Но молчала, и для меня это было лучше. Я думала о Штефане и о его возможном возрастном кризисе. Что я могла сделать? Я должна убедить его в том, что наша работа отнюдь не такая бесперспективная. Я стану обращать его внимание на тех клиентов, что приходят все чаще и покупают все больше. Мы на правильном пути. Люди стали приезжать издалека, чтобы купить у нас качественный и даже раритетный товар. А если Оливеру удастся протолкнуть свое шоу и мы попадем на телевидение, то станем в конце концов популярнее, чем могли представить себе в самых смелых мечтах.
      Но когда я вернулась обратно в сад, Штефан уже был у врача. Я с головой погрузилась в работу. Я копала и пикировала, сортировала семена и между делом продала почти все подсолнухи, а еще несколько упаковок рассады балконных томатов, специально выведенных мной. Когда людям предлагают такие аппетитные вещи, они редко отказываются.
      – Ну, что сказал врач? – спросила я, когда Штефан вернулся.
      – Ах, врач, – повел рукой Штефан. Это означало, что врач снова назвал его ипохондриком и сказал, что синяк на груди совсем ничего не означает. – Мне следует поискать специалиста по внутренним болезням, если я хочу точно знать происхождение синяка. Подвезти еще бегоний?
      – Нет, – ответила я. – Поддон пока полный.
      – Так хорошо идет продажа других цветов?
      – Да, – резко ответила я. – Сегодня очень хорошо.
      Штефан посмотрел на меня, наморщив лоб:
      – Что за настроение у тебя сегодня. Какая муха укусила?
      – Ты сам прекрасно знаешь, – сказала я. – У тебя никогда нет для меня времени. Ты можешь, например, вспомнить, когда мы в последний раз спали вместе?
      – Олли, ты действительно бываешь временами несносна. Мы переживаем в данный момент не лучшие времена. Но мы же знаем, ради чего пошли на это.
      – Я – нет, – ответила я. – Мне казалось, мы сможем находить друг для друга время в течение дня. – Я всхлипнула. – Мне не хватает тебя, ты понимаешь?
      Выражение лица Штефана смягчилось.
      – Мне тоже тебя не хватает, Олли-Молли. А где, собственно, Эвелин?
      – Уехала, – сказала я. Мне совсем не хотелось говорить сейчас об Эвелин.
      – Куда же?
      – Встречается с Оливером по случаю очередной овуляции. – Я положила голову Штефану на грудь. – Тебе правда меня не хватает?
      – Правда, – сказал он. – И если хочешь, то мы посвятим друг другу завтра весь обеденный перерыв, да?
      – Да-а-а-а.
      Звонок колокольчика у входной двери в магазин ворвался в наши объятия, словно набат. Штефан несколько резче, чем требовалось, отстранил меня. Но в дверях стоял лишь доктор Бернер.
      – Моя дочь говорит, что вы продаете великолепные самшиты, – произнес он. – Она пожелала себе на день рождения пару самых высоких экземпляров. Они должны украсить вход в магазин, словно это не магазин, а самый крутой бутик в городе.
      – У меня есть еще два самшита, – сказала я. – Но они недешевы, господин доктор.
      – Ах! – Доктор Бернер пристально посмотрел на нас. – Для своих детей ничто не дорого, не так ли?
 
      Прежде чем отправиться в этот день домой, я набрала несколько килограммов красной смородины в саду рядом с нашим домом. Ягоды слегка перезрели, но мне не хотелось оставлять их птицам. Из погреба нашего со Штефаном дома я взяла коробку с пустыми банками, которые специально собирала весь год для этого случая. Ведь нет ничего вкуснее смородинового желе, приготовленного своими руками. Разве что клубничное варенье.
      С коробкой в руках я ходила по дому. Штефан все еще сидел в кабинете, так что у меня была возможность немного пошпионить. В моем собственном доме. На кухне царил хаос, половина дверок от шкафчиков была демонтирована, пол и стены ободраны, и повсюду стояли емкости с краской. На кухню загородного дома в английском стиле это пока не очень походило.
      Я с любопытством проникла в гостевую комнату, в поисках следов, например, валяющихся где-то трусов Штефана, или коробочки для его контактных линз где-нибудь на ночном столике, или остатков запаха его туалетной воды. Но гостевая комната имела вид образцово-показательный. Покрывало на кровати было расстелено идеально, в вазе стоял букет свежесрезанных ромашек, а ветерок колыхал шторы из легкого белоснежного муслина. В последний мой приход сюда шторы еще не были готовы. Интересно, шторы были повешены, чтобы никто не мог увидеть с улицы, что творится в кровати? Конечно, кому охота быть наблюдаемым во время занятий сексом Хубертом и K°? Если этот секс был, разумеется. Здесь я была уверена только на девяносто девять процентов. Один процент я оставляла надеждам на то, что Штефан общался с Эвелин только по поводу своего синяка.
      Оливер, похоже, сегодня работал до позднего вечера. Дома его еще не было. А может быть, из-за того, что, проведя обеденный перерыв вместе с Эвелин и ее овуляцией, он вынужден был задержаться.
      Настроение у меня было хуже некуда, но тем не менее я принялась за приготовление желе из принесенных мной ягод. Под это дело было решено использовать большую кастрюлю для спагетти, в которой я смешала ягоды, сахар, ваниль, и, добавив туда немного взятого у Оливера кальвадоса, принялась за готовку. Хорошо, что у Оливера была современная газовая плита, потому что она позволяла регулировать нужный уровень нагрева и достигать той густоты варенья, которая больше по вкусу.
      Когда я наконец разложила по банкам готовое желе, кухня представляла собой ужасное зрелище. Словно я провела на ней по меньшей мере боевую операцию. Но, как говорится, лес рубят – щепки летят.
      Я поставила банки вверх донышками охлаждаться и занялась написанием этикеток. Это была замечательная работа, потому что глазами тоже иногда едят. На первой этикетке я написала витиеватым почерком: «Неповторимое, с утонченным вкусом желе из красной смородины в исполнении Оливии с настоящей ванилью и добавлением кальвадоса», а снизу дату приготовления. Прелестно. Но банок получилось много, и на десятой этикетке рука устала выводить каллиграфические буквы. «Желе из красной смородины с ванилью и кальвадосом», а снизу число и год, чтобы каждый, кто возьмет банку в руки, понимал, с чем имеет дело. На последних этикетках не было даже сил написать просто: «Желе из красной смородины».
      Когда Оливер вернулся домой, я подписала последнюю банку и оттирала испачканные маркером руки.
      – Но когда я уходил, здесь было несколько чище, – произнес Оливер и указал на перепачканную столешницу.
      – Так точно, – ответила я весело-агрессивно и указала руками на ряд остывающих банок с желе. – Двадцать четыре штуки. Собственного приготовления.
      – «Ж.К.С.», – прочитал Оливер вслух надпись на одной из последних банок. – Что это должно означать?
      – Это всего лишь сокращение, – угрюмо произнесла я. – От «Неповторимое, с утонченным вкусом желе из красной смородины в исполнении Оливии с настоящей ванилью и добавлением кальвадоса». Напиши такую фразу десять раз, и ты поймешь, что значит сделать такое блюдо.
      Оливер соскреб немного желе со столешницы и слизнул его с пальца.
      – Объедение, – произнес он. – Вот уж не знал, что ты обладаешь способностями настоящей домохозяйки, Блуменкёльхен.
      – У меня куда больше способностей, чем ты подозреваешь, – ответила я.
      У меня было куда больше способностей, чем могли подозревать все.И это была одна из моих главных проблем.
      Оливер плюхнулся на одно из эксклюзивных кресел.
      – Что за день, – вздохнул он.
      – Не нагружай себя, – сказала я.
      Он-то хотя бы имел сегодня секс, а вот я нет.
      – У тебя сегодня и в самом деле плохое настроение.
      – Да, мне очень жаль. Я чувствую себя… брошенной. Скажи, ты не находишь, что я стала толще?
      – Нет, – ответил Оливер. – А что, это так?
      – Нет, но после тридцати вес начинает распределяться по телу совсем иначе. Так говорит Штефан.
      – Ага, – сказал Оливер. – Тогда я нахожу, что это изменение в распределении веса очень тебе идет.
      – Гм, – ответила я несколько смущенно. – Вам было хорошо с Эвелин?
      Оливер высоко поднял брови.
      – Очень хорошо.
      – Где же вы теперь встречаетесь? – спросила я.
      – В гостинице.
      – А это возможно? Ну, я имею в виду, что все происходит в обед?
      – В этом отеле нет. Там надо снимать номер на целые сутки.
      – А почему бы вам не встречаться здесь?
      Оливер пожал плечами:
      – В отеле все как-то романтичнее.
      – Ну да, понятно, – завистливо сказала я.
      – Эвелин добыла где-то веселенькую книжечку пятидесятых годов. Советы добропорядочной жене, как она может сделать счастливым своего мужа. Оттуда мы и вычитали про гостиницу и еще кое-что и пытаемся теперь делать так, как там написано. Это просто умора.
      – Таких подробностей я, собственно, и не хотела знать. – У меня и так перед глазами стояла картина, как Оливер и Эвелин веселятся на кровати в номере отеля, пробуя позиции, представленные в книге пятидесятых годов. – А зачем вам обязательно нужен ребенок?
      – А почему вы не хотите детей? – ответил вопросом на вопрос Оливер.
      Я пожала плечами:
      – Слишком большая ответственность. Даже когда человеку кажется, что у него достаточно мужества, чтобы решиться на это, он заблуждается.
      – Да, но такова жизнь.
      – А мне не хотелось бы отвечать за искореженную в будущем жизнь, – жестко сказала я. В действительности же я испытывала страх перед родами. Не перед схватками и страшной болью (хотя Элизабет и Ханна в лицах и не раз рассказали мне об этих ужасах при рождении Маризибиль и Каспара), а перед тем, что наступает потом. Перед тем, что называется материнскими чувствами по отношению к маленькому, беспомощному существу. Человек, имеющий ребенка, обязан думать не только своим умом, но и рассуждать с позиции малыша. Когда тот опрокидывает на себя тарелку с кашей, делает первые шаги, страдает из-за того, что его лучший друг оказывается умнее или сильнее его или уходит играть с другими детьми, когда воспитательница в детском садике не желает пожалеть его, – все это мать должна чувствовать и пропускать через себя. И это, с моей точки зрения, были совершенно нормальные, человеческие представления. А своя собственная жизнь была уже и без того слишком тяжела. – Уж лучше я сама обеспечу себя пенсией, а когда станет совсем невмоготу, уйду в приют, так будет честнее.
      – Но ведь это так важно – иметь семью, – сказал Оливер. – Ты знаешь, с тех пор как я научился думать, эта картина постоянно у меня в голове: дети, бегущие тебе навстречу, когда ты приходишь с работы. Мастерящие что-то тебе в подарок ко дню рождения. Сидящие на твоих плечах, когда идешь с ними гулять. Запускающие вместе с тобой змея. И жена, готовящая домашнее варенье и улыбающаяся тебе, когда ты возвращаешься с работы.
      – Это все очень похоже на рекламный ролик, – сухо ответила я. – Слабо верится, что у Эвелин в голове точно такая же картина.
      – Да, у нее такой картины нет, – сказал Оливер. – Она хочет ребенка, потому что так подсказывают ей ее биологические часы.
      – Ха-ха, – сказала я. – Они начинают тикать у тех людей, которые видят такие картины. Лично у меня ничего не тикает. А если я и вижу какие-то картинки, то они полны забот, бессонных ночей у постели заболевшего чада, страха, что ребенок принесет в дом какие-нибудь нехорошие слова, или скандалов с соседями, в собаку которых он запустил камнем.
      Оливер покачал головой:
      – Может быть, счастливые семьи – это и есть некое клише, но то, что все идет от этого, в этом мой отец, безусловно, прав. Нам всем нужны рядом люди, которые от нас зависят. Которым мы можем передать все, чему научились сами. За которых мы должны постоять и которые смогут постоять за нас и в хорошие и в трудные времена, как бы высокопарно это ни звучало.
      Я снова пожала плечами:
      – Этого ты не можешь знать точно. Нет никакой гарантии, что ты сможешь всегда быть при своих детях. Мои родители, например, умерли, когда мне не было и семи лет, и меня воспитывали чужие люди, в окружении совершенно неродных мне братьев и сестер.
      – Я и не знал ничего об этом, – сказал Оливер. – Я думал, что тогда, на свадьбе, присутствовали твои настоящие родители.
      – Это мои приемные родители. Они в порядке, но это не настоящие родители. Я вижу их очень редко. Они живут за четыреста километров отсюда. Мы пишем друг другу письма на Рождество и открытки ко дню рождения. И это все. Я всего лишь приемная дочь.
      – Бедняжка… – Оливер сделал движение, словно собираясь погладить меня.
      – Ах, только не начинай мне теперь рассказывать, что без еженедельных завтраков в компании своего отца ты не можешь прожить, – зло сказала я.
      – Отчего же, – усмехнулся Оливер. – Может быть, не каждое, а каждое второе воскресенье, но мне бы их очень недоставало, если бы их не было, правда. – После короткой паузы он добавил: – Исключая, может быть, общение с Эберхардом.
      – Во мне, видимо, этот семейный ген так и не смог развиться, – сказала я. – Несмотря на то, что моя приемная семья была очень хорошая. Ни малейшего следа «Отверженных» или «Дэвида Копперфилда».
      – Копперфилд – тоже сирота?
      – Не фокусник, персонаж романа Диккенса.
      – Мы были… и есть, наверное, не семья из книжки с картинками, – сказал Оливер. – Но тем не менее я хочу иметь детей. Еще и потому, что смогу быть для них лучшим отцом, чем мой отец для нас.
      – Это будет не так сложно.
      – Ты думаешь? – Оливер с сомнением посмотрел на меня. – Я не знаю – он был не таким уж плохим. Всегда делал так, как считал лучше.
      – Да, так делают все родители, – неприязненно сказала я. – Я рада, что Штефан относится к этой проблеме так же, как и я.
      И Штефан был рад, что я отношусь к этой проблеме так же, как он. Он не хотел детей, потому что это «стоило бы лучших лет жизни». Так он говорил. Вкладываешь в них деньги и время, чтобы через двадцать лет понять, что вкладывал не то и не туда. Но ты сам становишься за это время на двадцать лет старше, и многие вещи уходят, так и не познанные тобой. Впрочем, это свидетельствовало скорее о том, что думали-то мы по-разному, но вывод делали один и тот же. И без детей жизнь может быть наполненной и счастливой.
      Или как минимум просто нормальной.
      Моя, впрочем, в данный момент была довольно паршивой. Я посмотрела на часы. Ровно десять. Что сейчас делают Эвелин и Штефан? Улеглись ли они в свою обновленную белоснежную кровать и начали практиковаться в позах, обнаруженных в той смешной книжке начала пятидесятых?
      А что, если позвонить и слегка подпортить им настроение, подумала я. Но это не было мне позволено. Фриц может просмотреть телефонные счета, и миллион уплывет от меня мгновенно.
      Впрочем, я могу позвонить из телефона-автомата.
      Я решительно поднялась с места. Оливер взглянул на меня.
      – Пойду прогуляюсь вокруг дома, – сказала я уже на полпути к двери. – Глотнуть свежего воздуха.
      Оливер кивнул.
      – А у тебя есть телефонная карта? Я застыла на месте.
      – Откуда ты знаешь?..
      Оливер улыбнулся и достал из кармана брюк портмоне.
      – Должно быть, хорошо, когда тебе кого-то недостает. Там должно быть как минимум десять евро.
      – Спасибо, – ответила я.
      Я с удовольствием рассказала бы ему, что Штефану совсем не недостает меня, скорее напротив – он уже улегся в постель с его женой. Но зачем портить настроение еще одному человеку?
      У двери я остановилась на какое-то мгновение и обернулась. Оливер снова углубился в чтение.
      – Прямо перед маленьким книжным магазинчиком, напротив ирландского паба, – не отрываясь от страницы, произнес он. – Ты не заблудишься.
      – Спасибо, – еще раз повторила я. Его прозорливость начинала казаться мне зловещей.
      Спускаясь по лестнице, я пыталась придумать, что бы такого сказать, если кто-то попадется мне рядом с телефонной будкой. Вероятно, следовало сослаться на какой-нибудь деловой разговор типа беседы с налоговым инспектором, которого не удалось застать в рабочее время, или что-нибудь типа того.
      Внизу, возле входной двери подъезда, я едва не столкнулась с кем-то в полумраке улицы. Это был мой свекор.
      – И куда мы так спешим? – спросил он и взял меня за плечи.
      Я почувствовала себя так, словно на меня надели наручники, застав на месте преступления. Страх сначала сковал колени, а затем я почувствовала, как кровь ударила мне в лицо. И я была очень благодарна, что здесь внизу было довольно темно, иначе Фриц немедленно бы догадался по моему виду, что намерения у меня совсем неблаговидные. А в темноте он мог лишь это подозревать.
      – Привет, Фриц, – прохрипела я.
      – На улице уже довольно темно, – сказал Фриц. – А я не вижу рядом с тобой даже собачки, с которой ты должна была бы идти погулять.
      – Ха-ха, – выдавила я и позвенела мелочью, оказавшейся, на счастье, в кармане куртки. – Я захотела лишь съесть мороженое, в итальянском кафе напротив готовят потрясающий шербет «After-Eight». Это одно из преимуществ, достающихся человеку, живущему в городе, – можно не дожидаться утра, если тебе захотелось полакомиться чем-нибудь вкусненьким.
      – Так-так, – произнес Фриц и посмотрел на меня пронизывающим взглядом.
      Я покраснела еще больше, если это вообще было возможно.
      – Сегодня так жарко, – добавила я.
      – А в этом кафе бывает обезжиренное шоколадное мороженое? – спросил Фриц.
      Я кивнула.
      – Тогда я иду вместе с тобой, – сказал Фриц. – Я тоже уже целую вечность не ел мороженого.
      К счастью, кафе было еще не закрыто, и, к счастью, там был и шербет «After-Eight», и вдоволь сортов шоколадного мороженого. С огромными шариками в больших вафельных стаканчиках мы направились обратно к дому. Для Оливера Фриц купил порцию клубничного мороженого.
      – Когда он был ребенком, всегда любил именно такое, – пояснил он свой выбор.
      – И ты до сих пор помнишь это? – спросила я, восхищаясь против воли его памятью.
      – Конечно, – ответил Фриц. – Отцы обычно не забывают таких мелочей.
      – Я уже снова здесь, ха! – крикнула я, едва успев закрыть дверь. – И со мной Фриц.
      Оливер с недовольным видом отложил в сторону книгу.
      – Папа, тебе не кажется, что уже поздновато для контрольного посещения?
      Фриц протянул Оливеру мороженое.
      – Собственно, я всего лишь хотел выпить с вами по маленькой рюмочке коньяку, – ответил он.
      Оливер уставился на вафельный стаканчик.
      – Клубничное, – сказала я. – Когда ты был ребенком, ты больше всего любил такое.
      – Нет, – произнес Оливер. – Ребенком я больше любил лимонное, а все остальное бросал под ноги.
      Я с упреком смотрела на Фрица. Какие же мелочи никогда не забывают отцы?
      – Ну да, – сказал Фриц. – Может быть, что-то случилось с моей памятью. Может, это был мой любимый сорт, когда я был маленьким. Если хочешь, мы можем поменяться, сын, себе я купил шоколадное.
      – Да ладно.
      Я смотрела на тающее мороженое и опасалась за сохранность белого дивана Эвелин. Она непременно выставит мне счет, если вещь окажется испорченной.
      – Давайте лучше пойдем на лоджию, – предложила я. – Коньяк мы можем выпить и там.
      – У нас дома нет коньяка, – заметил Оливер. – Но я могу открыть вино. Очень неплохое каберне.
      Фриц застыл на месте, едва ступив на лоджию.
      – Вот это да! Кусочек Тосканы на лоджии – это впечатляет, дорогая невестушка.
      – Большое спасибо, – ответила я и поспешила зажечь фонарики, которые мы расставили и развесили во всех углах лоджии.
      – Недурно, недурно, – произнес Фриц.
      Оливер присоединился к нам с бутылкой вина и тремя бокалами.
      – Я тоже принимал в этом участие, – сказал он. – К сожалению, я унаследовал от тебя, папа, две левые руки.
      – Для двух левых рук все это выглядит очень представительно, – парировал Фриц. – Может быть, стоит привлечь вас обоих к реставрации моего сада? Соседи оформили все на уровне, один я отстаю.
      – Это было бы неплохим сюжетом для шоу Оливера! – воскликнула я.
      Фриц высоко поднял брови. Впервые я уловила в отце и сыне какое-то сходство.
      – Что это?
      – Ах, это вряд ли тебя заинтересует, – ответил Оливер.
      – Отчего же, заинтересует, – возразила я. – Оливер, покажи ему концепцию.
      Концепция вышла выдающаяся. Как-никак я весьма прилично над ней поработала. Оливер помедлил еще немного, но в конце концов направился в комнату. Фриц читал и читал, не отрываясь. Затем он сказал:
      – Звучит многообещающе. И вполне сносно.
      Оливер озадаченно посмотрел на него.
      – Только, пожалуйста, никаких химер, папа.
      – Ни в коем случае, – строго сказал Фриц. – Ничего подобного я и не говорил.
      – Ты всегда говорил так по поводу любой моей идеи, папа.
      – Нет, только относительно тех, которые и в самом деле были химерами.
      Оливер вздохнул.
      – А что по этому поводу говорит твой шеф? – спросил Фриц.
      – Да, кстати, что же все-таки сказал директор программы? – подхватила я.
      Лицо Оливера просветлело.
      – Господин Дюрр хочет, чтобы мы на следующей неделе еще раз представили концепцию перед небольшой комиссией. Но уже сейчас полагает, что дело выгорит.
      – Браво! – произнес Фриц.
      – Кто это «мы»? – настороженно спросила я.
      – Ты и я, – ответил Оливер и улыбнулся мне. – В конце концов, ты же над этим работала. Ты мой главный специалист. И очень нужна мне.
      – Ну, тогда…
      – …ну, тогда, – подхватил Фриц и поднял свой бокал, – за вас!
      И вечер незаметно оказался совсем не так плох.

Глава 10