговички дорогие вдруг отнимет,

И нас склонения, спряжения и точки – тут беда,

Заставит выучить, из класса выгонит,

ну, что-нибудь предпримет.

Ну, вот и кончился зануднейший урок.

Мой друг сказал: «Пойдем ко мне домой, там доиграем».

Вприпрыжку побежали, отперли дверной замок,

И там я заразился страстью, сам того не зная.

Аквариум огромный на столе стоял.

Там через воду пузырьками воздух шел, вскипая.

Он в голубой воде средь зелени шуршал,

Таинственный, вокруг себя красивых рыбок собирая.

Улитки с усиками медленно скользили по стеклу,

Рельефом горки из песка дно устилали,

Растения ветвились к лампам в высоту,

И гуппи оперением своим сияли.