Глава 29

Джинни растолковывала старой индианке свою ситуацию, наблюдая за ее реакцией. Владея всего несколькими словами и массой жестов, невозможно объяснить все тонкости, но она была уверена, что ей удалось передать смысл просьбы. И сейчас она ожидала проявления какого-нибудь признака отвращения или, по крайней мере, глубокого неодобрения, но выражение лица женщины почти не изменилось. Она коротко кивнула и подошла к полке, взяв оттуда кожаную фляжку. Вылив содержимое в небольшой флакончик, она добавила туда немного серого порошка и измельченной коры скользкого вяза. Джинни взяла смесь, поняв, что должна выпить ее за два раза — одну порцию вечером, вторую — на следующее утро. Через несколько часов могут начаться боли и кровотечение. Если этого не произойдет, ей придется снова прийти, потому что есть и другие способы.

Положив флакон в карман фартука, Джинни отправилась домой. Она до сих пор не знала, воспользуется ли этим снадобьем; сама мысль об этом вызывала у нее отвращение. Но сколько она ни металась ночью без сна, иного выхода так и не смогла найти. По крайней мере, теперь у нее есть хотя бы один вариант решения проблемы, каким бы мерзким он ни казался.

— А, попалась! — Алекс выскочил из-за деревьев позади нее, схватил за талию и закружил в воздухе. — Ты опять ходила к индейцам.

— Но ведь нет никаких причин, по которым мне нельзя было бы ходить туда?

— Пожалуй, нет, — ответил Алекс, опуская ее на землю. — Это не опаснее, чем быть принятой за колдунью. Просто мне очень не по себе, когда я не знаю, где ты в данный момент. Тебя это, конечно, раздражает, но тем не менее это так.

— Я никогда не давала тебе права следить за мной, — сказала Джинни. Это скорее забавляло, нежели раздражало ее.

— Может, и нет, но я достаточно часто присваивал себе такое право. — На какое-то мгновение они погрузились в общие воспоминания; потом вдруг Джинни нащупала флакон в кармане, и печаль вновь овладела ею. Она отразилась, в ее глазах, и Алекс заметил это. — Что-то беспокоит тебя больше, чем обычно, цыпленок, и уже целую неделю.

— Чепуха, разве что необходимость найти более укромное место, чем этот лес, — сказала она, отворачивая лицо.

— Эту проблему я уже решил. — Алекс обхватил ее лицо ладонями и повернул к себе. — Что тебя беспокоит?

— Я же говорю: ничего. Так как ты решил проблему?

— Ты так просто не отвертишься, Джинни. Я и без того чувствую себя достаточно беспомощным, а ты еще и небрежно отмахиваешься, когда я знаю, что моя тревога вполне обоснованна.

Джинни вцепилась во флакончик в кармане, словно это был талисман. Все, что ей нужно было сделать, — это пойти домой и принять снадобье; тогда не будет необходимости рассказывать что-либо Алексу или еще кому-нибудь. Если бы только ей удалось не поддаться искушению открыться ему, забыться в его объятиях и предоставить все решить ему. Но ей нужно быть сильной. Так гораздо лучше. Выхода все равно нет, и несправедливо было бы взваливать еще и это бремя на Алекса — он и так уже измучился от безысходности.

— Что это у тебя в руке? — нахмурившись, Алекс вытащил ее руку из кармана и, разжав пальцы, взял у нее флакончик. — Ты держалась за него как утопающий за соломинку.

— Это просто лекарство, — едва слышно проговорила Джинни.

— От чего? Ты нездорова? Почему тебе нужно идти за лекарством к индейцам? — Вопросы градом сыпались на нее, словно Алекс уже почувствовал приближение трагедии.

— Это просто лекарство для желудка, — сказала она. — Мои средства не помогли, и я подумала, что попробую…

— Нет, тут что-то иное, — настаивал он. — Скажи мне правду! Ты больна?

— Нет, не больна, и, пожалуйста, я больше не хочу говорить об этом.

— Ну а я хочу! — твердо сказал он. — Да простит меня Господь, Джинни, но если ты сейчас же не расскажешь мне все сама, я вытрясу из тебя правду!

— Зачем? Я не понимаю, почему это так важно для тебя! — воскликнула она в отчаянии, чувствуя, как остатки решимости оставляют ее под этим безжалостным натиском. — Тебе не нужно это знать. Так будет лучше.

Алекс переменился в лице.

— Что же это такое, что лучше скрыть от меня? Быстро, Джинни, я теряю терпение. — Он вцепился руками в ее плечи, как бы подчеркивая свои слова.

— У меня будет ребенок, — тихо сказала она, и его руки упали с ее плеч.

— Чей? — прохрипел Алекс едва слышно, лицо его посерело.

Только в этот момент Джинни до конца осознала, как терзался Алекс из-за того, что она принадлежит другому человеку, понимая, что Гилл имеет право и возможность обладать ею когда и где ему захочется. Эта мука была столь же сильной, как и та, что испытывал ее муж, думая о ее измене, но Алекс никогда не показывал ей, как мучается, скрывал свои терзания, так же, как и она скрывала свои.

— Твой, — ответила она. — Мой муж не мог исполнять свои супружеские обязанности с тех пор, как мы с ним… — она коротко и горько рассмеялась, — воссоединились. Именно эта неспособность делает его таким ожесточенным… — Она замолчала. В данный момент оправдание Гилла было как-то не к месту.

Алекс долго смотрел на нее; выражение на его лице было причудливой смесью изумленного восторга и огромной радости. Такие же чувства охватили и Джинни в те первые мгновения, когда она поняла, что беременна, и сейчас она ждала, когда на смену его радости придет осознание страшных последствий этой ситуации. Но она не дождалась перемены в его настроении. Напротив, он заключил ее в объятия и стал целовать пылко и страстно.

— Ты так меня обрадовала, милая, — прошептал он у ее губ. — Этого я хотел больше всего в жизни.

— Что ты говоришь? — Она не сводила с него глаз в ужасе от того, что он, кажется, не понимает ее. — Мой муж узнает, что я ношу не его ребенка. Он не сможет жить с этим…

— А ему и не придется, — ответил Алекс, внезапно нахмурившись. — Ты оставишь его задолго до того, как твое состояние станет заметно. Я бы предпочел не везти тебя морем, но тут ничего не поделаешь, да и до Вест-Индии недалеко…

— Алекс, ради Бога, остановись. Ты не понимаешь, что говоришь. Ты будешь жить как изгой на плантации на Барбадосе, пока я буду рожать тебе незаконных детей? Жить, опасаясь каждую минуту, что на следующем корабле может приплыть кто-нибудь, кто знает нас… знает Гилла… кто…

— Хватит! — произнес он очень тихо. — А какой же план действий у тебя, Вирджиния?

Она не могла произнести ни слова в ответ, не смела даже посмотреть ему в глаза, хотя душа ее бунтовала, она не хотела испытывать угрызений совести — ведь она старается пощадить его, взять все бремя забот на свои плечи.

— Ну? — спросил он так же тихо. — У тебя должен быть план, моя дорогая Вирджиния. Не могла бы ты поделиться им со мной?

Джинни вздрогнула от насмешливого тона, от жесткого взгляда, но все равно не в силах была сказать правду.

— Я еще ничего не решила, — прошептала она.

— Ты лжешь! — заявил Алекс, взглянув на флакон, который все еще держал в руках — Ты сказала, что ходила к индейцам за лекарством для желудка, так? Ну же? — требовательно спросил он, когда она промолчала. Очень неторопливо он вытащил пробку из флакона и, перевернув его, вылил содержимое на землю.

— Ты не понимаешь, — сказала Джинни; огромные глаза выделялись на побелевшем лице. — Разве ты не видишь, что другого выхода нет?

— Мое зрение не столь ограниченно, как твое, — холодно сказал он. — Запомни, Вирджиния Кортни. Ты не уничтожишь моего ребенка!

— Ну как же мне тогда быть? — воскликнула она. — Я не хочу делать такую ужасную вещь, но я ни за что не разрушу твою жизнь.

Алекс пытался совладать с гневом, которому, казалось, не было предела. Сейчас он никак не мог понять, почему она решилась на такой отчаянный шаг, причем сама, не посоветовавшись с ним, будто у него нет никаких прав. Кроме того, таким решением она, несомненно, подвергнет опасности свою жизнь.

— Я сейчас слишком зол, чтобы спокойно все обсуждать, — сказал он, наконец, ожесточаясь, когда серые глаза наполнились слезами и она отвернулась. — Пойдем со мной. Хочу показать тебе кое-что. — Не касаясь ее и даже не посмотрев, идет ли она за ним, Алекс зашагал с поляны. Джинни пошла за ним, потому что не могла придумать причину отказаться. Она чувствовала лишь холод и пустоту и что не в силах больше реагировать на его гнев. Если он не понимает, то у нее больше нет сил объяснять ему.

Наконец Алекс остановился, и Джинни увидела небольшую хижину, сделанную, как и индейские жилища, из переплетенных стеблей болотного камыша и травы.

— Откуда она взялась? — глупо спросила она.

— Я нашел ее несколько дней назад, когда подыскивал замену нашим встречам под открытым небом. Очевидно, она принадлежала какому-то изменнику, но уже некоторое время пустует. Я кое-что улучшил в ней. — Он открыл полог, и Джинни проскользнула внутрь. Это было истинно индейское жилище: со шкурами зверей на плетеном каркасе, служившем постелью, и очагом в центре. Земляной пол был подметен и покрыт шкурами, стены также были завешаны шкурами, чтобы холод и ветер не проникали сквозь щели.

— Приходи сюда завтра, — сказал Алекс тоном, который она часто слышала, когда он обращался к своим офицерам, — тоном человека, даже не представлявшего, что его приказ может быть не выполнен. — К этому времени я уже смогу все спокойно обдумать, а у тебя будет достаточно времени понять, что мое решение — единственное, и мы сможем обсудить, как лучше осуществить его.

— Если ты этого хочешь, — подавленно сказала Джинни. — Мне больше нечего возразить. — Она повернулась и покинула хижину, так расстроившись, что не смогла даже попрощаться.

Алекс разразился градом ругательств. Да, он добивался капитуляции, но не такой подавленности. В этой победе не было никакого удовлетворения, никакой радости. Он хотел бы планировать их отъезд в счастливом предвкушении ожидавшей их совместной жизни, но как он может делать это, когда Джинни видит будущее лишь в мрачном свете?

В последующие несколько дней Джинни продолжала противостоять всем попыткам Алекса вселить хоть какую-то надежду в их встречи. Она покорно приходила в хижину, садилась на груду мехов и слушала, как он рассказывает о том, что в конце месяца голландский корабль отплывет из Джеймстауна. Он объяснял, что уедет от Харрингтонов на несколько дней раньше, якобы для того, чтобы добраться до Джеймстауна заранее, но потом тайно вернется за ней. Она выскользнет из дома, сядет в каноэ, а он встретит ее ниже по течению реки.

Джинни молча выслушивала его, не возражала, ничего не предлагала, пока однажды Алекс, теряя терпение, не обвинил ее в том, что она специально пытается провалить его план своим подчеркнутым безразличием. Как он может рассчитывать, что она выполнит свою часть плана, когда даже не знает, слышала ли она хотя бы слово из того, что он сказал?

— Мне нет необходимости срывать его, — ответила Джинни, впервые за последние дни проявив характер. — Все равно ничего не получится. Ты думаешь, Гилл будет сидеть сложа руки, когда его жена убежит с другим мужчиной? Ты думаешь, он не узнает, с кем я? Как мы сможем вместе сесть на корабль? Об этом тут же станет известно всей колонии.

— Здесь мы ничего не можем изменить, и, в конце концов, это не важно. К тому времени мы уже уплывем и будем далеко; скандал нас не коснется.

— Ты витаешь в облаках, — возразила Джинни. — Гилл не позволит мне покинуть его. Ты не знаешь, каким он стал. Он полон решимости отомстить мне за то, что я изменила ему, когда думала, что он погиб. Я просила его в Престоне отпустить меня, посчитать умершей, но он отказался, потому что хочет отомстить. В дни войны меня нельзя было обвинить в нарушении супружеской клятвы, потому что его считали погибшим, но, по мнению Гилла, это не смягчает мою вину. Как, по-твоему, он поступит, обнаружив, что я изменила ему сейчас? Он ожесточается с каждым часом и последует за нами в Вест-Индию и дальше, пока у него хватит здоровья.

— Ты считаешь, что я не справлюсь с Гиллом Кортни? — спросил Алекс, притягивая ее к себе.

— А что ты сделаешь? Убьешь его? Какое же у нас может быть счастье, если наша жизнь начнется с убийства?

Алекс вздохнул, борясь с закрадывающимся предчувствием, что он потерпит поражение в этой битве. Он пытался пробиться сквозь ее подавленность и безразличие, навязать свою волю, игнорируя ее сопротивление, но в конце концов это оказалось невозможным.

— Милая, ты должна помочь мне, — мягко сказал он. — Ты не хочешь принять мой план, а тот, что придумала ты, я категорически запрещаю выполнять, и я имею на это право. Разве нет? Разве в этом деле я не имею никаких прав, Джинни?

Она медленно кивнула.

— Есть еще одна возможность. Я скажу Гиллу, что ухожу от него, но не назову истинную причину. Он ничего не должен знать о тебе. Я скажу ему, что намерена отплыть на корабле в Голландию и рассчитываю на милость моего кузена Эдмунда, который вместе с Карлом Вторым находится в изгнании.

— И он тебя отпустит?

— Неохотно. Но он никак не сможет помешать мне, разве что посадить за решетку, а ведь я не совершу никакого преступления. Он знает, что у меня есть кое-какие драгоценности моей матери, это позволит оплатить дорогу, его денег мне не нужно. Не могу быть до конца уверенной, но мне кажется, что Гилл, зная, что меня ожидает мрачное будущее, отпустит меня и не будет преследовать. Если же он хотя бы на мгновение заподозрит, что я бегу с любовником, он будет преследовать меня до самой могилы — его или моей. А вот мысль о том, что меня ждет морское путешествие в одиночестве, безрадостное существование изгнанника в чужой стране, неуверенность в том, найду ли я кузена, даже если предположить, что он все еще жив… Думаю, он скажет: «Скатертью дорога». Ведь я для него — постоянное напоминание о неудачах. Он будет счастлив остаться один на один с бутылкой, без сварливой жены. Он даже может сказать, что я уехала домой из-за слабого здоровья, так что и краснеть не придется.

— Но опять ты взваливаешь все на себя, — запротестовал Алекс. — Ты подвергаешь себя опасности, а мне не даешь возможности рисковать.

— Я должна уехать с его согласия, чтобы у нас был шанс начать жизнь вместе, — сказала Джинни с тихой настойчивостью. — Но и тогда мы не сможем вернуться в Англию, из-за меня тебе придется жить в изгнании…

— Ты не должна так говорить. И вовсе не из-за тебя. Это ради нас. И такую жертву я сочту ничтожной. — Он провел ладонью по ее животу. — Я люблю тебя, Вирджиния, и наш ребенок должен иметь шанс вырасти в любви.

— Ну, тогда ты позволишь мне поступить по-своему? Потому что это единственная для нас возможность добиться счастья. — Она говорила с тихой настойчивостью, и лицо ее вдруг приобрело умиротворенное выражение, когда она наконец приняла единственно возможное решение. Этот план был рискованным во всех отношениях. Как только Гилл узнает, что Джинни намерена покинуть его, и если он поступит не так, как рассчитывает она, он может силой помешать ей уехать, и закон будет полностью на его стороне. Мужчина имеет право удерживать дома жену, собравшуюся бежать. Но разве у них есть выбор?

— Когда ты поговоришь с ним? — Вопрос свидетельствовал о согласии. — Лучше бы подождать вплоть до самого отплытия.

— Да. — Джинни вздрогнула при мысли о том, что нужно будет продолжать жить с Гиллом под одной крышей после такого разговора. Это будет просто невыносимо. — Да, я подожду до дня отъезда.

— Ты ведь не сделаешь это, не предупредив меня прежде? Ты должна дать мне слово. — Он притянул ее к себе на колени и прижал ее голову к себе. — Твое слово, Джинни.

— Мое слою, — сказала она, понимая, как должно быть трудно для этого человека дела отдавать ей инициативу и дожидаться результата, пока она подвергается риску.

— Ну, тогда я соглашусь, потому что вынужден. — Алекс нежно положил ее на меховые шкуры, встав рядом с ней на колени. В хижине, наполненной тишиной и спокойствием окружавшего ее леса, было тепло от горевшего очага. Они еще ни разу не любили друг друга здесь — чересчур напряженными были последние дни, слишком велико предчувствие беды, чтобы наслаждаться любовью. Сейчас между ними воцарился мир, ощущение неизбежности развязки обволакивало их, словно шелковый кокон.

Джинни, улыбнувшись, томно потянулась и приподнялась, помогая Алексу, который неторопливо раздевал ее. Ее кожа светилась на фоне темных мехов. Не торопясь, он поцелуями покрывал ее тело, двигаясь вниз, не пропуская ни одного миллиметра, а когда добрался до ног, перевернул ее и начал целовать снова, от кончиков пальцев до затылка. Кожа ее затрепетала, когда его рука проскользнула между ее бедер. Алекс удовлетворенно хмыкнул, когда Джинни изогнулась от наслаждения; лежавший под ней мех ласкал ее тело при каждом движении.

Джинни окунулась в море ощущений, подчиняясь велению своего тела и тела Алекса, который сегодня удовлетворял свою фантазию и свое желание, играя с ее телом и играя на ее чувствах, словно музыкант-виртуоз. Встав на колени позади нее, он приподнял Джинни, поставил на четвереньки и вошел в нее, поглаживая ее живот в том же ритме, в котором двигался, словно сообщая о своем присутствии той жизни, которая зародилась в ней. Она уронила голову, плечи поникли, и шелковый мех терся о ее щеку; глаза были плотно сомкнуты, она ощущала лишь спокойствие и безмятежность; когда Алекс достиг пика своего наслаждения, это спокойствие захватило ее целиком, и казалось, что этот блаженный момент будет длиться вечно.

День уже клонился к вечеру, когда Алекс затоптал огонь и они покинули хижину. Джинни посмотрела на небо, темневшее над голыми ветвями деревьев. Ей повезет, если она доберется домой до наступления сумерек, и Гилл, если еще не напился, будет уже требовать обеда, особенно если сочтет, что он потрудился на полях. Лиззи проведет ночь в поместье Харриштонов, ухаживая за заболевшей матерью, так что подготовка к обеду не продвинулась дальше той стадии, на которой она оставила ее, когда отправилась на встречу с Алексом.

А, ладно, он всегда находит причину для ругани! И тот факт, что на этот раз его претензия действительно обоснованна, доставит ему огромное удовольствие. Она, конечно, поунижается перед ним, а он, хотя и сделает вид, что все равно недоволен, все же отступит, лишь немного ворча. Сегодня она чувствовала себя слишком умиротворенной, чтобы волноваться о последствиях и злобных выпадах Гилла. Радостная мысль о том, что ей осталось терпеть постылого мужа совсем недолго, вызвала улыбку на ее лице, когда она открыла дверь.

Улыбка застыла на ее лице, когда она осмотрелась в темной комнате. Свечи не были зажжены, огонь почти погас. Гилла не было. Она зажгла свечи, раздула угли и вышла с корзинкой за дровами.