Когда вернулся директор с бумагами в руках, Элистер вызубрил уже всё: имена, города и даты. Деревня Плосково близ Рождественского монастыря: ему предстояло стать её владельцем и дожить до 1822 года.
      — Не сможете стать владельцем, идите в монахи, — говорил Историк Второй.
      — Поверь, парень: помещиком быть много лучше, чем монахом, — втолковывал полковник Хакет. — Я всё перепробовал, знаю.
      У Эла голова шла кругом, и он задал глупейший вопрос:
      — Так это всё не шутка?!
      — Посмотри на сумму прописью в договоре, сразу поймёшь, какая это шутка! — захохотал полковник.
      — Ну, с Богом! — возгласил директор.
      — А подписывать договор?
      — Если желаете; но вообще-то это успеется.
      — Странно… Обычно сначала договор, потом работа. А у вас тут…
      — А у нас тут не всегда причина предшествует следствию, — объяснил Бронсон и повёл новичка в операторский зал.

* * *

      Эл только закрыл глаза и тут же почувствовал под босыми ногами холодную сырость. Он стоял посередине мокрого газона; было раннее утро, туман, из которого то тут, то там торчали вверх шпили колледжей и голые кроны деревьев. В воздухе висела мелкая морось. Не сказать, чтобы очень тепло, подумал он — впрочем, это и ожидалось. Надо срочно искать одежду.
      — Ну наконец-то! — послышался от кустов грубый голос, и из тумана вышел… полковник Хакет, с которым они расстались буквально минуту назад! Он выглядел постаревшим и погрузневшим, на лице его росли пышные бакенбарды и маленькая бородка-эспаньолка. — Вторую ночь тут торчу! Замёрз.
      — Э-э-э… Полковник Хакет? — спросил Эл.
      — Всё ещё он, — ответил Хакет. — И когда они, чёрт возьми, догадаются присвоить мне генерала?
      — Но как?! Как вы здесь оказались?
      — Так же, как и ты. Одевайся, парень, я принёс тебе сапоги и попону… то есть рубашку и плащ. Штаны, как видишь… ну да, мокрые, потому что я на них сидел. Эти здешние бараны до сих пор не придумали садовых скамеек. На чём же мне ещё сидеть? На своихштанах, что ли?
      Они споро двинули вдоль тёмных домов; по дороге полковник объяснил, что через год после отправки Эла они додумались создать явочную квартиру в прошлом, и вот он, оперативный работник, вынужден провести на одном месте всю этужизнь, работая домовым.
      — Ты не представляешь, какая тут скука! Единственная была радость, когда принимал в гостях самого себя.
      Они подошли к зданию на Джордж-стрит, и полковник отпер тяжёлую дверь. Эл вошёл вслед за ним в дом и оказался в гостиной, полной всяких античного вида поделок: оружие, какие-то приборы, самодельная карта на стене, письменные приборы, маски, трубки и прочие мелочи.
      — Сейчас разожгу камин, — сказал полковник Хакет. — Возьми в шкафу себе халат и налей портвейна из буфета.
      — Портвейн? С утра? — удивился Эл.
      — Ну не наливай, — пожал плечами полковник. — Чаю придётся дожидаться долго. Слуга приходит в половине одиннадцатого. Разве по-походному, в камине…
      — Благодарю, — сказал Эл. — Я вполне могу обойтись без чая.
      — Тем проще. А я, пожалуй, позволю себе глоток…
      — Сколько у вас тут разных забавных штуковин, — сказал Эл, оглянувшись по сторонам. — А это действительно восемнадцатый век?..
      — Представляешь? — полковник широко зевнул. — Ни тебе объёмного телевидения, ни «Битлз», ни мультифонов с голографическим изображением абонента, ни Всемирной паутины с дактильным подключением. Даже паровой машины ещё нет. Ни газонокосилок на автономном ходу, ни зубных имплантатов, ни футбола…
      — Ни quidditch'a… — вздохнул Эл.
      — Ни Guinness'a…
      — Ни слайдеров…
      — Ни кабаков со стриптизом…
      — Зачем тебе ещё какой-то стриптиз, милый? — послышалось сверху. — Или меня тебе мало?
      Полковник поднял голову, и утренняя хмарь с его сурового лица на миг слетела. На балюстраде, опоясывавшей гостиную по периметру, стояла блондинка с припухшими с утра глазками и с совершенно довольным видом всматривалась в утреннего гостя, не проявляя ни малейшего удивления по поводу его появления.
      — Агнесса, — сказал полковник. — Самая, чёрт возьми, достопримечательная достопримечательность этого чёртова восемнадцатого века…
      — Джон никак не избавится от скверной привычки чертыхаться, — проворковала Агнесса, спускаясь по лестнице. — Говорит, в тех краях, откуда он прибыл, это в порядке вещей. Вот увидите, он ещё закурит эту свою ужасную сигару… А однажды у нас гостил его брат-близнец, и они дымили сигарами вдвоём.
      — Извините, Хакет. — Эл понизил голос. — Она… не из наших?
      — А разве не видно? — Полковник поднялся, чтобы поцеловать девушку.
      Эл тоже поднялся. В двадцать первом веке это вставание могло бы насмерть оскорбить большинство знакомых ему дам, вплоть до суда за сексуальное унижение, но он недаром изучал историю: восемнадцатый век — совсем не двадцать первый. Тут галантность заключается не в уважении прав человека, а в признании первенства женщины.
      — Сидите, молодой человек, — скомандовала Агнесса. — Я сама сделаю вам чай.
      И вышла, глянув на него заинтересованно.
 
      После чая и лёгкой закуски разговор естественно перетёк на обсуждение тех бытовых подробностей, которые не изучаются даже на исторических факультетах университетов. Полковник учил новоприбывшего коллегу:
      — Удобства тут во дворе. И не надейся встретить там the Waterloo — извини, его ещё не изобрели.
      — А чем здесь принято подтираться?
      — Только не бумагой. Бумага здесь дорогая и не вполне мягкая. Рекомендую мусульманский способ. В позапрошлый раз мне довелось послужить в войске Менгли-Гирея, и могу заявить, что, если бы европейские армии ввели среди солдат практику подмываться, потери боевого состава на марше сократились бы раз в десять…
      — Интересный аспект, — улыбнулся Эл. — Никогда с этой точки зрения не оценивал…
      — Так оцени. — Хакет раскурил сигару, пыхнул вверх кольцами дыма. — Война, мой друг, это, главным образом, борьба с дерьмом. Не пустить его наружу, когда на тебя несётся толпа ублюдков, размахивая топорами. И вовремя закопать то, что из тебя вышло, чтобы не подцепить заразу и не сдохнуть на радость врагу. Если же рассматривать армию как организм, то не дать дерьму надеть золотые погоны и заменить собою мозги. В историческом же плане…
      — Забавно, — сказал Эл; как ни была ему интересна эта пустая болтовня, но собственное будущее волновало его куда больше. — Я думаю, полковник, раз вы прибыли из более позднего времени, чем я, то вам наверняка известны результаты моего путешествия. Скажите…
      — Стоп! — сказал полковник и взглянул на вошедшую с подносом Агнессу. Она поставила поднос и вышла. — А? Смотри, как я её выдрессировал…
      — Так расскажите же…
      — Дорогуша, — проникновенно сказал полковник. — Ты в наших делах человек новый и ни черта не понимаешь. Представь: по выполнении задания ты вернулся и рассказал, что был там-то, делал то-то, сложности такие-то. Теперь я встречаю тебя же, но до того, как ты выполнил задание. И рассказываю тебе о твоём будущем. В итоге, без сомнений, всё будет не так, не там и с другими сложностями. А значит, выполнив операцию, ты расскажешь иное,и я, попав в прошлое из будущего, буду знать это иное,а не то, что плёл в первый раз. И мы с тобой пустим операцию по кругу, а ведь наша задача — разорвать круг, порождённый фон Садовым. Я тебе ни черта не скажу независимо от того, выполнил ты задание или нет.
      — А-аа! О-оо… Понял.
 
      Всю зиму и весну заняла у них разработка легенды и подготовка к путешествию. Элу пришлось походить на лекции преподобного Джеймса Геттона, читавшего в Крайстчерч-колледже курс естествознания. Кроме того, он проштудировал едва ли не всю литературу по геологии и горному делу, имевшуюся на тот момент в оксфордских библиотеках. Этого ему должно было хватить на первое время. Не забыли и об уроках фехтования; пришлось, чтобы более соответствовать легенде — якобы он, студент горного колледжа, вынужден бежать из Англии из-за дуэли, — даже поцарапать шкуру в двух местах.
      Полковник научил его нескольким приёмам… не сказать, что именно кулачного боя, но близко к этому. В самом крайнем случае они могли спасти Элистеру жизнь. Ещё полковник, как мог, натаскал его в русском языке.
      — Жаль, мало у нас времени, — пожалел однажды полковник.
      Эл хмыкнул и ответил не без иронии:
      — Да, пожалуй, лет двадцать есть в запасе…
      — Поживи с моё, и тебе перестанут казаться забавными эти парадоксы, парень…
      Гуляя по Оксфорду, Эл не мог не обратить внимание на абсолютное отсутствие афроангличан. Там, откуда он прибыл, их было едва ли не больше, чем белых. Это в Оксфорде. Что же касается Лондона, там белых практически не осталось вовсе. Как и государственных учреждений, в которых они работали, Не случайно МИ-7, куда входила и лаборатория ТР, обосновалась в Оксфорде.
      Вертихвостка Агнесса пыталась соблазнить его, шёпотом грозилась утопиться в пруду за Уорчестер-колледжем из-за несчастной любви, но Эл не поддавался: полковник был ему симпатичен, а чувство, которое тот испытывал к аборигенке, казалось искренним. Эл мог поклясться, что Хакет прекрасно видит и понимает их игры внутри «любовного треугольника», но не вмешивается, с иронией и грустью изрядно пожившего человека наблюдая за развитием событий.
      Впрочем, в Оксфорде, где в семнадцатом веке не только студентам, но и преподавателям запрещалосьвступать в половую связь с женщинами, лёгкость нравов царила необычайная. Завести необременительную интрижку не составляло труда. О сексуальной революции, конечно, говорить было бы нелепо — даже после того, как университетское начальство свой бесчеловечный запрет отменило, — но Оксфорд определённо опережал в этом вопросе остальную Британию, а может, и всю Европу. Недаром же часы на башне Святого Тома отставали на пять минут: куда нам, дескать, спешить, мы и так впереди всех…
 
      В один из тёплых майских дней полковник объявил:
      — Ну, всё! Пора в путь. Документы готовы. Завтра с утра едем в Лондон! Тебе лучше плыть сразу в Германию, минуя Францию. Хоть у нас сейчас с лягушатниками мир, всё равно они нас не любят… А в устье Темзы грузится корабль «Вдохновение», который дня через четыре отплывает в Швецию с заходом в Гамбург. Только договариваться с капитаном поедешь без меня.
      — Почему?
      — Во-первых, для тебя это тренировка, что никогда не лишнее. Во-вторых, я домовой, а не оперативник. Моё дело — сидеть тихо. Но чтобы получить немножко радостей, вечером мы заглянем в Королевский театр на Друри-Лейн. Там дают «Ричарда Третьего». Дэвид Гаррик, всё такое…
      С отъездом задержались часа на два: Агнесса своим женским сердцем чувствовала разлуку, пришлось долго уверять её в скором возвращении. Однако пятьдесят миль до Лондона покрыли быстро и засветло въехали в столицу мира через Ноттинг-Хилл. Эл Маккензи с интересом вращал головой: Лондон восемнадцатого века совершенно не походил на то, к чему он привык в двадцать первом. До эпохи королевы Виктории с её архитектурным «пиром духа» оставалось ещё полвека с лишним. Дома в пригороде стояли мрачные, неуютные даже в лучах заходящего солнца. Ни тебе балкончиков, увитых плющом, ни уютных эркеров. В начале Оксфорд-стрит движение экипажей сгустилось и затормозилось. Полковник посмотрел в луковицу часов и сказал:
      — Пожалуй, если мы не поторопимся, можем и не успеть к началу спектакля. А поскольку я не его величество Георг Третий, а ты не его превосходительство лорд Норт, из-за нашего опоздания начало спектакля не задержат… Что там, любезный? — крикнул он кучеру.
      — Какая-то толпа, сэр! — ответил с козел кучер, молодой парень из Оксфорда, одетый в красный кафтан и широкополую шляпу.
      — Так объедь их к чёртовой матери!
      — Объехать справа или слева, сэр?
      — Справа, болван!
      Кучер повернул направо и выехал на Парк-лейн. На Пиккадилли, однако толпа снова преградила им путь. Коляска дёрнулась и застряла окончательно.
      — Да что там, чёрт возьми? — Полковник выпрыгнул из коляски.
      — Джон Уилкс и свобода! — закричали в толпе.
      — Пожалуй, господин полковник, нам с вами нет смысла торопиться на сегодняшний спектакль, — сказал Эл, выпрыгнувший из коляски вслед за своим старшим товарищем. — Скорее всего его отменят.
      — Это ещё почему?
      — А эти ребята сейчас будут брать штурмом тюрьму…
      — Что?!
      — Бойня на поле Святого Георгия, господин полковник. Джон Уилкс, «друзья короля»… Вы должны знать.
      — Откуда? Я до этого времени ещё ни разу не доживал…
      — Ну, так или иначе, сегодня надо ожидать больших беспорядков.
      — Послушай, Эл… Чёрт с ним, со спектаклем, поезжай-ка в гостиницу. А я прогуляюсь, разомнусь. Что-то я засиделся на одном месте…
      — Но там будет стрельба, полковник. Это опасно.
      — Друг мой, — хмыкнул Хакет. — Уверяю тебя, на свете нет ничего более нестрашного,чем собственная смерть. Подозреваю, что у тебя будет возможность в этом убедиться неоднократно.У тебя есть все шансы приглянуться нашему ведомству. Прощай, мой друг. В случае чего, меня не ищи. Грузись на корабль и уплывай в Европу. Занимайся своей… геологией. Береги документы.
      Эл Маккензи растерянно кивнул, а радостно-возбуждённый полковник поднял кулак в рот-фронтовском приветствии и растворился в толпе: ему надоело быть домовым.
 
      Спустя три дня Элистер Маккензи навсегда покидал берега родного Альбиона. Поскрипывали снасти, яркое майское солнце слепило глаза. Полковник провожать его не пошёл. Посмотрев вслед напарнику с нескрываемой завистью, он остался валяться в душном номере гостиницы на Праед-стрит, залечивая здоровенную дулю под правым глазом. В ту ночь он вернулся под утро, сверкая свежими синяками, в разорванной одежде, и сообщил Элу, что сегодня был самый счастливый день в его этойжизни. Что этот чёртов Оксфорд — болото из болот, полное учёных червяков, штатских жаб и прочей подлой нечисти. Выдав такую тираду, полковник рухнул на кровать не раздеваясь и захрапел.
      На корабле Эл был не единственным пассажиром, но единственным, не страдавшим от морской болезни. Так что общаться ему на борту было не с кем — все, кроме членов экипажа, валялись полумёртвыми по своим каютам. Капитан и офицеры, крепкие шведы, продублённые солнцем и ветром, были малоразговорчивы. Эл облюбовал себе место на носу и, расположившись на тёплых досках, под вопли чаек, плеск волн и крики моряков, возившихся с парусами, любовался морем и берегами, лениво листая труд профессора Геттона «How granites are produced» *.
      В портовом городе Гамбурге первым делом у него спёрли сундучок с книгами и одеждой. Ну, эту потерю можно было пережить. Документы и векселя он, слава знаниям и совету полковника Хакета, прятал на груди.
      Пошлявшись пару дней по городу, запруженному многоязыкой космополитичной толпой, наведался в филиал банкирского дома Barclays, где снял со счёта наличность, и омнибусом поехал на юг, в Ганновер, осматривая по дороге красоты. Спешить было некуда: в Германии он рассчитывал провести не менее двух лет, онемечиться,прежде чем ехать в Россию. Умные головы в подвалах Oxford University Engineering Laboratory, где базировалась лаборатория ТР, просчитали, что немцу будет проще занять в Екатеринбурге подходящую должность, чем англичанину, хотя Элу, воспитанному в толерантных традициях двадцать первого века, казалось, что роль национальной идентификации учёные мужи несколько преувеличивают.
      Ганновер в то время был британской территорией. Эл не стал там задерживаться, подался в Вестфалию, которая всё ещё зализывала раны последней войны. К июлю добрался до Саарбрюккена.
      Угольная отрасль Германии стремительно развивалась, как будто была предупреждена о скорой промышленной революции и повсеместном внедрении паровых машин. Эл, сократив свою фамилию до Макк, поступил на службу в компанию «Саар Груббер Бергверк», одновременно записавшись вольнослушателем в недавно открывшийся в Саарбрюккене университет. Фальшивые рекомендации от преподобного Хэррода, сработанные полковником Хакетом с высоким профессионализмом, пробили виртуальные барьеры национальных предрассудков.
      Спустя два года горный мастер Элистер Макк ничем — ни говором, ни манерами — не отличался от обычного немца. Руководство компании возлагало на него большие надежды. Декан горного факультета, у которого были две дочери на выданье, тоже имел на него виды, по субботам звал Эла к себе обедать…
      Сам городок Саарбрюккен, несмотря на наличие в нём университета, насчитывал от силы пять тысяч жителей. «Угольная лихорадка» ещё только начиналась. Не за горами было время, когда Франция с Германией в очередной раз передерутся и западная соседка оттяпает землю Саар себе чуть не на сто лет. Так что французов в городке наблюдалось хоть и меньше, чем немцев, но тоже изрядное количество. Правда, они кисли тут от скуки: нравы в обществе царили самые бюргерские.
      С одним из французов — двадцатилетним оболтусом Марселем Анжели, бывшим студентом Сорбонны — Эл свёл особо тесную дружбу, хоть и понимал, что это знакомство выставляет его в невыгодном свете в глазах местных обывателей. Но он учитывал, что отец Марселя служил в русской армии в чине полковника, и сам Марсель был выслан в этот медвежий угол из Парижа за дуэль, а ведь Эл, согласно своей легенде, родину покинул из-за того же самого! Общались они по-немецки, иногда обогащая лексикон друг друга французскими и английскими выражениями, причём Эл по неопытности позволил открыться маленькой филологической щёлочке, через которую кое-какие термины, нехарактерные для восемнадцатого века, просочились из двадцать первого. Впрочем, кто про это знал!
      Эл не скрывал от своего приятеля желания поступить на службу к русской императрице. В самом деле — что делать умному и предприимчивому молодому человеку в этом бюргерском, насквозь благопристойном курятнике, когда мир такой большой? Новый друг туманно намекнул, что сможет, пожалуй, когда-нибудь помочь Элу…
      Денежки полковника Хакета, которыми были оплачены их кутежи (mon papa est un colonel aussi, mon ami, mais britannique ), были потрачены не зря. Под конец 1771 года Марсель предложил Элу принять участие в одном секретномпредприятии. Деньги это дельце обещало принести неслыханные, а главное — направление вектора вполне соответствовало устремлениям Эла, потому что остриём своим вектор был направлен на Россию. Эл без колебаний согласился.

Борок — Молога, 10-17 сентября 1934 года