Глава 2

“ПОКАЗЫВАЙ ЕЙ СВОЮ ЛЮБОВЬ”

Энни кружится по району Сохо и никак не может найти место для стоянки. Если в длинной веренице припаркованных автомобилей и есть зазор, то там непременно торчит пожарный кран. Все-таки Энни решает рискнуть: оставляет свой “субару” во втором ряду. Может, повезет. В конце концов, нельзя же потратить весь день на поиски места для парковки.

Галерея находится на западном Бродвее. Энни идет до нее пешком, разглядывая витрины дорогих магазинов. Весь асфальт изрисован и исписан цветными мелками. Возле булочной Энни замедляет шаг, а у витрины кофейного магазина вообще останавливается.

Она любит Нью-Йорк, хоть больше в нем и не живет.

Влюбленная парочка сидит за столиком в открытом кафе. Оба читают — каждый свое, но мужчина рассеянно поглаживает запястье женщины кончиками пальцев. Энни завистливо смотрит. Как ностальгия, не мучает?

Разве что совсем чуть-чуть.

Но ее ждет еще одно испытание. Уже на Бродвее какой-то сногсшибательный красавец с готическими скулами бросает на нее заинтересованный взгляд. Это очень приятно. Следующие несколько шагов Энни борется с собой — ей очень хочется оглянуться и посмотреть, оглянулся ли на нее он.

Но подобные порывы мучают ее недолго.

Куда больше ее расстраивает витрина, на которой выставлены игрушки для богатых детей. Там установлен совершенно потрясающий механический дракон, выдыхающий клубы дыма из сине-зеленых ноздрей. За такое чудо Оливер, наверно, продал бы душу дьяволу. Энни думает, не зайти ли внутрь, не спросить ли про цену. Хотя зачем нарываться на унижение? Продавец, конечно, ответит, но взгляд у него при этом будет презрительным.

Энни вздыхает, идет дальше. Вот она уже на Принс-стрит. Забыла про дракона, забыла про влюбленную парочку и про красавца. Настроение у нее веселое, жизнерадостное. Она пересекает улицу, входит в большое здание, поднимается на третий этаж. Там находится галерея Инез Газаррага. Энни выставила у Инез три свои работы. Общее название скульптурной группы “Герметичные видения”.

У входа за отдельным столом сидит Лэйни, секретарша. Кабинет Инез дальше, за залом.

Энни замирает на месте, не веря своим глазам.

Над ее злополучными ящиками вывешены ослепительно-красные розетки. Сердце Энни замирает, она зажмуривается.

— Не может быть! Это галлюцинация.

Она открывает глаза — нет, над каждым ящиком действительно вывешен красный кружок. Целых три кружка! Причем не сомнительные половинки, означающие, что на данное произведение заявлен опцион, а самые что ни на есть настоящие красные ордена: товар продан и деньги получены.

Энни хочется запеть: “Продано! Продано! Продано!”

За спиной весело смеется Лэйни, а потом из кабинета выскакивает Инез и шепчет Энни на ухо:

— Наконец-то продано. Я уж думала, этого никогда не случится. Пойдем со мной.

Она уводит Энни в свой кабинет.

— Покупателя зовут Зак Лайд, — сообщает она, закуривая сигарету.

Когда-то Инез работала фотомоделью и снималась для журнала “Вог”. Ее обожали поэты-битники и абстрактные экспрессионисты. Тогда у Инез было прозвище “Бельдам-сан-мерси”, то есть “прекрасная дама, не ведающая жалости”. Теперь же Инез весит больше ста килограммов, кожа чуть не лопается от жира, а характер совсем испортился. Скрипучим голосом она заявляет:

— Я слышала про этого типа и раньше, читала про него в газетах. У него отличная репутация. Знаешь, такой очень вежливый, но взглянет — мороз по коже. Этот свое дело знает досконально. Любит минималистов. Обожает Мардена, Элис Эйкок, недавно купил несколько работ Кристи Раппа. Одним словом, не любитель мраморных ковбоев с мужественным выражением лица. Говорят, у него собственная коллекция, причем высшего класса, но обычно он покупает вещи для друзей и знакомых. А в друзьях у него ходят очень крупные коллекционеры, милочка. Ты даже не представляешь себе какие.

— Ну какие?

— Да ты о них и не слышала.

— Как же я о них и не слышала, если они такие знаменитые коллекционеры?

Инез сосредоточенно листает блокнот.

— Ну вот. Ты слышала когда-нибудь о Сато Юскэ?

— Нет.

— А о господине, которого зовут Ёсида Ясэй?

Энни качает головой.

— Ну хорошо. А как насчет несравненного Мори Сёити?

— Понятно, — кивает Энни. — Значит, мои работы поедут в Японию?

— Точно не знаю, — пожимает плечами Инез. — Я только повторяю имена, которые он мне назвал.

— И ты даже не выяснила, куда именно отправят мои…

— Говорю тебе, с этим человеком объясняться не просто. Он ничего конкретного не сообщает. Говорит примерно так: “Надо будет провести кое-какую исследовательскую работу, подыскать подходящую коллекцию”. Одним словом, наводит тень на ясный день.

— Ну а цена? — спрашивает Энни. — Ты не разочарована?

— Вот, смотри — чек на двадцать четыре тысячи долларов. Половина твоя. Так что с ценой все в порядке.

Инез довольно улыбается. Энни тоже хочет улыбнуться, но ее по-прежнему одолевают сомнения.

— Слушай, девочка, по-моему, ты не врубаешься, — вздыхает Инез. — Ты продала три своих ящика большому человеку. Любой другой на твоем месте визжал бы от радости, как поросенок. Я бы, например, просто описалась бы от счастья.

— Нет-нет, я очень рада, — возражает Энни. — Просто мне хотелось бы знать, куда попадут мои работы. И потом, кто этот человек — я так и не поняла. Коллекционер? Посредник? Чем он зарабатывает на жизнь?

Инез пожимает плечами.

— Насколько я поняла, он управляет каким-то потребительским фондом. У него свой офис на Мэйден-Лейн, только, по-моему, он не любит там сидеть. Во всяком случае, я твердо знаю одно — коллекционированием он занимается. Ну и путешествует немало. Увидел у меня на стене мантру и начал рассказывать про Непал. Скажу тебе, девочка, что этот парень говорит, как пишет.

— В каком смысле?

— Так поет — заслушаешься. Забываешь обо всем на свете. — Инез смеется. — Сама увидишь. Он сказал, что хочет с тобой познакомиться и работать вместе. Работать — понимаешь?

— Нет, не очень.

— Ей-богу, ты все-таки дура. Человек хочет с тобой сотрудничать. Только учти: ты будешь работать с ним напрямую, и я не возражаю. Но не вздумай меня надувать.

Энни не верит своим ушам.

— Ты что, Инез? Я же тебя люблю.

— Это, конечно, очень трогательно, но кто тебя знает — вдруг у тебя будет собственная выставка в Лувре, и ты забудешь о своей старой подруге, которая должна получать свой процент.

— Инез, как тебе не стыдно.

— Все контракты только через меня. Поняла?

— Конечно.

— Иначе я тебя изничтожу. Живьем сожру.

Инез корчит страшную гримасу: надувает губы, оскаливается, грозит кулаком. Энни думает, что ее подруга сейчас похожа на асфальтовый каток. Проедет — мокрое место останется.

Тут Инез начинает хохотать и вручает ей чек на двенадцать тысяч долларов.

И тут Энни наконец верит в свое счастье. Душа ее взмывает в облака. Она говорит о чем-то с Инез, но сама себя не слышит. Двенадцать тысяч долларов! И это только начало. Впереди блестящая карьера. Она целует Инез, потом Лэйни, спускается на лифте вниз. На улице ее приветствует дуновение свежего ветра, асфальт залит солнцем. Двенадцать тысяч долларов! Мысли путаются, но общее состояние иначе как блаженством не назовешь.

— Энни Лэйрд?

Она оборачивается. Сзади стоит тот самый красавец с готическими скулами.

— Я вас недавно видел на улице…

— Да, я помню.

— Не сразу сообразил, что это вы. Когда до меня дошло, я был уже на Брум-стрит. Вернулся сюда, стал вас разыскивать, едва нашел.

Оказывается, у него карие глаза с желтыми искорками. И еще очаровательная, немного асимметричная улыбка.

— Слава Богу, я вас разыскал.

Энни смотрит на него с недоумением. Тогда красавец представляется:

— Я Зак Лайд.

Неужели это и есть ее патрон? Этот красавчик?

— Я купил несколько ваших вещей, — говорит он.

— Да-да, — мямлит Энни. — У меня в бумажнике лежит ваш чек.

Ей кажется, что она — бедная Золушка, несчастная сиротка, которую волшебная сила вознесла на вершину счастья.

— Конечно, я заплатил за ваши работы недостаточно, я хорошо это понимаю. Но ведь цену назначал не я. Я бы с удовольствием посмотрел и другие ваши работы. Готов заплатить за них больше.

Энни спрашивает:

— Откуда вы узнали, что я — Энни Лэйрд? Мы ведь раньше не встречались.

— Инез показала мне вашу фотографию. В каталоге.

— Ах да.

— Должен сказать, фотография не слишком удачная.

Энни так приятно, что она даже забывает поблагодарить за комплимент — просто кивает и опускает голову. Воцаряется неловкая пауза. Энни смотрит на асфальт, на мягкие итальянские мокасины Лайда. Тротуар изрисован какими-то бессмысленными иероглифами. Неведомый художник разукрасил ими всю улицу. Что, собственно, он хотел изобразить? Двенадцать тысяч долларов! Собственный патрон-покровитель! Весь мир, сходящий с ума по ее ящикам!

Тут Энни вспоминает о мучающем ее вопросе.

— Но почему Япония? — спрашивает она, поднимая глаза. — Неужели вы в самом деле пошлете туда мои работы?

— Видимо, да.

— И я никогда их больше не увижу?

— Разумеется, увидите. — Уверенная, ободряющая улыбка. — Если хотите, можем поговорить об этом. Пообедаем вместе?

— Сейчас?

Он смотрит ей в глаза, а она поднимает руку с часами.

— Сейчас половина двенадцатого. В два я должна вернуться в наш округ. Понимаете, меня назначили присяжным заседателем.

Лайд с сочувствием морщится.

— Ну что ж, причина серьезная, — улыбается он.

— Разве что где-нибудь перекусить наскоро? — задумчиво говорит она. — Это, пожалуй, можно.

И вот они отправляются на Салливан-стрит, где в уютном дворике подают простую тихоокеанскую пищу. Над столиком шумит ветвями краснолистый клен. Официант, судя по всему, хорошо знает Зака Лайда. Первым делом он спрашивает, как ему быть с несчастной геранью, которая у него дома совсем загибается. Зак принимает сосредоточенный вид.

— Что именно с вашим цветком?

— Листья пожелтели, — жалуется официант. — Знаете, по краям.

— Думаю, слишком много воды, — говорит Зак. — Дайте цветку немного прийти в себя. Пусть сам разберется, что ему нужно. Не поливайте его вообще.

Официант задумчиво кивает и уходит.

Других посетителей во дворике нет. Ветерок сюда не проникает, но солнца хоть отбавляй. Выложенный кирпичом пол так и вспыхивает под лучами.

Энни пробует сначала ахипоки с зелеными перцами. Должно быть, это очень вкусно, но бедной женщине сейчас не до гастрономических изысков. Зак Лайд рассказывает ей следующее:

— Значит, так. Вы хотите знать, что будет дальше с вашими произведениями. Думаю, Инез упомянула о моих японских друзьях. Это бизнесмены — будем называть их так. Я часто делаю для них подобные приобретения. В девяти случаях из десяти они остаются довольны моим выбором.

Энни спрашивает:

— Они покупают произведения искусства для дома или для офиса?

— Иногда произведения искусства так и остаются на складе. Бывает и так, что я просто посылаю фотографию, а само произведение остается у меня.

Энни ничего не может понять.

— Они что, даже не видят оригинал?

— Понимаете, я должен вам объяснить, как это происходит. Эти люди — не такие уж ценители прекрасного. Они умны, дальновидны, прекрасно разбираются в бизнесе. Но от искусства достаточно далеки. Вы знаете Японию?

— Нет.

— Современное искусство там сейчас в большой цене. Оно как лотерея — стоимость не фиксирована, подвержена резким взлетам и спадам. Это как бы игра на бирже.

— Я ничего в этом не понимаю.

— Ну хорошо, я обрисую вам ситуацию. Для примера. — Он придвигается к ней чуть ближе. — Предположим, некий мистер Кавамото оказывается в долгу у мистера Окита. Кавамото — богатый предприниматель. Окита — тоже предприниматель, но несколько иного сорта. Он — якудза. Якудза — это вроде мафии, но без бандитизма, без насилия. Мистер Окита — человек воспитанный, культурный, уважаемый. Как может мистер Кавамото вернуть свой долг? Деньгами нельзя — это привлекло бы внимание налоговой службы. И тогда он дарит мистеру Окита произведение искусства. Допустим, работу молодой скульпторши из штата Нью-Йорк. Цена произведения невелика — полмиллиона йен. На наши деньги это пять тысяч долларов. Но мистер Окита все равно глубоко тронут — дело не в стоимости подарка, а во внимании. Затем, как это часто бывает с произведениями искусства, на следующий год цена скульптуры вдруг резко возрастает. Вице-президент компании мистера Кавамото звонит мистеру Окита и предлагает выкупить подарок обратно — за двадцать миллионов йен. Сумма, конечно, значительная, но для компании ничего не стоит списать ее на расширение производства, деловые расходы и прочее. Мистеру Окита очень жаль расставаться с подарком, но, не желая обижать партнера, он неохотно соглашается. Таким образом, долг выплачен, налоговая служба придраться ни к чему не может. Все довольны. Скульпторша тоже не пострадала, потому что во всех галереях мира отныне известно, что ее произведение было продано за двести тысяч долларов. Улавливаете общую схему?

— А что происходит с самой скульптурой? — спрашивает Энни. — После этого ее что, выбрасывают?

— С какой стати? Это двести тысяч долларов!

— На самом ведь деле она столько не стоит.

— Еще как стоит. Ведь за нее именно столько и заплатили. Вы не учитываете того, что я посылаю в Японию действительно талантливые произведения — смелые, перспективные, оригинальные. Я работаю с художниками, у которых есть талант, но нет имени и карьеры. Именно в этих делах я и незаменим. Хорошая рецензия в журналах “Арт-форум” и “Флэш-арт”, приличная мастерская, экспозиция на Базельской ярмарке, подборка иллюстраций в журнале “Документа”. И пусть вас не смущает японская махинация — она лишь восстанавливает справедливость. Так или иначе, вас все это не касается — это моя работа, предоставьте ее мне. Ваше дело — сидеть в студии и создавать свои ящики.

В глазах Энни вспыхивает искорка.

— Ах, значит, и для меня все-таки дело найдется? Большое спасибо. Послушайте-ка, мистер Лайд…

— Зовите меня просто Зак.

— Послушайте…

— Могу я называть вас Энни?

— Можете называть меня как угодно, но я не желаю иметь ничего общего с подобными, подобными…

— Грязными делишками, хотите вы сказать? Вы обиделись? Представьте себе, что Рафаэль говорит своему покровителю: “Извините, ваше высочество, но мне ничего от вас не нужно, потому что вы жестокий тиран, который любит варить своих врагов живьем в кипящем масле. Бог с ней, с мировой славой и памятью потомков, я предпочитаю безвестность”.

— Я хочу сказать…

Он останавливает ее жестом.

— Энни, для чего, по-вашему, я это делаю? Из-за денег? Мне такой доход не нужен. У меня есть свое дело, и на жизнь мне хватает.

Возвращается официант. Хочет спросить Лайда еще о чем-то, но тот отмахивается от него и говорит:

— Дэвид, давай не сейчас, ладно?

Официант испаряется.

Зак Лайд наклоняется к своей спутнице.

— Я занимаюсь этим для того, чтобы художник мог спокойно работать, чтобы вы могли создавать свои ящики и не ломать голову над тем, как прокормить ребенка. Это понятно? Пускай у вас в голове будет сумбур, хаос, что угодно. Главное — не тратьте время на добывание хлеба насущного. Только представьте себе — вам будет совершенно наплевать на идиотов, распоряжающихся в мире искусства. Вы работаете, и голова у вас ни о чем не болит.

Он резко отворачивается, глубоко вздыхает, покачивает головой.

— Впрочем, дело ваше. Это ваша жизнь, ваша карьера. Можете сидеть на своих ящиках. Чек возвращать не нужно — это знак моего восхищения. Желаю вам всяческого благополучия.

Он оборачивается, ищет взглядом официанта.

— Мистер Лайд, — тихо говорит Энни.

— Зак.

— Зак, вы очень убедительны. — Энни пытается улыбнуться. — Просто… Все это так неожиданно. О Господи, мне трудно свыкнуться с этой мыслью. Я вовсе не хотела вас обидеть. — Она смотрит на тарелку, где лежит свернутая трубочкой лососина. Улыбается. — Здесь очень вкусно кормят, но, к сожалению, я больше не могу есть.

— Ничего. Вам пора. Вы ведь участвуете в процессе, правильно?

— Да-да, там-то и есть настоящая жизнь, а это все фантазии. — Она качает головой. — Жаль, что нужно ехать. Мы могли бы еще о многом поговорить.

— Ничего, у нас будут и другие встречи.

— Когда?

— За ужином.

— Что-что?

— Давайте поужинаем сегодня вместе.

Оливер едет на велосипеде. Голова задрана, взгляд устремлен куда-то на верхушки деревьев. Мать не выдерживает, кричит:

— Оливер, смотри на дорогу!

Тогда сын опускает глаза и видит, что чуть не врезался в бровку тротуара. Вдвоем они едут вдоль берега озера. Заворачивают за угол — там здание старой библиотеки, перекресток Ивовой улицы с Церковной улицей. Когда Оливер хочет затормозить, он пользуется не ручным тормозом, а педалями. Пропустив машины, мать и сын пересекают перекресток и выезжают на травянистую велосипедную дорожку. Оливер оборачивается.

— Мам, ты мне купишь новый велосипед?

— Отстань, — говорит она.

— Настоящий новый “мангуст”, а?

— Оливер, помолчи.

— Да нас же никто не слышит.

— Все равно. Ты мне надоел.

Они проезжают мимо бронзовой статуи Ханни Стоунлей, героини американской революции. Героиня сидит на бронзовом коне и разевает свой бронзовый рот в беззвучном крике.

Оливер не унимается:

— А как насчет “Пауэрбука”?

— Это еще что такое?

— “Пауэрбук”? Это компьютер с вмонтированной игровой приставкой.

— Понятно.

— Так купишь или нет?

— Не куплю. А если ты заикнешься хоть кому-нибудь о наших успехах, я вмонтирую тебе игровую приставку прямо в глотку.

— Ну мама!

— Что?

— Это совсем не смешно.

— А я и не собиралась тебя веселить.

— Довольно глупое замечание..

— Ничего, переживешь.

— Ха-ха-ха! — иронически кривится сын. — Игровая приставка у меня в глотке — надо же до такого додуматься!

Он приподнимается и с силой жмет на педали. С озера дует легкий ветерок.

— Ха-ха-ха! — орет Оливер во все горло. Мама стала знаменитой. Мы купим коттедж на берегу, где сейчас живут Диллсы, и Джулиет будет приходить, чтобы поплавать в нашем бассейне.

— Мама, крути педали! — кричит он, обернувшись назад.

Вот они уже едут по Семинарскому переулку. Мимо, тоже на велосипеде, проносится Шон Карди. Вежливо кланяется, сигналит своим скрипучим звонком. Оливеру немножко стыдно, что его видели вместе с мамой, как маленького. Но ничего, у Шона Карди своих проблем тоже хватает. Во-первых, он отличник. Во-вторых, его мамаша заведует погребальной конторой. Не позавидуешь. Поэтому Оливер кивает однокласснику с неприступным видом и сгибается над рулем велосипеда так, словно это не велик, а настоящий мотоцикл. Ничего, скоро мама ему и в самом деле купит спортивный “харлей-дэвидсон”. А что такого? Если вокруг дома будет большой участок, мне и водительские права не понадобятся, думает он. На чем хочу, на том и гоняю. Теоретически рассуждая, я мог бы получить “харлей-дэвидсон” уже завтра. Недельку потренируюсь, а потом приглашу Джулиет, чтобы она сидела у меня за спиной.

Дом уже близко. Мать и сын проезжают мимо вылизанного газона мистера и миссис Целлер, которые как раз гуляют со своей болонкой. Оливер от души презирает всех троих. Вот показался и их собственный заросший двор. Оливер резко сворачивает вправо, срезая нос Энни. Спрыгивает у вяза, берет велосипед “под уздцы” и вдруг замирает на месте. С крыльца на него скалится человеческий череп.