Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Большой беговой день

ModernLib.Net / Отечественная проза / Гладилин Анатолий / Большой беговой день - Чтение (стр. 7)
Автор: Гладилин Анатолий
Жанр: Отечественная проза

 

 


      глава седьмая
      ЧАСТНАЯ ЖИЗНЬ
      - Райка, - сказал я, - ты мне так обрыдла, надоела, остоебенила, что давай поженимся.
      - Странная у вас форма делать предложение девушке!
      Опять на "вы"! Опять надулась! У нее вдруг бывает провал, когда она начисто перестает понимать юмор. Но не мог же я, как в романах девятнадцатого века, повязать галстук, купить розу и кукарекать про любовь.
      Между тем у меня были самые серьезные намерения. После смерти мамы я почувствовал острое одиночество. Стал мнительным, по ночам, просыпаясь, прислушивался к биению сердца, считал пульс, боялся головных болей. И вообще школьному учителю нужна какая-то стабильность в жизни: ученики, к которым ты привязываешься, разлетаются после десятого класса, как птицы из клетки. Никто о клетке и вспоминать не хочет. И здороваются они со мной, только если случайно забредут на ипподром, - и то, подходят не выразить почтение, а узнать, кто приедет в следующем заезде. Возможно, я сгущаю краски. А все потому, что стал занудой. А зануде - одна дорога: жениться. И жениться на Райке. Во-первых, она чистюля, квартиру уберет так, что все блестит. Во-вторых, когда я болею - она от меня не отходит. Лучшей сиделки не найти. И любое дефицитное лекарство из-под земли достанет. В-третьих, я к ней привык. "Ночью, - как писал товарищ Маяковский, - хочется звон свой спрятать в мягкое, в женское". Но это не совсем точно. Просто ночью в мои годы хочется куда-то спрятаться. И потом, с ней в этом смысле хорошо. Знает, как и за что хватать. И в-четвертых, она меня значительно моложе.
      - Райка, - сказал я, - давай скидывай.
      День живем вместе. Раковина, унитаз, кастрюли мерцают у меня в квартире голубым светом полярного сияния.
      Второй день живем вместе. На плите борщ ароматизирует.
      Третий день живем вместе. Мои выглаженные рубашки хрустят, как новенькие пятирублевки.
      На четвертый день упреки: дескать, человек я интеллигентный, но не могу с девушкой про литературу и искусство поговорить.
      А я, между прочим, четвертый вечер подряд, придя из школы, сочинения трех десятых классов читаю, проверяю. Девяносто два сочинения на тему: "Герои-краснодонцы - пример для подражания советской молодежи". По книге А.Фадеева "Молодая гвардия". Не я эту тему придумал, из РОНО директиву спустили.
      Пятнадцать лет я преподаю литературу. Пятнадцать лет пытаюсь научить своих оболтусов любить Пушкина, Толстого, Гоголя, Маяковского. Я даже у Горького нахожу много интересного, ибо "буревестник революции" не только создал, извините, образ Данко, но и написал такую любопытную книженцию, как "Клим Самгин", которую очень рекомендую всем перечитать. Ну ладно. Однако все пятнадцать лет из РОНО требуют сочинений о героях-краснодонцах и меняют лишь названия тем: "Комсомольцы-молодогвардейцы - верные помощники партии", "Олег Кошевой - патриот своей страны"...
      И не могу я, не имею права ученикам объяснить, что не было бы никакой "Молодой гвардии", если бы мать Олега Кошевого не жила сначала с господином немецким офицером, а затем с товарищем Фадеевым.
      Девяносто два сочинения! И вы хотите, чтобы я в это время был способен беседовать с дамой о литературе и искусстве?!
      На пятый день скандал. Оказывается, я смотрю на Райку без любви, совершенно не обращаю на нее внимания, нет во мне чуткости, понимания, и мне нужна не баба, а домработница.
      На следующий день, вернув классам сочинения (три пятерки пришлось вывести), я отправляюсь прямиком на родной Московский ипподром. В четвертом заезде темно-серый жеребец Зевок от Кремня и Заплаты приносит мне 35 рублей. Профессионал и Пижон удачно выступают в последнем дубле. Короче, заваливаемся в девять вечера в "Арагви". Имею я право в теплой компании забыть героев-краснодонцев и несколько привести нервы в порядок?
      Но как честный человек, тем паче, в каком-то смысле, обремененный семейными обязанностями, я считаю своим долгом позвонить из ресторана домой, т.е. Райке, и пригласить ее поужинать. Меня посылают "далеко-далеко, где кочуют туманы". Меня называют негодяем и эгоистом, который не думает о других, между тем как другие меня ждут, волнуются, обзванивают морги и милицию. Я вешаю трубку. На моих часах 9 часов 25 минут ровно. В 9 часов 34 минуты (Женя засек время по секундомеру) Райка пикирует к нам за столик в "Арагви". Семейная склока продолжается. Вечер испорчен.
      Утром мы расстаемся на веки вечные. Дело в том, что я подсчитал: от моего дома до "Арагви" сорок пять минут на метро или двадцать минут на такси. А ведь надо было Райке еще одеться, навести марафет, поймать машину. Значит, такси отпадает. Сомнений нет: за девять минут можно было прилететь только на помеле.
      Бесспорно, Райка - прекрасный компаньон в эпоху землетрясений, кораблекрушений, эпидемий чумы, сибирской язвы, абортов и холеры. Однако в нашей нормальной жизни... И потом, я не могу жениться на женщине, обладающей такой резвостью.
      Впрочем, не исключено, что я ей еще позвоню, если, конечно, когда-нибудь некто серо-буро-малиновый в яблоках привезет мне в темном заезде рублей сто.
      БЕГА
      Он подошел к нам и задышал тяжело каждому в ухо:
      - Мужики, сымай штаны, ставь все. В заезде - одна Калерия.
      Конечно, надо было сразу послать Юрочку-Заправщика к е.м. Но на Калерии был записан Вадик, наш знакомый наездник. И сигнал шел от него.
      - Вадик так и сказал: "Передай ребятам, что на третьей четверти я всех потеряю".
      Мы прижали Юрочку-Заправщика в угол ложи. Он таращил глаза и божился всем на свете.
      - Заправляешь, сука? - спросил Профессионал.
      - Чтоб мне лопнуть! - всхлипнул Юра. - В кои веки верный шанс. У Калерии запас, сам знаешь.
      Это мы знали. Вадик давно темнил Калерию.
      - Мужики, десятку ставьте для Вадика и пятерку для меня.
      - Обойдешься трешкой, - сказал Пижон. - И то многовато.
      В другой бы раз для Юрочки хватило и рубля. Но мы были при деньгах. Даже если Заправщик и успел протрепаться по дороге, все равно при игре в лобешник получалось солидно. В программе Калерия выглядела неходягой. Последняя езда вообще с проскачкой.
      - Надо посмотреть, - как обычно, сказал Профессионал, но я уже чувствовал дрожь нетерпения.
      Что смотреть? Раз Вадик едет - все в порядке. А вдруг не успеем в кассу?
      Вадик заезжает. Заезжает, развернув Калерию точно у финишного столба. Так он всегда делает, когда намерен ехать всерьез. Профессионал щелкает секундомером, и лицо его темнеет.
      - Что? - спрашиваю я с нетерпением и тревогой. - Плохо?
      - Дурак Вадик, - цедит Профессионал сквозь зубы. - Раскрывает кобылу. В двадцать две секунды прямая. Дай взаймы десятку.
      Я лихорадочно достаю хрустящую бумажку, сую ее Профессионалу - и бегом в кассовый зал. За мною, жалобно скуля, - дескать, "видишь, все верно, поставь, Учитель, и мне пятерку", - семенит Юрка.
      Значит, так: от седьмого номера, от Калерии, играю в следующем заезде ко всем по рублю, к фонарю - десяткой, к другому фавориту - десяткой, нет, пятеркой, итого... И как обычно, у кассы пробка. Спят, что ли, у окошка?! Я напираю. Мне помогает Юрочка. Из-за плеча впереди стоящего вижу, как кассирша лениво выписывает билеты. Но от Калерии начата уже вторая строчка. Почему, ведь темная лошадь?.. Сволочь Юрочка, успел всем растрепаться. Впрочем, после такой резвой прикидки ипподром наверняка засек Калерию. Не у нас одних секундомеры. Может, это только в нашей кассе ее играют? А чем я рискую? Калерия - верняк. Такой шанс бывает нечасто. Уф, бывает счастье в жизни! Наконец-то настала моя очередь, и я решаю играть на все деньги.
      Растет стопка моих билетиков. Карандаш кассирши бодро заполняет третью строчку. Так крупно я никогда не ставил. Сзади орут: "Заснули, что ли?!" Спокойно, мужики, до звонка еще минута.
      - Мне пятерку к первому, - дышит мне в ухо Юрочка.
      Это значит - к фонарю. Добавляю.
      - А зачем вяжешь к девятому? Неходяга!
      Иди ты в жопу, Юрочка! Мое правило: ко всем, так ко всем! Мало ли что бывает!
      - Подыграй рублем Антона, - вдруг изменившимся голосом говорит Юрка. Вадик сказал, что боится только Антона.
      Заправляет, гад, заправляет! Но я на эти провокации не поддаюсь. Антон ездит раз в год по большим праздникам. Однако сегодня как раз беговой праздник. Ладно, четыре - девять, на последний рубль. Под миллион.
      С охапкой билетов отваливаю от кассы. Юры уже и след простыл. Заправил, гад, и смылся.
      В ложе спрашиваю Профессионала:
      - Успел?
      - Успел. Но Антон заезжал адом.
      Повесить Юру! Набить морду, подлецу. Но как Профессионал углядел Антона? Железная выдержка у парня. Хоть гром греми, пока всех не пересмотрит, не идет к кассе.
      Профессионал угадывает мои сомнения.
      - Не дрейфь, Учитель. Вадик едет умирать.
      Гонг! И общая куча мала на старте. Все бросились разом. Кто-то сбоит. Проскачка. Кому? Неужели? Я чувствую дикое сердцебиение. Неужели все кончено?!
      Проскачку объявляют второму номеру, фавориту. Уф, уже легче. На повороте Вадик первый. Уходит в отрыв. На третьей прямой едет один. За ним, отставая на два столба, трусит Антон.
      Мы, все четверо, победно переглядываемся. Даже Корифей улыбается. А он-то уж обычно всегда плачет во время заезда - мол, ребята, еще не вечер, собьется лошадь, встанет...
      Нет, Калерия - лихая кобыла. Бежит бодро, очень бодро. Но Антон подтягивается. На последнюю прямую Калерия выезжает с большим запасом и... переходит на шаг. Загнал Вадик кобылу.
      Трибуны орут. Трибуны свистят. Корифей швыряет билеты (впрочем, аккуратно в угол, чтобы потом их можно было поднять, не спутав с другими).
      - Дотяни, Вадик! - неестественно тонким голоском подвывает Пижон.
      Я молюсь всем богам на свете. Дотяни, Вадик! Вадик тянет, но Антон уже рядом. Захватывает. Последние метры Калерия немного оживает, но жеребец Антона чисто выигрывает шею.
      - Может, объявят "голова в голову"? - неуверенно спрашивает Пижон.
      - Хрен тебе в голову! - со злобой отвечает Профессионал и, в свою очередь, с размаху швыряет билеты.
      Мы стараемся не смотреть друг на друга. Все утопились. Это ясно.
      - Ну, ребята, мне сегодня здесь нечего делать, - говорит Пижон, после того как объявляют победителем четвертого номера. - Я накололся на сто пятьдесят.
      Это весь свой выигрыш Пижон спустил за раз? Но и я не лучше. Просадил сорок рублей. Хорошо еще, что червонец одолжил Профессионалу. Да когда с него получишь? Хотя...
      Пижон прощается и твердым шагом идет на выход. Корифей тоже исчезает. По-тихому. Вероятно, припрятал где-нибудь в носке трояк. Это в его натуре вытаскивать из заначки по рублику.
      - Повесить надо Заправщика, - говорю я Профессионалу, говорю просто так, чтоб сказать что-то.
      - Заправщик не виноват. Вадик ехал вусмерть, не рассчитал пейс.
      - Но Юра лишь в последний момент мне сказал про Антона.
      В глазах Профессионала мелькает тень, и я догадываюсь.
      - А ты ведь сыграл Антона?
      - Подумаешь, сыграл, - бурчит Профессионал, пряча глаза, - всего двумя рублями к первому. Если и доеду - дадут копейки. А от Вадика я стоял двадцаткой.
      Вывешивают выдачу. Антон в одинаре - 17 рублей. Это уже не копейки.
      - Женя! - Впервые за сегодняшний день я называю Профессионала по имени. У меня один билет. От четвертого к девятому. Давай ополовиним. Я беру тебя на пятьдесят копеек. А ты меня - к первому.
      Профессионал презрительно фыркает:
      - Девятый годится на колбасу.
      - Женя, - говорю я ровным голосом, каким обычно беседую в классе с упрямыми девочками, - я тебе одолжил деньги. Нечестно не принимать меня в долю.
      - Да ладно, хватит попрошайничать, Учитель. Конечно, беру, но ты всегда находишь...
      Я не слушаю продолжения. Я круто поворачиваюсь и ухожу. Схватило живот. Добраться бы скорей до туалета. Иногда такое со мной случается. От нервов. От переживаний. От унижения. Так мне и надо. Ведь все-таки я учитель. И в школе меня уважают. И я писал когда-то работы по истории. И кое-что мое ушло в Самиздат. Так мне и надо. Игрок ср... Пора завязывать с ипподромом. Совсем потерял человеческое лицо. Унижаюсь за пятьдесят копеек! И потом - всегда надо подыгрывать к фавориту. Сколько раз на этом горел!
      Я выхожу из кабинки, когда заезд уже в разгаре. Пусто в кассовом зале. Но я не тороплюсь. Мне плевать. Если бы мог - повесился. Женя, конечно, парень неплохой, рубанул сгоряча. Если придет первый номер - откажусь от половинки билета, пусть подавится. Хотя от семнадцати рублей в одинаре должны кое-что платить. Нет, я скажу, что деньги мне не нужны - пусть поставит сто грамм. А может, выпью и стакан. Самое время напиться.
      Навстречу мне валит народ. Значит, заезд кончился. В коридорной толкучке не слышу слов диктора. Не все ли равно? Спрошу лишь, не доехал ли Профессионал.
      С Женей я сталкиваюсь у выхода на трибуны. У него какой-то странный вид взволнованный и смущенный. Я перевожу глаза на панно. Вывешен первый номер, но сверху, над ним, - девятка!
      И вот я в ложе, а около меня почтительный молчаливый полукруг. Трясущимися руками я выдергиваю из карманов билеты, выбрасываю их. Неужели потерял? 4-9! Вот он! Целехонький. Ноги у меня ватные. И я слышу дрожащий голос Профессионала:
      - Старик, нет больше таких билетов на ипподроме!
      Возле касс выдачи возбужденная толпа, но перед нами все разом расступаются. Мелькнуло лицо Илюши-Овощника, Бакинца. Бук Геночка на секунду возник, и как будто его сдернули. Исчез. Чья-то рука тянется ко мне, и я слышу жалобное верещание Юрочки-Заправщика:
      - Учитель, это я подсказал тебе Антона. Помнишь, я говорил: "Один Антон, никто рядом!"
      Мне хочется возразить: "А девятый номер? Кто меня убеждал не играть к нему?" - но я чувствую, что на моем лице застыла жалкая, извиняющаяся улыбка. Впрочем, голос Юрочки немедленно пресекается, как будто ему заткнули рот. Какие-то голоса, выкрики, но меня, как магнитом, притягивает лицо кассирши. Ее глаза сияют, она смотрит на меня, как на бога, а рот ее искривлен отчаянием. Что? Ах, да, понимаю, она не может мне выплатить выдачу, такие деньги выдаются только в центральной бухгалтерии. В кассе я бы ей оставил десятку, нет - сотню, какая сейчас мне разница!.. Но в бухгалтерии отсчитывать не ей...
      Кассирша идет впереди нас, неся платежный лист, как знамя. Проходим дверь, на которой табличка: "Вход воспрещен". Мы поднимаемся по лестнице, петляем коридорами, и из боковых дверей выскакивают какие-то люди, отсекающие нас от сопровождающих, прорвавшихся за нами из кассового зала. Мы входим в большую залу, где тридцать (а может, сто?) женщин с всклокоченными прическами крутят ручки арифмометров - запах пудры и пота, - и с нами в залу врывается - не знаю что: крик? стон? восторг? Какое-то дуновение ветра, и женщины застывают, не закончив движения рук, с полуоткрытыми ртами. Еще одна дверь. Еще коридорчик. Другая дверь, которая отделяет нас от кассирши, - я оборачиваюсь и ловлю ее последний взгляд, ах, сколько страсти и эмоций на этом лице, успеваю подумать, что она нас теперь надолго запомнит и можно будет без очереди ставить в этой кассе (не забыть дать ей двадцатку в следующий раз - двадцаткой обойдется) - и вот, - и вот мы сидим на диванчике, а напротив нас - седенький, сухой, строгий человек. Он внимательно и неторопливо сличает номер билета с платежной ведомостью - и наш номер обведен в ведомости жирным красным карандашом, потом изучает обратную сторону билета (как будто на обратной стороне может быть что-то написано!) и берет телефонную трубку.
      - Да, - говорит он в трубку. - Прибыли. Двое.
      Кладет трубку. Не глядя на нас, начинает деловито перебирать какие-то бумаги на столе. Он нас ненавидит. Он служака - бухгалтер, чуждый игре и азарту, он живет только на зарплату - и тут в один миг двое балбесов должны получить больше, чем его зарплата за несколько лет. Впрочем, сколько же мы выиграли? Нам этого еще никто не сказал, и в ведомости сумма не проставлена.
      От нечего делать осматриваю комнату. На стене - портреты Брежнева и Буденного. Маленький несгораемый шкаф в углу. Там, наверное, наше состояние.
      И тут я встречаюсь глазами с Женей. Он начинает моргать и заискивающе улыбаться. Я уже давно заметил эту странную метаморфозу, которая происходит с ним после бегов. На ипподроме он железный Профессионал, суров, резок - не подступись. После игры - как ребенок. Теперь, видимо, он еще и боится, что я стану его упрекать, а может, и хуже - возьму и скажу: "А ты тут при чем?" Я ему ободряюще подмигиваю, и лицо его расплывается.
      Раскрывается дверь. На пороге майор милиции. С ходу бодрым тоном:
      - Товарищи, значит, так. Я вас, конечно, поздравляю с удачей. Обычно мы выдаем деньги сразу и отпускаем в сопровождении сотрудников. Но сегодня особый день, очень много посетителей, в обороте огромные суммы, а ваш билет единственный. Мы не можем рисковать. Народ озверел, много пьяных. Вас караулят у всех выходов. Поэтому отведем вас в отделение - и там вы получите все сполна. А пока прошу ваши данные, это так, для порядка. - Майор достает планшет. Фамилия? Имя? Отчество? Год рождения? Адрес прописки? Место работы?
      - А национальность надо указывать? - спрашивает Женя.
      - Отметьте, что я в белой армии не служил и в оппозициях не участвовал, говорю я, но сразу видно, что шутка не принята. В конце концов, о нас заботятся, беспокоятся, а мы лезем с подковырками.
      - Извините, - говорю я, - неудачная шутка.
      - Бывает, - бесстрастно подтверждает майор. - Скоро пришлют машину.
      За нами приходят только через полчаса. Опять извилистый путь по коридорам, на этот раз пустым. Впечатление, как будто в здании ипподрома существует целый лабиринт, неизвестный публике. Мы выходим где-то в районе двадцатикопеечной трибуны, и вплотную к подъезду, так, что можно лишь с трудом протиснуться в приоткрытую дверцу, стоит белая "Волга". Машина рвет с места, мы выезжаем на улицу, проскакиваем в переулок. Воскресный вечерний город пуст, и "Волга" стремительно петляет по улицам, так что нас бросает из стороны в сторону. Визжат на поворотах шины. Шофер сосредоточенно крутит руль и не произносит ни слова.
      А вот и хорошо. Помолчим. Надо сосредоточиться и все обдумать. Раз такие предосторожности, то мы выиграли действительно очень много. Может, по три, а то и по четыре тысячи на нос. Прекрасно, что нас увезли с ипподрома. Набежало бы человек сто, потащили бы в ресторан, а после - считай остатки. Нет, получив деньги, мы с Женей покутим сегодня где-нибудь в "Метрополе". Позвоним Пижону и Корифею. Я приглашу Райку. Женя - кого хочет. А может, не надо Райку? Завтра я ей отдам 200 рэ на тряпки, а сегодня позвоню той девчонке? Ладно, разберемся, главное, не очень загуливать. Отложить тысячу на сберкнижку. Купить костюм, дубленку. Поехать в Сочи или на Рижское взморье. Там, конечно, все забито, но дорогие номера в гостинице достать возможно. А вдруг мы столько выиграли, что хватит на машину? На машину фиг выиграешь, даже на "Запорожец", и потом, надо записаться в очередь и ждать несколько лет. Ну вот, размечтался! "Запорожец"! А "Москвича" не хочешь? Дадут всего по две тысячи на рыло. Уже две тысячи плохо для тебя? Ладно, как бы там ни было, - половину в заначку и сразу из ресторана звоню Райке. С такими деньгами в кармане лучше не рисковать. Да и Женю придержать, чтобы не разбросался.
      Я замечаю, что мы что-то долго едем.
      часть вторая
      глава первая
      Он продолжает читать:
      - "Следствием установлено, что И.М. Холмогоров (ипподромная кличка "Учитель") и Е.Н. Ломоносов (ипподромная кличка "Профессионал") вошли в преступную связь с наездником второй категории Вадимом Исаковым и через посредничество Ю.В. Фирсова (ипподромная кличка "Заправщик") получили информацию, что 14-й заезд "заделан" и едут только лошади под номером 5-й и 4-й, то есть наездники Вадим Исаков и Антон Табуйников. Холмогорову и Ломоносову стало также известно, что следующий, 15-й заезд будет проходить фальшпейсом, то есть наездники будут выпускать самую темную лошадь в заезде под номером 9-й. В результате чего Холмогоровым И.М. была произведена мошенническая операция, выразившаяся в покупке билета с номерами 4-9 в кассе 263, на который пал крупный выигрыш. Билет и кассовая ведомость прилагаются. Тем самым был нанесен ущерб остальным участникам игры в тотализатор на Московском ипподроме. Мошеннические действия Ломоносова и Холмогорова подтверждаются свидетельскими показаниями Фирсова. Сами Холмогоров и Ломоносов свои преступные действия отрицают". Я правильно записал? Подпишите лист протокола.
      - Нет, - говорю я, - не подпишу. Во-первых, написано не по-русски. Из текста следует, что лошади под номерами пятый и четвертый - это и есть наездники Исаков и Табуйников. Ваше же начальство будет над вами смеяться.
      - Обо мне не беспокойтесь, - говорит молоденький лейтенант милиции, который допрашивает меня вот уже в течение трех дней. - Лучше думайте о своей судьбе.
      - Но я учитель, я не могу подписывать безграмотные протоколы.
      - Хорош учитель! - ухмыляется молоденький лейтенант. - Мы сообщим в РОНО кому доверяют обучение советских детей?
      Я сдерживаюсь, стараясь не вспылить. Три дня я занимаюсь бесполезной перепалкой с этим наглецом. Конечно, будет мало радости, если в школе узнают, что я завсегдатай ипподрома. Но в конце концов, это не преступление. Ну предложит мне директриса уйти "по собственному желанию". Вопрос - куда? В Москве найти место преподавателя-гуманитария в школе практически невозможно. Уехать в провинцию, потерять московскую прописку? За что, в чем моя вина?
      - Хорошо, - говорю я как можно спокойнее. - Вы пишете: "преступная связь". Но так играют все на ипподроме. Все стараются узнать, какая лошадь идет, какая нет. На ипподроме процветает жульничество.
      - Вот мы и пытаемся его пресечь, - хладнокровно парирует лейтенант.
      - И потом, - продолжаю я, - вы употребляете клички "Учитель", "Профессионал", "Заправщик" так, будто мы члены какой-то подпольной банды...
      - Но вы сами рассказывали, - снова перебивает меня лейтенант, - что на ипподроме действует целая мафия. Вот мы и пытаемся найти концы. А там пускай суд решает.
      На лице лейтенанта победная улыбка.
      Обо всем этом мы с ним уже говорили, причем десятки раз, видимо, он надеется взять меня измором, но я не собираюсь сдаваться.
      - Кто вам сказал, что пятнадцатый заезд прошел фальшпейсом? Я вообще ничего не видел. Извините, просидел в туалете.
      - Ваш сообщник Ломоносов утверждает, что это был типичный фальшпейс.
      "Дурак Женя", - думаю я, но продолжаю:
      - Если это был фальшпейс, почему же судейская коллегия не аннулировала результаты заезда?
      - И по этому поводу ведем расследование.
      - Я не знал, что наездники будут выпускать девятого номера.
      - Почему же вы играли именно его?
      - Повторяю, я рассуждал так: "От темной лошади никто из наездников в следующем заезде не поедет". "Бесплатно" они не ездят. Значит, попробует выиграть тот наездник, чья лошадь в обычной ситуации не имела бы шансов.
      Лейтенант заносит мои слова в протокол, с видимым удовлетворением перечитывает написанное.
      - Допустим, но свидетель Фирсов показывает, что именно он подсказал вам девятого номера.
      "Сволочь Юрочка, - думаю я, - жалкое ничтожество! Привели его в милицию, он перетрусил и, чтобы самому выкрутиться, готов возвести любую напраслину. Какое он все же ничтожество! Впрочем, это что, для тебя открытие? Юрочка-Заправщик менее всего похож на Александра Матросова. Прикрывать своей хилой грудью других он не станет".
      - Наоборот, - говорю я, - он меня убеждал не вязать к девятому номеру.
      - У вас есть свидетели?
      - У меня нет свидетелей. Но если Юрочка-Заправщик знал, что едет четвертый номер, знал, что выпускают девятого номера, тогда почему бы ему самому не подыграть эту комбинацию? Почему мой билет - единственный на ипподроме?
      На лице лейтенанта тонкая профессиональная улыбка:
      - А потому, дорогой мой Игорь Михайлович, что вы хоть человек интеллигентный, но наивный, а Фирсов - стреляный воробей и себя под удар не поставил. Поэтому вы находитесь здесь в качестве подследственного, а ваш Юрочка-Заправщик гуляет на свободе и будет проходить по делу как свидетель. Поймите, я не шью вам дело, я же указываю в протоколе, что вы в своих преступных деяниях не признаетесь. Но все складывается против вас. Скажите честно, кому вы должны были передать деньги? С кем делились бы выигрышем? Если вы только подставное лицо - это бы меняло картину всего дела.
      - Господи! - взрываюсь я. - Никакое я не подставное лицо! Я обыкновенный человек, выигравший в тотализатор, официально разрешенный советской властью, и я хотел бы только получить свой выигрыш! Вместо этого меня арестовывают, держат четвертые сутки в одиночной камере...
      - Вы хотите, чтобы вас пересадили в общую, к уголовникам и пьяницам? вкрадчиво спрашивает лейтенант.
      - Нет, - я сбавляю тон, - но я не понимаю, за что меня держат? Это не следствие, а какой-то сумасшедший дом!
      - Прикажете ваши слова про сумасшедший дом занести в протокол? - еще более вкрадчиво спрашивает лейтенант.
      - Нет, - отвечаю я, подумав, - пожалуй, не надо.
      В тот же день, к вечеру, меня опять вызвали на допрос. Но за столом вместо молоденького наглеца-лейтенанта сидел тучный товарищ в штатском, и лицо его показалось мне незлым, а глаза его - цепкие, живые - лишь на мгновение задержались на мне, как бы зафиксировали, сфотографировали, а потом мужчина углубился в чтение нашего дела. Папка с бумагами, лежащая на столе, была мне уже знакома. Однако самое главное - тут же в комнате, сгорбившись на стуле, находился Женечка. Как будто подменили человека! - затравленный, растерянный... И большой темно-синий фингал под левым глазом. Когда это его успели так отделать?
      - Очная ставка, что ли? - спросил я намеренно твердым голосом, стараясь дать понять Женечке, чтоб он не дрейфил.
      Мужчина за столом не ответил, а Женечка еще глубже втянул голову в плечи.
      Так мы и сидели молча, слушая шелест переворачиваемых страниц.
      - М-да, - сказал мужчина, захлопывая дело, - года на два каждому потянет. Они, выражаясь ипподромным термином, вас вяжут с Илюшей-Овощником, известным спекулянтом и бандюгой. Знаете такого?
      - Видел на трибунах, но лично не знаком, - ответил я.
      - Так они, - мужчина подчеркнул слово "они", - найдут свидетелей. На ипподроме публика - сплошная мразь и мелкота, стоит лишь прижать - маму родную заложат.
      И такое сочувствие к нам звучало в голосе товарища в штатском, что Женя вдруг заплакал, басом выговаривая слова:
      - Мы хотели посидеть, отдохнуть в ресторане, большой выигрыш не каждый день случается, а нас привозят, бросают в камеру. Говорят, что я украл кольцо у матери. Мама волнуется. А я не могу ей даже сообщить, где я.
      - Какое кольцо? - спросил я.
      - А, древняя история, - ответил за Женю товарищ в штатском. - Когда-то парень загнал мамино кольцо, чтобы иметь деньги для бегов. Молодежь, с кем не бывает. Ну, вот что, хлопцы, вы знакомы с Уголовным кодексом? Нет? А жаль. Эту книжечку надо почитывать. Уголовный и Гражданский кодексы всегда пригодятся. Так вот, вас не имели права держать под арестом более двадцати четырех часов. Нет в деле санкции прокурора. Явно незаконные методы следствия.
      Женя заревел еще громче, мужчина встал из-за стола, налил в стакан воды из графина, подошел к Жене.
      - Евгений Николаевич, успокойтесь, возьмите себя в руки. Кто это вас так отделал? Минуточку. - Мужчина подошел к выключателю, зажег верхний свет в комнате.
      Женин фингал засиял во всей красе.
      - Это когда меня в камеру заталкивали, - пролепетал Женя, успокаиваясь и прихлебывая из стакана. - Обещали деньги дать, а вдруг схватили, поволокли, ну, я, конечно...
      Мужчина горестно всплеснул руками:
      - Ой, Дерюгин, Дерюгин! Жуть как грубо работают! И вы правы, Игорь Михайлович, когда писали в своей статейке, что мещанин пролез к власти. И этой властью пользуется. Хотя, между прочим, я этой вашей статейки не поклонник, однако там есть кое-что верно подмеченное. Но с другой стороны, в милиции недокомплект кадров - берут людей с незаконченным образованием. Они и стараются, как медведи, гнуть дуги...
      Я похолодел. Мне намекали на мою статью, ходящую в Самиздате. Кажется, дело принимало более серьезный оборот.
      Товарищ в штатском словно уловил ход моих мыслей.
      - Извините, я забыл представиться. Полковник Госбезопасности Панкратов, Георгий Иванович. Конечно, я читал "Кто же победил после революции?" - так, кажется, она называется? Резко написано. Впрочем, сегодня кто только не пишет... Понятно, после срыва защиты вашей кандидатской диссертации вы обозлились, бывает. Но все это, хлопцы, лирика. Давайте вместе мозговать, как нам выходить из этой ситуации.
      Георгий Иванович снова занял свое место за столом и, постукивая пальцем по картонной папке с нашим делом, "мозговал". Я набрал полную грудь воздуха - и как в воду нырнул:
      - Георгий Иванович, я благодарен вам за сочувствие, но как честный человек должен сразу предупредить: лично я с Органами сотрудничать не собираюсь.
      Женя метнул на меня испуганный взгляд, а Георгий Иванович грустно усмехнулся:
      - Смело и конкретно. Хвалю за прямоту. Признаюсь, другого ответа я от вас и не ожидал. Итак, давайте говорить в открытую. Представьте себе, что вашу эту статью обсуждали бы на педсовете. Вам даже страшно подумать, Игорь Михайлович, что было бы! Увольнением из школы дело бы не ограничилось. Послали бы на вас телегу прямо к нам. Почему? Да с испугу. А мы прочли и не испугались. Да не потому, что мы такие смелые. - Георгий Иванович сделал проникновенную паузу. А потому, что ваши коллеги боятся КГБ, а мы - сами КГБ, нам-то кого бояться? Не скрою, у нас тоже разные люди работают. Не ангелы. Но я, например, в вашей статье уловил боль, боль и отчаяние. Верно, далеко не все революционные идеалы воплощены в жизнь. Там у вас есть отличное место про питерских рабочих. Горько и справедливо: лучшие кадры революции погибли во время Гражданской войны. Кстати, мой отец работал на Путиловском заводе.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11