Живое вещество

«Любой человек, наблюдая окружающую его природу, безошибочно делит ее на мир безжизненный, неорганический, и на мир живых существ. Повседневно и повсеместно он видит, что жизнь не просто рассеяна в пространстве, а присуща лишь организмам, сосредоточена в отдельных отграниченных от внешней среды образованиях, совокупность которых и составляет область жизни – мир живых существ.

Этот мир представлен колоссальным разнообразием растений, животных, микробов, которые очень непохожи друг на друга, между которыми с первого взгляда даже как будто бы и нет ничего общего. Однако всякий даже не искушенный в науке человек легко подмечает то общее, что позволяет ему относить к единому понятию «живое существо» – человека и дерево, кита и ничтожную букашку или травинку, птицу и бесформенного слизняка».[9]

При взгляде на все живое вокруг себя мы поражаемся трем вещам. Прежде всего, богатству и бесконечному многообразию жизненных форм от мельчайших, невидимых невооруженным глазом одноклеточных организмов до образцов мускулов и мощи китов и слонов. Во-вторых, тому, что в основе этого многообразия лежит относительно небольшое, ограниченное число составных элементов – обстоятельство, ставшее нам известным благодаря достижениям наук. И, в-третьих, точнейшей настройке и ювелирному взаимодействию этих составных элементов, благодаря которому косная материя претворяется в живую трепещущую плоть.

С легкой руки русского геолога В. Вернадского многообразие жизненных форм на Земле принято называть Живым веществом. «Живое вещество» есть совокупность живых организмов»[10]. Живые организмы без пропусков заполняют всю поверхность планеты. Размножением, питанием и дыханием они создают определённое давление на среду, меняют течение всех химических реакций, участвуют в круговороте всех химических элементов. Они выполняют в биосфере строго определённые биогеохимические функции для поддержания жизни на Земле.

Интерес Вернадского к живому веществу профессионален, как геолог он не мог не отметить роль, которую играло и играет это вещество в создании тех или иных пластов земной коры и тех или иных газовых составляющих в атмосфере планеты, что позволило ему в ретроспективе говорить о неумолимости и последовательности процессов образования биосферы (сферы жизни) и ноосферы (сферы разума) на Земле. Но суждения его – суть фиксация происходящих событий, их следствий, но не объяснение их первопричин, которые нас интересуют в первую очередь. И потому не общие рассуждения о живом веществе, как совокупности живых организмов станут предметами нашего внимания, но другие обстоятельства, которые мы в начале главы отметили: ограниченное число составных элементов в любом живом организме от инфузории до человека и четкое взаимодействие этих элементов между собой.

Накопленный биологическими науками материал подводит нас к пониманию того, что в основе всех без исключения живых организмов находится определенная организация или построение вещества. «Жизнь можно определить как активное, идущее с затратой полученной извне энергии поддержание и самовоспроизведение специфической структуры.»[11].

Мы не можем сказать, что это строго определенная структура или организация вещества, так как для ее отдельных представителей есть различия, которые наглядно выражаются, например, в виде способов питания[12], или выполнения тех или иных конкретных функций в многоклеточном организме, но число составных элементов, играющих ведущую роль в функционировании этих систем, и сам способ поддержания их постоянства, принцип функционирования одни и те же.

Этот принцип функционирования основан на том, что упомянутая структура представляет собой систему, состоящую из крупных химических молекул, не зря названных органическими. Из курса школьной химии нам известно, что органические молекулы обладают свободными химическими связями, которые в силу своей физической природы требуют заполнения, причем по достижении некоего предела заполнения они разрушаются. В процессе геохимической эволюции на Земле выработалась такая совокупность этих молекул и такое взаимодействие между ними, которое позволяло сохранять единство системы этих молекул, поддерживаемое за счет притока необходимых химических веществ и энергии из окружающей среды и разрушаемое таким образом, что останки системы повторяли «родителей» – структуру и процессы.

Эта система состоит из ограниченного числа молекул. «Биохимически вся современная жизнь во всех ее проявлениях очень однообразна: она основана на нуклеиновых кислотах, белках, углеводах и жирах, а также на некоторых менее распространенных соединениях, например фосфорных эфирах. Эти соединения могут быть очень разнообразны в деталях, но все они взаимосвязаны и являются продуктами небольшого числа основных биохимических реакций.

Биохимическое единство, – одно из главнейших характерных свойств современной жизни. Все растения, все животные, морские или наземные, от планктонных форм до кита, от вируса до слона, аэробы и анаэробы, словом, все формы жизни основаны на поразительно небольшом наборе главных органических соединений».[13]

Упоминать о тех соединениях, из которых построены живые организмы, все эти белки, полисахариды, липиды и нуклеиновые кислоты, значит затруднять повествование, и вряд ли у специалистов в этой области вызовет какое-либо возражение именно ограниченное число самих химических элементов и не столь уж значительно число взаимодействий между ними, лежащих в основании жизни.

Здесь, пожалуй, следует сделать некоторое отступление. Задача этой книги состоит не в том, чтобы предложить новые факты, открыть неведомое, расширить горизонты знаний, но, напротив, сквозь немыслимые нагромождения фактов и знаний об окружающей нас действительности – плода бесчисленного множества современных наук – добраться до первозданной сути вещей и изложить эту суть простыми и ясными словами. Чтобы снять одно за другим напластования теорий и мнений, отрешится от псевдозадумчивого мудрствования, предать забвению глубокомысленные термины и обозначения. Блеск эрудиции нам не помощник, но скорее совратит нас с нашего пути. И если где-то и как-то автор не так применит тот или иной научный термин, избегать которого, собственно, наша задача, или выразит не вполне точно и конкретно свою мысль, то не след придираться к нему хотя бы по той причине, что большинство из нас знают очень многое о очень малом, здесь же предпринята одна из редчайших попыток понять малое о многом. Попытка свести воедино великое множество знаний, неизбежно теряя, упуская из виду и упрощая многие из них. Эта попытка вряд ли может быть совершенной, хотя бы в силу наивности автора, ищущего простые ответы на простые вопросы, но она, требуя опровержения, тем самым, возможно, подвигнет нас на действительное понимание себя.

Кроме ограниченности числа физических (химия все-таки относится к миру мертвой или физической материи) элементов, которые являются основанием жизни, необходимо четко уяснить следующее обстоятельство, вне которого жизни нет – речь идет не просто о совокупности молекул, но о совокупности функционирующей. Совокупности, устойчивость которой обеспечивается только тем, что она работает. Само по себе соединение любых других молекул мертво, как мертв сложенный карточный домик, где все части занимают определенное место и кроме архитектурного никакого другого интереса не представляют. Уникальность этому редчайшему собранию определенных молекул придает движение его частей, которое постоянно забирает из внешней среды те или иные химические элементы, перерабатывает их внутри себя и выделяет наружу ненужные остатки. Система не может остановиться в своем неуемном потреблении извне вещества и энергии, ибо сразу же распадется. Она безмерно неустойчива, как канатоходец, идущий по натянутому и вечно вибрирующему канату, где он с трудом удерживает равновесие, и вынужден идти, чтобы не упасть, ибо на месте не устоит.

Это объединение молекул также можно уподобить современному супермаркету, на полках которого постоянно должно быть определенное количество продуктов, одежды, аппаратуры. В течение дня эти продукты, одежда, аппаратура сметаются прожорливыми представителями рода человеческого, особенно в дни рождественских скидок, ночью вновь пополняются, и днем снова исчезают. Так и живое образование: подобно полкам супермаркета оно должно всегда обладать белками, сахарами, углеводами, получать и терять их, но отличие его от нашего примера в том, что оно должно накапливать свои запасы, чтобы образовать в дальнейшем два подобных супермаркета.[14]

Речь идет о системе молекул, которая, система, может быть, только если она функционирует. Это камень может лежать, и с ним ничего не будет, это вода может стоять в луже и оставаться водой, живой может быть только система из неживых элементов, находящаяся в постоянном притоке вещества и энергии извне. Дождь может быть только падающими каплями воды, жизнь может быть только работающей системой химических молекул.

И вот такую систему, состоящую из ограниченного числа молекул, находящихся в непрерывном взаимодействии между собой, потребляющую вещество и энергию извне для сохранения своего единства и распадающуюся на некоем пределе насыщения на две равные и одинаково жизнеспособные части, мы и будет называть в дальнейшем живым веществом.

Это вещество появилось на нашей планете вскоре после ее рождения. За время своего существования оно прошло ряд характерных этапов, выражаясь в тех или иных формах или организмах, оно менялось само, опираясь то на одни, то на другие (более совершенные или более специфичные) виды молекул в своем составе, оно сгруппировывалось в многоклеточные организмы, которые несли на себе печать своих родителей и также питались и размножались, оно украсило и во многом сформировало внешний вид нашей планеты (геологические пласты) и, в конце концов, мы есть представители этого вещества. Все то многообразие живых организмов, которое мы наблюдаем вокруг себя и по останкам которых мы судим о биологической эволюции, есть и были формами выражения или воплощения этого вещества.

Пожалуй, его можно уподобить Атману в индуистских верованиях; его невозможно выделить в чистом виде и сказать – вот живое вещество, хотя, возможно, наиболее полным образом ему будет единичная биологическая клетка или одноклеточное образование, но, безусловно, можно сказать, что любой живой организм от клетки до человека есть выражение этого живого вещества.

Но даже в этом наиболее примитивном живом образовании мы наблюдаем, что есть управляющие элементы, к которым, прежде всего, относятся дезоксирибонуклеиновая кислота, широко известная под аббревиатурой ДНК, молекула которой представляет собой две спаренные неразветвленные нити огромной длины и является основным структурным элементом передачи наследственной информации, есть «рабочие лошадки» – белки, полисахариды, липиды и другие подобные соединения, которые «работают» в повседневных жизненных процессах, и есть те же представители физического вещества, например, вода, которые вроде бы не имеют никакого отношения к основным химическим процессам в живом веществе, но без которых оно невозможно. Кстати, насколько известно, человек примерно на 70 % состоит из воды.

К особенностям развития этого вещества, что привлекают наше внимание в потенциальном применении к человеку, относится ряд следующих обстоятельств.

Прежде всего, именно своим функционированием это вещество создало на планете условия, в рамках которых неизмеримо увеличились количество и многообразие живых организмов, а также ускоренными темпами осуществлялись их изменения. Речь идет об образовании биосферы как газовой среды на планете с включением в ее состав кислорода и озона.

Благодаря озоновому слою в атмосфере жесткое ультрафиолетовое излучение Солнца, губительное для биологических систем, резко снизилось, что позволило живым организмам подняться из глубин океанов к воздуху и свету, резко усложняясь при этом и осваивая все новые и новые сферы обитания – сушу и воздух.

Что касается появления в атмосфере кислорода – этого сильнейшего окислителя, – то со временем появились живые существа, которые не просто приспособились к нему, но научились его использовать в своих интересах. Возникло дыхание, химические процессы в таких организмах ускорились, и соответственно ускорились темпы биологической эволюции.

Отметим и такое очевидное обстоятельство, что появившийся кислород, как газ, стал неотъемлемой частью газовой оболочки планеты, раскинувшейся над ней всей, – атмосферы, что предопределило распространение живых существ по всей поверхности планеты. Преодоление этого порога заняло большую часть времени, в течение которого Жизнь существует на Земле. И, собственно говоря, с начала приспособления живых организмов к этим условиям среды и расцвела жизнь.

Известно, что если уподобить время биологической эволюции одним суткам – 24 часам и вести отчет от 0 часов ночи, то период от начала Жизни до образования кислорода займет первые 9 часов наших суток. А в 11 часов утра на Земле возник первый организм, вдохнувший кислород, и появилось дыхание. Около 2 часов дня по нашей шкале клеточки получили ядро, приблизительно тогда же возникли первые многоклеточные существа, появилось половое размножение, резко ускорившее темпы эволюции. К 8 часам вечера земные моря населяли разнообразные животные: медузы, плоские черви, губки, полипы. И лишь около 9 часов вечера первые растения и вслед за ними животные вылезли на сушу.

Чтение этой удивительной повести распространения жизни на Земле, к сожалению, отнимет слишком много времени, нас все-таки ждет человек, отметим лишь, что само появление людей на шкале биологической эволюции – это последние секунды: австралопитек (1,5–2 млн. лет) – это чуть более полминуты, Гомо сапиенс (30–40 тысяч лет) – 1 секунда, а человеческих цивилизаций – всего четверть секунды.

Другим фактором, имеющим к нам непосредственное отношение, является энцефализация или возрастание роли нервной системы и, прежде всего, головного мозга в выживании организмов. По мере усложнения биологических образований от одноклеточных к многоклеточным, химические процессы, благодаря которым происходило самоуправление в клетках, не работали в системе из таких клеток. Потребовались органы управления, которые регулировали бы взаимодействие клеток в многоклеточном организме. Безусловно, они не могли быть привнесены извне, но стали результатом специализации тех же самых клеток.

Роль и значение таких регулирующих и по мере эволюции управляющих структур со временем неуклонно возрастали. После гибели горячо любимых нами динозавров живое вещество отказалось от усложнения своих представителей за счет наращивания масс тела, выживание и развитие стали обеспечиваться за счет усложнения преимущественно нервной системы. Следует сказать, что когда исчерпались и эти возможности (не исключено, что по причине живорождения, диктующего ограниченные размеры плода у матерей), дополнительно возникло воспитание детенышей родителями у высших животных, в т. ч. у наших предков.

Особо хочется обратить внимание на то обстоятельство, что с точки зрения физики и химии ничего особенного в живом веществе не происходит. И тем более нет в нем ничего качественно нового. Все составные части его взаимодействуют между собой, подчиняясь обычным правилам неживой материи. И, обладай эти части нашим осмысленным зрением, они бы ни за что не увидели того нового привнесенного в мир обстоятельства, которое происходит в делении клетки, например, как наиболее характерного для проявления этого обстоятельства события. Глядя на клетку изнутри, мы не увидим жизни. Молекулы в ней добросовестно исполняют свои химические обязанности. В их функционировании нет ничего принципиального нового. Не зря одно из определений жизни (НАСА) звучит так: «Жизнь есть химическая система, подверженная дарвиновскому отбору». Можно удивляться слаженности и строгой последовательности химических реакций, но сами они не представляют собой ничего необычного и выдающегося. Даже само воспроизводство, начиная с деления ДНК, есть лишь частный случай разрушения избыточности или неустойчивости крупной органической молекулы. И последующий за ним раздел имущества материнской клетки скорее должен служить нам примером в наших бракоразводных процессах, нежели чем удивлять.

Необычные следствия обнаруживают себя скорее вследствие происходящих внутри клетки событий. Вовне. За ее пределами. Во взаимодействии клетки с окружающим миром и во взаимодействии клеток между собой. Проявляется в поисках вещества и энергии, где начинается конкуренция между подобными (в т. ч. родственными) образованиями, проявляется в приспособлении этой клетки к условиям окружающей среды. Только по этим следствиям мы говорим об исключительности обнаруженного в клетке, об этой удивительной системе молекул, функционирующей как химическая система, по химическим законам и в то же время превзошедшей эти законы, не отклоняя их, но на них наслаиваясь и создавая законы новые – биологические. Которая строит на их основе, на их осуществлении новые предметы действительности – живые существа (где клетки продают свою индивидуальную свободу за гарантию общего выживания), новые формы взаимодействия этих существ с окружающим миром и себе подобными существами и, в конечном итоге, новый мир в мире простой физической материи.

Разумеется, эволюция примечательна множеством и других обстоятельств. В частности весь живой мир имеет иерархическую структуру – высшие или все более сложные организмы живут за счет низших, более простых. Одни живут за счет энергии извне, их называют автотрофные, в частности, это зеленые растения, использующие энергию солнечного света, они же постоянно поддерживают содержание кислорода в атмосфере, т. е. своей жизнедеятельностью и своими телами служат остальным. Другие – гетеротрофы, к которым относятся, в частности, все животные и мы в том числе, питаются первыми или другими животными. Сам кислород в биосфере обязан своим появлением и постоянным поддержанием своего достигнутого уровня 20 % в атмосфере фотосинтезу цианобактерий, водорослей и высших растений. И все те мастодонты живого мира, которыми мы гордимся и чье наличие воспринимаем как апофеоз жизни – слоны, киты, рыбы и травоядные – все они живут благодаря этим скромным и не претендующим на большее биологическим образованиям.

События, о которых мы говорим, как, впрочем, и все, что происходит с нами самими, обязаны какому-то фундаментальному свойству, присущему всей материи без исключения – веществам живым, разумным, да и физическим тоже. Этим свойством является стремление к сохранению приобретенной организации и свойств или жажда существования. Как атом, став атомом, не захотел больше быть отдельными протонами, нейтронами, электронами, так и живые образования, едва возникнув, отчаянно борются за свое сохранение. Химические реакции, что лежат в основе жизни, такие же слепые и неумолимые, как гравитация, ветер и извержения вулканов, трансформируются в живых существах в борьбу за существование и естественный отбор достойных для продолжения себя во времени. Борьбой за существование проникнута вся биологическая эволюция. Всякая тварь, раз появившись, хочет быть на этом свете. Пусть не всегда это от нее зависит и в силу свойств, унаследованных от предков, она порой изначально обречена, но она всегда борется за право быть, а не бессильно ждет небесной манны. Критерии ее «быть» лежат как в ней самой, так и в условиях среды, куда она, родившись, попадает. И это в биологической эволюции мы называем «естественным отбором» – фактором эволюции, тесно связанным с «борьбой за существование». Красной нитью скрепляет жажда жизни биологическую эволюцию, подчиняя себе и гены и инстинкты.

Свойства и потребности живого вещества – потребность в веществе и энергии и жажда существования с приспособляемостью – являются движущей силой биологической эволюции, где частные способности живого вещества плодотворно реализуются лишь при следовании общему требованию природы – усложнению своих образований. На смену прокариотам приходят одноклеточные организмы, рыбы порождают сухопутных животных, а рептилии – млекопитающих. Словно какая-то таинственная сила тянет наш мир за волосы неведомо куда, точнее вытягивает из наших веществ все, на что они способны. Все в этом мире, раз появившись, хочет быть, но не всё из появившегося остается и тем более продолжается. Отгадав критерии отбора, мы, наверное, найдем разгадку мира.

У этих особенностей, о которых мы говорим – жажда существования и усложнение структур – есть всякий раз инструменты осуществления. У вещества физического – это законы физические: тяготение, электромагнетизм и т. п., которые притягивают и удерживают его элементы друг с другом в атомах, звездах. У биологических образований есть инструменты сохранения достигнутого состояния – всевозможного рода устройства для приема энергии и пищи от хлорофилла до ротовых щелей, и инструменты усложнения своих образований. Удивительно, но последние – это отклонения в функционировании систем, сбои в воспроизводстве. Именно искажения воспроизводства позволяют появляться новым свойствам живых существ, отбор которых действительностью приводит к появлению новых биологических видов. А само усложнение обеспечивается наложением и сохранением новых элементов в ДНК. И мы говорим о генах и генетической наследственности как механизме сохранения живых существ во времени.

На примере появления биологического вещества мы также видим, что по исчерпании возможностей усложнения физического вещества физическими методами, оно продолжилось физическими структурами с использованием физических же законов на совершенно ином уровне – системы ограниченного числа физических элементов с дополнительными условиями существования этой системы. Мало того, совершенствование этой системы, ее дальнейшее усложнение (организмы) потребовало и другого дополнительного условия – локальной среды в виде газового обеспечения развития или биосферы на планете.

Остается добавить, что ученые любят забавляться. Им доставляет удовольствие рассуждать о пространственных и временных рамках мира, в котором мы живем. Миллиарды лет эволюции и гигаметры Вселенной для них как семечки, которые они щелкают на глазах удивленного обывателя. В тех трудах, где они нисходят до нас, нередко можно встретить и упоминания о невероятности жизни на Земле. При этом как некогда шаманы вздымали руки к дыму разведенного ими костра, где им виделись видения и пророчества, так жрецы наук вздымают руки к своим кострам или критерию истины – теории вероятности. По их расчетам возникновение жизни на нашей планете столь же правдоподобно, как сборка самолета «Боинг – 747» в итоге урагана, пронесшегося над мусорной свалкой, или написание романа «Война и мир» Л. Толстого обезьяной, бестолково нажимающей клавиши клавиатуры в течение всей жизни Вселенной. И в том, и в другом случае вероятность по разным оценкам оценивается от 1:10-130 до 1:10-260. Что здесь сказать? Если мы есть, а теория вероятностей говорит, что нас не должно быть, тем хуже, пожалуй, для теории вероятностей. Невольно вспоминаются слова Эйнштейна: «С тех пор как за теорию относительности принялись математики, даже я перестал ее понимать».

Такова утомительная и несколько затянувшаяся преамбула, которая позволит нам сделать в отношении живого вещества выводы, имеющие отношение, как будет показано ниже, к человеку, а точнее к его разуму.

Эти выводы, как естественные и очевидные, которые известны каждому из нас независимо от вышесказанного, так и следуемые из него, таковы: живое вещество есть особым образом устроенная система из элементов физического вещества, и есть результат тенденций развития этого физического вещества;

эта система функционирует по законам физического вещества;

эта система появилась на пределе возможностей физического вещества в деле усложнения его конструкций – заполнение свободных химических связей органических молекул, вследствие заполнения разрушаемых (собственно говоря, с того момента, как разрушенные остатки стали способны на повторное существование и разрушение и можно говорить о начале жизни);

у этой системы качественно новые, неизвестные прежней природе свойства, определяющие самую ее суть:

это появление в результате воспроизводства (в отличие от физического вещества, неспособного на свое дублирование);

это существование в потоке вещества и энергии (конструкции живого вещества нуждаются в постоянной поддержке извне в виде вещества и энергии);

эта система способна сохранять достигнутую сложность структур за счет генетической наследственности;

искажения генетического кода являются источником саморазвития живого вещества;

приспособляемость к изменяемой или открываемой внешней среде и усложнение собственных структур, вытекающее из априорных качеств материи, обеспечили бесчисленность форм живого вещества во времени или биологическую эволюцию;

ограниченное количество энергии и вещества, которые питают и составляют живое вещество, лежат в основе конкуренции живых существ;

свойства и потребности живого вещества – потребность в веществе и энергии и жажда существования с приспособляемостью – являются движущей силой биологической эволюции;

живое вещество в силу собственных свойств (необходимость в веществе и энергии, дупликации, специализации) существует во множестве себе подобных;

живое вещество создает особый мир в мире физической материи, которым оно обособляется от негативных для него факторов физического мира и где в наиболее интенсивной форме реализуется его потенциал;

живое вещество может существовать в довольно узком интервале физических условий: давление около 1 атм, соленость от 4 % до 0, температура от 0 до 40° С.

Следует отметить, что у конкретных живых образований, как собственно и всего, что есть в этом мире, нет стремления к развитию. На уровне поколений оно консервативно, стремится к сохранению себя таким, какое оно есть, используя борьбу за выживание и приспособление к внешним условиям. Но при перемене среды обитания новые поколения, несущие, благодаря изменчивости, новые признаки, и вынужденные приспосабливаться к этой новой среде, эти поколения становятся иными по сравнению со своими предками и. как правило, более сложно устроенными. Так появляются новые виды, и так же невольно напрашивается сравнение с людскими сообществами, где мир, созданный отцами, требует изменения детьми вопреки мнению отцов. Кстати для появления и закрепления новых биологических признаков отнюдь не всегда требуются миллионы лет, по некоторым данным для того достаточно несколько десятков поколений. Отсюда недалеко до недавно родившегося мнения, что биологическая эволюция носит не постепенный, но скачкообразный характер; биологические виды и появляются, и исчезают скорее в виде взрывов и катастроф, чем медленного наслоения признаков.

Сигнальное вещество

Непросто говорить о человеке. Не потому, что сложен человек – здесь-то, как раз особых трудностей не предвидится, но потому, что каждый из нас знает, что это такое по самому себе. И какие бы доводы и факты мы ни приводили, разъясняя природу человека и причины его мыслей и поступков, сказанное будет принято лишь в том случае, если согласуется с внутренним видением каждым из нас самого себя. Если представленная извне картина без изъяна наложится на картину внутреннюю. В силу элементарной психологии, когда уважение к себе и даже сохранение собственного «я» требует отказа от горьких воспоминаний, мы всегда скорее согласимся с тем собеседником, кто говорит, что «человек – царь природы» и «человек это звучит гордо», нежели с тем, кто поставит перед нами зеркало.

Мы понимаем человека на уровне чувств, эмоций, а не логики. И потому в своем повествовании нам придется обращаться скорее к чувствам, нежели чем ко вторым нашим качествам, в поисках отклика тому, что будет предложено. Впрочем, правда о нас самих, если она действительно правда, вряд ли потребует нашего согласия, чтобы себя показать.

Казалось бы, что может быть более далекого от таинств разума, чем таинства жизни. Миллиарды лет развития живой материи от первичного и неотличимого на ощупь от воды первичного бульона в праокеанах до лесов и степей, кишащих стадами животных, и морей со стаями рыб пролегли между нами. И не находим мы другой соединяющей нас линии, кроме той, что мы являемся живыми существами, результатом или, по крайней мере, частью биологической эволюции. Но если посмотреть на человека с точки зрения появления и функционирования в нем сознания или разума, то обнаружим явления, которые напомнят нам рассмотренные. Но чтобы понять это, надо начать издалека.

Маугли или дети-волки

В Индии существует такая легенда. Давным-давно при дворе падишаха Акбара возник спор между учеными. Одни говорили, что сын китайца безо всякого обучения заговорит по-китайски, сын араба – по-арабски и т. д. Другие утверждали, что дети будут говорить на том языке, которому их обучат, и что их национальная принадлежность в этом смысле не имеет никакого значения. Падишах, будучи государственным деятелем, разрешил этот спор раз и навсегда. Он велел поместить новорожденных, происходящих от разных национальностей, в комнату, до которой бы не доходили звуки человеческого голоса. За детьми ухаживали люди с отрезанными языками; ключ от комнаты, в которой находились дети, Акбар носил у себя на груди. Так прошло 7 лет. Потом комнату вскрыли, и вместо людей, говорящих на разных языках, перед мудрецами и императором предстали человекоподобные существа, не умеющие говорить, ходить на двух ногах, пользоваться простейшими предметами. И вряд ли чувство горечи от неудачного опыта позволило очевидцам понять, что они стали свидетелями события, способного не только изменить наше представление о себе, но и потрясти основы мироздания.

Упомянутый неудачный опыт – отнюдь не исключение. Известны десятки случаев, когда дети, в силу тех или иных обстоятельств лишенные человеческого общества и воспитанные животными, так называемые маугли» или дети-волки, будучи возвращенные к людям оказывались неспособными стать людьми. Они с трудом осваивали простейшие несколько слов и владение, например, ложкой, но даже в возрасте 15–20 лет по социальным качествам напоминали малолетних малышей.

За последние две-три сотни лет накопились десятки случаев подобного рода.

Первый такой «мальчик – волк» был обнаружен еще в 1344 году в Германии. Он жил в лесу, в норе, до четырех лет питался необработанной пищей. В 1731 году во Франции была найдена десятилетняя девочка, напоминавшая обезьянку. За десять лет жизни в лесу тело ее так адаптировалось к условиям проживания, что удлинились даже большие пальцы рук, это позволяло ей с легкостью перемахнуть с одного дерева на другое. Она была найдена монахами, которые пытались обучить ее, но обучение давалось очень тяжело. «Девочка-обезьянка» всю жизнь прожила в монастыре монахиней.

Один из известных «детей-маугли» – мальчик двенадцати лет, повстречавшийся охотникам в 1799 году во Франции (Аверон). Мальчик ходил на четырех конечностях, издавал странные звуки, ел сырую пищу и пытался укусить, когда к нему подходили. Его назвали Виктор и также пытались обучать, чтобы он смог влиться в человеческое общество. Врачи несколько лет занимались с ним, но все, чему он научился – это ходить на двух ногах, понимать и произносить некоторые слова, пользоваться вилкой и ложкой.

Наибольшее число детей-волков дала миру Индия, возможно, потому что ее жители из-за нищеты были вынуждены оставлять малышей в джунглях. С 1843 по 1933 год из Индии поступило не менее 16 сообщений о найденных детях-волках обоих полов, обнаружены также дети-пантеры и дети-леопарды. Многие оказались не способны изменить привычки, приобретенные в джунглях.

Ребенок-волк Дина Саничар был пойман крестьянами у местечка Минспури в 1872 году. На вид ему было около 6 лет. Дикий, совершенно голый и молчаливый – он мог издавать лишь горловое рычание и, подобно зверям, имел острые, как бритва зубы, которые заострялись от постоянного глодания костей. Было невозможно определить, как долго он пробыл в джунглях, но физическая сила и крепкое телосложение говорили о том, что он прекрасно приспособился к дикой жизни. Как и другие дети-волки, он ходил на четвереньках и яростно сопротивлялся попыткам одеть его. Дина прожил среди людей долго – 20 лет. Но, несмотря на самое терпеливое обучение, его достижения за длительный период были такими: научился одеваться, прямо стоять, хотя для него это никогда не было легким делом, и пользоваться посудой.

Мальчика-волка из Лакнау – ребенка 10 лет, нашли спустя 2 года после Дины. Его определили в детский приют, но, несмотря на многочисленные попытки обучить его, ребенок остался совершенно дик. Оба мальчика так никогда и не стали говорить.

Двух же самых легендарных ребят, девочек-волков, Камалу и Амалу, обнаружили в 1920 году. Врач Дж. Сингх, попечитель сиротского приюта в Манднапоре, написал длинный и доскональный доклад о собственных наблюдениях за 2 девочками-волками, находившимися на его попечении; достоверность его исследований не вызывает сомнений, кроме всего прочего они подтверждены иными свидетелями.

Они жили в стае волков в Индии в регионе Годамури. Когда их нашли младшей, Амале, было только восемнадцать месяцев, а старшей, Камале – так их окрестил врач Сингх – в пределах 8 лет. Кожа у обеих была основательно поцарапана и покрыта мозолями, языки высовывались изо ртов, они скалили зубы и нелегко дышали. Еще наиболее поразительные прецеденты выяснились позднее. Дети были неспособны видеть днем и спасались от солнечного света в темных углах. В ночь они выли и метались по комнате в поисках выхода. Спали они не более чем пять-шесть часов в день, ели лишь сырое мясо и утоляли жажду, лакая жидкость. Обе девочки ползали на коленях и локтях, когда находились в комнате, хотя на улице они очень резко носились, вставая на ладони и ступни. Они рычали на людей, изгибали спины, подобно волкам, при приближении того, кого они находили опасным. Они «охотились», преследуя цыплят и прочих хозяйственных животных, рыскали по двору в поисках выброшенных потрохов и с жадностью пожирали их.

Но жизнь этих детей волков оказалась недолгой. Младшая девочка, Амала, прожила в неволе менее года, она умерла от нефрита в начале сентября 1921 года. Камала прожила в пределах 9 лет. Со временем она научилась ходить, хотя до конца жизни ей так и не удавалось отучиться от собственной волчьей походки. Она начала умываться, пользоваться стаканом, причем даже изучила некоторое количество слов, хотя продолжала есть сырое мясо и потроха, избегала собак. То, что она обучилась примитивной речи, значит, что при рождении у нее не было умственных изъянов и что ее волчьи повадки были целиком переняты у «приемных опекунов».

В жизни Камалы среди людей Синг различал три периода. Первые два года она вела себя, как волк. Следующие 4 года мало-помалу усваивала человеческий образ жизни, хотя в поведении было еще много волчьих повадок, и только в последние 3 года у нее стали преобладать привычки человека. Камала начала спать по ночам и даже стала бояться темноты, искала общества людей, ела руками, пила из стакана. Однако ее умственные способности значительно отставали от развития детей ее возраста. Когда Камалу нашли, интеллект ее находился на уровне развития шестимесячного ребенка. В возрасте 16–18 лет она вела себя, как четырехлетнее дитя.

В реальной жизни судьба звериных воспитанников трагична. В отрыве от дикой природы они очень быстро умирают, хотя по понятным причинам сравнить здесь не с чем: данных о том, сколько они могут прожить в лесу в диком состоянии, нет. Кроме того, по возвращении к людям их практически не удается адаптировать к нормальной, общепринятой для всех нас жизни. Дети, растущие в полной изоляции, хоть и отличаются обостренным развитием некоторых чувств, но в целом и умственно, и поведенчески (на взгляд людей) ущербны. Во всем их поведении виден зверь. Чувства дикаря хранят его: он видит опасность во тьме, слышит ее вдали. Он думает только о том, как выжить; он не отвлекается на посторонние размышления – он чувственный зверь, а не мыслящий человек.

Как правило, судьба современных «маугли» одинакова, их помещают в психиатрическую больницу, где они остаются до конца своей недолгой жизни. Увы, человеческий ребенок, «воспитанный» зверем, никогда не может стать полноценным членом человеческого общества.

Сказки и легенды, которыми мы живем, которые являются частью нашего представления о действительности, не всегда этой действительности отвечают. Ромул и Рем – основатели Рима, Маугли Киплинга, если и имеют под собой реальную основу, то только в том, что животные и даже дикие хищные животные способны помочь беспомощным человеческим младенцам выжить, но не более. Дети-волки перенимают привычки своих приемных родителей, и даже будучи возвращены к людям, никогда не становятся полноправными членами человеческих обществ и, что действительно странно, никогда долго не живут.

Мы не может отказать таким существам в праве называться людьми, но мы относимся к ним как к слаборазвитым, как к больным разумом членам человеческого сообщества. Наше отношение к ним продиктовано милосердием и, в конечном итоге – нашим собственным благополучием.

В то же время известны ситуации, когда человеческие дети, слепоглухонемые от рождения, (т. е. лишенные всякого чувственного контакта с внешней средой) без помощи извне вели поистине животный образ жизни, но стоило такому контакту в детстве состояться, как минимальные усилия обучения, словно падая на плодотворную внутри таких детей почву, приносили немалые плоды в обретении ими навыков человеческого поведения.

Мы не зря приводим столь подробные примеры, что из них следует горькое и неприемлемое для многих из нас обстоятельство, что человеком не рождаются, но становятся; что существо, которое выходит из материнского чрева – это не человек, но лишь то, что может им стать.

Что же происходит в нас такого, что человеческие дети, будучи полноценными по всем биологическим параметрам, становятся людьми в полном смысле этого слова, т. е. существами, способными ходить, думать, говорить и совершать осмысленные поступки исключительно в результате воспитания среди людей?

Далее мы приходим к еще одному не менее примечательному обстоятельству – человеком можно быть только среди людей.

Одиночество

Невыносимо одиночество среди людей, еще ужаснее оно, когда людей вокруг нет.

Иллюзии, которыми мы живем, как и «игры, в которые мы играем», говорят не только об особенностях человеческой натуры, исповедующей штампы в своем взаимодействии с действительностью (что на самом деле скорее полезно, чем унизительно, ибо штамп – это более высокий уровень символа или знака речи, вне которого нет общения между людьми). Иллюзии, которыми мы живем, часто грешат неточностью. Одно дело, когда любовными иллюзиями живут и обманываются молодые люди – так им на роду и положено, другое – когда о человеческих свойствах говорят, как о приобретенных раз и навсегда, нередко путая при этом человеческую природу и человеческие качества. Вдаваться в подробности по поводу различения этих понятий, которые не раз еще далее нам придется обсуждать, пока преждевременно. Отметим лишь, что, говоря о качествах, здесь имеется в виду наиболее наглядные человеческие черты, наличие которых обуславливает подобие индивида нам, выносящим о нем суждение. Чаще всего к таким чертам относятся осмысленные речь и поведение. Причем речь и поведение в их абсолютных значениях, а не как отвечающие обществу, в котором этот индивид живет. Другими словами и дикарь, и цивилизованный человек находятся в этом случае для нас на одной планке, хотя еще в недалеком прошлом это было не всегда так.

«Наиболее наглядным примером хрупкости человеческих качеств служат особенности людей, потерпевших кораблекрушение и попавших на необитаемые острова. К их числу также следует отнести пастухов, лиц, находящихся в одиночном заключении, одиночных старателей и всех тех, кто изолирует себя от общества или изолируется в принудительном порядке самим обществом на длительный период времени. Через известный промежуток времени такие люди теряют беглость речи. В конечном счете, они вообще теряют способность разговаривать. Вдобавок они привыкают к своему новому положению и становятся болезненно чувствительными и нетерпимыми к отношениям, сложившимся в цивилизованном человеческом обществе. Цивилизованные обычаи, манеры и вкусы у них исчезают. Они перестают заботиться о личной гигиене и становятся нетерпимыми или безразличными к традиционному укладу жизни. Память у таких людей слабеет, уменьшается их способность к абстрактному, понятийному мышлению. Интересы и перспективы деятельности сужаются; весь психический мир сужается и изменяется. Если эти изменения заходят не слишком далеко и длятся не слишком долго, такие люди, вновь оказавшись в условиях нормальных человеческих взаимоотношений, могут постепенно быть возвращены к прежнему состоянию»[15].

Название книги, из которой взят этот отрывок, не должно нас обманывать; сказанное в большей или меньшей степени относится ко всем людям без исключения. И связано это с изменением и искажением человеческой психики, сознания, разума, как такового, в условиях одиночества. Не того душевного одиночества, особенно мучительного в юные годы, которое испытывает каждый из нас среди людей и которое накладывает на нас свою печать. Но в условиях одиночества физического, условиях так называемой сенсорной депривации. Психологический словарь дает такое объяснение этому термину: «сенсорная депривация – (от лат. sensus – чувство, ощущение и deprivatio-лишение) – продолжительное, более или менее полное лишение человека зрительных, слуховых, тактильных или иных ощущений, подвижности, общения, эмоциональных переживаний»[16]. Все дело в том, что мы взаимодействуем с действительностью через органы чувств – слух, зрение, осязание и пр. – и лишение хотя бы в некоторой степени этого взаимодействия, обрубка канатов, связывающих нас с миром, сказывается на нас, причем степень нашей реакции напрямую зависит от количества отрезанных канатов. При этом различимы три состояния изоляции:

а) только от человеческого общества с сохранением полноценного контакта с остальным окружающим миром – социальная депривация. Состояние наиболее присуще одиночным путешественникам, отшельникам, космонавтам;

б) полностью от человеческого общества и значительным ограничением контакта с остальным миром, как правило, одиночные заключения в тюрьмах;

с) полная изоляция человека от действительности, наблюдаемая в научных опытах, в том числе в флоат-камерах Джона Лилли.

Справедливости ради надо отметить, что, подобно змеиному яду, изоляция только в больших дозах смертельна, в микроскопических она оказывает благотворное воздействие на людей. Практика отшельничества, являясь, по сути, разновидностью социальной депривации, использовалась практически всеми религиями мира. Человек, ставя себя в условия полного отсутствия контакта с другими людьми, устраняя речевую, эмоциональную и социальную практику информационного обмена из своей жизни, достигал весьма необычных состояний, как физических, так и душевных. В наши дни с помощью сенсорной депривации (используя кабинеты релаксации, флоат-камеры Дж. Лилли) успешно проводят позитивную коррекцию тревожного душевного состояния человека, справляются с хронической усталостью, благополучно излечивают депрессии и последствия шоков и стрессов. Однако предметом нашего разговора является скорее болезнь, чем лекарство, ибо то, что нас губит, скорее говорит о том, что мы есть.

Голословность – худшее качество исследователя, и потому обратимся даже не к сухим протоколам научных наблюдений, а к воспоминаниям участников событий.

Так, например, в дневнике космонавта В. Н. Волкова мы находим следующую запись: «Слежу за приборами, иногда бросаю взгляд через иллюминаторы на летящую в темноте Землю. В шлемофонах характерное потрескивание эфира… Внизу летела земная ночь. И вдруг из этой ночи донесся лай собаки. Обыкновенной собаки, может, даже простой дворняжки. Показалось? Напряг весь свой слух… точно: лаяла собака… И потом… стал отчетливо слышен плач ребенка. И какие-то голоса. И снова – земной плач ребенка». Радисты наземных станций по управлению полетом, прослушивая эфир на этих же волнах, никакого лая собаки и плача ребенка не слышали»[17].

«При длительном нахождении в условиях сенсорной недостаточности и одиночества воспоминания и фантазии превращаются в галлюцинации, являющиеся признаком развития психического расстройства. Примером перехода может служить самонаблюдение английского моряка Слокома, который в конце прошлого века на яхте «Спрей» в одиночестве совершил кругосветное путешествие. Плавание длилось три года. Этот отважный моряк однажды, отравившись брынзой, не мог управлять яхтой. Он привязал штурвал, а сам лег спать в каюте. «Когда очнулся, – рассказывал Слоком, – сразу понял, что «Спрей» плывет в бушующем море. Выглянув наружу, я, к моему изумлению, обнаружил у штурвала высокого человека… Можно представить, каково было мое удивление! Одет он был как иностранный моряк, широкая красная шапка свисала петушиным гребнем над левым ухом, а лицо было обрамлено густыми черными бакенбардами. В любой части земного шара его приняли бы за пирата. Рассматривая его грозный облик, я позабыл о шторме и думал лишь о том, собирается ли чужеземец перерезать мне горло; он, кажется, угадал мои мысли. «Синьор, – сказал он, приподнимая шапку, – я не собираюсь причинить вам зло… Я вольный моряк из экипажа Колумба и ни в чем не грешен, кроме контрабанды. Я рулевой с «Пинты» (одно из судов Колумба) и пришел вам помочь… Ложитесь, синьор капитан, я буду править вашим судном всю ночь»[18].

Когда знаменитого парусного капитана Френсиса Чичестера, обошедшего на яхте «Джипси Мот» в одиночку вокруг света, спросили, что от него потребовало наибольшей выдержки и максимальной затраты душевных сил, он однозначно ответил: «Одиночество».

Многие, в том числе и сильные духом люди не выдерживали одиночества. Так, известный мореплаватель Уильям Уиллис вспоминает: «В прошлую войну многие моряки в одиночестве дрейфовали в океане в шлюпке или на плоту, после того, как их товарищи погибли от ран или голода. Мне пришлось плавать с такими матросами, и я знал, что с ними произошло. Мы так и говорили про них: «Помешались на плоту»[19].

В научных наблюдениях за космонавтами отмечено, что «…с увеличением продолжительности сенсорной депривации происходит ослабление внимания и интеллектуальных процессов: «путаются мысли», «невозможно на чем-либо сосредоточиться». Почти все испытуемые отмечали быструю утомляемость при предъявлении тестов на сообразительность, указывали на невозможность последовательно обдумывать тепличные ситуации («мысли стали короткими, перебивают друг друга, часто разбегаются»), В экстремальных условиях на этапе неустойчивой деятельности людей в их психическом статусе наблюдаются следующие изменения: снижение настроения (вялость, апатия, заторможенность), временами сменяющееся эйфорией, раздражительностью, вспыльчивостью; нарушения сна; нарушения способности сосредоточиться, т. е. ослабление внимания; снижение умственной работоспособности и ухудшение процессов памяти. Вся эта симптоматика укладывается в астенический синдром (истощение нервной системы).

При снижении настроения и активности у космонавтов во время полета имело место увеличение низкочастотных потенциалов на электроэнцефалограмме, что расценивается как развитие тормозного процесса. С увеличением времени пребывания на арктических станциях у зимовщиков также обнаруживалось смещение ритмов биопотенциалов мозга в сторону низких частот. Эти изменения коррелировали с эмоциональными состояниями полярников: отмечались меланхолия, апатия, в отдельных случаях – выраженная депрессия.

Таким образом, на определенном этапе воздействия… в коре полушарий возникают гипнотические состояния, которые… препятствуют гибкому и быстрому процессу отражения изменяющейся обстановки и нормальному течению психических процессов, что и вызывает появление отрицательных эмоций»[20].

Как видим, даже в этом, наиболее щадящем режиме одиночества восприятие себя и мира искажается. Морякам чудятся собратья минувших веков, космонавтам – псы в безбрежном космосе, и надо ли говорить о том, что в таком состоянии недалеко до встреч с летающими тарелками и бесед с Всевышним, которым мы и в обыденной-то жизни предаемся.

Если подобное происходит с людьми, которые добровольно выбирают свой путь и при этом не лишены контакта с окружающим пусть и безлюдным миром и зачастую должны бороться за свою жизнь или выполнять порученные им задания, насыщая свой день и свой мозг, то в случае одиночного заключения в тюрьмах мы сталкиваемся с более тяжкой и зачастую безвыходной ситуацией.

«Широкое применение одиночного заключения в тюрьмах в начале 19-ого столетия хорошо известно, и его последствия для заключенных были подробно описаны в медицинских журналах того времени… Примеры включают отчет за 1854 год главного врача тюрьмы г. Галле, Германия, который наблюдал среди содержавшихся в изоляции заключенных то, что он назвал «тюремным психозом», и пришел к заключению, что «длительная полная изоляция имеет очень вредные последствия для тела и души и, по всей видимости, предрасполагает к галлюцинациям» и поэтому должна быть немедленно прекращена. В отчете за 1863 год сообщается о ярких галлюцинациях, бреде, чувстве страха и психомоторном возбуждении, отмечавшихся у 84 заключенных, страдавших оттого, что его авторы назвали «психозом одиночного заключения»…

Аналогичные результаты наблюдений были получены в Англии, где в 1850 году, например, 32 из каждых 1000 заключенных должны были быть переведены из одиночных камер в тюрьме Пентонвилла вследствие умопомешательства, по сравнению с 5,8 заключенными на 1000 в тюрьмах, не практиковавших одиночное заключение. В США «Общество тюремной дисциплины» в Бостоне, которое принимало участие в разработке «раздельной» или «пенсильванской» системы одиночного заключения, уже в 1839 году сообщало о серьезных психических проблемах среди содержавшихся в одиночных камерах заключенных, включая галлюцинации и слабоумие (приводится у Scharff-Smith, 2004). Несколько лет спустя, ссылаясь на подобные сообщения, американский Верховный Суд отметил, что последствия одиночного заключения были таковы, что «значительное число заключенных… впало в состояние, близкое к состоянию эмбриона…, а другие превратились в буйно помешанных». (Дело Mendley, 1890:167-8)… Осознание того, что одиночное заключение вместо предназначавшейся ему роли средства «излечения от недуга преступности» приводило к развитию у заключенных психических заболеваний, стало одной из главных причин демонтажа к концу 19-ого столетия в Европе и Северной Америке тюрем изолированного содержания заключенных.

Все же, хотя широкомасштабное применение одиночного заключения и прекратилось, эта практика оставалась неотъемлемой частью тюремных систем, и, как было отмечено выше, в прошедшем десятилетии во многих юрисдикциях использование одиночного заключения только возросло. В течение многих лет исследователи продолжили сообщать об отрицательных последствиях, связанных с одиночным заключением, и результаты их исследований поразительно схожи с результатами, полученными их коллегами в прошлом[21].

Одно из самых тягостных состояний, приводящих к психическим нарушениям в условиях одиночного тюремного заключения – это безделье, скука, монотонность.

По словам одного из заключенных: «Скука – главный враг. Сенсорная депривация – образ жизни. Заняться просто нечем. Запритесь в одиночестве в своей ванной комнате, не имея никаких личных вещей, и попробуйте представить себе годы такого существования, неделя за неделей. Это начинает вас медленно разрушать, психически и физически…»

…«Вы сидите в одиночке, томясь от ничтожности, не только вашей собственной, но ничтожности общества, других людей, мира. Летаргия месяцев, которые складываются в годы пребывания в камере в полном одиночестве, подобно плющу обвивает каждое физическое действие живого организма и медленно удушает его; ужасный распад действительно ничтожного существования. Вы больше не делаете отжимания от пола или другие физические упражнения в своей маленькой камере; вы больше не ходите по камере (четыре шага вперед, четыре – назад). Вы больше не мастурбируете; вы не можете вызвать в воображении никаких эротических образов… Время в камере опускается как крышка на гроб, в котором вы лежите, и смотрите на нее, как она медленно над вами закрывается… Одиночное заключение в тюрьме способно изменить онтологические свойства камня (Abbott 1982:44–45)»[22].

Испытанием при тюремном заключении являются и тягостные примеры сломавшихся соседей.

«Видеть и слышать, как не выдерживают, «ломаются» другие заключенные – уже само по себе тяжелое испытание, о чем писал Анри Шаррьер («Мотылек»), повествуя о проведенном им в условиях изоляции времени на острове Дьявола, французской колонии для уголовных преступников в Гайане: «Очень много самоубийств и совершенно обезумевших людей вокруг меня… Тягостно слышать, как они кричат, плачут или стонут в течение многих часов или даже дней подряд». Сам он выживал в течение восьми лет в одиночном заключении за счет своего воображения: «благодаря моему блужданию среди звезд у меня крайне редко случались длительные периоды отчаяния. Мне удавалось довольно быстро преодолевать их, и я тотчас же придумывал себе реальное или воображаемое путешествие, которое рассеет черные мысли» (Henry Charriere, 1970:354–356). Одна из проблем подобных приемов – это то, что границы между фантазией и реальностью могут стать слишком расплывчатыми, что произошло с одной бывшей заключенной, которая регулярно «покидала свое тело», чтобы «путешествовать» во внешнем мире. Эти «путешествия» были не мечтами, а внетелесными (астральными) переживаниями, из которых иногда, по ее словам, было «действительно трудно вернуться»[23].

…У британского заключенного Дуга Уэйкфилда были несколько менее приятные галлюцинации после пребывания какого-то времени в условиях изоляции: «обычно в виде пауков и насекомых, ползающих по полу, кровати и стенам, и в эти моменты часто слышались голоса и странные звуки» (Wakefield 1980:28). Представляя себя, как окончившего 1000-дневные высшие курсы содержания в условиях изоляции, он писал: «фантазирование и мечтание становятся преобладающим времяпрепровождением, и очевидная опасность здесь заключается в том, что эта практика может стать постоянным свойством ума, неблагоприятным последствием чего является то, что временами ты не знаешь, пребываешь ли ты в реальности или в воображаемом мире»[24].

Имеются и медицинские подтверждения снижения умственной активности как следствия снижении притока сигналов к мозгу. «В одном исследовании… было высказано мнение, что… «снижение притока сенсорных сигналов через сенсорное ограничение приводит к снижению умственной (психической) активности, неспособности сконцентрироваться, снижению способности планировать и мотивации вместе со снижением активности в речи и моторных системах… В тюремной жизни скука порождает скуку. Снижение стимуляции ведет к умственной бездеятельности, нежеланию учиться и связанному с этим снижению способности планировать, мотивации и физической активности (Scott and Gendreau, 1969:338).

Чтобы оценить эту гипотезу, ежедневно измерялась активность мозга содержавшихся в условиях изоляции заключенных. Исследователи обнаружили, что после семи дней изоляции имеет место снижение активности мозга. Это снижение «коррелировало с безразличным, апатичным поведением… и со снижением поведения, направленного на поиск стимуляции. До семи дней снижение ЭЭГ обратимо, но при более длительной депривации этого может и не произойти» (Scott and Gendreau, там же)»[25].

Казалось бы, тяготы одиночного заключения проистекают от того, что ему подвержены лица, не вполне здоровые в психическом плане, о чем говорит хотя бы их асоциальность или поведение, нарушающее общественные нормы.

«В Англии и Уэльсе исследование причин заболеваемости заключенных, проведенное Национальным статистическим управлением в 1998 году, показало, что только 10 % заключенных не имели какого-либо невротического расстройства, психотического расстройства, расстройства принятых норм личности или не злоупотребляли бы лекарственными препаратами, а у многих были выявлены или одновременно все перечисленные отклонения (исследование психической заболеваемости Национального статистического управления, 1998)… Эти обстоятельства делают заключенных особенно уязвимыми для воздействия изоляции, сниженной активности, недостаточной стимуляции и утраты контроля над своей жизнью»[26].

Однако опыты с добровольцами подтверждают негативный характер длительного одиночества для любых лиц. В экспериментальных исследованиях с участием добровольцев сообщалось об относительно недолгой переносимости изоляции. Хотя такие исследования не равнозначны принудительной изоляции в тюрьмах, где заключенные не вправе завершить эксперимент в любое время, их результаты служат иллюстрацией того, какое сильное воздействие изоляция оказывает на людей. «В одном исследовании, имевшем целью измерить уровни переносимости изоляции, около двух третей добровольных участников были в состоянии оставаться в изолированном помещении от трех до четырнадцати дней (Zucrerman, 1964:255–276). В другом исследовании двадцать добровольных участников эксперимента были помещены каждый отдельно в звуконепроницаемую комнату, и их попросили оставаться там столько, сколько они смогут. Среднее время «побега» составляло 29,24 часов для мужчин и 48,70 часов для женщин. Ни один из участников эксперимента не выдержал пребывания в «звуконепроницаемой комнате» больше четырех дней (Smith and Lewty, 1959:342–345). Там, где время нахождения в изоляции заранее не оговаривалось, было достаточно двух часов, чтобы вызвать смятение и страх потерять рассудок» (Solomon и др. 1961)[27].

В то же время огромное значение на психическое состояние в тюремной изоляции имеет сила духа заключенных. «Некоторые политические узники, например, продемонстрировали поразительную способность восстанавливать прежнее физическое и душевное состояние во время длительных периодов заключения. Это не означает, что испытание было легким. Рассказывая о своем пребывании на острове Роббен, Нельсон Мандела пишет: «Для меня одиночное заключение было самой отвратительной стороной тюремной жизни. Нет ни конца, ни начала; есть только рассудок, который может начать выкидывать всякие фокусы. Это мне померещилось или было наяву? Во всем начинаешь сомневаться (Нельсон Мандела, «Долгий путь к свободе», 1995). Лидеры движения Тупамаро в Уругвае, которых содержали в тюрьме в условиях полной изоляции (им ни с кем не позволяли общаться, пищу им доставляли через окошко в двери камеры охранники, у которых был приказ не вступать с ними ни в какие разговоры) в течение нескольких лет в 1970-ые годы, утверждали, что одиночное заключение было самым худшим видом пытки; один заключенный заявил, что «электричество (пытка) – это просто детские игрушки по сравнению с длительным одиночеством» (Приводится в Reyes, 2007:607)»[28].

Справедливости ради надо сказать, что по окончании одиночного заключения, вернувшись в человеческой общество, индивид в большинстве случаев возвращается к своему обычному психическому состоянию, хотя и долгое время спустя испытывает его вредные воздействия в виде неспособности общаться с людьми.

Из русских источников на этот счет – пагубности одиночного тюремного заключения – достаточно представить самонаблюдения русских революционеров, подвергшихся одиночному заключению. «Декабрист Беляев в своих воспоминаниях о пребывании в Петропавловской крепости рассказывает: «Одиночное, гробовое заключение ужасно… То полное заключение, какому мы сначала подвергались в крепости, хуже казни». Ему вторит декабрист Зубков: «Изобретатели виселицы и обезглавливания – благодетели человечества; придумавший одиночное заключение – подлый негодяй; это наказание не телесное, но духовное. Тот, кто не сидел в одиночном заключении, не может представить себе, что это такое». Революционер М. А. Бакунин в одном из писем сообщал: «Ах, мои дорогие друзья, поверьте, всякая смерть лучше этого одиночного заключения, столь восхваляемого американскими филантропами!». Э. Тельман в письме другу писал: «Раньше я никогда не чувствовал и не представлял себе так реально, что значит находиться в одиночном заключении и быть изолированным от людей, какое психологическое воздействие это оказывает с течением времени на думающего человека, если он присужден так жить годами». «Безумие, – пишет советский историк М. Н. Гернет, – было для узников почти неизбежным уделом при более длительных сроках пребывания в крепости». Немецкий психиатр Э. Крепелин в своей классификации психических болезней выделил группу «тюремных психозов», к которым он относит галлюцинаторно-параноидные психозы, протекающие при ясном сознании и возникающие обычно при длительном одиночном заключении»[29].

О последствиях же лишения человека полного контакта с миром мы можем только догадываться. Опыты, которые проводились на этот счет, и, слава богу, что это были только опыты, повторяют описанное выше.

В психологии был сделан ряд попыток имитировать сенсорную депривацию. В Университете Мак-Гилла сотрудниками Д. Хебба в 1957 г. был организован и проведен следующий эксперимент.

«Группе студентов колледжа платили $20 в день за то, чтобы они ничего не делали. Им нужно было только лежать на удобной кровати с полупрозрачной повязкой на глазах, позволявшей видеть рассеянный свет, но не дававшей возможности четко различать объекты. Через наушники участники эксперимента постоянно слышали легкий шум. В комнате монотонно жужжал вентилятор. На руки испытуемых надевали хлопчатобумажные перчатки и картонные муфты, выступавшие за кончики пальцев и сводившие к минимуму тактильную стимуляцию. Уже через несколько часов пребывания в подобной изоляции затруднялось целенаправленное мышление, не удавалось ни на чем сосредоточить внимание, становилась повышенной внушаемость. Настроение колебалось от крайней раздраженности до легкого веселья. Испытуемые ощущали невероятную скуку, мечтая о любом стимуле, а получив его, чувствовали себя неспособными отреагировать, выполнить задание или не желали предпринимать для этого никаких усилий. Способность решать простые умственные задачи заметно снижалась, причем данное снижение имело место еще 12–24 часа после окончания изоляции. Хотя каждый час изоляции оплачивался, большинство студентов не смогли выдержать такие условия более 72 часов. У тех, кто оставался дольше, появлялись, как правило, яркие галлюцинации и бредовые идеи.

Еще одна экспериментальная ситуация, предполагающая высокую степень депривации – «изоляционная ванна» Дж. Лилли. Испытуемых, снаряженных дыхательным аппаратом с непрозрачной маской, полностью погружали в резервуар с теплой, медленно протекающей водой, где они находились в свободном, «невесомом» состоянии, стараясь, согласно инструкции, двигаться как можно меньше. В этих условиях уже приблизительно после 1 часа у испытуемых появлялись внутреннее напряжение и интенсивный сенсорный голод. Через 2–3 часа возникали визуальные галлюцинаторные переживания, сохранявшиеся частично и после окончания эксперимента. Наблюдались выраженные нарушения познавательной деятельности, стрессовые реакции. Многие бросали эксперимент раньше намеченного срока.

Все эксперименты демонстрируют в целом сходные явления, подтверждая, что потребность в сенсорной стимуляции со стороны разнообразной окружающей среды – фундаментальная потребность организма. В отсутствие такой стимуляции нарушается умственная деятельность, и возникают личностные расстройства»[30].

Таким образом «сенсорная депривация может вызвать у человека временный психоз или стать причиной временных психических нарушений. При длительной сенсорной депривации возможны органические изменения или возникновение условий для их возникновения. Недостаточная стимуляция мозга может привести, даже косвенно, к дегенеративным изменениям в нервных клетках. Можно предположить, что существует биологическая цепочка, ведущая от эмоциональной и сенсорной депривации через апатию к дегенеративным изменениям и смерти. В этом смысле ощущение сенсорного голода следует считать важнейшим состоянием для жизни человеческого организма, по сути, таким же, как и ощущение пищевого голода. У сенсорного голода очень много общего с пищевым голодом, причем не только в биологическом, а и в психологическом, и социальном плане»[31].

Что же такое происходит в человеке, что лишение контакта с миром лишает его разума?

Мы не зря столь подробно обсуждали вышеизложенные темы, что из них следуют три очевидных обстоятельства.

Первое из них состоит в том, что у представителя рода Гомо сапиенс есть такие особенности или качества, наличие которых позволяет говорить о нем, как о человеке – существе, качественно отличающимся от животных, а их отсутствие, напротив – о его человеческой ущербности.

Второе: эти человеческие качества приобретаются индивидом исключительно при условии нахождения в первые годы жизни в человеческом обществе.

Третье: эти человеческие качества не являются раз и навсегда приобретенными, но могут быть искажены и даже утрачены при изоляции от людей и тем более при полной утрате контакта с окружающим миром.

Если вспомнить, нечто подобное мы уже отмечали, когда говорили о живом веществе: качественно новые свойства, появление неизвестным физическому веществу способом, существование только в потоке вещества и энергии.

Получается, что о человеке можно сказать то же самое:

его особенности являются качественно новыми свойствами материи,

они появляются способом, неизвестным прежней природе;

они существуют только в потоке сигналов или информации.

Так как свойств без предметов не бывает, а человек в целом данным критериям не отвечает, хотя бы потому, что его тело появляется известным читателю способом, вещественную основу предлагаемым особенностям следует искать в составляющих человеческого тела, к чему мы и обратимся. Однако прежде поговорим о свойствах.

Человеческие качества

Начнем, пожалуй, со следующего. Мы не зря столь осторожно подходим к определению особенностей, отличающих человека, что всякое на первый взгляд убедительное утверждение в этой области всегда по зрелом размышлении найдет, если не опровержение, то уточнение, размывающее четкие границы определения прежнего. Тем не менее, в плеяде наших качеств, лежащих в основании наших поступков и которыми мы, прежде всего, отличаемся от животных – сознание, разум, способность чувствовать и испытывать эмоции – не столько первое место, сколько сводным феноменом следует признать сознание[32], ибо оно вбирает в себя и способность мыслить, и способность чувствовать, и способность ощущать. По крайней мере, именно на уровне сознания, именно сознанием мы направляем, контролируем, наблюдаем остальные свои особенности. Но даже в этом случае мы должны говорить о зыбкости этого понятия, о возможности принадлежности к феномену человек и бессознательного и подсознательного, которые являются, по мнению одних, непременным атрибутом человека, а, по мнению других, фиктивны. Но все-таки, исходя из того, что мы вершим свою историю и строим каждый свою личную жизнь «в полной памяти и ясном рассудке», хотя порой это глубоко сомнительно, за наше основное отличие или качественно новое свойство материи, обладателем которого мы являемся, примем сознание или человеческое «я», отнеся к нему и самою функцию сознания – отражения действительности (как внешней, так и внутрителесной), и способность чувствовать и мыслить. Четко понимая при этом, что сознание – это нечто вроде вершины айсберга – нашего «я», основная масса которого скрыта в бездне вод.

Полагая, что эта книга не научный трактат, призванный расставить все точки над «и» в понимании нашей сути, будем также в качестве обозначения нашего феномена приводить и прекрасное слово «душа». Потому что именно в нем, более чем в каком-либо ином, столь коротко и возвышенно выражена наша чуткая одновременно и стальная, и хрупкая суть.

Замечание, которое здесь можно высказать, состоит в том, что к человеческим особенностям, о которых мы говорим, кроме способности воспринимать действительность и мыслить относится и способность к трудовой деятельности. В свое время именно ее полагали в основание нашего разума («труд создал из обезьяны человека» – Ф. Энгельс), однако правила биологического наследования вступили в противоречие с этим взглядом и победили. Приобретенные признаки не наследуются, изменения структур организмов осуществляются на генном уровне и закрепляются приспособлением, борьбой за выживание и другими факторами биологической эволюции. Другое, не менее ощутимое возражение по поводу марксистского взгляда на природу разума состоит в том, что приняв его за веру, мы сталкиваемся с ситуаций, когда намного более примитивный труд создал наш мозг, а ныне, когда этот труд носит в основном умственный характер, такого ощутимого влияния мы не наблюдаем. Очевидно также, что наша способность к труду и прежде всего к физическому труду, бывшему основой существования людей на протяжении веков, не может считаться абсолютно присущим нам свойством по той причине, что она уступает свое место умственным усилиям по обеспечению нами нашего существования. Человек, разумеется, отличается от прочих животных способностью манипулировать руками, и это наше качество, несомненно, сыграло выдающуюся роль в нашем восхождении, но качество это не было определяющим, но нечто вроде инструмента, которому постепенно находится все более эффективная замена.

Далее. Наше человеческое «я» неразрывно связано с обществом, в котором появляется и воспитывается индивид. Причем в процессе обучения общество накладывает неизгладимую печать на этого индивида. Такая неразрывность человека и общества давно замечена, но всякий понимал ее по-своему. В наиболее известном виде она отражена в знаменитом изречении К. Маркса: «Человек есть совокупность общественных отношений». Для сторонников этого мыслителя она имеет скорее исторический и экономический привкус, однако при отсутствии комментария четкие ее слова означают не что иное, как человек есть концентрация общества, как суммарное отражение этого общества или его квинтэссенция.

Во исполнение этого завета последователи Маркса, лишь только появилась тому возможность, начали лепить людей как глину по своему образу и подобию, однако в отличие от Господа, слепившего Адама, ничего у них не вышло. То ли лепилы оказались плохи, то ли образ, с которого они лепили, невзрачен, но коммунистический эксперимент сорвался. И потому, как и всякий неудачный эксперимент, требует осмысления.

Получилось, что при всем том, что человек есть отражение общества, он оказался нечто более глубоким и сложным, чем простое отражение. Говоря проще, зеркало выходит кривовато. Его амальгама отражает не только то, что перед его носом, но в немалой степени и то, что хочет амальгама отразить. Человек оказался не глиной, которую можно лепить как угодно, но глиной с какими-то внутренними характеристиками, которую можно лепить, лишь учитывая внутренние связи между отдельными частицами этой глины. Ее можно было лепить так, как она допускала, и при чрезмерном и несоответствующем внутренним связям насилии над глиной, у нас получался глиняный истукан или колосс на глиняных ногах, что, собственно, и получилось в несчастной России в 20 веке, а не живой и яркий человек.

Объяснение этому феномену – зависимость человеческой сути от внутренних (внутрителесных) и внешних (общественных) обстоятельств – дает нейробиология, наука, изучающая нервную систему человека и животных. Наряду с педагогикой, психиатрией и другими науками, она утверждает, что человеческое сознание связано с функционированием человеческого мозга. Надо сказать, что под влиянием просвещения такое мнение постепенно распространяется на все группы населения, хотя говорить о сердце, как источнике всех наших радостей и бед, намного приятней.

Следует сказать, что и в мире науки и, тем более, в мире оккультизма не все признают сознание порождением мозга. Адепты таких представлений утверждают, что знания о мозге, имеющиеся в нашем распоряжении, не позволяют объяснить работу сознания или объяснить суть механизма работы памяти. Они апеллируют к сфере незнания, которая, несомненно, намного обширнее известного нам. В частности, говорят, что психические явления не возникают ни в том пространстве, к которому мы привыкли в повседневной жизни, ни в физическом пространстве, описанном физиками, а также о неспособности современных наук объяснить такие таинственные явления человеческой психики, как телепатия, реинкарнация, смутные ощущения лиц, испытавших клиническую смерть и другие подобные явления, имеющие на их взгляд место. Таинственное и непонятное вокруг и внутри нас было, есть и никуда не исчезнет, другое дело, что со временем по мере изучения предмета таинственное становится известным, но на смену ему всегда придет что-то другое непонятное. Наши знания о мире – как воздушный шар, чем больше мы знаем, тем больше его объем и тем больше поверхность шара, соприкасаемая с неведомым. Мы можем и должны, конечно, искать объяснения невнятному, но эти объяснения должны быть обоснованы, материализованы, чтобы мы могли им поверить.

К тому же подобный взгляд, быть может, еще способен объяснить (со своей точки зрения) некоторые таинственные явления нашей психики, но он ограничен. Он не видит действительности большей, чем наше «я», не видит мироздание во всем его единстве, и тем более в описываемую им картину мира не включена диалектика или изменение и развитие этого мира от становления Вселенной через биологическую эволюцию, следы которой мы повсюду наблюдаем, до перипетий человеческой истории. Картина материалистического естествознания, которое включает понимание того, что сознание человека есть не что иное, как проявление деятельности мозга, надо признать, намного шире, цельнее, правдоподобнее и обладает большим потенциалом к познанию действительности.

Прежде чем переходить к объяснению отмеченных нам явлений в становлении и функционировании сознания и их связи с нашим мозгом, обратим твое внимание, читатель, что человеческий мозг является самым крупным белым пятном современного естествознания. Сотни исследователей день за днем изучают его (хотелось бы верить в самых гуманных целях), одни сведения дополняют другие, то, что казалось очевидным вчера, сегодня внушает сомнение. И пока пишутся эти строки, наверняка появятся данные, корректирующие или даже во многом отвергающие сегодняшние представления о нем.

Мозг

Начнем, пожалуй, с наиболее общего описания. «Вообразите, что мозг лежит на столе, и мы препарируем его вместе. Первое, что вы заметите, это то, что внешняя поверхность мозга кажется весьма однородной. Розовато-серый, он похож на гладкую цветную капусту с несколькими гребнями и впадинами, называемыми извилинами и бороздами. Он мягкий и желеобразный на ощупь. Это неокортекс, тонкий слой нервной ткани, который окутывает большинство более старых частей мозга. Практически все, о чем мы думаем, как об интеллекте – восприятие, язык, воображение, способности к математике, рисованию, музыке, планированию – происходит здесь.

У каждой части мозга есть свое сообщество ученых, изучающих ее, и предположение, что мы сможем добраться до оснований интеллекта пониманием только неокортекса, конечно же, вызовет возмущение со стороны сообществ обиженных исследователей. Они скажут что-то вроде: «Вам не удастся понять неокортекс без понимания области X, потому что эти две области мозга очень сильно взаимосвязаны, и вам необходима область X для того-то и того-то». Это действительно так: мозг состоит из множества частей и большинство из них критически важны для человека.

Возьмем шесть визиток или игральных карт и сложим их в стопку. Это модель кортекса. Наши шесть визиток примерно 2 миллиметра в толщину и должны дать вам ощущение того, как тонок кортикальный слой. Также как и стопка визиток, неокортекс примерно 2 миллиметра в толщину и содержит 6 слоев, каждый имитируется примерно одной картой.

Развернутый неокортикальный слой человека примерно размером с обеденную салфетку. Кортикальные слои других животных меньше: у крысы – размером с почтовую марку; у обезьяны – размером с почтовый конверт. Но, несмотря на размеры, большинство из них состоят из шести слоев, аналогично той стопке из шести визиток. Люди умнее потому, что наш кортекс относительно размеров тела покрывает большую площадь, а не потому, что слои толще или содержат специальные «умные» нейроны. Его размеры впечатляющи, так как он окружает и обертывает большинство других частей мозга. Чтобы приспособиться к большим размерам мозга, природа модифицировала нашу общую анатомию. Человеческие женщины развиваются с широким тазом, чтоб дать возможность родиться ребенку с большой головой, свойством, которое некоторые палеоантропологи считают эволюционировавшим совместно со способностью ходить на двух ногах. Но это еще не все, также эволюция скомкала неокортекс, запихнув его в наши черепа, как мятый лист бумаги в рюмку для бренди.

Ваш неокортекс заполнен нервными клетками или нейронами. Они так плотно упакованы, что никто точно не знает, сколько же в нем клеток. Если вы нарисуете крошечный квадрат со стороной один миллиметр сверху на стопке ваших визиток, вы обозначите положение приблизительно сотни тысяч (100 000) нейронов. Вообразите попытку посчитать точное число в таком крошечном пространстве; это даже виртуально невозможно. Тем не менее, некоторые анатомы предсказывают, что в среднем человеческий неокортекс содержит порядка тридцати миллиардов нейронов (30 000 000 000), но никого не удивит, если в действительности окажется больше или меньше[33].

Эти тридцать миллиардов клеток и есть Вы. Они содержат практически все ваши воспоминания, знания, мастерство и накопленный жизненный опыт. После 25 лет размышления над мозгом, я до сих пор нахожу этот факт удивительным. То, что тонкий слой клеток видит, чувствует и создает наше мировоззрение – это на грани невероятного. Тепло летних дней и наши мечты о лучшем мире каким-то образом являются созданием этих клеток. Через много лет после публикации статьи в Scientific American, Френсис Крик написал книгу о мозге, названную Ошеломительная Гипотеза. Ошеломительная гипотеза состояла в том, что разум – это творение клеток в мозгу. Нет ничего больше, ни магии, ни специального соуса, только нейроны и танец информации. Я надеюсь, вы ощутили, как невероятна такая постановка дела. Получается, что существует большая философская воронка между набором клеток и нашим сознательным опытом, хотя разум и мозг – едины. Называя это гипотезой, Крик просто соблюдал политкорректность. То, что нейроны в нашем мозгу создают разум – это факт, а не гипотеза. Но необходимо понять, что эти тридцать миллиардов нейронов делают, и как они это делают. К счастью, кортекс не просто бесформенный комок ячеек. Мы можем глубже поискать в его структуре идеи о том, как он дает начало человеческому разуму.

У всех нейронов есть общие черты. Помимо тела клетки, округлой части, которую вы представляете при упоминании клеток, у них также есть ветвящиеся, похожие на провода структуры, называемые аксонами и дендритами. Когда аксон одного нейрона соприкасается с дендритом другого, они формируют маленькое соединение, называемое синапсом. Синапс – это где нервный импульс с одной клетки воздействует на поведение другой.

Хотя существует множество типов нейронов в неокортексе, один распространенный класс включает восемь из десяти ячеек. Это пирамидальные нейроны, называемые так, потому что их тело немного похоже на пирамиду. За исключением верхнего слоя шестислойного кортекса, который содержит мили аксонов, но очень мало клеток, каждый слой содержит пирамидальные клетки. Каждый пирамидальный нейрон соединяется с множеством других нейронов в непосредственном окружении, и каждый посылает длинный аксон вбок к более отдаленным областям кортекса или вниз, к нижележащим структурам мозга, например, к таламусу.

Типичная пирамидальная клетка имеет несколько тысяч синапсов. Опять же, очень трудно узнать точно, сколько, по причине их высокой плотности и маленьких размеров. Количество синапсов изменяется от клетки к клетке, от слоя к слою и от области к области. Если б мы заняли консервативную позицию, что каждый нейрон имеет одну тысячу синапсов (действительное число синапсов оценивается ближе к пяти или десяти тысячам), то наш неокортекс должен был бы иметь примерно тридцать триллионов синапсов в сумме. Это астрономически большое число, намного за пределами наших интуитивных возможностей. Это, несомненно, достаточно, чтоб сохранить все вещи, которые мы когда либо узнали в течение жизни»[34].

Достаточно серьезно мнение, что в отличие от большинства других клеток нейроны после завершения эмбрионального периода не делятся. Это заставляло предполагать, что исходный их запас должен служить в течение всей жизни организма с постепенным уменьшением их количества (известно выражение: «нервные клетки не восстанавливаются»). Однако «за последние пять лет нейробиологи открыли, что мозг все же меняется в течение жизни: происходит образование новых клеток, позволяющих справиться с возникающими трудностями. Такая пластичность помогает мозгу восстанавливаться после травмы или заболевания, увеличивая свои потенциальные возможности»[35].

Пластичность мозга выше всего в возрасте от 14 до 21 года, когда наиболее эффективно обучение. Недаром возраст зрелости во многих странах исчисляется именно с 21 года.

Хотя нейроны и являются строительными блоками мозга, это не единственные клетки, которые в нем имеются. Так, кислород и питательные вещества поставляются плотной сетью кровеносных сосудов. Существует потребность и в соединительной ткани, особенно на поверхности мозга.

Кроме нейронов значительная часть мозга заполнена так называемыми глиальными клетками. Они занимают в нем практически все пространство, которое не занято самими нейронами. По некоторым оценкам количество глиальных клеток на порядок (в десять раз) превышает число нейронов. До сих пор довольно устойчивым было мнение о том, что глиальные клетки обеспечивают структурную и метаболическую опору для сети нейронов, служат своего рода строительными лесами. Однако в последние годы появились данные (как ни странно, это выяснилось при исследовании мозга умершего Эйнштейна), что глиальные клетки участвуют в мозговых процессах. Современные исследования показывают, что клетки глии обмениваются и с нейронами, и между собой посланиями о нейронной активности. Они способны изменять нейронные сигналы на уровне синаптических контактов между нейронами и влиять на образование синапсов. Таким образом, глия может играть решающую роль в процессах обучения и памяти, а также участвовать в восстановлении поврежденных нервов.

Говоря о мозге, очень часто употребляют выражение «серое вещество», намного реже говорят о белом веществе. Так вот, серое вещество головного мозга состоит в основном из скоплений тел нейронов и их ближайших отростков. Белое вещество состоит в основном из скоплений нервных волокон, отростков нервных клеток, имеющих миелиновую оболочку (отсюда белый цвет волокон и вещества). Белое вещество полушарий образовано нервными волокнами, связывающими кору одной извилины с корой остальных извилин собственного и противоположного полушарий, а также с нижележащими образованиями.

Особого внимания с интересующей нас точки зрения, заслуживает становление нейронных сетей. В настоящее время достоверно известно, что построение их начинается сразу же после рождения человеческого индивида и продолжается всю оставшуюся жизнь. В мозге младенца нейроны появляются со скоростью 250 тысяч в минуту. Сообразно своим генетическим признакам они заполняют кортикальное пространство и устанавливают и закрепляют связи между собой в соответствии с получаемыми извне сигналами. При этом мы наблюдаем совокупное воздействие генетических и социальных факторов на создаваемую конструкцию. «…Формирование функций развивающегося мозга происходит не только по линиям генетически предопределенных программ. Существенным фактором этого развития оказывается и образование новых морфофункциональных систем связей под влиянием воздействий внешней среды и обучения… Генетически предопределенные морфологические характеристики мозга содержат в себе только потенциальные возможности той или иной формы организации нервного субстрата для осуществления будущих функций. Реализация же этих возможностей происходит в процессе взаимодействия, обмена информацией организма с внешней средой»[36].

Важность внешнего влияния на формирование индивида отмечается и другими отраслями знаний. «Дефицит воспитания» даже при самом тщательном питании детей и уходе за ними приводит к задержке их развития в двигательном, умственном и даже физическом отношении. Утверждается, что при «дефиците воспитания» резко возрастает детская смертность. По-видимому, потребность в новых впечатлениях порождается включением в жизнедеятельность ребенка коры головного мозга. Это делает понятным возникновение такой потребности. Ведь к моменту, когда кора головного мозга вступает в действие, она еще не закончила своего формирования ни в структурном (морфологическом), ни тем более в функциональном отношении. Известно также, что полноценное развитие органа, а тем более такого сложного органа, как полушария головного мозга, возможно лишь в результате его функционирования. Поэтому мозг нуждается в раздражителях, вызывающих его деятельность и тем самым обеспечивающих его морфологическое и функциональное развитие. Утверждается даже, что удовлетворение потребности во внешних впечатлениях «…так же необходимо для центральной нервной системы, для ее функционирования, как и удовлетворение потребности во сне и прочих органических потребностей ребенка»[37].

Хотя мы и говорим, что человеческий мозг совершенствуется всю нашу жизнь, растет и усложняется он преимущественно в детстве и юности индивида. В настоящее время достоверно установлено, что первые годы жизни малыша – критически важный период для развития его мозга, что, собственно, подтверждается ранее приведенными примерами с «маугли».

«Развитие мозга ребенка начинается с момента зачатия, еще в утробе матери. 250 тысяч нейронов рождается за 1 минуту в течение всей беременности. К моменту рождения этот процесс резко замедляется, и у младенца насчитывается до 100 миллиардов клеток мозга – нейронов, которые почти не связаны между собой. Однако перед самым рождением и особенно сразу же после рождения ребенка начинается расцвет внутримозговых связей.

Каждое новое ощущение, новый опыт, новое взаимодействие ребенка с окружающим миром приводит к образованию новых нейронных связей: дуновение ветра и колыхание листьев над коляской младенца, ласковое прикосновение матери, запах и тепло отца, качающего перед сном, ощущение мокрого подгузника, новая игрушка, голос бабушки…

Мы можем судить о масштабах изменений, происходящих в мозге ребенка, по некоторым цифрам: «…на пике развития около 15 000 синапсов создаются каждым корковым нейроном. Это позволяет мозгу создавать 1,8 миллиона новых синапсов в секунду на протяжении первых двух лет жизни ребенка… К двум годам количество нейронных синапсов в головном мозге ребенка становится таким же, как и у взрослого человека, а к трем годам оно удваивается и достигает 1000 миллиардов».

Очевидно, что с точки зрения развития мозга первые три года жизни ребенка представляют собой совершенно уникальный период. Такой скорости интеграции информации об окружающей среде в структуры головного мозга не будет ни в каком другом возрасте на протяжении всей жизни человека. В целом за первые три года жизни ребенка создано более трех миллионов километров нейронных волокон!

Мозг ребенка должен избавиться от тех нейронных связей, которые не используются или используются редко. За процессом активного создания новых связей между нейронами следует стадия «прополки». В первые три года жизни происходит значительное перепроизводство внутримозговых связей. Так как мозг производит количество синапсов больше необходимого, они вынуждены соперничать друг с другом. Только самые «стойкие» и наиболее используемые синапсы имеют шанс выжить – это определяется уровнем их электрической активности. Особенно активные связи между нейронами получают большее количество электрических импульсов, что, в свою очередь, стимулирует питание нейрона. Менее активные в конце концов прекращают свое существование. Этот процесс в современной литературе имеет яркое определение – «Используй или потеряй» («Use it or lose it»).

В первые восемь месяцев после рождения количество и скорость возникновения новых синапсов превосходит количество прекращающих своё существование. Но к моменту, когда ребенок достигает одного года и в течение всего раннего детства отключается больше неиспользуемых связей, чем создается новых. А к подростковому возрасту в большинстве корковых областей этот процесс снова уравновешивается. Вторая волна прорастания и гибели нейронных связей в коре больших полушарий головного мозга происходит на поздней стадии детства, а заключительная и самая решающая часть, влияющая на высшие психические функции – в позднем подростковом периоде. Это происходит в основном в лобных долях, отвечающих за логику и пространственное мышление, и в височных долях, отвечающих за речь.

Перепроизводя нейронные связи в раннем детстве, человеческий мозг создает мощный инструмент адаптации и затем, избавляясь от редко используемых связей, освобождает место для более эффективных и нужных связей. Процесс «прополки» неиспользуемых синапсов – чрезвычайно эффективный способ адаптации нейронной цепочки ребенка к непосредственным требованиям окружающей среды. Для повседневной жизни ребенка вышесказанное означает, что мало научить чему-то ребенка однажды. Если вы хотите, чтобы приобретенный навык остался с малышом, сделайте его частью ежедневных регулярно повторяющихся активностей, приносящих удовольствие. Этот период бурных изменений продлится недолго. К трем годам ребенка физический рост размеров и плотности головного мозга в основном завершается. Основные нейронные цепочки, направляющие дальнейшее развитие ребенка, уже сформированы»[38].

Более конкретно становление мозга выглядит следующим образом: масса мозга, как общий показатель изменения нервной ткани, составляет при рождении 371 г (у мальчиков) и 361 г (у девочек) и увеличивается соответственно до 1353 и 1230 г к моменту полового созревания. Наибольшее увеличение веса мозга приходится на первый год жизни и замедляется к 7–8 годам, достигая максимального веса у мужчин в 19–20 лет, у женщин в 16–18 лет. Скорость роста коры во всех областях мозга наиболее высока первый год жизни ребенка, но в разных зонах наблюдаются собственные темпы роста. К 3-м годам происходит замедление роста коры и прекращение роста коры в первичных отделах, к 7-ми годам – в ассоциативных. Максимальные темпы дифференцировки и роста клеток коры головного мозга наблюдаются в конце эмбрионального и в начале постнатального периода, затем процессы менее выражены. У трехлетних детей клетки уже значительно дифференцированы, а у восьмилетнего ребенка мало отличаются от клеток взрослого человека. По некоторым данным, от рождения до двух лет происходит активное образование контактов между нервными клетками (синапсов) и их количество в этот период выше, чем у взрослого человека. К семи годам их число уменьшается до уровня, свойственного взрослому. Более высокая синаптическая плотность в раннем возрасте рассматривается как основа для усвоения опыта.

В качестве примера важности именно первых лет жизни индивида, можно упомянуть следующий. Было установлено, что при катаракте (заболевании глаз) центральные структуры, ответственные за зрительную функцию, практически не страдают. Если удаление катаракты проведено в зрелом возрасте, пациенты остаются функционально слепыми, несмотря на восстановление зрительных возможностей. Если же удаление катаракты произведено в ближайшие после рождения сроки, у человека будет полноценное зрение.

Что касается взаимосвязи человеческих мозга и сознания, то одним из убедительных тому примеров состоит в современном лекарственном воздействии на мозг либо в медицинских целях, либо с целью повышения его работоспособности или достижения наркотического состояния психики. Достаточно известно, что с помощью тех или иных медицинских препаратов вызывается желаемая реакция: возвращается ясность рассудка, повышается умственная работоспособность или мы погружаемся в виртуальную бездну без надежды на возвращение. Так, например, препараты лития используются для лечения маниакально-депрессивного психоза – одного из самых распространенных психических заболеваний. Широко известный «прозак» или «флуоксетин» – антидепрессант, применяют при разных видах депрессии (особенно при депрессиях, сопровождающихся страхом). Психостимуляторы (или психотоники, психоаналептики, – кофеин, фенамин, другие) повышают настроение, способность к восприятию внешних раздражений, психомоторную активность. Они уменьшают чувство усталости, повышают физическую и умственную работоспособность (особенно при утомлении), временно снижают потребность во сне. О наркотиках, искажающих наше сознание, тоже широко известно, и о них мы еще поговорим.

За этими скучными и далекими от повседневности словами – нейроны, синапсы, которые ни в коей мере не могут взволновать наш рассудок, тем не менее скрывается наша великолепная и таинственная суть, наши мысли, душа, способность любить и верить, наше человеческое «я», бесчисленные грани которого, как грани бриллианта, создают неповторимый и чарующий блеск. Подобно тому, как художник вникает в глубинные, механические составы красок, чтобы, выложив их потом на холст, в полной мере выразить свой внутренний мир, пугая и очаровывая зрителя, так не раз и не два нам придется взывать к сухой логике, расчленяя историю, повседневные нужды и само человеческое тело и мозг, о котором мы здесь говорим, чтобы понять себя – занятие скучное и неприятное, но без которого не обойтись.

Еще раз обратим твое внимание, читатель, что эта книга не повесть и не роман, хотя и отмечена порой фразами, более приличествующими беллетристике. И не научный трактат с его графиками и формулами, способными навсегда отвратить читателя. Это исследование человеческой природы, изложенное как можно проще и доступнее. Автор старается легко писать о важном не потому, что он легковесен и в силу присущего ему избытка чувств перескакивает с предмета на предмет, не уделяя каждому из них должного внимания. Но потому, что восхождению на горы предшествуют холмы и предгорья, где закаляется и предуготовляется дух перед ледяными вершинами.

Слишком глубокие пласты действительности затрагиваем мы в своем повествовании, и если каждое из них расписывать известными современным наукам красками, мы навсегда погрузимся в до сих пор неисследованные дебри биологии, психики, космогонии. Тяжкий груз знаний может повергнуть нас и обратить наш рассудок в смятение. Чувствами, единственно образным мышлением можно понять, точнее прочувствовать этот мир, не раскладывая его на отдельные составные части, но целиком во всей его прекрасной и неповторимой целесообразности. Потому что проходит время расщепления мира ради его познания, и в преддверии тех испытаний, что нас ждут впереди, мы должны объединить знания и создать, и сохранить в себе цельный образ действительности и человека, которыми они являются сейчас и которыми больше никогда не будут.

Последние годы прошлого века, объявленные «десятилетием мозга», ознаменовались быстрым накоплением знаний о принципах корковой организации психических функций. С помощью томографических изображений живого мозга было установлено, что определённые поля коры отвечают за отдельные мыслительные операции. Однако высшие психические функции возникают в результате объединения специализированных полей за счёт корковых связей. Мозг, строго говоря, не поделен на чётко разграниченные участки, каждый из которых отвечает только за свою функцию. Всё гораздо сложнее, поскольку в процессе выполнения любой функции нейроны разных областей взаимодействуют между собой, составляя нейронную сеть.

Другими словами, человеческий мозг по своей организации похож на чрезвычайно разветвленную сеть типа интернета, нежели чем на вертикально организованную систему. Если бы мозг имел иерархическую структуру наподобие схемы организации крупной компании, как это до сих пор утверждала неврология, то сигналы шли бы в одном направлении – к своеобразному совету директоров компании – центральному узлу обработки данных. На самом деле исследователи обнаружили сложные пространственные связи в виде петель между различными участками мозга. Это говорит о «демократическом» устройстве мозга, а также о том, что на различных уровнях действительности (мозг, общество) эффективно работают одинаковые принципы организации.

Из последнего обстоятельства следует в частности, что человеческий мозг представляет собой систему, отдельные части которого взаимозаменяемы, и при гибели одного отдела его функции более или менее успешно выполняются другими частями мозга.

Таким образом, в естествознании медленно и постепенно складывается убеждение в том, что сознание является следствием нейробиологических процессов, осуществляемых мозговыми структурами. В то же время именно исследователи, изучающие мозг, в отличие от всех остальных наиболее осторожны в высказываниях на этот счет, ибо видят колоссальную, неподвластную инструментальному исследованию пропасть между сознанием и его первопричиной.

Все, о чем мы говорили, – нейроны, глия, становление нервных сетей и влияние внешней среды на формирование и этих сетей, и поведение испытуемых – все это присуще как человеку (в большей степени), так и животным (в степени меньшей). Нейроны в человеческом мозге появляются, закрепляются и функционируют так же, как нейроны мозга крысы или кошки. Даже широко известное доминирование полушарий большого мозга у человека в выполнении тех или иных функций, в настоящее время в определенной степени обнаруживается у других биологических видов[39]. Отличие человеческого мозга выражается скорее количественными характеристиками и наличием специализированных зон, отвечающих за те или иные психические функции, чем чем-либо иным.

В этой связи вспоминается любопытный эксперимент. В достаточно ограниченное и в то же время напоминающее дикую природу пространство помещают муравьев. Понемногу, по одному, по десятку. Когда их немного, каждый живет в обособинку, отдельно от других, поведение их хаотично. Но по достижении некоторого количества – сотен или тысяч штук – поведение резко меняется. Все они становятся одной семьей с распределением полномочий между ними. Одни становятся рабочими муравьями и строят муравейник, другие солдатами, охраняющими вход в дом и т. п[40].

Не исключено, что нечто подобное происходит и в человеческом мозге, когда по достижении некоего количества связей между нейронами образуется система, объединяющая их всех. И у нас нет и, наверное, долго еще не будет иного объяснения феномену сознания, кроме того, что оно есть результат одновременного функционирования десятков миллиардов нервных клеток в нашем мозге, объединяющихся под воздействием некоего фактора в единую систему.

Одним словом, глядя на мозг изнутри, мы не только не видим в нем разума, ибо ментальные свойства мы еще не научились различать, как различаем поля электромагнитные, гравитационные. Глядя на наш мозг изнутри, мы не видим ни в его строении, ни в функционировании качественных отличий от мозга животных. Не исключено, как и в случае с живым веществом, где в клетке мы не видим жизни, но наблюдаем обычные химические реакции и их удивительную и, тем не менее, не невероятную последовательность, наш разум или сознание есть следствие столь же обычной активности нейронов, реализации их свойств и потенций, их реакции на поступающие извне сигналы. И то качественное и неразличимое отличие, которое мы приписываем этой системе нервных клеток в нашем мозге, становится очевидным скорее вовне, чем внутри, в той деятельности, которая проявляется уже в движениях и поступках человеческого тела, как существа, управляемого сознанием.

Продолжим. Обратимся к еще одной особенности действительности, тесно связанной с разумом. Речь идет об «информации».

Информация

Уже не раз и не два на страницах этой книги встречалось слово «информация». Как и многое, что связано с передним краем науки, термин этот не имеет четкого определения. Одни основоположники кибернетики и информатики говорят одно, другие – другое[41], для нас достаточно ее наиболее простое и широко известное понимание: «информация – это сведения об окружающем мире и протекающих в нем процессах, воспринимаемые человеком или специальным устройством»[42].

Представление о мозговых процессах, как о процессах переработки информации, давно и видимо навсегда укоренилось в естествознании, и потому в дальнейшем повествовании мы будем широко использовать выражение «информативная активность», хотя внезапные и быстрые взлеты, что в науках (кибернетике всего чуть более полвека), что в истории не всегда прочны и долговременны. Термин «информация» чересчур нов и моден и потому использовать его применительно к нашему мозгу следует с осторожностью, неизвестно, сколько оттенков у него еще появится. Намного проще и устойчивей говорить о сигнальной активности мозга, т. к. сигналы – это действительно единственное и вполне ощутимое, что он получает и выдает. А уж что там происходит внутри мозга, какие сигналы каким сведениям отвечают; поиск соответствия сигналов значению этих сигналов, определяемого сознанием, которое есть результат функционирования того же мозга и, может быть, (частично) этих же сигналов; и, главное, как измерить чувственные переживания индивида, его неосознанные и подсознательные состояния, и относится ли к ним информация с ее количественными измерениями – на эти вопросы еще долго никто не даст ответа. Человеческий мозг – это не просто загадка науки, это загадка для самой материи. Через него осуществляется ее развитие, и воспринимать его как нечто окончательно сложившееся и стабильное было бы неверно.

Современная теория информации, а точнее понимание активности мозга как процесса, связанного с переработкой информации и тем попадающего в сферу этой теории, привлекает наше внимание тем, что эта, казалось бы, абсолютно абстрактная наука, нечто вроде бездушной арифметики, наполнена субъективным человеческим содержанием. Одно из существенных понятий теории информации заключается в том, что (по У. Р. Эшби – одного из основателей кибернетики) информация есть там, где имеется разнообразие, неоднородность. Чем больше в некотором объекте отличных друг от друга элементов, тем больше этот объект содержит информации. Информация есть там, где имеется различие хотя бы между двумя элементами. Информации нет, если элементы неразличимы. Также, на количество информации, получаемой из сообщения, влияет фактор неожиданности его для получателя, который (фактор) зависит от вероятности получения того или иного сообщения. Чем меньше эта вероятность, тем сообщение более неожиданно и, следовательно, более информативно. Сообщение, вероятность которого высока и, соответственно, низка степень неожиданности, несет немного информации[43].

Применительно к человеку это означает, что существование сознания, в чем мы убедились на вышеизложенных примерах, требует постоянного притока информации или, как мы говорили ранее, сигналов. При этом, чем более эта информация нова и неожиданна, тем более она насущна и животворна мозгу. Свойство это, потаенное и невинное, рожденное случайно во тьме веков, развернется позднее во всей своей неукротимой мощи на просторах нашей истории, о чем мы с удовольствием поговорим позднее.

Кстати, довольно любопытный парадокс наблюдаем мы здесь. По теории информации, верность чего, кстати, подтвердит каждый из нас хотя бы по тому примеру, что одна и та же пища каждый день – кулинарная, музыкальная – может довести до отвращения, повторение информации для нашего сознания уныло и безрадостно. Оно не несет в себе никакого нового содержания, не способно насытить наш мозг. И в то же время теоретически, хотя и вполне логично, предполагается, что связи между нейронами становятся устойчивыми именно в результате многократного использования, об этом мы упоминали ранее, говоря о взрослении мозга. Связям для утверждения нужна повторяемость, но повторяемость не несет информативного содержания. Это любопытно.

Следует отметить, что теория информации изучает только количественную сторону происходящих событий без учета смысловой стороны информации. Использование в ней математических методов привело к созданию всевозможных кибернетических, компьютерных устройств, без которых мы не представляем современной жизни[44]. Человек научился преобразовывать, кодировать и передавать информацию на огромные расстояния с непостижимой точностью. Однако смысл этой передаваемой информации оценивается только нашим рассудком. Наше сознание оперирует нечто большим, чем количественная сторона состояний объектов и событий. Оно оперирует их сутью, их значением для индивида, которого оно олицетворяет.

Мы останавливаемся на этом не для того, что забить тебе голову, читатель. Но потому, что в лице нашего сознания или мозга природой сооружен водораздел, с которого все реки текут к другим берегам. И абстрактная теория информации, и человек стоят здесь по одну сторону. Если до сих пор причиной всех событий в мире были процессы материальные, то отныне, начиная с человека, и в человеческом мире, в частности, – процессы идеальные. И здесь мы вынуждены обратиться к приснопамятной философии.

Ее называют царицей наук. Для подавляющего большинства из нас это скучнейшая на свете дама. Но дама эта примечательна тем, что если ее вместе с ее книгами вышвырнуть в окно, она ворвется с пистолетом в дверь. И потому, как и со всякой женщиной, с ней надо обращаться осторожно: ее лучше выслушивать, чем ее не замечать, лучше поддакивать, чем ей прекословить. Ну, а уж слушаться ее – это совсем другое дело, так можно и уважение потерять, в том числе и в ее собственных глазах.

Ради интереса следует отметить, что наука, в полной мере используемая здесь, от философии отличатся не тем, что ученые получают Нобелевские премии, а философы нет, и не тем, что ученые помогают людям жить, а философы ввергают их в напасти. Они отличаются тем, что философия объясняет этот мир, а наука нет. И потому, какими бы достижениями ни славилась наука, она никогда не превзойдет философию, как взгляд змеи, пусть и лежащей на высокой скале, никогда не увидит большего, чем взгляд парящего орла просто потому, что змея видит то, что на расстоянии ее броска, а взгляд орла устремлен в даль.

Очень часто мы принимаем многие предметы и мнения изначально заданными, не особенно задумываясь об их действительной сути. Авторитет сказителя, толкователя, рассказчика заслоняет от нас окружающий мир; и как шоры на глазах лошадей вынуждают их смотреть и идти туда, куда выгодно всаднику, так чужие мнения заграждают для нас действительность и ведут, увы, нередко в пропасть. Даже на страницах этой книги, где многое, казалось бы, должно быть подвергнуто сомнению, мы принимаем на веру слова «разум», «сознание», не особенно вдумываясь в их смысл, в понимание того, что за ними стоит. А между тем в них одна из самых сокровенных тайн мироздания. Достаточно напомнить, что сознание – это нематериальное свойство материального объекта. До сих пор у всей материи до человека свойства были материальными. Физические тела обладают гравитацией и движением – и гравитацию, и движение можно взвесить и измерить. Живые существа обладают свойством размножаться – была одна клетка, стало две, и это можно сосчитать; обладают свойством самостоятельно перемещаться – лошадь стояла здесь, убежала туда без применения силы извне, и это тоже оставляет след. Ментальные свойства мозга – сознание и мышление – поймать, взвесить и измерить нельзя. Биологические процессы, результатом которых они являются, оставляют след в пространстве, и мы может говорить об электрической и химической активности нейронов и отдельных областей мозга, об ауре своеобразного электромагнитного поля, окружающего его. У нас даже может появиться желание и возможность ассоциировать эти электрические токи и вызванные ими поля с нашей душой, тем более что такое сравнение заманчиво, но оно и обманчиво: мы не можем поймать мысль в пространстве или в сплетении нейронов. Мы можем вызывать ее по своему желанию с помощью химических средств, можем вызвать состояние эйфории и галлюцинаций, но, вызвав ее, мы будем разговаривать с «я» индивида, так же, как вызвав галлюцинации, это будет личностная галлюцинация. Сознание может раскрыться только самому себе и только в индивидуальном человеческом «я». У нас нет инструментов, которые могли бы найти и расчленить сознание для его изучения, только эхо и отражение его способны мы распознавать.

Так вот, философия испокон веков относит сознание к идеальным свойствам материальных объектов и тем самым делит мир на две равно существующие стороны – материальную и идеальную. Для того стихийно сложившегося понимания действительности, которым пропитано естествознание, когда все наши практические достижения обязаны своим появлением именно материальной стороне событий, идеальное – нечто вроде жупела или присказки, которая маячит где-то вдалеке и не имеет никакого отношения к космическим, биологическим и информационным технологиям, на которых естествознание в наши дни сосредоточено. Вся ограниченность и немощность наук заключается в том, что идеальное им не по зубам. И не отрицая его наличия, они, тем не менее, счастливо без него обходится. Вечный вопрос первичности материи или духа естествознание не тревожит.

Но он тревожит философию. Казалось бы, есть что-то унизительное в этом признании идеальности сознания, признании собственного бессилия. Может быть, это действительно потустороннее свойство, хотя и выражающее материальные процессы. А может быть, это проявление вето, наложенного природой, согласно которому самовосприятие, самоощущение себя каждым уровнем материи невозможно.

Как Солнце не ощущает себя сгустком плазмы, а лошадь не способна выбирать свои инстинкты, так и мысль, наверное, не может распознать себя, и вынуждена говорить о своей возвышенности и познавать только то, что ниже ее на шкале развития. Мы следуем запретам природы, наивно полагая, что причина в ином, утверждаем собственную идеальность и мало того, распространяем ее окрест.

То жалкое состояние, в котором мы в данном случае находимся, говорит не столько о нашем хитроумии, сколько о глубоком заблуждении, в которое мы порой погружаемся, и о действительной глубине явления, которое скрывается в этой нашей способности.

Мы привыкли считать себя владыками природы. Живое и мертвое на Земле повинуется нашей воле. И полагая разум причиной нашего взлета, мы абсолютизируем его, возвышаем над всем, что есть, считаем его немеркнущей и неизбывной стороной действительности и делим мир на дух и вещество, распространяя сознание на камни, растения и всю Вселенную, полностью уподобляясь в этом нашим предкам. Однако распространение этих свойств на нижележащие структуры вещества, как бы мы ни обманывали себя, есть очередная форма богоискательства и не к лицу естествознанию. Это – что касается заблуждения.

В то же время дух наш есть явление, действительная глубина которого нами не раскрыта. И в свете вечного развития вряд ли когда-нибудь будет раскрыта до конца. За те две тысячи лет, что мы стараемся себя понять, единственным нашим достижением явилось признание первопричины материи и вторичности духа для одной половины человечества, в то время как половина вторая осталась при прежнем противоположном мнении. Но каждая из них по-своему и права, и не права – и вот почему.

В минувшие века вопросом жизни и смерти нередко был вопрос о первопричине мира. «В начале было слово» – твердили церкви всех мастей. Бог создал этот мир и бог испытывает нас – своих детей, чтобы приблизить праведных к себе. Гремели войны из-за разночтения псалтырей, горели костры, пожирая еретиков, усомнившихся в божьем провидении. Еще сто лет назад среди философов горели жаркие споры о причине бытия – дух или материя были в его основе. Практическое естествознание негласно согласилось с тем, что материя первична, а сознание вторично. И только сейчас все более ощутимым становится тот факт, что сознание, порожденное материей, этой материей в пределах человеческого мира управляет. Наши дома и автомобили, наши компьютеры и системы канализации, само естествознание, которое мы постоянно упоминаем, – все это плоды первоначально нашего ума, а потом уже и рук. Мы сначала придумываем, а потом создаем в натуре – корабли, самолеты, дома, научные откровения. Мы творцы собственного мира в мире природы, и творит этот мир наш дух.

Получается, что богоискатели были правы в том, что в человеческом мире «в начале было слово». Единственное, что они делали неверно: свою способность по созданию собственного мира они перенесли на бога, полагая, что также волей слов был сотворен весь остальной окружающий их мир и сотворен, разумеется, в силу ощутимой разницы миров, нечто большим, чем человек. Они создали бога по своему образу и подобию, и потому этот бог им близок, и пока будут люди, будут и боги.

Мы ищем вокруг бога или иную нематериальную силу, что правит мирами, потому что носим нематериальное в себе и в своем мире сами являемся богами. Дух первичен в мире человека, где он созидает материальное. И пусть творения его состоят из частей материального мира – камней, воды и огня мира физического и живых существ мира биологического – это не умаляет нашей роли творца мира собственного и сущего.

Впрочем, это беллетристика. Не просто работа мозга и сопровождающие ее философские и исторические нюансы являются предметом нашего внимания. Результат работы человеческого мозга – вот что нас интересует в продолжение сравнения живого вещества и нейронной системы, обеспечивающей сознание. Потому что именно работа мозга, работа сознания лежит в основе всех наших актов творения.

Вспоминая, что процессы, происходящие в мозге, называют переработкой информации, вполне уместно назвать результат обработки информации просто новой информацией, которая затем нашими усилиями материализуется. Но здесь мы встаем перед какой-то утвердившейся тавтологической трудностью. Считается, что информация – это свойство материальных объектов, и быть информацией того, чего нет, разумеется, крайне затруднительно. По крайней мере, ни один из философов до сих пор не взял на себя ответственность назвать информацией результат работы мозга. Все в унисон твердят о переработке мозгом информации и о том, что новую он не создает[45]. В таком случае проще считать, что уж коли сознание идеально и потусторонне, то и присущи ему должны быть предметы, вещи и особенности, в том числе информация, тоже идеальные и потусторонние. Другими словами, мысль, к которой мы постепенно подводим тебя читатель, заключается в том, что результатом творческих усилий мозга является информация, пусть даже идеальная или виртуальная. И именно такая виртуальная информация в результате наших практических действий способна стать информацией действительной, т. е. воплотившись в действительность, отражать свойства реальных вещей.

Мы создаем свой мир в результате предвидения, в результате фантазий, которые посещают нас и которыми мы хотим облагоденствовать себя и человечество. Это не значит, что космическая ракета сразу и целиком как новорожденный младенец со всеми ее иллюминаторами и соплами выплывает из чрева наших заводов по сделанным мимолетно чертежам, но означает то, что возникший идеальный образ космической ракеты в результате многочисленных материальных попыток, где отсеивается негодное, лишнее, ущербное, постепенно обрастает плотью, способной выполнить поставленную перед ним задачу – полететь в космос. Мы поверяем действительностью свои фантазии и тем воплощаем их. Информация может быть свойством не только реальных, но и нереальных объектов, хотя бы в силу того, что обрабатывается нереальными, идеальными свойствами мозга.

Любопытно, что еще у древних греков того из богов, кто возвысил людей, звали Прометей, что значит предвидение, в отличие от его брата Эксметея, по-нашему крепкого задним умом.

Эту способность предвидения называют еще результатом творческого процесса или, уж совсем безобразно (в философии), опережающим отражением действительности. Отразить зеркалом то, чего нет, отразить ракеткой мяч, которого нет, – это действительно непросто. Китайская мудрость, которая говорит о черной кошке в черной комнате, все-таки ближе к действительности и не так заумна.

Нам следует понять, что наш мозг – это серая дыра Вселенной. В отличие от черной физической дыры в бездонных просторах галактик он поглощает не материю, но сведения о ней, и не губит эти сведения, навсегда оставляя в своих недрах, но, преобразив, воплощает затем в материю.

Он поглощает не материю, но информацию, и выдает не материю, но информацию, которая в результате наших трудовых усилий воплощается в реальность – машины, города и звездолеты, и тем становится информацией материальных объектов. И с этим, пожалуй, нетрудно согласиться.

Но что есть наши слова и книги, жесты и поступки, которыми люди объясняются между собой и благодаря которым и появляется и существует сознание и человек? Что есть наша история и наши искусства, как не информация, в которой мы ищем воплощение себе и где находим образцы и духа, и вероломства. Если они не несут в себе информации, то грош цена всем нашим наукам и уверениям о непревзойденных качествах людей. Напротив, именно наши слова и написанные нами песни, именно наши жесты и поступки от любовного поглаживания до гневного удара кулаком, именно все, выносимое в человеческий мир из глубин сознания через части человеческого тела, прежде всего через язык и руки, все это, будучи продуктом деятельности мозга, является информацией. Причем информацией не о бездушных и не затрагивающих наше естество камнях и тварях, но наиболее насущную для нас информацию о людях живших и живущих, благодаря которым наше сознание и появляется, и существует. Именно эта человеческая информация наиболее насущна и живительна для нас, именно ею сохраняется наш рассудок, обеспечивается наше информативное существование.