Она смогла бы найти в этом какое-то утешение, но Ричард лишь тронул пальцем маленький трупик и сказал: «Я ничем не могу облегчить твое горе. Мы всегда теряем тех, кого любим. Это вечная проблема, и разрешить ее невозможно. Никакие слова и никакие слезы не заполнят пустоту, которая возникает после потери любимого существа. Кто-то может сказать, что время залечивает раны, а пустоту прикрывает плотной крышкой, но под крышкой все равно остается пустота. Ты ее всегда ощущаешь в себе. Может быть, она в чем-то со временем заполнится, может, и нет – все зависит от тебя, от того, как ты будешь жить дальше. А жить надо. Таково наше предназначение. Если бы я не любил тебя так сильно, Фрэнсис, то придумал бы что-нибудь глупое в утешение. Но я сказал тебе правду на этот раз, и дай бог, чтобы нам реже в жизни выпадали подобные случаи».
      Когда такое говорит отец восьмилетнему ребенку в достаточно трагический для того момент, то это западет в память навсегда. И, возвратившись из длившегося не более секунды путешествия в прошлое, Фрэнсис решила вести себя соответственно. Каждому предназначено нести свою ношу. У отца она – самая тяжелая.
      Впрочем, ее ноша с каждой милей, отделяющей ее от дома скорби, не становилась легче. Ни удобная машина, которую она вела по прекрасной дороге, обнимающая любого, кто садился за руль, как ласковый любовник, ни чарующие пейзажи вокруг не снимали ее внутреннего напряжения.
      К четырем часам Фрэнсис добралась до цели и свернула на плохо ухоженную подъездную дорожку, ведущую к дому Блэр и Джейка. Коттедж с двумя флигелями, похожими на увеличенные собачьи будки, и мансардой с крохотными окошечками втиснулся между двумя дюнами, защищающими от ветров. За ним простирался дикий пляж. Кто-то не очень старательный заменил кое-какие прогнившие доски в ставнях и небрежно выкрасил стены, не соскоблив прежнюю краску.
      Фрэнсис отметила это машинально, благодаря наблюдательности, выработанной за годы работы в судебных органах. Дом казался вымершим. Отмахиваясь от насекомых, Фрэнсис прошла мимо вьющихся, непомерно разросшихся цветущих кустов, обогнула дом и обнаружила в закутке, отгороженном от ветров пластмассовыми щитами, Блэр, греющуюся на солнце в шезлонге. Волосы ее были еще влажны, вероятно, после недавно принятого душа, халатик, надетый на голое тело, был небрежно распахнут, а глаза прикрыты шелковой косынкой.
      – Блэр, это я, – за несколько шагов подала голос Фрэнсис, чтобы не испугать сестру своим неожиданным появлением.
      – Ой, как я рада, что ты здесь. – Блэр убрала косынку с глаз и поудобнее устроилась в шезлонге. – Я бы дождалась тебя в «Фейр-Лаун», но врачи отправили меня в больницу. Должна сказать, что они правильно поступили. Какая чудесная штука – опиум.
      Блэр улыбнулась заискивающе, чувствуя себя немного виноватой.
      – Я рада, что тебе уже лучше, – сказала Фрэнсис.
      – Что от меня требуется, я все сделаю. – Блэр потянулась за высоким бокалом с красным вином, установленным на складном столике как раз на расстоянии вытянутой руки. В портативном переносном холодильнике, лежавшем под шезлонгом, был ее запас спиртного.
      – А может, ты хочешь белого? Или предпочтешь пиво?
      – Нет, спасибо.
      Фрэнсис выбрала из груды пляжной мебели, сложенной рядом, кресло поудобней и уселась, надеясь насладиться покоем.
      – Ты говорила с папой?
      – А как же. Конечно, говорила.
      – И как он?
      Что ей ответить? Что он опечалился или разрыдался? Что он был… никакой, как ей показалось? Просто уродливый, бесчувственный паралитик, жалкий, конечно…
      – Только не говори мне, что ты, из-за своей черствости, брякнула ему сразу – мол, его жена отправилась на тот свет. Неужели ты его никак не подготовила? – Блэр уже готова упрекнуть сестру в бесчувственном поступке.
      – Он спал, когда я приехала. – Фрэнсис, в свою очередь, постаралась сдержаться и не вспылить.
      – И?.. – Блэр нарочно накачивала себя. Глоток вина ей в этом помог.
      – И я рассказала ему то, что знаю о происшествии. Он отреагировал достаточно спокойно.
      – О чем ты говоришь?! Он наш отец. Мы обе должны оплакивать кончину вместе с ним.
      Вот уж чего Фрэнсис не могла стерпеть, так это упреков сестры. И, главное, в чем? В равнодушии?
      – Я заглянула к тебе узнать, как ты себя чувствуешь, но, видимо, зря беспокоилась. У тебя достаточно сил, чтобы затеять ссору, а я, наоборот, слишком устала.
      Фрэнсис поднялась с кресла.
      – Не уходи!
      – Что ты от меня хочешь? Ты просила, чтобы я сообщила отцу о смерти нашей мачехи. Я это сделала. И произнесла те слова, какие сочла нужным. Сделала это, как сумела. Такая у тебя сестра, Блэр, – черствая, как сухарь.
      – Прости, Фэнни! Ты права. Я звонила туда недавно, но Лили сказала, что его лучше не тревожить. Я бы сама отправилась, но чувствую себя такой слабой… Ты не можешь вообразить, что это такое – зайти в туалет и увидеть там торчащие из кабины ноги трупа!
      – А до этого ты сегодня видела Клио?
      – Мельком. Я только поздоровалась с нею. Мы все были на веранде и смотрели мужские парные состязания. Потом мне захотелось в уборную, и…
      – Дверь в кабинку была закрыта?
      – Слегка приоткрыта. За ней что-то виднелось, и поэтому я ее чуть приоткрыла – вдруг кому-то стало плохо, и я смогу помочь… И я увидела, что это Клио…
      – И что потом?
      – Не помню. Кажется, я закричала. Вбежали люди. А я позвонила тебе.
      – С кем ты говорила о происшедшем?
      – С полицейскими. Очень коротко. Тут из толпы высунулся кто-то в белом халате, и меня всунули в машину… и отвезли в больницу. Разве это все так важно?
      – Нет. Я сама не знаю, зачем я тебя спрашиваю. Москиты вдруг стали одолевать ее, и Фрэнсис успела уже нескольких прихлопнуть. Как их нападения выдерживала полуголая Блэр? Наверное, ей помогало выпитое вино.
      – Завтра я примусь за дело, – пообещала ей сестрица. – Дел куча. Надо избавить папу от всех хлопот. Кто-то должен взять на себя заботу об этом чудовищном доме, о штате обслуги, разобраться, что делать с этим хозяйством дальше. Кое-что в этой истории может послужить нам на пользу.
      Фрэнсис надеялась, что мысли Блэр, только что ею высказанные, лишь результат действия лекарства, вколотого врачами, и выпитой бутылки вина. Подобные моменты, хоть они и возникали, к счастью, изредка, наталкивали ее на мысль, что сестра – абсолютно чужой ей человек, хоть у них и общие гены, и общие детские переживания. Материальные последствия смерти Клио ни разу не стали предметом ее размышлений в отличие от Блэр.
      – Я не очень переживаю эту потерю. Знаю, что говорю страшные вещи, и не следует так отзываться о мертвых, но она была гадкая, как жаба.
      – Папа любил ее, – вот единственное, что могла возразить Фрэнсис.
      – А нашу с тобой жизнь она методично превращала в ад. А папа ей потворствовал.
      – Не примешивай к этому папу! – воскликнула Фрэнсис и тут же пожалела, что ввязалась в спор, который был сейчас так неуместен.
      – Ты помнишь, как она не пускала меня в дом? – настаивала Блэр. – Помнишь?
      Фрэнсис, конечно, помнила, но предпочла промолчать.
      – В то лето я закончила шестой класс, значит, мне было одиннадцать. Не помню, где тогда был папа, в деловой поездке, наверное, во всяком случае, он отсутствовал в ту июльскую субботу, такую же, как сегодня. – Блэр прикрыла глаза, как бы прокручивая в памяти события тех дней. – Для меня выдалась неудачная неделя. Я проиграла полуфинал в турнире девочек до двенадцати Хильде Маклеод и вдобавок подвела Бобби Картера во встрече смешанных пар. Из-за меня мы не прошли в следующий круг, и он со мной разругался. А еще Филис Финлей не позвала меня на свою вечеринку…
      Блэр засмеялась:
      – Боже мой! Это все так живо в памяти, как будто случилось вчера. Столько огорчений подряд! Я не выдержала, позвонила маме и стала упрашивать ее встретиться со мной где-нибудь в городе. Помню, как я шептала в телефонную трубку на кухне, чтобы, не дай бог, Клио не услышала. Мне пришлось соврать Клио, что я приглашена к подружке провести у нее день, чтобы Клио не догадалась, что я встречаюсь с матерью в то время, которое мне положено отбывать в доме отца. Вся ирония тогдашней ситуации была в том, что папа постоянно улетал туда-сюда по делам или ночевал в городе и мы его почти не видели.
      Блэр подбодрила себя еще глотком вина и прикончила бутылку.
      – Конечно, мама откликнулась на мою мольбу. Мы с ней прекрасно провели время, вместе закусили в какой-то забегаловке, я поплакалась у нее на плече, она выслушала все, что я ей наболтала о своих несчастьях, о том, что я влюблена в Бобби и не переживу нашего разрыва… А она убедила меня, что с таким подонком нечего связываться и что моя любовь нечто вроде насморка, который скоро пройдет и забудется. И что мне повезло, раз я избавилась от этой заразы вовремя, а не слишком поздно. – Блэр рассмеялась. – Такие премудрости можно услышать только от матери. А еще мы устроили поход по магазинам и купили для меня летнее платьице от Лили Пулитцер, такое розовенькое с рюшечками, ты должна его помнить.
      К вечеру мама должна была возвращаться домой. Она высадила меня у ворот папиного поместья, чтобы Клио, не дай бог, ее не засекла, и уехала. Я подошла к дому, – уже стемнело, – дверь была заперта. Я звонила, но никто не отзывался. Я обошла вокруг дома, кричала и стучала во все окна, везде было, как нарочно, закрыто наглухо. Как будто дом был покинут всеми. Представь, как мне стало страшно. Вдруг я увидела Китти – помнишь эту ирландскую няньку с родинкой на носу? Она прошла мимо меня по двору, не заметив, как будто я превратилась в человека-невидимку. Темнота сгущалась. Я так трезвонила в дверной звонок, что и мертвый мог бы проснуться, рыдала, вопила, и все без толку.
      Я бы разбила чем-нибудь стекло, но боялась, что Клио меня за это убьет. В конце концов, я легла на веранде, свернулась калачиком и уснула. Китти нашла меня там на рассвете и разбудила. Я спросила ее, неужели она меня не заметила, когда я так бегала вокруг дома и кричала. Клио так приказала всей прислуге – считать меня невидимкой. Вроде бы как розыгрыш, поучительный для лживой девчонки. Такой был преподан мне урок.
      – Он сослужил пользу? – спросила Фрэнсис. Блэр еще больше развеселилась:
      – А ты как думаешь?
      – Клио хоть как-то объяснилась с тобой потом? Что-то сказала по этому поводу?
      – Ни слова.
      – А папа?
      – Тоже молчал как рыба. А где ты была тогда, Фрэнсис?
      – Я? Не помню. – Фрэнсис порылась в памяти. – Может, меня отпустили переночевать у какой-нибудь подружки. Я же была старше и не нуждалась в столь бдительной опеке.
      Свет, излучаемый заходящим солнцем, изменился. Теперь он стал нежно-розовым, как и небо, и сестрица Блэр выглядела в этих лучах гораздо моложе своих лет и гораздо легкомысленнее. Как будто кончина мачехи сбросила с ее души огромную тяжесть. Она легко вскочила с шезлонга, пропорхала, словно бабочка, к дому, несмотря на выпитое вино, и вернулась оттуда, распахнув толчком ноги стеклянные двери, вновь с запотевшей бутылкой белого вина. Она тут же поспешила налить себе полный бокал.
      – А когда возвращается Джейк? – поинтересовалась Фрэнсис так, на всякий случай.
      – Скорее, чем я рассчитывала, – ответила Блэр, не скрывая иронии. – Он позвонил и сказал, что прибудет завтра чуть ли не на рассвете.
      – А что у него за дела в Огайо?
      – Кажется, в Огайо он так и не побывал. Судя по его невнятному лепету, он не покидал пределов Манхэттена.
      – Что-то я не пойму тебя.
      – Джейк большую часть времени тратит на то, чтобы спасти галерею от полного краха. Он рассчитывал на то, что Клио нас выручит, но она показала нам фигу. Я не знаю, какие меры он предпринимает, – может, самые отчаянные. Джейк испуган и взбешен. Наши дорожки с ним разделились, каждый идет по своей. Решили, что сойдемся опять, когда что-нибудь выгорит или у него, или у меня.
      Несмотря на то что Фрэнсис кое-что узнала из документов, небрежно оставленных Блэр на сиденье ее «Мазды», она решила не допытываться подробностей у сестры. Из многолетнего опыта работы в прокуратуре она извлекла урок – любой вопрос похож на камень, брошенный на гладкую поверхность заросшего ряской пруда. Всколыхните ее, и неизвестно, какие выплывут из глубины чудовища.
      – А маме ты сообщила? – Фрэнсис увела разговор в сторону.
      – Ну да… конечно. Сразу, как я поговорила с тобой из «Фейр-Лаун», а потом еще раз позвонила ей отсюда, из дому. Она предложила немедленно приехать, но я сказала, что со мной все о'кей.
      – Ну и как она прореагировала?
      – Наверное, это ее потрясло. Хотя ей-то что за дело до Клио?
      Сестры в молчании дождались мгновения, когда сумерки начали сгущаться. Бутылка белого вина уже почти опустела. Фрэнсис поднялась первой.
      – Мне пора домой. Надеюсь поймать рейсовый автобус до Ориент-Пойнт.
      – Воспользуйся моей машиной, – предложила Блэр.
      – Я выпила.
      – До автобусной остановки ты доберешься, а там оставь машину. Я заберу ее позже или завтра с утра.
      – Спасибо. А можно ли тебя оставить здесь одну?
      – Почему бы нет? Я в полном порядке. К тому же у меня дружок неподалеку. – Блэр присвистнула, взглянув на свои золотые часики. – О! Он, должно быть, уже выехал.
      Фрэнсис решила не задавать младшей сестре больше никаких вопросов.
      Дом Фрэнсис был темен, за исключением слабой лампочки над крыльцом, которая горела круглые сутки. Отпирая дверь, она услышала шлепанье лап по полу, постукивание когтей и ощутила ласковое приветствие двух мохнатых существ, безумно обрадованных ее появлением. Она потрепала обеих собак за шелковистые уши, счастливая тем, что оказалась у себя дома.
      Торжественной процессией – она и сопровождающие ее собаки – проследовали на кухню. Едва Фрэнсис зажгла там свет, как увидела записку, подсунутую на столе под простенький стакан с полевыми цветами.
      «Соскучился по твоей улыбке. Куда ты подевалась? Долго ходил вокруг и испугался, что тебя похитили. Позволил себе вольность накормить твоих собачек досыта и выгулять их».
      Подписи не было, но Фрэнсис узнала уверенный почерк Сэма.
      Проверив содержимое своего холодильника, Фрэнсис нашла только засохший сыр, съела его, разрезав на мелкие кусочки, потому что была адски голодна, запила остатками вина в початой бутылке, несмотря на изрядную дозу, принятую за компанию у Блэр, и взялась за телефон.
      Стоило ей только произнести «алло», как ее босс, окружной прокурор Малкольм Моррис, знакомый ей с детства, партнер ее отца по парным играм в теннисном клубе, постоянный гость на приемах, устраиваемых Ричардом и Клио, узнал ее голос и разразился целой речью:
      – Позволь выразить свои глубокие соболезнования по случаю кончины Клио. Я желаю твоему отцу держаться мужественно, переживая такое горе.
      Моррис сам всегда держался мужественно, даже когда, напившись, исполнял танец живота на некоторых приемах и подвергался допросу «желтых» репортеров: не трансвестит ли он? После его гавайских танцев Фрэнсис не могла без иронии выслушивать его строгие поучения. Но сейчас он был суров, как никогда прежде.
      – Однако предупреждаю тебя, что никакое твое участие, официальное или неофициальное, в следствии по делу о кончине Клио недопустимо. Я узнал, что ты побывала в «Фейр-Лаун» вместе с Умником, и это он виноват, что приволок тебя туда с собой сегодня, но на этом конец.
      – Не он приволок, а я его позвала, получив сообщение о смерти Клио от сестры, – встала на защиту старого друга Фрэнсис. – Я его попросила меня сопровождать – и кругом виновата. А разве заведено дело?
      – Какое может быть дело, когда смерть наступила по естественным причинам? – удивился Малкольм. – Ординарный случай – сердечный приступ.
      – Я рада это слышать… Конечно, не рада, – моментально поправилась она, – но все же так спокойнее. Значит, порядок? Вскрытие это подтвердило?
      – Что?
      – Инфаркт.
      – Результатов вскрытия я еще не знаю. Новости я тебе сообщу. А пока сиди дома и не высовывайся. Нечего тебе лезть в чужие дела.
      – Она все-таки была супругой моего отца, которого я очень люблю.
      Прокурор на том конце провода некоторое время молчал, но затем он нашел в своем мозгу подходящие к случаю слова:
      – Поверь, что я больше всего беспокоюсь о тебе. Я не хочу, чтобы твое Лицо мелькало перед камерами телевизионщиков. Прошу прислушаться к моим советам.
      Он повесил трубку. Фрэнсис тоже. Звонок Малкольма встревожил ее, вместо того чтобы успокоить. Значит, существовали какие-то сомнения в естественной смерти Клио? Он был не из тех, кто будет зазря произносить хоть единое словечко, даже в подпитии, даже развлекая публику непристойными телодвижениями. У него во всем был свой расчет. А раз он опустил перед нею железный занавес, значит, на то были причины.
      Собеседование с Малкольмом при поступлении на работу было одним из самых тяжких испытаний, выпавших в жизни на долю Фрэнсис. Он не спрашивал, почему молодая, одинокая, образованная и достаточно привлекательная женщина захотела окунуться в грязь, которая отвратительно пузырилась и издавала дурной аромат под внешней засохшей коркой и прикрытием ухоженных газонов. Он не интересовался ее прошлым опытом работы в окружной прокуратуре Манхэттена. Ей дали там хорошую характеристику, и Малкольму этого было достаточно. Он не спросил, почему Фрэнсис, будучи вполне кредитоспособной, приобрела лишь тесный домишко с крошечным участком среди фермерских хозяйств Лонг-Айленда.
      Он догадался, что Фрэнсис хотела сохранить видимость полной независимости и ощущать, что отец, которого она глубоко и нежно любила, живет рядом, всего лишь в часе езды по свободному от пробок шоссе. Он, окружной прокурор, был понятлив и разбирался в глубинах психологии своих сотрудников лучше любого высокооплачиваемого специалиста.
      Как только Малкольм распознал во Фрэнсис ее настоящую сущность, он тотчас же бросил ее на самый трудный участок работы – финансовые преступления, где приходится иметь дело с богатой нечистью, на страже которой была свора высокооплачиваемых адвокатов. И Фрэнсис его ни разу не подвела. А он в ответ особо не вмешивался в ее работу. Зачем ему понадобилось тревожить ее ночным звонком? Как это повлияет на ее дальнейшую карьеру?
      Плевать на них всех она хотела! Фрэнсис решила заснуть и так и сделала, но…

Воскресенье, 5 июля