Впоследствии имя Мачадо получило всемирную известность. Он установил тесные контакты с прогрессивными кругами других латиноамериканских стран. Ныне Густаво Мачадо — один из руководителей Компартии Венесуэлы.
Но самыми близкими сподвижниками Сандино были никарагуанцы Альтамирано, Анхел Ортес, Эстрада и гондурасец Умансор.
Генерала Педро Альтамирано называли «тигром джунглей», «героем свободы». Высокий, смуглый человек с густыми усами и чуть иронической улыбкой, он с первого взгляда завоевывал сердца людей.
Голубоглазый, светловолосый Мигель Анхел Ортес был родом из Окоталя — центра борьбы за свободу Никарагуа.
Двадцатичетырехлетний генерал Франсиско Эстрада был племянником Хуана Эстрады, одного из самых подлых предателей никарагуанского народа. Но Франсиско явно унаследовал характер другого своего предка, генерала Франсиско Хосе Долорес Эстрады — борца за свободу, сражавшегося в прошлом веке против американского авантюриста Уокера. Франсиско Эстрада умел разобраться в самой сложной обстановке и быстро найти правильное решение.
Высокий индеец из Гондураса, человек с печальными глазами, Умансор как тень следовал за Сандино. Добрый и мужественный генерал Умансор с полуслова понимал замыслы Сандино.
Такими были люди, окружавшие Сандино. И этих самоотверженных патриотов, олицетворявших все лучшее, что было тогда в Латинской Америке, господа из Белого дома называли «бандитами»!
«А вы тоже думаете, что мы бандиты?» — спросил Сандино американского журналиста Билса.
Тот ответил:
— Вы такой же бандит, как президент США Кулидж — большевик…
А мистер Кулидж спешил «навести порядок» в Никарагуа и ликвидировать «нарушителя спокойствия» Сандино. По его указанию 28 июня 1928 года генерал Феланд созвал на крейсере «Рочестер» в Пуэрто-Кабесасе совещание, на котором было решено поручить капитану Эдсону отправиться вниз по реке Коко и захватить штаб Сандино. 7 августа экспедиционный корпус Эдсонл вступил в соприкосновение с партизанскими частями. Сражение продолжалось три часа, после чего Эдсон рапортовал генералу: «Они хорошо организованы, удачно дислоцированы, у них умелые командиры. Они были одинаково одеты, все в голубых куртках, и меньше походили на классический тип бандита, чем мы, заросшие, в потрепанной одежде и разорванной обуви».
Несмотря на численное превосходство и на самое лучшее и современное вооружение, экспедиция Эдсона провалилась.
Это сражение разыгралось в памятный день 7 августа 1928 года близ местечка Волива. Янки были разгромлены. Операцией с начала до конца руководил сам Сандино. Шляпа и гимнастерка генерала были буквально изрешечены пулями, а он, охваченный радостным возбуждением, появлялся то здесь, то там, подбадривая своих бойцов.
Поздно вечером, обсуждая со своими офицерами подробности трудного боевого дня, Сандино задумчиво произнес:
— Ровно сто одиннадцать лет назад, седьмого августа 1817 года, Симон Боливар выиграл сражение у моста Бояка и завоевал независимость Колумбии… Наполеон тоже был великим человеком. Но он прежде всего думал о себе, о своем величии и славе. Много раз я начинал читать его биографию и не мог дочитать до конца. А вот жизнь Боливара всегда служила для меня примером.
Через месяц, в сентябре, произошло следующее. Партизаны ждали прибытия в Эль Чипоте ценного груза. Небольшие лодки, груженные патронами, продуктами, почтой, с трудом тащились вверх по течению реки Коко. На веслах сидели женщины и дети. Самые маленькие тоже помогали грести.
В назначенном месте Сандино и его солдаты встретили «флотилию». Началась разгрузка. Но, оказывается, американские летчики все время следили за лодками и в самый разгар работы начали с бреющего полета расстреливать детей, женщин, партизан. Все ринулись в лес. Матери хватали ребятишек и прятались в первое попавшееся укрытие. Одна женщина, мать двоих детей, не смогла унести обоих сразу. Она отнесла в лес первого мальчика и отправилась за вторым, но по берегу стрекотал пулеметный дождь. 4-летний мальчонка оставался один в лодке.
«Я увидел одинокого ребенка, — рассказывал Сандино. — На мгновение представил себе, что с ним будет, если американские стервятники его заметят, и бросился к лодке. Схватив мальчика, я стремглав бросился в лес. Вокруг свистели пули. Пробежав несколько метров, я почувствовал, что ребенок вздрогнул. Я не придал этому значения, но, добравшись, наконец, до своих, я увидел, что мальчик покрылся смертельной бледностью и похолодел. Он умер у меня на руках. Не от пули, нет, он умер от испуга».
Глядя на обезумевшую от горя мать ребенка — символ всего многострадального никарагуанского народа, Сандино еще раз поклялся себе, что умрет, но не отступит.
Империалисты США надеялись разрешить политический кризис в стране с помощью «нормальных» выборов. 4 ноября 1928 года такие выборы состоялись. Их результаты были предрешены еще в день Типитапского соглашения, когда генерал Монкада предал свою страну американцам, обещавшим ему за это президентский пост. Главным распорядителем выборов был американский генерал Фрэнк Маккой, а его помощниками — 352 солдата американской морской пехоты, выступавших в роли председателей местных избирательных комиссий.
Маккой придумал следующее новшество: каждому избирателю при помощи особого химического состава ставить на палец клеймо, которое должно было держаться в течение нескольких дней, чтобы никто не вздумал голосовать дважды. Президент Диас, кандидаты в президенты «либерал» Монкада и консерватор Бенард подобострастно подхватили «ценное предложение» своего главного советника и провели его в жизнь без всякого зазрения совести.
В голосовании приняли участие 132 049 избирателей. Монкада получил 70 210 голосов, Бенард — 55 839.
Вот как охарактеризовал эти выборы генерал-майор морской пехоты США Смэдли Д. Батлер:
«Когда потребовалось избрать нашего человека на пост президента Никарагуа, то кандидаты оппозиции были объявлены бандитами». Надо ли говорить, что генерала немедленно вызвали в Вашингтон и морской министр Адаме сделал ему серьезное внушение. Итак, президентом стал человек, который заявил: «Мы, либералы, настаивали на том, чтобы войска Соединенных Штатов находились в Никарагуа».
Через две недели после выборов американцы предприняли новое тотальное наступление на Сандино. Одновременно американцы пытались с ним «договориться», отправив самолетом к Сандино его отца с письмами от приемной матери и от адмирала Селлерса. Адмирал в своем письме от 4 декабря предлагал Сандино прекратить вооруженную борьбу и заключить соглашение. Но Сандино помнил о вероломстве своего врага и твердо верил лишь в силу партизанского оружия. Таким образом, «умиротворение» не удалось и на сей раз.
В это время по странам Латинской Америки совершал поездку «доброй воли» вновь избранный президент США Гувер. Американский журнал «Тайм» опубликовал карту, где были отмечены пункты, которые должен был посетить высокий гость. Любопытно, что под Никарагуа было написано: «Здесь американская морская пехота занимается ликвидацией генерала Сандино».
Двадцать седьмого ноября на броненосце «Мэриленд» Гувер прибыл в никарагуанский порт Коринто. Президент выразил глубокое удовлетворение «ликвидацией кризиса в Никарагуа». О том, как мало у него было оснований для подобного заявления, свидетельствовало большое сражение, произошедшее 6 декабря 1928 года близ местечка Кухе. Как водится, на следующий день командующий морской пехотой США в Никарагуа генерал Лежен самоуверенно провозгласил, что движение Сандино «ликвидировано», что в Никарагуа «наведен порядок и лишь в отдаленных районах остались единичные очаги сопротивления».
«Морская пехота выполнила свою миссию, — писал генерал Лежен, — и есть основания полагать, что в стране восстанавливается нормальное положение».
Но несмотря на «утешительные» сводки, американские войска развернули наступление, надеясь уничтожить штаб Сандино.
В разгар боев 1 января 1929 года Сандино написал ответ американскому адмиралу Селлерсу и президенту Никарагуа генералу Монкаде, который в этот день как раз вступил в должность.
В письме Селлерсу Сандино с достоинством отказывался вступать в переговоры с американскими посредниками и заявлял, что судьбу Никарагуа должны решать никарагуанцы. Однако «реальное соглашение о мире с генералом Хосе Мариа Монкадой возможно лишь при соблюдении предварительного непременного условия: эвакуации с территории Никарагуа североамериканских вооруженных сил, находящихся под вашим командованием», — писал Сандино.
В письме к Монкаде Сандино выразил готовность рассмотреть вопрос о положении в стране, но лишь после ухода американских войск.
Совершенно очевидно, что, давая это обещание, Сандино исходил из того, что главным злом для его страны была американская оккупация и что ради избавления от нее в тот момент можно было пойти на некоторые уступки. Монкада и не думал добиваться вывода американских войск из Никарагуа. В интервью, опубликованном газетой «Нью-Йорк тайме», он заявил:
«Американская морская пехота является единственной гарантией свободы и процветания. Если она покинет Никарагуа, воцарится анархия…»
В одном из первых своих декретов генерал Монкада объявил о награждении орденом Анастасио Сомосы и о назначении его, видимо как «знатока анг лийского языка», заместителем министра иностранных дел. Следующим декретом Монкада назначил своего бывшего шефа — «оппозиционера» Сакасу — посланником в США. Бывший «вождь» оппозиции с радостью принял подачку.
Метаморфоза, которую претерпел Сакаса, весьма типична для биографии предателя. Читатель помнит, что в 1927 году он поднял восстание против консервативного правительства Диаса, опиравшегося на поддержку американских оккупантов. В те дни Сакаса уверял, что добивается справедливости, свободы для народа, не ищет никаких выгод для себя лично. И вот теперь, полтора года спустя, «либерал» Сакаса едет в Вашингтон представлять интересы того самого генерала Монкады, который в 1927 году за его спиной пошел на сговор с американскими оккупантами. Мало того, по прибытии в Нью-Йорк Сакаса в своем интервью газете «Геральд трибюн» сделал следующее беспрецедентное по цинизму заявление:
«Американские солдаты — это благородные джентльмены; у них одна забота — как помочь моей стране. И США поступили бы неуважительно, если бы отозвали свои войска из Никарагуа».
Тем временем Сандино принимает решение временно прекратить вооруженную борьбу, чтобы дать возможность американским войскам эвакуироваться из Никарагуа, уехав на это время вместе со своим штабом в Мексику; если же оккупационные войска не оставят Никарагуа, а Сандино был в этом уверен, использовать пребывание в Мексике для того, чтобы привлечь внимание латиноамериканской и международной общественности к борьбе никарагуанских патриотов за независимость и добыть оружие и боеприпасы для партизанской армии.
Шестого января Сандино обратился к президенту Мексики Портесу Хилю с просьбой разрешить ему въезд в его страну, а для личных переговоров с ним направил капитана Хосе де Паредеса, мексиканца по рождению. Паредес прибыл в Мексику в марте и был принят президентом.
Портес Хиль отнесся к делу сочувственно и даже пытался уговорить президента Никарагуа добиться вывода американских войск и тем самым положить конец кровопролитной гражданской войне. С этой целью в апреле 1929 года в Манагуа приезжал секретарь мексиканского посольства в Коста-Рике Франсиско Наварро. Описывая беседу Наварро с генералом Монкадой, Портес Хиль в своих мемуарах, опубликованных в 1942 году, привел подлинные слова президента Никарагуа, который так ответил мексиканскому дипломату: «Американские войска необходимы в Никарагуа для поддержания порядка. Как только последний американский солдат покинет никарагуанскую территорию, мое правительство не сможет больше удерживать власть…»
Франсиско Наварро, человек далеко не левых взглядов, следующим образом резюмировал свои впечатления от поездки в Никарагуа: для никарагуанского народа Сандино является героем, защитником национальной независимости и чести, а Монкада остается всего лишь предателем, поставленным у власти оккупантами, чтобы превратить страну в американскую колонию.
В ожидании ответа из Мексики Сандино продолжал борьбу против захватчиков. Одновременно он много думал о будущем своего народа, о переустройстве всего мира.
Сандино обладал не только даром полководца. Он глубоко разбирался в социальных вопросах, был горячим сторонником независимости и полного суверенитета всех народов. В своем обращении к президентам латиноамериканских стран Сандино неустанно подчеркивал необходимость освобождения латиноамериканских народов от гнета империалистов США и борьбы за социальный прогресс. В письме к президенту Аргентины, датированном 20 марта, Сандино сообщал о своем намерении созвать межамериканскую конференцию для обсуждения главных проблем, интересующих все страны Латинской Америки.
В мае Сандино получил ответ из Мексики.
Президент Портес Хиль сообщал, что его правительство готово предоставить Сандино и его ближайшим соратникам право убежища в Мексике на любой срок и даже взять на себя расходы на их содержание. Однако на просьбу о помощи вооружением и боеприпасами президент дал отрицательный ответ. В своих мемуарах Портес Хиль пишет: «Несмотря на то, что правительство и народ Мексики искренне симпатизировали их мужественной борьбе, я не мог удовлетворить их просьбу и предоставить оружие, так как в течение двух последних лет между Мексикой и США поддерживались самые лучшие отношения, и я не мог и не должен был делать никакого шага, который бы их нарушил».
Двойственная позиция мексиканского правительства вполне объяснима: находясь под сильным влиянием всей латиноамериканской общественности, горячо поддерживавшей движение Сандино, оно одновременно подвергалось сильному нажиму со стороны американского правительства, которое всячески старалось дискредитировать и изолировать движение Сандино.
Сандино отправляется в Мексику в первых числах июня 1929 года.
В те дни новоиспеченный президент Монкада еще раз показал, что он не допускает мысли о выводе американских войск из Никарагуа. 5 июня 1929 года компания американских военных моряков разграбила и осквернила городское кладбище в Манагуа. Прекрасно зная, что наглость мародеров вызвала всеобщее возмущение, генерал Монкада счел возможным сделать следующее беспрецедентное заявление для печати:
«Я хочу напомнить, что при поддержке морской пехоты Соединенных Штатов никарагуанцам предстоит совершить большие дела. Все люди грешны… Во всем мире солдаты ведут себя не лучше. Поэтому то, что произошло на нашем кладбище, особенно осуждать не следует».
Глава пятая
В МЕКСИКЕ
Готовясь к отъезду в Мексику, Сандино тщательно проинструктировал своих партизан и разработал план операций на период своего отсутствия. Руководство движением сандинистов было поручено генералам Франсиско Эстраде, Педро Антонио Ириасу и Хосе Леону Диасу. Ответственным был назначен 24-летний Эстрада. Сандино был уверен в своих солдатах и командирах, как в самом себе.
В первых числах июня 1929 года Сандино в сопровождении пяти помощников переплыл реку Гуайапе и вступил на землю Гондураса. Там его встретил генерал Васкес, который сопровождал его затем до сальвадорского порта Ла Унион. В столице Гондураса Сандино остановился в мексиканском посольстве.
В гондурасском порту Ла Унион Сандино ожидал специальный поезд, доставивший его в сальвадорский пограничный пункт Ла Гариту. Здесь Сандино приветствовали военный министр Сальвадора доктор Альберто Гомес Сарате, генерал Антонио Кларамаунт и начальник канцелярии военного министерства Сальвадора Даниель Монтальво. Здороваясь с Сандино, Монтальво сказал: «Я теперь не буду эту руку мыть — ведь она прикоснулась к руке героя». Монтальво, разумеется, шутил, но в голосе его слышалось неподдельное волнение.
В одном сальвадорском колледже учитель истории провел среди своих учащихся своего рода «анкету». На вопрос, кто является самым выдающимся военачальником Латинской Америки, 28 из 34 школьников ответили: Аугусто Сесар Сандино.
Из Сальвадора Сандино отправился на машине в Гватемалу, где на пограничной железнодорожной станции его ожидал специальный поезд и встречал президент Гватемалы генерал Ласаро Чакон.
В Гондурасе, Сальвадоре и Гватемале состоялись многолюдные демонстрации в честь героя Никарагуа. Все эти дни мексиканские посольства в этих странах были переполнены посетителями: тысячи людей спешили выразить Сандино свое восхищение, всем хотелось пожать его мужественную руку.
Проявление народной любви к великому никарагуанцу приняло такой бурный характер, что гватемальское правительство обратилось к посольству Мексики в Гватемале с предложением предоставить ему специальный эскорт для охраны Сандино, но президент Мексики Портес Хиль отказался от этого любезного предложения правительства Гватемалы, поскольку считал, что никарагуанского патриота будет охранять сам народ Гватемалы.
Сандино и сопровождавшие его лица выехали из гватемальской столицы на машинах, миновали пограничный мексиканский городок Эль Сучьяте и 28 июня 1929 года прибыли в Веракрус. От имени президента Мексики Сандино горячо приветствовал генерал Мигель Акоста.
В Веракрусе Сандино атаковали многочисленные журналисты, и он долго отвечал на их вопросы. Среди прочего его спросили, не предлагал ли ему кто-нибудь крупных взяток.
«До сих пор, — ответил Сандино, — человека, который осмелился бы сделать мне такое гнусное предложение, не нашлось. Но если кто-нибудь осмелится, я дам ему по физиономии. Я своей родиной не торгую».
Сандино вручил своим мексиканским друзьям трофеи, захваченные у американских оккупантов. Среди них было американское боевое знамя с памятной «резолюцией» Сандино, которое мексиканские газеты, разумеется, не замедлили воспроизвести на фотографии. Посол США в Мексике официально потребовал, чтобы знамя было возвращено США, но потребовать было гораздо легче, нежели его разыскать…
В это время во Франкфурте-на-Майне готовилось открытие второго Международного конгресса Лиги борьбы с империализмом и колониальным угнетением. От Мексики на конгресс должен был ехать известный писатель и ученый Херман Лисцт Арсубиде, и вот мексиканские патриоты поручили ему отвезти во Франкфурт американское знамя, захваченное Сандино. Во-первых, для того чтобы привлечь внимание международной общественности к борьбе никарагуанских патриотов и, во-вторых, чтобы сберечь ценную реликвию: американские ищейки уже рыскали в поисках злополучного флага. Предвидя осложнения, Арсубиде хотел ехать пароходом из Мексики прямым рейсом в Германию, но выяснилось, что такое путешествие заняло бы не менее месяца и Арсубиде прибыл бы во Франкфурт-на-Майне уже после закрытия конгресса. Пришлось ехать через Нью-Йорк. Незадолго до того, как поезд подошел к пограничному мексиканскому городку Ларедо, Арсубиде заперся в уборной, разделся, несколько раз обмотал тело знаменем, а поверх надел рубашку и костюм. Стояла удушающая жара, необычная даже для этих южных широт. Арсубиде буквально обливался потом. Мало того, притворившись простуженным, он еще надел пальто: надо было скрыть неестественную «полноту».
Американский таможенник осмотрел вещи Арсубиде и не обнаружил ничего предосудительного. «Контрабандист» с бьющимся сердцем уже было направился к выходу, но его остановил сухой приказ:
— Разденьтесь!
— С какой стати?! — притворно возмутился Арсубиде.
А про себя горько подумал: «Все пропало…»
— Мне надо посмотреть, сделали ли вы прививки, — пробубнил таможенник.
Арсубиде снял пальто и, натужно кашляя и хватаясь за грудь, засучил рукав.
— В порядке, — сказал офицер, и Арсубиде, с трудом сдерживая ликование, ринулся прочь из таможни.
В Нью-Йорк он прибыл 4 июля, в день национального праздника США, и… вывесил на балконе своего номера звездно-полосатое знамя. Но все-таки, лежа в ванной, он с замиранием сердца думал о том, правильно ли воспримут американцы такое проявление «верноподданнических чувств»…
Перед посадкой на пароход в нью-йоркском порту Арсубиде снова обмотался звездным полотнищем и благополучно проследовал в свою каюту. Во Франкфурт-на-Майне он прибыл вовремя. Его встретили немецкие друзья. Один из них прекрасно говорил по-испански, и Арсубиде поведал ему о своих путевых переживаниях. Когда на следующий день он взошел на трибуну, делегаты уже знали историю звездно-полосатого знамени. Арсубиде подошел к столу президиума, за которым сидели Анри Барбюс, Джавахарлал Неру, Сен Катаяма, и развернул полотнище. Хотел произнести несколько слов — и не смог. Вот как сам Арсубиде описывает эту сцену:
«Казалось, по залу прошел электрический ток. 400 делегатов и гостей, до отказа заполнившие зал, встали. Раздался гром аплодисментов: люди на всех языках выкрикивали приветствия, и имя Сандино долго звучало в зале. Казалось, овации не будет конца. Но вдруг аплодисменты смолкли: все запели „Интернационал“».
Тем временем Сандино поселился в Мексике. Не в столице, а неподалеку от города Мериды, в штате Юкатан. Не желая осложнять свои отношения с США, мексиканское правительство уступило требованию американского посла и запретило Сандино въезд в мексиканскую столицу. Мексиканцы ждали Сандино с таким нетерпением, что его приезд в столицу непременно вылился бы в бурную демонстрацию, которая, весьма вероятно, сопровождалась бы антиамериканскими выступлениями.
Жизнь Сандино в Мексике была полна разочарований и невзгод, уже не говоря о том, что ежедневно, ежечасно над ним висела угроза насильственной смерти от руки одного из многочисленных агентов, засылавшихся сюда из США и из Никарагуа.
Но Сандино и в Мексике окружала и согревала большая народная любовь, любовь простых людей, которая укрепляла в нем надежду на скорое возвращение в родные горы.
Большую часть времени Сандино прожил в городе Мериде. Отсюда он предпринимал свои попытки объединить Латинскую Америку для борьбы против США, за национальную независимость, возвести мощную плотину народного гнева, которая бы преградила путь американскому империализму.
Все свободное время Сандино проводил за книгами и лишь изредка выходил побродить по городу. Иногда прохожие с улыбкой останавливались около невысокого человека, похожего на индейца, весело болтавшего с детьми. Сандино любил ребят и мог часами с интересом беседовать и играть с ними.
Бездействие томило Сандино. Однажды, на свой страх и риск, Сандино отправился на самолете в столицу Мексики Мехико-сити, где встретился с президентом Портесом Хилем; и хотя президент после этого сделал в своем дневнике запись, свидетельствующую о его восторженном отношении к никарагуанскому патриоту, эта встреча ничего не изменила в судьбе Сандино.
«Сандино был олицетворением энергии, мужества и бескорыстия… Это был настоящий гигант воли», — писал Портес Хиль.
В этот период Сандино проводил долгие часы в беседах со своим личным секретарем сальвадорцем Хосе Агустином Фараундо Марти. Родом из богатой семьи, блестящий юрист, Марти с юношеских лет увлекался социальными проблемами, изучил Маркса, пристально следил за всем, что происходило в Советском Союзе. Он был одним из руководителей левых сил своей родины, убежденным коммунистом. В 1928 году Марти вступил в армию Сандино и вскоре стал его личным секретарем.
Марти полагал, что изгнания американских оккупантов с территории Никарагуа недостаточно: нужны коренные социально-экономические преобразования. Напротив, Сандино и его ближайшие сторонники считали, что главное, за что они борются, — это избавление родины от американского ига. Выходцу из крестьянской семьи, мелкобуржуазному демократу Сандино представлялось, что борьба за радикальные преобразования внутри страны дело более или менее далекого будущего. На этой почве в 1931 году между Сандино и Марти произошла размолвка, и они расстались. Но расстались друзьями. Марти возвратился на родину, был схвачен ищейками диктатора Мартинеса и расстрелян. Погиб он в расцвете сил, в возрасте 35 лет. Незадолго до смерти Марти рассказал, что генералу Сандино, когда он находился в Мексике, предлагали большие суммы, лишь бы он отказался от борьбы против США, но генерал с презрением отверг эти низкие предложения.
«В двух шагах от могилы, — заявил Марти, — я торжественно клянусь, что генерал Сандино самый великий патриот вселенной».
Марти не преувеличивал: американская разведка действительно следила за каждым шагом Сандино в Мексике, изыскивая способ его уничтожить или хотя бы обезвредить.
Через представителя Сандино в Мексике Педро Хосе Сепеду США предложили генералу 60 тысяч долларов наличными и ферму, чтобы он «занялся хозяйством», вместо того чтобы «мутить народ».
Не дослушав слов Сепеды до конца, Сандино в ярости чуть не выгнал своего «полномочного представителя» из дома, так отвратительна ему была даже мысль о том, что ради личного благополучия можно забыть о своем народе.
«Я никарагуанец, — писал он вскоре после этого, — и горжусь тем, что в моих жилах течет кровь американского индейца, которая со времен далеких предков таит в себе нечто такое, что делает человека преданным и искренним патриотом. Самая большая честь для меня — это то, что я вышел из среды угнетенных: ведь они — душа и разум индейской расы».
О том, каким был Сандино в этот период своей жизни, детально рассказывает известный латиноамериканский писатель Сесар Фалькон, познакомившийся с генералом в столице Мексики.
Однажды знакомый журналист пригласил Фалькона на собрание группы передовой интеллигенции. Войдя в зал, он быстро перезнакомил Фалькона с присутствующими, причем, как водится в таких случаях, расслышать как следует их имена Фалькону не удалось.
Говорили о судьбе Латинской Америки, но больше всего о Сандино. Фалькон знал, что генерал находится среди присутствующих, и пока секретарь зачитывал какой-то длинный документ, старался определить, кто же из сидящих в этой комнате людей прославленный герой никарагуанского народа.
«Должно быть, вот этот», — подумал он, увидев справа от себя высокого мужчину геркулесовского сложения. Но было что-то в его облике, что заставило Фалькона отказаться от своего предположения.
«Или вон тот мускулистый человек в темных очках… Нет, насколько мне известно, Сандино не носит темных очков».
В этот момент взгляд Фалькона встретился с устремленными на него темными глазами широкоплечего черноволосого человека с большим пистолетом на поясе.
«Вот он, Сандино», — решил Фалькон. Впрочем, действуя по методу исключения, ни на ком другом остановиться было нельзя, так как во внешности остальных присутствующих не было ничего примечательного.
Каково же было удивление Фалькона, когда, перейдя ко второму пункту повестки дня, председатель предоставил слово Сандино, и все взоры обратились в сторону «неприметного человека с гладко зачесанными волосами», которого Фалькон «зачислил бы не более чем рядовым офицером в штаб генерала Сандино».
«Небольшого роста, но не хилый, худощавый и при этом мускулистый», Сандино производил впечатление очень нервного человека. Худое лицо с резкими чертами, побуревшее от долгого пребывания на палящем солнце. Глаза его ничего не выражают, «точно они никогда ничего не видели. Улыбаться он не умеет, хотя делает это часто: при этом глаза его начинают немного блестеть, но лицо остается серьезным; смеется только рот… Сандино не некрасив; нельзя сказать, что он лишен симпатии, — нет, просто внешность его нейтральна: он такой, как все».
«Ничто в его лице не говорит о заключенной в этом человеке потрясающей энергии неутомимого борца… В этом простом человеке, типичном креоле, нет ничего „генеральского“, разве что звучный голос».
«Сандино не обладает ораторским талантом, но когда он говорит, то вкладывает в свои слова столько экспрессии, огня, искренности», что, слушая его, невозможно остаться равнодушным.
Он никогда не скажет просто «американцы» или «янки», а обязательно «ненавистные гринго» и сопровождает свою речь энергичными жестами.
Достоверность этого портрета, написанного писателем Фальконом, подтверждается многочисленными фотографиями и живыми свидетельствами тех лет, то и дело появлявшимися в газетах и журналах всех стран мира.
6 сентября 1929 года из Мериды Сандино обратился с манифестом к никарагуанскому народу. Этот страстный призыв кончался следующими словами:
«Не падайте духом! Мой временный отъезд из Сеговии пойдет на пользу делу освобождения Никарагуа. В самый неожиданный для вас момент я окажусь рядом с вами».
В этот период обстановка в Мексике была весьма напряженной. Страна готовилась к президентским выборам. Президент Портес Хиль с трудом выдерживал нажим со стороны правительства США и мексиканской реакции. 17 ноября 1929 года президентом был избран Ортис Рубио, бесцветный, лишенный всякой самостоятельности человек, послушная марионетка в руках правительства США и реакционной клики во главе с бывшим президентом Мексики Кальесом. Еще до вступления в должность в декабре 1929 года (Ортис Рубио приступил к обязанностям президента 5 февраля 1930 года) новый президент встретился с президентом США Гувером. В результате этой встречи Ортис Рубио послушно выполнил требование Гувера и в конце января 1930 года разорвал дипломатические отношения с Советским Союзом.
Вдали от родины Сандино внимательно следил за всем, что происходило в Никарагуа, и поддерживал постоянную связь со своей армией.
Несколько офицеров и солдат сумели пробраться из Сеговии к нему в Веракрус. Глядя на их исхудалые лица, на блестевшие лихорадочным блеском, ввалившиеся глаза, слушая их рассказы о неравных кровопролитных столкновениях с оккупантами, Сандино понял: пора возвращаться.
К тому же рассчитывать на помощь Мексики после прихода к власти реакционных сил было нечего. Более того, Сандино предвидел, что ему не так-то просто будет теперь покинуть дружественную Мексику.
И чутье его не обмануло.
За несколько дней до истечения президентских полномочий Портеса Хиля Сандино добился, чтобы тот его принял. Сандино поделился с президентом своими опасениями и сказал, что не доверяет новому президенту и собирается как можно скорее покинуть Мексику. Портес Хиль постарался успокоить Сандино. Однако через два дня после вступления Рубио на президентский пост был арестован брат Сандино Сократес, который тоже находился в то время в Мексике и помогал брату в его благородном деле. Возмущенный Сандино вновь отправился к Портесу Хилю, который принял его на сей раз в качестве министра внутренних дел нового кабинета.
