_Анна-Мари_. Не смотри на меня. Мне стыдно.
      _Томас_. Чем я могу помочь тебе?
      _Анна-Мари_. Я стосковалась по болезни, бедности, отчаянию. Потому что на других путях я нигде не могу найти тебя.
      Молчание.
      _Томас_. Ты останешься теперь у меня?
      _Анна-Мари_. Ты не спрашиваешь, откуда я?
      _Томас_ (взглядывает на нее; тихо). Нет.
      _Анна-Мари_ (встает, молча начинает убирать в шкафу). Хорошо. Так я приготовлю чай, Томас.
      14
      Библиотека на вилле у Георга.
      _Георг_ (один, читает книгу). "Мы, европейцы, в общем очень хорошо понимаем поборника справедливости и очень плохо - святого, ибо мы исследователи и скептики, нам нужны мерило и закон. В мире исследователей и скептиков святой всегда недоказателен, к тому же он - юродивый, чудак, беглец, лишний; поэтому паука в равной мере высмеивала его и превозносила справедливого". (Швыряет книгу прочь.) Я не хочу думать о Томасе. (Звонит по телефону.) Жена еще не возвращалась? Как только она придет, сообщите мне. (Кладет трубку, шагает взад и вперед.)
      Я никогда не любил дымящих труб моей фабрики, но меня злит, что она замерла. Сказать бы этому сброду два слова - и все было бы в порядке. В конце концов улещиваешь ведь, если нужно, упрямую собаку двумя-тремя ласковыми словами, и при этом у тебя нет чувства, будто ты солгал и унизился.
      Я знаю, как двусмысленна болтовня о чести и собственном достоинстве, я не верю в слова. Так почему же я не могу разговаривать с этой сворой? Высокомерие? (Останавливается перед статуей Будды.)
      Где жил он, там смирение переходит в гордыню, смирение и гордыня схожи, как два близнеца.
      _Томас_ (входит). Я не помешал вам?
      _Георг_ (вежливо). Нисколько. (Указывая на Будду.) Эту статую я купил две недели тому назад. Взгляните на нее.
      _Томас_. Я пришел по очень важному делу.
      _Георг_. Было время, когда вы не остановились бы перед далеким путешествием ради того, чтобы взглянуть на эту статую.
      _Томас_ (уклончиво). Это время миновало. (Пауза.)
      _Георг_ (любезно). Что вы хотели мне сказать? Прошу вас.
      _Томас_. Я пришел поговорить о стачке. Ваши рабочие ожесточены до крайности. Тем не менее я беру на себя уладить все на условиях, которые в основном вы уже приняли. Примите их до конца, и через три дня рабочие выйдут на работу.
      _Георг_. Прошу вас, Томас, не надо никаких фокусов, когда мы разговариваем с вами с глазу на глаз. Вы прекрасно знаете, что для меня важнее другое. Эти молодцы хотят выжать из меня деньги - два миллиона - на повышение заработной платы. Отлично. Я должен восстановить на работе обоих зачинщиков. Отлично. Но не называть вымогателя вымогателем, а подлеца подлецом? Нет. Хотя бы заводы простояли до Страшного суда. Нет.
      _Томас_ молчит.
      _Георг_. Неужели вы всерьез можете требовать этого от меня? (Тихо, с гримасой брезгливости.) Вы хотите, чтобы я сел за один стол с этими молодцами, заискивающе похлопывал их по плечу, танцевал с их потными девушками, восхищался их пугливыми, тупыми, хмурыми детьми? (Встает.) Нет, дорогой Томас. Деньги - пожалуйста. Но своим "я" не желаю жертвовать ни на йоту.
      _Томас_ (стоя перед Буддой). Что ему тут делать, если вы так говорите?
      _Георг_. Самоотречение, которому он учит, не имеет ничего общего с вашим пошлым смирением.
      Я не желаю произносить дешевые фразы. Я моим рабочим не друг. Я оплачиваю их точно так же, как кормлю своих ломовых лошадей. И точка.
      _Томас_. Очень удобно закрывать глаза. Очень удобно видеть различия и не видеть общего. Очень удобно, когда кто-нибудь зовет на помощь, пожать плечами: я, мол, не понимаю диалекта, на котором ты говоришь.
      _Георг_. Вы - хороший оратор, Томас. Но мы не на митинге. Я не принимаю на веру фразы. Меня вы не ошеломите фонтанами красноречия. Дайте мне факты.
      _Томас_. Если вашим рабочим не доступно ничего, кроме жратвы и распутства, почему они настаивают, чтобы вы извинились? На ваше извинение они хлеба ведь не купят. Почему они не довольствуются деньгами?
      _Георг_. Они, вероятно, не упирались бы, если бы их не подстрекали. Если бы вы, Томас, их не подстрекали. Они были тупы и довольны. А теперь они кричат о "чести" и "человеческом достоинстве". И они несчастны.
      _Томас_. Да, это я подстрекал их. Я разбудил в них недовольство. Я ненавижу тех, кто довольствуется малым. Во всех бедствиях на свете виноваты те, кому не нужно многого.
      _Георг_. Вы как будто только что говорили о смирении? Странное смирение. С винтовками и бомбами. Не кажется ли вам порой самому, что это - та же гордость, только замаскированная?
      _Томас_. Когда я вижу человека бедного, опустившегося, то не разницу между ним и собой я замечаю; нет, я чувствую, что сам нисколько не лучше его. Я знаю, что мы - братья, и отношусь к нему по-братски. Это и есть мое смирение.
      _Георг_. Братья. Ерунда. Гете и какой-нибудь людоед не братья. Одного среди тысяч я, может быть, признаю братом. С единственным я могу общаться, пожалуй, даже приду ему на помощь. А масса, множество, человечество вздор.
      _Томас_. Вы не думаете, что созерцателю, стоящему над человеком, вне человека, разница между так называемой духовно развитой личностью и массой должна казаться до смешного ничтожной? Животное развилось в человека, а вы не допускаете, что духовно неразвитый человек может преодолеть одну крохотную ступень и подняться к нам, развитым? Я верю в это, Георг.
      _Георг_. Верить в человека - это теперь модно. Дешевая, удобная мода, каждый может следовать ей, она всем к лицу. Очень легко смешаться с массой. Трогательно и удобно говорить каждому встречному: ты мой брат. Вы не думаете, что гораздо трудней защищаться, оградить себя от этой бациллы гуманности?
      _Томас_. Здесь уже никакая логика не поможет. Здесь чувство берет верх над самыми логическими доводами. Я не могу сидеть сложа руки, углубляться в размышления, рассчитывать и взвешивать, читать книги и писать драмы, когда вокруг столько горя.
      Выстрел в окно.
      _Томас_ (вздрагивает). Что это?
      _Георг_. Будда разбит.
      Только бы Беттина скорей вернулась. Она поехала в город. И ничего мне не сказала. (По телефону.) Что случилось? Погнались за ним? Прекрасно. Благодарю. (Кладет трубку.) Жаль статуи. Мне она доставляла огромную радость.
      Я хочу рассказать вам коротенькую историю, Томас. Однажды Будда подошел к небольшой речушке, на берегу которой жил святой старец. Святой был очень старый и очень святой. Такой святой, что он мог перейти через реку, не омочив ног. Это была его специальность. Он показал свой фокус Будде. Действительно, перешел реку туда и обратно, не замочив ног, и был этим очень горд. Будда сказал ему: "Очень хорошо, сын мой, прекрасно. Но почему ты не переехал на лодке?"
      _Томас_. К чему это вы?
      _Георг_. На свете есть много такого, что нуждается в улучшении. Допустим. Но разве нельзя этого уладить административным путем? Организацией? Для чего утруждать дух, душу? (Тихо смеется.) Почему вы не садитесь в лодку, если вы хотите переправиться через реку?
      _Двое слуг_ (вводят оборванца). Это он, господин Гейнзиус. Мы успели его поймать, когда он перелезал через забор. В полицию уже позвонили.
      _Георг_. Оружие у него отобрано?
      _Слуга_. Да. Вот оно.
      _Георг_. Прекрасно. Он останется здесь до прихода полиции.
      _Слуга_. Вы хотите остаться с ним вдвоем...
      _Георг_. Здесь еще господин Вендт.
      _Слуга_ (не то испуганно, не то презрительно). Господин Вендт! (Слуги уходят, покачивая головой.)
      _Томас_. Почему вы стреляли?
      _Оборванец_. Он назвал нас подлецами. Зверь и тот кусается, когда его разъярят.
      _Георг_. Гм...
      _Оборванец_. Вот вы стоите здесь, ухмыляетесь, потому что вы отделались благополучно, а я попался. Но погодите, придет другой и уже не промахнется.
      _Георг_ (смотрит на него, ходит взад и вперед перед осколками, затем неожиданно). Уходите скорее. Не то полиция застанет вас здесь.
      _Оборванец_ (вытаращив глаза). Что? Я могу...
      _Георг_. Вот выход. Сверните направо, там начинается лес...
      _Оборванец_ (ухмыляется). Ну, спасибо. Очень благодарен. (Исчезает.)
      _Томас_. На жесты вы мастер, Георг.
      _Георг_. Неприятно запирать зверей в клетку. Только и всего. А вы, Томас, любите сильные эффекты, признайтесь. Мои заводы стоят, мои статуи разбивают вдребезги, в меня самого стреляют. Ваши доводы не лишены силы. (Вспышка света.) Автомобиль. Наконец-то Беттина. (Очень любезно.) Простите мою агрессивность. Ни я вас, ни вы меня не переубедите. К чему тогда спорить? У меня, впрочем, перед вами преимущество: вы меня, как личность, не признаете, а я вас - признаю.
      _Беттина_ входит: бледная, окровавленная, лицо перевязано;
      ее поддерживает под руку горничная.
      _Георг_ (бросается к ней). Что случилось, Беттина?
      _Беттина_ (горничная и Георг усаживают ее в кресло). Ничего, дорогой. Пустяки.
      _Горничная_. Они бросали в машину камнями. Мы были уже у самой виллы. Осколки стекла попали в лицо.
      _Георг_. Бегите же. Звоните врачу.
      Горничная уходит.
      _Георг_. Беттина. Милая Беттина. Очень больно тебе? Чем тебе помочь?
      _Беттина_. Ничего, дорогой, ничего.
      _Томас_ (медленно приближается). Беттина.
      _Георг_ (вспылив, по тихо). Уходите. Я ненавижу вас.
      _Томас_ (с усилием поворачивается, делает несколько шагов к выходу). Прощайте.
      _Беттина_. Подойдите ко мне, Томас. (Протягивает ему руку.) Забудьте то, что он сказал.
      Томас берет ее руку.
      _Георг_. Уходите.
      Томас в большом горе удаляется.
      КНИГА ВТОРАЯ
      Тот, кто действует, всегда лишен совести.
      Лишь у созерцателя есть совесть.
      Гете.
      1
      Комната Томаса. _Анна-Мари_. _Кристоф_. _Конрад_.
      _Анна-Мари_. Вы его не убедите.
      _Кристоф_. Но должен же он понять. Надо рассуждать трезво. Как быть? Не подставлять же ему голову под пули только потому, что он гений?
      _Анна-Мари_. Никто не может его теперь понять. Он часто внушает мне страх.
      _Конрад_. Когда ему вручат приказ о явке, тогда будет уже поздно. Пока еще довольно легко освободить его. Надо только, чтобы он захотел этого.
      _Анна-Мари_. Но он не захочет. Он прямо-таки ждет этого приказа. Уверяю вас.
      _Конрад_. Томас - это сгусток ненависти. С тех пор как он умолк, его глаза агитируют лучше, чем самые пламенные речи.
      _Анна-Мари_. Он совершенно перестал спать. Прошлой ночью он прилег на полчаса и вдруг начал стонать. Я спросила: "Ты спишь, Томас?" - "Нет", отвечает он, встает, одевается, садится к окну и смотрит в ночь. Без конца. Я спрашиваю: "Что с тобой?" Он только взглянул на меня, и взгляд был такой пустой, что у меня мурашки по спине побежали. И бросился вон. И вот до сих пор его нет.
      _Кристоф_. Надо с ним поговорить. Вы, Конрад, должны урезонить его.
      _Томас_ (входит). Вы здесь? Военный совет держите, а?
      _Анна-Мари_. Ты, наверное, голоден, устал. Приготовить тебе завтрак?
      _Томас_. Да, приготовь мне завтрак.
      Анна-Мари уходит.
      _Томас_. Я буду пить кофе и, может быть, даже булочку съем, а то и две. Видите, друзья, я благоразумен.
      _Кристоф_ (печально). Почему ты не разговариваешь с нами? С тех пор как газета запрещена, ты совершенно не говоришь с нами.
      _Томас_. О чем говорить? Вы добры ко мне. Вы преданны нашему делу. Вы отважны. Именно отважны, - это настоящее слово. Но мне нечего сказать вам. При всем желании. О чем говорить, друзья? Каждый из нас может спросить: почему? Но другой ответит ему тем же вопросом: почему? Конрад, умный Конрад, скажите, о чем говорить? (Похлопывает его по плечу; насмешливо). Голосовать против военных кредитов, что ли?
      _Конрад_. Да, следовало бы. Среди прочего - и это. Бросать оружия не надо. Чем больше война раздувает отчаянье, тем лучше наши перспективы. Надо уметь спокойно смотреть на кровь, если хочешь быть врачом. Разве это мужество - закрывать глаза при виде крови? Разве это мужество - бежать по ночам в лес и там кричать деревьям о своем отчаянье?
      _Томас_. Нет. Мужественно убить какого-нибудь генерала, зная, что за это убьют тебя. Мужественно обратиться с речью к народу, зная, что тебя бросят за решетку. Я не обладаю мужеством, умный Конрад; я не могу быть трезвым, милый Кристоф. Я вижу, как люди сходят с ума, я вижу, как люди умирают гнусной смертью, и тела их сваливают в ямы, как мусор. Я не могу рассуждать трезво, друзья.
      _Кристоф_. Что ж ты собираешься делать, Томас?
      _Томас_. Ждать.
      _Конрад_. Чего?
      _Томас_. Этого я не могу вам сказать. Этого не выразить словами. Вы себе представьте: пока мы здесь с вами разговариваем, там непрерывно умирают люди. Железо и огонь мечут они друг в друга; день и ночь они убивают друг друга. Представьте это себе! Я не могу рассуждать трезво, друзья мои!
      _Конрад_ (с силой). Томас Вендт! Проснитесь! Неужели вы в состоянии сидеть и предаваться горестным размышлениям? Неужели вы не хотите действовать?
      _Томас_. Помните редактора Веннингера? Он носил пенсне, он был уродлив, озлоблен, он смотрел на людей исподлобья. Он пошел и застрелился и взвалил на меня тяжкое бремя. И Беттина. Вы знали Беттину Гейнзиус? Достаточно было увидеть ее, чтобы понять, что такое красота. Теперь ее лицо обезображено навеки. Потом расстреляли рабочих. Семнадцать человек, если я не ошибаюсь. И много рабочих брошено в тюрьмы на долгие годы. На моем пути стоят могильные кресты; много, очень много крестов. Я не хочу действовать, Конрад.
      _Конрад_. Поберегите себя. На будущее. В ближайшие дни вас призовут в армию. Разрешите мне похлопотать о вашем освобождении.
      _Кристоф_. В самом деле, Томас. Ведь это же бессмысленно: позволять глумиться над собой какому-нибудь прохвосту унтеру, валяться в промозглых окопах. Бессмысленно позволять помыкать тобой, как скотиной, и, как скотина, идти на убой.
      _Томас_ (взглянув на него; очень сухо). Конечно, Кристоф, в этом нет никакого смысла. Так. А теперь я буду пить кофе. Я чертовски устал. (Говорит в сторону соседней комнаты.) Анна-Мари, готов кофе? Если желаете составить мне компанию, прошу вас. Но ни слова о войне, освобождении от призыва и о каких-нибудь действиях. Ни слова.
      2
      Отлогий берег реки. Скамья. Вечер.
      _Анна-Мари_ (одна). Так я сидела тогда. И так же заходило солнце. Теперь я бы этого больше не сделала. Он уехал, едва взглянув на меня. Когда я купалась в деньгах, я тосковала по нем. Теперь я почти рада его отсутствию. Три недели назад я отерла бы грязь с сапог последнего нищего. Почему же теперь я всем своим существом жажду нарядных людей, света и музыки? Я не хочу нести чужое бремя - нужду, уродство. Я не могу жить так, как он от меня требует. Я не хочу быть тенью Томаса.
      Георг входит.
      _Анна-Мари_ (вскрикивает). Георг! Беттина сказала мне, что вы в плену.
      _Георг_. Был. Обменен, как тяжелораненый. Я хотел повидать Томаса.
      _Анна-Мари_. Он ушел в армию.
      _Георг_. Он страдает?
      _Анна-Мари_. Он этого жаждал. Когда был получен приказ явиться, он ожил.
      Георг удивлен.
      _Анна-Мари_. Он почти не разговаривает. Не разберешь, что с ним. Он озлоблен. Смотрит сквозь тебя и не видит.
      _Георг_. Надо ему помочь.
      _Анна-Мари_. Как? Какими средствами?
      _Георг_. Я освобожу его.
      _Анна-Мари_. Он этого не хочет. Он не позволит этого.
      _Георг_. Когда он увидит, что в казарме нет ничего трагического, а всего лишь пустая зловонная скука, он станет сговорчивей. (Оглядывает ее.) Знаете ли, Анна-Мари, вы изменились.
      _Анна-Мари_. Я?
      _Георг_. Сначала вы были маленькой девочкой. Затем вы жадно потянулись ко всему, что ярко, вы были полны любопытства и какого-то пестрого вздора. А внутри было пусто.
      _Анна-Мари_ (чувствуя беспокойство под его взглядом). Как поживает Беттина?
      _Георг_ (продолжает смотреть на нее). Все это прошло через вас, и теперь вы опять стали самой собой.
      _Анна-Мари_. Как поживает Беттина?
      _Георг_ (мрачнеет). Рубец останется. Пятна останутся. Лицо останется обезображенным. Никакой надежды. (Молчание.)
      _Анна-Мари_. Вы много пережили?
      _Георг_. Не мало. Балы в казино, а в пяти километрах смерть и мерзость. Города с измученными, ожесточенными жителями. Плен. Лазарет. Но я не хотел бы упустить ничего из всего этого.
      _Анна-Мари_. Вы как будто похудели. Но в сущности не изменились.
      _Георг_. Того, кто способен глубоко чувствовать, книга может потрясти так же, как ужасы боя. Война сейчас так далека от меня, что иное театральное представление кажется мне более реальным.
      _Анна-Мари_. Вы не трус, Георг. Это вы показали во время стачки. На фронте вас, вероятно, многое увлекало, нравилось вам.
      _Георг_. На фронте нечем вдохновляться. На второй, третий день ужас превращается в скуку. Трупный запах, вонь отхожего места - все это становится чем-то привычным. Слушаешь гул рвущихся снарядов, треск пулеметов, как тиканье стенных часов. Смотришь на обугленные дома, на умирающих или умерших людей так же равнодушно, как на рисунок своих обоев. В конце концов война - не большая бессмыслица, чем все остальное.
      _Анна-Мари_ (смотрит на него). Я легко допускаю: ваш надменный и скучающий вид не оставляет вас даже тогда, когда кругом смерть. Да, теперь вам есть что порассказать Беттине.
      _Георг_. Я ничего не рассказываю Беттине. У меня не хватает духу подолгу бывать с ней. Я не знаю, как сделать, чтобы она не заметила моего сострадания. Вам я охотно буду рассказывать, Анна-Мари. Что вы делаете сейчас, когда Томас в казарме?
      _Анна-Мари_. Просто живу.
      _Георг_. Я теперь провожу много времени на фабрике.
      _Анна-Мари_. Прежде вы ненавидели свою контору. И любили свой дом.
      _Георг_. Теперь я ежедневно хожу в контору. Я бываю там от одиннадцати до часу. (Встает.) Не зайдете ли вы ко мне, Анна-Мари?
      _Анна-Мари_. Хорошо, я приду. Как-нибудь.
      Георг уходит.
      _Анна-Мари_. Неужели я дурной человек? Неужели все мы дурные люди? Раскаюсь я потом? (В порыве возмущения.) Почему он так суров со мной, почему в нем столько презрения ко мне, словно я отверженная? Пусть бы он дал мне утопиться тогда. Когда он смотрит на меня, точно на какой-то отброс, и молчит - я чувствую, что вся моя любовь уходит. Я - нечто такое, за что он должен бороться, сказал он однажды. Но я - не "нечто". Я не объект для опыта.
      Томас, ведь я люблю тебя. Почему ты всегда задаешь мне твои проклятые задачи, такие трудные, что на меня нападает страх, словно в школе, когда я не знала урока? (Взвешивая.) Томас? Георг?
      _Господин Шульц_ (входит). А, фрейлейн Анна-Мари! Любуетесь красивым видом? Давненько мы не виделись с вами. Знаменательные у нас были встречи: Красная вилла, отель "У пляжа". Я по-прежнему ваш искренний поклонник. Моему ожиревшему сердцу приходится серьезно остерегаться вас. А как поживает уважаемый маэстро? На некоторое время - не у дел? Должен довольствоваться идиллиями, элегиями, размышлениями? Или он пламенно воспевает кайзера и отечество?
      _Анна-Мари_. Томас в армии.
      _Господин Шульц_ (раскрывает от удивления рот). А? Гром среди ясного неба. Как же так? Кто же так поступает?
      _Анна-Мари_. Его нельзя было переубедить.
      _Господин Шульц_. Почему же вы не пришли ко мне, малютка? Мы ведь с вами старые знакомые. Мы бы просто за его спиной устроили ему освобождение. Люблю его, вашего Томаса. Пробуждает возвышенные воспоминания: Вильгельм Телль, Толстой, Армия Спасения. Обераммергау. Это дело надо обмозговать, фрейлейн Анна-Мари. Хотите, займемся вместе? За бутылочкой шампанского? (Подмигивая.) Помните, какие превосходные марки вин у меня там, наверху? Итак, если есть время и охота, приходите к людоеду, словно молящая о помощи принцесса. (Придвинувшись ближе, интимно.) Хотя я и лью пушки, но, право же, я не такой страшный. Разве каннибализм не бледнеет, когда открывается столько возможностей для сравнения? Так, стало быть, пусть мой проект обежит прелестные извилины вашего мозга. До свидания. Et on revient toujours... [начало французской пословицы, соответствующей примерно русской: "Старая любовь не ржавеет"] (Уходит.)
      _Анна-Мари_. Я дала ему договорить до конца. Его жадные глазки так и шарили по мне. И я его не задушила. Что же я такое? Кто я? Неужели моя неблагодарность заглушила во мне голос сердца? "Делай все, что хочешь, сказал он однажды, - но не предавай самое себя". Трудно быть неблагодарной. Трудно взвешивать. Трудно выбирать. (Взвешивая.) Томас? Георг? (Решительно, с сияющим лицом.) Георг.
      3
      Здание школы, превращенное в казарму. Комната.
      На полу тесно положены соломенные тюфяки. Вечер.
      _Солдаты_, смертельно усталые, валяются в изнеможении на тюфяках.
      Некоторые чистят форму. Двое играют в карты.
      _Томас_ лежит, закрыв глаза.
      _Первый_. Я спрашиваю: почему? Я спрашиваю: ради чего? И небо не обрушится. И бог не накажет виновных.
      _Второй_. Ну, этого от него не дождешься: бог убрался в Швейцарию.
      _Первый_. Но ведь какой-нибудь смысл должен в этом быть.
      _Третий_. В кино я видел картину "Оборотень". Знаешь ты, что такое оборотень?
      _Четвертый_. Это - который кровь сосет? Вот вы, Вендт, ведь вы образованный: скажите, бывают на самом деле оборотни?
      _Томас_ (лежит неподвижно на своем тюфяке). Чепуха.
      _Третий_. Нет, не чепуха. В афише приводится мнение авторитетов.
      _Томас_ (про себя). Они верят в оборотня, которого показывают в кино.
      _Третий_. До чего жутко было. Одно удовольствие. Возле меня сидела одна кухарка, так она прямо потела от страха. Но я ее так ущипнул, что у нее сразу страх пропал.
      _Четвертый_. Кто это воздух испортил? Сил нет!
      _Третий_. Ничего удивительного при нашей жратве.
      _Второй_. К вони надо привыкать. В братской могиле еще не так воняет. Эй, ты, балагур, спой нам куплеты о свинье и младенце.
      _Четвертый_. Я зверски устал. Все кости болят.
      _Второй_. Ты разве костями поешь? Или спой нам "Мумия и сыр".
      _Третий_. В казарме саперов теперь в ходу такая песенка:
      Бог, родина... все ерунда!
      Закон войны таков:
      Стоим горой за богачей,
      Стреляем в бедняков.
      _Многие_ (шумно). Замечательно. Очень хорошо.
      Стук в дверь.
      _Первый_. Пришла дама, которая к Вендту ходит.
      _Томас_. Можно ей войти?
      _Голоса_. Да. Конечно. Да, разумеется.
      _Анна-Мари_ (входит; робко). Здравствуйте! (Подходит к Томасу.) Добрый день, Томас.
      _Томас_. Зачем ты пришла?
      _Анна-Мари_. Поговори со мной, Томас. Нехорошо будет, если ты со мной не поговоришь.
      _Томас_. О чем мне с тобой говорить? Если ты не видишь сама, то слова не сделают тебя зрячей.
      _Первый_. Вы слушали, как трепался майор, когда отправляли на позиции третий эшелон?
      _Третий_. С души воротит от их красивых речей. Пусть сами подставляют под пули голову, если это такое удовольствие издохнуть за отечество. Велика радость - вместо правой ноги принести домой Железный крест?
      _Анна-Мари_. Ты не чувствуешь, как мне страшно, Томас? Неужели ты вытащил меня из воды для того, чтобы я теперь задохнулась?
      _Второй_. Выгружали первый эшелон, и вдруг - комбинированная воздушная атака. Троих убило, семерых ранило - еще до того, как они попали на фронт.
      _Первый_. Я наверняка буду убит. Трижды мне снилось, будто я еду в каком-то открытом вагоне, лежу и не могу сдвинуться с места, а с обеих сторон на меня сыплется угольная пыль, все сильнее, сильнее. А я никак не могу пошевельнуться.
      _Анна-Мари_. Георг Гейнзиус возвратился с фронта. Он бы тебя без всякого труда освободил.
      _Томас_. Все та же песня.
      _Анна-Мари_. Я предприняла кое-какие шаги. Тебя отпустят. Надо лишь захотеть.
      _Томас_. Я не хочу.
      _Анна-Мари_. Я кое-что привезла тебе. Шоколад.
      _Томас_. Благодарю. У других тоже нет шоколаду.
      _Анна-Мари_. Ты можешь дать и другим. Эхо Беттина посылает.
      _Томас_ (берет). Беттина? Так.
      _Анна-Мари_. Ты не проводишь меня немного? Здесь не поговоришь.
      _Томас_ (устало встает). Ты меня мучаешь.
      _Второй_. Это жена его или любовница?
      _Четвертый_. Не знаю. Но, по-видимому, она ему гекупак.
      _Третий_. Не гекупак, а гекуба. Это греческое слово. Означает: "на черта она мне сдалась".
      _Четвертый_. Спасибо, господин почтовый ящик.
      _Второй_. Только из-за того, что здесь Вендт, они над нами так измываются.
      _Третий_. Как странно, что ему не скажешь "ты".
      _Четвертый_. "Величие и достоинство служат преградой к сближению" - как сказал Шиллингер.
      _Третий_. Ему дьявольски трудно. Но он не увиливает, не жалуется, а стискивает зубы и молчит.
      _Первый_. Иногда мне кажется, что он-то и мог бы сказать - зачем, чего ради?
      _Второй_. Пока что от него только и есть пользы, что из-за него к нам придираются.
      _Совсем молоденький солдатик_ (яростно). Придираются? К вам? Ко мне придираются! Из всей роты только ко мне одному.
      _Четвертый_. Погляди-ка. Грудной младенец раскрыл рот. Еще в утробе матери, а уже лопочет.
      _Третий_. За что это к тебе придираются, сосунок?
      _Молоденький солдат_. Могу вам сказать. За то, что я однажды застал фельдфебеля в офицерском нужнике, когда он там примерял монокль.
      _Четвертый_. Вот еще обезьяна, вот еще проклятая образина!
      _Второй_. Лезет в офицеры.
      _Третий_. А тебе что там понадобилось, в офицерском нужнике?
      _Молоденький солдат_. Чистить мне его велели. И вот с тех пор он ко мне придирается. (Кричит.) Не могу я больше. Сил нет. Я застрелюсь. Лучше сразу на тот свет, чем так вот медленно подыхать.
      Общее замешательство.
      _Второй_. Ну, ну, друг, успокойся.
      _Первый_ (раздумывая, тихо). По-моему, надо было бы сказать об этом Томасу Вендту.
      _Молоденький солдат_. Вендт сам уже кое-что заметил. Он как-то так взглянул на меня, пожал мне руку. Я понял, что он все знает. Я - из деревни. Хоть разок бы еще взглянуть на поля, на землю, на деревья и небо, а отпуск я не получал ни разу. Никогда. Может быть, в это воскресенье... Да нет, ничего не будет. (Пауза.)
      _Четвертый_. Тут у меня стихотворение.
      _Второй_. Смешное что-нибудь? Вроде "Мумия и сыр"?
      _Четвертый_. Ну, нет, не смешное. Это Вендт писал.
      _Первый_. Вендт?
      _Многие_. Вендт?
      _Четвертый_. Называется "Песня павших".
      _Второй_ (разочарованно). Ну, значит, уже не смешное.
      _Голоса_. Заткнись!
      _Четвертый_.
      Мы здесь лежим, желты, как воск,
      Нам черви высосали мозг.
      В плену могильной немоты
      Землей забиты наши рты.
      Мы ждем...
      _Первый_ (про себя). Мы ждем... Да, мы ждем!
      _Четвертый_.
      Плоть наша - пепел и труха,
      Но как могила ни глуха,
      Сквозь немоту, сквозь сон, сквозь тьму
      Вопрос грохочет: - Почему?
      Мы ждем...
      _Первый_ (вскакивает). И он, значит, тоже спрашивает? И он, значит, тоже спрашивает?
      _Многие_. Не мешай. Читай дальше!
      _Второй_. Да это совсем не смешно.
      _Четвертый_.
      Пусть скорбный холм травой зарос,
      Взрывает землю наш вопрос...
      _Томас_ (вернулся). Что это? Почему вы замолчали? Вы говорили обо мне? Ну и продолжайте.
      _Третий_. Он прочел ваше стихотворение.
      _Томас_. Стихотворение? Вот как? Со стихотворениями далеко не уйдешь. Между прочим, друзья, почему вы со мной на "вы"? Читай дальше.
      _Первый_. Пусть он читает. Он сам. Вы должны прочесть.
      _Молоденький солдат_. Читай, друг. Прошу тебя.
      _Томас_ (читает, без особой выразительности, со скрытой злобой).
      Пусть скорбный холм травой зарос,
      Взрывает землю наш вопрос...
      Он, ненасытен и упрям,
      Прорвался из могильных ям.
      Мы ждем.
      Мы ждем. Мы только семена,
      Настанут жатвы времена.
      Ответ созрел. Ответ идет.
      Он долго медлил. Он грядет.
      Мы ждем.
      Тишина.
      _Молоденький солдат_ (тихо, робко). Чего ж они ждут? Скажи нам.
      _Первый_ (настойчиво). Растолкуй нам, Томас Вендт, непременно. Зачем это - война и все такое. Видишь, ведь и мы все спрашиваем. Видишь, ведь и мы умираем. Ты должен нам растолковать, Томас Вендт.
      _Фельдфебель_ (с шумом распахивает дверь). Что здесь такое?
      Солдаты стоят навытяжку.
      _Фельдфебель_. Почему вы все скучились, как овцы перед грозой? (Молчание. Молоденькому солдату.) Эй, ты, сопляк. Что это тут опять за свинарник? Не положено, чтобы тюфяк виднелся из-под одеяла. Неряха. Чтобы этого больше не было.
      _Молоденький солдат_ (боязливо). Честь имею доложить, господин фельдфебель, одеяло слишком короткое. Я по-всякому старался.
      Фельдфебель. Что? Противоречить? Вшивый мальчишка! Вот я тебя проучу! Твой воскресный отпуск - пиши пропало.
      _Томас_ (тихо, но очень ясно). Вы придираетесь к этому солдату, господин фельдфебель.
      _Фельдфебель_. Что? Кто посмел?
      _Томас_ (негромко). Вы придираетесь к этому солдату, господин фельдфебель.
      _Фельдфебель_. Ах, вы? Конечно, вы. Я вас подведу под военный суд. Бунтовщик. Скотина чертова. (Выходит, хлопнув дверью.)
      _Томас_ (тихо).
      Он долго медлил. Он грядет.
      Мы ждем.
      4
      Сад на вилле Георга. Поздняя осень. Вечер.
      Издалека доносятся песни играющих детей. _Беттина_. _Анна-Мари_.
      _Анна-Мари_. Ваши руки на солнце совершенно прозрачны, Беттина.
      _Беттина_. Да, мои руки не изменились. Ты прелестно одета, Анна-Мари. Белое платье и флорентийская шляпа очень тебе идут.
      _Анна-Мари_. Я собираюсь в Мариенклаузе.
      _Беттина_. И Георг туда, кажется, поехал верхом.
      _Анна-Мари_ (нерешительно). Вот как.
      _Беттина_. Что с Томасом?
      _Анна-Мари_. Завтра будто бы отправляют на фронт.
      _Беттина_. И ты только теперь говоришь мне об этом?
      _Анна-Мари_. Я все сделала, чтобы его удержать. С ним не сговоришься. Он и не смотрит на меня. Может быть, все было бы по-иному, если бы он со мной поговорил.