29 апреля 1992 года, среда

На Гоголях было спокойно. Как обычно, царило разделение по статусу и интересам. На боковой лавочке у льва кисла дринч-команда, у подножия памятника Гоголю вдумчиво молчала пионерия. На лавке напротив сидели умеренно выпивающие олдовые – кажется, Хоббит, Шерхан, Шериф, Князь. На соседней грелось на солнышке мое безбашенное поколение. У ограды с загадочными лицами, делая вид, что они просто кусты, курили траву Лик и Питон. Дымсон ссал сверху на проезжую часть. Поздоровавшись с теми, кого знал, я присел к своим. Глотнул портвейна, поинтересовался, не собирается ли кто в Таллин на маевку. Уже попрощавшись со всеми, собрался было отчаливать, как вдруг Золотая Рыбка тихонечко пискнул:

– Мамочки!

От «Арбатской», со стороны Генштаба, приближались человек двадцать люберов. Они почти маршировали; широкие клетчатые штаны и одинаковые звериные лица наводили ужас даже на расстоянии ста метров. И шли они явно к нам.

Стоявший у перехода милиционер бочком-бочком удалился в переулок.

Пионерия испарилась мгновенно. Не убежала даже, а именно испарилась, оставив на граните влажные следы. Молодежь, подхватив пожитки, тоже рванула вниз по бульвару. Дринч-команда попыталась встать, но тщетно.

Осталось человек восемь, не больше. Первым действовать начал Шерхан. Он деловито выломал из скамейки длинную белую жердь, разломил ее о колено и отдал одну половину Шерифу. Остальные, мигом раздербанив до остова лавочку, тоже вооружились кольями. Князевский медленно и кинематографично вытащил стамеску.

Я поборол возникшее разумное желание избежать драки путем побега, но перед олдовыми стало неловко. Отбросил сумку к бордюру и засучил рукава.

Любера перешли дорогу и озадаченно остановились.

В принципе, отпор им периодически давали, но редко, да и то, если урелов было три-четыре переоценивших свою мощь придурка. Банде в двадцать человек не мог перечить никто. По крайней мере, до сегодняшнего дня.

– Чё надо? – поинтересовался невысокий Лик, вызывающе собрав хайр под резиночку.

– Начали, – резко скомандовал один из гопников, и те пошли в атаку.

Драка, как всегда, помнится смутно. Хруст кольев или костей. Кровь, истошные визги от ударов по яйцам. Лик, с хлюпаньем бьющий урела о ступеньку. Шериф и Шерхан, от которых, как от былинных богатырей, в разные стороны разлетаются любера. Махнут правой рукой – улочка. Махнут левой – переулочек. Мой боксерский опыт пригодился очень. Благодаря моей реакции и вертлявости перекачанные любера просто не могли по мне попасть, а я успешно гасил их ударами в челюсть. Нет, досталось, конечно, – пару раз падал, попав под пудовые кулаки.

– Менты! – крикнул кто-то.

Гопники, на ходу собирая павших товарищей, бросились в сторону «Пентагона».

Хиппаны и панки тоже кинулись в разные стороны.

Подбежавшие менты сграбастали лишь подбирающего сумку меня и ничком лежащего Дымсона. Заодно прихватили кого-то из дринч-команды, шатающегося с «розочкой» в руке и безуспешно пытающегося дойти до драки.

Повели в «пятачок». Меня прямо колбасило – адреналин, видать. В голове прокручивалась драка, я нервничал, что не уклонился тогда, не врезал тому…

Дринча менты по дороге бросили, устав тащить.

– Менты, суки! – орал он. – Не имеете права! Я пузырь портвейна специально разбил, вы обязаны меня забрать! И посадить с камрадами!

Андрюша Дымсон держался за голову – разбили. Прямо из вытатуированного на его голове Змея Горыныча на арбатскую брусчатку сочилась кровь.

У нас забрали документы, а самих кинули в обезьянник.

– Дымсон, ты тут бывал? – полюбопытствовал я. – Бить будут?

– Раз восемнадцать был, – сплюнул Дымсон. – Бить обязательно будут.

На улице тем временем раздался шум. Слышались крики, какое-то скандирование.

Недовольные менты выбегали на улицу, возвращались, злобно смотрели на нас, снова выбегали. Через полчаса визгов и беготни дежурный отпер решетку, сунул нам паспорта и велел уматывать.

На улице мы обомлели. Вся тусовка с Гоголей и с «Бисквита» толпой сгрудилась во дворе отделения и скандировала что-то вроде «Свободу Леонарду Пелтиеру!». Кто-то даже плакат нарисовал.

Напились, конечно, чего греха таить. Тихонечко слиняв с «Бисквита», я шел по Арбату, отсвечивая сизым фингалом.

– Эй, пипл! – окликнул меня какой-то художник. – Молодцы, вломили, говорят, круто. Втроем тридцать человек разметали!

– Ввосьмером двадцать всего лишь! – опроверг я.

– Нормально! «Битлз» любишь?

– Конечно.

– Держи! – И протянул мне графитовый портрет Джона Леннона.

Вот такая вчера приключилась история.

Пусть она и станет первой записью в дневнике, который я намерен вести, не прерываясь ни на день в течение начинающейся сегодня моей новой жизни.

– Самостоятельный?! И что мы теперь делать будем?! На шею мне сядешь, свесив ножки?! Ты что, дочь миллионера? Опять будешь морской капустой питаться и овсянкой?!

Так, ну или примерно так сегодня на меня целых полдня кричала родная мама. Понять ее можно: моя зарплата гораздо больше, чем ее, причем настолько, что можно сразу, прямо из кассы, идти в магазин и купить новый «Рубин». На кнопках! Впрочем, правильнее будет сказать – «была гораздо больше», и именно это так расстроило мою мирную, в общем-то, маму. Привыкнув за несколько месяцев к неплохой, по нынешним меркам, жизни, мама резонно перепугалась, что с моим увольнением достатку в семье конец и на горизонте замаячит голодная смерть.

Сегодня я уволился с работы. Попахал порядочно, аж с августа прошлого года. Для молодого индивидуума, исповедующего идеологию хиппи, это смертельно долго. Но с работой нынче туго, пришлось уцепиться за то, что есть. Не особо творческая, конечно, зато зарплату неплохую вовремя платили. К тому же куча приятных мелочей в виде позаимствованных китайских резиновых перчаток, микросхем и прочей мелочовки. Спирт, опять же, давали для протирки установок и молоко за вредность. Но надоело страшно, скука жуткая, постоянно одно и то же. Нет, сначала, конечно, было интересно – это же «оборонка»! Как представишь, что микросхемы, созданные не без моего активного вмешательства, будут частью баллистической ракеты, которая рано или поздно расхерачит к чертям собачьим Америку, так за страну родную в душе радость появляется. Одним словом, оператор прецизионной фотолитографии – это звучит гордо! Кому ни скажешь, как профессия называется, никто не понимает, что это такое, все думают, что это с фотографией связано. Хотя в фотографии я ничего не понимаю вообще, и весь мой опыт в ней исчерпывается одной отснятой и до сих пор не проявленной пленкой. Было бы кому научить – вот бы я наделал снимков в своих путешествиях!

Получил трудовую книжку, спрятал в ящик. Честно говоря, уволился я не совсем сам. То есть сам, но заявление мое только облегчило начальнику цеха жизнь, ибо он не мог найти в себе душевных сил уволить меня по статье. А выгнать меня стоило. На прошлой неделе я приехал на работу прямо от Димки Немета, с «Электрозаводской». Мы всю ночь пили «Вазисубами», пели унылые песни и курили безмазовую траву. А когда я опомнился, что надо ехать на завод, времени осталось в обрез. Домой заскочить и принять душ не успел, белье сменить тоже. А так как на работе оказался на полчаса раньше смены, то решил, что ничего страшного не случится, если я постираю носки и трусы прямо в гермозоне. Недолго думая, я устроил постирушку в баке с моющим раствором для кремниевых пластин, а прополоскал все в деионизованной воде. На всех участках немедленно пошла «сыпь» одному мне понятного происхождения, началась паника. Стремясь скрыть улики, я спрятал белье в какую-то бутыль – как выяснилось, зря. В бутыли оказалась серная кислота. В общем, провели небольшое расследование, меня вычислили. В разгар скандала я и написал заявление об уходе…

Не исключено, что когда-нибудь, когда стану полноценным членом общества, я снова устроюсь на работу, но уж точно не сейчас, пока в стране разруха, голод и натуральный дурдом. А сейчас я восемнадцатилетний хиппи по имени Ринго (или Г. Ринго, как кому угодно) Зеленоградский, снова тунеядец и даже отчасти маргинал. И поэтому я сегодня вечером уезжаю. Снова пришло время уходить из дома. Не знаю, навсегда ли, не уверен, надолго ли. Просто пришла пора – ощущаю это всеми клеточками. Рутинная жизнь рабочего на заводе меня задушит. Нужен простор, нужно поискать себя где-нибудь – в горах, полях, морях… Передо мной весь мир, вся страна, я открыт и ощущаю себя чистым белым листом.

Сначала поеду в Таллин, на маевку, через Питер, а дальше как получится. Четких планов пока нет, сроков тоже нет, денег катастрофически мало, все маме оставляю.

Неторопливо, стараясь не обращать внимания на крики из кухни, собрал рюкзак. Клетчатое одеяло, украденное мной из поезда Рига – Москва в прошлом году, будильник, кружка, нож, книжка. Из одежды – запасные штаны, свитер, пара рубашек и джинсовка, которую мама сшила мне сама еще года два назад. Вроде всё. Рюкзак получился небольшой, похожий на бледного колобка с глазами в виде карманов и носом из кожаного ремешка. Смешной.

– Мам, хватит орать, а? Я же понимаю, что ты кричишь не из-за денег, а потому, что я снова уезжаю.

– Конечно! Вроде остепенился уже, деньги приличные зарабатываешь. Женился бы на Танечке, нарожали бы мне внуков…

– Мама, с Таней мы расстались уже год назад, и она будет рожать внуков совершенно посторонним людям, – психанул я.

– Так помирись с ней.

– Еще чего, все прошло, как с белых яблонь дым. И я слишком свободолюбив, чтобы сдавать себя на вечную каторгу в семью номенклатурного работника. Ее папа в горсовете работает. Уровень достатка их семьи и в сравнение не идет с нашим. У них видеомагнитофон был уже два года назад! А у нас его до сих пор нет. Ты можешь себе представить, какая нагрузка легла бы на наш мозг? Не только на мой, но и на твой!

– Но девочка-то хорошая! – не сдавалась мама.

– Хорошая, но чересчур домашняя. И любовь прошла.

– Ну куда ты на этот раз? А жить где будешь?

– В Ленинград, а дальше не знаю куда, буду тебя информировать по мере возможности. Жить, как и всегда, на вписках.

– Каких еще «писках»?!

– Вписках, мама. Везде, в каждом городе, есть знакомые хиппи. Или знакомые моих знакомых хиппи. У меня есть телефоны и адреса. Я приезжаю, звоню, представляюсь и говорю, кто дал мне телефон. Приезжаю к человеку и живу.

– Бесплатно? Как же так?

– В качестве оплаты предусмотрены мытье посуды, уборка и добыча пропитания, по желанию, – улыбнулся я. – Мы же все братья-сестры. Так что не удивляйся, если кто-то позвонит и попросит вписаться сюда.

– А если ограбят? – испугалась мама.

– Могут. Но вряд ли. К тому же у нас и брать нечего толком. Всё, я поехал.

До Питера еду, естественно, на «собаках», трассу Е-95 не люблю. На электричках как-то спокойнее на такое расстояние, всего четыре-пять пересадок, и ты в Питере, без утомительного общения с дальнобойщиками и обычного для этой трассы подвисания. Едут-то по ней все на короткие расстояния, кто до Клина, кто до Твери – не успеваешь сесть в машину, как – бац, уже нужно вылезать, пешком проходить через город и снова стоять с вытянутой рукой унизительным шлагбаумом для скучающих автомобилистов. Да и со вчерашним фингалом под глазом шансов на автостоп у меня ой как не много.

Вчера, перед дракой на Гоголях, был на «Джанге», расспрашивал, кто куда собирается. Пока определился только Барик. Странный тип, маленько не в себе, но прикольный и вроде бы надежный. Мы с ним забились у Лысого камня на Ленинградском вокзале, но я туда не поеду. Я его предупредил, что сяду на «собаку» прямо в Крюкове, в первый вагон. Там и должны были встретиться. Сел. А его нет. Со мной в вагоне едет какая-то урла, разговоры ведут странные, ржут все время, пристают к пассажирам. Судя по всему, казанские гопники, если меня заметят – точно прибьют. Вот тоже странные люди. Ездят на «собаках», как мы, ночуют где придется, едят что бог пошлет, казалось бы – мы почти одинаковые. Но нет. В голове у парней царит полный ужас. Половина «казанских» даже не в состоянии закончить ни одной фразы. Вторая половина, по-моему, вообще не умеет говорить. Они бьют всех кого ни попадя, грабят, беспредельничают. Милиция, увидев толпу крепких татарских бритоголовых, проваливается сквозь землю, бабульки на перронах бросают тележки с пирожками, а интеллигенция сразу выворачивает карманы. Волосатые, панки и металлисты одним своим видом распаляют этих неандертальцев, уйти от них целым и невредимым невозможно. Драться бессмысленно, а переговоры с существами, не воспринимающими человеческую речь, заранее обречены на провал. Кстати, что странно, «казанские» ненавидят и наших люберов. Был даже случай в прошлом году, когда вылавливающие на Арбате хиппанов «клетчатые штаны» наткнулись на бригаду татарских гостей столицы. Началась такая битва, что вопли были слышны на Садовом кольце. Вместе с примкнувшими хиппарями и панками любера победили «казань», загнав пинками в метро. Все даже выпили потом вместе. Но на том внезапное перемирие гопников и неформалов закончилось, и уже на следующий день залечившие раны любера снова – впрочем, более добродушно – пинали народ у «Бисквита».

Съехав с сиденья почти на пол, я лихорадочно придумывал пути отхода, когда меня заметил один из уродов. Молча постояв надо мной минуту, он вернулся к своим, а я бочком ушел в третий вагон. Думал, остановят, но обошлось – то ли лень им стало, то ли мараться не захотели об одного. В третьем вагоне наткнулся на Барика, да не на одного, а в компании Китайца. Они все же поехали. Нескучно будет. Хотя с моими верными друзьями – Димкой Неметом, Ренаткой и Андрюшей Добровольцем – путешествовать было бы куда приятнее. Но Немет ездить не желает, а Доброволец пока остается в Москве срочно доделывать свои дела, чтобы сразу рвануть в Крым.

А дневник тем временем пошел. Пишется пока легко, времени свободного много, буду описывать происходящее, вспоминать прошлое. Странное занятие для парня, но посмотрим, что из этого выйдет. Главное – правда и объективность.

30 апреля, четверг

В час ночи прибыли в Тверь. Электричка до Бологого только в четыре с чем-то, решили ее не ждать и сели в состав до Спирова. Знакомый населенный пункт, мы здесь с Добровольцем висели в прошлом году, долго уехать не могли.

В Спирове на вокзальчике вздремнули, скукожившись на деревянных лавках. Дубак страшный; тоже мне – конец апреля. У Китайца с собой оказалась водка, начали отхлебывать потихонечку, запивать водой и закусывать баранками. Гадость невкусная, зато согрелись. Время пошло быстрее, веселее. Вот и электричка наконец. Так, постепенно-постепенно, добрались до Питера. Поздно уже, 15.45, фиг знает, думаю, до Таллина сегодня уже никак не доберемся. По Питеру решили не болтаться, ехать надо, а то на маевку не успеем. Может, на обратном пути и зависну на пару дней, сто лет не был, народ не видел. Приехали на Балтийский вокзал и сели в электричку до Гатчины. Полковник Васин говорил, что оттуда ходят прямые поезда на Кингисепп, а там и до Эстонии рукой подать.

О Гатчина, будь ты трижды проклята! Зачем мы вообще сюда приехали?! Как выяснилось, электричек отсюда на Кингисепп нет в природе, трассы рядом нет тоже! Льет сильный дождь, холод просто невыносимый. Попытались найти товарную станцию, чтобы вписаться хотя бы в товарняк, но, вымокнув до нитки, сдались и вернулись на вокзал.

Будь проклят город, в котором три станции «Гатчина» – «Варшавская», «Балтийская» и «Товарная»! Мы задолбались между ними шастать! Был вариант добраться до цивилизации, у меня ведь есть в Гатчине знакомые хиппи – Женя и Антон, но тогда мы точно зависнем и ни на какую маевку в Таллин не попадем. Решили не падать духом и продолжать нелегкую борьбу с обстоятельствами. На «Варшавской» встретили собственно Полковника Васина, ввергнувшего нас в заблуждение, Натху и Командира. Мокрый Полковник явно только что прошел те же круги ада и был буквально морально раздавлен, поэтому пенять и высказывать ему все, что мы думали о нем, Гатчине и электричке в Кингисепп, им обещанной, не стали. Да и поди выскажи ему, он же лось здоровенный, на две головы выше меня. Хоть и пацифист, а как даст! Говорят, его сам Б.Г. Полковником окрестил. Круто.

Дождались поезда на Таллин, заползли в общий вагон, согрелись чаем. На таможне заплатили по 25 рублей за визу. Показуха какая-то, а не таможня. И эстонцы тормозные, делают вид, что русского языка не понимают, – вот так взяли и забыли внезапно. Жаль, не догадался я спрятаться куда-нибудь, денег бы сэкономил. Барик вот залез в багажный ящик под сиденье и проскочил незамеченным. С этими ящиками надо быть крайне осторожными, главное – помнить, кто куда залез, и тщательно посчитать ныкающийся народ. А то была однажды трагикомичная история…

…Ехали мы в 90-м году на Казюкас. На вокзале, как обычно, инсценировали бурные проводы десятка счастливчиков с билетами, занесли им вещи в вагон. Под шумок, пока нет основной массы пассажиров, мы, «провожающие», быстро забились в багажные поддоны и на третьи полки, заставились вещами и затаились. Мне пришлось несладко: с моим-то ростом, скрючившись, пролежать час в небольшом ящике не так-то легко! Но вот прошла проводница, собрала билеты, повылезали все на свободу, к великому неудовольствию цивильных пассажиров. Сделав вид, что мы стеклись из соседних вагонов, переместились в тамбуры – курить, пить, петь и рассматривать колоритного олдового хиппи Шерхана. Часа через четыре какая-то девочка робко полюбопытствовала, не видел ли кто питерскую Кошку Лорку. Мы хором ответили, что нет, но судьбой пропавшей озадачились. Разведка прочесала весь поезд, однако следов Лорки не обнаружила. Кто-то вспомнил, что прятали Кошку в нижний ящик. На нижней полке, где предположительно находилась сгинувшая Лорка, спал гигантский дядька. Делать нечего, с трудом растолкали его, попросили встать, чтобы достать из багажа зубную щетку. Лорка, к счастью, была там – тихо и мирно спала.

– А чё, приехали уже? – невинно поинтересовалась она. – Что-то быстро!

Дядька нас чуть не убил. Спасло только вмешательство пьяного Шерхана, который просто, сверкнув круглыми очками, окинул его своим тяжелым взглядом…

1 мая, пятница

Таллин. Или Таллинн. В Эстонии название города пишется с двумя «н» почему-то. Очень красивое место. Ходишь, гуляешь по Старому городу, и кажется, что в сказку попал. В такую скандинавскую, с пряничными домиками, замками принцесс и Муми-троллями. Необычные дома, черепичные крыши. Кажется, что там, на красной черепице, притаился где-то домик Карлсона. Не нашего Яшки Карлсона, конечно, а шведского, который на крыше проживает и варенье литрами поглощает. Было бы здорово погулять по этим крышам, которые примыкают одна к другой. Я, помнится, в прошлом году пытался найти хоть один открытый чердак, но таллинцы аккуратный народ, и поиски не увенчались успехом.

Перед самым прибытием прошлись с Натху по поезду, набрали до фига бутылок. Думали, сдадим – точно разбогатеем. Разбежались! Несмотря на то что на дворе пятница, приемные пункты оказались закрыты, и всю эту нечеловеческую массу стеклянных денег пришлось, обливаясь слезами, выбросить!

Тусовку нашли быстро – а чего их искать, всю жизнь на главной площади в Старом городе сидят, улыбаются. Приехала толпа московских, питерских, киевских. Чем маевка хороша, так тем, что со всего Союза народ приезжает. Хотя СССР-то как такового уже и нету. Собственно, больших всесоюзных тусовок осталось немного – маевка в Таллине, Казюкас в Вильнюсе, остальные крымские, ну карпатский Шипот еще. Летом, если все сложится хорошо, в Крыму зависну на месяц-другой обязательно.

У народа, как водится, с собой есть гитары, бонги всякие, грех денег не собрать с чопорных эстонцев! Через каждые пару часов сейшенили. Наибольший успех у публики имеют «Кино» и «Крематорий». На хоровое исполнение «Кондратия» и «Безобразной Эльзы» сбегается половина площади. Огромные толпы праздношатающихся горожан морщатся на нас: дескать, навалило нам тут бродяг зачуханных, – но денег не жалеют, в шляпе набирается очень прилично, не то что на Арбате. Пили пиво в баре по 23 рубля за кружку, ели мерзкую кашу. Кафе-мороженое «Пингвин» вообще стало местом паломничества, думаю, выручку мы им сделали приличную. Какие-то немцы, послушав, кажется, «Битлз», бросили целый стольник, и мы на радостях отправились пить кофе. Думаю, это был самый дерьмовый кофе в моей жизни, эдакая теплая зловонная жижа, просто помои. Не исключено, что это эстонцы нам специально подгадили из-за того, что, когда мы ввалились толпой, половина посетителей в ужасе сбежала, испугавшись волосатых, но безобидных нас. Попробовали знаменитый таллинский глинтвейн. Ничего особенного, горячее пахучее вино.

Вечером, как всегда в Таллине, искали всем гуртом вписку. Весьма проблематично, ведь приезжает не меньше полутора сотен волосатых, и всем надо где-то ночевать. Обзвонили всех знакомых, но безрезультатно, у людей уже и так перебор был. Так мы ни с чем пришли на вокзал, где и пришлось заночевать.

Пожалуй, возвращаться домой пока не буду, погода наладилась, можно еще куда-нибудь сгонять. Например, в Ригу, благо рядышком. Пока сидел и строил планы на Ригу, присоединиться к поездке захотела куча народа.

2 мая, суббота

Ночью хамская полиция будила всех и проверяла документы.

– Ващи такументы!

– Идите в задницу!

– Я палицейский, ви не мошете так каварить! Ващи такументы!

– Вот «такументы», отстаньте, дайте поспать!

– Пакажите ващи багажи!

Все в порядке, обошлось, никого не забрали, но нервы со своими вопросами и обыском вымотали. На вокзале похолодало, на улице тоже – дождь пошел.

Мы едем в Пярну, чтобы оттуда выйти на трассу. Нас трое – Барик, Никон Казанский и я. Весь остальной народ мы растеряли. Кто-то всех дезинформировал (говорят, что это были Джейн со Слэером), сказав, что в Ригу никто не поедет. Народ обломался, и все купили билеты в Москву. А различные Балагановы, Джентлы, Лики и т. д. решили ехать в Ригу завтра. Дионисий с герлой сегодня, но чуть позже.

Про трассу Пярну – Рига можно много спорить. Кому-то она нравится, кому-то не очень, но я знаю точно: на эту трассу больше никогда не пойду. Это мрак, а не трасса! Питер – Таллин по сравнению с ней – просто приятная прогулка. Помню, как год назад я проклинал все на свете, натурально подыхая от холода неподалеку от Питера, мечтая увидеть на горизонте дальнобоя! Сейчас все гораздо хуже. Сначала был мелкий противный дождь, который очень быстро намочил всю одежду. Холодный ветер, как пишут в романах, пронизывал насквозь. Машин мало, пролетают в среднем одна в пятнадцать минут. Мимо. Никто не берет, хотя, поняв гадкую сущность этой трассы, мы благоразумно разбились по одному. Но взяли сначала все-таки меня. Видимо, понурые Барик и Никон водилам доверия совсем не внушили. Периодически я оглядывался и наблюдал их, бредущих где-то на горизонте. Подвезли всего километров двадцать, осталось, соответственно, сто пятьдесят. Следующий стоп был только после того, как я прошкандыбал пешком километров десять. Взял «мерседес»! Офигенная машина. У него там даже холодильник имеется! Сиденья мягкие, тряски не чувствуется совсем, не то что в «КамАЗе». На нем я и пересек границу, на которой лишился визы. Высадили меня за девяносто километров от Риги, но почти тут же подобрали снова.

Рига, как всегда, классная; тусовка, как всегда, гнилая. Пафосные они там слишком, как Немет говорить любит. Через два часа ожидания на Домской площади углядел кормящего голубей Никона. Барика нету. Уже темнело, и мы, голодные и промокшие, вписались к Мишелю Рижскому. У него целый таз травы. Разум, прощай!

3 мая, воскресенье

Мишель в полвосьмого ушел на работу. Мы его проводили, попили чаю, позавтракали плавленым сырком с хлебом. Чувствую себя выспавшимся и полным сил.

На вокзале поискали несчастного Барика, который делся неизвестно куда. Паспорта у него нет, эстонской визы – тоже. Скорее всего, его повинтили на эстонско-латвийской границе и отправили в детприемник. Ума-то у него чуть, и он наверняка не стал таможню обходить, как мы ему советовали. Волнуюсь я за него что-то, надо еще в городе поискать.

Обнаружили на вокзале Дионисия с Мадиной и, потусовавшись с местными хиппанами Вильгельмом и Инной, поехали на какой-то сейшн. Однако не вписались. У них тут ничего не канает – ни уговоры, ни наглость. Нет билета – пошел вон, значит. Бессердечные сволочи. А меня вот однажды сам Борис Гребенщиков провел бесплатно на свой концерт! Не осилив 25 рублей на билеты, мы кисли у окон МЭЛЗа, как неожиданно в одном окне возник сам Боб!

Мы отчаянно принялись орать и стучать в стекло.

– Борис Борисыч! Сжалься, пусти на концерт! Ты же бог, от тебя сияние исходит! Пусти!

Гребенщиков воровато оглянулся, открыл окно, и мы мгновенно оказались внутри здания.

– Только не шалите, волосатые, – улыбнулся Борис Борисыч.

Мы были в шоке от счастья! В таком шоке, что даже автограф не взяли. В забитом зале тусовались режиссер «Ассы» Сергей Соловьев, Андрей Макаревич, куча знакомых и не очень лиц явно из пантеона небожителей рока. У Макаревича взял автограф, зачем – не знаю, но пусть будет… Когда помрет, я автограф продам и сказочно разбогатею.

Найтали снова у Мишеля. Покушали, покурили. С Мишелем пришлось съездить к его родственникам: позвонила соседка его тети и сообщила, что оная тетя валяется на лестнице и плачет. Ее, мол, выгнали родная дочь и зять. Мы быстро приехали, но выяснилось, что это телега. Никто нигде не валяется, а все сидят нормально в квартире и пьют. Это у них такой оригинальный способ в гости звать, оказывается! Пьяные в жопу. Пришлось и нам сесть, выпить-закусить. После водки на столе образовался коньяк. После коньяка снова водка. Когда тетя принесла из ванной одеколон, я на всякий случай упал и притворился мертвым.

Когда вернулись на хату, там уже сидели двое питерских. Позже подъехали и Денис с Мадиной. Раскурились. Не уверен, но по-моему, за два дня мы столько выкурили, что не берет уже, безмазняк сплошной. Или коньяк с водкой не позволяют каннабинолу сделать свое зеленое дело: я с ужасом понял, что неизбежно трезвею, а таз с травой меж тем стремительно пустеет.

Разложились кое-как, в предвкушении завтрашней трассы стараемся заснуть как можно раньше. Всё, милая и скучная, красивая и гнилая, холодная и совковая, пафосная Рига, а с ней и вся Латвия, до свидания!

Будильник завел на четыре.

4 мая, понедельник

Проснулись, хлебнули чайку, умылись. Хозяин, кивая на наш страшный бодун, долго уговаривал остаться, обещал, что скоро еще травы привезут и можно будет повисеть еще месяц, но остаться никто не решился. На прощание Мишель подарил мне коробок охотничьих спичек и фенечку. Присели мы на дорожку – и на «собаку» шумною толпой! Вежливо отмазались от контролера и без приключений добрались до Елгавы. Там нам с Никоном повезло, километров двадцать ехали в одной машине. Потом разделились, я отстал, но вскоре обогнал его на автобусе. На латвийско-литовской границе меня полностью выпотрошили. Внимание погранцов привлек мой чай с мангупскими травами. Нюхали они его, на вкус пробовали, доверительно интересовались, не наркоман ли я. Как мог честно, ответил, что нет. Вскоре подгреб и Никон. Они принялись потрошить его, а я попросился в притормозивший на посту «опель». Уже в дороге выяснилось, что мужик ехал домой, в Кенигсберг. В общем, бедняга Никон торчит сейчас в Вильнюсе в полной уверенности, что я сгинул так же, как Барик. Нехорошо перед ним, конечно, но ехать из Вильнюса в Кениг было бы просто глупо, далеко и неудобно. Мы бы и не поехали, а посмотреть новый город, в котором я еще не был, очень хотелось.

Город оказался совсем не таким, каким я его представлял. Вообще, сложно что-то себе представлять, если не имеешь об этом ни малейшего понятия. Калининград, бывший немецкий Кенигсберг, – наш, российский, кусок земли в становящейся все более чуждой Прибалтике. Так приятно все-таки читать надписи на русском языке после непонятных латышских! Дома здесь в основном пятиэтажные, много старых, построенных еще немцами. Погулял по городу, сходил в замок, на могилу Канта. Пытался добраться до моря, но сел не на тот автобус и уехал черт-те куда, только время потратил. Да и фиг с ним, с морем, все равно холодно еще, искупаться не вышло бы. Тусовка здесь не очень, одни торчки. На «Быках» (это скульптура двух сцепившихся зубров) они там вповалку валяются, убитые «мулькой». Один пункер красил быкам яйца красным лаком для ногтей. Забавно. У нас на Гоголях львам ногти все время красят, думаю, будь у них яйца, тоже покрасили бы.

На Шиллере (памятник у драмтеатра) висят металлеры и немного панков. Хиппи в городе разрознены, сидят в основном в местном «Сайгоне», но где это, я так и не нашел. Познакомился с Аленкой – красивая и прикольная девчонка из Севастополя, в Кениге учится. Поболтались по вечернему городу и отправились к ней в общагу на Чернышевского. На трассе я немного приболел, что немудрено при такой погоде. Аленка отпаивала меня горячим чаем. От «винта» вежливо отказался.

5 мая, вторник

Расцеловался с Аленой и уехал на дизеле в Советск. Из Советска добрался до поворота на Каунас, и всё. Стоп кончился, так и не начавшись. Машин почти нет, трасса местного значения, как подсказывает мне «стопник». Поразмыслил и решил доехать до Шауляя, а оттуда на электричке до Вильнюса. Ага, разбежался! Вышел на шауляйскую трассу и тоже повис. Пришлось снова ехать до Советска. Через несколько часов тупого ожидания и осмотра безмазовых вокзальных окрестностей я наконец-то сел в дизель до Шауляя.

За окном такая природа! Здесь, в Литве, уже настоящая весна. Не ранняя, с ароматом собачьих какашек и талого снега, а уже плотно подпирающая лето. Давно выросла трава, деревья с листьями стоят. Поля распаханы, и целые стада аистов шарятся по ним в поисках червяков. Аистов в Прибалтике вообще много, я заметил это еще на трассе, по дороге в Калининград. Смешные создания.

Контролеров, как ни странно, не было, доехал спокойно. Все ломал голову – идти с утра на трассу или ехать на дизеле до Каунаса? Здесь, в Прибалтике, автостоп, как оказалось, дело неблагодарное и скучное. Драйверов почти нет, подвозят только частники, да и то редко. Странные люди, берут и потом боятся всю дорогу, молчат, глазом косят. Неужели непонятно, что хиппи вреда причинить человеку не могут? Впрочем, Чарльз Мэнсон тоже был хиппи.

6 мая, среда

Ночевал в Шауляе на вокзале. Как черт знает кто скрючился на сиденье и спал. Утром проснулся, поглазел на усатого молодого человека в железнодорожной форме и с портфелем, сел в дизель и тронулся в Каунас. Молодой человек оказался контролером. Несмотря на то что он имел честь лицезреть мою заспанную физиономию еще на вокзале, этот гад попытался высадить меня. Ну никакого сострадания у человека! Я высадился, но тут же перебежал в следующий вагон, где снова попался в его цепкие лапы. Сколько я ни пытался объяснить, что у меня нет денег и я не знаю, где шоссе, всё без толку. Усатый молодой человек слушал, молча кивал, повторяя на ломаном русском, что сейчас меня высадит. А потом пришел его пожилой и не менее усатый напарник и такое началось! Он обзывал меня последними словами, вывел целую теорию, что я вор, раз езжу без билета, ворую у его маленькой гордой страны последние гроши и вообще я – оккупант. Очень хотелось дать ему в глаз, но перспектива закончить путешествие в околотке мне совсем не улыбалась, и, стоически стиснув зубы, я дожидался станции. Оказался я неподалеку от городишка с чудовищным названием Радвилишкис, откуда и вышел на трассу. Увидев, наверное, мои страдания, Господь дал мне прекрасный стоп, и на двух машинах я добрался до города с не менее странным названием Паневежис. Там, пока искал Вильнюсское шоссе, побродил по городу и застопил машину сразу до Вильнюса.

Прибыл в два часа.

Гуляя по городу, наткнулся на монастырское подворье. Маячивший у входа батюшка любезно предложил переночевать у них, но я вежливо отказался. После прошлогоднего путешествия в Оптину пустынь я решил верить в Бога, не заходя в церковь…

…Собрались мы тогда спонтанно. Решили встретить светлое Рождество Христово в святом месте, заодно попытаться смыть уже многочисленные, как нам казалось, грехи. Да и отца Сергия повидать, бывшего хиппи-барабанщика, ушедшего в монастырь. Я, Ренатка Розовская, Сэнди – очкастый нигилист, соратник по террористическому подполью, – вот и вся компания. Сели в электричку до Калуги, потом автобусом до Козельска, пешком до монастыря. Монастырь поразил невиданной казенной канцелярщиной. Наши паспорта тщательно изучили, куда-то звонили, устроили настоящий допрос. Заставили прочитать «Отче наш», пожурили, что не знаю «Символ веры», и велели выучить к вечеру. Ренатку определили в женский корпус послушниц, нас с Сэнди – к паломникам. Вечером навестили отца Сергия. Когда мы пришли, батюшка стоял на табуретке и воевал с мерцающей лампочкой. Из-под задравшейся рясы предательски торчали генеральские штаны с лампасами. Отец Сергий расспросил нас обо всем, напоил чаем. Вспомнил пару общих системных знакомых, посмеялся, да и отправил нас молиться. Молиться вообще приходилось очень много. Подъем ни свет ни заря, молиться. Завтрак, снег расчищать, потом снова молиться. Исповедь, причастие, дрова, снова снег… Рената трудилась на кухне не покладая рук. Когда на третий день мы встретились на улице, лица всех троих не были такими одухотворенными, как по дороге в Оптину. Поболтав, мы все неожиданно опомнились, что никто не сообщил родителям, куда и надолго ли мы уехали. Дабы испросить благословения на поход в Козельск, огляделись, но, не увидев ни одного монастырского, вышли через ворота и потопали без разрешения. В Козельске обзвонили родителей, попили газировки, да и пошли обратно.

На входе стоял грозный настоятель.

– Откуда идете?

– Из Козельска, родителям звонили, – перекрестились мы.

– Благословения испросили?

– Нет, – потупились мы.

– Тогда собирайте вещи и вон отсюда.

Подобной жесткости, даже жестокости, мы не ожидали. Могли бы соврать, никто не проверил бы, но не стали, ведь мы не мясо ходили есть, а мамам звонить! Могли бы на нас повесить епитимью какую, но не выгонять же в сочельник, в Рождественскую ночь, на мороз!

И вот стоим мы как дураки, темно, звезды сверкают. Вдруг глядим – монастырский автобус с табличкой «Шамордино».

– Шамордино – женский монастырь, – озадаченно сказала Ренатка. – Вас не пустят.

– Чё это не пустят, тебя же в мужской пустили! – возмутился Сэнди.

– Поехали, иначе замерзнем.

Мы заскочили в «пазик» и вскоре стояли перед светлыми очами настоятельницы. Добрая женщина распорядилась нас поселить и лично проводила на всенощную.

Мама дорогая, как же тяжело быть религиозным человеком! После двух дней раскидывания снега и тяжелой физической работы, недосыпа и боли в пояснице от постоянных поклонов стоять несколько часов и молиться было просто невыносимо. Простояв два часа, мы обнаружили небольшую каморку, куда бочком-бочком сбежали, рухнули вповалку на пол и заснули. Разбудили нас монахини, пришедшие переодеваться.

– А ну на службу, богохульники! – незлобиво прогнали они нас.

Но спустя некоторое время мы снова дрыхли в каморке без задних ног.

Нас снова будили, гоняли. Все смешалось в голове: крестный ход на морозе, молитвы, монахини… На следующий день нас ждал поистине царский обед с осетриной, икрой, пряниками, но радости от него ни у кого не было. Ни у Ренатки, ни у Сэнди, ни у меня и мысли не возникло остаться в монастыре хоть на денек. И когда теперь кто-нибудь стандартно шутит про уход в монастырь, смешно, наверное, всем, кроме меня… Забыть о том, что за несколько дней нам так перевернули мозг, что мы истово крестились перед турникетами в метро, я так и не смог.

Где кофейня «Вайва», я припомнить не смог и справился об этом у первого же попавшегося волосатого. Он оказался, правда, и не хиппи вовсе, но очень хорошим человеком по имени Джулвинас. По-русски говорит с трудом, чему их в школе учат, неизвестно. Он напоил меня пивом, поводил по городу и даже вписал у себя. И отпускать не хочет, настаивает, чтобы я жил у него до субботы, а там он свозит меня в Тракайский замок. Даже не знаю, как быть.

7 мая, четверг

Проснулись сегодня в восемь. Соответственно, не выспался. У Регины, мамы Джулвинаса, есть еще маленький сын Домас, так он как начал спозаранку орать – лучше всякого будильника, поспишь тут! Джулвинасу надо было на работу. Работает он в театре, кем-то вроде художника-оформителя. Показал мне театр. Интересно. Я оставил его работать, а сам пошел шататься по городу, не забывая по пути прихватывать пустые бутылки и осматривать достопримечательности. Красивый город, не перестаю им восхищаться. И бутылок много.

О, вот здесь была смешная история!

…Я впервые был на Казюкасе, носился счастливый по Вильнюсу, такому необычному для меня городу, радовался всем и всему. Вдруг смотрю – стоит у ворот кучка сморщенных и грустных хиппи. Подбегаю, кричу:

– Привет, пипл! Что головушки повесили, айда жизни радоваться.

Хиппи уныло показывают глазами на крепко сколоченного типа в черной куртке и виновато пожимают плечами.

– О, привет, человек! – обрадовался я. – Ты откуда?

– Из Вильнюса, – не обрадовался мне человек. – А ты?

– Я из Москвы, но это не важно! Все люди братья! Хоть кто-то из местных появился, ура! Вот расскажи, как у вас тут? Гопников много?

Стоявшего ближе всего ко мне пионера заметно качнуло.

– Э-э-э… – сказал местный.

– Это хорошо, что немного, а то мы тут два дня будем, зачем гопникам неприятности. А что вот в этом доме, красивый такой дом, здесь музей?!

– Э-э-э… – столь же однообразно ответил человек.

– Ну, не страшно, многие питерские тоже в Эрмитаже не были.

Тут до меня, ошалевшего от весны, начало наконец доходить. Что это не дружелюбный местный тусовщик, мирно травящий байки в кольце приезжих волосатых, а свирепый литовский гопник, скорее всего угрожающий им расправой. И вон та смурная троица тоже неспроста стоит рядом и курит.

Но отступать было нельзя. И я продолжил куражиться.

– Тебя как зовут, брат? Марис? Прекрасное погоняло! А меня Ринго. Я смотрю, ты клевый, Марис, веселый. Знаешь что, а давай мы у тебя сегодня впишемся?! А что, отличная мысль! Нас всего двенадцать человек, шуметь не будем, поспим на полу и утром уйдем. Договорились?!

Человек нервно запахнул куртку и сделал шаг в сторону.

– Марис, так где встречаемся вечером, давай здесь?

Марис, сказав что-то по-литовски ожидающей его троице, быстрым шагом покинул поле брани. А у меня на шее повисли, истошно вереща, несколько распрекрасных хиппушек. И на запястье появились сразу четыре подаренные фенечки…

К двум часам купил на вырученные деньги пива, зашел за Джулвинасом. Он выполнял очень ответственную работу – красил красной краской стулья и ботинки. Сделав мазок, отступал немного назад, восторженно причмокивал и снова делал мазок. Сумасшедший дом какой-то. Совместив покрас стульев с распитием пива, мы с чувством полностью выполненного долга пошли играть в баскетбол с его приятелями. Как я ни отнекивался, играть мне пришлось. Носился как угорелый, правил не знаю, но несколько мячей, благодаря тому, что я дылда, закинуть смог. Ничего себе тренировочка внезапная вышла, чуть не умер от усталости. Завтра всем моим суставам придется туго.

8 мая, пятница

Проснулись, позавтракали, и опять, как вчера, Джулвинас – на работу, а я – гулять по Вильнюсу. Сходил на рынок, тот, что за мостом. Основное движение на Казюкасе происходит именно на этом рынке. Так странно видеть его теперь, в мае, – обычный рынок, без «казюк» и цветов, без толп гуляющего народа, без хиппи, наконец. И чего я в этом году не поехал? Выяснилось, кстати, что «казюка» по-литовски называется «вербос». Во как!

Позвонил домой. Пятнашки как черти пролетают – звонки дорогие. От целой горсти осталось совсем немного. Мама делает вид, что совсем за меня не волнуется, немного удивилась только, что я в Литве и домой не собираюсь. Она, интересно, что думала – что я пару дней помыкаюсь и вернусь? Хотя если честно, то я и сам так думал.

Ой, батюшки, а цены здесь! Сахар – 15 рублей!!! Килограмм!!! Это при восьмидесяти московских! Колбаса – от сорока пяти и несколько сортов! Сыр – от сорока восьми! Куча всякого пива, дешево, в среднем 15 рублей. И картошка дешевле, чем у нас, всего 3 рубля. А зарплата у них в среднем 3–4 штуки. Вот так-то. Отделились, и все у них наладилось. Единственное, чего нет ни у них, ни у нас, это сигарет. В Москве их нет в принципе, а здесь есть, но мало и безумно дорого. Так что курим немного, по-литовски – то есть один делает три затяжки, потом другой. И так – пока пальцы жечь не начнет. Тут все так забавно курят. В России проще – оставляешь полсигареты, и всё.

Сегодня здесь сейшн «Сепультуры». По городу шоркаются кучи косматых металлистов, все пьют пиво и ругаются матом. Забавно – речь сплошь литовская, не понятно ни фига, и вдруг, когда проскакивают знакомые слова, так приятно становится! Особенно когда сам пиво пьешь и делаешь вид, что местный.

Неожиданно для себя обнаружил, что Джулвинаса зовут Жильвинас, а я, стало быть, слабослышащий идиот. Так странно, я только выучил это сложное слово, теперь новое запоминай! Уже знаю несколько слов на литовском, пару фраз. Чувствую, если задержусь надолго, и понимать стану, что там они все щебечут.

Жильвинас сводил меня на городское кладбище, надеюсь, он ни на что не намекал. Порядок образцовый. Оград на могилах у католиков нет, все прибрано, почти у всех свежие цветы, горят свечи. Есть древние надгробия, прошлого века, – очень красивые и величественные. Были у могил защитников телецентра, погибших в прошлом году, 13 января, от рук русских омоновцев. Тогда погибли по меньшей мере 14 человек, и 60 человек были ранены. И у партийной элиты побывали. Они теперь тоже вместе с народом, хотя и до сих пор держатся особняком. Надгробия у них шаблонные, за госсчет, и поэтому безобразные.

Вечером тусовались с местной молодежью, знакомыми Жильвинаса. Ко мне народ относится с опаской, но в целом – вполне доброжелательно. Разговаривать им со мной тяжело, они по-литовски говорят все, я, естественно, ничего не понимаю и молчу. Скучно, сижу разглядываю их. Господи, какие же у них девушки страшные! Слов не хватит описать этот ужас нечеловеческий. Даже мысли не появилось с кем-нибудь закрутить, несмотря на то что пива мы налопались изрядно.

9 мая, суббота

День Победы! Как он был от нас далек!

Поздравил Жила и его маму с праздником, но они поморщились и сказали, что у них, в независимой Литве, этот русский праздник не празднуют, да в общем-то и никогда не праздновали. Бандеровцы.

С утра зарядил сильный дождь, и мы уже подумывали о том, что в Тракай соберемся в более приятное время, но все-таки, даже неожиданно для самих себя, решили ехать. И правильно сделали. На автовокзале Жильвинас спросил у каких-то девчонок о ближайшем автобусе. Девушки засмущались и попросили повторить то же самое, но на русском. Студентки-москвички, одна из Луганска. Тоже ехали в Тракайский замок, ну и я, разумеется, не мог не пригласить их присоединиться к нам. Подождали автобуса, разговорились, познакомились. Зовут Марина, Валя и Аня. Марина и Валя – москвички, Аня из Луганска, но сейчас тоже в столице проживает.

– О, – говорю, – у нас в группе крендель играет, он из твоих краев. Макаром зовут.

Аня округлила глаза:

– Славка?

– Не, Макар.

– Ну да, это погоняло его! Славка Галий! Конечно, знаю его!

Не мир, а чемодан какой-то! От знакомых никуда не деться.

В Тракае тоже лил дождь. Но мы – иностранцы, так сказать – во все глаза смотрели на замок, огромный и великолепный. Стоит на полуострове в озере красной глыбой. Очень бросается в глаза то, что он восстановлен, причем создается полное ощущение, что это и не старинная крепость, а новодел какой-то. Развалины были бы интереснее, да и взгляду милей. Но величина, размах постройки и неуловимый шепот времени нас, конечно, впечатлили. Купили мы мощного литовского портера и давай круги нарезать по берегу. Потом еще выпили. И еще. День Победы все-таки! Чуть купаться не полезли, а холод же страшный! Жил смотрел на нас как на чокнутых – вот, мол, русские идиоты.

Уезжать из замка не хотелось, и мы пропускали время отправления автобусов и электричек. Под дождем бегали, пляски дикие устроили, хохотали, народ пугали видом своим взъерошенным. Упились все по-черному. Когда уже валились от усталости с ног, обнаружили, что вечереет, и все-таки решили ехать в Вильнюс. Сходили в театр к Жильвинасу, полазили. Мы с Аней вообще забрались на технические этажи, к осветителям, которых за поздним часом на месте, слава богу, не оказалось. Так романтично, черт побери: пыль, темнота, хоть глаз коли, и мы с Анькой! Она красивая и прикольная.

Проводили девушек в гостиницу «Гинтарас» у вокзала и нехотя поплелись домой. Завтра договорились встретиться днем, они вечером уже уезжают. Эх, скорей бы завтра!

10 мая, воскресенье

У Жильвинаса утром была какая-то важная стрелка с приятелем, но он ее задинамил, потому что мы сломя голову неслись на встречу с девчонками. Но сегодня все было как-то скованно. Деньгами уже никто не швырялся, в воздухе постоянно подвисало молчание, шутили мало, да и шутки какие-то хреновые получались. У нас с Анькой-то все отлично: хи-хи, ха-ха, – а вот Марина и Валя с Жилом как-то не зажигали. Поехали к нам, попили моего чаю с травками, Жил вина красного достал. Тут-то и прояснилось, почему все такие мрачные: винища как жахнули, у всех аж искры из глаз посыпались, и скованность как улетучилась. Девиц, судя по всему, терзало лютое похмелье, а как опохмелились, их попустило в момент. Снова смех, песни и пляски.

Уже у поезда, когда пришло время прощаться, начались обмены телефонами и адресами. Все снова загрустили, Жильвинас даже заплакал позже. Сказал, что это дождь. Ага, конечно. Он в Маринку влюбился по уши. Сидит вон, письмо ей уже пишет, слова переспрашивает.

11 мая, понедельник

Проснулся и неожиданно для себя решил уезжать. Не мой дом это, надо ехать дальше, мчаться вперед. Несмотря на решительные протесты Жила и его мамы. Какие все-таки хорошие и добрые люди! Приютить абсолютно незнакомого человека, встреченного на улице, да мало ли кто я? Не хочется списывать их отношение ко мне на банальное: «край непуганых идиотов», я точно знаю – это от сердца. Гостеприимством злоупотреблять нельзя, я в Вильнюсе уже пять дней, пора и честь знать. Поеду в Минск. Дали они мне на дорожку бутербродов, масла сливочного в банке с соленой водой, чтоб не испортилось, помидоров. Чудесные люди. Чудесные. Попрощались. Жильвинасу пообещал вернуться в Вильнюс числа 20-го, привезти ему барабанные и литавровые палочки. Он, глядя на меня, решил барабанщиком стать. И черную тушь обещал ему поискать, у них в Литве с тушью напряженка, а ему в театре нужна. Да и сам тут кое-чем запасусь, сахаром, например. В Москве по 80 рублей и нету, а здесь 15 и навалом. Надеюсь, из Литвы можно вывозить продукты, а то неловко получится. Вон в прошлом году было запрещено из Москвы вывозить что-либо, ужас какой-то. Все было по талонам и карточкам потребителя, в столице свои талоны, а уже в области – свои. Притом еды не было ни здесь, ни там… Сейчас, конечно, полегче стало, но с продуктовым раем Вильнюса все равно не сравнить.

Из дома выходил под звуки песни Deep Purple «А Hard Loving Woman». «Страстно любящая женщина» значит. Интересно, попадется ли такая на моем пути? Может, и попадется, ведь неизвестно, насколько длинным и насыщенным будет это путешествие. Не уверен, что мне хочется вступать в какие-либо долгосрочные отношения. Прошел год, мое сердце по-прежнему разбито. Ремонту подлежит, я в этом уверен, но пока нет даже никакого желания влюбляться! Да и симпатичных хиппушек в Системе не так много, как хотелось бы. Ну не идут симпатичные в хиппи, хоть тресни! Красивые девочки еще встречаются среди домашних полухиппи – «пионерок». Они приходят на тусовки, радостно несут всякую чушь, потом бочком-бочком идут домой, в теплую и чистую постель, под родительское крыло. «Пионерки» практически невыездные, лишь изредка их можно встретить на однодневных тусах типа Казюкаса, да и в Питере, пожалуй. Они четко знают, во что играют. Свою девственность эти девочки берегут, компенсируя всем желающим отсутствие настоящего секса многочисленными пылкими объятиями и поцелуями. Годик-два, глядишь – пропала герла с тусовки, да и вышла замуж за мажора из МГИМО, плененного разноцветными фенечками и рассказами о свободе и любви. Настоящие же хиппушки строги, умны и некрасивы. Многие носят очки, отчего очевидность их ума становится поистине неоспоримой. С ними можно говорить ночи напролет, забыв обо всем. С ними можно петь, пить, читать стихи, бродить, взявшись за руки, по ночным улицам, декламируя Бродского, но вот любить их как-то не получается. О сексе и речи не идет, хотя снявшая очки и отложившая книжку настоящая хиппушка порой превращается в истинную тигрицу. Ненасытная, она выжимает из тебя все соки, а потом, когда пелена дурмана спадает и наступает похмелье, ты, сам себе не веря, тихонечко идешь за пивом, обутый в тапочки, да и оказываешься в каком-нибудь Новосибирске с одной мыслью в голове: что это было? Преувеличиваю, конечно, есть, есть красавицы среди системных девушек! Но их так мало, они круты, они вечно с олдовыми, так что мне, тусующему всего четыре года легкомысленному обормоту, не светит, увы, ничего.

Оно и к лучшему. Побуду один. В конце концов, я дом ищу, а не любовь…

Погода сменила гнев на милость, и сегодня, как по заказу, светит солнце и на небе нет ни следа от вчерашних грозовых туч. Занятно – за все время моего пребывания в Литве не было ни одного солнечного дня, а стоило уехать, так сразу и распогодилось. Вообще, если вдуматься, так часто бывает: как к городу подъезжаю, погода сразу портится, уезжаю – налаживается. Может, у меня карма прохудилась?

Трасса неплохая, я бы даже сказал – хорошая. Стопится очень прилично. Природа обалденная. Жалко, что я рисовать не умею. Бесконечные леса, огромные поля, покрытые первыми зелеными ростками. А по полям стаями бродят, как куры, эти гребаные аисты. Уж больно их тут много. Перебор. Прекрасное должно впрыскиваться в человека понемногу, по кубику, а то привыкаешь и перестаешь воспринимать. Вот я еду и думаю уже: чего в этих птицах такого прекрасного? Обычные дятлы-переростки.

В одном таком замечательном пейзаже попросил драйвера меня высадить. Он удивился, конечно, но высадил. Глупо, наверное, но просто место уж больно понравилось. Присел на траве, перекусил. Все это очень трогательно вышло, но уехать с этого участка я не мог потом очень долго. Никто не хотел брать неизвестно откуда взявшегося в чистом поле хиппана, и машины проносились, от греха подальше, мимо. Жлоб какой-то притормозил на черной «Волге», небось водила какого-нибудь председателя колхоза. «Бесплатно сейчас не возят!» – глубокомысленно изрек он. Аж противно стало. Не стал я ему говорить, конечно, что есть еще на свете добрые люди. Да он и не поверил бы. Через несколько минут мне и попался один из таких добрых людей, водитель «КамАЗа», везущего пустые бутылки. И прямо до Минска довез!

Город так себе, что-то мне не приглянулся. Может, после миниатюрного чистенького Вильнюса показался очень уж огромным, шумным и грязным? Или виной тому одинаковые послевоенные здания, нависающие над тобой серыми глыбами? Людей на улицах мало, машин, в сравнении с Москвой, нет совсем. Очень много милиции, но внимания на хиппи они, к счастью, не обращают. А значит это только одно – что хиппи в городе есть! Где искать их – непонятно, но есть один беспроигрышный способ. Надо всего лишь выйти на центральную улицу города и идти. А там и хиппи появятся, и вписка, и радость общения. Расспросив население, спустился в метро, проехать пару остановок. Очень забавное метро! В турникет надо опустить две 20-копеечные монеты, которые покупаются в кассе за рубль. Из обращения в городе двугривенные изъяты. Бред какой-то.

Побродил по центру, изучил в поисках тусовки проспект Франциска Скорины. Главный проспект города оказался поистине бесконечным. В детском парке присел заправиться кефиром с хлебом и нарвался на мрачных чернушников. Меня их внешний вид ввел в заблуждение: в рогожки хипповые одеты, длинные волосы с хайратниками. Подумал, что наши, ну и влип. Одна бойкая девушка, безумно сверкая глазами, принялась рассказывать мне, что хиппи – это изверги, убийцы, сатанисты и вообще чуть ли не гопники. Я, понятно, расстроился, попытался доказать ей обратное. Уж не знаю, получилось или нет, она слушала больше себя, чем меня. Так загрузила своей странной религией, что я не знал, куда деваться. Пригласила остановиться у них, дала адрес. Полезная вещь, если вписки обломятся, но мне показалось, что лучше уж на вокзале переночевать, чем так травмировать свой разум. Дала мне кучу своей литературы, из которой я сделал вывод, что их религия – это очень странная смесь христианства и буддизма. Называется «Великое Белое братство». Главная у них тетка по имени Мария Деви Христос – ничего себе, с выдумкой женщина подошла к выбору имени! Конченые, завернутые люди, как сомнамбулы повторяющие свои фантастические тезисы о том, что уже в этом году на людях будет проставлен какой-то штрих-код. Призывают не даваться. Это вроде как знак дьявола, содержащий в себе три шестерки, вследствие чего человечество будет порабощено. И про кредитные карточки та же фигня. Какие на хрен кредитные карточки, мне бы найти, где переночевать!

Позвонив по первому же минскому номеру из тех, которые мне народ надавал в Москве, я получил приглашение на вписку. На флэту оказалась куча народу. Хозяина зовут Слава, женщину его Марина, а двухмесячного сына – Джорджик. Однако.

12 мая, вторник

Утром собирался в Брест, но не поехал из-за погоды. Дождя хоть и нет, но тучи и ветер сильный. Как и было предсказано! Точно, карма прохудилась, надо залатать. Ага, поди залатай тут, когда на пути всякие «Белые братья» встречаются! Ох, не понравились они мне. Надо подбить тусовку и кольями разогнать этих придурков.

Маринка с Олегом из Лиды, который тоже здесь вписывался, утром скипели куда-то, Славка с Танькой ушли еще раньше, оставив меня с Джорджиком. Может, я чего-то не понял, но, по-моему, здесь натуральная «шведская семья». Джорджик – сын Маринки и Славки, но тусует Славка вроде бы с Танькой. Слава советским женщинам. Умом можно тронуться. Малой орал поначалу, но я ему включил Джима Моррисона, и он задремал, а я книжки всякие читал. Так весь день и пролетел за чтением и играми с бебиком. Вечером Таня сварила глинтвейна, и мы под Deep Purple его выпивали. Повело, ушел спать, но заснуть так и не смог: Джорджик орал всю ночь как резаный. Может, зря я ему The Doors включал?

13 мая, среда

Число несчастливое. Не спал ни минуты. Погода стала еще хуже, тем не менее решил валить в Брест, в гости к Таньке Львенку. Звала.

Почти полтора часа пытался добраться до шоссе, потом быстро и ненапряжно очутился в Барановичах. Там сел на дизель и, благополучно не встретив контролеров, около восьми вечера был в Бресте.

Дозвониться до Таньки не смог, но все равно поехал по адресу, в какой-то Южный городок, в дом офицерского состава. Дома ее не оказалось, объяснил родителям, кто я и что, они впустили, накормили. Львенок пришла часам к одиннадцати, когда мы с ее предками обсудили уже все что можно и я уже начал жалеть о своем визите в этот славный город-герой. Ну, обрадовалась, конечно: не ждала, мол, обещал, конечно, но я не верила. Предались воспоминаниям, вспомнили прошлый год, приключения с поисками Котенка Гав и Солидола. Львенок уговаривает остаться на пару дней, но я не знаю, уж больно флэт стремный. Скорее всего, родители отчаянно боятся за целомудрие своей Татьяны. Мама очень сердитая, а папа вообще военный.

14 мая, четверг

Утром, когда Львенок ушла в школу, ее папик меня запряг по полной и увез на огород культивировать матушку-землю. Дотрудился я до мозолей, но хлеб точно отработал, в связи с чем могу теперь прямо смотреть в глаза унылому Танькиному семейству.

Днем осматривали археологические раскопки древних стоянок «Берестье» и, собственно, Брестскую крепость. Львенок утверждает, что ночью по крепости бродят призраки ее защитников. Охотно верю. Полазили по развалинам, крышам казарм, побродили по подвалам – там так жутко! Ничего почти не восстанавливали, всё, как и было в войну, мороз аж пробирает временами от ужаса, сколько же людей там погибло! И крепость-то, главное, небольшая, ее, казалось бы, захватить – раз плюнуть! Только в таких местах и осознаешь по-настоящему подвиг наших дедов.

Граница совсем рядом, с крепости видно Буг, за которым уже Польша. Может, чем черт не шутит, переправиться в укромном месте через реку, а там – лесами, пешком, дальше, в настоящую Европу? Германия – нет, после впечатлений от крепости к немцам уж точно не поеду, во – Франция! Лувр, Эйфелева башня, Монмартр! Официально-то туда я никогда не доеду, только так, нелегально, крадучись… Эх, хватит мечтать. Поймают, посадят в тюрьму, и привет.

Здесь, в Бресте, гораздо теплее, чем в Минске, солнце шпарит, трава высокая. Завтра буду, дай бог, на Украине, вообще испекусь от жары. Поеду во Львов, говорят, очень красивый город, не хуже Парижа, надеюсь.

15 мая, пятница

Когда расставались, Львенок расплакалась. Очень уж ей хочется уехать вместе со мной, попутешествовать. А то нигде и не была, кроме как у тетки в Москве. Вот, блин, Москва: выбралась девочка в город, познакомилась с немытыми хиппи, так теперь они к ней в гости на край света приезжают и покоя не дают. Впрочем, виноваты в расстроенном душевном состоянии Танюхи не только москвичи, но и сестра Лена Заяц с мужем Чарли из нижегородской тусовки. А если уж и родня, и друзья давят, то сам бог велел встать на скользкую и полную эмоций хипповскую дорожку. А она же ребенок совсем, экзамены скоро!

Стоп очень плохой, подвозят в среднем километров по десять, от деревни до села. С такими темпами я и к ночи во Львов не доберусь, ночевать в поле придется.

Везли вот два кавказца на легковушке. Два! После наших с Ренаткой прошлогодних кавказских вояжей я и одного-то с трудом выдержал бы. Я в машину сел, тронулись, тут-то я и заметил, что они горцы. Про них все говорят, что они практически поголовно гомосексуалисты, уж не знаю, откуда на тусовке такие слухи. Вон и Фриц с Сан Санычем, когда в Грузию собирались, так чуть ли не сковородки намеревались в джинсы подкладывать. Хайры у обоих внушительные, Фриц их разве что за ремень не заправляет. Таких роскошных белых хайров вообще ни у кого в тусовке нет. У меня-то волосы куда короче и жиже, но все равно ух как я стремался всю дорогу! Боялся, что оплату натурой потребуют. А я еще невыспавшийся, глаза слипаются. А они на своем нерусском о чем-то треплются, на меня смотрят и ржут. Жуть! Но обошлось, довезли меня до Луцка, еще и пути доброго пожелали. Видимо, и среди кавказских мужчин нормальные встречаются.

В Львове был в восемь. Город действительно очень красивый, только я так устал, что решил поспать, а утром уже наслаждаться красотами. Вписок нет, пойду, думаю, для разнообразия не на вокзале переночую, а на чердаке где-нибудь. Хожу, вверх смотрю, выбираю дом подходящий, чтоб с крыши вид был красивый. Подходят какие-то гопники, с виду нестрашные, и спрашивают:

– Который час?

– Пятнадцать минут девятого, – говорю.

Они переглянулись, да как втопят за мной!

– Москаль, – орут, – клятый!

И за мной бегут. Я с рюкзаком, усталый, ноги не ходят, но убежал-таки.

Заскочил в ближайший дом за поворотом, успел заметить еще, что ангелочки на крыше красивые. Ну, думаю, хрен я отсюда сегодня выйду. Пошел наверх, дверь на чердак открыта. Посмотрел в окошко, гопники эти стоят разговаривают, потеряли меня. А вид сверху на город отменный, как раз такой и искал! На чердаке было темно, и очень кстати пришлись охотничьи спички, которые мне в Риге Мишель подарил. Нашел уютный угол, завернулся в одеяло и моментально заснул. Даже не заснул, а вырубился – от нервов погони, дорожного стресса и кромешной чердачной тьмы.

Очнулся от звона трамвая. Интересно, думаю, долго ли я спал? На будильнике начало десятого, только вот уже утра или еще вечера? За окном те же сумерки. Покурил папироску и понял, что спал я всего час – на улице явно становилось темнее. Меня это так взбесило, что я решил валить с чердака восвояси и перекантоваться в каком-нибудь другом месте. Собрал шмотник, спустился и сделал для себя еще одно нерадостное открытие. Входная дверь заперта, что вполне естественно: конторы закончили работу и закрылись, а я, недоумок, буду сидеть тут до утра. Хорошо хоть свет не вырубили в общем холле.

Походил я по подъезду в призрачной надежде хоть кого-нибудь застать, для порядка потыкался во все двери с табличками редакций газет и управления ресторанов. Нашел туалет, в нем оказалась душевая кабина. Незапланированный душ пробудил меня окончательно, и я уже начал радоваться тому, что застрял здесь на ночь. Если поймают утром, притворюсь, что я пришел в какую-нибудь газету пожаловаться на притеснение русских на Западной Украине или что-нибудь еще придумаю. Побродил по коридорам, в курилке нашел заныканную кем-то под подоконником пачку «Ватры». Вальяжно покурил, почитал газету на украинском языке, пока голова сохла. Прилег наконец под лестницей, начал засыпать. И тут меня как током шибануло. Сегодня же пятница! А суббота и воскресенье – выходные! Значит, я буду сидеть тут не до утра, а до понедельника! Без еды!

Такая перспектива совсем не входила в мои планы, и меня на минуту охватило отчаяние. Все окна забраны глухими решетками. Паника!

Я принялся мерить шагами помещение. Поразмыслив и успокоившись, приступил к более тщательному осмотру входной двери. Дверь была железная, и, нисколько не рассчитывая на успех, я решил развинтить копеечной монетой замок. Долго ли, коротко ли, как в сказках говорится, но дверь я победил. Сначала разобрал замок, потом снял дверь с петель и шагнул на улицу. Шагнул – и тут же обратно, там менты мимо проходили, и, думаю, мое появление с дверью в руках вызвало бы у них несколько вопросов. Переждал, вышел, прислонил ее к проему и, воровато оглядываясь, свалил в ночь.

Ночевать таки пришлось на вокзале. Утром поеду дальше, не складывается у меня что-то со Львовом. Опять же вписок нет и жрать нечего, у них тут все по купонам, ничего не купишь, а менять рубли не хотят. Да и вообще домой уже пора, а там и в Крым. Надо матери позвонить, давно не давал о себе знать. Надо же, уже больше двух недель путешествую, а энтузиазма ну никак не убавляется!

16 мая, суббота

Чертов вокзал! Уж очень неудобно спать в жестком кресле. Так и не выспавшийся, нехотя поплелся на трассу. Львенок все восхищалась: «Трасса – это так здорово!» Здорово-то оно конечно, но только когда не каждый день и если ночевать не на вокзале.

Пока шел по городу, умудрился за русскую трешку купить батон хлеба, продавщица сжалилась. Теперь хоть с голоду не помру.

Сразу стопить не стал, присел на обочине, пожевал, перебрал вещи. Что-то сегодня я психованный – наверное, аномальная солнечная активность. Надо расслабиться.

Везли опять плохо и мало. Под Тернополем в столовой удалось обменять 13 рублей на 13 же купонов. Супчику покушал. Однако до Винницы я все-таки не доехал, завис намертво в Хмельницком, городе, где когда-то жил клевый хиппи Скоморох. Пока в Израиль не свалил. Городишко так себе, поганый, а вон человек какой хороший из него вышел! Хоть и эмигрант. Ну и ладно, уехал и уехал. Как говорится, все умные уезжают в Израиль, а все клевые остаются здесь.

Вокзал здесь холодный и неудобный. Долго пытался заснуть, но не удавалось из-за двух хохлушек, которые во все горло обсуждали телесериал «Богатые тоже плачут». Делились впечатлениями, рассказывали, кто над какой серией плакал, спорили, что дальше будет. По-моему, к персонажам фильма они относятся уже как к членам своей семьи. Я смотрел как-то одну серию этого безобразия. Мрак.

А забавно они Луиса Альберто называют: «Альбертушка».

Сели рядом со мной два мужика. Пьяные. Один отлучился вскоре куда-то, а второй начал разговаривать с сидевшей рядом девушкой. А у девушки этой муж внизу билеты покупал. Пришел этот муж, значит, и сразу, без предисловий, треснул общительному мужику в морду – чтоб не приставал, значит. Ушли они вниз разбираться. Что там было, уж не знаю, зато появился товарищ, который отходил. Поинтересовался, где кореш, а узнав от меня, что драться пошел, совсем не удивился, но и на помощь спешить не стал. Со мной зато разговорился. Спросил, верю ли я в Бога. Получил утвердительный ответ и принялся рассказывать историю своей жизни. Тридцатилетний парень, служил в Афганистане, душманов отстреливал, а когда вернулся, начал пить, курить и матом ругаться. Попросил у меня совета, как ему к жизни вернуться и к Богу обратиться. Сообразив, что он меня за семинариста принял, я, как мог, что-то посоветовал, посочувствовал. Тут прибежали его пьяный товарищ в уже порезанной ножом куртке и вспыльчивый южный муж. Размахивая руками, «афганец» влился в эту мигрирующую с места на место драку, и все снова переместились куда-то вниз. А у меня в голове звучали последние слова парня:

– Я ухожу. Я, может быть, еще вернусь. Если меня не убьют.

Он не вернулся. Надеюсь, их всего-навсего повязали менты.

17 мая, воскресенье

Поутру купил за 11 юксов тикет до Винницы. Можно было бы, конечно, доехать, как обычно, бесплатно, но уж больно не хотелось именно сегодня бегать от контры. Устал уже, не выспался. А так спокойно сел, заснул. Снились Ушаки…

…Дело было весной 1991 года. Всю ночь на Свечном пить портвейн с Егором – это, я вам доложу, не шутки. Шатаясь, я добрел до Московского вокзала и едва не разрыдался вслед уходящей электричке. Бывает же такое.

Пришлось идти на трассу. Была уже теплая весна, конец мая, часов девять стопа – и я окажусь дома, ничего страшного.

Но с автостопом в тот день совершенно не складывалось. На приличное расстояние от Питера отъехать так и не удалось. Согласно «стопнику», где-то рядом была железная дорога. Поняв, что последствия ночного портвейна меня сейчас расплющат, я пошел искать платформу и через полчаса монотонных скачков по шпалам прибыл на станцию с чарующим названием Ушаки.

Согласно расписанию, электрички на Малую Вишеру останавливались в Ушаках каждые шесть часов. До следующей была еще уйма времени, и недолго думая я рухнул на скамейку. Поначалу сквозь сон слышал грохот несущихся мимо скорых, улавливал голоса из репродуктора, потом совсем перестал реагировать на внешние раздражители. А когда наконец проснулся, на часах было уже шесть.

Проспал.

Следующая электричка аж в одиннадцать вечера. Выспавшийся и бодрый, я умылся на колонке и пошел рассматривать Ушаки. Скучное селение, совершенно не соответствующее своему веселому названию. Жителей мало или прячутся они где-то, один магазин, одна почта. В магазине, поддавшись внезапному порыву, зачем-то украл пакет с морковью. На той же колонке помыл и вернулся на станцию.

До электропоезда оставалось каких-то минут двадцать, когда хищно поедающий морковь я привлек внимание правоохранительных органов.

– Ты местный? – остановился рядом со мной расслабленный участковый.

– Не, – не стал придумывать я. – Электричку жду. Морковь будете?

– А тут как оказался? – проигнорировал предложение милиционер. – Поступил сигнал, что ты тут весь день сидишь.

– Автостопом ехал, но передумал и решил продолжить путешествие Октябрьской железной дорогой. А что не так?

– Документы давай.

Паспорт участковому не понравился. Внимательно изучив все его страницы, он убрал его себе в карман.

– Э, – возмутился я, – отдайте! У меня электричка вот-вот!

– А билет есть?

Билета не было.

В околотке Ушаков меня огорошили новостью, что моя краснокожая паспортина поддельная.

– Что ты мне заливаешь? – орал мент. – Вот сам смотри, что написано? Город Москва! А дальше? Город Зеленоград! Как такое может быть?!

Попытки объяснить тонкости административного положения Зеленограда провалились.

– Не надо мне лапшу вешать! – заводился участковый. – А улица где? Почему после города идет сразу номер дома? Ты у меня сядешь, дружок!

Час мы рылись по различным справочникам. Еще час подозрительный мент обзванивал своих коллег и пробивал меня по базам. Потом до семи утра мы пили водку. Закусывали моей краденой морковью.

– Авраменко, или как там тебя, Геннадий Александрович, ты уж не обижайся, – щедро наливая водку, вздыхал участковый. – Мне тут так скучно, делать нечего, одни алкаши. И тут вдруг ты, потенциальная звездочка на погон. Не держи зла, ладно?

Я не держал.

Утром милиционер, потеряв ориентацию в своей каморке, заснул прямо на столе, а я, аккуратно прикрыв дверь, отправился на станцию.

В одиннадцать электричка до Малой Вишеры остановилась у платформы. Широко улыбаясь, я заскочил в тамбур.

– О, билетики готовим сразу, молодые люди, – сказал, обращаясь ко мне, пухлый контролер.

– Я это, щас я, – растерялся я.

– О-о-о, без билета, еще и пьяный, – опечалился контролер, и я, не успев понять, что происходит, вновь оказался на такой родной мне платформе. Двери закрылись.

Шли вторые сутки.

Обессиленный, я присел на скамейку. Хотелось спать. Разум подсказывал, что надо сесть сейчас на любую электричку в любую сторону, снова пойти на трассу. Но дурацкая непроходимая упертость шептала: «Нет, не сдавайся, ты победишь!» Воровато оглянувшись, я распорол потайной кармашек в джинсах, достал заначку, сделанную на крайний случай. Случай был именно тот самый, крайний. В магазе купил две бутылки пива и хлеба, перекусил. Теплое пиво сморило, немного поспал. За два часа до электрички купил билет до Малой Вишеры. Походил. Группа рабочих, разбирающих рельсы у платформы, мне сразу не понравилась.

– Эй, вы чё там делаете, мужики?!

Рабочие не ответили. Ответил строгий голос из репродуктора:

– По техническим причинам электропоезд до станции Малая Вишера проследует без остановки на станции Ушаки. Будьте внимательны и осторожны.

Не было сил даже ругаться.

Заскочив через несколько часов в электричку обратно до Питера, я всю дорогу, пугая своей нервозностью соседей по сиденью, писал ручкой на кепке кривую жирную надпись «Ушаки forever!».

…Город Винница показался совершенно обычным провинциальным центром, как две капли воды похожим на многие города из тех, что я недавно видел.

Впишусь сегодня у Сашки Крутикова, мы с ним познакомились где-то с год назад в Москве, на «Джанге». Звал в гости, расхваливал здешнюю тусу. Ну вот, встречайте, приехали!

Сашка за год оцивилился, надо же, как люди меняются! Обрадовался, накормил. Я позвонил Лене Садовской, телефон которой дал мне Боб Московский. Затащил их вместе с подругой Наташей в гости к Сашке. Налопались каберне. Ленка взялась показать мне город и выразила уверенность, что он мне понравится. Не знаю, не знаю, но вот Лена мне точно уже нравится! Как-то неожиданно оказался у нее в гостях, отпаивались чаем. Раздумал ехать в Одессу – Лена сказала, что если немного времени, то лучше посмотреть Киев, а Одесса никуда не денется. Пусть так и будет, поеду в Киев. А там и домой.

18 мая, понедельник

С утра гуляли с Садовской по городу, посмотрели несколько церквей, костел. Если честно, ничего особо выдающегося я так и не увидел. Говорить, конечно, не стал, чтоб не обижать аборигенов. Впрочем, есть в Виннице одна суперфишка. Это мумия великого хирурга Николая Пирогова, которая лежит так же, как и Ленин, в мавзолее, причем лежит гораздо дольше и, говорят, сохранилась лучше. Если будет время, надо обязательно сходить посмотреть.

Вторая тема, которой гордится Винница, даже больше, пожалуй, чем Пироговым, – Кашпировский. Оказывается, этот маг, кудесник и психотерапевт родился здесь, работал в психушке и даже вроде бы до сих пор здесь проживает.

Садовская сказала, что у нее есть замечательная во всех отношениях троюродная сестра – Леночка Качуровская. Мы пошли искать ее в школе. Нашли. Действительно, очень красивая и милая девочка. Зазвала нас в гости, захлопотала, накормила зелеными щами. Я завороженно не мог оторвать глаз от нее. Ой, Геннадий, смотри не влюбись! Как много девушек хороших – все одинаковые. А потом страдать будешь. Вот, от Леночки ушли, и все не так стало. Пообещал ей приехать снова. Может, и правда, по дороге в Крым заскочить, забрать с собой? Господи, о чем я думаю, она же еще школьница! Хоть и последний класс, но все же!

Познакомился еще с кучей всякого народа, все нормальные люди, причем не хиппи даже, а так, сочувствующие. Наташка вот, все ее Журналисткой зовут. Она тоже в Киев собирается, договорились вместе поехать. Ребята уговаривают остаться, потусоваться еще пару деньков, у них концерт будет, там все знакомые играют, и они хотят, чтобы я послушал. Но я поеду. Сашка Крутиков, конечно, хороший человек, но крайне нудный, страдающий манией величия и к тому же очень сексуально озабоченный. Все время несет какую-то пургу, в основном про свои проблемы с женщинами. И порнуху смотрит днем и ночью. Страшно даже. За себя.

Вечером пришел Толик Бон с бонгами, поиграли немного – я на бонгах, Сашка на флейте. Потом слушали King Crimson, потом смотрели «Слияние двух лун». Надо бежать.

19 мая, вторник

Утром попрощался с Крутиковым и завис у Толика. Досушивал постиранные утром еще у Сашки носки и трусы и лишился носка. Повесил, а их ветром сдуло. Один носок найти так и не удалось, а трусы Толик достал крючком с соседского балкона. Попрощались с Леночкой, обещал, как приеду в Москву, письмо отписать. Толик Бон сплел мне фенечку, а Журналистка (которая раздумала ехать в Киев) сунула несколько купонов. Я особо и не отказывался, денег почти нету. Отдам сторицей.

В Киеве стусовался с подружкой Наташи Машей Швелевой. Чуть позже выяснилось, что она на самом деле Шлеева, так что я в очередной раз подтвердил свою катастрофическую глухоту на имена. Это, наверное, из-за того, что я на барабанах играю.

Маша свела меня с Денисом Лешим из Днепропетровска, у него и вписался. Хотя Леший, в общем-то, сам вписывается у Анджея, а Анджей, в свою очередь, вписывается у Юры-художника. Дом стоит в конце Крещатика, у Бессарабского рынка. Старинный. На чердаке разбита обычная туристическая палатка, в которой мы и вписались. Здесь еще герла вписывается, Иванка. Клевая.

20 мая, среда

Вчера на ночь глядя хорошо поиграли – Анджей на гитаре, я, как обычно, на бонгах. Душевно.

В палатке спать очень необычно, тихо, никто не тревожит, и мы проспали до полудня. Отправились с Лешим в Киево-Печерскую лавру. Очень красиво, аж в трепет священный бросило. Пока Киев, безусловно, держит первое место в рейтинге лучших городов, в которых я был. Вильнюс на втором.

Вечером пересеклись с Машей Шлеевой и Асей Хребтовой, девушкой Лешего. Они показали мне два очень красивых дома – Дом с химерами, облепленный фигурами морских чудовищ, и Дом со слезой, с плачущим барельефом.

Ася снимает дипломный фильм, пригласила меня сыграть в нем роль фотографа. Интересно невероятно! Я, правда, собирался уже в Харьков уезжать, но ради такого дела можно и задержаться.

С одиннадцати до половины первого ждали с Лешим Анджея в подъезде. Анджей так и не пришел, и мы отправились на другую вписку, к Иришке.

Около троллейбуса на Майдане Незалежности на нас наехали гопники. Наезд случился из-за хайра Лешего, у которого он, хайр, впрочем, не длиннее моего. Драться было бессмысленно в связи с явным численным преимуществом нападавших, и мы заскочили в троллейбус. Двое кинулись за нами и попытались треснуть меня ногой, но я успел поставить блок. В этот момент водитель дал сигнал к отъезду, и гопники, пригрозив убить Лешего позже, выскочили на улицу. Крайне убогие людишки.

21 мая, четверг

Иришка оказалась приятной пухленькой девушкой, неторопливой и разумной. Вписались без проблем, даже поужинали. Утром поехали ругать Анджея, который сообщил, что пришел вчера через пятнадцать минут после нашего ухода. Завис на чьем-то бёзднике.

А потом я впервые в жизни снимался в кино. Сюжет сюрреалистический, я даже грешным делом подумал, что Ася не только траву курит, но и ЛСД втихаря ест. Начинается все с кадров со старушкой, за которой ухаживает Маша. Убого обставленная комнатка, трясущаяся бабушка. Девушка протягивает старушке таблетки, та тянется за водой, но вместо стакана берет ярко-красную помаду и красит сморщенные губы. Страшновато.

Следующие кадры – в старой обшарпанной перукарне, парикмахерской то есть. Камера обводит помещение и снимает Машу, тоже ярко красящую губы. Новый эпизод – обнаженная натурщица Саша, которую я и фотографирую. Но вдруг входит Маша и нарушает идиллию, доставая из банки крысу и бросая ее рядом с Сашей. В очередном кадре я снимаю уже обнаженную Машу. Резкий контраст – миниатюрная прелестная Саша и прекрасная фигуристая Маша. По Маше ползает крыса и царапается.

Сняли всё достаточно быстро, все отработали хорошо. На меня надели красную рубаху, показали, как держать фотоаппарат и куда нажимать. Проблемы были только с крысом. Крыса звали Изя Кацман, и он все время норовил сбежать, к тому же несколько нервировал Сашу. Еще изрядно нервничал я: две красивые голые девицы, абсолютно меня не стесняющиеся, пробудили в голове безумное количество сексуальных фантазий. Я ж не каменный!

Интересно, увижу ли я этот фильм когда-нибудь? Ася сказала, что в следующий мой приезд обязательно покажет.

Леший объяснил, где находится халявный междугородний автомат, я дозвонился по нему до матери, позвонил бабушке, Немету, Макару. Вписывались опять у Анджея. Спали немного дольше, чем накануне у Иришки, но, как ни странно, ни я, ни Леший не выспались.

22 мая, пятница

Леший днем снова поволок меня в лавру, на этот раз к своей знакомой. Имя у нее очень странное – Микада. Сорокалетняя женщина, археолог. Умная, раскованная и интересная; что ее может связывать с юным и чахлым Лешим, ума не приложу. Вечером Шлеева познакомила меня с подружками Машей Бялой и Евгенией. Маша серьезная, Женя шустрая. Так до ночи и гуляли по Андреевскому спуску и окрестностям. Здесь находятся дом Булгакова и Андреевская церковь, у которой снималась комедия «За двумя зайцами». Пожалуй, это одно из самых красивых мест в Киеве. Неторопливо бредешь по брусчатке, рассматриваешь дома. По бокам сидят художники, что-то рисуют. В основном шаржи дурацкие, акварельки все с той же церковью, но воспринимается эта мазня душевнее, чем родная арбатская халтура. Тут же продают поделки, украинскую народную вышивку, иностранцам впаривают значки, ушанки и футболки. Спуск временами становится весьма крут, в дождь на брусчатке, думаю, пенсионерам приходится несладко. Но мы бодры, так сказать, веселы, поэтому берем по бутылочке пива и лезем на холм. Там стоит большой металлический крест. Киевлянки ничего не могут сказать о его происхождении, рассказывают невнятные истории о раскинувшемся у подножия холма Мертвом городе, старинном кладбище неподалеку и о Лысой горе с ведьмами. Любопытно, Булгаков здесь, в городе своего детства, нахватался фактуры к «Мастеру и Маргарите»? Кстати, дом Булгакова на Андреевском не производит такого впечатления, как его московские апартаменты на Патриарших. Обычный, ничем не выделяющийся двухэтажный домик, от которого совсем не пахнет мистикой. То ли дело в Москве… Еще сворачивая с Садового в подворотню, чувствуешь священный трепет. Двор, почти колодец, грязно-серый дом. В разрисованном (в том числе и мной) подъезде тускло мерцает одинокая лампочка, сверху доносятся голоса. Вот сейчас, прямо сейчас тебе навстречу спустится Азазелло, мяукнет Бегемот… Но спускается чопорная жительница подъезда, в берете и с авоськой, – Аннушка с маслом, не иначе.

И как начинает орать:

– А ну, пошли вон отсюда, голодранцы! Весь подъезд зассали, щас милицию вызову! Вон!

Сколько нас оттуда гоняли, сколько раз ментов вызывали – бесполезно. Проникнуться духом бесовской Москвы ежедневно приходили не только неформалы и сатанисты, но и вполне себе респектабельные иностранцы с экскурсоводами. Мы в итоге из подъезда ушли, да недалеко. Взломали черный ход, протоптали дорожку на чердак, да так впоследствии и зависали там и на крыше, любуясь одним из самых красивых видов на центр…

Леший с Аськой запропали куда-то. Часов в одиннадцать пришел на вписку, а там облом, в двери записка от Анджея: «Хиппаны, вы меня уж простите. Меня не будет».

Позвонил куда мог – везде пусто. Женька вписать не может, Машки дома нет. Как к Иришке ехать, помню, но дом, квартиру – хоть убей, память отшибло. Ходил, слонялся по Рулетке совсем потерянный и наткнулся на Шлееву. Она захлопотала, заволновалась и моментально вписала меня к подружке Зое, на Оболони.

Зоя Колоскова – приятная умная девушка моего возраста, спокойная настолько, что временами мне кажется, она сейчас заснет на ходу. Тихо поужинали, легли спать. Пока болтали, в комнату забрела бабушка.

– Зоенька, деточка, кто это у тебя в гостях?

– Бабуль, это Ленка Соколова, она переночует у нас, ничего? У нее тараканов дома морят.

– Здрасьте! – пискнул я фальцетом из-под одеяла.

– Здравствуй, Леночка, спите, спите, девочки…

Заснули мы часов в шесть. Нет, вру, в пять.

23 мая, суббота

С утра приперлась Шлеева. Мыться. У нее, говорит, дома воду отключили. А мы с Зойкой – как совы невыспавшиеся. Бабуля ушла, выползли на свет. Приняли душ, позавтракали. Шлеева осмотрела меня, полуголого, мышцы попросила напрячь.

– Ни фига себе, – говорит, – хиппи. Качался, что ли?

Думал, шутит, а она всерьез. Сам не заметил, как снова, словно в детские боксерские времена, стал поджарым и мускулистым. Странно, откуда что взялось?

В Харьков я опять, понятное дело, не уехал, тем более что все мои вещи лежат у Юры-художника, которого я, кстати, даже в глаза ни разу не видел. А впрочем, куда мне торопиться? В Киеве мне очень хорошо, меня окружают хорошие люди и красивые девушки, я им тоже вроде бы по кайфу. Зовут оставаться аж до 30 мая, до дня города. Ну уж нет, сегодня не уехал, завтра уеду точно. Причем маршрут корректируется на глазах, поеду не в Харьков, а в Курск. Я решил заскочить в гости к дальним родственникам в Чаплыгин, это где-то под Липецком. Надеюсь, мне будут там рады.

К Анджею явился под вечер, в шестом часу. Повезло, он уезжает до понедельника, и я чудом успел его перехватить. Забрал вещи, забыл зубную щетку.

Потусовался на «БЖ». На редкость пошлая кафеюха, не сравнить с изысканными московскими «Бисквитом» или «Джангом». Кофе, справедливости ради, не обругаю. И смешно – там стоит музыкальный автомат! Такой же, как в кинофильмах, только не работает. На улице сюрприз – встретил Славу Советским Женщинам из Минска! Нечаянная радость вышла. Он в Минске запарился, говорит, приехал отдохнуть. Врет, траву небось привез продавать.

Вписался снова у Зоеньки. Она сплела мне фенечку с зеленой бусиной, которую я нашел накануне на Андреевском спуске. Фенечка монструозного вида, огромная и из «лыжного» бисера. Но носить буду, ибо сплетена она с любовью, достойной девочкой, к которой я, кажется, неравнодушен. Черт, опять неравнодушен? Какой-то я стал влюбчивый, надо быть тверже.

24 мая, воскресенье

Долго прощались с Зоей, пообещал черкнуть письмо из Москвы. Чувствую, что в Крым я поеду через Киев. И Винницу. Ох, надо голову держать в холоде, прав был Феликс Эдмундович Дзержинский! Если бы я с недавнего времени не относился к женщинам с некоторой опаской, точно бы пустил свои чувства на самотек.

Погода ужасная, сильнейший ветер, дождик накрапывает. Неприятно получилось на границе Украины с Россией. Мы с какой-то душевной бабушкой преспокойно мерзли в кузове старого «зилка», но ментам на таможне это крайне не понравилось, и они цинично высадили нас. Здравствуй, любимая страна, я тоже по тебе скучал! Содрали с сердобольного водилы штраф и отправили. Неудобно вышло. А мы с бабкой пешком пошли. Машин уже почти не было, нас никто не брал. Счастье улыбнулось нам, когда мы протопали километров восемь. Остановилась красивая белая «Волга» с каким-то начальником, знакомым моей престарелой спутницы. Они подвезли меня прямо к станции, дали немного денег. Прекрасные люди, спасибо! На вокзальчике я недолго подождал дизеля и благополучно доехал до Ворожбы, а оттуда взял билет в общий вагон до Воронежа. Общий вагон – это песня. Проход был полностью забит сидящими и стоящими людьми, и я смог приткнуться только у ароматного туалета. Естественно, меня это никак не устроило, и, выждав немного, я пробрался в соседний, плацкартный вагон, где и завалился на третью полку.

25 мая, понедельник

Ворочался, чертыхался, поджимал ноги, но спал! И это главное. За вчерашний день намаялся как собака. Часов в восемь утра, когда я проснулся и зашуршал бэгом, пытаясь достать «стопник» и определить местонахождение города Чаплыгина, меня обнаружила молоденькая проводница и депортировала, сославшись на возможных ревизоров. В общем вагоне было уже более-менее свободно, сердобольные соседи угостили глуховскими баранками с чаем. Ништяк!

Первое, что я сделал в Воронеже, это сожрал подряд два копеечных, но вкуснейших шоколадных мороженых. К шести на электричке добрался до Мичуринска. Из этого зачуханного городишки, названного именем великого человека, который призывал нас не ждать милостей от природы, а брать их самим (что мы успешно и делаем), я доехал до Богоявленска. Оттуда снова перегон общим вагоном, и вот, здравствуй Чаплыгин, моя малая родина!

Долго петлял по улицам, искал знакомые дома. Нашел-таки, что очень удивительно, ведь лет восемь, а то и больше, здесь не был.

– Хозяева!

Из дома вышел дядя Саша. Постарел, усы отрастил. Седина пробивается.

– Иди, иди отсюда, по понедельникам не подаем!

Я даже растерялся. Готов был к любому приему, только не к такому. Но вовремя сообразив, что с детских времен я изменился до неузнаваемости, засмеялся.

– Собаку спущу, – приветливо пригрозил дядя Саша.

– Это ж я, Гена Авраменко, ваш двоюродный племянник или как я там называюсь!

На крыльце показалась баба Шура.

– Генка, малец, ты что там за околицей стоишь? А ну в дом!

Узнала!

Не скажу, что прям обрадовались, но удивились точно. Дальняя родня с маминой стороны всегда была какая-то странная, грубая и прижимистая. Может, они тихо презирали нас за то, что мы городские, может, бабушка сто лет назад что-то с кем-то не поделила, но чаплыгинские две сестры всегда стояли особняком от двух сестер московских. Пару раз в детстве меня привозили сюда отдыхать, мы ездили на рыбалку с дедом Павлом и дядей Сашей, хорошо было.

У дяди Саши с тетей Наташей, кроме выросшего Сережки, теперь еще малец, четырехлетний Юрка. Баба Шура все такая же строгая и хорошая.

26 мая, вторник

Прокатились на «Урале» дяди Сашином. Удивительно, даже не подозревал, что мотоциклы живут так долго, ведь я на нем еще в восьмилетнем возрасте рассекал. Потом самогон пили, о жизни разговаривали. Когда напились, выяснилось, что нужно ехать за травой для крольчихи, мы с Сережей оседлали велики и поскакали. Навернулся спьяну, естественно, разбил локоть.

27 мая, среда

Поехали спозаранку рыбу «лавить», как у них тут говорят. Дядя Саша завез нас с соседом Сашкой Ваниным на озерцо, рассредоточились с удочками. Прет одна мелочь, больше пол-ладони никто не поймал. Наловили этой мелочи каждый по половине садка, да и решили уезжать. Помню, в детстве мы здесь на каких-то торфяных болотах ловили золотых карасей, кажется. Или карпов. Тогда это казалось волшебством – золотые рыбки, настоящие! Врезались в память, у нас в Подмосковье-то обычные, серебристые, ничем, кроме солитера, не примечательные.

А вот что помню как сейчас, так это озеро с карпами. Ловили там на «резинку» как-то с дедом. Колокольчик вздрогнул, подсекаю – есть! Начинаю осторожно вытягивать и понимаю, что зацепился за что-то. И вдруг – бах! – на поверхность столб воды, плеск, грохот. И все забегали сразу, засуетились.

– Отдай мне, малец, я щас вытяну!

Ага, разбежались. Тащу осторожно, леска руки режет, дед орет что-то. Подтянул к кромке берега, кричу:

– Подсачек, подсачек давай!!!

Оборачиваюсь, а мужики стоят разинув рты и не шелохнутся. Смотрю я на добычу повнимательнее, вблизи, и понимаю, что сачок тут явно бесполезен, карп размером с деда, не меньше. Леску поднимать нельзя, сразу оборвется, что делать – тоже неясно. Рыбина посмотрела на нас грустно, ткнулась мордой в кромку и медленно, беззвучно ушла. Я тут же, в чем был, сиганул за ней в воду, рука скользнула по склизкому боку, и только. Меня никто не ругал, не возмущался, все понимали, что взять эту громадину голыми руками невозможно. Кто-то из мужиков сказал, что о таком диве и не слышал даже никогда и, скорее всего, это был царь всех карпов, поэтому надо немедленно отсюда, с озера, сваливать. Надо ли говорить, кто был героем дня?

После обеда копал землю и поливал помидоры. Судя по лицам моих родственников, они уже безумно рады, что я приехал. Еще бы!

Уже второй раз за поездку вкалываю, как рабыня Изаура на фазенде.

28 мая, четверг

Завтра заканчивается первая часть моего путешествия. Ровно через месяц после его начала, что примечательно.

День прошел как-то незаметно. Спал до полудня, поел, почитал. По привычке уже полил помидоры. Накопал корней репейника на поле – сказали, что, если их отваром голову мыть, моя проклевывающаяся лысина вновь зарастет волосами. Верится с трудом, но попробовать, возможно, стоит.

На вокзале купил билет на девять вечера. Попрощались с родней. Звали еще приезжать, но есть стойкое ощущение, что я их больше никогда не увижу. Никого. Смычка города с деревней удалась не особо.

В поезде на соседней полке ехал парень лет восемнадцати, лохматый, с пробивающейся бородкой. Дай, думаю, спрошу почитать чего-нибудь. Он дал мне несколько религиозных книжек. Пролистал – вроде все правильно, но что-то не так. Не «Белое братство», но тоже шняга какая-то. Оказалось, это Истинная Православная церковь. Опять на извращенца нарвался. Этот, правда, грузил не особо, но все-таки достал. Приглашал к ним прийти, Китайский проезд, дом 7. В чем отличие церквей, объяснить он мне так и не смог. Хреноватая у этих миссионеров подготовка.

29 мая, пятница

В Москву приехал часов в пять, замерзший, как Челюскин на льдине, – в поезде ночью почему-то было очень холодно. Дождался открытия метро и домой, в Зеленоград.

Мама обрадовалась, соскучилась. Я тоже, не скрою. Правда, тут же начала орать, какого черта меня понесло в Чаплыгин, они, мол, там и так как с цепи сорвались, теперь всю оставшуюся жизнь будут рассказывать, как к ним незваный гость приезжал. В чем причина всей этой семейной неприязни, объяснить так и не смогла. Похоже, что она и сама этого не знает.

Мама сказала, что мне сегодня будет звонить куча народу: Танька Львенок, иностранец (это, видимо, Жильвинас), из Крыма насчет гитары и еще толпа, не считая Немета.

Перезвонил в Вильнюс, сказал Жилу, что если ничего не изменится, то в понедельник, к вечеру, буду у него. Причем решение ехать возникло прямо во время разговора. Такая тоска накатила, хоть вой. Не успел приехать, а уже опять в путешествия тянет.

День получился насыщенный. Забрал у бывшего коллеги Колобка деньги, последнюю зарплату с завода. Колобок тоже устал там пахать, хочет сваливать куда-нибудь.

Успел уволиться с поста барабанщика нашей группы «Осень». У них теперь новое название – «Дом». Совсем умом тронулись! Тут же начались звонки от Немета, Шурика и Макара, и меня вернули обратно. Но я с Макаром все равно играть не хочу, если только сгоняю на концерт в Харьков, и всё – уж больно Немет просит. Макар прекрасный человек, с ним хорошо дружить, но работать абсолютно, категорически невозможно. Особенно сейчас, когда в группе два полноценных лидера, он и Шурик.

Приехали в гости Солидол с Котенком. Порассказал про поездку. Солидол загорелся, хочет со мной в Литву прокатиться, давно, говорит, не был. А мне по фигу, хай едет.

Львенок так и не перезвонила. Интересно, что ей надо?

30 мая, суббота

День прошел так себе. Встретился с Машкой Прайс, поболтали. Машка что-то совсем оцивилилась. Может, и правильно, решила остепениться, не вечно же клешами бульвар подметать и фотокорреспондентам позировать. Все меняется, народ взрослеет. Тусовка на Гоголях вон совсем сдала, пионеры одни радостные носятся, да вечная дринч-команда на скамейках бухает. Нормальные хиппи уже давно разъехались по югам. Да, интересно, а сколько я протяну в своем нынешнем хипповском состоянии? Ведь нужно со временем как-то остепениться, жениться там, детенышей нарожать, блага цивилизации скупать. Не вечно же болтаться по стране, питаться подножным кормом и наслаждаться практически безграничной свободой? Не знаю, но еще нет ощущения того, что я знаю, что буду делать в этой жизни. Хотелось бы заняться каким-то творчеством, конечно, душа-то поет, а как эту песню в ноты записать, нет ни малейшего представления. Музыкант, если барабанщика можно назвать музыкантом, из меня не получился. Рисовать не умею. Писатель тоже, думаю, неважный, если один несчастный фантастический роман не могу закончить. В общем, нету в жизни для меня уголка. Будем искать!

На «Пентагоне» никого, только «пятидесятисемиты» из школы напротив кофе потягивают. Юноша с замысловатым именем Фелимон Кролик Уроненный попытался втянуть меня в дискуссию о создании коммуны, но понимая, что закончится все банальным портвейном на Арбате, я на всякий случай ушел.

В «Мелодии» на Калининском купил «антроповские» битловские диски: «Сержанта», «Револьвер» и «Help!». Доволен до безумия, хотя в последнее время настойчиво прогоняю из головы маленького червячка, который подсказывает мне, что битлы, на самом-то деле, меня уже почти не интересуют. Все песни наизусть уже знаю, нового они, по вполне понятным причинам, вместе уже ничего не произведут, а сольное творчество трех оставшихся меня как-то не очень пленяет.

В Москве оставаться уже невыносимо. Всего сутки, как дома, а уже снова тянет в дорогу. Причем совершенно не важно куда, лишь бы отсюда. Ну ничего, скоро в Вильнюс.

Да, сходил к Жучке. У нее летом Макар жить будет. Немет тоже там прописался, от мамы своей разговорчивой скрывается. И Анька там живет, с которой мы в Тракайском замке зажигали. Посидели, чего-то выпили, рассказали с Анькой про наши литовские пивные подвиги. Хороший день получился, насыщенный.

Вечером мама тусовалась на кухне с друзьями, пили пиво, дым коромыслом. Я в комнате сижу, пластинки слушаю, а тут мама с просьбой:

– Ген, – говорит, – у нас сигареты кончились, а бежать всем лень. Дай папиросы?

– Что ты, мама, – отвечаю, – у меня нету, ты же знаешь, что я не курю!

– Ага, – ухмыльнулась она. – А косяки-то во что забиваешь?

Вот так, никуда не скроешься. Как догадалась, ума не приложу! Пришлось отсыпать «Беломора».

31 мая, воскресенье

Сгонял в Москву, посмотрел расписание электричек. Подходящих нет, так что сразу, чтоб не зависать по полдня на перегонах, пойду на трассу. Сейчас тепло, любая трасса – подарок. Идешь себе, загораешь. Едем с Солидолом, вдвоем веселей. Впрочем, Солидол зануда и в больших количествах небезопасен для нервов. Разобьемся по одиночке, в крайнем случае. Забили стрелу в одиннадцать вечера, но я продинамлю – к отцу собрался.

А мама в Ногинск уехала, на похороны. Умер наш дальний родственник. Она меня с собой и не звала, знает, как я к этому отношусь. Не могу я выносить всю эту скорбь. Были уже похороны в моей недолгой жизни, когда дедушка умер в 85-м, так до сих пор забыть не могу. Все эти табуретки, ельник, толпа незнакомых людей в черном, бабульки в платочках. И маленький я в школьной форме. Мама, когда ей позвонили – утром, помню, рано совсем было, – собралась и уехала, меня оставила на дядю Толю, своего тогдашнего возлюбленного, так и не сказав, что случилось. Я хоть и маленький, догадался, но осознать не осознал еще. Потом она позвонила и велела мне с дядей Толей приехать в Ногинск и школьную форму надеть. Я подумал, что для тепла, – холодновато было, сентябрь. Уж не помню, плакал я на похоронах или нет, но обида на деда была страшная. А на рыбалку с кем я ходить буду? А кто велосипеды чинить будет? Как он вообще мог так поступить? Крайне эгоистичное детское поведение. А особенно в память врезалось то, как Кока, сестра деда Валентина Алексеевна Алешина, когда мы ехали с гробом в грузовике, все время сквозь слезы говорила: «Гена, не бойся, потрогай дедушку за руку». Я боялся, а мама плакала и кричала на Коку, чтоб она от меня отстала.

У отца в гостях мои грустные мысли начисто улетучились, потому как наступил праздник живота. Его жена, Елена Ивановна, расстаралась и приготовила шикарную курицу. Которую мы и употребили с картошечкой, лучком-чесночком и, конечно, водкой. Что еще нужно человеку для счастья? Праздник живота происходил под какой-то «ужасняк» на видео – страшновато, но пищеварению, уверен, не помешает. Пришел сводный брат Димка Серебряков с подружкой Лерой. Еды ему, увы, уже не досталось, развлекали исключительно разговорами. Да, папа предлагает работать у него. Вот уж не знаю. Делать я ничего на кабельном телевидении не смогу, по крайней мере мне так кажется. Административными навыками природа меня явно обделила, оператором тоже вряд ли сумею. Но главное, конечно же, не в этом, а в том, что если Бог хочет наказать человека, он устраивает его на работу к родственникам. Ни за что! А как отказаться, не знаю – обидится же.

Отец предлагает, если уж я такой писатель оказался, попробовать издать мой фантастический роман. Интересная мысль, только нужно этот чертов роман еще заново переписать, многое поменять, отпечатать на машинке и только тогда думать об издании. А редактировать у меня нет времени, потому что я в разъездах. Если не путешествовать, а сидеть в Москве и писать, то надо что-то кушать, а чтобы кушать, надо работать. Но тогда не останется времени на творчество. В общем, заколдованный круг получается.

1 июня, понедельник

Сегодня День детей. Дети – цветы жизни. Хиппи – дети цветов. Вывод: у меня сегодня профессиональный праздник! Хиппаны сегодня нааскают кучу денег, поедут на Ореховские пруды в Царицыно, будут пить портвейн, курить траву, заниматься любовью, а не войной, драться с гопниками и бегать от ментов.

Минская трасса. Вдвоем с Солидолом нас брать никто не хотел, кроме двух храбрых безрассудных частников, так что пришлось разделиться. Если честно, будь я владельцем автотранспорта, я бы Солидола не стал подвозить ни за какие коврижки. Он настолько космат, что наводит ужас даже на привыкшего меня. Глаза у него голубые и добрые, но с большого расстояния, какие там у чудища глаза, не разберешь. Как ни странно, его все-таки берут, и это вдребезги разносит утверждения некоторых умников, что эпоха автостопа в России закончилась.

Как только мы разбились, договорившись встретиться на вокзале в Минске, дела пошли не в пример лучше. Через сотню километров мы снова пересеклись, поболтали, и уже следующий «КамАЗ» взял меня прямо до Минска!

Драйвер попался общительный, я тоже в хорошем настроении, поболтать не против был. Водилы бывают четырех типов: молчуны, говоруны, слушатели и нормальные. Молчуны, так те иногда даже просят не разговаривать, такие попадаются в основном днем и берут тебя просто из человеколюбия. Слушатели, напротив, берут с оговоркой, что развлекать будешь, – такие ночью подбирают, слушают твой треп, чтоб не заснуть. Говоруны тоже в основном ночью, такие иногда попадаются, всю жизнь свою расскажут, а ты и слова не вставишь. А нормальные – они нормальные и есть.

Мой вот, слава богу, нормальный оказался, расспросил про хиппи, высказал свою точку зрения о правительстве и ценовом беспределе. Анекдоты потравили, в общем, доехали весело. В Минске Солидол не объявился, сколько я его ни ждал. Вместо него на вокзале возник неприятный тип по имени Саша из Кенигсберга. Сказал, что хиппи, но видом – БОМЖ. В Крым ехал. На трассе он стер ногу, я ему выдал из своей аптечки бинт и стрептоцид, рану присыпать. В Крым он едет с флягой на поясе и авоськой в руках. А это значит, что недостающее он украдет. Причем, что самое печальное, у своих же. Но судить за еще не совершенное нельзя, да и кто я такой, чтобы судить его?

Приехал к Славе Советским Женщинам. Они с женой обрадовались, вписали, конечно. А ночью сын его, Джорджик, не мог заснуть, кашлял и кричал. Маринка вызвала «скорую», оказалось – корь. Ужас. Увезли в больницу. Вот такой, блин, День детей получился.

2 июня, вторник

Невыспавшийся, не умывшись и даже чаю не хлебнув, поскакал на «Радиаторную», оттуда доехал до «Беларуси» и вскочил на дизель до Вильнюса. Нашел местечко и тут же вырубился. С контингентом пригородных электричек и, как выяснилось теперь, международных дизелей мне жить неуютно, лучше сразу заснуть. Полон вагон квелых бабулек с курами, мужиков в спецовках, гогочут все, водку с утра пьют. Дичь какая-то.

В Вильнюсе, на выходе из вагона, обнаружил Солидола, который, оказывается, ехал со мной в одном вагоне и тоже дрых без задних ног. Приехал в Минск он позже меня и заночевал у брата. Уж не знаю, какой у него в Минске брат, но то, что я не с ним вписывался, хорошо. В больших дозах Солидол невыносим. И ведь всем прекрасный человек Леша Солидол. Умный, рассудительный. Опытный. Слишком самоуверенный, что, впрочем, не мешает ему втираться в доверие абсолютно ко всем. Он так ведет беседу, так говорит, что отказать ему просто-напросто невозможно. Не успеваешь задуматься, как он обезоруживает тебя своим смехом, бровями над большими голубыми глазами, да ему просто хочется верить! Но есть в нем и что-то отпугивающее – может, именно эта самоуверенность. А может, моя личная подозрительность не позволяет сближаться ни с кем, дабы не привыкнуть к человеку. Но скорее всего дело в моей интуиции, которая не подводит меня почти никогда. Не позволяет моя интуиция целиком доверять человеку, говорящему настолько много и без толку.

Позвонил Жильвинасу. Быстренько пересеклись, договорились к вечеру встретиться на «Вайве» и разбежались. Прошлись с Солидолом по магазинам. Умудрился отхватить себе на осень ботинки всего за 420 рублей! Купил домой сахара три килограмма и палку колбасы сырокопченой. Мама порадуется.

Так приятно в страшную жарищу сидеть в уютном вильнюсском подвальчике и пить ледяное пиво! Выпили, наверное, кружки по три, еле сами себя за уши оттащили, с Жилом надо было на стрелу бежать. Жил потащил нас на озеро купаться. Поплавали, на берегу снова холодное пиво, что может быть лучше! Опять страшно захотелось в Крым. С морем озеро не сравнить, а с литовским пивом, как бы хорошо оно ни было, расчудесный портвейн из Рыбачьего – тем более.

В городе повстречали Гелку с Гитой и поволокли их с собой в разведанный нами пивняк. Договорились все встретиться через месяцок в Крыму, в Симеизе или на Мангупе. Жильвинас тоскливо смотрел на Гиту и клятвенно обещал тоже приехать. Влюбился, что ли? Как-то часто у него это происходит.

Так день и пролетел. На ночь завалились к герлам, наварили глинтвейна. Говно глинтвейн получился. Хотя за весь день мы так накидались всевозможными сортами пива, что даже нектар божественный показался бы нам отвратительным пойлом.

Напившись, сказал «спасибо» Солидолу за Мангуп. Ведь это он меня отвел туда когда-то…

Помню, кисли мы в Рыбачьем, варили «молоко».

– Слушай, Ринго, – сказал Солидол. – Может, достаточно уже моря? Давайте я вас с Добровольцем в горы отведу? Мы с Котенком Гав завтра собираемся туда.

Я закрыл глаза. Огромная, как Джомолунгма, заснеженная вершина, пронизывающий холод, останки альпинистов торчат из сугроба…

– Не, спасибо, – вежливо отказался я.

– Да там круто! Жара, развалины, прохладные родники, хиппушки – лапушки! Жить будем в пещерах!

Перед глазами возник я, висящий на веревке среди сталактитов и сталагмитов.

– И не уговаривай, Леша, не пойдем, – подключился и Андрюша Доброволец.

Но, хлебнув «молока», мы размякли и согласились сходить ровно на один день. Солидол пообещал за этим строго проследить. Утром растолкал нас ни свет ни заря, и мы поехали на Мангуп.

По дороге Леша взахлеб рассказывал о Мангупе:

– Там замечательно! Куча пещер, почти каждая имеет свое название, имя: Мустанговая, Кухня, Теплая, Археологическая… Родники – Мужской, Женский, так же названы и тропы, по которым происходит подъем на гору. Близ этих троп расположены остатки пещерных монастырей, женского и мужского. Сама гора состоит из плато и четырех мысов, называемых «пальцами». Мыс Тешкли-бурун – Дырявый. На его конце когда-то давно произошел обвал одной из стенок пещерной тюрьмы. Дыру видно издалека, оттого и название. На Дырявом сосредоточены основные туристические достопримечательности. Акустическая пещера – рукотворный грот с потрясающей акустикой, Тюрьма, храм Кибелы, Теплая пещера, главная Цитадель крепости, наконец. Следующий – мыс Ветров, Ели-Бурун. На нем мало пещер, мало леса, он очень красивый. Мыс Караимов – Чуфут-Чеорган-Бурун хиппами малопосещаем, на нем базируются не вполне дружественные археологи. Последний, четвертый – мыс Сосновый, Чамну-Бурун. Он практически полностью зарос лесом, там водятся дикие звери и почти никто никогда не бывает…

Поднимались по Женской тропе. С непривычки было тяжело и даже невыносимо, я проклинал себя, что послушал Солидола и согласился поехать сюда. Но когда мы поднялись… когда глотнули живой воды из Женского родника… когда шли по изумрудно-янтарному плато… когда поселились в Харьковской пещере… мы моментально влюбились в Мангуп.

Через неделю Солидол поинтересовался:

– Ну что, пора бы и в Рыбачку вернуться?

– Ни за что!

– Ну как же, там же море!

– Никогда!

Было непонятно, как я раньше жил без этого чудесного места. Я наслаждался летом, воздухом, солнцем. Мы собирали травки, выпрашивали еду у туристов, часами болтали на роднике с жителями других пещер. Слушали психоделические напевы Скрипы Симферопольского, сами пели в Акустике, вырезали из можжевельника трубки. Я чувствовал себя частью горы, этой живой горы. Здесь многое было непонятным, иногда до жути. Что за фигура появилась ночью на стене Цитадели, легко прошла по ней и растаяла в воздухе? Кто подпевает тебе в пустой пещере? Что за странный колокольный звон шел из глубины горы ночью? Почему на пороге некоторых гротов охватывает нечеловеческий ужас и ты не можешь сделать ни шагу дальше? Что, наконец, за странная дымка с человеческими очертаниями преследовала меня вчера?

Солидол рассказал нам множество историй и легенд. Байки про духов, Мангупского Мальчика, крысопса не казались нам чем-то смешным и фантастическим. На Мангупе все казалось реальностью, и все эти истории подтверждались толпой экстрасенсов, биоэнергетов и уфологов, прочесывавших Мангуп целыми днями.

Слезли вниз мы недели через три. Я тогда сразу пошел на трассу и уехал в Москву, чтобы не портить себе этот странный чудесный настрой помоечным побережьем. С твердой уверенностью, что обязательно вернусь на Мангуп и раскрою все его тайны. По крайней мере, постараюсь.

3 июня, среда

На дизеле успешно докатили до Минска. Контролеры были, но ни у меня, ни у Солидола, который курил в тамбуре, билеты почему-то не проверили. Так как в чудеса я не верю, остается предположить, что они нас всех уже в лицо знают и просто связываться не хотят. Я их прекрасно понимаю: такая нервотрепка – побеседовать с хиппи. Неделю из запоя потом не выйдешь.

На трассе решили не разделяться и быстро, на трех машинах, докатили до Витебска. Солидол предложил зависнуть здесь на ночь, сказал, что нас с радостью приютит его давняя подруга Агнесса Павловна.

Витебск не впечатлил абсолютно. Обычный провинциальный городишко, единственной (но какой!) достопримечательностью которого является дом, в котором родился, жил и работал Марк Шагал. Дом в ужасном состоянии, культурное наследие белорусские власти беречь, очевидно, и не пытаются. Внутрь нам попасть не удалось, среда на дворе, а все наглухо закрыто. Перед входом ошивался какой-то подозрительный субъект, который, внимательно осмотрев нас, доверительно сообщил:

– А вы знаете, кто я?

– Человек, – предусмотрительно вежливо предположил я.

– Я внук Шагала!

Солидол недоверчиво хмыкнул.

Внук Шагала и предложил за недорого купить картину деда. Вид у него был, как у конченого алкаша, так что не исключено, что он действительно продавал оригинал, дабы собрать на опохмел. Вряд ли, конечно, но я бы сильно не удивился. Говно страна.

Ни секунды не сомневался в способности Солидола преувеличивать свою значимость и был абсолютно уверен, что с ночлегом у нас выйдет лажа. Оказался, как всегда, прав. Агнесса Павловна – приятная тетка лет под тридцать, с тусовкой, судя по всему, завязала давно. Она была крайне мила и приветлива, сварила кофе, но вписать нас категорически отказалась, сославшись на строгого брата. Брат появился вскоре сам, введя нас с Солидолом в ступор – он оказался милиционером. После его угрожающего «доброе утро» мы испарились из квартиры секунд через пять, сославшись на неотложные дела.

4 июня, четверг

Через весь город пешком шли на вокзал, шарахаясь от многочисленных гопников. Часам к пяти утра дошли и тут же завалились на скамейки спать. В полдевятого сели на дизель, но через несколько станций злая контра высадила нас на волю. Дошли до трассы, разделились и пошли поодиночке. За Смоленском еще раз пересеклись, покурили, разъехались. Незаметно добрался до Гагарина, потом на «Волге», с ветерком, до «Щелковской». В калининской электричке, уже по дороге в Зеленоград, обнаружил двух волосатых, в Питер ехали. Один из Мурманска – Поручик Ржевский, кажется, – и герла Юля. Мы с ней в прошлом году на Мангупе познакомились, она с археологами стояла. Еще фенечку мне подарила. Вспомнила.

5 июня, пятница

Спал сегодня до половины второго. И дольше бы спал, но зазвонил телефон, и я, проклиная звонящего, сказал «алё». Звонил Солидол. Оказалось, что в Москву он приехал только сегодня утром! А еще спорил, кто быстрее дойдет! Я, мол, старый, опытный автостопщик, куда тебе меня перегнать. Вот и вышло, что за одну эту поездку я как минимум два раза приезжал на место быстрее его. Маленький повод для дружеской подколки.

А у Котенка Гав горе – потеряла свидетельство о рождении. Получение паспорта, таким образом, откладывается для нее еще на месяц. И поехать никуда не сможет, это же до первого мента – сразу в детприемник заберут.

Звонил Никон Казанский. Забили стрелу на воскресенье, пойдем на Тишинку, шмотки посмотрим. В Москве сейчас две главные барахолки, на Тишинке и Лубянке. На Лубянке продают абсолютно всё – от солутана до квашеной капусты. Но там как-то суетно, цены повыше и смущает близость зданий КГБ. А Тишинка – рынок наш, народный, там и секонд-хенда навалом, и публика поскромнее и поприятнее. По Тишке я даже соскучился – шикарная барахолка! Были бы деньги, набрал бы там кучу всего. Незабываемая весна, когда я приезжал на выходных с полной сумкой украденных с завода резиновых перчаток и впаривал их трудящимся. Ходил и орал как оглашенный: «Китайские резиновые перчатки! Самые лучшие в мире китайские резиновые перчатки! Ваши руки будут надежно защищены всего за десять рублей! Покупайте!»

Справа тетка толкала такие же по пять, слева по три, а брали у меня. В день по две сотни, бывало, наваривал. Правда, с какой-либо корыстной пользой для себя выручку тратить не удавалось, всё на портвейн, солутан да траву уходило. Тусовка-то большая, а я не жадный.

А Никон, как оказалось, тогда в Вильнюс доехал, ждал меня на вокзале черт-те сколько, плюнул и укатил в Минск, а там и в Москву. Неловко вышло, но он не в обиде – в путешествии всякое случается.

Дозвонился до Барика. Он, как выяснилось, до Латвии каким-то чудом все же добрался, с таможней договорился и в Риге был в десять вечера. Но там он перепутал соборы и, вместо того чтобы искать нас у Домского собора, ждал у костела Святого Павла. Расчудесный умница. Был уверен, что потерялся не он, а мы с Никоном. Ну, слава богу, все прибалтийские попутчики живы-здоровы.

6 июня, суббота

Спозаранку поехал к бабушке в Ногинск. В электричке пролистал записную книжку, не забыл ли чего. Сегодня сразу два дня рождения: у Смертника и у Ники.

Ян Смертник Мавлевич. Совершенно безбашенный человек. Знакомы мы давно, плотно, но в последнее время его что-то не видно. По слухам, всё такой же раздолбай, беспредельщик и торчок. Заочно поздравляю.

Ника… Влюбленный ребенок с огромными глазами. Где она сейчас? Хиппует по-прежнему или наигралась?

Неприятная ситуация, произошедшая у меня с Никой весной, до сих пор не дает мне покоя…

…Панки пообещали показать подземную Москву и не обманули, что удивительно. Озираясь, мы залезли под решетку фонтана, что сразу за памятником Марксу, открыли какой-то люк и попали в другой мир. Легко преодолев ржавеющие лестницы, мы очутились в метро. Увидев в тоннеле мчащийся в двух шагах от меня поезд, я еле устоял на ногах, так сильна была волна воздуха. Больше всего на свете боясь встретиться с легендарными полутораметровыми крысами, о которых сейчас пишут все газеты, мы куда-то лезли, снова шли, пока, наконец, всезнающие панки не продемонстрировали мне странную узкую колею. Она действительно была уже, чем обычная, да и сам тоннель по размерам сильно уступал стандартному, только что увиденному. Убедив меня, что по этому мини-метро правительство передвигается под Москвой, панки засобирались наверх. Я очень хотел дождаться маленького вагончика с Ельциным, но оставаться одному мне точно не следовало.

Взбудораженный подземельем, наверху я наткнулся на Нику, болтающую с какими-то тусовочными герлицами. Сообщив о том, что видел «тако-о-о-е», я отправился на Пешков-стрит в «Сыр». А чуть позже выяснилось, что Ника не просто болтала с кем-то, а сильно ссорилась. И с ее точки зрения то, что я подошел, мило побеседовал со всеми и ушел, даже за нее не вступившись, выглядело трусостью и предательством. Но, черт побери, я не понял, что на моих глазах происходит конфликт! Ника не намекнула, не схватилась за меня, даже жестом не показала, что что-то не так.

Вечером мне принялись звонить ее подружки, дорзоманки Ленка Лысова и Ирка Воедило, Илонка. Все упрекали меня, говорили, что девочка влюблена в меня, а я ее так предал, не заступился. Но, стоило мне рассказать, как было дело, они сообразили, что я действительно был не в курсе. Иначе с чего мне, вполне спортивному дылде, бояться пары пункерш и их чахлых кавалеров? Собственно, в тот вечер с Никой не произошло ничего особенного. С ней вообще ничего не произошло. Обычная в не совсем трезвых тусовках стычка, без рукоприкладства, основанная только на взаимных оскорблениях и выяснении непонятных отношений. Но с Никой мы больше не общались. Вся ее влюбленность в меня мгновенно испарилась, да и к лучшему, наверное. Непрерывно следящие за мной красивые глаза Ники теперь смотрели в другую сторону…

Не успел приехать, как меня привлекли к общественно полезным работам: я, бабушка, сестра ее, Валентина Васильевна, и муж Николай Иванович отправились за щавелем. Занятие утомительное, но этот щавель потом весь год не дает пропасть. Бабушки его консервируют и в холодно-голодные времена извлекают из закромов. Потом варится обычный овощной суп, в самом конце засыпается щавель, и всё – голод отступает, а целебный витамин С вносит в организм кучу счастья и не дает сгинуть от цинги.

Я еще заодно корня лопуха накопал; тот, что нарыл в Чаплыгине, уже кончается. Лысина, правда, вопреки обещаниям народных целителей, никак не зарастает. Все-таки наследственность – страшная штука, и никакими лопухами от нее не отгородиться. Спасибо, папа.

А сегодня лысина стала еще больше – бабушка посмотрела на мою голову и схватилась за сердце. В принципе, к такой реакции я был вполне готов. С моими волосами в походных условиях приходится порой тяжеловато. Часто, моя голову, я из-за отсутствия времени даже не развязывал хвостик. Голова сохла естественным образом, волосы принимали привычную форму, и в расчесывании не было необходимости. Итогом стал страшный колтун на затылке, абсолютно не поддающийся расчесыванию. Бабушка Маша, придя в себя, с расческой наперевес кинулась ко мне, несмотря на протесты. Пришлось терпеть, пока колтун полностью не исчез с головы вместе с доброй половиной волос с макушки.

– Может, носки связать? – задумчиво сказала бабушка, разглядывая большущий ком белых волос.

А вечером подошла ко мне и говорит:

– Гена, у меня к тебе серьезный разговор. Ты наркоман? Ну скажи мне, ты наркоман?

– Бабуля, Марь Васильевна, ты что? – нахмурил я брови. – Конечно нет! С чего ты взяла?!

– А у тебя там таблетки лежат какие-то! И не отрицай – это наркотики!

– Да с чего ты взяла-то?

– А я одну лизнула, и… и мне понравилось! Сразу еще захотелось! Я теперь тоже наркоманка?

Пошел, посмотрел, что за «таблетки». На столике лежали остатки какого-то красивого разноцветного литовского фруктового драже…

7 июня, воскресенье

Неудобно, записная книжка подсказывает, что сегодня я динамлю крымскую стрелку с Аликом, которую забил еще два месяца назад. А кто это Алик, собственно?.. Вспомнил! Это пионер, я забил с ним сегодня стрелу в Симферополе, на причале! Это старый прикол – договориться на набережной в Симферополе, в котором, как известно, моря нет. Так проверяется, был человек в Крыму или не был. Если сразу не раскусил подвох – значит, пионер, врет, что уже зависал в Крыму.

Приехал на стрелку с Никоном, а там все, кроме него. Все – это Лика, Сталкер, Туська. Полазили по Тишинке, там и Никон подвалил. Вроде вырос даже. Странно. На рынке купил себе шикарные, фантастические джинсы, клеш огромный, олдовые невообразимо, драные все. На заклепке написано John Slim, в букве «О» улыбающаяся рожица! Какая-то явно очень старая фирма, о такой никто из наших и не слышал. Бабка какая-то продавала, сторговались за 3 (!) рубля!

Там же, на Тишинке, у аптеки встретил Павиана. Он с ходу, не здороваясь, предложил замутить винта. Я, от греха подальше, отказался, эта тема в моей жизни закончена раз и навсегда. Вспомнилось, как попробовал винт впервые…

…Как-то образовалась у меня банка солутана. Привез на Гоголя – никого. Один Серега Соловей мается, да дринч-команда на лавочке заседает. Соловей в затылке почесал, выдернул из дринч-команды Наташку Симферопольскую.

– Поехали, – сказала Наташка. – Есть флэт, замутим.

– Ринго, а ты точно пробовал уже винт? – вдруг спросил Соловей. – Я первым быть не хочу, западло это.

– Конечно пробовал, ты что! – соврал я.

Винт, этот чудесный наркотик, который пробовали все, а многие уже успешно, поражая всех своей живостью и отсутствием зубов, сидели на нем много лет, мне хотелось испытать на себе давно. Случая не было: просить кого-то втрескать меня было бесполезно, ведь считается последним делом подсадить человека на что-либо. А тут – вот удача! – Соловей ни о чем не догадался!

Приехали на какой-то страшный флэт. Вышибленная дверь была аккуратно прислонена к косяку, но никого из находящихся в квартире это особенно не тревожило. Симферопольская собрала ингредиенты, объявила о том, что сейчас сварит свой фирменный, «яблочный» винт, и приступила к таинству. Я нервничал. У меня был собственный одноразовый шприц, Наташка была профессиональным варщиком, но меня все равно потряхивало. Трава травой, а вот внутривенно я никогда в себя ничего не заливал, кроме кофеина, когда надо было поднять давление и откосить от работы. И когда Наташка разбила прямо над плитой пузырек с почти готовым первитином, я, признаться, еле сдержал облегченный вздох. Гул разочарования вперемешку с отборным матом взорвал квартиру. Бедная Наташка Симферопольская сама крыла себя последними словами, но быстро взяла себя в руки. Схватила какое-то тряпье, соорудила из него кулек, отдаленно напоминающий спеленутого младенца, и, загадочно подмигнув, пошла на лестницу. Вскоре сквозь выбитую дверь до нас донесся ее жалобный голос:

– Ребеночек кашляет, нет ли у вас, люди добрые, солутана? Нет, спасибо, это не подойдет, моему малышу только солутан помогает.

Обошла три подъезда, но вернулась, настырная, аж с двумя банками «салюта»!

Сварили еще.

Ватка на конец иглы, набрал два куба. Перетяжка, контроль, капелька крови медленно смешивается с желтоватой жидкостью в шприце. Кровь не свернулась – значит, всё в порядке, можно. Медленно отпускаешь перетяжку, аккуратно наполняешь вену, откидываешься на спину, закрываешь глаза. Изменений почти никаких. В голове расцвели небольшие цветы, открываю глаза с мыслью – что за фигня? Но понимаю, что мыслю быстро, резво. Встаю, начинается морок. Смеемся, помогаем друг другу втрескаться, бегаем. Гигантский Соловей бродит из угла в угол, напевает какую-то песню. От желания хоть что-то сделать я быстро ремонтирую дверь, самостоятельно вешаю ее на петли. Наташка заливисто хохочет и в пятый раз моет посуду.

После бессонной ночи, шатаний по квартире и Москве я понимаю: это не то, что я хотел от наркотика. Винт неплох, но мне бы чего-нибудь, чтоб как Леннон, чтоб Lucy in the sky with diamonds, чтоб взорвало мозги, а не ускорило. Впрочем, пока ничего другого нет, можно и винт, сгодится. Еще разок, и всё. «Разок, и всё» произошло еще не раз, но хватило и сил, и мозга, чтобы закончить эту историю раз и навсегда. Соловью, кажется, тоже. Может, поэтому мы и живы.

Позвонила Танька Львенок. Просит подобрать ее где-нибудь по дороге в Крым, когда она из своего адского Бреста поедет. Решили, что удобнее всего будет пересечься в Киеве, ориентировочно в начале июля. Договорились созвониться. Придется забирать, не бросать же ребенка на произвол судьбы. Денег на поезд до Симферополя ей ни в жисть не накопить, а папа-военный скорее на гауптвахту посадит, чем раскошелится.

Окончательно решил: утром выдвигаюсь в Крым. Сил больше нет находиться в городе – мозги киснут, и атмосфера угнетает. Лихорадочно начал искать пару, но все уже либо уехали, либо пока не собираются. Прямо завтра готов ехать только Костя Натху. Жалко, что не герла, но что ж делать, выбора нет. Одному-то совсем скучно.

Вечером, как всегда перед дальней дорогой, долго не мог заснуть. Говорят, Натху – гомосек. Пусть только попробует!

8 июня, понедельник

Натху к тульской электричке не явился. Может, оно и к лучшему – я за ночь такого передумал! Электричку, впрочем, отменили, и я помчался сразу на трассу, через «Пражскую». Сразу поймал легковушку до Тулы. Правда, мужик вскоре заснул за рулем. «Жигуль» ровно пошел куда-то вправо, и не успел я сообразить, что происходит, как мы уже сидели в неглубоком кювете. Слава богу, обошлось даже без ушибов.

– Извини, – говорит мужик, – посплю я, а то разобьемся на хрен, я бухал всю ночь. Не обидишься?

Что ты! Я пулей из машины вылетел.

Полчаса ушло на вызволение транспорта с обочины, пешком пару километров, подальше от «жигуленка», и вот снова легковушка.

Следующим меня подобрал бывший археолог. Потрепались с ним, он тоже в свое время весь Крым излазил, на Мангупе копал, просил начальнику мангупской экспедиции Герцену привет передать. А что, передам. С этими гробокопателями все же следует дружить. У них еды много.

А с Натху мы все-таки встретились, ехали в одной колонне. На остановке вышли покурить и внезапно обнаружили друг друга. Около полуночи, под самым Харьковом, уяснив в очередной раз, что ночной стоп на симферопольской трассе отсутствует напрочь, мы свернули с дороги с намерением найти какой-нибудь хутор и попроситься на ночлег. Шли долго, постоянно спотыкаясь, но далекие огоньки ближе не становились, и в конце концов мы рухнули прямо в открытом поле. Постелили полиэтилен, одно одеяло вниз, другим накрылись. Харьков хоть и юг почти, а ночи холодные. Ничего, сдюжим. Главное, чтоб Натху не приставал, если он и вправду голубой.

9 июня, вторник

Не гомосек. По крайней мере руки не распускал. Врут, значит, люди. Или я не в его вкусе.

Задубели ночью основательно. Проснулись все от тявканья, мокрые от росы. Вокруг нашего лежбища носилась, истекая слюной, стая бродячих собак. Даже страшно стало. Разогнали их комьями земли, умылись, заварили в кружке чайку.

Смешно, мы в темноте и не видели, куда спать ложимся, – выяснилось, что устроились мы аккурат посередине капустного поля. Что может быть лучше молодой капустки в пять утра?

На трассе было принято решение разделиться, и я тут же умчался в Новомосковск. Фура шла в Днепропетровск, водитель предложил прямо до города и довезти, но я отказался. Крюк в Днепр в мои планы никак не входит. На развилке меня подхватил старенький «жигуленок», сколько смог – подвез. Парень дал мне 200 купонов – просто так, я и не просил. Вот уж воистину, никогда не знаешь, где встретишь хорошего человека!

Потихонечку дотопал до Мелитополя, где, по старой доброй традиции, тайком влез в общий вагон до Симферополя. До Крыма осталось всего ничего! Завтра уже буду на Мангупе!

Мой маршрут, в связи с Львенкиным звонком, теперь выглядит так: до 15 июня – Мангуп, потом Рыбачка – Судак – Сочи. Из Сочи, после дня рождения бабушки Нины, числа 22-го, снова в Рыбачку и на Мангуп до 28-го. Если будет необходимость, то ломанусь в Москву, горные травы отвезу, а уже на обратном пути подберу в Киеве Львенка. А в Киев надо, соскучился я по девчонкам.

10 июня, среда

Замечательно выспался на третьей полке, устроил полную помывку в туалете, побрился. В Симфе, на вокзале у фонтана, встретился с офигевшим от дороги Натху. Он так автостопом и шел всю дорогу. Мне духу не хватило признаться, что я оставшуюся часть пути проделал на поезде, поэтому соврал, что завис на трассе. Зато в очередной раз мы получили подтверждение, что поездом передвигаться гораздо дольше!

Вот оно, это странное ощущение, до дрожи в коленках, когда неумолимо и неизбежно приближаешься к цели, к своему любимому месту на планете. Предвкушение встречи с людьми, которые ждут тебя, немыслимое желание вдохнуть запах ночного костра, услышать треск можжевеловых веток, затянуться косячком… Спирт «Роял» из пол-литровой кружки, каша из топора, утренние дрозды, орущие у входа в пещеру, первые лучи солнца с прелестницей-хиппушкой…