ПОСЛАНЕЦ ПОДЗЕМЕЛЬЯ

— Ради Таргалы… не ради трона, а для людей. Его сломали войной и голодом. Он мог уехать с Лекой в Двенадцать Земель, Марго приняла бы его, я уверен… но он бы помнил, что мог спасти всех тех, кто умирает в Таргале, пока он спокойно живет в тихой и сытой стране. Вот так… даже не жизнью пожертвовать — спасением души…

Я плачу. Там… тогда, в Подземелье, в самом конце Смутных времен, Карел не посмел дать волю чувствам. Скрыл отчаяние за унаследованной от Лютого кривой ухмылкой. Мне кажется, это его слезы нашли наконец-то выход…

— А Лека? — тихо спрашивает Серж.

— Лека… принц Валерий! Задвинувший дружбу подальше ради государственных интересов. Он думал об одном: или королем Таргалы становится Карел, или придется воевать с империей. Но, знаешь… он прекрасно понимал, что делает. И он, и Хозяин Подземелья… оба они считали, что ради мира можно пожертвовать честью… но жертвовать-то пришлось не им!

— Грязное дело, — хмыкает Серж.

Да, молча соглашаюсь я. Грязь — Карелу, риск — Сереге…

Сэр Оливер, капитан гвардии короля… ты советовал нам убраться от столицы подальше, и вряд ли ты выдашь меня королю. Даже если король всерьез озаботился нашей поимкой, сразу — вряд ли. Сначала спросишь, где Карел, и не ради награды: ты все-таки любишь своего принца. Но как подобраться к тебе? Об этом я думаю, потягивая дрянной эль в полупустом трактире в полумиле от городской стены, — усталый, измотанный, с обезображенным свежими ожогами лицом, солдат, бредущий невесть зачем в столицу.

У гномов, оказывается, есть чары не хуже нашего наговора переноса. Трехнедельный путь занял у меня день. Пешком. По узкому подземному ходу, по светящейся тусклой зеленью дорожке. Я выбрался на поверхность в поле, под прикрытием жалкого стожка камышового сена, так, чтобы случайному прохожему показалось — отдыхал. По счастью, прохожих не попалось. И теперь, старательно не замечая жалостливых взглядов хозяйки, я раздумываю, насколько хороша гномья маскировка для столичных стражников и королевских гвардейцев. Гномьи выходы в столице слишком рискованны для одиночки, задача которого — остаться до поры незамеченным. Мне придется пройти через ворота, мимо ребят, которые вполне могли получить приказ схватить нас с Карелом, если у принца хватит дурости вернуться. Конечно, ожоги — маскировка почти безупречная. Не просто уродуют лицо, а отбивают охоту вглядываться. А подземельные еще и волосы мне перекрасили для пущей надежности — из соломенных сделали русые с серым оттенком, будто пеплом присыпанные. Распространенный здесь окрас. Завершают преображение изрядно потрепанная солдатская куртка на голое тело, выцветшие штаны, истертые сапоги и тщательно начищенный, ухоженный, видавший виды короткий меч. Ветеран, не шантрапа какая-нибудь.

— Куда идешь, служивый? В столицу?

Оборачиваюсь лениво, не выпуская кружку из рук. Трое. Моего вроде возраста, но из тех, про кого говорят: «молодо-зелено». Крестьянская одежда с чужого плеча и затравленные глаза. Дезертиры: руки не крестьянские, у одного выглядывает из-под короткого рукава свежий шрам, да и что делать крестьянским парням в трактире, когда по деревням ловят последние погожие дни, запасая на зиму скудный корм уцелевшей скотине. «Служивый», ишь ты… сопляки! Цежу:

— Чего надо?

Парни отводят глаза, и я усмехаюсь мысленно: хорошо. Им здорово не по себе сделалось от моего лица, тем лучше. Но один из них, тот, что чуть постарше и держится вожаком, все же отвечает:

— Поговорить бы.

— Ну?

— Не здесь, — нервно шепчет парень.

Пожимаю плечами. Допиваю эль. Оглядываюсь на хозяйку:

— Сколько с меня, матушка?

— Господь с тобою, сынок! — Добрая женщина отворачивается, пытаясь незаметно промокнуть слезы. — Иди, милый, а я за тебя помолюсь. Мой-то мальчик тоже… воюет! — Она уже не в силах скрыть слезы, я подхожу к ней, осторожно обнимаю, прижимая к груди подернутую ранней сединой голову. — И где, не знаю, — всхлипывает уже в голос, — да и жив ли?..

— Господь милостив, — тихо говорю я. Достаю из кармана серебряный пенс и вкладываю в дрожащую руку. — Возьмите, матушка.

И быстро выхожу под промозглое осеннее небо. Сопляки-дезертиры ждут у колодца. Вот уж нашли место! Одно слово — молодо-зелено.

— Так чего надо-то? — хмуро вопрошаю не то у них, не то у стылого предзимнего неба.

— Пропуск, — выпаливает старший, — в столицу.

Не понял! С каких это пор в Корварену входят по пропускам? Впрочем, удивления своего не показываю, а ехидно так вопрошаю:

— А сена свежего?

Будь парни посмелей… Трое на одного — глядишь, что и выгорело бы. Но куда этим! Да у них и мысли не возникает о драке. Парни переглядываются и дружно падают на колени. Передо мной. Прямо в грязь. Вот ведь погань!

— Встаньте, — морщусь я.

— Господом нашим заклинаю, — всхлипывает старший. — Помоги, солдат! Надо нам! Ты ж в столицу идешь, проведи, смилуйся! А мы отплатим, клянусь, любую цену назови!

Свет Господень, ну и лопухи! Как их до сих пор не повязали, не понимаю.

— Мозги у тебя в башке или солома, прах тебя забери? Хоть бы думал, кого просить! Я ж вас сдать должен или сам за соучастие поплачусь. Да встаньте вы, давайте хоть от порога уйдем.

— А что? — наивно предлагает тот, что со шрамом, когда мы заходим за угол и мирной группой устраиваемся у поленницы под навесом. — Можешь ведь ты новобранцев по пути прихватить? Или, скажем, помощников себе в деревне взять? Мало ли… Разве так уж трудно хоть какое дело для нас придумать?

— Думатель, — усмехаюсь я. — Да ты на себя посмотри! Из вас деревенские ребята, как из меня монашка. У вас же на лбу вся ваша жизнь написана — неделя службы и побег под теплое матушкино крылышко после первого серьезного дела!

— Почему неделя? — обалдело спрашивает третий.

— А ты в зеркало за эту неделю смотрелся? Вон, пойди в лужу загляни! У тебя пятно чернильное возле уха до сих пор не отмылось, деревенский! Серьезно, что бы я ни наплел, заметут вас, как миленьких. И меня с вами заодно. А что, продукты из деревень тоже по пропускам возят?

— Хуже, — вздыхает старший. — Коронные сборщики ходят. Они, правда, берут деревенских в помощь, да мы побоялись.

— Правильно, — киваю. — А меня что ж не побоялись?

— Ты один, — поясняет старший.

— Лопухи, молодо-зелено! Как раз одиночек-то и надо бояться в первую очередь, а таких, кто непонятно с каким делом идет, — и вовсе! Ладно, парни, давайте так: с собой я вас пока что не возьму, но и выдавать не стану. Одежду смените. Чернила отмой, а ты шрам грязью замажь. И не суйтесь вы в столицу! Сами подумайте, где вас первым делом искать станут? Дома, у родичей да у друзей!

— Что же нам делать? — чуть не плачет третий, тот, что в чернилах.

— А это уже другой вопрос, — бормочу я. — Вот если обратно этой же дорогой пойду, тогда поговорим. А нет… Вас ведь отсюда не гонят?

— Ну, мы тут помогаем…

— Угу… ну так и помогайте пока. Сколько той войны осталось… а, вы ж не знаете? Принц Карел договорился с гномами о мире.

И невольно улыбаюсь, глядя на счастливо-обалделые лица. Прав Лека: за такую новость…

Судьба мудра, думаю я, размеренным солдатским шагом подходя к городским воротам. Встреча с лопухами-дезертирами не только уберегла меня от ошибки. Теперь я знаю, как встретиться с королевским капитаном. Не надо тайно пробираться во дворец, изобретать правдоподобных историй… все проще.

— Твой пропуск, солдат, — останавливает меня стражник.

— У меня нет пропуска, — честно отвечаю я. — Но я, наверное, могу и не идти дальше. Кто тут у вас старший?

— Ну, я, — сообщает невесть как оказавшийся рядом сержант. — Что у тебя?

— Я должен увидеть сэра Оливера. Королевского капитана. У меня для него весточка.

— От кого?

— От друга.

— Капитан захочет знать, кто ищет встречи с ним. Хотя бы имя.

— Верно… — Я развожу руками: мол, не обессудь. — Загвоздка в том, что мне нельзя называть имен.

— Ты нравишься мне все меньше, — откровенно заявляет сержант.

— Я ж не девушка, чтобы тебе нравиться, — парирую я. — Вот если ты мне не доверяешь, это другой разговор. Тут я согласен, основания налицо. Но я же прошу не так много, верно? Можешь взять мой меч и связать мне руки, но передай капитану, что его ждет послание.

— Ладно, — соглашается сержант. — Ты мне не нравишься, но твои условия — другое дело. Пойдем.

Караулка пуста. В столице спокойно, делаю я вывод. Но пропуска?…

— Меч, — напоминает сержант.

Я стаскиваю перевязь, бережно кладу ножны на стол и отступаю на два шага назад.

— Руки.

Разворачиваюсь, утыкаясь носом в стену, и завожу руки за спину.

— Соображаешь, — одобрительно бросает сержант, накрепко стягивая мне запястья. — Тут у нас кладовочка есть, запру пока тебя.

— Столько предосторожностей, я же невесть что о себе возомнить могу, — усмехаюсь невесело. — Запирай, только сначала пошли кого-нибудь за капитаном.

— Пошлю, — кивает сержант, — а как же.

Он высовывается в узкое окошко и переливчато свистит. Через пару мгновений в караулку влетает пацан лет двенадцати, спрашивает заполошно:

— Чо?

— Дуй к капитану, — приказывает сержант. — Скажешь: его ждет воин без пропуска со срочным сообщением.

— Воин без пропуска со срочным сообщением, — четко повторяет мальчишка. — Понял, бегу.

— Давай! — Сержант коротко улыбается вслед. — Ну, доволен?

— Еще бы, — соглашаюсь я, — все честно. Где твоя кладовочка, запирай.

В тесной каморке горой навалены тюфяки, одеяла, зимние куртки.

— Ух ты, — восхищаюсь я, — мягко. Можно рухнуть?

— Валяй, — разрешает сержант.

Я пристраиваюсь на мягкой куче, отвернувшись от двери, и думаю, почему сержант послал мальчишку просто «к капитану». Или сэр Оливер теперь отвечает за ворота самолично, или сержант — из его людей. Или он обманул меня. Конечно, второй вариант слишком хорош, чтобы быть правдой. Но вдруг?..

Голос сэра Оливера отвлекает от раздумий, я с горем пополам поднимаюсь и прошу сержанта:

— Развязал бы, а?

Но сержант выводит меня пред капитановы очи связанным, и я стою тихо-смирно, пока сэр Оливер всматривается в мое обезображенное лицо.

Молчание затягивается. Капитан хмурится все сильнее, вслед за ним мрачнеет сержант. Ну, с этим ясно, я снова активно ему не нравлюсь. А сэр Оливер просто пытается меня вспомнить; и поскольку я уверен, что он вспомнит, решаюсь поторопить события и подаю голос:

— Сэр Оливер…

Само собой, от моего голоса его осеняет; но, вместо ожидаемого интереса, он рычит:

— А, так ты продался нелюди, — и, не вставая с лавки, впечатывает каменный кулак в мой вовсе даже не железный подбородок.

— Эй, за что такая встреча, — протестую я, силясь подняться с пола. — Хоть бы выслушали сначала!

— Я бы поверил твоим словам и твоим ожогам, если бы не крашеные волосы, — презрительно выплевывает сэр Оливер. — За последнее время я многое узнал о гномьих штучках.

— Особенно за последние пару дней, верно? — кидаю я пробный выстрел. Королевский капитан может знать о послании гномов? Он знает.

— А, вот оно что, — цедит он сквозь зубы, и меня настигает новый удар. — Мразь! Да я тебе за Карела…

— Капитан, выслушайте, — прошу я. — Все не так!

Вместо ответа он метит сапогом мне в лицо. И это — старой закалки рыцарь? Можно ж так озвереть…

Я уже не пытаюсь подняться, только голову отворачиваю: он все метит по лицу. Я жду возможности вставить слово… Хотя нет, это уже не получится… Значит, буду ждать, когда он вспомнит о своей работе и решит допросить меня, как положено.

К сожалению, мысли о службе приходят в его голову не слишком быстро. И, хуже того, вспомнив о долге капитана, старый рыцарь морщится и цедит брезгливо:

— Пусть тобой королевские палачи занимаются, а я не хочу…

— Охолони, — шепчу я. Свет Господень, ну и голос… он хоть слышит? — У меня послание для королевы. Если в дело впутается король, Карелу не жить.

— Что ты сказал? — Капитан хватает меня заворот и рывком поднимает на ноги, и я с ужасом думаю: неужели снова?! Пожалуй, я и так заполучил лишнего! Но я повторяю, стараясь произносить каждое слово внятно и отчетливо:

— В игре мы с Карелом и вы с королевой. Не король. Вмешательство короля приведет к смерти принца. Или Карел ошибается, считая вас другом?

Капитан бледнеет, и я вдруг понимаю — это не гнев!

— Так Карел жив?

Тут уж наступает моя очередь вытаращить глаза.

— А почему нет? Конечно, жив, куда б он делся!

— Что-то я тебе не верю, — снова мрачнеет капитан.

— А что тут верить, — морщусь я. Говорить больно, губы огнем горят, но мне хочется уязвить его, и я продолжаю: — Могли б уже и воочию убедиться.

— Послание?…

— От Карела, — подтверждаю я.

Сержант, развязывая мне руки, бросает:

— Он не очень-то почтителен, капитан.

Но голос его совершенно счастлив, и я понимаю — он любит своего принца, и он тоже думал, что Карел мертв.

— Если его вести правдивы, мы с тобой простим ему это, — отвечает сэр Оливер, задумчиво меня разглядывая.

— «Мы простим», видали вы! — возмущаюсь я, осторожно потряхивая руками и вслушиваясь в ощущения. — Да вы меня так отделали…

— Послание! — прерывает капитан.

Руки не слушаются, и я бормочу:

— На груди, возьмите сами, сэр. Можно я сяду?

Капитан не успевает ответить. Ноги уже не держат меня, и я оседаю прямо на пол. Боль наваливается вся разом, старый рыцарь и в самом деле здорово меня отделал… но сейчас он вдруг оказывается рядом со мной на коленях, заглядывает в лицо:

— Что, так плохо? Ты прости, парень…

— Бывало и хуже, — хриплю я. Поднимаю руку — с трудом, через силу, стиснув зубы накрепко, но поднимаю! — ничего, живой… Стаскиваю через голову мешочек. В глазах темнеет, но капитан — вот он, мимо не пронесу. — Желтый ваш.

Сержант сует мне кружку с вином. Пью. Кисло. Капитан вытряхивает на ладонь три драгоценных камня.

— Желтый ваш, — повторяю я. — Загляните.

Придется объяснить, думаю я… но нет, он знает. Берет ограненный восьмигранником золотистый камень и подносит к глазам.

Я расслабляюсь: дело сделано. Я не знаю, что дальше. Обсуждая мою вылазку, мы дружно сочли, что так безопаснее: чего не знаешь, того не выдашь, а я не рискну тягаться с заклятием правдивости. Мое дело маленькое: если не смогу выйти на капитана, нужно найти способ передать красный камень королеве. А зеленый — тоже для капитана, но об этом ему должно растолковать послание. И все. Я свою игру сыграл. Теперь командовать будет сэр Оливер. Я гляжу на него и невольно улыбаюсь сквозь боль: он весь там, в камне, и он счастлив, он рад до безумия, и сержант сияет, глядя на него. Нам везет: эти двое за нас.

Сэр Оливер отрывается от камня и переводит взгляд на меня:

— Ну, говори, Сергей. Что дальше делать будем?

— Что скажете, то и будем. Пока не доберемся до принца, командуете вы.

— Хорошо. — Сэр Оливер крепко жмет мне руку, так крепко, что я невольно охаю. — Прости за встречу, Сергей. Я эти дни сам не свой… сорвался. Подождешь меня здесь. Сержант о тебе позаботится. Что нужно, говори, не стесняйся.

— Сэр Оливер, вы ведь знаете, где мы жили?.. Ну, я и тот парень, которого вы сонным зельем напоили в «Счастливом путнике»?

— Помню. Мадам Урсула, сестра университетского ректора.

— Можете туда зайти? Нам письма могут быть. Из дома.

— Понимаю, — кивает капитан. — Зайду.

— Спасибо.

Сэр Оливер уходит, сержант пару мгновений смотрит вслед и оборачивается ко мне:

— Значит, Сергей? Это ты был с Карелом… тогда на площади?

Киваю.

— А я — Джекоб. Ты чего хочешь? Пить, жрать, выспаться?

Осторожно щупаю разбитое лицо.

— Умыться.

Джекоб выводит меня в узкий и темный тупичок за караулкой и поливает понемногу из кувшина, посмеиваясь в густые усы: бывалый, все повидавший служака, презирающий выпендреж сопляков вроде меня. Странно, думаю я, что его верность отдана принцу, а не королю. Такие обычно за старую власть. Но капитан ему верит, значит, все в порядке.

Смывать с лица кровь на ощупь, в темном вонючем тупичке у городской стены, не слишком-то весело. Зато в голове у меня понемногу проясняется, и я облекаю в слова засевший в голове вопрос:

— Так вы думали, что Карел мертв? С чего ж это?

Джекоб мрачнеет.

— Последние два дня люди только об этом и говорят. Коронного сообщения, правда, не было. А только столичные слухи в таких вещах не врут.

Два дня, мысленно повторяю я. Послание.

— И какие подробности упоминают столичные слухи?

— Говорят, что принца заманили в Подземелье. Предательством, — уточняет Джекоб после небольшой паузы.

— Теперь понимаю, с чего капитан так на меня набросился. И что, говорят, случилось с принцем в Подземелье?

— Говорят, что его замучили, — выплевывает сержант.

Я молчу. Хотел бы я знать, какова доля Лютого в этих слухах…

— Скажи, что это не так, — требует вдруг Джекоб.

— Это не так, — повторяю я. — Джекоб, разве ты еще не понял, что он жив?

— Понял. Но я хочу услышать, что слухи лгут во всем.

— Карел жив. Клянусь. Жив и здоров, и настолько в безопасности, насколько это возможно в Подземелье.

— Значит, он все-таки в плену…

— Джекоб, я не имею права сказать больше. Но с ним все в порядке.

— И обошлось без предательства?

Джекоб смотрит мне в глаза твердо и требовательно, и я отвечаю:

— Клянусь Светом Господним, есть один человек, который предал его. Только один. Его отец. Ты хочешь еще что-нибудь спросить?

— Хочу, — хмуро отвечает сержант. — Только тебе мои вопросы, кажется, не нравятся?

— Джекоб, ты ведь солдат, — миролюбиво говорю я. — Ты должен знать, что такое приказ. Я и так сказал больше, чем надо.

— Ладно, пойдем, — бурчит сержант.

Мы возвращаемся в караулку, садимся за стол и молчим. Скоро молчание становится тягостным.

— Жрать хочешь? — спрашивает сержант.

— Можно, — соглашаюсь я. — Если в трактир не идти.

— За дурачка меня держишь? — хмыкает сержант. После чего выглядывает наружу и орет: — Эй, Ронни! Загляни в «Поросенка» да попроси у Катрины обед на двоих. Сюда пускай притащит.

— Эта Катрина не разболтает обо мне?

— А какое кому дело? Ну, сидит в караулке какой-то пришлый солдат, ну, по всему видать, досталось тому солдату изрядно… эка невидаль!

— Тебе видней. — Я достаю два полупенса, аккуратно кладу на край стола и поясняю: — За обед.

— Брось, парень. Пока мы на службе, платит король.

— Я, видишь ли, не на службе. И не вправе жрать за счет короны.

— Как знаешь, — пожимает плечами Джекоб. — Было бы предложено.

Вялый спор тухнет при появлении Катрины. Пышнотелая, раскрасневшаяся, неожиданно молчаливая тетка ставит перед нами плотно уставленный поднос и кидает вопрошающий взгляд на деньги.

— Бери, Катрина, — подтверждает сержант. — Мой приятель не из столичного гарнизона, так что за его долю никто тебе не заплатит.

— Спасибо, господин. — Катрина ловко смахивает со стола монеты и уходит, покачивая широкими бедрами, тихая, как утреннее привидение.

Пока я пялюсь вслед, Джек расставляет наш обед. Чечевичная похлебка, тыквенный пирог, полкруга сыра, два толстых ломтя черного хлеба и кувшин вина. Если это обычный обед стражника…

— Что же будет зимой? — забывшись, бормочу я.

— Зимой? — переспрашивает Джекоб. — А где ты был той зимой, парень?

— Дома… — Я вспоминаю нашу с Лекой легенду и поясняю: — На побережье. У нас там посытнее…

— А я — в горах на востоке. Граница… Вороний перевал — слыхал?

— И бывал, — отвечаю я. — Хорошие места.

— Были хорошие! В тех местах, парень, народ вымер чуть не подчистую. Эти подземные крысы за лето извели весь скот, по осени прибрали к рукам урожай, а зимой, когда ударили морозы, стали поджигать амбары и поленницы. У них медные жилы в тех горах, вот они и задумали убрать оттуда людей. Эх, Сергей… — Джекоб опрокинул в себя кружку вина и скривился: — За помин. Чего я навидался там — врагу не пожелаю! А этим летом те же дела начались в землях короны. Столицу ждет жуткая зима, парень, и немногие переживут ее.

Он налил себе еще вина, подвинул мне кувшин и повторил:

— Немногие. А потом, парень, они позавидуют тем, кто не пережил.

Я отрезал себе пирога, пристроил сверху ломоть сыра и спросил:

— Джекоб, ты один в столице такой прозорливый?

— Да прям, — огрызнулся сержант. — Все это ясно, как весенние небеса, и уже пару месяцев, как цены на харчи взлетели до небес, а толку?

— И уже началась паника?

— Тихая паника, скажем так. Парень, за те вопросы, что ты мне задаешь, нас обоих запросто могут повесить.

— А за твои воспоминания о Вороньем перевале? Тоже?

— Соображаешь.

— Это хорошо. Значит, мы с тобой уже повязаны, так что я могу задать еще один опасный вопрос. Или не стоит?

— Валяй, задавай.

— Мне очень интересно, Джекоб, говорят ли в столице о том, что должен бы сделать король.

— Парень, виселица — ерунда, когда впереди такая зима. Но — виселица, а не королевские палачи.

— Ясно… Я тебя, кажется, совсем достал? Извини.

— У меня семья здесь. Так что можешь не извиняться.

Обед съеден, вино выпито. Мы опять долго молчим, но это молчание уже больше похоже на дружеское. Приходит Катрина за подносом, молча собирает посуду; теперь, после разговора с Джеком, я вижу — она озабочена, ушла в свои невеселые мысли, именно поэтому так тиха и молчалива. Она тоже боится зимы, думаю я. Вся Корварена боится, и, узнай сейчас люди, что принц Карел не только жив, но и готов прекратить войну с Подземельем… Прав Лека, власти короля Анри придет конец в тот же день.

— Слышь, парень, — шепчет. Джекоб, — а ты как в Подземелье жив остался? Я слышал, нелюди пленных сразу… того.

— А я слышал, что люди еще не обошлись по законам чести ни с одним пленным из Подземелья, — тихо отвечаю я. — Джекоб, ты сильно удивишься, если я скажу, что подземельные не хотели этой войны?

— Может, ты и впрямь продался им? — до странности спокойно спрашивает Джек. — Конечно, теперь это не мое дело, раз капитан…

— Перестань, — обрываю я. — У тебя достаточно ума, чтобы понять — можно действовать сообща во имя общей цели.

— Какой цели? Превратить полуостров в безлюдные пустоши?

— Я дурак, — устало говорю я. — Понадеялся что-то объяснить человеку, который заранее все знает. Джекоб… — Я резко замолкаю, потрясенный новой мыслью. Может, Лютый, в самом деле, не по своей воле длит эту войну, не зря ж он так изменился?! Кому нужны безлюдные пустоши вместо Таргалы?

— Эй, парень, ты чего?

— Кому-то нужны безлюдные пустоши, — мертво повторяю я. — Кому?

— Гномам, — растерянно отвечает Джекоб.

— Гномы не проживут без людей. Они не питаются рудой и самоцветами. Слушай, Джекоб… а может, кому-то нужно и Подземелье без гномов?..

Не знаю, до чего бы мы договорились, кабы не появился сэр Оливер. Он входит в караулку с обыденным лицом командира, заглянувшего с рутинной проверкой на не слишком важный пост. Кивает кому-то позади себя. Закрывает дверь.

— Держи письмецо, парень.

— Спасибо! — Я беру конверт с короткой надписью «Леке»… Странно, только одно?

— Одевайтесь! — Капитан кидает на стол две монашеские рясы и, не тратя времени на объяснения, начинает облачаться сам. Надо сказать, монах из него получается — натуральней натурального. Не то что из нас! Оглядывает меня и Джекоба цепким взглядом, морщится: — Сержант, монах еще может обуть солдатские сапоги. Если, скажем, ему предстоит долгий путь по осенней слякоти. Но солдатская куртка под рясой?! Тебя, Сергей, это тоже касается.