12

– Мисс Блэкетт, – сказал Жерар Этьенн, – у нас закрытое совещание. Нам необходимо обсудить некоторые конфиденциальные дела. Я сам буду вести записи. А вам нужно много документов распечатать, так что есть чем заняться.

Он выпроваживал ее вежливо, но в его голосе звучало презрение. Мисс Блэкетт вспыхнула и как-то быстро вздохнула, словно беззвучно охнула. Приготовленный блокнот выскользнул из ее пальцев, она с трудом нагнулась за ним, поднялась и направилась к двери, безуспешно пытаясь сохранить достоинство.

– Это любезно, по-вашему? – спросил Джеймс Де Уитт. – Блэки вела записи на совещаниях директоров более двадцати лет подряд. Она всегда здесь присутствовала.

– Зря тратила и свое время, и наше.

– Не нужно было намекать, что мы ей не доверяем, – заметила Франсес.

– Я не намекал. И ведь все равно, когда будем обсуждать происшествия в издательстве, она окажется в числе подозреваемых. Не вижу, почему к ней следует относиться иначе, чем к другим сотрудникам. У нее нет алиби ни для одного из инцидентов. А возможностей предостаточно.

– Так ведь и у меня тоже, – откликнулся Габриел Донтси. – Как у каждого из пятерых здесь присутствующих. И разве мы не достаточно времени потратили, обсуждая эти злобные шутки? Это нас ни к чему не приведет.

– Возможно. Прежде всего – важная новость. Гектор Сколлинг повысил предлагаемую за Инносент-Хаус сумму еще на триста тысяч фунтов. В целом – четыре с половиной миллиона. И впервые за все то время, что ведутся переговоры, он произнес слова «окончательное предложение». А раз сказав такое, он своих слов назад не берет. Это на целый миллион больше, чем, как я полагал, мы могли бы получить. Больше, чем дом стоит с коммерческой точки зрения, но недвижимость стоит всегда ровно столько, сколько кто-то готов за нее платить, а Гектору Сколлингу дом нравится. В конце концов, ведь вся его империя располагается в Доклендсе. Разница между домами, которые он строит здесь для сдачи внаем, и домом, где он собирается жить сам, огромная. Я предлагаю сегодня выразить наше согласие устно, а разработку деталей поручить нашим поверенным, с тем чтобы завершить сделку в течение месяца.

– Мне казалось, – вступился Джеймс Де Уитт, – что на прошлом заседании мы обсуждали эту проблему, но к окончательному решению не пришли. Думаю, если свериться с протоколом…

– Мне в этом нет надобности. Я руковожу компанией, опираясь вовсе не на то, что мисс Блэкетт сочтет нужным записать в протокол.

– Который, кстати говоря, вы пока так и не подписали.

– Совершенно верно. Предлагаю, чтобы в дальнейшем мы проводили наши заседания в менее формальной обстановке. Вы же всегда говорите, что наша компания – партнерство друзей и коллег и что это я настаиваю на утомительной процедуре и ненужном бюрократизме. Тогда зачем все эти формальности, повестка, протоколы, резолюции, если все сводится просто к ежемесячной встрече партнеров?

– Все сочли это полезным, – сказал Де Уитт. – И мне кажется, я, со своей стороны, никогда не утверждал, что все мы – друзья и коллеги.

Франсес Певерелл сидела абсолютно прямо, с побелевшим лицом.

– Вы не можете продать Инносент-Хаус, – сказала она.

Этьенн сидел, не глядя на нее, погруженный в свои записи.

– Я – могу. Мы можем, – ответил он. – Нам придется продать дом, если мы хотим, чтобы издательство выжило. Нельзя успешно вести издательское дело из венецианского дворца на Темзе.

– Моя семья вела его отсюда сто шестьдесят с лишним лет.

– Я сказал – успешно вести дело. Вашей семье не было необходимости в успехе – она почивала на своих частных доходах. Издательское дело во времена вашего дедушки даже не было занятием для джентльмена, для джентльмена это было всего лишь хобби. В наши дни издатель должен делать деньги и делать их успешно, иначе он потонет. Вы этого хотите? А я не предполагаю тонуть. Я предполагаю сделать «Певерелл пресс» доходным предприятием, а затем его расширить.

– Чтобы потом продать? – тихо спросил Габриел Донтси. – Заработать себе миллионы и выйти из дела?

Этьенн ему не ответил.

– Для начала я собираюсь избавиться от Сидни Бартрума. Он вполне компетентный бухгалтер, но нам нужно гораздо больше. Я предполагаю назначить финансового директора и поручить ему найти деньги и создать в издательстве соответствующую финансовую систему.

– У нас вполне надежная финансовая система, – сказал Де Уитт. – Аудиторы ни разу не предъявляли претензий. Сидни работает с нами уже девятнадцать лет. Он честный, добросовестный и усердный работник.

– Совершенно верно. Он именно такой, как вы говорите. Но не более того. Как я уже сказал, нам нужно гораздо больше. Например, мне нужно знать максимальную прибыль от каждой проданной книги при общих затратах на ее производство. Другие издательства обладают такой информацией. Как сможем мы отсечь не приносящих прибыли авторов, если мы не знаем их в лицо? Нам нужен кто-то, кто будет зарабатывать для нас деньги, а не только сообщать нам, как мы их потратили. Я сам знаю, как мы их потратили. Если все, что нам нужно, – это компетентный бухгалтер, я сам это буду делать. Я мог ожидать, что вы его поддержите, Джеймс. Он жалок, невзрачен и не так уж продуктивен. Естественно, это сразу же вызывает вашу симпатию. Вы непременно испытываете любовь и сочувствие к самым униженным. Вам следовало бы что-то сделать с этим вашим синдромом жалостливого сердца.

Джеймс покраснел, но сказал довольно спокойно:

– Мне не особенно по душе этот человек. Я вздрагиваю каждый раз, как он называет меня «мистер Де Уитт». Я предлагал, чтобы он звал меня просто Де Уитт или Джеймс, но он так смотрел на меня, будто я предлагал ему что-то неприличное. И все же он вполне компетентный бухгалтер и проработал у нас девятнадцать лет. Он знает фирму, знает нас, знает, как мы работаем.

– Как работали, Джеймс, как работали.

– Он всего год как женился, – сказала Франсес. – У них только что родился ребенок.

– Да какое все это имеет отношение к вопросу о том, подходит он для этой работы или нет?!

– Вы кого-то определенного имеете в виду? – спросил Де Уитт.

– Я просил Паттерсона Макинтоша из «охотников за головами»[55] назвать нам несколько фамилий.

– Придется выложить немало фунтов. «Охотники за головами» недешево стоят. Поразительно, что мы теперь не можем обойтись без «охотников за головами», чтобы нанять сотрудников, без экспертов по хронометражу рабочих операций, чтобы повысить производительность, и должны вызывать консультантов по менеджменту, чтобы нам объяснили, как лучше провести сокращение штатов, когда у нас духу не хватает сделать это самостоятельно. Вы встречали когда-нибудь хоть одного такого консультанта, который не советовал бы увольнять сотрудников? Да им платят за то, чтобы они такие советы давали, и они немалый куш за это получают.

Вмешалась Франсес:

– Советоваться по этому поводу нужно было с нами.

– Так с вами же и советуются.

– В таком случае нам следует прекратить этот разговор. Так не будет. Никто не собирается продавать Инносент-Хаус.

– Так будет. Будет, если хоть один из вас согласится на его продажу. Это все, что мне требуется. Ты забыла, сколько у меня акций, Фран. И дом этот не твой. Твоя семья продала его фирме в 1940 году, вспомни-ка. Ну ладно, согласен – его купили задешево, но скорее всего никто особенно не верил в то, что он долго протянет, ведь Ист-Энд так интенсивно бомбили. Он был застрахован на очень низкую сумму, а перенести его на другое место было все равно невозможно. Вбей себе наконец в голову, Фран, – это больше не фамильное гнездо Певереллов. Да и с чего это ты так волнуешься? Детей у тебя нет. Нет Певерелла, чтобы унаследовать этот дом.

Вспыхнувшая до корней волос Франсес поднялась было со стула, но Де Уитт тихо сказал ей:

– Не надо, Франсес. Не уходите. Нам всем следует обсудить этот вопрос.

– Здесь нечего обсуждать.

Наступившее молчание нарушил спокойный голос Габриела Донтси:

– А что, мои восемь с половиной процентов акций могут обеспечить издание моих стихов или нет?

– Мы, разумеется, продолжим издание ваших томов, Габриел. Какие-то книги нам придется по-прежнему издавать.

– Хочу надеяться, что публикация моих томов не станет слишком обременительной.

– Кроме всего прочего, продажа этой недвижимости потребует, чтобы вы освободили дом номер двенадцать. Сколлингу нужно все владение целиком – главное здание и прилегающие два особняка. Мне очень жаль.

– Но ведь я прожил в нем более десяти лет, к тому же за смехотворно низкую плату.

– Что ж, таков был ваш договор с Генри Певереллом, и вы были вправе взять то, что он вам дал. – Жерар помолчал немного и добавил: – Были вправе и продолжать брать. Но вы должны понять, – нельзя позволить таким вещам продолжаться.

– О да. Конечно, я понимаю. Нельзя позволить таким вещам продолжаться.

Этьенн заговорил снова, словно не слышал:

– Наступило время избавиться от Джорджа. Его надо было отправить на пенсию сто лет назад. Диспетчер у коммутатора – первый контакт посетителей с фирмой. Здесь нужна молодая, живая, привлекательная девушка, а не этот шестидесятивосьмилетний старик. Ему ведь шестьдесят восемь, да? И нечего говорить мне, что он проработал в издательстве двадцать два года. Я знаю, сколько лет он здесь проработал, в том-то и беда.

– Он ведь не только диспетчер у коммутатора, – сказала Франсес. – Он открывает двери издательства, проверяет систему охранной сигнализации, и он вообще мастер на все руки.

– А как же ему таким не быть? В этом доме вечно что-нибудь портится. Давно пора переехать в современный дом, с определенной целью построенный, работать в эффективно управляемом здании. А мы даже не начали использовать современную технику. Вы решили, что вы все тут ужасно современные, прямо-таки опасные новаторы, когда заменили несколько пишущих машинок компьютерами. Но у меня имеется еще одна хорошая новость. Есть шанс, что мы сможем переманить Себастиана Бичера от его теперешних издателей. Ему там вовсе не так уж хорошо.

– Но он ведь очень плохой писатель! – воскликнула Франсес. – И как человек ненамного лучше.

– Дело издателя – давать людям то, чего они хотят, а не выносить высокоморальные суждения.

– Такие аргументы вы могли бы приводить, если бы мы выпускали сигареты.

– Я приводил бы их и в том случае, если бы выпускал сигареты или даже виски.

– Аналогия не вполне верна, – возразил Де Уитт. – Вы могли бы утверждать, что пить полезно, если соблюдать меру. Но вы никогда не сможете утверждать, что плохой роман – это нечто иное, чем плохой роман.

– Плохой – для кого? И что вы имеете в виду под словом «плохой»? Бичер мощно выстраивает повествование, где действие развивается динамично, насыщает его смесью секса и насилия, а именно это сейчас явно требуется читателю. Кто мы такие, чтобы диктовать читателям, что для них хорошо, а что плохо? Да и, по правде говоря, разве не вы всегда утверждали, что важнее всего – заставить людей читать? Пусть начинают с дешевого романтического чтива, потом смогут перейти к романам Джейн Остен[56] или Джордж Элиот.[57] Впрочем, не вижу, зачем бы им переходить… к классикам, я хочу сказать. Это же ваши доводы, не мои. Что дурного в том, что люди читают дешевое чтиво, если это доставляет им удовольствие? На мой взгляд, это довольно высокомерно – утверждать, что массовая беллетристика хороша лишь тогда, когда ведет к более высоким вещам. Ну а то, о чем думаете вы с Габриелом, и есть более высокие вещи.

– Вы хотите сказать, – спросил Донтси, – что нам не следует выносить оценочные суждения? Мы делаем это каждый день на протяжении всей своей жизни.

– Я хочу сказать, что вам не следует делать их за других людей. Я хочу сказать, что я не должен делать их как публицист и издатель. В любом случае у меня имеется один неопровержимый аргумент: если мне не дозволено получать прибыль, издавая массовую продукцию, я не могу публиковать не столь массовую продукцию для тех, кого вы считаете разбирающимся в литературе меньшинством.

Теперь Франсес Певерелл повернулась к нему всем лицом. Щеки ее пылали, голос дрожал, она с трудом владела собой.

– Почему вы всегда говорите «я»? Все время – «я сделаю это, я опубликую то»! Может быть, вы и президент компании, но вы не издательство. Мы – издательство. Все пятеро. Коллективно. И сейчас мы собрались здесь не как Книжная комиссия. Это будет на следующей неделе. Сегодня мы собрались поговорить о будущем Инносент-Хауса.

– Именно это мы и обсуждаем. Я предлагаю принять предложение Сколлинга и приступить к переговорам.

– И куда вы предлагаете нам переехать?

– В офисные помещения в Доклендсе, у реки. Возможно, ниже по течению. Надо обсудить, будем ли мы их покупать или возьмем в долгосрочную аренду, но и то и другое вполне возможно. Цены сейчас низкие, как никогда. А Доклендс никогда не пользовался таким престижем, как сейчас. Теперь, когда доклендская узкоколейка заработала, а линию метро собираются тянуть дальше, к нам станет гораздо легче добираться. Катер будет не нужен.

– Выгнать Фреда после стольких лет? – спросила Франсес.

– Моя дорогая Франсес, Фред – речник высокой квалификации. Найти другую работу для него не проблема.

В разговор вступила Клаудиа:

– Все это слишком поспешно, Жерар. Я согласна, что Инносент-Хаус, видимо, рано или поздно придется продать. Но не будем решать этот вопрос сегодня. Занеси что-то на бумагу, несколько цифр, например. Рассмотрим проблему после того, как у нас будет время подумать.

– И потерять предложение?

– Думаешь, такое возможно? Брось, Жерар. Если Гектор Сколлинг хочет купить этот дом, он не станет отзывать свое предложение из-за того, что придется с недельку подождать ответа. Ну, прими его, если тебе так будет легче. Мы всегда сможем отказаться продавать дом, если передумаем.

– Я хотел выяснить про новый роман Эсме Карлинг, – сказал Де Уитт. – На прошлом заседании вы что-то говорили о предполагаемом отказе.

– Роман «Смерть на Райском острове»? Я уже отказался его принять. Я полагал, что мы об этом договорились.

– Нет, мы об этом не договорились, – спокойно и очень медленно произнес Де Уитт, словно обращаясь к разбаловавшемуся ребенку. – Мы очень коротко обсудили этот вопрос и отложили решение.

– Как и многие другие наши решения. Вы четверо напоминаете мне известное определение совещания – собрание людей, не торопящихся сменить приятность беседы на ответственность за поступок или трудное решение. Что-то вроде того. Вчера я поговорил с литагентом Эсме и сообщил ей эту новость. Подтвердил это письменно, в двух экземплярах – агенту и самой Карлинг. Я так понимаю, что ни один из вас не станет утверждать, что Карлинг – писательница хорошая или хотя бы дающая прибыль. Лично я предпочитаю то или другое, а лучше всего – и то и другое.

– Мы издавали книги и похуже, – сказал Де Уитт.

Этьенн повернулся к нему и произнес с нескрываемой издевкой:

– Бог знает почему вы ее поддерживаете, Джеймс! Вы же принципиально стоите за то, чтобы публиковать художественную литературу, номинантов на премию Букера, сентиментальные романчики для ублажения литературных мафиози. Пять минут назад вы упрекали меня за попытку опубликовать Себастиана Бичера. Вы же не станете утверждать, что «Смерть на Райском острове» повысит репутацию «Певерелл пресс»? Я вот что хочу сказать: я понимаю так, что вы сами не считаете этот роман достойным премии компании «Уайтбред»[58] в качестве «книги года». Между прочим, я с гораздо большей симпатией отнесся бы к вашим так называемым «букеровским книгам», если бы они хоть иногда попадали в Букеровский шорт-лист.[59]

Джеймс спокойно ответил:

– Возможно, наступило время нам с ней расстаться, с этим я согласен. Возражаю я не против результата, а против способа, каким вы этого результата добиваетесь. Если припоминаете, на прошлом заседании я предлагал, чтобы мы опубликовали новую книгу Эсме, а затем достаточно тактично сообщили бы автору, что закрываем серию популярного детектива.

– Вряд ли это прозвучало бы убедительно, – сказала Клаудиа. – Карлинг – единственный автор в этой серии.

Джеймс продолжал, обращаясь непосредственно к Жерару:

– Книга нуждается в тщательном редактировании, но Эсме примет правку, если это сделать тактично. Сюжет следует усилить, средняя часть слабовата. Но описание острова очень хорошо. И Карлинг прекрасно создает атмосферу нависшей угрозы. Характеристика персонажей здесь значительно лучше, чем в предыдущем романе. Мы ничего не потеряем на этой книге. Мы издавали Эсме тридцать лет. Это очень давняя связь. Мне хотелось бы, чтобы она закончилась доброжелательно и великодушно. Вот и все.

– Она уже закончилась, – ответил Жерар Этьенн. – К тому же мы – издательство, а не благотворительное заведение. Мне жаль, Джеймс, но Карлинг должна уйти.

– Вы могли бы дождаться совещания Книжной комиссии, – возразил Де Уитт.

– Я, возможно, и подождал бы, если бы ее литагент не позвонила. Карлинг срочно понадобилось узнать срок выхода книги и что мы предполагаем сделать, чтобы организовать ее презентацию. Презентацию! Тут больше подошли бы поминки! Не было смысла кривить душой. Я прямо сказал ее литагенту, что книга не соответствует уровню и мы не собираемся ее публиковать. Вчера я письменно подтвердил это решение.

– Она плохо это воспримет.

– Разумеется, она плохо это воспримет. Писатели всегда плохо воспринимают отказ. Они считают его равным детоубийству.

– А что у нас с ее уже опубликованными книгами?

– А вот тут мы еще можем сделать кое-какие деньги.

Неожиданно снова заговорила Франсес Певерелл:

– Джеймс прав. Мы договорились обсудить этот вопрос снова. У вас не было абсолютно никаких полномочий говорить с Эсме Карлинг или с ее агентом – Велмой Питт-Каули. Мы вполне могли бы издать ее новый роман, а потом мягко сообщить ей, что это – в последний раз. Габриел, вы ведь согласны? Вы ведь тоже думаете, что нам следует принять «Смерть на Райском острове»?

Все четверо компаньонов смотрели на Донтси в ожидании того, что он скажет, словно он представлял здесь последнюю инстанцию – апелляционный суд. Старик сидел, погрузившись в бумаги, но теперь поднял голову и улыбнулся Франсес:

– Я не думаю, что это смягчило бы удар, а вы? Ведь отвергают не автора. Отвергают книгу. Если мы опубликуем этот ее новый роман, она преподнесет нам следующий, и перед нами встанет та же проблема. Жерар действовал поспешно и, как мне представляется, не особенно деликатно, но я думаю, что решение было правильным. Роман либо стоит печатать, либо нет.

– Рад, что мы хоть что-то уладили. – Этьенн принялся складывать бумаги.

– Если только вы понимаете, что это единственное, что мы уладили, – откликнулся Де Уитт. – Больше никаких переговоров о продаже Инносент-Хауса до тех пор, пока мы не проведем очередное совещание и вы не представите нам необходимые цифры и полный бизнес-план.

– Вы получили бизнес-план. Я представил его вам месяц назад.

– Этот план нам непонятен. Мы встречаемся через неделю. Было бы полезно, если бы вы раздали нам материалы днем раньше. И нам нужны альтернативные предложения. Один план на случай продажи Инносент-Хауса, другой – если продавать дом не станем.

– Второй представить легко, – сказал Этьенн. – Либо мы договариваемся со Сколлингом, либо объявляем себя банкротами. А Сколлинг не из терпеливых.

– Успокой его обещанием, – посоветовала Клаудиа. – Скажи ему: если мы решим продавать дом, он получит право первого выбора.

Этьенн улыбнулся:

– Ну уж нет. Не думаю, что мог бы дать ему такого рода обещание. Как только всем станет известно, что он проявляет интерес к этому дому, мы сможем набавить еще тысяч пятьдесят. Не очень уверен, что получится, но как знать? Я слышал, что Музей Грейфрайерз ищет помещение, чтобы разместить свою коллекцию картин на морские темы.

– Мы не собираемся продавать Инносент-Хаус, – заявила Франсес Певерелл. – Ни Гектору Сколлингу, ни кому бы то ни было еще. Только через мой труп. Или – ваш.

13

В секретарской комнате Мэнди Прайс подняла голову, когда вошла Блэки, и увидела, как та с пылающим лицом прошла к своему столу, села за компьютер и застучала по клавишам. Минуту спустя ее любопытство одержало верх над сдержанностью, и Мэнди спросила:

– Что случилось? Я думала, вы всегда ведете записи на совещаниях директоров.

Голос Блэки звучал странно: он был хриплым и в то же время в нем была слабая нотка мстительного удовлетворения.

– Больше не веду, по всей видимости.

Бедная старая корова, подумала Мэнди, выперли все-таки! И снова спросила:

– А что такого секретного? Чем они там у себя занимаются?

– Занимаются? – Пальцы Блэки, беспокойно бегавшие по клавишам, замерли. – Губят нашу фирму, вот чем они там занимаются. Выметают, как мусор, все, ради чего мистер Певерелл работал, что любил, что отстаивал больше тридцати лет. Строят планы, как продать Инносент-Хаус. А мистер Певерелл так его любил. Дом принадлежал их семье целых сто шестьдесят лет, даже больше. Инносент-Хаус и есть «Певерелл пресс». Не будет одного – не будет и другого. Мистер Жерар планировал избавиться от дома, еще когда старший мистер Этьенн уходил в отставку. А теперь, когда он стал главным, никто его не остановит. Мисс Франсес это вовсе не по душе, только ведь она в него влюблена, да и вообще на нее никто особого внимания не обращает. Мисс Клаудиа – она его сестра. Мистер Де Уитт… У этого духу не хватит его остановить. Ни у кого не хватит. Мистер Донтси мог бы, только он уже старый и теперь ему все равно. Никто из них не устоит перед мистером Жераром. А он знает, что я думаю. Потому и не хотел, чтоб я там была. Он знает – я не согласна. Знает – я бы его остановила, если бы могла.

Мэнди видела – в глазах Блэки стояли слезы, но это были слезы гнева. Смутившись, от всей души желая утешить, но с огорчением понимая, что чуть погодя Блэки пожалеет о своей невольной откровенности, она сказала:

– Он иногда ведет себя просто как подонок. Я заметила, как он с вами обращается. Почему бы вам не уйти самой? Попробуйте немного поработать в качестве временной. Заберите свои документы и сообщите ему, куда ему следует засунуть эту работу.

Блэки, делая героические усилия, чтобы успокоиться, попыталась снова обрести чувство собственного достоинства:

– Не смешите меня, Мэнди. Я не собираюсь увольняться. Я здесь старший личный секретарь и помощник, а не какая-то временная. Никогда временной не была. И не буду.

– Ну, есть должности и похуже временного сотрудника. Тогда как насчет чашечки кофе? Я могла бы приготовить прямо сейчас, какой смысл ждать? А к нему пару ломтиков шоколадного печенья – поспособствовать пищеварению?

– Ну хорошо. Только не трать время, сплетничая с миссис Демери. Мне надо, чтобы ты кое-что скопировала, когда закончишь печатать письма. И, Мэнди, учти: то, что я тебе сказала, – закрытая информация. Я говорила с тобой немного более откровенно, чем следовало бы, и хочу, чтобы за стены нашей комнаты это не вышло.

Ну да, как же, подумала Мэнди. Что же, мисс Блэкетт не знает, что все издательство только и гудит об этом? Но ответила:

– Я умею держать язык за зубами. Не моего ума дело, верно ведь? Меня тут уже не будет, когда вы переезжать станете.

Едва она поднялась со стула, как телефон на ее столе зазвонил и она услышала взволнованный голос Джорджа; однако тон у него был заговорщический, так что она с трудом разбирала, что он говорит.

– Мэнди, ты не знаешь, где мисс Фицджеральд? Я не могу вызвать мисс Блэкетт с совещания, а у меня тут миссис Карлинг. Она требует мистера Жерара, и я не уверен, что смогу удерживать ее здесь еще какое-то время.

– Все в порядке. Мисс Блэкетт сейчас здесь. – Она передала Блэки трубку. – Это Джордж. Миссис Карлинг в приемной и скандалит, требуя мистера Жерара.

– Это невозможно.

Блэки взяла трубку, но прежде чем успела ответить, дверь распахнулась, и миссис Карлинг ворвалась в комнату, отшвырнула с дороги Мэнди и ринулась прямо в кабинет директора. Мгновенно вернувшись оттуда, она гневно обратилась к ним обеим:

– Ну так где же он? Где Жерар Этьенн?

Блэки, пытаясь сохранить невозмутимый вид, раскрыла настольный календарь.

– Мне кажется, вы не договаривались с ним о встрече, миссис Карлинг?

– Разумеется, я не договаривалась с ним об этой чертовой встрече. После тридцати лет работы в издательстве мне не надо договариваться о встрече с моим издателем. Я не какой-нибудь жулик, желающий всучить ему место для рекламы. Где он?

– Он совещается с компаньонами, миссис Карлинг.

– Я полагала, они заседают только в первый четверг месяца?

– Мистер Жерар перенес заседание на сегодня.

– Тогда им придется это заседание прервать. Они, видимо, в конференц-зале?

Миссис Карлинг решительно направилась к двери, но Блэки оказалась проворнее. Она проскользнула мимо писательницы и встала перед ней спиной к двери.

– Вы не можете пойти туда, миссис Карлинг. Совещания директоров никто никогда не прерывает. У меня строгие указания задерживать даже срочные телефонные звонки.

– В таком случае я буду ждать, пока они закончат.

Блэки, все еще охраняющая дверь, обнаружила, что ее рабочее кресло прочно занято, но присутствия духа не утратила:

– Мне неизвестно, когда это произойдет. Они могут послать на кухню за сандвичами. И разве вы не должны сегодня после полудня участвовать в подписании книг в Кембридже? Я сообщу мистеру Жерару, что вы заходили, и он, несомненно, свяжется с вами в первую же свободную минуту.

Утренняя неприятность, желание восстановить свой авторитет в глазах Мэнди сделали ее тон более властным, чем того требовал обычный такт, но и при этом ярость, звучавшая в ответе, их поразила. Миссис Карлинг вскочила с кресла с такой быстротой, что оно закрутилось, и встала так, что ее лицо чуть ли не касалось лица Блэки. Она была на целых три дюйма ниже ростом, но Мэнди казалось, что из-за этого она выглядит нисколько не менее устрашающе. Мышцы на вытянувшейся шее напряглись, как канаты, поднятые вверх глаза сверкали, а под крючковатым носом маленький злобный рот превратился в красную расщелину, источающую яд.

– В первую же свободную минуту?! Ах ты безмозглая сука! Занесшаяся самовлюбленная идиотка! С кем, по-твоему, ты разговариваешь? Только благодаря моему таланту ты получаешь зарплату последние двадцать с лишним лет, не забывай об этом! Тебе давно пора было понять, как мало ты значишь для этого издательства. Только потому, что ты работала на мистера Певерелла и он тебя терпел, и баловал, и давал почувствовать, что ты нужна, ты позволяешь себе задирать нос перед теми, кто был связан с «Певерелл пресс», когда ты еще мокроносой девчонкой бегала в школу.