ОБРАЗ МРАКА

Так говори, немедиец, – сказала ведьма, – и горе тебе, если твой лживый язык захотел обмануть Марну…

– Нет, нет! – Амальрик потер горло. – Я хочу рассказать тебе о случае на королевской охоте, когда крики егерей и загонщиков, подняли ото сна огромного валузийского демона, который на тарантийском патуа величается Цернунносом, хотя у меня на родине Бог-Олень зовется Кирнуном…

И он, подробно, стараясь не пропустить ни единой детали, пересказал колдунье вчерашний случай, с опаской поглядывая на застывшую фигуру чернокнижницы, не зная, как она может отреагировать на его рассказ. Но Марна сидела недвижно, лишь иногда слегка покачиваясь, как сухой тростник на ветру.

Когда он закончил, в хижине опять стало тихо, казалось, Марна уснула. Солнце успело пройти четверть небосвода, когда она, наконец, нарушила молчание:

– Может ты и прав, немедиец, – сказала Марна, очнувшись от своих раздумий, – пусть обреченной страной правит безумный король. Знай, страна эта отныне проклята, ибо сказано «…и стал очаг его, дом его, кров его гибнуть от мора, недорода и распри и сгинул очаг его, дом его, кров его в пуще леса Валонского, где хозяин Цернуннос, Бог-Олень. Но убежал пес желтый от поруганного очага того, и помочился он кровью на ножку Крона. И пал трон, пал герб, пал князь, и наступил Час Дракона. И выл на пепелище, костями усеянном, кровью окропленном пес желтый, ибо так решил Цернуннос…» Этот жалкий червь Нумедидес, сын проклятого небом Серьена, властителя Гандерландского, разбудил древнюю валузийскую мощь, и никто не сможет сравниться с ней по силе и противостоять ей. Аквилония обречена страдать под властью безумца и лишь потом Освободитель сядет на Трон-Рубин.

И она поправила прядь волос, выбившуюся из-под расшитой красной шапки. Этот головной убор, так же, как и одеяние ведьмы, поражал своей странностью, он был сделан из войлока и обтянут карминной тканью, унизанной медными бляшками и полосами мелкого речного жемчуга. Более всего шапка напоминала шутовской колпак, от которого откромсали одну верхушку, обстригли бубенцы и перевернули так, чтобы свисающий конец, напоминающий клюв огромной птицы, болтался спереди. По бокам, закрывая уши, которых, впрочем, было не разглядеть под кожаной личиной, качались треугольные висюльки из цветного бисера, а на лобной части были пришиты крохотные кисточки из странного зеленоватого меха.

Диковинный колпак оттенял зловещее уродство маски, а темные, с проседью волосы чернокнижницы, то и дело из-под него вылезающие, казались гривой безобразного демона.

Взгляд Амальрика скользнул ниже и невольно задержался на ее пальцах с невероятно длинными, загибающимися внутрь ногтями. Ему сделалось не по себе. Не было ли ошибкой связываться с ней, спросил он себя, должно быть, уже в тысячный раз. Может быть, простые клинки были бы безопаснее?.. Однако отступать было уже поздно.

– Какой Освободитель? – осторожно спросил он. – Кто будет им, ответь мне, Марна… Колдунья, словно уловив его колебания, ободряюще кивнула барону.

– Не сомневайся, немедиец, нас ждет успех. Пусть Аквилония проклята, но мы добьемся своего. Ты спрашиваешь, кто Освободитель – того не ведаем, ибо будущее темно и скрыто от нас. Но если ты хочешь приоткрыть завесу тайны, то сделай так, чтобы принц Нумедидес поймал в силок перепела, умертвил его, но не железом, и принес сюда. Нам ведомо древнее искусство гадания по потрохам животных, – она задумчиво провела рукой по своим варварским холщовым шароварам. – Сделай это, и вы узрите неведомое в Зеркале Грядущего, узрите так же, как и Марна…

«Но ты же слепая!» – чуть было не сорвалось у Амальрик с языка, но он сдержал себя, задумавшись над требованием ведьмы.

– Но мне придется рассказать ему о нас… Застывшая маска вновь повернулась в его сторону, и Амальрик испугался, что отшельница захочет повторить свою невидимую атаку, но вместо этого Марна утвердительно кивнула и повторила его слова:

– Да, ты можешь рассказать ему о нас. Это все, что от тебя требуется. Остальное сделаем мы – и он сам придет сюда…

Амальрик подумал, что если Марна повторит с Нумедидесом тот же фокус, что и с ним, то трусливый принц просто умрет от страха, но поостерегся высказывать свои мысли вслух.

Снаружи поднялся ветер, который заставил заскрипеть покосившуюся дверь и донес внутрь теплый запах прелости и гниения. Амальрик заерзал на своем табурете, он устал сидеть, но встать во весь рост все равно бы не смог: потолок хижины был чересчур низок для него. Он ограничился тем, что осторожно, стараясь ненароком не задеть колдунью, вытянул онемевшие от неудобной позы ноги. Марна тоже пошевелилась на своей медвежьей шкуре и негромко приказала:

– А теперь расскажи мне о втором – о Валерии. Кажется, ты говорил, он прибыл откуда-то издалека?

Барон Торский с тоской взглянул на дверной проем, за которым стало смеркаться. Если он не поторопится, то ему придется скакать обратно в темноте, и это открытие отнюдь не настраивало его на благодушный разговор, но с Марной спорить было опасно, а торопить ее и вовсе бессмысленно, поэтому он подавил вздох и, стараясь, чтобы в его голосе не просквозило раздражение, промолвил:

– Он долгое время странствовал, воевал, был даже простым наемником. Он выглядит прямым, хотя порой мне кажется, ему не достает какого-то внутреннего стержня. Перед сильным нажимом сможет устоять, но медленное напряжение его сломает. Должно быть, именно поэтому он и удалился в молодости от двора, не выдержав постоянных интриг и лицемерия. Я наблюдал за ним, когда была схватка с Цернунносом. Мне кажется – он испугался Бога-Оленя.

– Только глупец не боится неведомого, – возразила Марна, – Цернуннос могуществен, и не под силу простому смертному низвергнуть его…

– Да, но ведь Нумедидес сумел причинить чудовищу боль, кинув в него талисманом Митры…

Хлоп… Порыв ветра с шумом захлопнул дверь, и они оказались в темноте. Амальрик почувствовал, как противный липкий страх роится у него в животе – и зачем он только упомянул имя Солнцеликого здесь, в логове демонов тьмы. Подавив усилием воли нарождающийся ужас, Амальрик потрогал рукоять своего палаша – это придало ему уверенности, пригнувшись, встал и отворил дверь.

– Что? – вскрикнула Марна, заставив вздрогнуть посланника, он напряг зрение и, несмотря на полумрак, заметил, что крупные капли испарины выступили у нее на шее, – Талисманом… Так этот ничтожный трус пожертвовал своим драгоценным валузийским амулетом?! Ты не ошибся, немедиец?

– Почему своим? – Амальрик перевел дух, поняв, что ведьма так вскинулась совсем не оттого, что у него с языка сорвалось имя Солнечного Бога. Он пожал плечами. – Насколько я слышал краем уха, принц силой отобрал его у Гретиуса, жреца… – он мгновение помолчал и с усилием выдавил —…Митры. Там, вообще, случилась темная история с этим самым жрецом – то ли он скончался от разрыва сердца, то ли кто-то из молодых принцев прикончил его в запале…

Но колдунья почти не слышала его. Дыхание ее сделалось тяжелым и прерывистым, как будто кожаная маска ожила и принялась строить жуткие гримасы бельверусскому дуайену.

– Талисман, – словно безумная шептала она. – Священный талисман Кулла! Откуда он мог оказаться у жреца? Если только…

В своем багровом одеянии она напоминала древнего каменного идола, залитого жертвенной кровью.

– Что «если только», – учтиво осведомился барон Торский. – Что тебе за дело до какой-то побрякушки, пусть даже очень старой?

– Покажи нам их! – прошипела Марна с неожиданной злобой и дернула безликой головой, так что подвески на шапке затрепыхались.

– Кого их? – Амальрик казался растерянным.

– Нумедидеса и Валерия. Я хочу посмотреть на них! Посланник молча кивнул. В такие минуты с Марной лучше было не спорить.

Не вставая с ложа, ведьма торопливо, дрожащими руками разожгла огонь в маленькой медной жаровне, которую ей предупредительно пододвинул немедиец, где лежали специально подготовленные для такого случая угли. Потянуло дымком. В полутьме хижины угольки горели, подобно хищным багровым зрачкам лесных оборотней.

Откуда-то из-за сундука Марна уверенным движением – Амальрик вспомнил про колдовское зрение и содрогнулся – достала ветвь остролиста и спешно принялась обрывать зеленые листья, по одному укладывая их в жаровню, в ей одной ведомом узоре, через несколько мгновений они влажно зашипели и свернулись в трубочку-по хижине потек горьковатый аромат дыма, схожий с запахом миндаля, которые искусные тарантийские кондитеры так любили добавлять в свои кушанья. Когда дыму набралось достаточно, чернокнижница опустилась на колени перед жаровней и принялась выделывать пассы руками, бормоча себе под нос слова древнего заклинания, в которые посланник предпочел не вслушиваться. Закончив ворожить, Марна вцепилась своими когтистыми пальцами в руку Амальрика.

– Думай о них, немедиец!

Для Амальрика подобная процедура была уже не нова – ему и прежде доводилось таким образом демонстрировать Марне Вилера, равно как и многих придворных, ставших в опытных руках немедийца послушными марионетками готовящегося заговора, – но каждый раз это Действо наводило на него необъяснимый страх. Было нечто жуткое в незрячей ведьме, рассматривавшей через непроницаемый мрак своей кошмарной маски нечто, видимое ей одной. Барон Торский попытался расслабиться, стараясь очистить сознание от посторонних влияний. «Валерий, – сказал он себе, пытаясь представить в уме облик рослого светловолосого аквилонца, – Валерий».

Ведьма рядом с ним удовлетворенно вздохнула. Он открыл глаза, зная, что теперь и он сумеет узреть тайное.

Пространство в дыму перед ними, примерно на две ладони, – прояснилось, и стали видны две фигуры, одна из которых принадлежала Валерию. Они неспешно беседовали о чем-то, и, узнав во втором собеседнике графа Троцеро, Амальрик горько пожалел, что не может слышать их разговора. Но вот он сосредоточил внимание на наследнике престола, и стало отчетливо видно худое загорелое лицо и светлые, никогда не улыбающиеся глаза принца Шамарского. Ветер трепал его желтые волосы, и он поднес руку, пытаясь убрать непокорную прядь…

– Не его, – выдохнула Марна, – другого! Амальрик пожал плечами. Странные выходки ведьмы постоянно выводили его из себя. Он переключил внимание на графа.

– Что тебе до пуантенского владетеля, если он не с нами…

Но колдунья не слушала его. Пальцы с длинными ногтями судорожно перебирали разноцветные бусины на нити, что она извлекла из кошеля, лежащего на столе, дым, пластами висевший в сумраке хижины, казался рдяным в отсветах догорающих углей, и плотная фигура ведьмы чудилась в нем неожиданной зыбкой, точно сотканной из лесного тумана. Похоже, ведьма наслаждалась зрелищем, доступным ей одной, как менгский красильщик наслаждается тончайшим оттенком цвета еще мокрого, спутанного полотна, только что выуженного из чана с купоросом, или молоденькая кружевница любуется ажурными узорами, сплетенными из тончайших льняных ниток.

Наконец Марна насытилась зрелищем и удовлетворенно кивнула Амальрику.

– Не удивляйся, немедиец. Как оказалось, мир наш очень тесен. И порой встречаешь людей, которых даже не надеялся увидеть в этой жизни…

– У тебя с ним какие-то счеты? – В обычное время немедиец едва ли решился бы расспрашивать колдунью – слишком ревностно она хранила свои секреты – однако сейчас от этого зависели судьбы многих людей, успех их и без того рискованного предприятия. – Что это за история, Марна?

Та молчала несколько мгновений, словно решая про себя, насколько можно довериться этому человеку, затем произнесла медленно и страшно:

– Он наш враг, немедиец. И когда твой принц займет аквилонский престол, пуантенец будет первым, с кем мы разделаемся… И можешь поверить, это будет очень неприятная смерть. Большего тебе пока знать необязательно.

Барон развел руками, не желая настаивать. У него было достаточно здравого смысла, чтобы не выспрашивать секретов колдуньи, от которых за лигу веяло могильной сыростью и древним злом, предшествующим Началу Времен. К тому же, он и сам подумывал, что неплохо было бы избавиться от Троцеро, когда Нумедидес придет к власти, ибо кто знает, что взбредет в голову мятежному пуантенскому военачальнику. Будет некстати, если в дело вмешаются его хваленые западные Леопарды… Без этого и впрямь лучше было обойтись.

– Он твой, Марна, – холодно сказал он колдунье. – Бери его, как только представится удобный случай.

Конечно, по большому счету, граф Троцеро был ему по душе… Однако жертвы были необходимы – Амальрик знал, что для него в этой игре на карту поставлено слишком многое:

Горьковатый дым постепенно развеялся, и Амальрик постарался побыстрее завершить беседу, с тревогой наблюдая, как темная осенняя ночь постепенно завешивает своим пологом тишину лесной пущи – вот синим сумраком оделась земля и кустарник, затем стволы деревьев, а потом и их кроны – и, наконец, поднялся, чтобы уходить, ведь ему предстоял неблизкий путь. Марна вышла проводить его: один он никогда не нашел бы дороги к озеру.

Вечерний лес был мрачен и угрюм. Дневные птицы Уснули – не стало слышно их свиста, щелканья и цокота, ветер не шевелил остатки листвы на деревьях, кругом висело вязкое, тягучее безмолвие, подобно тому, что рождается в тумане, и оттого казалось на сотню лиг в округе, кроме них, нет ни единой живой души.

Вечер выдался прохладным, барон поплотнее завернулся в свой теплый шерстяной плащ и зябко поежился, недоуменно косясь на ведьму – та и не подумала накинуть что-то теплое, очевидно, она была одинаково равнодушна к жаре и холоду. Даже холодная вечерняя роса в высокой траве, что росла неподалеку от озера, не мочила ее шаровары, скатываясь с них, будто они были пропитаны жиром; а болотная жижа не пачкала онучи, словно ворожея шла по воздуху, – и Амальрик, сапоги которого разбухли от влаги и хлюпали на каждом шагу, искренне позавидовал ее колдовским навыкам, которые пришлись бы ему в тот момент как нельзя кстати.

Валежник хрустел под их ногами, подобно костям древних скелетов, призраками преисподней шуршала черная листва, огромные стволы бурелома, то и дело попадающиеся на пути, казались остовами огромных чудовищ, и Амальрик не мог сдержать дрожи.

– Как ты можешь жить здесь, в этой глуши, обители ночных кошмаров? – негромко спросил он, и голос его прозвучал натужно и робко. – Ведь здесь не с кем даже слова сказать?

Та и не подумала обернуться.

– Нам некого бояться на этой земле. – По тону чувствовалось, что она усмехнулась. – А что до наших собеседников, немедиец, то не тревожься за Марну – мы ведь теперь не одиноки, твоими стараниями…

– Что ты имеешь в виду?

– Память стала изменять тебе, немедиец… Не ты ли привел нам этого смешного человечка? Не ты ли поселил его поодаль? Марне не нужны шуты, но он порой хорошо развлекает нас…

– Ораст? – Посланник наконец понял, о ком идет речь. – Я и не мог предположить, что этот неудачливый неофит все еще осмеливается тревожить тебя своим праздным любопытством. Я прикажу ему забыть о тебе… Если ты этого пожелаешь.

Орастом звали молодого послушника Митры из Храма Блаженных, что в Магдебархе – суровые судьи Подателя Жизни приговорили его за сношение с силами Тьмы к смерти на костре и готовились исполнить кару. К счастью для опального жреца, это происходило в родовых землях барона Торского, и он, по закону, должен был присутствовать на аутодафе как представитель светской власти. В ту пору у Амальрика гостил принц Тараск, и хозяин решил пригласить своего гостя на неожиданное развлечение. Когда вельможи прискакали на храмовый двор, вязанки хвороста щедро были навалены вокруг столба, к которому должны были приковать несчастного. Принц, которому не доводилось доселе присутствовать на подобных процедурах возжелал посмотреть на пленника и поговорить с ним, дабы удовлетворить свое любопытство. Амальрик, не видевший причин отказать именитому гостю, приказал провести его в камеру приговоренного.

Когда разнаряженные вельможи переступили порог подземной тюрьмы, то вместо изможденного голодом и пытками узника их взорам предстал молчаливый юноша с раскошенными черными глазами и пронзительным взглядом, который, несмотря на все лишения, умудрился сохранить остатки былого достоинства, присущего всем без исключения служителям Культа. Он был невысок, но хорошо сложен, тело его было гибким и упругим, движения точными и изящными, словно у опытного фехтовальщика. Когда лязгнули засовы и отворилась дверь камеры, опальный жрец, сидевший на куче прелой соломы, не спеша встал и вызывающе посмотрел на неожиданных посетителей.

– Я полагал, что это пришли палачи, – сказал он негромким, ровным голосом. – Но, похоже, Митра даровал мне еще немного времени…

– Как ты смеешь упоминать имя Пресветлого, мерзавец! – скривился Амальрик, который, как любой тайный чернокнижник, был подчеркнуто набожен на людях. – Палачи, которых ты ждал, уже готовят для тебя костер, но мы пришли, повинуясь долгу перед нашим сюзереном Нимедом, да будут благословенны его дни, ибо светская власть должна идти рука об руку с властью божьей…

– Я вверяю себя силе Митры, ибо не совершил ничего дурного, – возразил узник и подошел ближе, волоча за собой тяжелые колодки, – разве Солнцеликий наказывает тех, кто ищет знаний?

– И что же искал ты, несчастный? – вступил в беседу Тараск. – Верховный жрец Фринаус сообщил нам, что ты заподозрен в ведовстве. Признавайся, что хотел ты сотворить с помощью силы Темного Сета – напустить мор на честный немедийский люд? А может, ты посягал на жизнь своего господина? – Он кивнул в сторону хмыкающего Амальрика.

– О, нет! Клянусь, я не замышлял ничего скверного. Весь мой грех в том, что я, присутствуя при обыске жилища мага Оствальда, позволил себе взять одну старинную книгу, которая, как он говорил, уцелела еще со времен Багряного Пифона.

– А где эта книга? – заинтересовался барон Торский, понимая истинную ценность такого труда, если, конечно юнец не врет, чтобы спасти свою презренную жизнь. – Покажи ее нам, тогда мы поверим.

Узник тихо рассмеялся и показал страшные пятна от ожогов на своих предплечьях.

– Именно это и хотели узнать мои палачи. Я думаю, тайное искусство убивать на расстоянии, которое последний раз использовал колдун Хемса восемь зим назад против владыки Ведии Бунда Чанда, или тайна Черного Шара Езуда интересует их куда больше, чем моя жалкая жизнь. Книга, за которую Маги с Имша, шаманы из далекой Гипербореи или аколиты Пайканга отдали бы многое, и, заключи я с ними союз, я бы уже не разговаривал с вами здесь, благородные месьоры.

Амальрик и Тараск переглянулись, без слов поняв друг друга, но барон Торский также понимал и то, что упрямый пленник не скажет им ничего о драгоценной книге, захоти они действовать силой. Следы пыток на теле юноши свидетельствовали о его недюжинном мужестве.

– Но книга, должно быть, написана на забытом языке Града Пурпурных Башен, – возразил Амальрик уже более любезным тоном. – Что ты мог понять в ней, жрец?

Ораст расхохотался, и его смех гулко прозвучал под мрачными тюремными сводами.

– В этом-то все и дело, мои повелители! В юности мне довелось жить в Аквилонии, в селении на реке Ширке, что пересекает Львиный Дол. У устья реки есть холм, который называется Алтарь Королей. Крестьяне говорят, что на этих землях и лежал в незапамятные времена проклятый богами Ахерон – обитель чернокнижников и демонов. До сих пор там обитают дикие племена, которые суть никто иные как выродившиеся потомки древнего королевства. Но замечательно то, что наречие, на котором говорят в этих селениях, основывается на древнем ахеронском языке, смешанном с валузийскими корнями и диалектами гандеров.

Ораст запнулся и протянул руку к грязной кринке с водой, стоявшей у стены. Амальрик остановил его, попросил флягу с вином у Тараска, ибо сам предпочитал пить чистую воду, и протянул юноше.

– Глотни, это придаст тебе силы и позволит завершить рассказ.

Узник сделал жадный глоток, тщательно вытер горловину фляги, постаравшись выбрать чистое местечко на своем рукаве, и, поблагодарив, вернул ее принцу.

– Митра помог мне, ибо я, Ораст Магдебский, сумел отделить слова ахеронского языка от слов хайборийских, подобно тому, как крестьяне отделяют сливки от молока. Тайны страшной книги только начали приоткрывать свои завесы… как я стал жертвой доноса и ныне должен обрести смерть среди пламени.

Барон Торский понимал, что этот жрец далеко не так прост, как хочет казаться, и не зря столь подробно рассказывает им о своих успехах в чернокнижии: он предлагал сделку, и немедиец согласился на нее.

– Хорошо! – торжественно провозгласил Амальрик. – Я верю тебе! Ты ни в чем не виноват, ибо делал благое дело с именем Митры на устах, желая проникнуть в козни чернокнижников, и я, повелитель этих земель барон Торский, с соизволения моего друга принца Тараска Бельверусского, – он кивнул в сторону своего приосанившегося спутника, – и милостью короля Нимеда, дарую тебе жизнь и свободу, пользуясь правом вершить суд в вотчине своей! Более того, веря в твою ученость, я жалую тебе должность своего придворного герольда, который недавно вознесся к чертогам Митры, и приказываю сопровождать меня во всех моих странствиях, ибо состою на службе самодержца немедийского в должности дуайена.

С тех пор Ораст не разлучался с Амальриком и был предан ему, словно пес. Когда новоиспеченный герольд прибыл со своим господином в Аквилонию, то уговорил барона представить его Марне. Барон Торский пошел на это с явной неохотой, считая, что лишний свидетель ему ни к чему, однако бывший жрец Митры настаивал, будучи наслышан о ведьме от Тиберия, в доме которого, благодаря поручительству того же Амальрика, нашел временное пристанище, и немедиец рассудил, что, может, это и к лучшему – лишняя пара ушей близ ведьмы будет как нельзя кстати. К тому же, у него возникло смутное чувство, что Ораст может быть им полезен. И потом, видя через прорезь маски загадочную усмешку Марны и ее правильные ноздри, раздувавшиеся, как у дикого зверя, от одного лишь упоминания имени жреца, он укрепился в этом мнении.

Колдунья чуть заметно пожала плечами, зябко пряча руки в широких красных рукавах рубахи.

– Да, приходит к озеру чуть не каждый день. Иногда мы выходим к нему… Этот зверек довольно забавен. И еще – он фанатик, а из таких людей легко вылепить нужную тебе вещь. Придет время, и отверженный жрец поможет лишить жизни того, кто и так уже исчерпал до дна чашу бытия, отпущенную ему небом.

Несколько минут немедиец шагал по лесу молча, обдумывая скрытый в словах женщины намек. Марна жаждала того же, что и он: смерти короля Вилера, ибо гибель монарха означала конец той Аквилонии, что есть теперь, и начало новой эпохи – эпохи огня и меча. Амальрик понимал, что расправиться с грозным самодержцем, окруженным кольцом свирепых Черных Драконов, будет непросто – короля превосходно охраняли, а перед тем, как его венценосные губы касались пищи или жидкости, их отведывали специально приставленные пажи. Кроме того, Вилер сохранил с военных годин привычку постоянно носить кольчугу под платьем, да еще, как болтали в дворцовых покоях злые языки, обладал таинственным амулетом Митры, который защищал потомков Хагена, делая их неуязвимыми для железа, и не снимал его даже на ночь.

Нумедидес как-то раз, в порыве откровенности, показал ему это изделие старинной работы – золотое изображение солнечного диска с человеческим лицом, окаймленным попеременно искривленными и прямыми протуберанцами. Изрядно захмелевший принц тряс перед немедийским посланником сокровенной вещицей, хвалясь при этом, что она дарует ему неуязвимость и могущество. Однако у принца Шамарского ему не приходилось видеть похожего талисмана, – впрочем, Валерий всегда отличался скрытностью и не стал бы лишний раз привлекать внимание, даже имей он его.

Зная все это, барон Торский давно похоронил надежду умертвить короля с помощью клинка или яда. Но магия – другое дело, и посланник уповал на колдунью, веря, что ей под силу, к примеру, поразить Вилера невидимой стрелой, выпущенной за много лиг от Тарантии, или сотворить нечто подобное, недоступное человеческому разумению.

С этой же целью он хотел использовать Ораста, рассчитывая, что мятежный жрец рано или поздно разгадает таинственные письмена колдовской книги… Юноша корпел над этим фолиантом днями и ночами напролет, и барону не в чем было его упрекнуть, но пока что добился не слишком больших успехов, ведь порой уходило несколько лун, чтобы познать смысл одной-единственной фразы.

Вот почему немедийца удивили последние слова Марны, в которых явственно слышалась надежда, что ведьма возлагала на Ораста.

– Я полагал, ты прибегнешь к колдовству, – пробурчал он недовольно.

– Да, и к нему тоже, – отрезала Марна, поняв посланника с полуслова.

Больше им не о чем было говорить.

ОБРАЗ СХВАТКИ

Когда Амальрик выбрался из леса, где было значительно темнее, вечер уже вступил в свои права, на землю спустились густые сиреневые сумерки, и лишь далеко на западе, над темной чертой окоема, горела полоска заката, но багрянец ее уже был изрядно подпорчен глубокой ночной синевой, и если бы не щербатая желтая луна, зависшая над самой головой, так что, казалось, еще чуть-чуть, и она запутается в высоких кронах черных деревьев, – дороги под копытами было бы почти не разглядеть.

Барон Торский вполголоса выругал себя, поминая всех богов тьмы и света, за то, что так сглупил, задержавшись сверх всякой меры в лесной хижине, но поделать уже было нечего, и приходилось смириться с тем, что в столицу придется возвращаться в потемках. Мелькнула, правда, мысль попроситься на ночлег в дом к Тиберию Амилийскому, – воспитанный в традициях старого гостеприимства, тот никогда не отказал бы гостю в крыше над головой и куске хлеба, но Амальрик тут же отогнал минутную слабость. Не хватало еще, чтобы кто-то задумался – а что, собственно, делает немедийский посланник в столь неурочное время вдали от своей дворцовой опочивальни? Это было бы по меньшей мере некстати…

Закусывая на ходу краюхой хлеба, что поутру он прихватил на кухне, и запивая водой из фляги, – немедиец старался не злоупотреблять вином: ясный ум стоит куда больше минуты наслаждения от глотка живительной влаги, – он неустанно подстегивал коня, стараясь держаться лесной опушки, хмуро косясь на оставшийся позади холм и постепенно исчезающие из вида огоньки деревни. Какое-то время до него доносились еще звонкие детские крики, лай собак и коровье мычание, – но вот стихли и они. Теперь лишь треск сверчков да уханье совы нарушали безмолвие.

Прошло немного времени, не больше пяти поворотов больших водяных часов – клепсидры, и всадник перестал понукать лошадь, сказав себе, что спешить все равно некуда, и куда разумнее постараться прибыть в город только к рассвету, чтобы ночной страже не пришлось специально для него распахивать городские ворота. Нежелание привлекать к себе излишнее внимание по-прежнему оставалось для него основным… вот почему зоркие глаза бельверусского воина неустанно прощупывали тьму, в поисках предверия угрозы, а правая рука была готова выхватить клинок.

… И все же он едва не опоздал. Черная тень метнулась из тьмы, скользнула к морде лошади, хватая ее за поводья. Три другие тени, выглядевшие бесплотными призраками в серебристом лунном свете, выскочив из-за кустов, окружили всадника. Лязгнула сталь.

– Куда так спешит прославленный рыцарь? – услышал он хриплый, насмешливый голос. – Ведь ему куда легче будет ехать, если он поделится со скромными лесными братьями тем золотом, которое, наверняка, припрятано в кожаном кошельке на поясе.

– Милосердный путник не пожалеет, конечно, теплого шерстяного плаща для бедняги, который продрог и вымок в вечерней росе, – гнусаво вторил ему Другой голос. – Несправедливо, когда один в сапогах, а другой – бос…

Барон мгновенно оценил обстановку – против него четверо негодяев, промышляющих разбоем на лесной дороге, по-видимому, неплохо вооруженных и знающих свою силу, иначе чего бы это им заводить разговоры, вместо того, чтобы сдернуть его с коня и перерезать горло. Он напряг глаза, пытаясь рассмотреть своих будущих противников в зыбком свете луны. Тот, что заговорил с ним первым, – Амальрик про себя нарек его «Хрипатым» – был крепким, почти квадратным; лицо его скрывалось в тени широкополой шляпы, похожей на те, что пуантенские крестьяне носят, защищаясь от палящих лучей южного солнца, под рваным плащом сверкали крупные чешуйки кольчуги, крепкая рука сжимала длинную гандерландскую пику, которой легко было пронзить всадника насквозь.