1

[1]

Справа от несущейся машины, за обочиной шоссе, паслись коровы. Невдалеке за ними виднелись коричневые пятна, едва различимые в тени сарая. На стене сарая можно было с трудом разглядеть древнюю рекламу кока-колы.

Джозеф Шиллинг, сидящий на заднем сиденье, полез в жилетный карман и вынул золотые часы. Умело подковырнув крышку, он поднял ее и посмотрел на циферблат. Было два сорок жаркого калифорнийского дня середины лета.

– Далеко еще? – поинтересовался он с оттенком недовольства. Он устал от езды в машине и от пролетающих за окном сельских пейзажей.

– Минут десять, может, пятнадцать, – не оборачиваясь, проворчал согнувшийся над рулем Макс.

– Ты понимаешь, о чем я говорю?

– Вы говорите о городишке, который отметили на карте. До него еще минут десять-пятнадцать. Я по ходу видел указатель; там, на последнем мосту.

И снова стада, и снова высохшие поля. Легкий туман, обволакивавший далекие горы, за последние несколько часов постепенно осел в низовьях долин. Куда б ни глянул Джозеф Шиллинг, туман разлился повсюду, покрыв иссушенные холмы и пастбища, ухоженные фруктовые сады, редкие фермерские постройки, покрытые известкой. Прямо по курсу показались предвестники города – два рекламных щита и прилавок со свежими яйцами. Он был рад, что город уже близко.

– Мы здесь еще никогда не проезжали, – сказал он, – правда?

– Ближе всего отсюда Лос-Гатос, где вы отдыхали еще в сорок девятом году.

– Одного раза всегда достаточно, – сказал Шиллинг, – нужно все время искать что-то новое. Как говорил Гераклит – нельзя войти в одну реку дважды.

– По мне, так она вся одинаковая – сельская местность. – Макс указал на отару овец, сгрудившихся под дубом. – Вон, все те же овцы, мы их весь день проезжаем.

Из внутреннего кармана Шиллинг вынул черный кожаный блокнот, авторучку и сложенную карту Калифорнии. Это был крупный мужчина под шестьдесят; он развернул карту мощными желтоватыми ручищами с грубой кожей, шишковатыми пальцами и толстыми до непрозрачности ногтями. На нем был костюм грубого твида, строгий шерстяной галстук и черные кожаные ботинки английского производства, покрытые дорожной пылью.

– Да, остановимся здесь, – решил он, убирая блокнот и ручку, – хочу осмотреться часок. Всегда есть шанс, что здесь как раз то, что надо. Как тебе это понравится?

– Вполне.

– Как называется городишко?

– Междуножье.

Шиллинг улыбнулся.

– Хорош шутить.

– У вас карта – вот и посмотрите, – пробурчал Макс. – Пасифик-Парк. Расположен в самом сердце плодородной Калифорнии. Дождь не чаще двух дней в году. Имеется завод по производству льда.

Теперь уже сам город мелькал по обе стороны шоссе. Прилавки с фруктами, заправка, одиноко стоящий продуктовый магазин с припаркованными в грязи автомобилями. От шоссе расходились узкие ухабистые дороги. «Додж» перестроился в правый ряд, и тут показались дома.

– Вот это у них называется городом, – произнес Макс. Вырубив мотор, он на холостом ходу повернул направо. – Здесь? Или там? Решайте уже.

– Езжай в деловой район.

Деловой район состоял из двух частей. Одна прилепилась к шоссе с его транзитным движением и состояла главным образом из автокафе, заправочных станций и придорожных ресторанчиков. Вторая была центром города – туда и направился «Додж». Джозеф Шиллинг, высунув локоть в открытое окно, внимательно рассматривал, изучал обстановку, довольный присутствием людей и магазинов, довольный, что широкое поле на время отошло в прошлое.

– Недурно, – признал Макс, когда они проехали булочную, гончарную лавку, магазин «Тысяча мелочей» и новый молочный, а потом еще и цветочный магазины. Далее следовал книжный, занимавший здание в испанском стиле из необожженного кирпича, а за ним – процессия калифорнийских домов в стиле ранчо. И вот дома уже остались позади, появилась заправка, и они снова выехали на трассу.

– Остановись здесь, – указал Шиллинг.

То было простое белое здание с колыхавшейся на ветру вывеской. Негр уже поднялся с брезентового шезлонга, отложил журнал и приближался к машине. На нем была накрахмаленная форма с вышитым словом «Билл».

– Автомойка Билла, – произнес Макс, ставя на ручной тормоз, – давайте выйдем, мне надо отлить.

Утомленный Джозеф Шиллинг чопорно открыл дверь и поставил ногу на асфальт. Выходя из машины, ему пришлось пробираться через свертки и ящики, которыми было заставлено заднее сиденье; на подножку вывалилась картонная коробка, и он с трудом нагнулся, чтоб ее поднять. Тем временем негр уже подошел к Максу и приветствовал его.

– Сейчас-сейчас. Заезжайте, сэр. Сейчас я позову помощника; он за колой пошел.

Джозеф Шиллинг стал прохаживаться, разминая ноги и потирая ладони. В воздухе приятно пахло. Несмотря на жару, здесь не было душно, как в машине. Он достал сигару, отрезал кончик и поджег. Он мерно выдувал клубы синего дыма, когда к нему подошел негр.

– Он им прям щас и займется, – сказал негр. «Додж» уже целиком заехал на мойку и наполовину исчез в клубах пены и пара.

– А сам чего? – спросил Шиллинг. – А, понятно, ты управляющий.

– Я здесь главный. Это моя мойка.

Дверь туалета была открыта. Внутри Макс с удовольствием облегчался и бубнил что-то себе под нос.

– А сколько отсюда до Сан-Франциско? – спросил Шиллинг негра.

– О, пятьдесят миль, сэр.

– На работу ездить далековато.

– А все одно ездят некоторые. Но это не пригород. Это всамделишный город. – Он указал на холмы. – Здесь много пенсионеров, приезжают сюда из-за климата. Обживаются, остаются, – он постучал себя пальцами по груди, – тут отличный сухой воздух.

По тротуару нестройной толпой прошли старшеклассники, пересекли лужайку возле пожарной станции и собрались возле автокафе на другой стороне улицы. Внимание Шиллинга привлекла симпатичная девчушка в красном свитере, которая остановилась, чтобы допить что-то из картонного стаканчика; ее большие глаза уставились в никуда, а черные волосы колыхались на ветру. Он смотрел на нее, пока она не заметила и не попятилась, поглядывая настороженно.

– Это все старшеклассники? – спросил он Билла. – Некоторые выглядят постарше.

– Все школьники, – авторитетно заявил негр. – Время-то три часа всего.

– Все из-за солнца, – подшучивал Шиллинг, – у вас тут солнце круглый год… вот все и созревает раньше срока.

– Да, урожаи здесь круглый год. Абрикосы, грецкие орехи, груши, рис. Хорошо здесь.

– Правда? Тебе нравится?

– Очень даже, – закивал негр, – в войну я в Лос-Анджелесе жил, работал на самолетном заводе. На работу ездил на автобусе. – Он скорчил гримасу. – Фу-у-у.

– А теперь у тебя свое дело.

– Я устал. Я жил в разных местах и вот приехал сюда. Всю войну я копил на мойку. Мне так лучше. Жить здесь приятно. Я вроде как отдыхаю.

– И тебя здесь принимают?

– Для цветных все отдельно. Да и ладно. А чего еще ждать. По крайней мере, никто не говорит, что мне нельзя здесь селиться. Ну, вы понимаете.

– Понимаю, – сказал Шиллинг, погруженный в свои мысли.

– Так что здесь лучше.

– Да, – согласился Шиллинг, – гораздо лучше.

Девчонка на другой стороне дороги допила свой напиток, скомкала стакан, бросила его в канаву и пошла дальше с друзьями. Джозеф Шиллинг смотрел на нее, пока из туалета, щурясь на солнце и застегивая штаны, не вышел Макс.

– Эй-эй, – забеспокоился Макс, увидев выражение его лица, – знаю я этот взгляд.

– Это просто невероятно хорошенькая девушка, – начал оправдываться Шиллинг.

– Но не вашего поля ягода.

Обернувшись к негру, Шиллинг спросил:

– А где лучше всего гулять? Там, по холмам?

– Тут два парка. Один – вон там, пешком дойти можно. Он маленький, но тенистый.

Он указал направление. Он был рад помочь, оказать услугу этому крупному, хорошо одетому белому джентльмену.

Крупный, хорошо одетый белый джентльмен с сигарой меж пальцев огляделся вокруг. Глаза его двигались так, что негр понял: смотрит он дальше автомойки и автокафе «Фостерз Фриз»; он оглядывал весь город. Он видел жилую зону с домами и особняками. Он видел трущобы, полуразвалившуюся гостиницу и сигарную лавку. Он видел пожарную станцию, школу и современные магазины. Все это он охватил взором и, едва взглянув, словно бы завладел всем этим.

Также негру показалось, что белый джентльмен проделал долгий путь, чтобы добраться именно до этого города. Он приехал не из окрестностей. И даже не с востока. Он, может, вообще с другого конца света приехал; а может, он так и жил, переезжая с места на место. Все дело было в его сигаре: пахла она по-иностранному. Это была не американская сигара, ее привезли откуда-то. Стоял, значит, белый джентльмен, источая своей сигарой иностранный запах, в ношеном твидовом костюме, английских ботинках, французских манжетах из льна и золота. Может, его серебряная сигарная гильотинка была из Швеции. Может, пил он испанский шерри. Он был человеком мира – и явился издалека.

Когда он приехал, когда направил сюда свой большой черный «Додж», он привез не только себя. Нет, этого ему было бы мало. Он был настолько громадным, что возвышался надо всем, даже когда стоял склонившись и слушал, даже когда просто курил сигару. Негр никогда не видел человека, чье лицо так возвышалось бы. Оно было так высоко, что у него не было ни формы, ни выражения. Оно не было ни добрым, ни злым; просто лицо, бесконечное лицо, возвышающееся над ним, с этой дымящей сигарой, которая создавала вокруг него и его помощника целый отдельный мир. В маленький калифорнийский городок Пасифик-Парк он принес с собой всю оставшуюся вселенную.

Джозеф Шиллинг, руки в карманах, прогулочным шагом шел по гравийной дорожке и любовался окружающим миром. У пруда дети бросали хлебные крошки откормленным уткам. Посреди парка стояла пустая эстрада. То там, то тут сидели старички и молодые полногрудые мамаши. Парк был засажен невероятно тенистыми эвкалиптами и перечными деревьями.

– Лодыри, – произнес семенящий следом Макс, вытирая носовым платком потное лицо. – Куда мы идем?

– Никуда, – ответил Шиллинг.

– Вы хотите с кем-нибудь поговорить. Вы сейчас сядете и будете разговаривать с кем-нибудь из этих лодырей. Да вы с любым готовы вести беседы – даже с тем черномазым.

– Я уже почти все решил, – сказал Шиллинг.

– Правда? И что же?

– Остаемся здесь.

– Почему? – не унимался Макс. – Из-за этого парка? Да такой же точно в любом городишке в радиусе…

– Именно в этом городе. Здесь есть все, что мне нужно.

– Например, девки с большими буферами.

Они дошли до границы парка. Сойдя с поребрика, Шиллинг пересек улицу.

– Можешь пойти выпить пива, если хочешь.

– Куда это вы? – с подозрением спросил Макс.

Перед ними был квартал современных магазинов. Посредине располагалось агентство недвижимости. На вывеске значилось: «ГРЭБ и ПОТТЕР».

– Вот туда, – сказал Шиллинг.

– Подумайте хорошенько.

– Я все обдумал.

– Магазин вы здесь открыть не сможете; в таком городишке прибыли не дождешься.

– Может, и так, – рассеянно произнес Шиллинг, – зато, – он улыбнулся, – я смогу сидеть в парке и кормить уток хлебом.

– Встретимся в автомойке, – сказал Макс и покорно поплелся в сторону бара.

Джозеф Шиллинг помедлил секунду, а потом зашел в офис агентства недвижимости. В большом помещении было темно и прохладно. Длинная конторка отгораживала часть комнаты. В той дальней части за столом сидел высокий молодой человек.

– Да, сэр? – сказал молодой человек, едва приподнимаясь. – Чем могу быть полезен?

– Вы сдаете нежилые помещения в аренду?

– Да, сдаем.

Джозеф Шиллинг подошел к краю конторки и взглянул на карту округа Санта-Клара.

– Позвольте взглянуть на ваш каталог, – меж пальцев показался белый краешек его визитки. – Я – Джозеф Р. Шиллинг.

Молодой человек встал.

– Меня зовут Джек Грэб. Приятно познакомиться, мистер Шиллинг. – Он осторожно протянул руку. – Нежилые помещения? Вам нужна долгосрочная аренда под розничную торговлю?

Он достал из-под конторки толстенный том с клепаной обложкой и положил его перед посетителем.

– Без движимого имущества.

– Вы коммерсант? У вас есть разрешение на розничную торговлю в Калифорнии?

– Я работаю в музыкальной индустрии, – ответил он и тут же добавил: – Раньше я подвизался на ниве издания музыки, а теперь вот решил попробовать силы в торговле пластинками. Это вроде как моя мечта – иметь собственный магазин.

– У нас уже есть магазин грампластинок, – сказал Грэб, – «Музыкальный бар Хэнка».

– Это будет совсем другое. Это будет музыка для ценителей.

– Вы имеете в виду классическую музыку?

– Да, именно.

Послюнив большой палец, Грэб принялся бойко листать жесткие желтые страницы своего каталога.

– Кажется, у нас есть именно то, что вам нужно. Небольшой магазинчик, очень современный и чистый. Выложенный плиткой фасад, флуоресцентная подсветка, всего пару лет как построили. Это на Пайн-стрит, прямо посреди делового квартала. Там раньше был магазин подарков. Его держала приятная пара средних лет. Он продал дело, когда она умерла. От рака желудка, насколько я понимаю.

– Я хотел бы взглянуть на это место, – сказал Джозеф Шиллинг.

Грэб хитро улыбнулся ему из-за конторки:

– А я хотел бы вам его показать.

2

На краю бетонной платформы фабрики «Готовая мебель Калифорнии» рабочий укладывал штабеля хромированных стульев в грузовик. Рядом ждал своей очереди фургон.

Апатичный экспедитор в линялых джинсах и суконном переднике вяло монтировал хромированный обеденный стол. Пластиковая столешница держалась на шестнадцати болтах; еще шесть не давали расшатываться полым металлическим ножкам.

– Говно, – сказал экспедитор.

Интересно, собирает сейчас кто-нибудь еще на свете хромированную мебель, подумал он. Чего только не представишь себе, чем только люди не занимаются, подумал он. В сознании его нарисовался пляж в Санта-Крус, девушки в купальниках, бутылки пива, комнатки в мотелях, радиоприемники, из которых доносится легкий джаз. Боль стала невыносимой. Внезапно он спустился к сварщику, который, приподняв маску, искал новый стол.

– Это же говно, – сказал экспедитор, – это тебе известно?

Сварщик осклабился, кивнул и промолчал.

– Ты закончил? – не унимался экспедитор. – Тебе нужен следующий стол? Да кто поставит такой стол у себя дома, черт побери? Я б его даже в сортире не поставил бы.

Блестящая ножка выскользнула у него из пальцев и упала на бетон. Экспедитор, чертыхаясь, пнул ее под лавку, где были свалены куски веревки и обрывки коричневой бумаги. Как только он нагнулся, чтоб вытащить ее оттуда, появилась мисс Мэри Энн Рейнольдс – она принесла ему новые бланки заказов.

– Не надо так уж, – сказала Мэри Энн; она знала, что в офисе слышат каждое его слово.

– Да черт с ним со всем, – сказал экспедитор, доставая ножку, – подержи, пожалуйста.

Мэри Энн отложила бумаги и стала держать ножку, пока тот прикручивал ее к раме. До нее дошел запах его недовольства жизнью; то был тонкий запах, едкий, как прогорклый пот. Ей было жаль его, но его тупость ее раздражала. Она занималась тем же полтора года назад, когда только начинала.

– Уволься, – сказала она. – Какой смысл ходить на работу, которая тебе не нравится?

– Помолчи, – огрызнулся экспедитор.

Мэри Энн отпустила готовый стол и посмотрела, как сварщик припаивает ножки. Ей нравилось смотреть на рассыпающиеся искры – это было похоже на праздник в честь Дня независимости. Она уже просила сварщика дать ей попробовать, но он всегда только ухмылялся.

– Твоей работой недовольны, – сказала она экспедитору, – мистер Болден сказал жене, что, если ты не исправишься, он не станет тебя держать.

– Вот бы обратно в армию, – сказал экспедитор.

Говорить с ним было без толку. Мэри Энн, крутанув юбками, повернулась и ушла обратно в офис.

Том Болден, пожилой владелец «Готовой калифорнийской», сидел за своим столом; его жена – за счетной машинкой.

– Как там дела? – спросил Болден, убедившись, что девушка уже на месте. – Сидят, баклуши бьют, как обычно?

– Работают в поте лица, – добропорядочно ответила она, усаживаясь за печатную машинку. Экспедитор ей не нравился, но и участвовать в его падении она не желала.

– Письмо Хэйлзу у тебя? – спросил Болден. – Я хочу подписать его до отъезда.

– Куда ты собрался? – поинтересовалась жена.

– В Сан-Франциско. Из универмага Дормана сообщают, что в последней партии много брака.

Она отыскала письмо и передала его старику на подпись. На этом листе она не сделала ни одной ошибки, но гордости от этого не чувствовала; хромированная мебель, письма, которые она печатала, неурядицы в магазине – все смешалось в бессмысленной трескотне счетной машинки Эдны Болден. Она залезла под блузку и поправила лямку бюстгальтера. День был жаркий и пустой – как всегда.

– Вернусь часам к семи, – говорил Том Болден.

– Осторожней на дороге, – это была миссис Болден, которая придерживала для него дверь.

– Может, привезу нового экспедитора. – Он уже почти ушел, голос его удалялся. – Ты видела, что там происходит? Грязь, как в свинарнике. Повсюду мусор. Я возьму фургон.

– Езжайте через Эль-Камино, – сказала Мэри Энн.

– Че? – Болден застыл в дверях, вытянув шею.

– Через Эль-Камино. Так медленнее, но безопаснее.

Бурча что-то себе под нос, Болден хлопнул дверью. Она слышала, как фургон завелся и выехал на шумную дорогу… впрочем, все это было неважно. Она принялась проверять свои стенограммы. Через стены офиса просачивался гул электропил, да экспедитор выдавал очереди, сколачивая свои хромированные столы.

– А ведь он прав, – сказала она. – Ну, Джейк, то есть.

– Что еще за Джейк? – поинтересовалась миссис Болден.

– Экспедитор.

Они даже не знали, как его зовут. Он был просто машиной для сколачивания столов… неисправной машиной.

– Возле скамейки на погрузке должна быть мусорная корзина. Как можно заниматься упаковкой и не сорить?

– Не тебе решать, – миссис Болден положила распечатку счетной машинки и повернулась к ней: – Мэри, ты уже достаточно взрослая, чтобы понимать – не следует говорить так, будто ты здесь главная.

– Я знаю. Меня наняли писать под диктовку, а не учить вас, как вести дела, – она уже слышала это много раз, – так ведь?

– С таким поведением ты долго в бизнесе не протянешь, – сказала миссис Болден, – заруби себе это на носу. Ты просто обязана уважать вышестоящее начальство.

Мэри слышала слова и не понимала, что они значат. А вот миссис Болден они казались важными; похоже, грузная старуха и вправду расстроилась. Мэри это немного забавляло – ведь все это было так глупо, так незначительно.

– А вам что – не интересно, что происходит? – спросила она. Очевидно, нет. – На складе тканей нашли крысу. Может, крысы уже рулоны прогрызли. Разве вам не нужно все выяснить? Кто-то же должен рассказывать вам.

– Конечно, нам нужно все выяснить.

– Не вижу разницы.

Они помолчали. Наконец пожилая женщина произнесла:

– Мэри Энн, мы оба, Том и я, очень высокого о тебе мнения. Ты превосходно справляешься – у тебя есть голова на плечах, и соображаешь ты быстро. Но будь добра, не забывай свое место.

– Что еще за место?

– То, где ты работаешь!

Мэри Энн улыбнулась; какая-то мысль мелькнула у нее в голове. Она чувствовала легкое головокружение, словно что-то тихонько жужжало внутри.

– Да, кстати.

– Что «кстати»?

– Мне надо забрать из химчистки коричневый габардиновый плащ.

Она задумчиво взглянула на свои наручные часы. Она осознавала, как это взбесит Эдну Болден, но старуха попусту теряла время.

– Я уйду сегодня пораньше? Химчистка закрывается в пять.

– Жаль, что я не имею на тебя должного влияния, – сказала миссис Болден. Девчонка беспокоила ее, и она не могла скрыть огорчения. Взывать к Мэри Энн было бесполезно; обычные обещания и угрозы ничего не значили. Мэри Энн просто пропускала их мимо ушей.

– Простите, конечно, – продолжала Мэри Энн, – но все как-то нелепо и так запутано… Вот Джейк – он же ненавидит свою работу. Если ему так не нравится, так пусть бы бросил. А ваш муж хочет уволить его за грязь на рабочем месте, – она пристально посмотрела на миссис Болден, раздосадовав ту еще сильнее. – Так почему ничего не меняется? Ведь то же самое было и полтора года назад. Что это со всеми нами?

– Просто делай свою работу, – сказала миссис Болден. – Давай-ка повернись к столу и допечатывай письма.

– Вы мне не ответили, – Мэри Энн по-прежнему безжалостно сверлила ее взглядом. – Я спросила, можно ли мне уйти пораньше.

– Сделай все, что нужно, тогда поговорим.

Мэри Энн задумалась на секунду и повернулась к своему столу. Если она пойдет с фабрики прямо в город, то до химчистки доберется минут за пятнадцать. Чтобы поспеть наверняка, нужно выйти в половине пятого.

Для нее вопрос был решен. Она сама его решила.

Под утомленным солнцем, в блеске раннего вечера она шла по Эмпори-авеню – невысокая, худенькая девушка с коротко остриженными каштановыми волосами; шла, расправив плечи, с высоко поднятой головой, небрежно перекинув через руку свой коричневый плащ. Она шла, потому что не любила ездить на автобусах, а кроме того, гуляя пешком, она могла остановиться где вздумается и когда вздумается.

Машины двигались по улице в обе стороны. Из лавок выходили торговцы, чтобы скатать навесы; магазины в Пасифик-Парке начинали закрываться.

Справа от нее возвышались оштукатуренные корпуса средней школы Пасифик-Парка. Три года назад, в 1950-м, она закончила эту школу. Кулинарное искусство, основы гражданского права и история Америки – вот чему ее там учили. Пригодилось ей пока только кулинарное искусство. В 1951 году она устроилась на свою первую работу, секретарем в приемной кредитного общества «Эйс». К концу 1951 года это ей наскучило, и она перешла на работу к Тому Болдену.

Та еще работка – печатать в разные магазины письма про хромированные кухонные стулья. Да и стулья были сработаны так себе, она проверяла.

Ей было двадцать лет, и всю свою жизнь она провела в Пасифик-Парке. Она не испытывала неприязни к этому городу; он был таким хрупким, что, казалось, не вынес бы неприязни. Его жители играли в свои странные игры и принимали эти игры всерьез, как было и в ее детстве: правила, которые нельзя было нарушить, и ритуалы, в которых жизнь встречалась со смертью. А она, любопытная, все спрашивала – зачем это правило, откуда этот обычай, – и играла, как бог на душу положит… пока ее не охватила скука, а затем и недоуменное презрение, которое пропастью пролегло между ней и остальными.

Она ненадолго притормозила возле аптеки «Рексол», чтобы рассмотреть стеллаж с книгами в бумажных обложках. Не останавливаясь на романах – слишком много было в них чепухи, – она выбрала брошюру «Обогати словарный запас за тридцать дней». Книжка и местная газета «Лидер» стоили ей тридцать семь центов.

Она выходила из аптеки, когда к ней приблизились две фигуры.

– Привет, – сказал один из них, хорошо одетый молодой человек. Это был продавец из магазина мужской одежды Фрюга; его спутник был ей незнаком. – Ты сегодня видела Гордона? Он тебя искал.

– Я ему позвоню, – сказала она, продолжая идти. Ей был неприятен цветочный аромат, который вился за Эдди Тэйтом. От некоторых мужчин пахло одеколоном, и даже приятно, или вот Туини – тот пах, как свежее дерево. Но только не это… к этому она не испытывала ни капли уважения.

– Че читаешь? – спросил Тэйт, приглядываясь. – Какой-нибудь любовный романчик?

Она смерила его взглядом в своей обычной манере: спокойно и не желая обидеть, всего лишь любопытствуя.

– Хотела бы я знать насчет тебя наверняка…

– Что ты имеешь в виду? – спросил Тэйт, напрягаясь.

– Однажды я видела, как ты стоял у торгового причала с двумя моряками. Ты голубой?

– Это мой двоюродный брат!

– Гордон не голубой. Но он до того тупой, что даже не знает, что это такое; он считает, что ты очень стильный.

Она во все глаза разглядывала несчастного Эдди Тэйта; его ужас забавлял ее.

– А знаешь, как ты пахнешь? Ты пахнешь, как женщина.

Его спутник, заинтересовавшись острой на язык девушкой, встал рядом и прислушивался.

– Гордон на заправке? – спросила она Тэйта.

– Мне-то откуда знать?

– А ты разве там сегодня не тусовался? – Она прижала его к ногтю и не отпускала.

– Заглянул на минутку. Он сказал, что, может, зайдет к тебе домой вечером. Сказал, что уже заходил в четверг, но тебя не было.

Голос Тэйта стал удаляться, когда она пошла дальше, перекинув через руку плащ и не глядя ни на одного из них. На самом деле ей было наплевать на обоих. Она думала о доме. То удовольствие, тот подъем, который она испытала, подразнив «голубого», рассеивались, и наступала тоска.

Входная дверь была не заперта. Мать готовила на кухне ужин. Во всех шести квартирах их дома что-то бряцало и шумело: работали телевизоры, играли дети.

Она вошла и предстала перед отцом.

Эд Рейнольдс – маленький и мускулистый, с торчащими, как проволока, седыми волосами – сидел в своем мягком кресле. Он впился пальцами в подлокотники и приподнялся, что-то бормоча и часто моргая. Пивная банка полетела на пол; смахнул он и пепельницу, и газету. Он был в кожанке, под которой виднелась майка, его потная и грязная хлопковая майка. Лицо и шея были в пятнах от смазки, и рабочие ботинки, стоявшие возле кресла, тоже были покрыты смазкой.

– Привет, – сказала она; как обычно, его присутствие поразило ее, словно она видела его впервые.

– Явилась не запылилась? – глаза его блестели, кадык ходил под дрожащими щетинистыми складками кожи. По дороге в спальню он шел за ней по пятам, семеня по ковру своими липкими носками.

– Не надо, – сказала она.

– Что «не надо»? Почему ты так поздно явилась? – не отставал он. – Небось заболталась с кем-нибудь из своих черномазых дружков?

Она закрыла за собой дверь спальни и остановилась. За дверью слышалось его дыхание – низкий клекот, будто что-то застряло в металлической трубе. Не отрывая взгляда от двери, она переоделась в белую футболку и джинсы. Когда она вышла, он уже вернулся в свое кресло. Перед ним светился телевизор.

Зайдя на кухню, она бросила матери:

– Гордон звонил?

На отца она старалась не смотреть.

– Сегодня нет. – Миссис Роуз Рейнольдс нагнулась к дымящему в духовке казанку. – Пойди накрой на стол. Помоги хоть немного.

Она металась туда-сюда между плитой и раковиной. Она, как и дочь, была худощава; то же заостренное лицо, глаза в постоянном движении; те же складки беспокойства вокруг рта. Только вот от своего деда – уже покойного, похороненного на кладбище часовни Лесного склона в Сан-Хосе, – Мэри Энн унаследовала прямоту и хладнокровное бесстрашие, которых недоставало матери.

Заглянув в кастрюли, Мэри Энн сказала:

– Я, пожалуй, уволюсь.

– Святые небеса, – откликнулась мать, разрывая пакет замороженного горошка, – да неужели, зачем это?

– Это мое дело.

– Ты же знаешь, что до конца года Эд будет на неполной неделе. Если бы не его стаж…

– Водопровод ломаться не перестанет. И его не сократят.

Ей было плевать; удачи она ему не желала. Усевшись за стол, она открыла «Лидер» на колонке редактора.

– Ты только послушай, до чего слабоумные бывают люди! Какой-то тип из Лос-Гатоса пишет, что Маленков – антихрист и Господь ниспошлет ангелов погубить его.

Она перелистала на медицинскую колонку.

– «Стоит ли беспокоиться, если на внутренней стороне губы у меня язвочка? Она не болит, но и не проходит». Да у него, наверное, рак.

– Тебе нельзя бросать работу.

– Я не Джейк, – сказала она, – не делай из меня Джейка.

– Что еще за Джейк?

– Он там пять лет проработал.

Она нашла колонку с вакансиями и развернула газету.

– Нет, конечно, я всегда могу выйти за Гордона и сидеть дома – шить, пока он латает проколотые шины. Солдатик форменный. Такой послушный. Помаши флажком, Джейк Гордон.

– Ужин готов, – сказала мать. – Пойди скажи Эду.

– Сама скажи. Я занята.

Погруженная в чтение объявлений, она нашаривала ножницы. Вот, похоже, подходящее, и опубликовано первый раз.

– Пойди позови его, – все повторяла мать, – я же тебе говорю; неужели нельзя помочь? Какой-то прок от тебя должен быть?

– Перестань, – нервно ответила Мэри Энн. Она вырезала объявление и положила к себе в сумочку.

– Вставай, Эд, – сказала она отцу. – Давай, просыпайся.

Он сидел в кресле, и вид его заставил ее замереть в ужасе. Пиво пролилось на ковер, пятно росло на глазах. Она не хотела подходить к нему ближе и остановилась в дверях.

– Помоги мне встать, – протянул он.

– Нет.

Ее подташнивало; она не могла даже думать о том, чтобы коснуться его. И вдруг она закричала:

– Эд, давай! Вставай!

– Вы ее только послушайте, – произнес он. Ясные, тревожные глаза остановились на ней. – Зовет меня Эдом. Почему бы ей не назвать меня папой? Или я ей не отец?

Она засмеялась, сама того не желая, но сдержаться не было сил.

– Господи. – Она задыхалась.

– Прояви к отцу хоть какое-то уважение. – Он уже встал и подходил к ней. – Слышишь меня? Дамочка. Слушай сюда.

– Даже не вздумай руки распускать, – сказала она и поспешила обратно на кухню, к матери. Она вынула из серванта тарелки. – Только дотронься до меня, сразу уйду. Скажи ему, чтоб не трогал меня, – попросила она мать. Вся дрожа, она стала накрывать на стол. – Ты же не хочешь, чтоб он меня трогал?

– Оставь ее в покое, – сказала Роуз Рейнольдс.

– Он что, пьяный? – вопрошала Мэри Энн. – Как можно напиться пивом? Это что – дешевле?

И тут он в очередной раз поймал ее. Он схватил ее за волосы. Игра, старая страшная игра повторилась снова.

Мэри Энн снова ощутила его пальцы на своей шее; маленькая, но очень сильная ручонка сдавливала основание ее черепа. Костяшки, впиваясь в кожу, пачкали ее; она чувствовала, как пятно разрастается и ширится, как грязь просачивается внутрь. Она закричала, но это было бессмысленно. И вот прогорклое пивное дыхание накатилось на нее волной – он силой поворачивал ее лицом к себе. Не выпуская из рук тарелок, она слышала, как скрипит его кожанка, как шевелится его тело. Она закрыла глаза и стала думать о другом: о чем-то хорошем и тихом; о том, что вкусно пахнет; о чем-то далеком и спокойном.

Когда она открыла глаза, он уже отошел; теперь он сидел за столом.

– Эй, – сказал он, когда жена подошла к нему с казанком, – смотри, какие у нее сисечки отросли.

Роуз Рейнольдс ничего не ответила.

– Растет девка, – буркнул он и подтянул рукава, чтобы поесть.

3

– Гордон, – сказала она.

Но это был не Дэвид Гордон. Дверь открыла его мать. Она выглядывала в ночную мглу и смутно улыбалась стоящей на крыльце девушке.

– Неужто Мэри Энн, – сказала миссис Гордон, – как мило.

– А Дейв дома? – спросила она. Она была в джинсах и матерчатом плаще; из дома она ушла сразу после ужина. В ней еще было живо ощущение побега, а в сумочке лежало объявление.

– Ты ужинала? – спросила миссис Гордон. Запах теплого ужина просачивался наружу. – Пойду наверх, посмотрю в его комнате – может, он еще не ушел.

– Спасибо, – сказала она, дыша нетерпением, в надежде, что он все же дома, потому что так было бы куда удобнее; она могла бы пойти в «Королек» и одна, но с провожатым все-таки лучше.

– Может, пройдешь, дорогая?

Ей казалось естественным, что невеста сына должна зайти в дом; она придерживала дверь, но Мэри Энн стояла на месте.

– Нет, – сказала она. У нее не было времени. Она была загнана в угол необходимостью действовать. Черт подери, подумала она, машины нет. Гараж Гордонов был пуст, значит, Дейва не было. Что ж, пусть так.

– Кто там? – прозвучал радушный голос Арнольда Гордона, а вслед за голосом явился и он сам – с газетой и трубкой в руках, в тапочках на босу ногу. – Мэри, да проходи же; что с тобой, чего ты там стоишь?

Пятясь вниз по лестнице, она сказала:

– Дейва же дома нет? Впрочем, неважно. Я просто хотела узнать.

– Неужели ты не зайдешь? Не порадуешь стариков? Мэри, послушай, может, угостишься тортом с мороженым и мы поболтаем?

– Мы тебя так давно не видели, – добавила миссис Гордон.

– До свидания, – сказала Мэри Энн.

«Дорогая, – подумала она, – эта новая яйцерезка просто чудо. Обязательно возьмите ее, когда вы с Дэвидом заведете хозяйство. Дату еще не назначили? Положи себе еще мороженого».

– Дейв на собрании Молодежной торговой палаты, – сказал Арнольд, выходя на крыльцо. – Как твои дела, Мэри? Как родители?

– Хорошо, – сказала она, притворяя калитку. – Если спросит, я в «Корольке». Он знает.

Засунув руки в карманы, она пошла в сторону «Ленивого королька».

В баре столбом стоял дым; было не протолкнуться – всюду беспорядочно толпилась подвыпившая публика. Она протискивалась меж столиков, между людьми, сгрудившимися возле эстрады, – к пианино.

За ним сидел Пол Нитц – пианист, игравший в перерывах между выступлениями. Откинувшись, он уставился в пространство – худой, косматый блондин с потухшей сигаретой во рту – и ударял по клавишам длинными пальцами. Не выходя из своего транса, он улыбнулся девушке.

– Послышалось мне, – чуть слышно напел он. – Бадди Болден сказал…[2]

В музыкальную ткань он тут же вплел отголосок старого мотива дикси. Обработанная и оборванная ниточка затерялась в основной теме – би-боповой композиции «Сон».

Несколько фанатов, собравшихся возле фортепьяно, вслушивались в бормотание Нитца. Полуприкрыв глаза, он кивнул одному из них; на лице слушателя изобразился ответ, и оба понимающе закивали.

– Да, – сказал Нитц, – думаю, я слышал его так же ясно, как теперь вижу тебя. Хочешь новость, Мэри?

– Какую? – спросила она, облокачиваясь на пианино.

– Нос течет.

– На улице холодно, – сказала она, потирая нос краем ладони. – Он будет петь? Скоро?

– Холодно, – эхом отозвался Нитц.

Он кончил играть, и его немногочисленные поклонники отшвартовались от фортепьяно. Основная публика терпеливо ожидала начала выступления возле эстрады.

– Тебе-то что? – спросил он. – Тебя здесь уже не будет. Малолетка. Мир полон малолеток. А когда я играю, тебе не все равно? Ты приходишь послушать меня?

– Конечно, Пол, – отозвалась она с симпатией.

– Я – прореха. Еле слышная прореха.

– Точно, – сказала она, усаживаясь рядом с ним на банкетку. – А иногда и вовсе неслышная.

– Я – музыкальная пауза. Между великими моментами.

Она немного успокоилась и оглядывала бар, присматриваясь к посетителям, прислушиваясь к разговорам.

– Хорошая здесь компания сегодня.

Нитц передал ей остатки своего потухшего косяка.

– Хочешь? Возьми, преступи закон, пади на самое дно.

Она бросила косяк на пол.

– Я хочу с тобой посоветоваться.

Все равно она уже здесь.

Вставая, Нитц произнес:

– Не сейчас. Мне нужно в туалет. – Он двинулся неуверенной походкой. – Сейчас вернусь.

Оставшись одна, Мэри без энтузиазма бренчала по клавишам и ждала, когда Пол вернется. С ним ей, по крайней мере, было спокойно; она могла спросить у него совета, потому что он ничего от нее не требовал. Увязший в собственных навязчивых идеях, он делал короткие перебежки от «Королька» к своей однокомнатной квартире и обратно, читал вестерны в бумажных обложках и конструировал би-боповые композиции на фортепьяно.

– А где твой дружок? – спросил он, вернувшись и усаживаясь рядом с ней. – Ну, тот парнишка в спецовке.

– Гордон. Он на собрании Молодежной торговой палаты.

– А ты знаешь, что я когда-то состоял в Первой баптистской церкви города Чикала, штат Арканзас?

Прошлое Мэри Энн не интересовало; порывшись в сумочке, она достала вырезанное из «Лидера» объявление.

– Вот, – сказала она, подсовывая его Нитцу. – Что скажешь?

Прежде чем вернуть ей объявление, он невероятно долго изучал его.

– У меня уже есть работа.

– Да не тебе. Для меня. – Она в нетерпении убрала листок и закрыла сумочку.

Это определенно был новый магазин пластинок на Пайн-стрит; она обратила внимание, что там идет ремонт. Но до завтра она не могла пойти туда, и напряжение начинало ее утомлять.

– Я был добрым прихожанином, – продолжал Нитц, – но потом отвернулся от бога. Это случилось совершенно внезапно. Я был среди спасенных, и вдруг… – он фаталистически пожал плечами, – что-то подвигло меня подняться и отвергнуть Христа. Все это было очень странно. Еще четверо прихожан последовали за мной на алтарь. Какое-то время я разъезжал по Арканзасу, выступал с антирелигиозными проповедями. Бывало, я шел по пятам за караванами Билли Санди[3]. Я был эдакий скоромный Нитц.

– Я пойду туда, – сказала Мэри Энн, – завтра утром, раньше всех. Там просят позвонить, но я знаю, где это. С такой работой я отлично справлюсь.

– Это точно, – согласился Нитц.

– И смогу разговаривать с людьми… вместо того чтобы сидеть в офисе и выстукивать письма. Магазин пластинок – отличное место; постоянно что-то происходит. Все время что-то случается.

– Тебе повезло, что Итона сейчас нет, – сказал Нитц. Тафт Итон был владельцем «Королька».

– Я его не боюсь.

Через комнату пробирался негр, и, сидя на банкетке возле пианино, она вдруг вся встрепенулась и распрямилась. И забыла о присутствии Нитца, потому что явился он.

Это был крупный мужчина с иссиня-черной кожей, очень блестящей и – как ей представлялось – очень гладкой. Сутулый и мускулистый, он тяжело двигался; в нем угадывалась личность простая и сильная; глядя на него, она улавливала его флюиды даже издалека. Волнистые густые волосы с маслянистым блеском; солидная шевелюра, требующая тщательного ухода. Он кивком поприветствовал несколько пар, поклонился людям, ожидающим возле эстрады, и прошел – целая гора собственного достоинства.

– А вот и он, – сказал Нитц.

Она кивнула.

– Это Карлтон Б. Туини, – добавил Нитц, – певец.

– Какой большой, – сказала она, не спуская с него взгляда. – Боже мой, ты только посмотри. – Она жадно пожирала, ощупывала его глазами. – Да он же грузовик может поднять.

Прошла уже неделя; она заприметила его шестого числа, в день, когда он давал свой первый концерт в «Корольке». Он, говорили, приехал из Ист-Бэй, где выступал в клубе «Эль Серрито». Все это время она изучала, оценивала, поглощала его издали, как только могла.

– Все еще хочешь познакомиться? – спросил Нитц.

– Да, – сказала она и вздрогнула.

– Да ты сегодня точно под хмельком.

Она нетерпеливо пихнула Нитца локотком.

– Спроси его, не хочет ли он посидеть с нами. Ну же – прошу тебя.

Он подходил к пианино. Он узнал Нитца, и тут его огромные черные глаза остановились на ней; она почувствовала, что он увидел ее, принял во внимание ее присутствие. Она снова вздрогнула, как будто ее окатили холодной водой. На мгновение она закрыла глаза, а когда открыла – его уже не было. Он прошел дальше с коктейлем в руках.

– Привет, – не слишком убедительно начал Нитц, – присаживайся.

Туини замер.

– Мне нужно позвонить.

– На секунду, чувак.

– Не, нужно пойти позвонить, – в голосе его слышалась усталая важность. – Есть, знаешь ли, неотложные дела.

Нитц сказал, обращаясь к Мэри Энн:

– Гольф с президентом.

Она встала, уперлась руками в крышку пианино и, наклонившись вперед, произнесла:

– Садитесь.

Он внимательно посмотрел на нее.

– Проблемы, – сказал он и наконец нашел возле ближайшего столика свободный стул. Подтащив его одним движением руки, он сел прямо перед ней. Она медленно отстранилась, ощущая его близость, сдерживая свой голод; сознавая, что остановился он из-за нее. Так что не зря она сюда пришла. Заполучила его, хотя бы ненадолго.

– Что за проблемы? – поинтересовался Нитц.

Вид у Туини стал еще более озабоченным.

– Я живу на четвертом этаже. А прямо надо мной – водогрей, который подает горячую воду всему зданию. – Изучая свой маникюр, он продолжал: – Днище у него проржавело и дало течь. Течет прямо на газовые горелки и мне на пол, – с раздражением объяснил он, – всю мебель мне попортит.

– Хозяйке позвонил?

– Ясное дело. – Туини нахмурился. – Водопроводчик должен вот-вот прийти. Обычная волокита. – Он уныло замолк.

– Ее зовут Мэри Энн Рейнольдс, – сказал Нитц, указывая на девушку.

– Приятно познакомиться, мисс Рейнольдс. – Туини церемонно кивнул.

– Вы очень круто поете, – ответила Мэри Энн.

Его темные брови шевельнулись.

– О? Спасибо.

– Я прихожу сюда при каждой возможности.

– Спасибо. Да. Мне кажется, я вас уже видел. И даже не один раз, – сказал он, вставая. – Нужно пойти позвонить. Не могу же я допустить, чтоб мой диван погиб.

– Импортный тасманский мохер, – пробормотал Нитц, – исчезающий вид, хер пушистый обыкновенный.

Туини уже поднялся.

– Рад знакомству, мисс Рейнольдс. Надеюсь, еще увидимся, – и он удалился по направлению к телефонной будке.

– Зеленый хер пушистый, – добавил Нитц.

– Да что с тобой? – потребовала объяснений Мэри Энн. Провокационный бубнеж Нитца раздражал ее. – Я читала, как однажды водогрей взорвался и погибла куча детей.

– Ты читала это в рекламе. В рекламе благоразумия. Семь симптомов рака. Ну почему я не застраховал свою крышу? – Нитц зевнул. – Используйте алюминиевые трубы… не пропускают садовых вредителей.

Мэри Энн следила за Туини, но его уже не было видно; дымка поглотила его. Она гадала, каково это – знать такого человека, быть рядом с таким великаном.

– Зря ты это, – произнес Нитц.

– Что зря?

– Насчет него. Я вижу, как ты на него смотришь… Пошло-поехало. Новый план.

– Какой план?

– Как всегда. Ты в своем плаще, руки в карманах. Стоишь себе где-нибудь с этаким озабоченным видом. Ждешь, когда кто-то появится. Что тебе неймется, Мэри? Ты достаточно умна; можешь сама о себе позаботиться. Тебе не нужен храбрый портняжка, чтоб тебя защищать.

– В нем есть стать, – сказала она. Она продолжала смотреть; он должен был появиться снова. – Это вызывает уважение. Стать и достоинство.

– А отец у тебя какой?

Она пожала плечами:

– Не твое дело.

– Мой отец пел мне колыбельные.

– Ну, – сказала она, – очень мило.

– В таком духе, – бормотал Нитц, – мама, мама, мама… – Он пел все тише, словно проваливаясь в сон. – Вижу я свой гробик, мама. Бух, ух-ох. – Он постучал по клавишам монеткой. – А теперь сыграем это. Ага.

Мэри Энн недоумевала, как это Нитц может клевать носом, когда вокруг столько поводов для беспокойства. Нитц, похоже, полагал, что все должно складываться само собой. Она ему завидовала. Она вдруг пожалела, что не может хотя бы ненадолго отпустить поводья, расслабиться настолько, чтобы отрадные иллюзии овладели и ею.

Внезапно ей послышались отголоски давнишнего ритма, жуткой колыбельной. Она никак не могла забыть ее.

…коль суждено уснуть и не проснуться…

– Ты не веришь в бога? – спросила она Нитца.

Он открыл один глаз.

– Я во все верю. В бога, в Соединенные Штаты, в гидроусилитель руля.

– Толку от тебя мало.

Карлтон Туини снова появился в углу бара. Он болтал с завсегдатаями; сдержанный и гордый, передвигался он от столика к столику.

– Не обращай на него внимания, – пробурчал Нитц, – сейчас он уйдет.

Карлтон Туини приблизился, и она снова вся сжалась. Нитц излучал осуждение, но ей было глубоко наплевать; для себя она уже все решила. И вот она вскочила – быстро, в одно движение.

– Мистер Туини, – выпалила она, и в голосе ее звучали, видимо, все ее чувства, потому что он остановился.

– Да, мисс Мэри Энн?

Она вдруг занервничала.

– Как… ваш водогрей?

– Не знаю.

– А что сказала хозяйка? Вы разве ей не звонили?

– Да, звонил. Но не застал ее.

Затаив дыхание от страха, что он вот-вот уйдет, она не отступала:

– Ну и что же вы намерены делать?

Губы его скривились, а глаза медленно подернулись поволокой. Повернувшись к Полу Нитцу, по-прежнему развалившемуся на банкетке возле пианино, он спросил:

– Она всегда такая?

– По большей части. Мэри живет во вселенной протекающих горшков.

Она покраснела.

– Я думаю о тех, кто живет внизу, – защищалась она.

– О ком? – не понял Туини.

– Вы же на самом верхнем этаже, не так ли? – Она еще не потеряла его, но он уже начинал ускользать. – Вода просочится к ним и испортит им стены и потолки.

Туини двинулся дальше.

– Пусть судятся с хозяйкой, – сказал он, закрывая тему.

– А когда вы закончите выступление? – спросила Мэри Энн, поспевая за ним.

– Через два часа, – ухмыльнулся он, глядя на нее сверху вниз.

– Два часа! Да они к тому времени, может, уже помрут.

Ей предстало видение хаоса: бьющие вовсю гейзеры, расколотые доски, а поверх всего – треск пожара.

– Лучше бы вам пойти туда прямо сейчас. А споете потом. А то нечестно получится по отношению к соседям. Может, там дети внизу. Есть у них дети?

Туини все это уже не забавляло, а начинало раздражать; он не любил, когда ему указывали, что делать.

– Благодарю за участие.

– Идемте.

Она уже все придумала.

Он с холодным недоумением уставился на нее.

– О чем это вы, мисс Мэри Энн?

– Идем! – Она схватила его за рукав и потянула к двери. – Где ваша машина?

Туини вознегодовал:

– Я вполне в состоянии разобраться без вашей помощи.

– На парковке? Ваша машина на парковке?

– У меня нет машины, – угрюмо признался он; его желто-кремовый «Бьюик»-кабриолет недавно был изъят за неуплату кредита.

– А далеко ваш дом?

– Недалеко. Квартала три-четыре.

– Тогда пройдемся. – Она твердо решила не отпускать его дальше, чем на расстояние вытянутой руки, и в своей настойчивости проглотила его проблему целиком.

– А вы что, тоже пойдете? – спросил он.

– Разумеется, – ответила она на ходу.

Туини неохотно пошел за ней.

– В вашем участии нет необходимости.

Идя за ней, он как будто стал еще больше, еще выше и прямее. Он был потревоженным государством. Он был империей, чьи границы нарушил враг. Но она заставила его действовать; она, нуждаясь в нем, принудила его с собой считаться.

Держа раскрытой входную дверь, она сказала:

– Не будем терять времени. Вот вернемся, и тогда вы споете.

4

Они плелись по торговой части трущоб, и сказать обоим особо было нечего. Магазины, к этому времени уже закрытые, уступили место частным домам и многоквартирным зданиям. Дома были старыми.

– Это район для цветных, – сказал Туини.

Мэри Энн кивнула. Ее возбуждение схлынуло; она чувствовала себя уставшей.

– Я живу в районе для цветных, – повторил Туини. – Кроме шуток.

Он с любопытством взглянул на нее.

– Вы всегда так суетитесь, мисс Мэри Энн?

– Я перестану суетиться, – сказала она, – когда сочту нужным.

Он громко рассмеялся:

– Я никогда не встречал таких, как вы.

Теперь, когда они покинули «Королек», он держался не так официально; его сдержанность уступила место открытости. От этой прогулки по пустынному вечернему тротуару Туини даже начинал получать удовольствие.

– Вы любите музыку, верно? – спросил он.

Она пожала плечами:

– Конечно.

– Мы с Нитцем не особенно ладим. Он предпочитает играть самый обычный популярный джаз. А я, как вы, возможно, заметили, стараюсь привносить в свои песни более изящные музыкальные формы.

Мэри Энн слушала, но слов почти не разбирала. Глубокий голос Туини придавал ей уверенности; он отчасти рассеивал ее смущение, и этого было достаточно.

Присутствие негров ее всегда успокаивало. В их мире было как будто больше тепла и меньше напряжения, чем у нее дома. Ей всегда было легко разговаривать с чернокожими; они были похожи на нее. Они тоже были аутсайдерами и жили в своем отдельном, обособленном мирке.

– Вас тоже много куда не пускают, – громко сказал она.

– Вы о чем?

– Но вы такой талантливый. Каково это – уметь петь? Вот бы я могла делать что-то подобное.

Она вспомнила о спрятанном в сумочке объявлении, и ее беспокойство усилилось.

– А вы где-нибудь учились? В колледже?

– В консерватории, – отозвался Туини. – Способности к музыке у меня нашли довольно рано.

– А вы тоже состояли в баптистской церкви?

Туини сдержанно рассмеялся:

– Нет, конечно.

– А где вы родились?

– Здесь, в Калифорнии. Я решил остаться тут на постоянное жительство. Калифорния – богатый штат… с неограниченными возможностями, – в подтверждение этой мысли он указал на рукав своего пиджака. – Этот костюм сшили специально для меня. Скроили и подогнали в солидной фирме в Лос-Анджелесе.

Он пробежался пальцами по шелковому галстуку с ручной росписью.

– Одежда – это важно.

– Почему?

– Людям видно, что у тебя есть вкус. Одежда – это первое, на что обращаешь внимание. Вы как женщина должны быть в курсе.

– Да, пожалуй.

Однако ее это мало волновало; для нее одежда была всего лишь обязанностью, накладываемой обществом, – такой же, как гигиена и приличное поведение.

– Приятный вечер, – заметил Туини. Он обогнул ее, чтобы идти по внешней стороне тротуара, – жест джентльменской заботы. – У нас в Калифорнии погода просто превосходная.

– А в других штатах вы бывали?

– Конечно.

– Вот бы я могла отправиться куда-нибудь, – сказала Мэри Энн.

– Когда побываешь в нескольких больших городах, начинаешь понимать одну фундаментальную вещь. Все они похожи один на другой.

Она приняла эти слова, но ее стремление от этого не угасло.

– Я бы хотела уехать куда-нибудь, где получше, – выразиться более внятно она была неспособна, да и сама идея была не яснее. – Но где лучше? Назовите мне какое-нибудь приятное место, где живут приятные люди.

– В Нью-Йорке есть свое очарование.

– А люди там приятные?

– В Нью-Йорке прекрасные музеи и оперные театры – одни из лучших в мире. Люди там культурные.

– Понятно.

Сойдя с тротуара, Туини сказал:

– А вот и мой дом, – при виде старого, обветшавшего здания он заметно скис. – Смотреть особо не на что, но… хорошей музыкой много не заработаешь. Артисту приходится выбирать между коммерческим успехом и своими принципами.

Темная внешняя лестница вела из двора на третий этаж. Мэри Энн могла только осязать свой путь во мраке; впереди шел Туини, слева был собственно дом. Они проскользнули мимо бочки с дождевой водой, полной размокших газет. Далее следовал целый ряд бочонков из-под масла, затем – лестница. Деревянные ступени стонали и прогибались под ее ногами; она вцепилась в перила и не отставала от Туини.

В квартире было сумрачно; Туини провел ее через коридор на кухню. Она с любопытством огляделась – вокруг было скопление мебели и каких-то предметов, но ни различить, ни понять толком, что к чему, она не смогла. И тут включился свет.

– Извините за беспорядок, – пробормотал Туини. Он оставил ее в кухне, а сам стал, по-кошачьи осматриваясь, бродить из комнаты в комнату. Имущество его было вроде как цело: рубашки не своровали, гардины не потревожили, виски не выпили.

На кухне поблескивала лужица; сырой линолеум свидетельствовал о недавней катастрофе. Однако водогрей был починен, последствия ликвидированы.

– Отлично, – сказал Туини, – поработали на совесть.

Мэри Энн, поняв, что тревога оказалась ложной, присмирела и бродила по квартире, рассматривала книжные полки, выглядывала из окон. Квартира располагалась очень высоко; отсюда было видно весь город. Вдоль горизонта бежали яркие желтые огни.

– А что это за огни? – спросила она Туини.

– Дорога, наверное, – безучастно ответил он.

Мэри Энн вдохнула слегка затхлый аромат квартиры.

– Интересно у вас тут все устроено. Никогда такого не видела. Я пока живу с родителями. Здесь можно почерпнуть массу идей для моего собственного дома… понимаете?

Прикуривая сигарету, Туини произнес:

– Что ж, я оказался прав.

– Похоже, водопроводчик уже приходил.

– Не о чем было беспокоиться.

– Простите, – потерянно произнесла она, – я просто думала о соседях снизу. Я как-то читала… в общем, это была реклама страховой компании, и там говорилось про водогрей, который взорвался.

– Теперь, коль уж пришли, можете и плащ снять.

Она сняла плащ и бросила его на подлокотник кресла.

– Похоже, я напрасно увела вас из «Королька».

Засунув руки в задние карманы джинсов, она вернулась к окну.

– Пива?

– Пожалуй, – она кивнула, – спасибо.

– Пиво восточное, – Туини налил ей стакан, – садитесь.

Она присела, неловко держа стакан. Стакан был холодным и запотевшим; по его стенкам ползли капли.

– Вы даже не знаете, живет ли внизу хоть кто-нибудь, – сказал Туини. Он высказал мысль и намерен был развить ее. – С чего вы взяли, что внизу кто-то есть?

Уставившись в пол, Мэри Энн пробормотала:

– Не знаю, я просто так подумала.

Туини уселся на край захламленного стола; теперь он начальственно возвышался над ней. По сравнению с ним девушка казалась совсем хрупкой и очень молоденькой. В своих джинсах и хлопковой футболке она вполне сошла бы за подростка.

– Сколько вам лет? – спросил Туини.

Ее губы едва шевельнулись:

– Двадцать.

– Да вы еще совсем девочка.

Так оно и было. Она и ощущала себя маленькой девочкой. Она кожей чувствовала его насмешливый взгляд. Было ясно, что ее ждет суровое испытание – ей собирались прочесть нотацию. Наставить на путь истинный.

– Вам нужно расти, – сказал Туини, – вам предстоит многому научиться.

Мэри Энн всколыхнулась.

– Святые небеса, а я что, не знаю? Я и хочу многому научиться.

– Вы здесь живете?

– Естественно, – с горечью отозвалась она.

– Учитесь?

– Нет. Работаю на дурацкой фабрике разваливающейся хромированной мебели.

– Кем?

– Стенографисткой.

– Вам нравится эта работа?

– Нет.

Туини разглядывал ее.

– У вас есть какой-нибудь талант?

– Что вы имеете в виду?

– Вам нужно какое-нибудь творческое занятие.

– Я просто хочу уехать куда-нибудь, где вокруг были бы люди, от которых не ждешь подвоха.

Туини встал и включил радио. Гостиная наполнилась голосом Сары Вон[4].

– Видно, досталось вам по жизни, – сказал он, возвращаясь в свою выгодную позицию.

– Не знаю. Со мной не было ничего такого уж ужасного. – Она пригубила пиво. – А почему восточное пиво дороже, чем западное?

– Потому что у него более тонкий вкус.

– А я думала, может, из-за стоимости доставки.

– Думали? – На его лицо снова вернулась высокомерная улыбочка.

– Видите ли, у меня не было возможности выяснить. Откуда вы обычно узнаете такие вещи?

– Жизненный опыт в различных областях. Постепенно, с годами приобретаешь изысканный вкус. А для кого-то что восточное пиво, что западное – никакой разницы.

Мэри Энн пиво вообще не нравилось. Она нехотя потягивала из своего стакана, смутно сожалея, что она так молода, так мало видела и еще меньше сделала. Было очевидно, насколько она обыкновенная по сравнению с Карлтоном Туини.

– А каково это – быть певцом?

– В искусстве, – объяснял Туини, – духовное удовлетворение важнее материального успеха. Американское общество интересуют только деньги. Кругом поверхностность.

– Спойте мне что-нибудь, – вдруг сказала Мэри Энн и, смутившись, добавила: – Ну, то есть мне хотелось бы, чтоб вы спели.

– Что, например? – Он поднял бровь.

– «Мальчика на побегушках»[5]. – Она улыбнулась. – Мне нравится эта песня… вы пели ее однажды в «Корольке».

– Значит, это ваша любимая?

– Мы однажды, сто лет назад, пели ее в школе на концерте средних классов.

Мысли ее закружились вокруг школьных лет, когда она в матроске и шотландской клетчатой юбочке строилась в покорную шеренгу, шагавшую от одного класса к другому. Цветные мелки, внеклассная работа, учебные тревоги во время войны…

– Тогда, во время войны, было лучше, – решила она. – Почему сейчас не так?

– Какой войны?

– С наци и япошками. Вы там были?

– Я служил на Тихом океане.

– Кем? – сразу заинтересовалась она.

– Санитаром в госпитале.

– И как, это интересно – работать в госпитале? А как вы туда попали?

– Записался добровольцем.

Свое участие в войне он оценивал не слишком высоко. Он кем начал, тем и кончил: денежное довольствие в двадцать один доллар в месяц.

– А что нужно, чтобы стать медбратом?

– Пойти на курсы, как везде.

Лицо Мэри Энн запылало.

– Это, наверно, так чудесно – посвятить свою жизнь по-настоящему важному делу. Такому, как уход за больными.

– Купать больных стариков. Веселого мало, – произнес Туини с миной отвращения на лице.

Интерес Мэри Энн угас.

– Да уж, – согласилась она, разделяя его неприязнь, – это бы мне вряд ли понравилось. Но ведь это не все время так? В основном-то занимаешься тем, что лечишь людей.

– А что такого хорошего было в войну? – поинтересовался Туини. – Вы же, девушка, и войны-то никогда не видели. Вы не видели, как убивают. А я видел. Война – та еще гадость.

Она, конечно, не это имела в виду. Она говорила о единодушии, сплотившем всех в военные годы; о том, что люди на время забыли о своих склоках и раздорах.

– Мой дед умер в сороковом, – громко сказала она. – Он вел карту военных действий, большую настенную карту. Вкалывал в нее булавки.

– Да, – согласился Туини; его это не впечатлило.

Ее же это трогало до глубины души, потому что для нее дед был человеком чрезвычайно важным; он заботился о ней.

– Он объяснял мне про Мюнхен и чехов, – сказала она, – он очень любил чехов. А потом он умер. Мне было… – она подсчитала в уме, – мне было семь лет.

– Совсем маленькая, – пробормотал Туини.

Дедушка Рейнольдс любил чехов, а она любила его; быть может, он был единственным человеком, к которому она была по-настоящему привязана. Отец – тот был не человек, а сплошная опасность. С той самой ночи, когда она поздно вернулась домой и он поймал ее в гостиной, поймал не в шутку, а всерьез. С той самой ночи она боялась. А он, ухмыляющийся человечек, знал это. И это доставляло ему удовольствие.

– Эд работал на оборонном предприятии в Сан-Хосе, – сказала она, – а дедушка дома сидел, он был старенький. Раньше у него было ранчо в долине Сакраменто. Он был высокий, – она чувствовала, что плавает, путается в собственных мыслях. – Помню еще, как он поднимал меня и кружил высоко над землей. Машину он водить не мог по старости; а когда был молодым – ездил на лошади, – глаза ее зажглись, – и он носил жилетку и серебряное кольцо, которое купил у индейца.

Туини поднялся и ходил по комнате, опуская жалюзи. Он наклонился над Мэри Энн, чтобы дотянуться до окна, возле которого она сидела. От него пахло пивом, накрахмаленным бельем и мужским дезодорантом.

– Ты симпатичная девушка.

Она чуть встряхнулась.

– Я слишком тощая.

– Уж точно не страшненькая, – повторил он, смотря на ее ноги. Она инстинктивно поджала их под себя. – Тебе это известно? – продолжал он странным хриплым голосом.

– Может быть.

Ее как судорогой пробило… ведь уже поздно. Завтра утром нужно встать пораньше; когда она пойдет по объявлению, надо быть свежей и бодрой. Думая об этом, она вцепилась в сумочку.

– Ты дружишь с Нитцем? – спросил Туини.

– Пожалуй.

– Он тебе нравится?

Он сидел, весь расслабившись, лицом к ней.

– Тебе нравится Нитц? Отвечай.

– Ну, ничего такой, – сказала она; ей было неловко.

– Он маленький, – глаза его заблестели, – уверен, что ты предпочитаешь мужчин покрупнее.

– Нет, – раздраженно сказала она, – мне все равно.

У нее начинала болеть голова, а близость Туини почти угнетала. И ей был отвратителен запах пива – он напоминал об Эде.

– А почему вы здесь не убираетесь? – спросила она, отодвигаясь от него подальше. – Бардак-то какой, повсюду мусор.

Он откинулся назад, и его лицо опало.

– Ужасно. – Она встала и взяла плащ и сумочку. Квартира больше не представляла для нее интереса – он сам все тут испортил.

– Здесь воняет, – сказала она, – все захламлено, и проводка наверняка плохая.

– Да, – согласился Туини, – проводка плохая.

– Так почему ж не починить? Это ведь опасно.

Туини ничего не ответил.

– А кто здесь убирается? – допытывалась она. – Почему бы вам не нанять уборщицу?

– Ко мне приходит одна женщина.

– Когда?

– Время от времени.

Он посмотрел на свои часы, усыпанные каменьями.

– Пора нам и возвращаться, мисс Мэри Энн.

– Да уж. Мне завтра рано вставать.

Она смотрела, как он пошел за пиджаком; он снова прятался в свой панцирь, и это была ее вина.

– Я рада, что ваш водогрей в порядке, – сказала она, как будто извиняясь.

– Спасибо.

Когда они шли по темной ночной улице, Мэри Энн сказала:

– Завтра я иду искать работу.

– Вот как.

– Хочу попасть в магазин пластинок.

Она чувствовала, что ему неинтересно, и ей хотелось вернуть его внимание.

– В тот, новый, который еще только откроется.

От порыва ветра она вдруг затряслась.

– Что с вами?

– Носовые пазухи. Думаю, нужно сходить и прочистить их. А то болят, когда температура меняется.

– Сами доберетесь? – спросил он. Они подходили к концу торгового района; впереди, на улице закрытых магазинов, уже виднелся «Королек».

– Да, – сказала она, – пойду домой и лягу спать.

– Спокойной ночи, – произнес Туини и двинулся дальше.

– Пожелайте мне удачи! – крикнула она вслед, внезапно почувствовав, что удача ей необходима. Подступало одиночество, и ей пришлось пересилить себя, чтоб не метнуться за ним.

Туини помахал рукой и пошел дальше. Она постояла, с тревогой смотря на его удаляющуюся фигуру, затем покрепче сжала сумочку и повернула в сторону дома.

5

В восемь тридцать следующего утра Мэри Энн зашла в телефонную будку молочного магазина Эйкхольца и позвонила в офис «Готовой мебели Калифорнии». Трубку взял Том Болден.

– Мне нужно поговорить с Эдной, – сказала Мэри Энн.

– Что? Кого вам надо?

Когда ей удалось добиться миссис Болден, Мэри Энн объяснила:

– Простите, но я не смогу прийти сегодня на работу. У меня начались месячные, а я всегда их тяжело переношу.

– Понятно, – произнесла миссис Болден нейтральным тоном, в котором не слышалось ни сомнений, ни уверенности, лишь приятие неизбежного. – Что ж, ничего не поделаешь. Завтра ты встанешь на ноги?

– Я буду держать вас в курсе, – пообещала Мэри Энн, вешая трубку. Идите вы к черту, подумала она. Вместе со своей фабрикой и хромовыми стульями.

Она вышла из молочного. Цокая каблуками, она быстро шла по тротуару, уверенная в том, что все выбрала правильно – и прическу, и укладку, и ненавязчивый макияж, и духи. Два часа ушло у нее на то, чтобы привести себя в порядок; она съела только тост с яблочным пюре и выпила чашку кофе. Она была на взводе, но ничего не боялась.

Новый магазин пластинок раньше был салоном «Букеты и подарки». Плотники вовсю обустраивали помещение, монтировали в потолки встроенные лампы, стелили ковры. Электрик затаскивал проигрыватели из припаркованного рядом фургона. Повсюду стояли ящики с пластинками. В глубине двое рабочих крепили плиты звуконепроницаемого материала к потолку еще не достроенных будок для прослушивания. А заправлял всем этим пожилой мужчина в твидовом костюме.

Она перешла улицу и медленно попятилась, стараясь разглядеть нависшую над плотниками фигуру. Размахивая тростью с серебряным набалдашником, мужчина расхаживал туда-сюда, давал инструкции, устанавливал порядки. Он ходил так, будто земля возникала из небытия под его ногами. Из вороха тканей, досок, проводов, плитки он создавал свой магазин. Было интересно наблюдать, как работает этот большой человек. Это и есть Джозеф Р. Шиллинг? Хватит околачиваться, решила она и пошла к дверям. Еще не было и девяти.

Зайдя внутрь, она внезапно почувствовала, что пустоты улицы как не бывало – тут вовсю кипела бурная деятельность. Все предметы здесь, казалось, были такими крупными и важными. Она ощутила сгустившуюся атмосферу, бодрящее напряжение, которое так много для нее значило. Она уже рассматривала свежесколоченный прилавок, когда мужчина в твидовом костюме бросил на нее взгляд.

– Вы мистер Шиллинг? – спросила она, слегка напуганная.

– Так точно.

Вокруг стучали молотками плотники; было даже шумнее, чем на мебельной фабрике. Она сделала глубокий вдох, с удовольствием втянув в себя запах опилок и новых нехоженых ковров.

– Мне нужно с вами поговорить, – сказала она, все больше удивляясь. – Это ваш магазин? А зачем столько стекла?

Рабочие заносили оконное стекло в глубь магазина.

– На будки для прослушивания, – ответил он. – Пройдемте в офис. Там разговаривать удобней.

Она неохотно оставила свой наблюдательный пост и пошла за ним следом через коридор, по лестнице, ведущей в подвал и в заднюю комнату. Он закрыл дверь и повернулся к ней.

Первым побуждением Джозефа Шиллинга было отослать девушку домой. Она определенно была слишком молода, не старше двадцати. Но он был заинтригован. Девушка была необычайно привлекательна.

Перед ним стояла маленькая, пожалуй, даже тощая девчушка с каштановыми волосами и бледными, почти соломенного цвета глазами. Его очаровала ее шея – длинная и гладкая, как на портретах Модильяни. Маленькие ушки с большими кольцами золотых сережек не алели ни чуточку. Безупречно чистая, с легким загаром кожа. Никакого акцента на сексуальности; ее тело не было излишне развитым, в нем был даже некоторый аскетизм, необычная, освежающая строгость линий.

– Вы ищете работу? – спросил он. – Сколько вам лет?

– Двадцать, – ответила она.

Шиллинг потер ухо и задумался.

– Какой у вас опыт?

– Восемь месяцев я работала в приемной кредитного общества, так что привыкла иметь дело с людьми. А потом я год с лишним печатала под диктовку. Я профессиональная машинистка.

– Это мне без надобности.

– Не глупите. Вы что, только за наличные собираетесь торговать? И даже кредит открывать не станете?

– Вся бухгалтерия будет в другом месте, – сказал он. – А вы решили, что именно так и нужно себя вести, когда нанимаешься на работу?

– Я не нанимаюсь. Я ищу работу.

Шиллинг задумался, но разницы так и не понял.

– Что вы знаете о музыке?

– Все, что нужно знать.

– Вы имеете в виду популярную музыку. А что вы скажете, если я спрошу вас, кто такой Дитрих Букстехуде[6]? Вам знакомо это имя?

– Нет, – просто ответила она.

– Значит, вы ничего не смыслите в музыке. Вы попусту тратите мое время. Вы только и знаете, что песенки из хит-парада.

– А хиты у вас продавать и не получится, – заметила девушка, – во всяком случае, в нашем городе.

– Почему это? – спросил удивленный Шиллинг.

– Хэнк – один из самых толковых закупщиков в поп-индустрии. Люди приезжают сюда из Сан-Франциско за пластинками, которых им не удалось достать в Лос-Анджелесе.

– А здесь находят?

– Обычно да. Всем, конечно, не угодишь.

– Откуда вам столько известно про этот бизнес?

Девушка мимолетно улыбнулась.

– А вы считаете, что я хорошо в нем разбираюсь?

– Ведете вы себя так, будто разбираетесь. Притворяетесь, значит.

– Я раньше гуляла с парнем, который работает у Хэнка на складе. И я люблю фолк и би-боп.

Отойдя в глубь кабинета, Шиллинг вытащил сигару, обрезал кончик и прикурил.

– В чем же дело? – спросила девушка.

– Я не уверен, что смогу поставить вас за прилавок. Боюсь, вы вздумаете указывать посетителям, что им должно нравиться.

– Вот как? – Она задумалась, потом пожала плечами. – Это будет зависеть от них. Я могла бы им помочь. Иногда это не повредит.

– Как вас зовут?

– Мэри Энн Рейнольдс.

Ему понравилось, как звучит ее имя.

– Я – Джозеф Шиллинг.

Девушка кивнула:

– Я так и думала.

– В объявлении был указан только телефон, – сказал он, – но вы добрались прямо сюда. Вы обратили внимание на мой магазин.

– Да. – Воздух вокруг зазвенел от напряжения. Она вдруг поняла, что происходит нечто очень важное.

– Вы здесь родились? – спросил он. – Милый городишко; мне он понравился. Он, конечно, небольшой и не слишком активный.

– Да он мертвый, – она подняла лицо, и он увидел в ее глазах непреклонное суждение, – будьте реалистом.

– Ну, может, для вас он и мертвый, вы от него устали.

– Я не устала от него. Я просто в него не верю.

– Здесь есть во что поверить. Пойдите, посидите в парке.

– И что там делать?

– Слушать! – выпалил он. – Идите и послушайте… мир вокруг вас. Виды, звуки, запахи.

– Сколько вы платите в месяц? – спросила она.

– Для начала двести пятьдесят. – Он был раздосадован. – Что, пора вернуться на землю?

Это не соответствовало впечатлению, которое сложилось у него о ней, но теперь он подумал, что в ее вопросе не было особого прагматизма: она просто пыталась нащупать точку опоры. Он чем-то огорчил ее.

– За пятидневную рабочую неделю это неплохо.

– В Калифорнии женщинам нельзя работать больше пяти дней в неделю. А что потом? Насколько поднимется зарплата?

– Двести семьдесят пять. Если все пойдет хорошо.

– А если нет? У меня сейчас очень неплохая работа.

Шиллинг расхаживал по кабинету, курил и пытался вспомнить, случалось ли с ним раньше что-нибудь похожее. Ему было неспокойно… настойчивость этой девушки взволновала его. Но он был слишком стар, чтобы относиться к миру как к источнику опасности; слишком многое доставляло ему удовольствие. Он любил вкусно поесть, ценил и музыку, и красоту, и непристойные шутки – только если действительно смешные. Ему нравилось жить, а эта девушка видела в жизни только угрозы. Но она все больше интересовала его.

Она вполне могла оказаться той, кого он искал. Она бодрая; сотрудник из нее выйдет толковый. И она симпатичная; если ему удастся сделать так, чтоб она немного расслабилась, она станет украшением его магазина.

– Вы хотите работать в магазине пластинок?

– Да, – сказала она, – мне было бы это интересно.

– К осени вы уже войдете в курс дела, – он видел, что схватывает она на лету, – мы можем договориться об испытательном сроке. Мне нужно присмотреться… в конце концов, вы первая, с кем я говорю.

Из холла раздался телефонный звонок, и он улыбнулся.

– Наверное, еще одна соискательница.

Девушка ничего не ответила. Она как будто еще больше углубилась в свои тревоги, похожая на тех озабоченных зверьков, что он однажды видел; они часами жались друг к другу, не издавая ни звука.

– Вот что я вам скажу, – произнес Шиллинг, и голос его даже ему самому показался грубым и жестким. – Пойдемте напротив и что-нибудь съедим. Я еще не завтракал. Это нормальный ресторан?

– «Синий ягненок»? – Мэри Энн двинулась к двери. – Да, ничего. Там дорого. Не знаю, отрыты ли они так рано.

– Вот и посмотрим, – объявил Шиллинг, следуя за ней по коридору. Его обуяло легкомыслие, ощущение приключения. – А если закрыто, пойдем куда-нибудь в другое место. Не могу же я нанять вас, не узнав получше.

В торговом зале плотники били-колотили молотками поверх дребезжания телефона. Электрик, окруженный проигрывателями и колонками, безуспешно пытался расслышать сигнал усилителя. Шиллинг догнал девушку и взял ее за руку.

– Осторожней, – дружелюбно предупредил он. – Не заденьте косу – это провода для проигрывателей.

Под его пальцами рука ее была тверда. Он осязал ее одежду – сухое шуршание зеленого вязаного костюма. Он шел рядом и слышал едва уловимый аромат ее духов. Она была действительно на удивление маленькая. Она брела вперед, глаза в пол; на улице она не сказала ни слова. Он видел, что она погружена в свои мысли.

Когда они перешли дорогу, девушка остановилась. Шиллинг неловко отпустил ее руку.

– Ну-с? – продолжил он, стоя с ней лицом к лицу на ярком утреннем солнце. Солнечный свет пах влагой и свежестью; он сделал глубокий вдох и обнаружил, что воздух даже лучше сигарного дыма. – Что вы думаете? На что это будет похоже?

– Приятный магазинчик.

– А стоит ли ждать финансового успеха?

Шиллинг проворно отошел, давая пройти рабочим, затаскивающим кассовый аппарат и коробку бумажной ленты.

– Возможно.

Шиллинг заколебался. Может, он совершает ошибку? Если он произнесет это, идти на попятный будет уже поздно. Но он и не хотел идти на попятный.

– Место ваше, – сказал он.

Секунду спустя Мэри Энн ответила:

– Нет, спасибо.

– Что? – Он был потрясен. – Что это значит? Что вы имеете в виду?

Не говоря ни слова, девушка пошла по тротуару. Какое-то время Шиллинг стоял как вкопанный; затем, выбросив сигару в сточную канаву, поспешил за ней.

– В чем дело? – потребовал он объяснений, преграждая ей путь. – Что-то не так?

Прохожие с интересом глазели на них; не обращая на них внимания, он схватил девушку за руку.

– Вам не нужна работа?

– Нет, – дерзко сказала она. – Пустите мою руку, а не то я позову копа и вас арестуют.

Шиллинг отпустил девушку, и она отошла на шаг.

– Да в чем же дело? – взмолился он.

– Я не хочу на вас работать. Я поняла это, когда вы ко мне прикоснулись, – голос ее сорвался. – У вас замечательный магазин. Простите – все так хорошо начиналось. Не надо было меня трогать.

И она ушла. А Шиллинг остался стоять; она растворилась в потоке ранних покупателей.

Он вернулся в магазин. Плотники колотили что было сил. Визжал телефон. Пока его не было, появился Макс, который принес ему сэндвич с ветчиной и картонный стаканчик кофе (с одним кусочком сахара).

– Вот, пожалуйста, – сказал Макс, – ваш завтрак.

– Оставь себе! – зло огрызнулся Шиллинг.

Макс вспыхнул:

– Да что с вами такое?

Шиллинг копался в кармане пиджака в поисках новой сигары. Он заметил, что у него дрожат руки.

6

Насвистывая себе под нос, Дэвид Гордон припарковал фургон техподдержки компании «Ричмонд» и спрыгнул на мостовую. Волоча сломанный топливный насос, он с полными руками гаечных ключей зашел в здание заправки.

Мэри Энн Рейнольдс сидела на стуле. Но что-то явно было не так – она была слишком притихшей.

– Ты… – начал Гордон. – Что с тобой, дорогая?

По щеке девушки скатилась одинокая слеза. Утерев ее, она встала. Гордон подошел, чтоб обнять ее, но она отступила.

– Где ты был? – тихо спросила она. – Я здесь уже полчаса. Мне сказали, что ты вот-вот вернешься.

– Сломались там одни на «Бьюике». На старом Большом Медвежьем проезде. Что случилось?

– Я ходила искать работу. Сколько времени?

Он отыскал глазами стенные часы; когда его спрашивали, который час, он всегда находил их с трудом.

– Десять.

– Значит, прошел уже час. Я немного прогулялась, прежде чем идти сюда.

Он был совершенно сбит с толку.

– Что значит – ты ходила искать работу? А как же «Готовая мебель?»

– Прежде всего, – сказала Мэри Энн, – пять долларов не одолжишь? Я купила у Стейнера перчатки.

Он вынул деньги. Она взяла банкноту и положила ее в сумочку. Он заметил у нее лак на ногтях, и это было необычно. Да она вообще вся приоделась: дорогой на вид костюм, туфли на высоких каблуках, нейлоновые чулки.

– Сразу могла догадаться, – говорила она, – как только он впервые посмотрел на меня. Но пока он меня не тронул, я не была уверена. А когда убедилась, поскорее ушла оттуда.

– Объясни, – потребовал он. Ее мысли, как и ее занятия, были для него тайной.

– Он хотел со мной отношений, – с каменным лицом произнесла она, – для этого все и затевалось. Работа, магазин пластинок, объявление. «Молодая, привлекательная женщина».

– Кто?

– Хозяин магазина. Джозеф Шиллинг.

Дейв Гордон и раньше видел, как она расстраивается, и иногда ему даже удавалось ее успокоить. Но он не мог понять, в чем, собственно, дело; какой-то мужик к ней подкатил – ну и что? Да он сам раньше подкатывал.

– Может, он не имел в виду ничего такого, – сказал он, – ну, то есть, может, магазин – взаправду, но когда он тебя увидел… – он указал на нее, – да ты посмотри на себя – ты вся как куколка. Нарядная, накрашенная.

– Но он мужчина уже в возрасте, – настаивала она, – это неправильно!

– Почему? Он же мужчина, верно?

– Я-то думала, что ему можно доверять. От мужчины в возрасте такого не ожидаешь.

Она вынула сигареты, а он взял ее спички, чтоб дать ей прикурить.

– Ты только подумай – такой уважаемый человек, с деньгами, с образованием, приезжает в наш город, выбирает наш городок для таких вот затей.

– Не бери в голову, – сказал он, желая ей помочь, но не зная как, – с тобой-то все в порядке.

Она бессмысленно кружила по комнате.

– Меня прямо тошнит. Это так… возмутительно. Я так чертовски долго прихорашивалась. Да и магазин… – голос ее стих, – он такой красивый. А как он посмотрел на меня сначала. Он казался таким убедительным.

– Так всегда бывает. Тебе достаточно пройтись по улице, возле аптеки. Парни оглядываются, смотрят.

– Помнишь тот случай в автобусе? Мы еще в школе учились.

Он не помнил.

– Я… – начал он.

– Тебя там не было. Я сидела рядом с одним мужчиной, коммивояжером. Он со мной заговорил, это было отвратительно. Шепчет мне прямо в ухо, а весь автобус сидит, покачивается себе, как ни в чем не бывало. Домохозяюшки.

– Эй, – придумал Гордон, – я заканчиваю через полчаса. Давай доедем до «Фостерз фриз» и съедим по гамбургеру с шейком. Тебе полегчает.

– Да ради бога! – она была возмущена. – Да повзрослеешь ты, наконец? Ты уже не мальчик – ты взрослый мужчина. Ты о чем-нибудь еще, кроме молочных коктейлей, можешь подумать? Ты просто школьник, вот кто ты такой.

– Не кипятись, – пробормотал Гордон.

– Зачем ты якшаешься с этими гомиками?

– Какими гомиками?

– Тейтом и компанией.

– Они не гомики. Они просто хорошо одеваются.

Она выдула на него облако сигаретного дыма.

– Работа на заправке – это не для взрослого мужчины. Джейк, вот ты кто; просто еще один Джейк. Джейк да Дейв – близнецы-братья. Стань Джейком, если тебе так нравится. Будь Джейком, пока тебя в армию не загребут.

– Оставь свои разговоры про армию. Они и так мне в затылок дышат.

– Послужи – тебе не помешает, – сказала Мэри Энн и с беспокойством добавила: – Отвези меня в «Готовую мебель». Мне нужно вернуться на работу. Не могу я здесь рассиживаться.

– Ты уверена, что тебе обязательно возвращаться? Может, тебе лучше пойти домой и отдохнуть?

Глаза девушки зловеще сузились.

– Я должна вернуться. Это моя работа. Надо хоть иногда брать на себя какую-то ответственность. Ответственность – тебе известно такое слово?

По дороге Мэри Энн нечего было сказать. Она сидела очень прямо, крепко держала свою сумочку и неотрывно смотрела на деревенские пейзажи за окном. В подмышках у нее темнели влажные круги, издававшие запах розовой воды и мускуса. Она стерла почти весь макияж; белое лицо ее было лишено всякого выражения.

– Ты как-то странно выглядишь, – сказал Дейв Гордон. – Я серьезно.

Потом он с решительным видом произнес:

– Может, наконец скажешь мне, что с тобой происходит последнее время? Мы с тобой почти не видимся; у тебя всегда находятся какие-то отговорки. Похоже, ты меня ни в грош не ставишь.

– Вчера вечером я заходила к тебе домой.

– А когда я к тебе захожу, тебя никогда нет. И родители твои не знают, где ты. А кто знает?

– Я знаю, – коротко ответила Мэри Энн.

– Ты по-прежнему ходишь в этот бар? – В его голосе не было злости, только опасение, что она покинет его. – Я даже заходил туда, в этот «Королек». Сидел там и думал, может, ты появишься. Пару раз уже был.

Мэри Энн на минуту растрогалась.

– И что – появилась?

– Нет.

– Прости меня, – с тоской проговорила она, – может, скоро все это рассеется.

– Ты имеешь в виду работу?

– Да. Наверное. – Но она имела в виду куда большее. – Может, я уйду в монастырь, – вдруг сказала она.

– Как бы мне хотелось тебя понять. Как бы хотелось видеть тебя почаще. Мне бы хватило и этого. Я… ну, вроде как скучаю по тебе.

Мэри Энн самой хотелось бы скучать по Гордону. Но она не скучала.

– Можно тебе кое-что сказать? – спросил он.

– Валяй.

– Мне кажется, ты просто не хочешь за меня замуж.

– Почему? – спросила Мэри Энн, повышая голос. – Зачем ты говоришь такое? Боже мой, Гордон, да откуда у тебя такие мысли? Ты, должно быть, спятил; да тебе к психоаналитику пора. Ты просто невротик. Ты в плохой форме, детка.

– Не смейся надо мной, – обиженно произнес Гордон.

Ей стало стыдно.

– Прости меня, Гордон.

– И бога ради, неужели обязательно звать меня Гордон? Меня зовут Дейв. Все зовут меня Гордон – но хоть ты могла бы называть меня Дейв.

– Прости меня, Дэвид, – сказала она с раскаяньем. – Я на самом деле не хотела над тобой смеяться. Это все та жуткая история.

– А если б мы поженились, – спросил Гордон, – ты бы ушла с работы?

– Я об этом еще не думала.

– Я бы хотел, чтоб ты осталась дома.

– Почему?

– Ну, – начал Гордон, извиваясь от смущения, – если б у нас были дети, тебе пришлось бы о них заботиться.

– Дети, – произнесла Мэри Энн. Такое странное чувство. Ее дети: это была новая мысль.

– Тебе нравятся дети? – с надеждой спросил Гордон.

– Мне нравишься ты.

– Я говорю о настоящих маленьких детях.

– Да, – решила она, подумав. – Почему бы и нет? Было бы здорово.

Она задумалась.

– Я бы сидела дома… маленький мальчик и маленькая девочка. Только не один ребенок; как минимум два, а то и больше. – Она коротко улыбнулась. – Чтоб им не было одиноко. Единственному ребенку всегда одиноко… без друзей.

– Ты всегда была одинокой.

– Я-то? Да, наверно.

– Я помню тебя в старших классах, – сказал Дейв Гордон. – Ты всегда была сама по себе… никогда не видел тебя в компании. Ты была такая красивая; помню, я наблюдал за тобой во время обеда, как ты сидела всегда одна с бутылкой молока и сэндвичем. И знаешь, что мне хотелось сделать? Хотелось подойти и поцеловать тебя. Но я тебя еще не знал.

– Ты очень хороший человек, – с теплотой сказала Мэри Энн, но тут же осеклась. – Терпеть не могла школу. Так хотелось поскорей ее закончить. Чему мы там научились? Научили нас там чему-нибудь полезному в жизни?

– Пожалуй, что нет, – ответил Дейв Гордон.

– Вранье собачье. Вранье! Каждое слово!

Впереди справа уже виднелось здание «Калифорнийской готовой». Они смотрели, как оно приближается.

– Вот и приехали, – сказал он, притормаживая у обочины. – Когда увидимся?

– Будет время. – Она уже потеряла к нему интерес; зажатая и напряженная, она готовила себя к встрече.

– Сегодня вечером?

Вылезая из фургона, Мэри Энн бросила через плечо:

– Не сегодня. Не появляйся какое-то время. Мне нужно о многом подумать.

Обескураженный, Гордон собрался уезжать.

– Иногда мне кажется, что ты сама копаешь себе яму.

Она резко затормозила:

– Что ты имеешь в виду?

– Некоторые считают тебя слишком высокомерной.

Она покачала головой, отсылая его прочь, и рысью пустилась вверх по тропинке, ведущей к фабричному офису. Шум мотора стих за ее спиной – хмурый Гордон поехал обратно в город.

Открывая дверь в офис, она не испытывала ничего особенного. Она немного устала, ее по-прежнему беспокоил желудок, вот, собственно, и все. Пока миссис Болден вставала из-за стола, Мэри Энн начала снимать перчатки и плащ. Она чувствовала возрастающее напряжение, но продолжала как ни в чем не бывало, без каких-либо комментариев.

– Так, – начала миссис Болден, – значит, ты решила все-таки прийти.

Том Болден, прищурившись из-за стола, нахмурился и стал слушать.

– С чего мне начать? – спросила Мэри Энн.

– Я ведь сверилась с календарем, – продолжала миссис Болден, преграждая ей путь к печатной машинке, – и сейчас совсем не твоя неделя. Ты все это придумала только чтобы не работать. В прошлый раз я отметила дату. Мы обсудили это с мужем. Мы…

– Я ухожу, – вдруг выпалила Мэри Энн. Она натянула обратно перчатки и пошла в сторону двери. – Я нашла другую работу.

У миссис Болден отвисла челюсть.

– Сядь-ка на место, девочка. Никуда ты не уйдешь.

– Чек пришлете по почте, – сказала Мэри Энн, открывая дверь.

– Что она говорит? – пробурчал мистер Болден, вставая. – Она что – опять уходит?

– Прощайте, – сказала Мэри Энн; не останавливаясь, она выбежала на крыльцо, вниз по ступеням и на тропинку. Старик и его жена вышли за ней и стояли возле двери в полном замешательстве.

– Я ухожу! – крикнула им Мэри Энн. – Идите обратно! У меня другая работа! Убирайтесь!

Оба остались стоять, не зная, что им делать. Они не шелохнулись, пока Мэри Энн, удивляясь сама себе, не нагнулась за обломком бетона и не бросила его в них. Снаряд приземлился в мягкой грязи возле крыльца. Пошарив вдоль тропинки, она захватила целую горсть бетонной крошки и влупила по старикам шрапнелью.

– Идите домой! – орала она, начиная потихоньку смеяться от удивления и страха за себя. Рабочие с погрузочной платформы с открытыми ртами смотрели на происходящее.

– Я ухожу! И больше не вернусь!

Вцепившись в свою сумочку, она побежала по тротуару, спотыкаясь на непривычных каблуках, и бежала, пока окончательно не запыхалась и перед ее глазами не поплыли красные пятна.

Ее никто не преследовал. Она замедлила бег, а потом остановилась, прислонившись к гофрированной железной стене завода по производству удобрений. Что она наделала? Бросила работу. Раз и навсегда, в одно мгновение. Ну, жалеть уж точно поздно. Скатертью дорога.

Мэри Энн встала на проезжую часть и взмахом руки остановила грузовик, нагруженный мешками со щепой. Водитель, поляк, раскрыл рот от удивления, когда она открыла дверь и забралась на сиденье рядом с ним.

– Отвезите меня в город, – приказала она. Упершись локтем в окно, она прикрыла ладонью глаза. После минутного колебания водитель тронул, и машина поехала.

– Вам дурно, мисс? – спросил поляк.

Мэри Энн ничего не ответила. Трясясь вместе с грузовиком, она приготовилась к обратному пути в Пасифик-Парк.

В дешевом торговом районе она заставила поляка ее высадить. Приближался полдень, жаркое летнее солнце било по припаркованным машинам и пешеходам. Пройдя мимо сигарного магазина, она подошла к обитой красным двери «Ленивого королька». Бар был закрыт, дверь заперта; подойдя к окну, она принялась стучать в него монетой.

Через некоторое время из темноты нарисовалась фигура пожилого пузатого негра. Тафт Итон приложил руку к стеклу, проверяя, не треснуло ли оно, а потом открыл дверь.

– Где Туини? – спросила она.

– Здесь его нет.

– Так где же он?

– Дома. Да где угодно.

Мэри Энн попыталась проскочить внутрь, но он, захлопывая перед ней дверь, отрезал:

– Тебе сюда нельзя; ты несовершеннолетняя.

Она услышала, как защелкнулся дверной замок, помедлила в нерешительности и зашла в сигарный магазин. Протиснулась между мужчинами, толпившимися возле прилавка, к телефону-автомату. Не без труда удерживая в руках телефонную книгу, нашла номер и опустила в щель десятицентовую монетку.

Никто не ответил. Но, может быть, он спит. Придется зайти. Он был нужен ей прямо сейчас; она должна была его увидеть. Ей некуда было больше бежать.

Дом – большое трехэтажное здание с серыми каннелюрами, балконами и шпилями – возвышался посреди заросшего сорняком двора, полного битых бутылок и проржавевших консервных банок. Шторы на третьем этаже были задернуты и недвижимы – никаких признаков жизни.

Страх охватил ее, и она побежала по тропинке вдоль потрескавшихся цементных плит, мимо кипы газет, мимо кадок с усыхающими растениями у подножия лестницы. Она помчалась вверх, перепрыгивая через ступени и перехватывая балясины. Запыхавшись, добежала до конца пролета, повернула на следующий и тут почувствовала, как под ней провисла прогнившая доска, споткнулась о сломанную ступеньку и, цепляясь за перила, полетела носом вниз. Ударилась голенью о занозистую старую деревяшку, вскрикнула от боли и упала на раскрытые ладони. Щекой она уткнулась в пропитанную пылью паутину, прицепившуюся к рукаву ее зеленого вязаного костюма. Растревоженная паучья семейка поспешно убралась прочь. Мэри Энн поднялась на ноги и последние несколько ступенек тащилась, чертыхаясь и скуля, а по ее щекам катились слезы.

– Туини! – крикнула она. – Пусти меня!

Ответа не последовало. Издалека донесся звук клаксона. Да на молокозаводе на краю бедного района что-то громыхнуло так, что эхо разнеслось по всему городу.

В тумане слез она добралась до двери. Земля качалась и плыла у нее из-под ног; какое-то время она, прислонившись к двери, стояла с закрытыми глазами и старалась не упасть.

– Туини, – переводя дыхание, шептала она закрытой двери, – пусти меня, черт побери.

Сквозь свое страдание она расслышала обнадеживающий звук: внутри кто-то зашевелился. Мэри Энн уселась на какую-то кучу на верхней ступеньке, согнулась в три погибели и качалась так из стороны в сторону. Ее сумочка расстегнулась, и все, что было внутри, просачивалось промеж пальцев; монеты и карандаши выкатывались наружу и падали в траву далеко внизу.

– Туини, – прошептала она, когда открылась дверь и темная, слегка отсвечивающая фигура негра показалась в проеме, – пожалуйста, помоги мне. Со мной такое произошло…

Раздраженно нахмурившись, он нагнулся и сгреб ее в охапку. Босой ногой – на нем были только штаны – захлопнул за ними дверь. С ней на руках он прошлепал по коридору; от его иссиня-черного лица пахло мылом для бритья, а подбородок и волосатая грудь были в каплях пены. Он держал ее без всяких церемоний. Она закрыла глаза и приникла к нему.

– Помоги мне, – повторила она, – я бросила работу; у меня больше нет работы. Я встретила одного отвратительного старика, и он такое со мной сделал. Теперь мне негде жить.

7

На углу Пайн-стрит и Санта-Клара-стрит располагался шикарный шляпный магазин. За ним шел магазин чемоданов Двелли, а после – «Музыкальный уголок», новый магазин грампластинок, открытый Джозефом Шиллингом в начале августа 1953 года.

Туда, в «Музыкальный уголок», и направлялась пара. Магазин уже два месяца как открылся – была середина октября. В витрине была выставлена фотография Вальтера Гизекинга[7] и две долгоиграющие пластинки, наполовину вынутые из ярких обложек. Внутри магазина виднелись посетители: одни стояли у прилавка, другие – в кабинках для прослушивания. Сквозь открытую дверь доносилась органная симфония Сен-Санса.

– Неплохо, – признал мужчина, – впрочем, бабки-то у него есть; так что ничего удивительного.

Это был хрупкий на вид мужчина за тридцать, щегольски одетый, с блестящими черными волосами, воробьиной грудью и элегантной походкой. Взгляд у него был быстрый и живой, и пальцы его бегали по жакету дамы, когда он пропускал ее в магазин.

Женщина обернулась, чтобы прочесть вывеску. На прямоугольном щите из твердого дерева с выпиленными вручную узорами было написано краской:

– Миленькая, – произнесла женщина, – вывеска, то есть.

Она была моложе своего спутника – увесистая, круглолицая блондинка в слаксах, с огромной кожаной сумкой на ремне через плечо.

За прилавком никого не было. Двое молодых людей изучали каталог пластинок и увлеченно полемизировали. Женщина не видела Джозефа Шиллинга, но каждая деталь интерьера напоминала ей о нем. Узор на застилающем весь пол ковровом покрытии был в его вкусе, и многие картины на стенах – репродукции современных художников – были ей знакомы. Вазочку с букетом диких калифорнийских ирисов, что стояла на прилавке, она сама вылепила и обожгла. Да и лежавшие за прилавком каталоги были обиты тканью, которую выбирала она.

Женщина села и принялась читать номер «Хай-фиделити», который нашла на столе. Мужчина не мог похвастаться подобной невозмутимостью – он стал расхаживать, рассматривать стеллажи с товаром, крутить вращающиеся круги с пластинками. Он вертел в руках картридж «Пикеринг»[8], когда знакомое шарканье привлекло его внимание. На лестнице, ведущей из подвального хранилища, со стопкой пластинок в руках появился Джозеф Шиллинг.

Бросив журнал, женщина подняла свое пышное тело, улыбнулась и двинулась навстречу Шиллингу. Мужчина пошел рядом.

– Привет, – пробормотал он.

Джозеф Шиллинг остановился. Очков на нем не было, и какое-то время он просто не мог разглядеть этих двоих. Он решил, что это клиенты; их одежда сообщала ему, что это люди достаточно зажиточные, вполне образованные и весьма эстетствующие. И тут он их узнал.

– Да, – произнес он голосом нестройным и недобрым, – вот уже и очередь… Удивительно, как быстро.

– Вот, значит, как тут, – сказала женщина, оглядываясь по сторонам. С лица ее не сходила напряженная улыбка – застывший оскал крупных зубов в обрамлении полных губ. – Просто прелесть! Как я рада, что ты, наконец, добился своего.

Шиллинг положил пластинки. Он был холоден. Интересно, а где Макс? Макса они боятся. Может, сидит и строит башню из спичек в кабинке коктейль-бара на углу.

– Расположение неплохое, – сказал он вслух.

Ее голубые глаза заплясали.

– Ты же мечтал об этом все эти годы. Помнишь, – обратилась она к своему спутнику, – как он все твердил про свой магазин? Магазин грампластинок, который он собирался открыть когда-нибудь, когда будут деньги.

1

Роман Mary and the Giant был написан в 1953–1955 гг., впервые опубликован в 1987 г. американским издательством Arbor House.

2

Послышалось мне… Бадди Болден сказал… – Строчка из песни «Funky Butt», исполнявшейся в начале XX в. ансамблем под управлением короля новоорлеанского джаза Бадди Болдена (1877–1931): «I thought I heard Buddy Bolden say, funky-butt, funky-butt, take it away». Шуточная песенка, даже насвистывание которой считалось неприличным в хорошем обществе, намекала на неприятные ароматы, по разным причинам распространяемые на танцполе. Непристойное содержание не помешало песне стать классикой рэгтайма и послужить рождению нового музыкального стиля, известного как фанк.

3

Билли Санди (1862–1935) – американский евангелист-проповедник.

4

Сара Вон (1924–1990) – американская джазовая певица, особенно популярная в конце 1940-х – начале 1950-х гг., обладательница «Грэмми».

5

«Мальчик на побегушках» («Water Boy») – народная негритянская тюремная песня, популяризированная композитором Эвери Робинсоном, в 1920-х гг. написавшим для нее джазовую аранжировку.

6

Дитрих Букстехуде (1637–1707) – датско-немецкий органист и композитор эпохи барокко.

7

Вальтер Гизекинг (1895–1956) – выдающийся немецкий пианист, педагог и композитор, известный своими блестящими интерпретациями Дебюсси и Равеля.

8

«Пикеринг» (Pickering & Company) – известный производитель профессиональной аудиоаппаратуры.