5

В восемь тридцать следующего утра Мэри Энн зашла в телефонную будку молочного магазина Эйкхольца и позвонила в офис «Готовой мебели Калифорнии». Трубку взял Том Болден.

– Мне нужно поговорить с Эдной, – сказала Мэри Энн.

– Что? Кого вам надо?

Когда ей удалось добиться миссис Болден, Мэри Энн объяснила:

– Простите, но я не смогу прийти сегодня на работу. У меня начались месячные, а я всегда их тяжело переношу.

– Понятно, – произнесла миссис Болден нейтральным тоном, в котором не слышалось ни сомнений, ни уверенности, лишь приятие неизбежного. – Что ж, ничего не поделаешь. Завтра ты встанешь на ноги?

– Я буду держать вас в курсе, – пообещала Мэри Энн, вешая трубку. Идите вы к черту, подумала она. Вместе со своей фабрикой и хромовыми стульями.

Она вышла из молочного. Цокая каблуками, она быстро шла по тротуару, уверенная в том, что все выбрала правильно – и прическу, и укладку, и ненавязчивый макияж, и духи. Два часа ушло у нее на то, чтобы привести себя в порядок; она съела только тост с яблочным пюре и выпила чашку кофе. Она была на взводе, но ничего не боялась.

Новый магазин пластинок раньше был салоном «Букеты и подарки». Плотники вовсю обустраивали помещение, монтировали в потолки встроенные лампы, стелили ковры. Электрик затаскивал проигрыватели из припаркованного рядом фургона. Повсюду стояли ящики с пластинками. В глубине двое рабочих крепили плиты звуконепроницаемого материала к потолку еще не достроенных будок для прослушивания. А заправлял всем этим пожилой мужчина в твидовом костюме.

Она перешла улицу и медленно попятилась, стараясь разглядеть нависшую над плотниками фигуру. Размахивая тростью с серебряным набалдашником, мужчина расхаживал туда-сюда, давал инструкции, устанавливал порядки. Он ходил так, будто земля возникала из небытия под его ногами. Из вороха тканей, досок, проводов, плитки он создавал свой магазин. Было интересно наблюдать, как работает этот большой человек. Это и есть Джозеф Р. Шиллинг? Хватит околачиваться, решила она и пошла к дверям. Еще не было и девяти.

Зайдя внутрь, она внезапно почувствовала, что пустоты улицы как не бывало – тут вовсю кипела бурная деятельность. Все предметы здесь, казалось, были такими крупными и важными. Она ощутила сгустившуюся атмосферу, бодрящее напряжение, которое так много для нее значило. Она уже рассматривала свежесколоченный прилавок, когда мужчина в твидовом костюме бросил на нее взгляд.

– Вы мистер Шиллинг? – спросила она, слегка напуганная.

– Так точно.

Вокруг стучали молотками плотники; было даже шумнее, чем на мебельной фабрике. Она сделала глубокий вдох, с удовольствием втянув в себя запах опилок и новых нехоженых ковров.

– Мне нужно с вами поговорить, – сказала она, все больше удивляясь. – Это ваш магазин? А зачем столько стекла?

Рабочие заносили оконное стекло в глубь магазина.

– На будки для прослушивания, – ответил он. – Пройдемте в офис. Там разговаривать удобней.

Она неохотно оставила свой наблюдательный пост и пошла за ним следом через коридор, по лестнице, ведущей в подвал и в заднюю комнату. Он закрыл дверь и повернулся к ней.

Первым побуждением Джозефа Шиллинга было отослать девушку домой. Она определенно была слишком молода, не старше двадцати. Но он был заинтригован. Девушка была необычайно привлекательна.

Перед ним стояла маленькая, пожалуй, даже тощая девчушка с каштановыми волосами и бледными, почти соломенного цвета глазами. Его очаровала ее шея – длинная и гладкая, как на портретах Модильяни. Маленькие ушки с большими кольцами золотых сережек не алели ни чуточку. Безупречно чистая, с легким загаром кожа. Никакого акцента на сексуальности; ее тело не было излишне развитым, в нем был даже некоторый аскетизм, необычная, освежающая строгость линий.

– Вы ищете работу? – спросил он. – Сколько вам лет?

– Двадцать, – ответила она.

Шиллинг потер ухо и задумался.

– Какой у вас опыт?

– Восемь месяцев я работала в приемной кредитного общества, так что привыкла иметь дело с людьми. А потом я год с лишним печатала под диктовку. Я профессиональная машинистка.

– Это мне без надобности.

– Не глупите. Вы что, только за наличные собираетесь торговать? И даже кредит открывать не станете?

– Вся бухгалтерия будет в другом месте, – сказал он. – А вы решили, что именно так и нужно себя вести, когда нанимаешься на работу?

– Я не нанимаюсь. Я ищу работу.

Шиллинг задумался, но разницы так и не понял.

– Что вы знаете о музыке?

– Все, что нужно знать.

– Вы имеете в виду популярную музыку. А что вы скажете, если я спрошу вас, кто такой Дитрих Букстехуде[6]? Вам знакомо это имя?

– Нет, – просто ответила она.

– Значит, вы ничего не смыслите в музыке. Вы попусту тратите мое время. Вы только и знаете, что песенки из хит-парада.

– А хиты у вас продавать и не получится, – заметила девушка, – во всяком случае, в нашем городе.

– Почему это? – спросил удивленный Шиллинг.

– Хэнк – один из самых толковых закупщиков в поп-индустрии. Люди приезжают сюда из Сан-Франциско за пластинками, которых им не удалось достать в Лос-Анджелесе.

– А здесь находят?

– Обычно да. Всем, конечно, не угодишь.

– Откуда вам столько известно про этот бизнес?

Девушка мимолетно улыбнулась.

– А вы считаете, что я хорошо в нем разбираюсь?

– Ведете вы себя так, будто разбираетесь. Притворяетесь, значит.

– Я раньше гуляла с парнем, который работает у Хэнка на складе. И я люблю фолк и би-боп.

Отойдя в глубь кабинета, Шиллинг вытащил сигару, обрезал кончик и прикурил.

– В чем же дело? – спросила девушка.

– Я не уверен, что смогу поставить вас за прилавок. Боюсь, вы вздумаете указывать посетителям, что им должно нравиться.

– Вот как? – Она задумалась, потом пожала плечами. – Это будет зависеть от них. Я могла бы им помочь. Иногда это не повредит.

– Как вас зовут?

– Мэри Энн Рейнольдс.

Ему понравилось, как звучит ее имя.

– Я – Джозеф Шиллинг.

Девушка кивнула:

– Я так и думала.

– В объявлении был указан только телефон, – сказал он, – но вы добрались прямо сюда. Вы обратили внимание на мой магазин.

– Да. – Воздух вокруг зазвенел от напряжения. Она вдруг поняла, что происходит нечто очень важное.

– Вы здесь родились? – спросил он. – Милый городишко; мне он понравился. Он, конечно, небольшой и не слишком активный.

– Да он мертвый, – она подняла лицо, и он увидел в ее глазах непреклонное суждение, – будьте реалистом.

– Ну, может, для вас он и мертвый, вы от него устали.

– Я не устала от него. Я просто в него не верю.

– Здесь есть во что поверить. Пойдите, посидите в парке.

– И что там делать?

– Слушать! – выпалил он. – Идите и послушайте… мир вокруг вас. Виды, звуки, запахи.

– Сколько вы платите в месяц? – спросила она.

– Для начала двести пятьдесят. – Он был раздосадован. – Что, пора вернуться на землю?

Это не соответствовало впечатлению, которое сложилось у него о ней, но теперь он подумал, что в ее вопросе не было особого прагматизма: она просто пыталась нащупать точку опоры. Он чем-то огорчил ее.

– За пятидневную рабочую неделю это неплохо.

– В Калифорнии женщинам нельзя работать больше пяти дней в неделю. А что потом? Насколько поднимется зарплата?

– Двести семьдесят пять. Если все пойдет хорошо.

– А если нет? У меня сейчас очень неплохая работа.

Шиллинг расхаживал по кабинету, курил и пытался вспомнить, случалось ли с ним раньше что-нибудь похожее. Ему было неспокойно… настойчивость этой девушки взволновала его. Но он был слишком стар, чтобы относиться к миру как к источнику опасности; слишком многое доставляло ему удовольствие. Он любил вкусно поесть, ценил и музыку, и красоту, и непристойные шутки – только если действительно смешные. Ему нравилось жить, а эта девушка видела в жизни только угрозы. Но она все больше интересовала его.

Она вполне могла оказаться той, кого он искал. Она бодрая; сотрудник из нее выйдет толковый. И она симпатичная; если ему удастся сделать так, чтоб она немного расслабилась, она станет украшением его магазина.

– Вы хотите работать в магазине пластинок?

– Да, – сказала она, – мне было бы это интересно.

– К осени вы уже войдете в курс дела, – он видел, что схватывает она на лету, – мы можем договориться об испытательном сроке. Мне нужно присмотреться… в конце концов, вы первая, с кем я говорю.

Из холла раздался телефонный звонок, и он улыбнулся.

– Наверное, еще одна соискательница.

Девушка ничего не ответила. Она как будто еще больше углубилась в свои тревоги, похожая на тех озабоченных зверьков, что он однажды видел; они часами жались друг к другу, не издавая ни звука.

– Вот что я вам скажу, – произнес Шиллинг, и голос его даже ему самому показался грубым и жестким. – Пойдемте напротив и что-нибудь съедим. Я еще не завтракал. Это нормальный ресторан?

– «Синий ягненок»? – Мэри Энн двинулась к двери. – Да, ничего. Там дорого. Не знаю, отрыты ли они так рано.

– Вот и посмотрим, – объявил Шиллинг, следуя за ней по коридору. Его обуяло легкомыслие, ощущение приключения. – А если закрыто, пойдем куда-нибудь в другое место. Не могу же я нанять вас, не узнав получше.

В торговом зале плотники били-колотили молотками поверх дребезжания телефона. Электрик, окруженный проигрывателями и колонками, безуспешно пытался расслышать сигнал усилителя. Шиллинг догнал девушку и взял ее за руку.

– Осторожней, – дружелюбно предупредил он. – Не заденьте косу – это провода для проигрывателей.

Под его пальцами рука ее была тверда. Он осязал ее одежду – сухое шуршание зеленого вязаного костюма. Он шел рядом и слышал едва уловимый аромат ее духов. Она была действительно на удивление маленькая. Она брела вперед, глаза в пол; на улице она не сказала ни слова. Он видел, что она погружена в свои мысли.

Когда они перешли дорогу, девушка остановилась. Шиллинг неловко отпустил ее руку.

– Ну-с? – продолжил он, стоя с ней лицом к лицу на ярком утреннем солнце. Солнечный свет пах влагой и свежестью; он сделал глубокий вдох и обнаружил, что воздух даже лучше сигарного дыма. – Что вы думаете? На что это будет похоже?

– Приятный магазинчик.

– А стоит ли ждать финансового успеха?

Шиллинг проворно отошел, давая пройти рабочим, затаскивающим кассовый аппарат и коробку бумажной ленты.

– Возможно.

Шиллинг заколебался. Может, он совершает ошибку? Если он произнесет это, идти на попятный будет уже поздно. Но он и не хотел идти на попятный.

– Место ваше, – сказал он.

Секунду спустя Мэри Энн ответила:

– Нет, спасибо.

– Что? – Он был потрясен. – Что это значит? Что вы имеете в виду?

Не говоря ни слова, девушка пошла по тротуару. Какое-то время Шиллинг стоял как вкопанный; затем, выбросив сигару в сточную канаву, поспешил за ней.

– В чем дело? – потребовал он объяснений, преграждая ей путь. – Что-то не так?

Прохожие с интересом глазели на них; не обращая на них внимания, он схватил девушку за руку.

– Вам не нужна работа?

– Нет, – дерзко сказала она. – Пустите мою руку, а не то я позову копа и вас арестуют.

Шиллинг отпустил девушку, и она отошла на шаг.

– Да в чем же дело? – взмолился он.

– Я не хочу на вас работать. Я поняла это, когда вы ко мне прикоснулись, – голос ее сорвался. – У вас замечательный магазин. Простите – все так хорошо начиналось. Не надо было меня трогать.

И она ушла. А Шиллинг остался стоять; она растворилась в потоке ранних покупателей.

Он вернулся в магазин. Плотники колотили что было сил. Визжал телефон. Пока его не было, появился Макс, который принес ему сэндвич с ветчиной и картонный стаканчик кофе (с одним кусочком сахара).

– Вот, пожалуйста, – сказал Макс, – ваш завтрак.

– Оставь себе! – зло огрызнулся Шиллинг.

Макс вспыхнул:

– Да что с вами такое?

Шиллинг копался в кармане пиджака в поисках новой сигары. Он заметил, что у него дрожат руки.

6

Насвистывая себе под нос, Дэвид Гордон припарковал фургон техподдержки компании «Ричмонд» и спрыгнул на мостовую. Волоча сломанный топливный насос, он с полными руками гаечных ключей зашел в здание заправки.

Мэри Энн Рейнольдс сидела на стуле. Но что-то явно было не так – она была слишком притихшей.

– Ты… – начал Гордон. – Что с тобой, дорогая?

По щеке девушки скатилась одинокая слеза. Утерев ее, она встала. Гордон подошел, чтоб обнять ее, но она отступила.

– Где ты был? – тихо спросила она. – Я здесь уже полчаса. Мне сказали, что ты вот-вот вернешься.

– Сломались там одни на «Бьюике». На старом Большом Медвежьем проезде. Что случилось?

– Я ходила искать работу. Сколько времени?

Он отыскал глазами стенные часы; когда его спрашивали, который час, он всегда находил их с трудом.

– Десять.

– Значит, прошел уже час. Я немного прогулялась, прежде чем идти сюда.

Он был совершенно сбит с толку.

– Что значит – ты ходила искать работу? А как же «Готовая мебель?»

– Прежде всего, – сказала Мэри Энн, – пять долларов не одолжишь? Я купила у Стейнера перчатки.

Он вынул деньги. Она взяла банкноту и положила ее в сумочку. Он заметил у нее лак на ногтях, и это было необычно. Да она вообще вся приоделась: дорогой на вид костюм, туфли на высоких каблуках, нейлоновые чулки.

– Сразу могла догадаться, – говорила она, – как только он впервые посмотрел на меня. Но пока он меня не тронул, я не была уверена. А когда убедилась, поскорее ушла оттуда.

– Объясни, – потребовал он. Ее мысли, как и ее занятия, были для него тайной.

– Он хотел со мной отношений, – с каменным лицом произнесла она, – для этого все и затевалось. Работа, магазин пластинок, объявление. «Молодая, привлекательная женщина».

– Кто?

– Хозяин магазина. Джозеф Шиллинг.

Дейв Гордон и раньше видел, как она расстраивается, и иногда ему даже удавалось ее успокоить. Но он не мог понять, в чем, собственно, дело; какой-то мужик к ней подкатил – ну и что? Да он сам раньше подкатывал.

– Может, он не имел в виду ничего такого, – сказал он, – ну, то есть, может, магазин – взаправду, но когда он тебя увидел… – он указал на нее, – да ты посмотри на себя – ты вся как куколка. Нарядная, накрашенная.

– Но он мужчина уже в возрасте, – настаивала она, – это неправильно!

– Почему? Он же мужчина, верно?

– Я-то думала, что ему можно доверять. От мужчины в возрасте такого не ожидаешь.

Она вынула сигареты, а он взял ее спички, чтоб дать ей прикурить.

– Ты только подумай – такой уважаемый человек, с деньгами, с образованием, приезжает в наш город, выбирает наш городок для таких вот затей.

– Не бери в голову, – сказал он, желая ей помочь, но не зная как, – с тобой-то все в порядке.

Она бессмысленно кружила по комнате.

– Меня прямо тошнит. Это так… возмутительно. Я так чертовски долго прихорашивалась. Да и магазин… – голос ее стих, – он такой красивый. А как он посмотрел на меня сначала. Он казался таким убедительным.

– Так всегда бывает. Тебе достаточно пройтись по улице, возле аптеки. Парни оглядываются, смотрят.

– Помнишь тот случай в автобусе? Мы еще в школе учились.

Он не помнил.

– Я… – начал он.

– Тебя там не было. Я сидела рядом с одним мужчиной, коммивояжером. Он со мной заговорил, это было отвратительно. Шепчет мне прямо в ухо, а весь автобус сидит, покачивается себе, как ни в чем не бывало. Домохозяюшки.

– Эй, – придумал Гордон, – я заканчиваю через полчаса. Давай доедем до «Фостерз фриз» и съедим по гамбургеру с шейком. Тебе полегчает.

– Да ради бога! – она была возмущена. – Да повзрослеешь ты, наконец? Ты уже не мальчик – ты взрослый мужчина. Ты о чем-нибудь еще, кроме молочных коктейлей, можешь подумать? Ты просто школьник, вот кто ты такой.

– Не кипятись, – пробормотал Гордон.

– Зачем ты якшаешься с этими гомиками?

– Какими гомиками?

– Тейтом и компанией.

– Они не гомики. Они просто хорошо одеваются.

Она выдула на него облако сигаретного дыма.

– Работа на заправке – это не для взрослого мужчины. Джейк, вот ты кто; просто еще один Джейк. Джейк да Дейв – близнецы-братья. Стань Джейком, если тебе так нравится. Будь Джейком, пока тебя в армию не загребут.

– Оставь свои разговоры про армию. Они и так мне в затылок дышат.

– Послужи – тебе не помешает, – сказала Мэри Энн и с беспокойством добавила: – Отвези меня в «Готовую мебель». Мне нужно вернуться на работу. Не могу я здесь рассиживаться.

– Ты уверена, что тебе обязательно возвращаться? Может, тебе лучше пойти домой и отдохнуть?

Глаза девушки зловеще сузились.

– Я должна вернуться. Это моя работа. Надо хоть иногда брать на себя какую-то ответственность. Ответственность – тебе известно такое слово?

По дороге Мэри Энн нечего было сказать. Она сидела очень прямо, крепко держала свою сумочку и неотрывно смотрела на деревенские пейзажи за окном. В подмышках у нее темнели влажные круги, издававшие запах розовой воды и мускуса. Она стерла почти весь макияж; белое лицо ее было лишено всякого выражения.

– Ты как-то странно выглядишь, – сказал Дейв Гордон. – Я серьезно.

Потом он с решительным видом произнес:

– Может, наконец скажешь мне, что с тобой происходит последнее время? Мы с тобой почти не видимся; у тебя всегда находятся какие-то отговорки. Похоже, ты меня ни в грош не ставишь.

– Вчера вечером я заходила к тебе домой.

– А когда я к тебе захожу, тебя никогда нет. И родители твои не знают, где ты. А кто знает?

– Я знаю, – коротко ответила Мэри Энн.

– Ты по-прежнему ходишь в этот бар? – В его голосе не было злости, только опасение, что она покинет его. – Я даже заходил туда, в этот «Королек». Сидел там и думал, может, ты появишься. Пару раз уже был.

Мэри Энн на минуту растрогалась.

– И что – появилась?

– Нет.

– Прости меня, – с тоской проговорила она, – может, скоро все это рассеется.

– Ты имеешь в виду работу?

– Да. Наверное. – Но она имела в виду куда большее. – Может, я уйду в монастырь, – вдруг сказала она.

– Как бы мне хотелось тебя понять. Как бы хотелось видеть тебя почаще. Мне бы хватило и этого. Я… ну, вроде как скучаю по тебе.

Мэри Энн самой хотелось бы скучать по Гордону. Но она не скучала.

– Можно тебе кое-что сказать? – спросил он.

– Валяй.

– Мне кажется, ты просто не хочешь за меня замуж.

– Почему? – спросила Мэри Энн, повышая голос. – Зачем ты говоришь такое? Боже мой, Гордон, да откуда у тебя такие мысли? Ты, должно быть, спятил; да тебе к психоаналитику пора. Ты просто невротик. Ты в плохой форме, детка.

– Не смейся надо мной, – обиженно произнес Гордон.

Ей стало стыдно.

– Прости меня, Гордон.

– И бога ради, неужели обязательно звать меня Гордон? Меня зовут Дейв. Все зовут меня Гордон – но хоть ты могла бы называть меня Дейв.

– Прости меня, Дэвид, – сказала она с раскаяньем. – Я на самом деле не хотела над тобой смеяться. Это все та жуткая история.

– А если б мы поженились, – спросил Гордон, – ты бы ушла с работы?

– Я об этом еще не думала.

– Я бы хотел, чтоб ты осталась дома.

– Почему?

– Ну, – начал Гордон, извиваясь от смущения, – если б у нас были дети, тебе пришлось бы о них заботиться.

– Дети, – произнесла Мэри Энн. Такое странное чувство. Ее дети: это была новая мысль.

– Тебе нравятся дети? – с надеждой спросил Гордон.

– Мне нравишься ты.

– Я говорю о настоящих маленьких детях.

– Да, – решила она, подумав. – Почему бы и нет? Было бы здорово.

Она задумалась.

– Я бы сидела дома… маленький мальчик и маленькая девочка. Только не один ребенок; как минимум два, а то и больше. – Она коротко улыбнулась. – Чтоб им не было одиноко. Единственному ребенку всегда одиноко… без друзей.

– Ты всегда была одинокой.

– Я-то? Да, наверно.

– Я помню тебя в старших классах, – сказал Дейв Гордон. – Ты всегда была сама по себе… никогда не видел тебя в компании. Ты была такая красивая; помню, я наблюдал за тобой во время обеда, как ты сидела всегда одна с бутылкой молока и сэндвичем. И знаешь, что мне хотелось сделать? Хотелось подойти и поцеловать тебя. Но я тебя еще не знал.

– Ты очень хороший человек, – с теплотой сказала Мэри Энн, но тут же осеклась. – Терпеть не могла школу. Так хотелось поскорей ее закончить. Чему мы там научились? Научили нас там чему-нибудь полезному в жизни?

– Пожалуй, что нет, – ответил Дейв Гордон.

– Вранье собачье. Вранье! Каждое слово!

Впереди справа уже виднелось здание «Калифорнийской готовой». Они смотрели, как оно приближается.

– Вот и приехали, – сказал он, притормаживая у обочины. – Когда увидимся?

– Будет время. – Она уже потеряла к нему интерес; зажатая и напряженная, она готовила себя к встрече.

– Сегодня вечером?

Вылезая из фургона, Мэри Энн бросила через плечо:

– Не сегодня. Не появляйся какое-то время. Мне нужно о многом подумать.

Обескураженный, Гордон собрался уезжать.

– Иногда мне кажется, что ты сама копаешь себе яму.

Она резко затормозила:

– Что ты имеешь в виду?

– Некоторые считают тебя слишком высокомерной.

Она покачала головой, отсылая его прочь, и рысью пустилась вверх по тропинке, ведущей к фабричному офису. Шум мотора стих за ее спиной – хмурый Гордон поехал обратно в город.

Открывая дверь в офис, она не испытывала ничего особенного. Она немного устала, ее по-прежнему беспокоил желудок, вот, собственно, и все. Пока миссис Болден вставала из-за стола, Мэри Энн начала снимать перчатки и плащ. Она чувствовала возрастающее напряжение, но продолжала как ни в чем не бывало, без каких-либо комментариев.

– Так, – начала миссис Болден, – значит, ты решила все-таки прийти.

Том Болден, прищурившись из-за стола, нахмурился и стал слушать.

– С чего мне начать? – спросила Мэри Энн.

– Я ведь сверилась с календарем, – продолжала миссис Болден, преграждая ей путь к печатной машинке, – и сейчас совсем не твоя неделя. Ты все это придумала только чтобы не работать. В прошлый раз я отметила дату. Мы обсудили это с мужем. Мы…

– Я ухожу, – вдруг выпалила Мэри Энн. Она натянула обратно перчатки и пошла в сторону двери. – Я нашла другую работу.

У миссис Болден отвисла челюсть.

– Сядь-ка на место, девочка. Никуда ты не уйдешь.

– Чек пришлете по почте, – сказала Мэри Энн, открывая дверь.

– Что она говорит? – пробурчал мистер Болден, вставая. – Она что – опять уходит?

– Прощайте, – сказала Мэри Энн; не останавливаясь, она выбежала на крыльцо, вниз по ступеням и на тропинку. Старик и его жена вышли за ней и стояли возле двери в полном замешательстве.

– Я ухожу! – крикнула им Мэри Энн. – Идите обратно! У меня другая работа! Убирайтесь!

Оба остались стоять, не зная, что им делать. Они не шелохнулись, пока Мэри Энн, удивляясь сама себе, не нагнулась за обломком бетона и не бросила его в них. Снаряд приземлился в мягкой грязи возле крыльца. Пошарив вдоль тропинки, она захватила целую горсть бетонной крошки и влупила по старикам шрапнелью.

– Идите домой! – орала она, начиная потихоньку смеяться от удивления и страха за себя. Рабочие с погрузочной платформы с открытыми ртами смотрели на происходящее.

– Я ухожу! И больше не вернусь!

Вцепившись в свою сумочку, она побежала по тротуару, спотыкаясь на непривычных каблуках, и бежала, пока окончательно не запыхалась и перед ее глазами не поплыли красные пятна.

Ее никто не преследовал. Она замедлила бег, а потом остановилась, прислонившись к гофрированной железной стене завода по производству удобрений. Что она наделала? Бросила работу. Раз и навсегда, в одно мгновение. Ну, жалеть уж точно поздно. Скатертью дорога.

Мэри Энн встала на проезжую часть и взмахом руки остановила грузовик, нагруженный мешками со щепой. Водитель, поляк, раскрыл рот от удивления, когда она открыла дверь и забралась на сиденье рядом с ним.

– Отвезите меня в город, – приказала она. Упершись локтем в окно, она прикрыла ладонью глаза. После минутного колебания водитель тронул, и машина поехала.

– Вам дурно, мисс? – спросил поляк.

Мэри Энн ничего не ответила. Трясясь вместе с грузовиком, она приготовилась к обратному пути в Пасифик-Парк.

В дешевом торговом районе она заставила поляка ее высадить. Приближался полдень, жаркое летнее солнце било по припаркованным машинам и пешеходам. Пройдя мимо сигарного магазина, она подошла к обитой красным двери «Ленивого королька». Бар был закрыт, дверь заперта; подойдя к окну, она принялась стучать в него монетой.

Через некоторое время из темноты нарисовалась фигура пожилого пузатого негра. Тафт Итон приложил руку к стеклу, проверяя, не треснуло ли оно, а потом открыл дверь.

– Где Туини? – спросила она.

– Здесь его нет.

– Так где же он?

– Дома. Да где угодно.

Мэри Энн попыталась проскочить внутрь, но он, захлопывая перед ней дверь, отрезал:

– Тебе сюда нельзя; ты несовершеннолетняя.

Она услышала, как защелкнулся дверной замок, помедлила в нерешительности и зашла в сигарный магазин. Протиснулась между мужчинами, толпившимися возле прилавка, к телефону-автомату. Не без труда удерживая в руках телефонную книгу, нашла номер и опустила в щель десятицентовую монетку.

Никто не ответил. Но, может быть, он спит. Придется зайти. Он был нужен ей прямо сейчас; она должна была его увидеть. Ей некуда было больше бежать.

Дом – большое трехэтажное здание с серыми каннелюрами, балконами и шпилями – возвышался посреди заросшего сорняком двора, полного битых бутылок и проржавевших консервных банок. Шторы на третьем этаже были задернуты и недвижимы – никаких признаков жизни.

Страх охватил ее, и она побежала по тропинке вдоль потрескавшихся цементных плит, мимо кипы газет, мимо кадок с усыхающими растениями у подножия лестницы. Она помчалась вверх, перепрыгивая через ступени и перехватывая балясины. Запыхавшись, добежала до конца пролета, повернула на следующий и тут почувствовала, как под ней провисла прогнившая доска, споткнулась о сломанную ступеньку и, цепляясь за перила, полетела носом вниз. Ударилась голенью о занозистую старую деревяшку, вскрикнула от боли и упала на раскрытые ладони. Щекой она уткнулась в пропитанную пылью паутину, прицепившуюся к рукаву ее зеленого вязаного костюма. Растревоженная паучья семейка поспешно убралась прочь. Мэри Энн поднялась на ноги и последние несколько ступенек тащилась, чертыхаясь и скуля, а по ее щекам катились слезы.

– Туини! – крикнула она. – Пусти меня!

Ответа не последовало. Издалека донесся звук клаксона. Да на молокозаводе на краю бедного района что-то громыхнуло так, что эхо разнеслось по всему городу.

В тумане слез она добралась до двери. Земля качалась и плыла у нее из-под ног; какое-то время она, прислонившись к двери, стояла с закрытыми глазами и старалась не упасть.

– Туини, – переводя дыхание, шептала она закрытой двери, – пусти меня, черт побери.