Когда яхта шейха «хлебнула» воды, они тут же подняли британский флаг. Мораль: большинство из тех, кто воюет, воевать вовсе не хочет и ждет только повода, чтобы побыстрее сдаться. Вот почему в военной истории так много рассказов о подвигах и героизме — потому что их очень мало, подвигов и героизма.

Одли поднимается на борт. Его встречает сам Бруно, который совсем не похож на злобного и опасного психопата, хотя, как я понимаю, тем они и опасны, злобные, невменяемые психопаты. И он совсем не похож на крутого морского волка. Он мне напомнил одного моего знакомого хормейстера, ужасно нудного дядьку, который каждые полтора года объявлял о приходе Мессии. У него седые кудрявые волосы, и пуловер на нем — кошмарный.

— А где Томмо? — спрашивает он, сияя улыбкой.

— Кто?

— Ну, он поехал тебя забрать.

— А-а, этот товарищ. Он сказал, что он всё — домой.

Бруно багровеет. Словно какая-то экзотическая ящерица в процессе ухаживания в брачный сезон. От улыбки до злости — за две секунды. Я в жизни такого не видела: чтобы лицо у человека стало по-настоящему багровым. Малоприятное зрелище.

— Найди его, — кричит он, обращаясь к кому-то из матросов-малайцев. — Найди его и скажи, что он уволен. Скажи ему, что я уволил его вчера. Нет, скажи, что он вообще у меня не работал. — Малаец прыгает в катер, с каким-то даже подозрительным воодушевлением — я это вижу, даже при таком низком качестве картинки.

— У вас один катер? — интересуется Одли.

— Нет. У меня их четыре. Соберешься погружаться, выбирай любой. — Лицо у Бруно резко бледнеет и только на скулах остаются два красных пятна.

— Отлично.

— И если тебе вдруг захочется поиграть в теннис, у нас есть корт. Единственный теннисный корт на тысячу миль вокруг. И единственный боулинг — на две тысячи миль.

«Универсальный», насколько я вижу, пребывает в полном упадке. Все очень запущено. Матросы прячутся по углам, где тенек, и горестно смотрят на Одли, как бы в безмолвной мольбе, чтобы их пристрелили. Повсюду — какие-то ящики и коробки.

— Наверное, все это великолепие обошлось тебе очень недешево, — замечает Одли.

— У меня были средства.

— Я слышал, тебе его мама купила.

Да уж, дипломат из Одли — никакой.

— Не хочешь чего-нибудь выпить? — Бруно открывает банку кока-колы, переливает ее содержимое в стакан и отдает стакан Одли.

— А другого чего-нибудь нет? — спрашивает Одли.

— Нет. Чипсы будешь?

— С ароматом жареного страуса? Я таких еще не пробовал.

— Их уже не выпускают. Сняли с производства четыре года назад. У меня есть еще несколько ящиков. Но это уже последние.

Одли резко прекращает жевать.

— Слушай, Бруно, а как ты вообще додумался до этой затеи с авианосцем?

— Я работал в бюро ритуальных услуг. Мне удалось скопить денег, и я подумал, а не купить ли мне авианосец. Когда живешь на корабле, в этом есть свои плюсы. Например, можно годами не сходить на сушу.

— А почему ты не хочешь на сушу?

— Хочу посмотреть, на что это похоже, когда сходишь с ума.

— И как ощущения?

— Неприятные. По-настоящему неприятные.

— Тогда зачем ты все это затеял?

— Потому что мне так захотелось. Я знал одного человека, который хотел, чтобы его публично казнили. Неужели тебе никогда не хотелось сделать что-то такое, что все остальные сочтут полным идиотизмом?

Одли отпивает колы.

— И что еще хорошо в море: можно делать, что хочешь.

Одли отпивает колы.

— Кстати, ты не сказал мне спасибо за колу. Смертным следует быть осторожнее. Знаешь историю про Вечного Человека?

— Нет.

— Это местная легенда. Большой Вождь умер и отправился на Небеса, повидаться с Тем, Кто Сидит Наверху. «Тебе повезло, — объявил он сразу, как только пришел. — Я самый лучший из всех людей, кто когда-либо поднимался на небо». «Ты прав, — сказал Тот, Кто Сидит Наверху. — Ты самый лучший из всех, кто тут был, есть и будет. Так что ты нужен нам весь. Иди забери свое тело и возвращайся обратно к нам». Большой Вождь вернулся на землю, забрал свое тело и поднялся обратно на небо. И вот он стучится в небесную дверь. «Я пришел, — говорит. — Открывайте». «Нет, нет, — говорит Тот, Кто Сидит Наверху. — Мы тебя впустим, когда ты придешь целиком». «Но я уже целиком», — говорит Большой Вождь. «Нет, ты должен собрать каждый свой волосок, каждый обрезанный ноготь, каждую чешуйку кожи, каждую капельку слюны». «Но на это уйдет целая вечность», — говорит Большой Вождь. «Вот и не теряй драгоценное время», — говорит Тот, Кто Сидит Наверху. Так что Вечному Человеку пришлось возвратиться на землю, чтобы собрать всю свою перхоть, и понятно, что он разозлился. Ему по-прежнему хочется на небеса, так что он вымещает злость только на нехороших людях. Он испытывает людей, и если они не проходят этого испытания, он их наказывает. Как правило, убивает на месте.

— Спасибо за колу. А ужин будет? — спрашивает Одли.

— Еще чипсов хочешь?

— А рыбы у тебя нет?

— Я рыбу не ем.

— Почему?

— Цигуатоксин. Паразиты. Я тебе расскажу про паразитов. А если не паразиты, тогда загрязнение воды. Ты не поверишь. Я даже в правительство написал. Ну, насчет загрязнения. Сейчас я тебе покажу письмо. — Бруно исчезает минут на пять. Я никак не пойму, то ли Одли доволен, что Бруно ушел, то ли нет. Бруно возвращается с целой пачкой листов.

— Ага, понятно, — говорит Одли, бегло просмотрев письма.

— Ты же ничего не прочел.

— Общий смысл я уловил.

— Нет, ты прочти их внимательно. — Бруно опять багровеет.

Пару минут Одли делает вид, что читает. Мы уже поняли, что Бруно лучше не злить.

— Да, вот это я называю хорошей прозой, — говорит Одли, — Кстати, я как раз и хотел поговорить о письме.

— И какое из этих писем тебе больше всего понравилось? — спрашивает Бруно.

— Э… первое.

— Одли, ты не обидчивый человек?

— Нет, не обидчивый.

— Ну, тогда я скажу, что ты просто тупой идиот. В первом письме все совершенно не так, как надо.

— Да, пожалуй, ты прав. Так вот, про письмо…

— Прочитай их внимательно, — говорит Бруно и достает пистолет.

— Ну вот, — обреченно вздыхает Одли. — Этого я и боялся.

Писем у Бруно немало. Жалобы в авиакомпании, что они не привлекают на Чуук нормальных дайверов, а если и привлекают, то крайне мало. Жалобы в управление порта — на мелкие рыболовецкие суденышки, которые постоянно бьются об «Универсального». Жалобы в дирекцию компаний — производителей картофельных чипсов, что они перестали производить некоторые сорта с его любимыми ароматами. Жалобы в правительства разных стран, что их неумелая политика плохо влияет на развитие туризма в Тихом океане. Жалобы в почтовые управления тех же стран, что его письма с жалобами явно не доходят до адресатов, потому что ответов он не получает.

— Лучше тебе отключиться, а то батарейки не хватит, — говорю я. — Я в тебя верю, Одли. И скажи ему, что твои друзья знают, куда ты поехал.

— Спасибо, я тут замечательно провожу время. Давно я так не развлекался. А в Англии люди ложатся спать. Подумать только.

Одли отключается. Я нахожу номер полицейского управления в Чууке и звоню туда, но там не берут трубку. Мне не очень приятно оставлять Одли в компании вооруженного, злобного и опасного психопата, но я все равно не смогу ничего сделать — разве что предложить ему крупное денежное вливание. В свою защиту могу сказать, что спала я плохо.

Одли выходит на связь.

— Алло?

Судя по голосу, у него все в порядке. Бруно лежит связанный, и даже при таком низком качестве изображения мне видно, что у него подбиты оба глаза. Кто-то из членов команды вроде бы писает на него. Он застегивает ширинку, отходит в сторонку, а на его место встает другой. Да, точно. Этот второй тоже писает на Бруно, причем прицельно.

— Что там у вас происходит?

— Может быть, я не такой крутой, как мой папа. Или как брат. Или как Роберто. Может быть, я не такой крутой, как мне бы хотелось, но по сравнению с некоторыми… скажем, со школьными учителями, флейтистами, флористами, парикмахерами и, скажем, сотрудниками бюро ритуальных услуг… я действительно крут и неслаб.

— И как тебе удалось отобрать у него пистолет?

— С помощью грубой лести. Я сказал, что его использование запятых — само по себе гениально, и попросил почитать еще что-нибудь из его писем. Я стал ему лучшим другом: мы с ним выпили не одну банку колы и съели не один пакет чипсов. Он отложил пистолет, и вот тут я его и ударил. Может быть, он и опасный злобный психопат, но он далеко не крутой опасный злобный психопат. Что хорошо в море, можно делать, что хочешь. Хотя тут тоже есть свои недостатки: каждый может делать, что хочет.

— А что там с нашим письмом?

— Пока ничего. Но у нас тут на борту — еще пара тысяч коробок с колой и чипсами, так что Бруно нам, может быть, и пригодится.

— Прошу прощения, — говорит Одли. Он говорит прямо в камеру, и я вижу, что он хорошо загорел. — Я его не нашел. По-моему, его вообще здесь не было. Похоже, тебя наеба… э-э-э… ввели в заблуждение.

Да, как-то все это грустно. Что там было, в письме Уолтера, и почему он оставил письмо у Бруно? Насколько я знаю Уолтера, в письме могло быть что угодно — вплоть до фотки его голой задницы.

— Ладно, ты сделал, что мог. Никто не справился бы лучше. — Одли заслужил похвалу. — Я только не понимаю, почему Уолтер доверил письмо такому ненадежному человеку.

— Я не думаю, что Бруно об этом знает. С ним вообще невозможно разговаривать. Все равно что пытаться заставить воду течь вверх по холму.

Делать особенно нечего, и Одли возвращается в бар. Я остаюсь с ним, потому что мне тоже делать особенно нечего. Чуук — это такое место, где каждый придумывает для себя развлечения сам. Кангичи спрашивает у Одли, как прошла его встреча с Бруно.

— Меня испытали, как говорят у вас в Чууке.

— Кто говорит?

— Ну, эта ваша легенда про Вечного Человека.

— Какая легенда? — Кангичи ни разу ее не слышал. Оск снова рассказывает о своей тяжкой доле. Там есть еще какой-то австралиец, который меня пугает — даже при таком низком качестве картинки. У него очень самоуверенный вид, какой обычно бывает у психов. Он много ездит по миру, по всяким «местам отдаленным» типа Соломоновых островов. Меня это не удивляет. Потому что он явно из тех людей, у кого дома под половицами можно найти… нет, туда лучше вообще не заглядывать.

— Преуспевающему человеку нужна своя свита из подхалимов и шлюх, — говорит он. Причем он не шутит. Однако поблизости не наблюдается никакой свиты: ни подхалимов, ни шлюх.

— Держись подальше от этого австралийца, — говорю я Одли.

Ловец невидимок-пигмеев уныло глядит в свою кружку с пивом. Как я понимаю, он весь в тяжких раздумьях, что делать дальше: невидимые пигмеи упорно не ловятся, и ему очень хочется домой — но, с другой стороны, домой очень не хочется. Сейчас он исследователь, пусть даже кое-кто из друзей и считает его придурком; но когда он вернется ни с чем, его объявят придурком уже официально. Мне становится скучно, и я уже собираюсь отключаться, и тут австралиец предлагает, чтобы каждый из присутствующих рассказал о своем самом плохом поступке. Я почему-то не сомневаюсь, что он и раньше проделывал этот фокус, но мне интересно послушать, что будет дальше. Однако после двух-трех достаточно блеклых рассказов о человеческой низости я все-таки отключаюсь и иду заварить себе чай.

Подключаюсь позднее. Теперь там у них появился какой-то француз. Я могла бы поклясться, что это Влан. Волос чуть меньше, жирку чуть больше. Но все то же неиссякаемое бахвальство. Его история, как и история Оска, связана с невоздержанностью и расточительством.

— Эту историю мне рассказал один парень, бездомный. Однажды он шел по улице, весь такой бедный-несчастный, как вдруг рядом остановилась машина, и водитель бросил ему конверт. «Это тебе», — сказал он и уехал. Этот парень, который бездомный, отнесся к конверту весьма подозрительно, потому что бездомных обычно не любят, и открыл его осторожно, ожидая какой-нибудь гадости. Но нет. В конверте были деньги. Много денег. Годовая зарплата рабочего. На эти деньги он мог бы купить себе новую одежду, снять квартиру на год и весь год нормально питаться. Но что он сделал? Вечером в пятницу он вселился в самый дорогой отель и принялся опустошать мини-бар. До утра понедельника, когда он выписался из отеля, он успел оприходовать всех горничных и двух блондинок-латвиек из скорой секс-помощи. В связи с чем возникает вопрос; что это было — chef-d'oeuvre [шедевр, образцовое произведение (фр.)] школы непробиваемого раздолбайства или великий carpe diem [лови момент, лови день; пользуйся моментом; не теряй возможность (лат.) Выражение принадлежит Горацию, «Оды».].

Мнения были самые разные, но в основном все сошлись на том, что этому парню следовало проявить благоразумие и предусмотрительно разделить деньги: половину — на радости жизни, половину — на хлеб насущный. Одни обозвал его полным придурком, а охотник за пигмеями-невидимками высказался в том смысле, что человек вправе потратить деньги, на что ему хочется.

Но, разумеется, француза не интересовало чье-либо мнение.

— Нет, вы все не правы. Ответ будет такой: мы не знаем.

— Подожди, — говорит Одли и обращается к австралийцу: — Ты еще не рассказал о своем самом плохом поступке.

Почему я не удивлена?

— Ну хорошо, — говорит австралиец. — До этого вечера мой самый-самый плохой поступок — как я заставил одну девчонку надеть на голову бумажный мешок, прежде чем я ее трахнул. Не знаю, как вас, а меня красивые женщины не привлекают. Я люблю настоящих уродин. На других у меня не встает. Чтобы у меня встало, девчонка должна быть такой кикиморой, чтобы я сразу сказал себе: «Блин, у тебя же не встанет на эту страшилу», — и вот тогда я возбуждаюсь. В общем, я подцепил эту моржиху, и ей ужасно хотелось потрахаться, и мне тоже, честно сказать, но мне хотелось убедиться, что она готова на все, лишь бы ей засадили, и я ей сказал, что я ее трахну, только если она наденет на голову бумажный мешок.

Он врет. Это не самый плохой из его поступков.

Он делал вещи гораздо хуже.

— Ты сказал «до этого вечера». А что было сегодня вечером?

— Пока еще не было, но сейчас будет, — говорит австралиец, достает пистолет и пихает его Одли в рот. — Мой самый-самый плохой поступок — как я пристрелил человека по имени Одли.

Он выжидает пару секунд, потом вынимает пистолет изо рта Одли, убирает его в карман и смеется. Я жду, что Одли его ударит.

Когда Одли уходит, австралиец кричит ему вслед:

— Ты что, шуток не понимаешь?

Одли выходит в ночь. Качество картинки — на удивление хорошее, особенно если учесть, что при дневном свете все обычно расплывается.

— Ты в порядке?

— Ага, — отвечает Одли, но как-то неубедительно. Я ничем не могу помочь, но я решаю остаться с ним.

Он идет обратно в отель, и я вновь вижу тот памятник и говорю — больше для поддержания разговора:

— Не видишь, чей это памятник?

— Нет, — говорит Одли, — слишком темно.

— Ладно, бог с ним, — говорю. — Сегодня ты хорошо справился. Сейчас я уже отключаюсь.

— Да, — говорит Одли. — Сегодня я сделал все правильно. Я давно уже никого не бил в баре. В последний раз, когда я кого-то бил, все получилось неправильно.

— А что было?

— Я сидел в пабе, упиваясь жалостью к себе. Работы у меня не было, подруги — тоже, мне было пакостно и одиноко, и я думал об одной девочке… мы с ней в школе учились… очень красивая была девочка, и я так никогда и не решился пригласить на свидание. Такая красивая девочка есть в каждой школе. Я промучился несколько лет и все никак не решался к ней подойти, и вот однажды, после уроков, она пошла домой той же дорогой, какой обычно ходил я. На улице не было никого: подходи, приглашай — никто не мешает. И я подошел. И пригласил. Вернее, хотел пригласить. Я открыл рот, но у меня вдруг пропал голос. Она прошла мимо, а я так и остался стоять с открытым ртом. На следующий день я попробовал еще раз. Опять открыл рот, и опять — ничего. Я не трясся, не нервничал, мы с ней душевно так поболтали, но каждый раз, когда я пытался пригласить ее на свидание, у меня пропадал голос. Вот так оно и не склалось.

— В общем, сижу я в пабе, и мне себя жалко, и тут вижу этого дядьку… банкир, наверное, какой-нибудь. В дорогом стильном костюме. Сидит, смеется с двумя девицами и все поглядывает на меня. Наверное, думает: вот типичный законченный неудачник со своей полупинтой. Я смотрю на него в упор, но он отводит глаза. Я сижу, тихо злюсь. Думаю про себя: вот ведь козел в дорогом костюмчике, да еще двух девиц подцепил. В общем, встаю и иду к нему. Ну не могу я спокойно пить пиво, когда этот урод на меня так смотрит. Стыдно признаться, но я начал с этой сверхостроумной фразы: «Ну и чего ты таращишься?», — прежде чем выдать ему люлей. Помню, разбил ему нос и губу.

— Как-то ты слишком уж остро отреагировал.

— Да, я и сам это понял, когда он пробулькал, глотая кровь: «Одли, это ты?» Оказалось, что это брат той красивой девочки. Он тоже был безработным, а костюм взял на время у друга, чтобы пойти на собеседование по работе, а эти две девочки поили его пивом, чтобы немного его подбодрить, потому что его девушка его бросила. Он смотрел на меня, потому что он вроде как меня узнал, но не был уверен, что это я. И еще он сказал, что его сестра, та красивая девочка, спрашивала обо мне буквально на днях.

— Наверное, он после этого не захотел с тобой разговаривать.

— Вовсе нет. И это хуже всего. Он даже не злился. «Ладно, Одли, такое может случиться с каждым». У него все лицо было в крови, костюм безнадежно испорчен. А я получил приглашение в гости, на ужин. К этой самой красивой девочке. «Ты не волнуйся, Одли. Я ей скажу, что меня попытались ограбить, а ты меня спас». Но что меня действительно огорчило, что назавтра она уезжала в Австралию. Насовсем. Но я подумал: один вечер — это все-таки лучше, чем вообще ничего. За один вечер можно успеть сделать многое. Я мечтал о ней столько лет… Ладно, завтра она уедет, но у нас будет хотя бы одна ночь. Ты же понимаешь, что это значит, когда женщина приглашает тебя на ужин к себе домой.

— Что тебе незачем беспокоиться, как потом добираться домой.

— Да. Но мне следовало догадаться, что весь вечер пойдет насмарку, когда я увидел полицейские вертолеты.

— Полицейские вертолеты?

— Я уже подходил к ее дому. Помню, я еще подумал: как-то все это странно. Она жила на окраине Санк-Айленда, в тихом районе, где и машин-то полицейских практически не бывает, не говоря уже о вертолетах. Я подхожу ближе и вижу, что вертолеты висят чуть ли не над ее домом. Проезжая часть была перегорожена, и там было полно полицейских. Мне сказали, чтобы я шел себе восвояси, потому что они тут пытаются задержать вооруженных грабителей. «Да, офицер», — сказал я и пошел огородами, напрямик через поле. Мне было плевать на каких-то там вооруженных грабителей. Хотя потом я об этом очень пожалел: когда ярдах в ста от ее дома кто-то засунул мне в рот ствол пистолета и затащил меня в дом.

— Да, теперь мне понятно, что ты имел в виду, когда говорил про заведенный порядок вещей.

— Вот-вот. Так что я провел эту ночь в компании трех вооруженных грабителей, у которых сорвался налет на китайский ресторан. Я не знаю, как это происходит у женщин… насколько их мысли сосредоточены на отдельных конкретных частях человеческой анатомии… но я столько лет думал об этой сладенькой дырочке… в общем, у меня был такой стояк, что мне даже ходить было больно. Это была худшая ночь в моей жизни. Ну, за исключением Югославии.

— И что, они сдались полиции?

— Нет. Они сдались мне. На следующий день. Но мне это было уже без надобности. Я проболтал с ними всю ночь, пытался быть компанейским и дружелюбным. В частности, упомянул, что моего брата назвали вроде как в честь того самого китайского ресторана, который они ограбили.

— Скаргилла?

— Нет, не Скаргилла. Колд Харда. Мой отец как-то пришел в этот ресторан и разговорился с хозяином о благоприятном воздействии имен и названий. Это было как раз накануне рождения брата. У нас никогда не было денег, и отец назвал брата Колд Хард Кэш [Имя Колд Хард Кэш пишется по-английски Kold Hard Kash и созвучно cold hard cash — «хорошие деньги, чистоган, много-много наличности». Также это имя можно интерпретировать как «крутой парень».]. Ну, вроде как «при деньгах», только пишется по-другому.

— И что, сработало?

— Ну, на две трети. Деньги, слава, всеобщее восхищение — это действительно очень важно. Но не так важно, как кажется. Если у тебя больше денег, чем у меня, если ты изобрел лекарство от какой-нибудь жуткой смертельной болезни, если тысячи, миллионы женщин мечтают о том, чтобы с тобой переспать, если ты свободно говоришь на пяти языках, мне, может быть, будет завидно — даже очень завидно, — но на самом деле это не главное. Если мы будем драться, кто кого победит? Вот что главное. Говорить можно разное, но в глубине души каждый мужик мечтает, чтобы он вошел в бар, и все сразу усрались от страха. Не надо мной восхищаться. Не надо меня уважать. Меня надо бояться. И Колд Хард Кэш был из таких. Когда он входил в бар, все, кто там был, чуть ли не из окон выскакивали, лишь бы не попадаться ему на пути.

В общем, я сказал этим троим дебилам, что моего брата зовут Колд Хард Кэш. Я совсем не хотел их пугать, просто к слову пришлось. А они чуть в штаны не наделали. Извинялись передо мной хором — минут двадцать без продыху. Они отдали мне деньги, которые украли в ресторане. «Хочешь дать нам по морде?» — спрашивали они. Они меня умоляли: «Пожалуйста, дай нам по морде. Каждому. По два раза„ или «Если хочешь нас пнуть, мы не против“.

— А что твой брат делал с людьми, что его так боялись?

— Да ничего он не делал. Вот что самое интересное. Ему и не надо было ничего делать. Он просто наводил ужас. Честно признаюсь, одно время я просто мечтал быть таким же крутым: чтобы вот так войти в бар, и все разбегались. Но я никогда не хотел быть таким, как Колд Хард.

Я не думала, что Одли проявится следующим утром, потому что ему надо ехать в аэропорт. Но он выходит на связь.

— Я посмотрел, что там за памятник.

— И что там за памятник?

— Надпись почти вся стерлась. Я разобрал только имя. Ротгер чего-то там.